Декабрист Пётр Иванович Фаленберг

Пётр Иванович Фаленберг родился 20 мая 1791 г. в Риге, в семье уроженца Саксонии, который был вызван в Россию Потёмкиным для устройства суконных фабрик. Первоначальное образование Фаленберг получил дома, потом в Рижской Domschule и, наконец, в Царскосельском лесном институте. По окончании института в 1811 г. поступил на военную службу колонновожатым. Произведённый в прапорщики свиты Е. В. по квартирмейстерской части в январе 1812 г., он был назначен в 3-ю Западную армию, с прикомандированием к 15-й пехотной дивизии, стоявшей в Дубно, куда и прибыл незадолго до начала войны.

Во время войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1814 гг. Фаленберг безотлучно находился в строю. Он участвовал в 35 сражениях и за проявленную храбрость получил несколько орденов и повышений в чинах. По окончании войны он в течение трёх лет производил топографическую съемку Бессарабии. Это дело ему, как воспитаннику Лесного института, должно было быть хорошо знакомо. В 1820 г. Фаленберг был назначен старшим адъютантом по квартирмейстерской части при главной квартире 2-й армии (в Тульчине) и с тех пор до самого ареста занимал исключительно штабные должности.

В Тульчине П.И. Фаленберг вращался в том обществе, направление которого Н.В. Басаргин называет «более серьёзным, чем светским или беззаботно-весёлым». Постоянно общаясь с такими людьми, как Волконский, Пестель, Юшневский, Барятинский, Вольф и др., он мог обо многом услышать и многому научиться. Видимо, Барятинский, рассказывая ему во время поездки из Тульчина в Клебань о существовании Тайного общества, предполагал встретить сочувствие в этом уже не очень юном офицере, достаточно подготовленном к такого рода откровениям дружескими беседами в кругу тульчинского общества.

В 1822 или 1823 г. состоялся приём Фаленберга в Тайное общество Барятинским. Поводом к вступлению его в Общество послужил тот разговор с Барятинским, содержание которого он передаёт в своих записках. В показаниях Фаленберга Следственному комитету упоминается, что в числе тем беседы с Барятинским была затронута и тема о крепостном праве. «Это страм нашего просвещения, - говорил Барятинский, - иметь крепостных, когда все прочие государства имеют вольных подданных... У нас торгуют людьми, как скотом...»

Этим разговором, да ещё несколькими короткими беседами с Барятинским и Пестелем ограничилась его связь с членами Тайного общества. Иные мысли и настроения стали занимать Фаленберга. Уехав в 1823 г. в отпуск в Воронежскую губернию, он познакомился с семейством Раевских, родственников генерала Н.Н. Раевского, и в скором времени женился на Евдокии Васильевне Раевской. С тех пор все другие интересы Фаленберга были заслонены открывшимися перед ним семейными заботами, усилившимися с началом продолжительной и тяжкой болезни его жены. От Общества он отстал совершенно.

Первое показание на Фаленберга было сделано, очевидно, Пестелем, назвавшим его в числе других участников Общества на первом допросе в Петербурге 4 января 1826 г. Хотя Фаленбергу при первом его допросе Левашовым был задан вопрос о знакомстве не с Пестелем, а с Барятинским, но не показания Барятинского были причиной ареста Фаленберга: последний был арестован 11 января, Барятинский же доставлен в Петербург 15 января. Подробности следствия и суда над Фаленбергом рассказаны им в своих записках. Весь его рассказ нуждается в весьма больших поправках, но об этом речь будет идти ниже.

По окончании срока каторжных работ в 1833 г. Фаленберг был поселён сначала в Троицком саловаренном заводе Енисейской губернии Канского округа, но, вследствие запрещения селить государственных преступников в заводских селениях, в том же году был переведён в село Шушенское Минусинского округа. Жизнь в Шушенском была вначале очень тяжела: материальные лишения и мелочный надзор начальства делали положение Фаленберга, как, впрочем, и всех декабристов, невыносимым.

О характере начальственного надзора лучше всего свидетельствует резолюция ген.-губ. Восточной Сибири С.Б. Броневского в ответ на ходатайство Фаленберга в 1834 г. о разрешении ему приехать на время в Минусинск для лечения: «Пребывание в Минусинске более принесёт затруднения начальству, нежели ему пользы». Тем не менее выход на поселение был всё-таки заметным облегчением по сравнению с каторгой. М.К. Юшневская в одном из писем к С.П. Юшневскому из Петровского завода рассказывает, что Фаленберг в письмах к Юшневской хвалит Шушенское, говорит о дешевизне хлеба и «весьма доволен своим положением».

Живя в Шушенском, Фаленберг вёл переписку с братом и сестрой, находившимися в Воронеже, с кн. Трубецкой, от которой получал книги, с Игельстромом и особенно с Юшневскими, с которыми сблизился в Петровском заводе.

Некоторая перемена к лучшему произошла в судьбе П.И. Фаленберга после того, как он переехал в дом смотрителя казённых поселений для ссыльнопоселенцев - И.В. Кутузова. Здесь он встретил внимательное и заботливое отношение со стороны доброго, умного и образованного хозяина дома. Это, однако, не было выходом из положения. Фаленберг начинает хлопотать об отводе ему земли под пахоту и для постройки дома. Ему был дан надел в размере 15 десятин.

Однако хлебопашеством Фаленберг не занялся. Он в компании с братьями Беляевыми принялся за устройство мельницы по р. Минусу, в 5 верстах от Минусинска. Она первоначально приносила ему дохода до 500 р. в год, но вскоре мельница разрушилась, Беляевы уехали на Кавказ, и Фаленбергу снова пришлось искать средства к существованию. Он стал разводить табак, первые опыты посева которого были им начаты ещё раньше. Табачная плантация была главным подспорьем для Фаленберга до самого его возвращения в Россию.

Всех этих доходов было, однако, недостаточно. Как лицу, не получавшему поддержки от своих родных, ему было назначено казённое пособие в размере 200 р. в год ассигнациями, позднее увеличенное до 400 р. (с 1840 г. ассигнации переводились на серебро, 200 р. асc. = 57 р. 14 2/7 к.). Кроме того, Фаленберг получал денежные переводы от своих друзей мелкими суммами (10-15 р.), а однажды получил от Юшневской 500 р. В поисках средств к существованию Фаленберг занимается выделкой кож, шитьем фуражек, словом, не останавливается ни перед чем, чтобы выбиться из нужды.

В 1840 г. П.И. Фаленберг женился во второй раз, на дочери казачьего урядника из Саянской станицы Анне Фёдоровне Соколовой (его первая жена вышла замуж за П.М. Нолбухина). С женитьбой прибавились новые заботы. Через несколько недель после свадьбы Фаленберг возбуждает ходатайство о приёме его на государственную службу. В просьбе, направленной к Бенкендорфу, он пишет:

«Чувствуя в полной мере заблуждение, которое было причиной стольких несчастий, я бы желал, по примеру прочих моих товарищей, вступить в военную службу на Кавказ и сколько возможно стараться своей кровью загладить мою вину перед государем и отечеством. Но, имея слабое здоровье и зная, что не буду способен перенести трудностей военной службы, я осмеливаюсь прибегнуть к великодушному предстательству вашего сиятельства и просить Вас о исходатайствовании мне высочайшего дозволения вступить в гражданскую службу в Сибири. Смею уверить ваше сиятельство, что пламенное усердие к службе не ослабнет во всю мою жизнь, и если по слабости здоровья не могу служить в военной службе, то по крайней мере своими трудами, своею верностью и бескорыстием буду стараться сделаться достойным великодушия и милости государя императора и Вашего высокого ходатайства».

В ответ на просьбу Фаленберга последовала резолюция Бенкендорфа - «нельзя». Пришлось, оставив мысль о службе, усиленно заняться табачной плантацией. Вместе с женой, работая без устали, он возится со своим клочком земли. Дела его начали несколько поправляться. В 1845 г. Фаленберг сумел выстроить собственный дом, а в 1858 г., на запрос заседателя Вавилова о состоянии, он пишет, что имеет дом, 3 лошадей, 5 коров, 15 овец, табачная плантация даёт ему ежегодно от 10 до 15 пудов табаку (к этому времени у него было уже трое детей).

Незадолго до окончания срока ссылки за Фаленберга начали хлопотать его неожиданные покровители. Генерал-губернатор Восточной Сибири ген.-лейт. Н.Н. Муравьёв возбуждает в 1850 г. ходатайство перед III отделением о разрешении Фаленбергу в ознаменование 25-летия царствования Николая I возвратиться в Россию и поступить на службу. Он подтверждает при этом «хороший образ мыслей» Фаленберга. Просьба Муравьёва была оставлена без последствий.

Прибалтийский генерал-губернатор кн. А.А Суворов в 1853 г., по ходатайству лифляндского губернского лесничего Виллона, товарища Фаленберга по Лесному институту, хлопочет перед А.Ф. Орловым о «смягчении участи впавшего в несчастье Петра Фаленберга». По поводу возможности возбудить ходатайство перед государем о разрешении Фаленбергу свободного местожительства Орлов вошёл в сношение с генерал-губернатором Восточной Сибири. Последний ответил, что он считает Фаленберга заслуживающим подобного ходатайства. На этом ответе резолюция Орлова: «Одной с ним категории Фонвизин и Александр Муравьёв. Подождать».

Наконец, 26 августа 1856 г. Фаленбергу и его детям, как и всем другим декабристам, было возвращено право дворянства и разрешено свободное проживание, за исключением Петербурга и Москвы, под надзором полиции (надзор был снят 12 декабря 1858 г.). Своим правом Фаленберг не мог воспользоваться сейчас же, настолько были стеснены его материальные обстоятельства, несмотря на их относительное благополучие.

Даже после получения денег, завещанных ему умершим Ф.Б. Вольфом и полученных им в 1858 г. (хлопоты по утверждению Фаленберга в правах наследства взял на себя И.А. Анненков), он не смог выбраться из Сибири. Только в 1859 г. он выехал из Минусинска, причём из канцелярии губернатора ему было выдано 100 р. на путевые издержки «по уважению к крайне бедному его состоянию». В том же году он ходатайствовал о назначении ему ежегодного пособия. Фаленбергу было разрешено пособие в размере 114 р. 28 к., т. е. суммы, получавшейся им в Сибири, с выплатой денег за год вперед.

Первоначально Фаленберг думал ехать в Ригу. По дороге он остановился в Москве и Петербурге, получив на то разрешение. В Петербурге он виделся с сыном Фёдором, воспитывавшимся в 1-м кадетском корпусе. Здесь, видимо, его планы переменились, и он поехал в Подольскую губернию. В с. Иванковцах Проскуровского уезда Фаленберг поселился на постоянное жительство в качестве управляющего имениями Куликовского. Нужда всё не покидала его.

В 1860 г. он ходатайствует о возвращении ему купленного в 1824 г. в Тульчине дома, признанного после его осуждения выморочным имуществом. III отделение высказалось за то, что Фаленберг прав на своё прежнее имущество во всяком случае не имеет, но, принимая во внимание его стеснённое материальное положение, можно ходатайствовать о назначении ему единовременного пособия. По докладу министра государственных имуществ Александр II разрешил выдать Фаленбергу 568 р. 80 к. - сумму, полученную от продажи в казну его дома.

Конец жизни Фаленберга так же малоизвестен, как и её начало. Из Иванковцев он переехал в Белгород, а оттуда собирался ехать к сыну в Москву, который, желая выписать к себе родителей, нарочно для этой цели перешёл из конной артиллерии, куда он вышел после корпуса, в одну из московских военных гимназий. Дочь Фаленберга, Инна, была замужем в Харькове. Она умерла в возрасте 32 лет. Её смерть так подействовала на находившегося уже в очень преклонных годах отца, что он тотчас же после получения о том известия скончался (13 февраля 1873 г.). Похоронили его в Харькове.

После смерти Фаленберга его вдова переехала в Москву к сыну. В 1874 г. через московского генерал-губернатора она ходатайствовала перед III отделением о назначении ей пособия, причём ссылалась на пример Фроловой, которая пособие получила. III отделение составило докладную записку о том, что по закону 1846 г. жёнам государственных преступников, остающимся в Сибири, выплачивается то пособие, которое получали их мужья. С переселением же в Россию выплата пособий, как правило, прекращается. Однако, по ходатайству III отделения, по отношению к некоторым вдовам, напр., Ентальцевой, Киреевой и Люблинской, было сделано исключение. Поэтому III отделение находит возможным ходатайствовать перед государем о выдаче пособия и вдове Фаленберга. Ходатайство было удовлетворено.

Отзывы людей, сталкивавшихся с П.И. Фаленбергом, рисуют его как человека простого, скромного, осторожного. Ничего примечательного, что могло бы остановить на себе внимание окружающих, в этом человеке не было. Никто из его друзей, разделивших с ним вместе каторгу и ссылку, не отмечает в нём ни выдающегося ума, ни энергии, ни каких бы то ни было качеств, могущих придать ему хотя бы некоторый оттенок героизма. Фаленберг - один из многих декабристов, примкнувших к движению не по внутренним побуждениям, а под влиянием примера окружающих, подготовивших своими частыми разговорами на общественно-политические темы сочувствие нового адепта. Сочувствие это, впрочем, было вполне платоническим.

«Виделся насчёт Общества токмо с одним Барятинским, который уверял меня, что оно сделало большие приращения, что вся гвардия в оном участвует, что новое какое-то Общество к ним присоединилось, и назвал мне членами Юшневского и Вольфа. С сим последним по открытии Общества я говорил о опасении нашем, но он надеялся на невозможность нас уличить. Когда же что предпринимать хотели, мне не было известно и никогда ничего об оном не сказано.

После же смерти покойного государя, когда присягнули Константину Павловичу, я Барятинского спрашивал, почему Общество при сем случае просьбы своей не исполнит, на что он мне отвечал, что еще не время. С тех пор более ни с ним, ни с кем другим никакого сношения по Обществу не имел и ничего более не слышал. Душевно раскаиваюсь в невинном моем участии в оном и повергаю судьбу мою и семейства моего к стопам всемилостивейшего государя. Подполковник Фаленберг».

В этих показаниях вскрывается одно новое обстоятельство, о котором Фаленберг совершенно не упомянул в своих записках: клятва Барятинскому в готовности произвести цареубийство. Оставляя пока в стороне вопрос о том, была ли в действительности дана такая клятва, нельзя не обратить внимания на полное умолчание в записках о сделанном Левашову признании в ней. Далее, чрезвычайно любопытна одна фраза показаний: «О подробностях намерения своего он мне не говорил, полагая, что на сие я еще не имею права».

Само упоминание о подробностях намерения произвести цареубийство, которых Фаленберг не должен был еще знать, заставляет предположить, что разговор о цареубийстве был, так как если факт этого разговора выдуман, то правильнее было бы ожидать, что Фаленберг либо выдумает и сами подробности, либо умолчит о них вовсе. Наконец, не может не вызвать удивления и то обстоятельство, что о своих беседах с Барятинским по поводу изменений в Обществе и о вопросе Барятинскому, почему Общество после смерти Александра ничего не предпринимает, Фаленберг ни словом не упомянул в своих записках.

Через некоторое время Фаленберг написал письмо Левашову, в котором сообщает, что показал на себя ложно (даты этого письма нет ни в записках, ни в следственном деле). Судя по запискам, в письме он якобы уверял Левашова, что о цареубийстве «от князя Барятинского ничего не слыхал и до открытия Тайного общества ничего о том не знал». Говорит он, что чувствовал необходимость объяснить, откуда он узнал о намерениях Общества, но мысль, что этим можно повредить Шлегелю, который принёс к нему правительственное сообщение о заговоре, его удержала. Натянутость этого объяснения сразу бросается в глаза.

Шлегель принёс Фаленбергу «полученные при газетах объявления правительства», т. е. сведения официальные и доступные решительно всякому, и поэтому способ получения Фаленбергом известия о заговоре объяснять было совершенно не нужно. В следственном деле свое отрицание правильности предыдущего признания Фаленберг изложил так: «В чистосердечном моём показании, принесшем (sic!) моему государю в последний раз сделал я смертельный грех перед богом, оклеветав самого себя (в данном поручительстве Барятинскому сохранять тайну Общества) покушением на жизнь государя...»

Барятинский, сказав Фаленбергу о том, что цель Общества - просить у государя конституции, обратился к нему со следующими словами: «...Ты теперь принят и, по мере того, что будешь оказывать услуги Обществу, тебе будут более известны его тайны. Теперь ты сам никого не вправе принимать, но я тебе по дружбе скажу, что обязанности охраняются впоследствии важнейшими клятвами, как то: имением, жизни, посяжением на жизнь государя и подпискою. Сии слова меня ужасали. На вопрос, кто его принял, сказал он - Пестель, но чтобы я никому ничего не говорил. Когда же я увиделся с Пестелем и спросил у него, правда ли то, что слышал я от Барятинского, то он, удивлясь, отвечал с остановками: «Да, это еще предположение, но скоро сбудется...»

Далее, рассказывая о том, как из страха он сделал первое ложное показание, а из желания купить себе свободу признался во всём во втором своем показании, Фаленберг пишет: «...Вторым признанием впал я в смертельный грех, будучи влечён к сему ложным стыдом через следующее. Перед принятием меня Барятинским (что теперь ясно вижу, но тогда было скрыто от меня) делал он мне следующие испытания: «Можешь ли ты убить государя?» (улыбаясь при сем). Я посмотрел на него с удивлением и с истинным неудовольствием. Спросил: «Что за глупости?» - на что он изо всей мочи засмеялся, прибавив: «Что, ты уже испугался? Вишь, я тебя спрашиваю так». - «А я тебе отвечаю так, что это не годится. Что не только на государя, но и на врага не поднялась бы у меня рука»...

«Я называю вышесказанное ложным стыдом, - пишет далее Фаленберг, - потому что предпочёл преступную клевету на самого себя справедливому рассказу, который все, что мог - только произвести подозрение, а подозрение сие уничтожилось признанием Барятинского. И из последствия самого дела хотел иметь торжество, что хотя подвергался опасности наказания своим добровольным признанием, но, не найдя меня виновным по показаниям других и самого дела, отдадут мне должную справедливость...»

Между только что приведёнными показаниями Фаленберга и изложением их в его записках есть существенная разница. Прежде всего, Фаленберг в этих показаниях не отрицает того, что Барятинский сообщил ему о замышляемом цареубийстве. Одной из «важнейших клятв», по словам Барятинского, была - «посяжение на жизнь государя». Далее, не отрицая того, что Барятинский спрашивал, может ли он убить государя, Фаленберг говорит только о шуточной форме этого вопроса. О клятве, данной им Барятинскому, он в этот раз умалчивает. Всё это находится в явном противоречии с записками Фаленберга.

4 февраля Фаленберг отправил в Следственный комитет коротенькую записочку, всего из двух строк, о которых он, однако, ни словом не упомянул в своих воспоминаниях. Записка эта, вошедшая в следственное дело, такова: «Я грешен перед богом и виноват перед государем. Пётр Фаленберг». Хотя лаконичность этих строк не давала никакого нового материала в руки Следственного комитета, тем не менее в его глазах записка была новым подтверждением правильности всех предыдущих показаний Фаленберга. На следующий день Фаленбергу принесли вопросные пункты (их было всего 9). В своих записках он пишет, что на большую часть вопросов он не мог дать другого ответа, как «нет» и «не знаю».

Следственное дело подтверждает правильность этого сообщения. Действительно, на вопросы о намерениях Южного общества «ввести в Россию конституционное правление», о том, «кто из членов первый предложил мысль сию и кто наиболее стремился к ее исполнению», о времени и месте открытия Обществом своих действий, о сношениях Южного общества «с другими ему подобными», - на все эти вопросы и ряд других, по содержанию близких указанным, Фаленберг ответил полным незнанием. Но в ответах, касавшихся лично его, он ещё раз подтвердил свои предыдущие показания. Так, он пишет: «(Барятинский) перед принятием спросил меня, могу ли я убить государя, на что получил отрицательный ответ».

На вопрос о взятом с Фаленберга клятвенном обещании жертвовать Обществу всем он отвечает: «Клятвенное обещание было честное слово, данное мною Обществу в сохранении тайны, а жертвовать имением для Общества было залогом моей верности. Тут Барятинский объявил мне, что я в низшей степени и что принимать в Общество никого не имею права, но впоследствии, когда окажу услуги Обществу, тогда буду возведён в высшую степень, будет сообщено мне больше тайн и взято сильнейшее клятвенное обещание. На мой вопрос, какие они суть, он сказал, что хотя ему не должно мне сказать, но по дружбе назвал он мне в беспорядке: жизнь, смерть государя, отечество...»

В следственном деле П.И. Фаленберга имеется ещё три показания его, в которых он снова подтверждает всё сказанное им прежде. В показании от 12 марта он пишет: «При принятии меня в Тайное общество кн. Барятинским имел я безрассудность дать обещание в покушении на жизнь покойного государя императора. Раскаиваюсь чистосердечно в тяжёлом сем грехе. Подполковник Фаленберг».

12 апреля Фаленберг обратился в Следственный комитет с таким заявлением: «В последнем моём признании, представленном в высочайше учрежденный комитет, показал я, что дал кн. Барятинскому при принятии меня в Тайное общество безрассудное обещание в посяжении на жизнь покойного государя императора Александра Павловича, не упоминая сему причины, которую здесь отмечаю.

При принятии меня в Общество Барятинский меня точно сим испытывал и, наконец, дал я сие обещание, в случае, если государь не захотел бы сделать благо для народа установить конституционное правление и дать ему вольность. В заключение имею честь всепокорнейше просить высочайше учреждённый комитет об очной ставке с кн. Барятинским для удостоверения в справедливости прочих пунктов моих прежних показаний. Подполковник Фаленберг».

На следующий же день, т. е. 13 апреля, очная ставка с Барятинским Фаленбергу была дана. В следственном деле Барятинского имеется запись очной ставки: «1826 г., апреля 13-го дня, в присутствии высочайше учреждённого комитета дана очная ставка квартирмейстерской части подполковнику Фаленбергу с адъютантом главнокомандующего 2-й армией штабс-ротмистром кн. Барятинским в том, что первый из них удостоверительно показывал, что при принятии его, Фаленберга, в Тайное общество дал он Барятинскому безрассудное обещание посягнуть на жизнь блаженной памяти государя императора, в случае если бы государь не захотел утвердить благо народа установлением конституционного правления и дарованием ему вольности, и что Барятинский точно при самом приёме его сим испытывал; а последний, что он с Фаленберга таковой клятвы или обещания никогда не требовал и он не давал, да и надобности к тому никакой не имел.

На очной ставке утверждали: подполковник Фаленберг подтвердил вышеизложенное своё показание. Князь Барятинский сознался, что показание подполковника Фаленберга справедливо» (Собственноручные подписи Фаленберга и Барятинского).

Очная ставка передана в записках Фаленберга совершенно иначе. Прежде всего, Фаленберг утверждает, что на очной ставке разрешался вопрос только о том, говорил ли Барятинский Фаленбергу о цареубийстве. Из приведённой же записи очной ставки явствует, что вовсе не в этом было дело: речь шла об обещании Фаленберга быть готовым к покушению на жизнь государя. Кроме того, судя по запискам, Барятинский прямо ни в чём не сознался («может быть, вероятно, я забыл», - таковы были слова Барятинского), тогда как запись очной ставки говорит о том, что Барятинский признал справедливость утверждения Фаленберга.

Наконец, в следственном деле имеется последнее показание Фаленберга, от 20 апреля, в котором он между прочим говорит: «В показаниях, которые перед сим имел я честь представить в высочайше учреждённый комитет, находятся некоторые противоречия и несправедливости в объяснениях, а именно: вся статья в первых ответных моих пунктах о испытании меня кн. Барятинским при принятии меня в Тайное общество не сходствует с показанием в последнем пояснении при очной ставке, которое настояще справедливо».

Итоги всех данных следственного дела Фаленберга приводят к следующим заключениям. Во-первых, Фаленберг ни в одном из своих показаний Следственному комитету (за исключением первого, где он от всего отпирался) ни разу не отрицает того, что ему было известно об умысле на цареубийство из первого же разговора с Барятинским в 1822 или 1823 г. Даже в том показании, где он говорит, что оклеветал самого себя, и то имеется подтверждение этого разговора. Во-вторых, ни в одном из показаний нет отрицания того, что Барятинский задавал Фаленбергу вопрос о его согласии убить государя.

Один только раз Фаленберг показал, что этот вопрос был ему задан в виде шутки, а в ответах на вопросные пункты сообщил о своём отказе на предложение Барятинского убить государя. В-третьих, наконец, Фаленберг в пяти показаниях (считая в том числе и очную ставку) категорически утверждает, что дал клятву Барятинскому быть готовым к цареубийству. В том же показании, где шла речь о клевете на самого себя, и в ответах на вопросные пункты - эпизод с принесением клятвы прямо не опровергается, о нём Фаленберг только умалчивает.

Соединяя эти выводы с тем соображением, которое было высказано по поводу первого признания Фаленберга относительно цареубийства (разговор с Барятинским о подробностях), можно утверждать, что Фаленберг действительно узнал о намерении Тайного общества совершить цареубийство от Барятинского при принятии его, Фаленберга, члены Обществав 1822 или 1823 г., причём этого от Следственного комитета он даже не скрывал.

Следовательно, не может быть и речи о самооговоре Фаленберга именно в этом пункте предъявленного ему обвинения. Что касается клятвы, данной им Барятинскому, то, несмотря на чрезвычайно веские данные в пользу того, что она действительно была произнесена, решить совершенно категорически этот вопрос невозможно.

Материал следственных дел Фаленберга и Барятинского является ещё недостаточным для этого, и за отсутствием других подтверждающих источников приходится этот вопрос оставить пока открытым. В этом пункте обвинения Фаленберга можно предполагать возможность самооговора. Но это, впрочем, для анализа записок Фаленберга, а ведь о них только и идёт сейчас речь, не имеет значения: в них ни одним словом не упоминается о клятве.

Всем сказанным определяется значение записок Фаленберга. Так как центр тяжести их сосредоточен на рассказе об упорном отрицании перед Следственным комитетом знания о цареубийстве и на вынужденном нравственною пыткою якобы ложном показании на самого себя - в действительности лжи никакой не было, и комитет знал всю правду от самого Фаленберга - то записки его, следовательно, являются искажением истины.

Злой иронией поэтому звучат слова Фаленберга о том, что своим правдивым рассказом он хотел предостеречь детей от «гнусного порока лжи» и показать им, как ложь «может вовлечь и маловиновного под тяжкое наказание». Наивными кажутся его уверения в том, что он, «размышляя о нечаянном вступлении своём в Общество, облечённое тайною, полагал, что это род масонского братства». Ложь, обдуманная и сознательная, проходит через все его записки от начала до конца.

В соответствии с фактом осведомлённости Фаленберга о предполагаемом цареубийстве не вызывает удивления и суровый приговор над ним. Следственный комитет не проявил по отношению к нему никакого особого пристрастия и вовсе не использовал «самообвинения» Фаленберга для умышленного отягощения его вины. Комиссия для определения разрядов имела все основания отнести его к IV разряду, так как декабристам этой категории вменялись в вину следующие преступления:

«По первому пункту [т.е. о цареубийстве]: злодерзостные слова, относящиеся к цареубийству, произнесённые не на совещаниях тайных обществ, но в частном разговоре, и означающие не умысел обдуманный, но мгновенную мысль и порыв. Участие в умысле... согласием или даже вызовом, сперва изъявленным, но потом изменившимся, и с отступлением от оного».

В «Списке подсудимых с означением их вин, собственным каждого признанием обнаруженных», составленном Верховным уголовным судом, о Фаленберге говорилась: «По первому пункту [цареубийство]. По принятии в 1822 г. или 1823 г. князем Барятинским в Тайное общество соглашался произвести цареубийство, но вскоре потом начал от Общества уклоняться и оставался в совершенном без действии, так что имя его было почти забыто. По второму пункту [бунт]. Принадлежал к Тайному обществу с знанием цели. Примечание. Злоумышление на цареубийство открыл он сам чистосердечно и добровольно, когда об оном не было и известно, требовал с князем Барятинским очных ставок и на оных его уличил в сделанном ему от него поручении».

В связи с вновь обнаруженными данными по поводу записок Фаленберга не могут не возникнуть два вопроса: какова была цель его лжи, и каким образом она осталась не разоблачённой. Первому вопросу пока суждено остаться без ответа. Никаких данных, могущих раскрыть эту загадку, не существует. Можно строить только предположения. Так как записки Фаленберга имеют очевидную цель реабилитировать их автора, то следует поставить вопрос: кого хотел ввести в заблуждение Фаленберг?

В записках он говорит, что история его осуждения изложена им «собственно для детей, как единственное наследство, которое злополучный их отец мог оставить им». Об этом же он пишет в письме к Розену от 23 сентября 1872 г.: «Мой манускрипт назначен был только как наследство моим детям».

Вряд ли, однако, Фаленберг имел в виду только своих детей, которых ко времени составления записок у него ещё не было (первая часть их была написана в 1840 или 1841 г., вторая же - после амнистии; обе даты определяются из текста самих записок). Легенду о самообвинении он упорно распространял среди декабристов и тех людей, с которыми ему приходилось встречаться в Сибири. Розен, М. Бестужев, Штейнгейль, Кутузов - все они были убеждены в правильности версии о самообвинении.

Видимо, постоянным отрицанием своей вины Фаленберг хотел создать вокруг себя атмосферу сочувствия, которое ему, слабому человеку, к тому же отчаянно борющемуся с нуждой, было так необходимо. Быть может, он надеялся, что, распространяя слухи о невиновности, он добьется облегчения своей участи. Что же касается обращения к детям, то они, конечно, должны были сохранить ничем не запятнанную память об отце, столь жестоко пострадавшем за свой неосторожный разговор с Барятинским. Цель Фаленберга была достигнута, и он ушёл в могилу, окружённый ореолом мученичества.

Вопрос о том, почему легенда о самообвинении Фаленберга осталась неразоблачённой, разрешается проще. Единственный человек, который мог бы это сделать - Барятинский - жил, начиная с 1839 г., далеко - в Тобольске, всё время занятый своей болезнью. Ему, по-видимому, было не до того, чтобы опровергать Фаленберга, если только слухи о нём вообще достигали Барятинского. Барятинский умер рано, в 1844 г., и с его смертью исчез единственный свидетель, могущий изобличить Фаленберга во лжи. Так эта ложь и осталась нераскрытой до настоящего времени.

Ан. Предтеченский

Александр Косованов

Годы изгнания декабристов Фаленберга и Фролова

(По новым данным архива Мартьяновского музея)

В середине лета 1833 г. в село Шушенское, Минусинского округа, судьба забрасывает декабриста Петра Ивановича Фаленберга.

Осуждённый на 15 лет каторжных работ и отбывший фактически, за сокращением сроков, 7 лет в Чите и Петровском заводе, Фаленберг направлен был на поселение в Троицкий солеваренный завод в Канском округе, но вследствие резолюции императора Николая I на представлении шефа корпуса жандармов Бенкендорфа: «государственных преступников на заводских селениях, как ныне, так и впредь не селить», его перебрасывают в том же году в с. Шушенское.

Судьба этого человека, окончившего когда-то царскосельский лесной институт и занимавшего в чине подполковника видный пост старшего адъютанта квартирмейстерской части 2-й армии, довольно печальна. В полосу общественного подъёма, в эпоху наполеоновских войн, увлекшись западными идеями и тяготясь общим бесправием русского народа, молодой Фаленберг, под влиянием князя А.П. Барятинского, вошёл в Южное тайное общество, которое поставило сначала своей задачей мирное реформирование государственного уклада жизни и постепенное перевоспитание русского народа.

Уже впоследствии, когда ярый республиканец Пестель направил деятельность Южного общества на революционный путь, Фаленберг, сын саксонского немца, человек трезвого практического склада мысли, преданный службист и мирный семьянин, никогда в сущности не веривший в успех революционного дела в России, отошёл от тайного общества и в течение нескольких последних лет не принимал в нём никакого участия.

Но мстительная рука Николая I не пощадила несчастного Фаленберга. После декабрьского восстания 1825 г. вместе с действительными участниками этой революционной вспышки схватили невинного человека в главной квартире 2-й армии, стоявшей на юге, и увезли в Петербург, в то время как на одре смерти, брошенная на произвол судьбы, лежала его молодая жена.

Сидя в Петропавловской крепости, он долгое время мистифицировал своё истинное положение и обманывал больную жену, посылая ей фиктивные письма. Испытывая душевные пытки, во всё время допросов Фаленберг впадал иногда в состояние, близкое к сумасшествию, давал неверные показания; желая реабилитироваться искренним сознанием и не зная обстоятельств самого дела, в котором он обвинялся, наговаривал на себя то, в чём он был нисколько не виноват, и, вместо желаемого освобождения, был брошен на каторгу.

Он пережил двойную трагедию. Жена, страстно любимая им, не пожелала разделить страданий его ссылки и не пошла за ним в каторгу. К физическим и душевным страданиям Фаленберга, когда он пришёл в нормальное состояние, прибавились мучения совести за ложные показания на следствии, имевшие для него трагические последствия. Эти душевные терзания не оставляли Фаленберга, по-видимому, до самой смерти. Горькие «Воспоминания», опубликованные после смерти декабриста его сыном, наполовину овеяны духом отчаяния, тоски, раскаяния и сожаления о легкомысленно погубленной молодой жизни.

Перед нами официальная переписка Минусинского окружного начальника с Шушенским волостным правлением с 1834 г. по 1856 г. включительно, именуемая «секретное дело», и составляющая за каждый год отдельно материал, касающийся государственных преступников с Шушенского. Сюда входят предписания окружного начальника о бдительном надзоре за сосланными преступниками, запросы его о поведении их и занятиях, копии с циркуляров и распоряжений высшей власти, а также генерал-губернаторские и губернаторские циркулярные предписания, многочисленные мелкие предписания о выдаче писем и посылок, адресуемых декабристам, денежных переводов и ежегодных пособий им от правительства.

Не выходя, по возможности, из пределов строгой документальности, проследим шаг за шагом жизнь Фаленберга и Фролова в с. Шушенском, как она рисуется с холодных страниц сухого чиновничьего документа. Правда за некоторые годы секретные дела утрачены, в архиве Мартьяновского музея мы их не нашли, но это обстояттельство в своём месте будет нами отмечено.

С тяжёлыми думами о тёмном будущем и без всяких средств к существованию Фаленберг прибывает 22 июня 1833 года в с. Шушенское, славившееся в то время обилием уголовного элемента, богатой криминальной хроникой и беспробудным пьянством. «Секретное дело» за 1833 г. отсутствует в делах архива, и первый год поселения Фаленберга в Шуше, до известной степени, освещается автобиографическими записками декабриста. Из них мы усматриваем, что в первые годы шушенской ссылки Фаленберг пережил много горьких минут. Не получая ни от кого материальной поддержки, совершенно одинокий, среди пьяных, тёмных с уголовным прошлым людей, он впал в тяжёлую тоску.

На первых порах ему пришлось выдержать немалую борьбу с пьяным и невежественным старостой, который пробовал применить к декабристу свои обычные грубые приёмы управления, применявшиеся им к ссыльно-поселенцам. Со стороны Фаленберга он получил резкий отпор, и отсюда начало целой эпопее кляузнических писаний на декабриста, в которых староста даёт скверные отзывы о буйном поведении государственного преступника и сопротивлении «власти». Не будь на месте Минусинского окружного начальника гуманный и просвещённый А.К. Кузьмин, дело Фаленберга могло бы вызвать неприятные последствия; в действительности же Шушенский староста получил начальнический нагоняй и соответствующие внушения.

«Секретное дело» 1834 г. открывается с сурового предписания окружного начальника Кузьмина Шушенскому волостному правлению по поводу болезни Фаленберга, стремившегося перебраться в Минусинск для серьёзного лечения.

Приводим целиком этот документ, являющийся собственно копией губернаторского предписания. «Г. генерал-губернатор Восточной Сибири уведомил г. Енисейского гражданского губернатора, что государственного преступника Петра Фаленберга не следует допускать, как к временному выезду из с. Шушенского в Минусинск для излечения его болезни, так и к постоянному в сем городе пребыванию, ибо переезд Фаленберга из помянутого села в Минусинск во время периодизмов его болезни и бессрочное пребывание в Минусинске более принесёт затруднения начальству, нежели ему пользы, и сверх того лекарь Раевский, зная хорошо болезнь его, может препятствовать против оной своими средствами и в селе Шушенском».

Таким образом ходатайство Фаленберга о временном приезде в Минусинск не было удовлетворено генерал-губернатором, и больному декабристу пришлось фактически остаться без медицинской помощи, так как доктор Раевский жил за 60 верст в городе и имел редкие разъезды по обширному уезду. Впрочем, николаевские власти рассматривали данный вопрос совсем не в плоскости оказания помощи больному преступнику, а с точки зрения полицейской охраны и государственного спокойствия. «Ибо переезд Ф-га принесёт большие затруднения начальству, нежели ему пользы», как откровенно заявляет генерал-губернатор.

Без средств, без дела, больной, с гнетущей тоской Фаленберг провёл начало своей ссылки в Шушенском. Только постепенно он устанавливает связи с Минусинском, с оставленной каторгой, с рассеянными по дикой Сибири товарищами декабристами.

13 марта 1834 г. Фаленберг получает от княгини Волконской из Петровского завода «ящик в холсте», вероятно с книгами, а в апреле от неё же «ящик в коже с гамбургскими газетами».

Очевидно, велик был духовный голод политического изгнанника, заброшенного в глухой угол, оторванного от общества мыслящих людей. Фаленберг усиленно занимался чтением книг и газет на немецком и французском языках, присылаемых ему друзьями из Петровского завода. На протяжении многих лет волостное правление даёт неуклонно один и тот же отзыв о Фаленберге: «занимается чтением книг».

Приезд польских повстанцев 1831 года вносит некоторое оживление в скучную жизнь декабриста. В отзывах о поведении и других документах рядом с именем Фаленберга начинает фигурировать личность Томаша Пржедзецкого, Корсака и других польских революционеров.

Но «недреманное» око начальства не забывает интересоваться судьбой Фаленберга и первыми шагами его деятельности в новом краю, конечно, с полицейской точки зрения. Минусинский Земский суд 13 июня 1834 г. шлёт экстренные секретные запросы волостному правлению о том, «как ведёт себя государственный преступник Пётр Фаленберг и чем занимается». Предписание суда требует представления этих сведений немедленно «и впредь доставлять таковые без упущения каждомесячно, в противном же случае пошлётся нарочный на счёт писаря». Прошлогодняя ведомость считается неудовлетворительной и требуется более основательный ответ.

Несмотря на строгий выговор, волостной отзыв последовал в обычных канцелярских лаконичных выражениях. «Проживающий в с. Шушенском ведомства сей волости государственный преступник Пётр Фаленберг по настоящее время ведёт себя честно и добропорядочно: который ныне занимается домообзаводством и ни в каких противозаконных поступках замечен не был».

Из этого краткого отзыва видно, что Фаленберг с первых же дней поселения начинает заботиться о создании некоторого материального базиса, для чего переходит к «домообзаводству». В чём заключалось его хозяйство, мы увидим из дальнейших донесений.

1835 год в Шушенском архиве начинается с отметки корреспонденции и посылок, полученных декабристом. 15 января приходят письма: одно из Воронежа от брата Фёдора Фаленберга и другое из села Тасеевского, Канского округа, от декабриста Игельстрома. 26 марта получается посылка с тремя французскими книгами от жены государственного преступника - кн. Трубецкой. 25 апреля доставляется письмо и посылка в холсте с семенами, следующие из Воронежа от Веры Фаленберг.

С посылкой Трубецкой произошёл казус: письма её попали в III отделение собств. его имп. велич. канцелярии, а книги в Минусинск. По этому поводу в делах архива имеется бумага окружного начальника, отмечающая отсутствие книг в качестве приложения к полученным письмам из III отделения и донесение о том Енисейскому губернатору. Инцидент этот вскоре разъясняется в благоприятном смысле.

Кстати, о переписке. Корреспонденция декабристов была поставлена на строгий учёт и тщательное наблюдение III отделения, куда все письма и посылки направлялись для просмотра. Почтовые отправления декабристов регистрировались, сопровождались каждый раз особым секретным предписанием окружного начальника с требованием расписок получателя. По поводу порядка ведения корреспонденции издавались специальные приказы. В Шушенском архиве имеется, между прочим, предписание о том, чтобы «он (Фаленберг), адресуя письма свои к каким-либо лицам, непременно означал, кто из тех лиц где находится, особенно, если таковые письма будут следовать государственным преступникам, находящимся вне Енисейской губернии».

Впрочем, эта строгая регистрация писем и посылок на имя декабристов имела и свою положительную сторону, - так, почти не терялись никогда почтовые отправления, направляемые в их адрес, за исключением писем, квалифицируемых «вредными», но зато задерживались, пока не проходили всех положенных инстанций, от глухой провинции до III отделения.

Переписка Фаленберга за 1835 г. говорит нам о том, что он серьёзно задумывается над ведением домашнего хозяйства, выписывает огородные семена и с этой целью ведёт деятельную переписку с братом и сестрой, живущими в Воронеже. С другой стороны, он не забывает и друзей по каторге, ведя переписку с Игельстромом, поселённым в Тасеево.

Материальные лишения, переживаемые Фаленбергом, велики, а устроенный им огород в деревенских условиях, вдали от города, не даёт ему особенного дохода. Ведение полевого хозяйства требует больших средств, рабочих рук, физических сил и умения, а одинокий, полубольной и бедный Фаленберг вряд ли смог бы заняться сельским хозяйством. Он крайне нуждается в деньгах, а пособия ни от кого не получает. Служба в государственных, частных и общественных учреждениях запрещена. В таком тяжёлом положении оказались многие бедные декабристы, и в делах Шушенского архива имеется переписка высших начальствующих лиц по этому вопросу.

Из копии с предписания Енисейского губернатора Минусинскому окружному начальнику от 1 июня 1835 г. за № 409 мы узнаём подлинную историю вопроса о назначении пособий декабристам и о правовом положении их семейств. Губернатор пишет: «Г. исправляющий должность генерал-губернатора Восточной Сибири входил с представлением к г. шефу корпуса жандармов графу Бенкендорфу относительно государственных преступников, находящихся на поселении и нуждающихся в своём содержании.

Ныне его сиятельство от 9 минувшего апреля (№ 1363) сообщил его высокопревосходительству, что означенное представление его он имел счастие докладывать государю императору и его величество, согласно предположению его высокопревосходительства, повелеть соизволил:

1) Государственным преступникам, на поселении в Сибири находящимся, не получающим никакого вспомоществования от родственников их, вне Сибири живущих, по недостаточному состоянию сих последних, давать от казны, кроме солдатского пайка, ежегодно следующую одежду: две рубахи, двое портов, одну пару онуч летних и одну пару зимних, две пары чулков, один кафтан крестьянского сукна, одну шапку летнюю и на 2 года овчинную шубу дотоле, пока сии государственные преступники придут в состояние, приличное хорошим поселянам и не будут нуждаться в таковом пособии правительства.

2) Детей сих государственных преступников, в Сибири находящихся, кои все малолетки, освободить от платежа податей и повинностей до следующей ревизии, дабы не обременить отцов их до крайности и дать способ к содержанию семейств посильными трудами в сельском быту.

Сверх сего государь император, по неограниченному милосердию своему, входя в бедное положение сих преступников и желая показать им, что и они не чужды благих попечений его величества, всемилостивейше повелеть соизволил: всем помянутым государственным преступникам производить ежегодно на необходимые им надобности по 200 р. каждому.

Граф Бенкендорф, сообщая его высокопревосходительству о сей высочайшей воле для распоряжения к исполнению по оной, просил уведомить его, кому из государственных преступников, находящихся на поселении во вверенных управлению его губерниях, он назначит производство одежды натурою из всемилостивейше пожалованных денег и каких преступников дети освобождены будут от платежа податей и повинностей».

На основании этого предписания губернатора окружной начальник предложил запросить Фаленберга, «желает ли он воспользоваться, по слабости здоровья и бедности, изъяснённою в предписании монаршею милостью».

Декабрист дал собственноручно написанный отзыв, хранящийся в делах архива, следующего содержания: «Означенное предписание читал, и упомянутою в приложенной копии с предписания г-на Енисейского гражданского губернатора монаршею милостью воспользоваться желаю».

Хозяйственные заботы выдвигаются на первый план, и Фаленберг хлопочет об отводе ему земельного участка для постройки дома, на что окружной начальник даёт предписание волостному правлению произвести таковой отвод земли под усадьбу, но с особым примечанием, «чтоб таковое место, сколь можно, было внутри селения, для ближайшего надзора, чтоб пространство оного было не менее десятины, то есть 60 длиннику и 40 сажен поперешнику».

Почти одновременно с этой бумагой посылается предписание об отводе Фаленбергу 15 десятин пахотной земли. В данном случае предписание Земского суда не опиралось на просьбу декабриста, т. к. пахотной земли он не просил у правительства; это было сделано высшей властью на основании существующего распоряжения и согласно определённой, выработанной нормы надела. Впрочем, вопрос с отводом земли затормозился надолго, - то отсутствие в Минусинске землемера, то формальная невыясненность вопроса мешали осуществлению этого предписания.

В ноябре 1835 г. Фаленберг получает сообщение о предписании Енисейского губернатора выдавать ему из казны солдатский паёк каждогодно по 200 руб. деньгами и одежду крестьянского образца по утверждённой норме. Материальное положение его ещё более улучшается, когда он получает денежный перевод от жены государственного преступника Юшневской из Петровского завода.

Интересно по этому поводу сообщение окружного начальника от 28 октября 1835 г. за № 142. «Из присланных ко мне при предписании г. состоящего в должности Енисейского гражданского губернатора от 18 сего октября за № 2993 денег 500 руб., следуемых от жены государственного преступника Юшневского в виде подаяния таковому же Петру Фаленбергу, препровождая при сём 245 руб., что составит с употреблёнными при пересылке оных в пользу почты 250 р., предписываю выдать оные Фаленбергу с распискою, которую представить ко мне, а между тем объявить ему, что остальные затем 250 руб. выдадутся ему в 1836 году».

Это сообщение документально подтверждает лишний раз тот факт, что обладавшие крупными средствами Волконская, Трубецкая и Юшневская оказывали материальную поддержку бедствующим декабристам. Займы были запрещены декабристам, и поэтому практиковалась столь неудобная и оскорбительная форма помощи: «в виде подаяния». Не желая накопления значительных сумм в руках декабристов, из боязни возможных побегов, правительство не выдавало им сразу всех денег, а распределяло их на несколько годовых выдач. Быть может, в данном случае начальство так же имело и «отеческое попечение», чтобы государственный преступник не прожил в один год всех денег а соблюдал разумную экономию в расходовании своих ресурсов.

В связи с занятиями сельским хозяйством декабристам необходимо было выезжать из места своего поселения на несколько десятков вёрст в окрестности. В начале это было запрещено, затем, по сношении генерал-губернатора Восточной Сибири с Бенкендорфом, последовало разрешение с известными ограничениями. В отношении Енисейского губернатора к окружному начальнику по этому поводу говориться следующее.

«О дозволении гос. преступ. отлучаться для промыслов, поселянам свойственных, из мест жительства, не далее однако пределов волости, в коей поселены, его сиятельство находит, что таковые отлучки могут быть допускаемы при строгом во время оных надзоре и не иначе, как с испрашиванием каждый раз дозволения на то местного начальства и с тем, чтобы подобные отлучки были разрешаемы на известное непродолжительное время».

Енисейский губернатор Копылов понял выражение «с дозволения на то местного начальства» в слишком широком значении и сделал таковые отлучки чрезвычайно стеснительными для декабристов. Он требовал от Минусинского окружного начальника в предписании от 28 ноября 1835 г. за № 819, чтобы «о желании тех поселенцев воспользоваться предоставленным им правом, каждый раз доводить до моего сведения, для представления о том г. исправляющему должность генерал-губернатора Восточной Сибири и ожидать разрешения».

За всяким пустячным выездом по неотложному делу приходилось вести длительную переписку со всеми инстанциями включительно до генерал-губернатора, а то и выше, что иногда пагубно отражалось на благосостоянии хозяйства. С этим обстоятельством мы не раз встретимся в дальнейшем изложении.

В конце 1835 года Фаленберг получает корреспонденции и посылки от своих друзей, которые его не забывают, поддерживают с ним духовную связь и скрашивают его одиночество. 24 октября зарегистрировано окружным начальником второе письмо от Игельстрома, без обозначения места отправления (вероятно, из с. Тасеевского), а 10 декабря получение ящика в коже с 4-мя французскими книгами от Юшневской.

1836 год внёс в скучную жизнь Фаленберга большое оживление и до известной степени вдохнул новые силы для деятельной практической работы. Отчасти виною этого поворота и вписанием новой главы в жизненную повесть Фаленберга была ссылка в Шушенское декабриста Фролова, товарища Фаленберга по каторге. Фролов появился летом 1836 г. Но мы ничего не сказали ещё о фактах первой половины этого года. Будем верны хронологическим датам.

13 января 1836 года, наконец, Фаленберг получил первое казённое пособие из 200 руб. по следующему расчёту: причитающиеся с 9 апреля 1835 г. по 1 января 1836 г. - 145 рублей 54 1/2 к. и паёк за муку 9 р. 86 1/2 к. и за крупу 1 р. 87 к., а всего 157 р. 28 к. Таким образом, пособие Фаленбергу было выдано за 3/4 минувшего года, считая со дня опубликования циркуляра гр. Бенкендорфа.

Зимой 1835 года у Фаленберга теряется лошадь; по слухам, она оказывается в деревне Патрошиловой в 40 верстах от Минусинска. Декабрист затевает переписку по всей бюрократической лестнице. К счастью, иркутский генерал-губернатор не задержал ответом, и через месяц с небольшим, в конце января 1836 г., Фаленберг получает разрешение выехать в Патрошилово, причём отпуск ему дозволяется на неделю и с примечанием окружного начальника Кузьмина: «Как дорога из села Шушенского в д. Патрошилово лежит через Минусинск, то чтоб он явился ко мне». В архиве далее имеется личная расписка Фаленберга о явке к Минусинскому окружному начальнику.

В официальной бумаге такое предписание о явке декабриста звучит суровым приказом; на деле это была благовидная форма для свидания друзей, волею закона изъятых от права свободного общения. Кузьмин и декабристы поддерживали между собой самые тесные дружеские отношения за всё время ссылки в Минусинском округе.

20 января 1836 г. окружной начальник выдаёт Фаленбергу остальную сумму 250 р. из «подаяния» Юшневской, присланного в прошедшем году.

В начале этого года опубликовывается новый циркуляр Бенкендорфа, имеющийся в делах архива, относительно вопроса о назначении пособия декабристам, где более детально рассматривается это положение. 1) «На казённое вспомоществование имеют право не только все неимущие декабристы, но также и те, кто получает от родственников менее 200 руб. в год; в этом случае они должны получать «достальную» до 200 р. сумму. 2) Детей всех госуд. преступников, в Сибири рождённых, освободить от платежа податей и повинностей до новой ревизии. 3) Всё сие распространить и на поселённых в Сибири польских госуд. преступников. Немедленно представить, получает ли кто из России или Польши денежное вспомоществование, сколько в год, и кто из них совсем ничего не получает».

Денежное пособие от правительства, хотя и недостаточное для существования семьи, тем не менее, благодаря своей определённости и постоянству, до известной степени облегчает положение декабристов, крайне бедствовавших, подобно Фаленбергу, в первые годы поселения в сибирской глуши.

27 апреля в адрес Фаленберга, в обычном порядке, поступает посылка в холсте с 2-мя парами сапог. В предписании окружного начальника не указаны ни отправитель, ни место отправки, и мы не знаем, кто заботился в данном случае о Фаленберге. Вероятнее всего, его старые друзья по службе во 2-й армии и каторге - Волконские или Юшневские.

Весной 1836 г. Фаленберг начинает задумываться о разведении большого огорода и о прочих доступных в его положении сельскохозяйственных занятиях. Снова возникает канцелярская переписка о разрешении ему выезда в село Кавказское для покупки огородных семян. В этом селении в старину славились хорошие огороды, лучшие семена, вывезенные с юга России переселенцами поляками, немцами и украинцами. 26 мая 1836 г. окружной начальник Меркушов в предписании своём за № 109 сообщает:

«Г. генерал-губернатор Восточной Сибири изволил изъявить согласие на дозволение гос. прест. Петру Фаленбергу выехать для покупки огородных семян в Кавказское село Шушенской волости, в коей он поселён, расстоянием за 100 вёрст, под надзором сельского начальства, которому вменить в обязанность наблюдать, чтобы Фаленберг, в проезде своём, не имел никаких сношений с госуд. преступниками и польскими мятежниками, находящимися на поселении, и вообще с людьми подозрительными».

Предписание заканчивается требованием к сельским властям «по отправке его за сказанною надобностью в с. Кавказское, строго наблюсти вышепрописанное».

Осенью 1836 г. поступает в Шушенское правление от Минусинского заседателя Куртукова запрос, отведена ли земля Фаленбергу. Переписка эта возникает не по инициативе заседателя или декабриста, а возбуждена сверху.

Из ответа Шушенской волости видно, что Фаленбергу отвели сенокосной земли около 4-х десятин, «хлебопашной же отводимо не было, по нетребованию им (Фаленбергом) оной, впредь до формального отмежевания чрез землемеров». Не имея достаточно сил и средств, Фаленберг не хотел заниматься посевом хлеба, а имел огород и покос.

Осенью 1836 г. поселённый в с. Курагинском, Минусинского округа, декабрист Тютчев, большой любитель охоты и рыбной ловли, заскучав по товарищам, самовольно выехал из Курагинского в Шушенскую волость, где рыбачил на р. Енисее и, вероятно, посетил Фаленберга и Фролова. По крайней мере, эта рыбалка наделала немало переполоха и чиновничьей переписки, вызвавшей в результате усиление надзора за поведением декабристов.

Окружной начальник Меркушов донёс Енисейскому губернатору о самовольной отлучке Тютчева. Последовал строгий приказ по губернии и соответствующие распоряжения местной власти «строго наблюдать чтобы преступники отнюдь не осмеливались никуда отлучаться из мест водворения их, без разрешения на то начальства... Неисполнение на будущее время этого предписания останется на ответственности волостных начальников».

*  *  *

1840-й год внёс в жизнь Фаленберга новые черты; с этого года он вступает в новую полосу, - многолетняя тоска, раскаяние, неудовлетворённость мало-по-малу проходят, и он возвращается к бодрой деятельной жизни. Причиной тому вступление его во второй брак с саянской казачкой Соколовой, принесшей мир и успокоение его мятущейся душе. Впрочем, вернёмся к хронологической последовательности фактов.

25 января пришло письмо Фролову с приложением денег 200 руб., а 23 февраля ему же посылка в холсте с чаем.

10 февраля Фаленберг венчался в Шушенской церкви с дочерью казачьего урядника станицы Саянской Анной Фёдоровной Соколовой. Он это сделал тогда, когда получил известие о вторичном замужестве своей первой жены Евдокии Васильевны, ур.  Раевской, оставшейся в Европейской России. На этот семейный праздник съехались все минусинские декабристы, в том числе Николай Крюков со скрипкой. Свадьба прошла в станице Саянской в доме Соколовых, причём сохранён был весь старинный свадебный церемониал с деревенскими играми и песнями. В Шушенском архиве почему-то не сохранилось ни одного документа о женитьбе Фаленберга, тогда как, по примеру других браков декабристов, следовало бы ожидать обширной переписки, включительно до царя.

В том же месяце от Енисейского губернатора поступает запрос, «занимаются ли государственные преступники Фаленберг и Фролов на отведённых землях хлебопашеством, сеянием табаку, огородных овощей и т. п., какие приносит доходы; если кем из них отведённые земли остались не возделанные, то почему, т. е. по нерадению или по одержанию их хроническими болезнями и др.»

Ответ Шушенского правления, найденный нами в черновике, весьма интересен и вскрывает истинную подоплёку действительных отношений, существовавших между волостным начальством и декабристами. К весёлому и простому Фролову, заделавшемуся настоящим хлеборобом, волостной голова чувствовал симпатию; немолодой, солидный Фаленберг, свитский подполковник, человек, ушедший с себя, да ещё немец, не особенно любил разговаривать с пьяным Шушенским старшиной. На этой почве между ними создались неприязненные отношения, след от которых сохранился в черновой бумаге, приводимой нами ниже.

Шушенский голова писал окружному начальнику: «Фролов сеет 4 десятины, снял 70 пудов, по случаю неурожаю, продажи не имел. Из госуд. преступ. Пётр Фаленберг отведённую ему землю не разрабатывает, якобы по одержанию хроническою болезнью (которой, впрочем, в нём незаметно по здоровому его виду), а имеет особый огород, в котором сеет табак, от которого получил в 1839 г. пользы 50 руб., и снял огородные овощи для домашнего обихода, а Ал. Фролов напротив того очень усердно занимается хлебопашеством, засевает 4 десятины хлеба, но по случаю летних засух и кобылки доходов не приобрёл».

Внизу была характерная приписка, затем зачёркнутая писарем: «При чём волостное правление покорнейше просит внушить Фаленбергу, чтобы он по требованию волостного правления в оное являлся немедленно и не требовал бы к себе волостного голову, как сие сделал по настоящему предписанию».

14-го июня Фаленберг получает сразу 2 письма и 2 посылки, ценностью на 28 руб. серебром и другую - на 50 руб. ассигнациями.

У кого-то из декабристов на поселении найден случайно пистолет и по этому случаю возникает новая переписка по всей бюрократической линии. В Шушенских делах существует предписание окружного начальника от 7 августа, в котором говориться: «Г. управляющий III отделением собственной его величества канцелярии генерал-майор Дубельт, вследствие отношения г. генерал-губернатора Восточной Сибири к г. шефу корпуса жандармов гр. Бенкендорфу о бывшем у государственных преступников случае от оказавшегося при них пистолета, просит сделать распоряжение насчёт строжайшего подтверждения о воспрещении на основании высочайшего повеления иметь государственным преступникам огнестрельное оружие...

Предписываю волостному правлению строжайше наблюдать, чтобы поселённые в ведомстве оной волости государственные преступники не имели у себя огнестрельных оружий, с тем, чтобы таковые, буде окажутся у кого-либо из них, при осмотре в квартирах их немедленно были отобраны, о чём донести мне в то же время».

Нуждавшийся в средствах Фаленберг мечтал всё время о поступлении на государственную службу и ходатайствовал перед Иркутским генерал-губернатором по этому делу. 8 августа 1840 г. получен был отрицательный ответ, в котором характерно выразилось холодное отношение жандармских властей.

«Вследствие просьбы государственного преступника Петра Фаленберга об исходатайствовании ему всемилостивейшего разрешения на вступление в гражданскую службу в Сибири, г. генерал-губернатор Восточной Сибири входил в сношение с г. шефом корпуса жандармов Бенкендорфом, на что г. генерал-майор Дубельт, за отсутствием его сиятельства, уведомил г. генерал-губернатора, что граф Александр Христофорович находит с своей стороны невозможным утруждать государя императора докладом по означенной просьбе Фаленберга».

Без санкции царя декабристы не имели права устраиваться на какую бы то ни было, частную или государственную, службу, в то же время получить это разрешение от царя было трудно, вследствие личной недоброжелательности Бенкендорфа.

«Секретное дело» за 1841 года содержит 2 интересных документа. Первый из них неожиданно даёт минусинским декабристам широкое право выезда их с мест поселения в Красноярск для торговых надобностей. Любопытно, что в данном случае такое рискованное, с точки зрения охраны, разрешение даёт генерал-губернатор по собственной инициативе, не сносясь с высшей жандармской властью. Вот это предписание, переданное через окружного начальника 5 сентября:

«Поселённые в Минусинске государственные преступники просили г. генерал-губернатора Восточной Сибири дозволить им приезжать в Красноярск для своих надобностей, где бы они могли закупать для себя такие предметы, которые в Минусинске или дороже или вовсе не бывает в привозе, и куда бы могли сплавлять с выгодою хлеб, говядину, сало и прочее, что дало бы тем преступникам средства к содержанию, в котором многие из них имеют крайнюю необходимость.

Его высокопревосходительство, убеждённый этою просьбою находящихся в Минусинске государственных преступников, разрешает им приезжать отсюда в Красноярск для вышесказанных надобностей, только на непродолжительное время и каждый раз с ведома местного начальства.

Получив об этом предписание г. Енисейского гражданского губернатора от 27 минувшего августа за № 323, я предписываю волостному правлению объявить таковую его высокопревосходительства волю находящимся в с. Шушенском государственным преступникам».

Впрочем, мы не знаем ни одного случая выезда декабристов в Красноярск. Очевидно, это распоряжение генерал-губернатора вскоре же было отменено сверху.

Второй документ 1841 г. разъясняет нам, из-за кого была поднята канцелярская шумиха по поводу найденного в 1840 г. пистолета. В предписании окружного начальника от 18 сентября указывается, что «г. шеф корпуса жандармов гр. Бенкендорф, по случаю открытия у государственного преступника Лунина огнестрельного оружия, изволил распорядиться по начальству о воспрещении государственным преступникам иметь огнестрельное оружие».

Из почтовых отправлений этого года мы должны отметить получение Фаленбергом 26 февраля письма и посылки ценностью в 50 руб. ассигнациями, 20 октября письма и посылки в холсте и 31 октября двух писем в его же адрес. Таким образом Фролову за весь год не поступало корреспонденций, исключая, быть может, нелегальных получений, которые проходили частным образом через надёжных посредников за всё время ссылки декабристов, особенно за последние годы, когда местное начальство вполне сочувственно относилось к политическим преступникам, вращаясь в их среде и заводя приятельские и родственные отношения с ними (князь Костров и др.).

«Секретное дело» за 1842-й год начинается предписанием окружного начальника о явке Фаленберга и Фролова в Минусинск за получением денежного пособия от казны за 1840-й год. Таким образом, пособие запаздывает ровно на год. 28 марта Фролову через волость выдаются 100 руб. ассигнациями, без указания отправителя, с особым примечанием, что «письмо на имя его, по случаю не отыскания его в канцелярии общего губернского управления, при предписании сём не прислано».

В сведении о поведении и занятиях государственных преступников за июль 1842 г. мы находим новые данные о перемене их занятий. О Фаленберге говориться, что, помимо табачной плантации, он занялся выделкою кож. Про Фролова следует отметка, что он занимается табачною плантациею, хлебопашеством и исправлением разных комиссионных поручений от управляющего Ирбинским железоделательным заводом, недавно открывшемся в Минусинском округе.

6 ноября Фаленберг получает очень важное сообщение о разрешении ему генерал-губернатором выезда в с. Ирбинское для устройства на службу в Ирбинском железоделательном заводе. В предписании окружного начальника между прочим, сказано, что это делается «по уважению тому, что в последнем (с. Ирбинском) Фаленберг может иметь занятие при устраиваемом железоделательном заводе, который облегчит его способы содержания с семейством». Далее добавлено, что это предписывается «немедленно объявить Фаленбергу с подпискою, которую и представить к г. окружному начальнику и вместе донести о времени переселения Фаленберга в назначенное ему место».

26 ноября окружной начальник требует от шушенской волости объявить Фаленбергу о явке в Минусинск, для чего предоставить ему обывательские подводы. Очевидно, дело идёт о переселении его из с. Шушенского в Ирбинский завод. Переезд Фаленберга не состоялся; дело заглохло, по-видимому, потому, что было затеряно по инициативе Иркутского генерал-губернатора, входившего в положение декабриста, но не получившего согласия на это от Бенкендорфа.

«Секретное дело» 1843 года открывается приложением «именного списка государственным преступникам, проживающим в ведомстве Шушенской волости, Минусинского округа, с означением занятий их хлебопашеством на отведённых им землях».

№ - Имена и прозвания - Объяснение

1. - Пётр Фаленберг. - 1-е) По одержимой хронической болезни хлебопашеством не занимается. 2-е) Саждением табаку хотя и занимается, но ремесло сие доставляет выгоды совершенно скудные, поелику холодный здешний климат влияние имеет более к повреждению сего растения, нежели к хорошему приведению его в употребление и потому занятие это служит только развлечением, но не способом к пропитанию.

2. - Александр Фролов. - С 1840 г. по 1842-й на отведённых землях засевал от 3-х до 5-ти десятин хлеба, но земли сии для хлебопашества неудобны, местами болотисты и солончасты, которые не только, чтобы приносили какой-либо доход, служащий к пропитанию, но в засушливые годы даже не возвращали семян и приводили в большие убытки, то как по этому, а при том и по болезни ног от ломоты, с 1842 года хлебопашество оставил.

В этом отзыве Шушенского правления положение декабристов рисуется в несколько более мрачном свете, чем на самом деле. Нам известно, что табаководство Фаленберга принимало постепенно широкие размеры, приготовлялся сигарный табак, на плантации его работали летом много шушенских жителей, в особенности детей, женщин и стариков. Хотя это производство, конечно, не достигало фабричных рамок, но тем не менее оно давало приличный доход. Давая неудовлетворительный отзыв, волость имела в виду, чтобы не лишили декабристов ежегодного казённого пособия и пайка, а также и не вызвали со стороны высших властей запрещения заниматься не сельским хозяйством, которое усиленно рекомендовалось свыше, а торговлей и промышленностью.

Что касается Фролова, то, конечно, сельское хозяйство ему не приносило особенных доходов, так как земли крестьяне отвели ему самые негодные, на болоте да на солончаках, сам он был одинок, на руках его от каторжной тачки были мозоли и следы от кровоизлияния, и ему этот труд был не под силу, хотя и считался он в с. Шушенском первым хлеборобом среди крестьян.

30 апреля земский исправник Зееман фон Эзерский предписывает волости немедленно сообщить о занятиях шушенских декабристов с указанием причин, почему их земли остаются невозделанными и проч. Предписание это вызвано губернатором, который имеет в виду ходатайствовать перед высшими властями о назначении казённого пайка и одежды за минувшие 1840, 1841 и 1842 годы всем государственным преступникам, живущим в Енисейской губернии.

В сентябре появляется бумага Енисейского губернатора о запрещении всяких отлучек из мест поселений, кроме неотложных. Этим объясняется причина оставления Фаленберга в Шуше. Предписание это было основано на новом циркуляре Бенкендорфа, ограничивающим право выезда декабристов со своих мест для устройства жизни: исключение из общего правила было сделано только для трёх декабристов в Сибири: Веденяпина, Лисовского и Аврамова, вероятно, только потому, что разрешение им последовало давно со стороны самого Бенкендорфа и отменять собственное распоряжение ему показалось неудобным.

21 октября Фроловым было получено письмо и деньги 100 руб. ассигнациями, а 29 числа того же месяца пришла посылка. Отправители неизвестны.

«Секретное дело» за 1844-й год не существует. Рассмотрим «секретное дело» за 1845 год.

Енисейскому губернатору понадобились сведения о развитии табачной промышленности в губернии; Минусинский земский суд рапортом донёс, что в Шушенской волости лучше всех посевом табака занимается государственный преступник Фаленберг. От него была затребована объяснительная записка о разведении табака, на основании которой волость сообщила следующее.

«а) Разводимой табак, именуемый Амафорка или Вахорка, семена засеваются в парнике и по достижении растения величины обыкновенной капустной рассады высаживаются в огород на гряды, собирается его от 10, а в урожайные годы до 15 пуд. Сбыт оного имеет на золотые промысла от 20 до 30 руб. ассигнаций за пуд.

б) Прошедшего 1844 года дана была просьба садить табак Виргинский, в виде опыта. Но по ранним осенним морозам, он не мог достигнуть совершенной зрелости; каково собрано с полпуда, токмо для собственного употребления.

в) На полях же в виде плантации от суровости климата посева табаку производимо быть не может; и потому некоторые жители табак того же свойства, как показано в первом пункте, хоть садят в огородах, но только для собственного их употребления.

г) Фабрик для искусственной обработки табаку и прочих никаких нет.

д) Торговлею табаком собственного производства, кроме вышесказанного Фаленберга, жители не занимаются».

Минусинские власти доброжелательно относились к декабристам. В доказательство этого мы приводим ещё документ. Фаленберг затеял строить амбар, нанял поселенца Гуляева, приписанного к Ачинскому округу, который не имел паспорта и должен быть выслан по месту приписки, чем нарушались материальные интересы Фаленберга, выдавшего вперёд задаток Гуляеву. Узнав об этом, окружной начальник Мешков распорядился «высылкою Гуляева приостановить, т. к. билет на него затребован, и понудить его к исполнению обязанностей выстройки амбара Фаленбергу и иметь строжайший присмотр о неотлучке его никуда, впредь до окончания работы у Фаленберга».

27 апреля приходит от генерал-губернатора на вступление в брак разрешение Александру Фролову. Он женится тоже на саянской казачке, на дочери отставного урядника, Евдокии Николаевне Макаровой. Это - бывшая невеста декабриста Александра Беляева, неожиданно переброшенного из Минусинска на службу в Кавказскую действующую армию. Жена Фаленберга, бывшая саянская казачка Соколова, была подругой Макаровой. Обе девушки были очень красивы, отличались природным умом и тактом; часто гостя в Минусинске у окружного начальника князя Кострова, вращались в интеллигентном обществе, перезнакомились со всеми Минусинскими декабристами, научились у них грамоте и восприняли элементарные сведения из географии, истории и пр.

На основании очередного отзыва о поведении декабристов за сентябрь 1845 г., мы узнаём, что Фаленберг приступил к постройке собственного дома, а Фролов поступил на службу в контору питейных сборов Минусинского Округа в качестве поверенного и также занялся постройкой себе дома, в виду женитьбы.

10 ноября Фаленберг получает посылку в коже. 29 ноября поступает казённое пособие Фаленбергу и Фролову в сумме 114 руб. 28 1/2 коп. серебром.

1846-й год открывается в «секретном деле» со строгого предписания окружного начальника о немедленной доставке именного списка о государственных преступниках за истекшую «генварскую» треть года, за каковым следует приложение самого списка, ничего нового не заключающего. Сведения о поведении и занятиях требуется представлять не ежемесячно, а 4 раза в год по третям, не позднее 5-го числа по истечении каждой трети.

19-го июля поступает денежное пособие Фаленбергу и Фролову в сумме 114 руб. 28 1/2 коп. серебром.

В июле Фаленберг и Фролов возбуждают вопрос о перемежевывании отведённой им земли, оказавшейся неудобною ни к хлебопашеству, ни к сенокошению. Енисейская казённая палата принципиально согласна на перемежевывание, но по недостатку землемеров в губернии, обещает сделать это в будущем 1847 году.

Из именного списка за майскую треть видно, что хотя Фаленберг и Фролов состоят на службе, но не оставляют занятий и сельским хозяйством. Оба имеют дома «со всею принадлежностью», занимаются скотоводством, хлебопашеством и проч.

Земский суд 7-го ноября требует от волости представления сведений «о роде жизни государственных преступников каждый, не позднее 3-го числа».

Таким образом и Земский суд и окружной начальник требуют одинаковых отзывов, но в разные сроки.

«Секретное дело» 1847 г. заключает в себе только именной список о поведении и занятиях, ничего нового нам не дающий.

В 1848 году губернатор через окружного начальника приказывает губернскому землемеру «отмежевать для сыновей шушенских декабристов в лете сего года узаконенное количество пахотной и сенокосной земли из пусторожних мест».

Переписка 1848-го года заканчивается указанием о полученном декабристами казённом пособии за прошлый год в сумме 114 р. 28 1/2 коп. серебром, а также приводится сообщение о письме и посылке на 10 руб. серебром с холстом и платьем Фаленбергу.

«Дело» 1849 года не представляет ничего интересного. В 1850 году окружной начальник сделал запрос, сколько лет государственным преступникам и каков состав их семейств, с указанием возраста. Этот документ знакомит нас с семейным положением декабристов. Фаленберг имел в то время 59 лет, жена его 38 лет, дочь Инна родилась 18 августа 1841 г., сын Фёдор - 24 июля 1846 г. и сын Александр - 9 февраля 1848 г. Фролов - 45 лет, жена - 30 лет, сын Николай - 3-х лет и дочь Надежда - 9-ти месяцев. В том же году имеется донесение волости о смерти сына Фаленберга Александра, имевшего от роду 2 года и 2 месяца.

«Секретного дела» за 1851 г. не имеется в архиве. В 1852 году заседатель Вавилов даёт предписание волости 18 января сообщить, кто из декабристов нуждается в пособии от казны, кто чем занимается и какое имеет состояние. В делах приложены лично составленные преступниками отзывы, из которых узнаём, что Пётр Фаленберг имеет в селе Шуше собственный дом, 3-х лошадей, 5 коров и 15 овец. Пашни не пашет, а сеет в огороде табак, дающий (смотря по благоприятному времени) в урожайный год от 10-ти до 15-ти пудов табаку. Не получая от родных вспоможения, пользуется казённым пособием 400 руб. ассигнациями в год.

Отзыв Фролова: «В селе Шушенском имею дом, пашу небольшую пашню наёмными людьми, сам по слабости здоровья работать не могу. От родных пособия не имею, но получаю от казны ежегодно, тем содержу себя, жену и детей. И ныне в таковом пособии нуждаюсь».

28 апреля, по повелению царя, сведения о декабристах, представлявшиеся в III отделение, приказано давать только раз в год и то по истечении его.

В ноябре Фаленберг получает письмо и посылку на 30 руб. серебром.

За три последующих года - 1853, 1854 и 1855 - «секретных дел» нет.

Нам остаётся рассмотреть последний год подневольной жизни декабристов.

За 1856 г. имеется «ведомость о лицах, состоящих под надзором полиции» и последняя переписка о декабристах, переходящая к свободному состоянию. Из ведомости мы узнаём, что «П.И. Фаленберг имеет 66 лет, уроженец Лифляндской губернии; получает от казны пособие в каждый год по 114 р. 28 1/2 к. серебром единовременно в году; имеет семейство, состоящее из жены, 1-го сына и 2-х дочерей. Поведения хорошего, в продолжении пребывания его в Сибири он не был замечен к склонности на неблагопристойные и противные общему порядку дела, а потому и на будущее время может он считаться вполне благонадёжным».

О Фролове отмечено, что он «уроженец Таврической губернии имеет 52 года, пособие от казны получает; имеет семейство, состоящее из жены, 2-х сыновей и 1-й дочери, которые находятся при нём. Поведения порядочного, потому и можно увериться, что он может быть вполне благонадёжным».

Манифест Александра II о всеобщей амнистии декабристам издан 26 августа 1856 г., но до провинции он не скоро дошёл и в местных канцеляриях продолжают строчить по инерции всё те же отношения, те же отзывы и ведомости...

11-го сентября Минусинский Земский суд, на основании приказа Енисейского губернатора, предписывает Шушенской волости «внесть в табель срочных сведений о переменах в семействах государственных преступников Фаленберга и Фролова; доносить сему суду каждогодно к 25 декабря».

Только спустя 2 месяца, 25 октября, Шушенская волость пишет Земскому суду, вероятно, по просьбе декабристов: «Высочайшим его императорского величества манифестом, состоявшимся в 26-й день августа с. г., находящимся в Сибири государственным преступникам дарована свобода и дозволено возвратиться из Сибири и жить, где пожелают в пределах империи, за исключением только С.-Петербурга и Москвы.

А потому волостное правление осмеливается испрашивать разрешение Земского суда в том, за таковой высочайше дарованной милостью государственным преступникам о находящихся из таковых под надзором в ведомстве сей волости Петре Фаленберге и Александре Фролове, следует ли ныне прекратить имеемый за ними надзор и доставлять об них срочных сведений».

На что Земский суд 31 октября отвечает: «На рапорт Шушенского волостного правления от 25 октября за № 58, Земский суд даёт знать, что государственных преступников Фролова и Фаленберга, по случаю дарованной им милости государя императора, из числа лиц, состоящих под надзором полиции, должно исключить, остановив и доставление об них сведений».

Годы ссылки закончились. Фролов, получив от умершего друга, декабриста Вольфа, по завещанию 5000 рублей, вместе с женою, дочерью и 2-мя сыновьями выехал в Россию. Бедный Фаленберг, не имевший средств, только в 1859 году смог выбраться из с. Шушенского, захватив с собою жену, сына и дочь.

Минусинск. 1925 г.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTY0LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvcTdCUEkwN0d6ajhuZzVfSjBLbkZLalRTd1pfR3YzcHRqTmdOakEvU1JFSVR4dWw4dlkuanBnP3NpemU9MTMwMHgxNjAwJnF1YWxpdHk9OTYmc2lnbj1iOTllODY5MjcyMjBhMzc0YmQ2OTc5Y2QwZjUyYjdkYSZ0eXBlPWFsYnVt[/img2]

Пётр Иванович Фаленберг с женой Анной Фёдоровной, рожд. Соколовой и дочерью Минной. Харьков. Начало 1870-х. Фотобумага (матовая), фотопечать (чёрно-белая). 11,1 х 9 см. Архив Н.А. Кирсанова.