© Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists»

User info

Welcome, Guest! Please login or register.


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Кованные из чистой стали». » Фонвизин Михаил Александрович.


Фонвизин Михаил Александрович.

Posts 21 to 30 of 41

21

5.

Тобольск, Ноября 13 -1851 г.

Благодарю вас от всего сердца, добрый друг Евгений Петрович, за ваше письмо от 2-го ноября, которое доставила мне ваша няня, и я на досуге в ожидании скорого отъезда священника Свинцова вздумал приготовить мой ответ. Bсе ваши поручения будут исполнены, записку от няни передам Дмитрию Ивановичу1 и буду ему напоминать об ней, Павлу Сергеевичу2 сообщу то, что к нему относится по части гомеопатии. -

Мы с женою часто вспоминаем Ялуторовск и приятное время, проведенное в кругу друзей и в которое мы освежились душою3. От всего сердца благодарю вас всех за дружеское ваше гостеприимство и не теряю надежды когда-нибудь вперед им насладится. - Жаль мне сердечно, что наш достойнейший Степан Яковлевич4 терпит неприятности, и терпит не только за то, что он урод в своем сословии, как однажды выразился Иван Иванович5. -

Вполне разделяю скорбь вашу о растленном состоянии нашей церкви православной, или лучше сказать большинства ее членов и правителей. Сама церковь свята; святы и таинства, которые она преподает для нашего спасения, несмотря на то, что эти таинства совершаются часто ничтожными орудиями - они от этого не теряют силы своей над верующими, хотя желательно бы было, чтобы и орудия были почище. Ведь до пришествия Спасителя и ветхозаветная церковь была свята, в средние века святы были и Римская и Византийская - а каковы были многие из их верховных пастырей? Как их описывает добросовестный Флери?6

А разве наши православные пастыри лучше? У нас перед глазами не пастырь7, а волк в пастырской одежде. - Он привел в систему грабительство: бедных священников приучил он к доносам и ябедам, и в следствие всякого доноса, справедлив он или нет, он запрещает священника и требует его к себе для ответа. Здесь8 отплачивается он деньгами и отпускается как оправданный. Самая ревность к церковному пению архиерея есть только предлог брать взятки с священно и церковнослужителей; и неумеющие петь, заплатив деньги, получают места. - Разъезды по епархии архиерея доставляют ему только случай обирать священников.

В прошедшем году мы с женою благословляли на брак одного молодого священника, доброго и нравственного человека; он был поставлен в Устькаменогорск и умер от тифуса. Вдова его пишет, что пред его болезнью он должен был угощать архиерея, что на это истратил 175 руб. сер., взятых из церкви, и что для возвращения их она должна была продать все, что имела. Вот каков наш владыко, да и сосед его Пермской9 такой же взяточник, как и предместник его Аркадий10. -

Какое же заключена можно сделать о церкви, в которой большинство архиереев - так называемых ангелов ее, или взяточники, или человекоугодники. - А на человекоугодничество уже взять их: ни в одной еще христианской церкви не было из архиереев таких поклонников и льстецов власти, как наши. Все это очень грустно для человека верующего. Но Божественный Пастыреначальник может все это изменить и поправить, когда Ему то будет угодно. Он же обетовал, что дух Святый всегда будет присущим в Церкви, и что врата адова не одолеют ей. Будем же молится и уповать. - Мне кажется, что если когда-нибудь в России последует важный переворот, то он начнется с церкви.

Жена моя дружески вам жмет руку. - Мы оба приносим почтение Варваре Самсоновне11и просим ее расцеловать за нас милых ваших деточек - Дружески вас обнимаю мысленно. Преданный вам

М. Фон-Визин.

1 Д. И. - близкий друг Фон-Визиных, часто упоминается в письмах Н.Д. Фон-Визиной к С.Я. Знаменскому, напеч. «Литер. Сборн.» СПБ. 1885.

2 П.С. Бобрищев-Пушкин, декабрист.

3 Фон-Визины не раз бывали в Ялуторовске. В 1831 г. они выехали туда 16 сентября «для совещания по семейным делам с их родственником Якушкиным», как гласило секретное предписание генерала-губернатора Западной Сибири Г.X. Гасфорта Тобольскому гражданскому губернатору. В Ялуторовске Фон-Визины пробыли две недели. См. письмо Н.Д. Фон-Визиной к С.Я. Знаменскому от 26 сентября 1831 г. из Ялуторовска в «Литер. Сборн». СПБ. 1885, стр. 243.

4 С.Я. Знаменский, протоиерей.

5 И.И. Пущин, декабрист.

6 Флери, член Французской Академии и исследователь церковной жизни (1640-1723). Его «Церковная история» доведена им до 1414 г.

7 Тобольский архиереи Георгий Ящуржинский, ум. 1 апреля 1852 г.

8 Далее в подлиннике зачёркнуто: «он».

9 Неофит.

10 Аркадий Фёдоров.

11 В.С. Оболенская, жена Е.П. Оболенского.

22

6.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTI4LnVzZXJhcGkuY29tL0haSS15bmhoQmVMdHRmb05pMEZtclJfZzlsNUp4TVhlR2xwZ2ZnL05PWVZrMVVSbjVjLmpwZw[/img2]

Дом Фонвизинх в Тобольске.

Тобольск, Октября 14-го дня, 1852 г.

Когда мы беседовали с вами в Ялуторовске, вы говорили мне, добрый друг Евгений Петрович, что трудитесь над каким-то сочинением о церкви или о христианстве, и хотели даже прочитать мне написанное вами. Чтобы вызвать вас на такое сообщение вашего труда, я вздумал послать вам недавно написанную мною статью. - Когда меня занимает какой-нибудь вопрос религиозный, политический или философский, то чтобы уяснить его себе, я изложу его письменно - после же обыкновенно бросаю в печь мои замечания. Вот и полагаемая статья в том же роде. -

Я брал у отца ректора Семинарии1 два вновь вышедших руководства православного догматического исповедания - обе книги написаны в одном духе, но одна из них пришлась мне больше по сердцу. Хотя и в той и в другой нашел я нисколько мест, не совсем согласных ни духом христианства, ни с историей церкви. Возвратив книги ректору, мы с ним говорили и рассуждали об них, и он согласился во многом со мною, а в извинение авторам сказал, что ценсура не пропустила бы их сочиненна если бы они не выставили именно тех мест, которые меня соблазнили. Я написал для ректора нисколько заметок, из которых и составилась посылаемая вам статья. Читайте ее - судите и сообщите мне ваше мнение. - Может быть, вы и не совсем будете согласны с моим мнением; но я написал его по совести и убеждению.

Часто мы с женою вспоминаем приятные две недели, проведенные2 в Ялуторовске, в кругу добрых, любезных друзей3. - Если бы не препятствия в свободной езде по Сибири и можно было не спрашиваясь у начальства, и даже в Петербурге, разъезжать, хотя по здешней губернии, то мы бы и не раз в год доставляли себе удовольствие навещать вас, в надежде от вас посещения; но и во всяком положении - не только в нашем исключительном - вспомнишь пословицу: не так живи как хочется.

С нашим новым архиереем4 я еще нигде не встречался, сам не решился к нему итти знакомиться. Здесь многим он не нравится за то, что долго служит. Духовные хвалят его, что он добр и милостив. - Предместник его запретил до сорока человек священнослужителей, которых он не задумался разрешить, подвергнув легким эпит[им]иям - находят, что по делам епархиальным владыко весьма рассудителен и справедлив. Жизнь он ведет строгую, аскетскую, и даже думают, что носит вериги. Из здешних духовных он к себе никого не приближает, живет уединенно, отзываясь, что он так обременен делами, что некогда принимать гостей. - По первому зимнему пути архиерей намерен ехать в вашу сторону и непременно посетить Ялуторовск. - Сообщаю вам все эти подробности, зная, что вы принимаете живое участие во всем церковном и духовном.

Жена моя вас дружески приветствует, и мы оба просим вас засвидетельствовать от нас почтение Милостивой Государыни Варваре Сампсоновне5 и расцеловать за нас милых ваших деточек. - Простите, любезный друг, от всего сердца желая вам и всем вам близким милости Божией, здоровья и спокойствия душевного, крепко вас мысленно обнимаю и остаюсь с любовью

искренно вам преданный

М. Фон-Визин.

На л. 1 помета Е.П. Оболенского: Пол[учено] окт[ября] 27. Отв[ечено] с Мих[аилом] 3нам[енским]6.

1 Архимандрит Венедикт, магистр богословия, настоятель Знаменского второклассного монастыря.

2 В подлиннике: «проповеденные».

3 Фон-Визины из Тобольска в Ялуторовск выехали 18 сентября 1851 г.

4  Евлампий Пятницкий, вступивший на кафедру 16 июня 1852 г.

5 Жена Е.П. Оболенского.

6 Сын протоиерея С.Я. Знаменского, сибирский художник и писатель.

23

7.

С. Марьино1. Августа 4-го 1853 г.

Давно бы мне надобно было отвечать вам, добрый друг Евгений Петрович, на любезное письмо ваше от 6-го июля, исполненное чувств истинно братской христианской любви и дружеского участия, которые тронули меня до глубины души. - Но последнее время я так много получил из разных мест писем и деловых и сердечных, что несколько почт сряду отвечая на них, всякий раз хотел написать к вам и к Ивану Ивановичу2 и не доставало времени. - Тизенгаузены3 неожиданно обрадовали нас своим посещением и вестями из Сибири от людей столько близких к нам по сердцу. Они гостили у нас два дня и мне грустно было расстаться с стариком, с которым вероятно простился в последний раз.

Василий Карлович, всегда так молчаливый, поразил нас своим необыкновенным оживлением и разговорчивостью. - Он точно необыкновенно возбужден случившеюся переменою в его положении - мы не могли удержать его У себя на несколько еще часов, так он спешил скорее добраться до дому, как бы чувствуя, что недолго ему придется наслаждаться жизнью на родине - И мы теперь на родине, но после сделанной нами потери возвращение на родину не могло быть для нас счастьем - теперь мы здесь более на чужбине, нежели как были в Сибири, где остались все те, с которыми были связаны долголетнею дружбою.

Вы напоминаете мне, любезнейший Евгений Петрович, о желании вашем заниматься переводами, для того чтобы из этого занятия извлечь материальную пользу - подобное поручение давал мне и Тобольский Ершов4 - в бытность мою в Москве я и справлялся от знающих людей, и мне сказали, что Московские издатели книг скупы на деньги, и что большая конкуренция переводчиков чрезвычайно понизила цену на их труды; к вам скоро будет Евгений Якушкин5, который знакомь с литераторами и учеными, поговорите с ним; он скорее может устроить это дело. Поздравляю вас от всего сердца с умножением вашего семейства и желаю, чтобы Господь продлил жизнь вашу и даровал вам счастье возрастить детей ваших Ему угодными. Жена моя крепко вам жмет руку, и мы оба искренно приветствуем Варвару Сампсоновну. - От души вас мысленно обнимаю и остаюсь с братскою любовью

преданный вам

М. Ф.

Обоймите за меня нашего дорогого отца Стефана6, если он еще в Ялутор[овске] и попросите его молитв и благословения нам.

На обороте л. 2-го: Евгению Петровичу О[боленскому].

1 Село Марьино Бронницкого уезда Московской губ., имение Фонвизиных, куда разрешено было Николаем I в 1853 г. вернуться из ссылки М.А. Фон-Визину для свидания с умирающим братом, Ив. А.

2 И.И. Пущин.

3 Василий Карлович Тизенгаузен, декабрист, 73 лет от роду. Николай I разрешил ему за старостью лет вернуться на родину, куда он и прибыл в 1853 году.

4 П.П. Ершов (1815-1869), инспектор, затем директор Тобольской гимназии, автор сказки «Конёк Горбунок».

5 Е.И. Якушкин, сын декабриста И.Д. Якушкина.

6 Степан Яковлевич Знаменский, протоиерей.

24

8.

Тобольск, Ноября 30-го 1851 г.

Почтеннейший и любезнейший друг Степан Яковлевич. - Возвратясь из с[ела] Подрезова, где архиерей служил в храмовой праздник, я узнал, что Т.К. Каренгин1 еще не выехал, и хотя я давно отдал ему письмо мое к Ивану Ивановичу2, но вздумал написать и к вам. Прилагаю при сем письмо Торопова, который сообщает вам разные новости по консистории. Он мне сказывал, что секретарь послал донос на Иваницкого3 обер-прокурору. Третьего дня возвратился я из Подрезова, где в храмовый праздник Абалацкой Божией Матери в тамошней церкви служил преосвященный4, который чрезвычайно доволен, был и церковью и угощением. Об вас не говорил он ни слова, хотя при нем очень хвалили ангелов, написанных Мишей5, и он знал, что ваш сын написал эти две фигуры. -

Архиерей был так весел, что заехав из Подрезова на бумажную фабрику, куда купец Грачев пригласил нас, то есть меня и Дмитрия Ивановича6, он заставил певчих своих петь не духовные гимны, а веселые песни, разумеется, поел нескольких бокалов шампанского. - Если бы мы с Дмитрием Ивановичем были болеe настроены к веселости, то владыка так разгулялся, что я думаю пошел бы плясать.

Возвратясь в Тобольск, узнал я о новой законодательной которая всех чрезвычайно взволновала - и есть от чего: по высочайшему повелению прислан от министра внутренних дел7 циркуляр, которым во всех городах  предписывается учредить к 1-му февраля публичные развратные домы (бордельные заведения, как сказано в циркуляре); заведывать ими будет особенный комитет под председательством губернатора, на которого возлагается непременная обязанность надзора и наблюдения над этими заведеньями. - Не достает только, чтобы архиерея сделали членом этого комитета. -

В циркуляре министра помещены самые отвратительный подробности и инструкции как надзирательницам так и несчастным тварям, попавшимся в эти вертепы разврата - и все это обнародывается по высочайшему повелению. Теперь этот циркуляр печатается в губернской типографии и повсеместно рассылается; на будущей неделе он дойдет и до Ялуторовска. - Трудно поверить всем этим гадостям, и до какого неистовства и бесстыдства может доходить неограниченное самовластие. -

Сообщите эту горькую новость благоговеющему перед самодержавием другу нашему Евгению Петровичу8 - пускай он сам прочтет знаменитый циркуляр графа Перовского. - Эта выходка не напомнит ли вам место из прочитанной вами в Тобольске книжки аббата Ламене, в которой один из его венценосцев предлагает лучшим средством сделать народ покорным власти - развратить его. Для этого мало было кабаков - надобно было еще узаконить и распутство! - Вчера провели мы вечер у Енгельке9, и он, несмотря на свою молодость и равнодушие, говорил с негодованием об этой ненавистной мере.

Простите, любезнейший друг; уверен, что и вас возмутит письмо мое. - Сообщите его Ивану Ивановичу10, пожмите за нас дружески руку всем нашим друзьям.

Поручаю себя вашим молитвам. Благославите всем сердцем вам преданного.

М. Фон-Визин.

P. S. Не удивитесь, что я и Дм. Ив.11 угощали в Подрезове архиерея: он сам почти назвался, и Дм. Ив. пригласил его, чтобы расположить в пользу церкви, и доставить священнику положенное жалованье, о чем владыко хотел представить Синоду. - Татьяна Филипповна12 в восторге: в ее служил архиерей и рукоположил в священники Ивана Коропотовича Коропотова13; я сердечно порадовался, что он принял священство с большим чувством, и во время посвящения был чрезвычайно растроган - это подает надежду, что он будет хорошим священником - а я люблю Коропотова, несмотря на то, что он иногда кутил.

1 Штатный смотритель Курганского училища.

2 И.И. Пущин, декабрист.

3 Лев Иваницкий, священник кафедрального собора в Тобольске.

4 Георгий Ящуржинский.

5 Михаил Степанович Знаменский, сын протоиерея Степана Яковлевича Знаменского.

6 Д.И., упомянутый выше друг Фон-Визиных.

7 Лев Алексеевич Перовский, граф (1792-1856).

8 Евгений Петрович Оболенский, декабрист.

9 К.Ф. Энгельке, Тобольский губернатор.

10 И.И. Пущин.

11 Дм. Ив. - друг Фон-Визиных.

12 Т.Ф. Земляницына, крестьянская девушка, вышедшая замуж за чиновника, после его смерти оставила антипатичную ей городскую жизнь и опять жила в деревне, занимаясь крестьянскими работами. Декабристы, и в том числе Фон-Внзины, очень любили и уважали её, что сильно интриговало местную администрацию. Н.Д. Фон-Визина была чрезвычайно близка с Т.Ф. Земляницыной. Их связывала религиозность.

Когда Наталья Дмитриевна была заподозрена в устройстве противозаконной секты, не была оставлена «без внимания» властями и Земляннцына, и от тогдашнего Тобольского архиерея Владимира (в 1843 г.) были затребованы о ней сведения. Фон-Визина часто говорит о Земляницыной в своих письмах к С.Я. Знаменскому. См. «Литер. Сборн.», СПБ. 1885.

13  Иван Коропатович Коропатов, рукоположен в священники Тобольским преосвященным Георгием в селе Подрезове в ноябре 1851 г.

25

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTIyLnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTgzMjQvdjg1ODMyNDk0OC9iZjEyNy9LUEd6WEN3dThsMC5qcGc[/img2]

Неизвестный художник. Портрет Михаила Александровича Фонвизина. Силуэт. 1830-е. Бумага, бумага чёрная, силуэт. 10,5 х 7,1 (овал); 15,4 х 11,8 (в окантовке под стеклом). Государственный музей истории российской литературы имени В.И. Даля. Москва.

26

Михаил Александрович Фон-Визин

Михаил Александрович Фон-Визин отставной генерал-майор принадлежал к Северному обществу, суждён был Верховным Уголовным судом и признанный виновным в том, что умышлял на цареубийство согласием, в 1817 году изъявленным, и в том, что участвовал в умысле бунта принятием в тайное общество членов, приговором Верховного Уголовного суда отнесён был к четвёртому разряду государственных преступников и осуждён к временной ссылке в каторжные работы на 15 лет и потом на поселение; указом, данным Верховному Уголовному суду 10 июля 1826 г., по лишению чинов и дворянства оставлен в каторжных работах на 12 лет и указом, объявленным Правительствующему Сенату 22 августа 1826 г., определён на 8 лет в каторжные работы.

По Всемилостивейшему освобождению от каторжных работ он сослан был, в 1832 году, на поселение в Енисейск, а затем переведён был на жительство в Красноярск где оставался до 1836 года, когда с Высочайшего соизволения водворён был на жительство в Тобольске.

Михаил Александрович был женат на Наталье Дмитриевне Апухтиной, которая, оставив в Москве двух своих сыновей на попечение родственников, прибыла в Восточную Сибирь, в 1828 году, ещё во время нахождения мужа в Читинском остроге. Материальное положение Фон-Визиных на поселении было достаточно обеспечено, Михаил Александрович получал ежегодно от брата своего Ивана Александровича 2000 р. ассигнациями, но кроме того, по сношению с братом, им получаемы были ещё добавочные денежные суммы для покрытия расходов, вызывавшихся передвижением на новые места жительства, так и устройством домообзаводства на местах водворения.

Прибыв, 6-го августа 1836 г., в г. Тобольск, Фон-Визины, в скором времени, приобрели себе на новом месте водворения небольшой деревянный дом. Несмотря на скромный образ жизни Фон-Визиных, дом их по радушию и гостеприимству, в особенности Натальи Дмитриевны, служил местом объединения проживавших в Тобольске товарищей по ссылке. Михаил Александрович, отличительные черты характера которого были необыкновенное добродушие и христианское смирение, занимался преимущественно «чтением книг духовного содержания», a также писал свои воспоминания и записки.

Наталья Дмитриевна, женщина с энергическим, увлекающимся характером, вела жизнь более деятельную нежели Михаил Александрович, она занималась своими воспитанниками и делами общественной благотворительности, как по поданию помощи бедному неимущему Тобольскому городскому населению, в чём ей помогали своим сотрудничеством жены других декабристов, проживавших в Тобольске Анненкова и Муравьёва, так и по оказанию пособий ссылавшимся в Сибирь, в 1840 годах, польским мятежникам и лицам, принимавшим участие в деле Буташевича-Петрашевского.

Будучи религиозной Наталья Дмитриевна по свойству своего увлекающегося характера, никогда не отказывала в своём покровительстве разным странникам и лицам, юродствовавшим на духовно-религиозной почве. Особенным покровительством Натальи Дмитриевны во время пребывания её в Тобольске, пользовалась некая пожилая вдова Татьяна Филоновна Земляницына, бывшая крепостная чиновницы Пушкарёвой, а затем бывшая в замужестве за землемером Землянцыным. Эта женщина ходила по городу, распевала разные духовные гимны, принимая на себя роль наставницы по своему разумению правил веры и так как она находила всегда себе пристанище и покровительство у Тобольского губернского прокурора Черепанова, то стала слыть в народе за святую.

На похождения Земляницыной, особенно любившей проповедовать пред воспитанниками школы кантонистов из евреев, принявших христианскую веру и преимущественно крестников прокурора Черепанова, обращено было внимание генерала-губернатора Западной Сибири князя П.Д. Горчакова, поручившего, в 1844 году майору корпуса жандармов Ярышкину произвести о Земляницыной дознание.

Хотя в поступках Земляницыной дознанием ничего злонамеренного не было открыто, но только заступничество за неё преосвященного Тобольского Владимира, «признавшего её умственно не совсем здоровою, имеющую страсть к пению церковных песен и поговорить как обыкновенно и все женщины» спасло её от дальнейшего преследования администрациею.

Летом 1850 года Наталья Дмитриевна ездила на непродолжительное время в Ялуторовск.

Эта поездка, предпринятая без предварительного на то разрешения административной власти, дала повод кн. Горчакову, в предупреждение самовольного уклонения жён государственных преступников от учреждённого за ними надзора, под предлогом незнания будто-бы существующих правил о надзоре, предложить к руководству Тобольскому и Томскому губернаторам следующие мероприятия:

1) Объявить всем жёнам государственных преступников с подпискою, что на точном основании устава о паспортах, Высочайшего повеления 1833 г. и Высочайше утверждённого 6-го февраля 1845 г. положения комитета министров, они не должны никуда и ни в каком случае отлучаться из мест постоянного своего жительства т. е. из тех городов и тех волостей, в коих жительствуют или состоят на причислении их мужья, без получения от начальства надлежащих видов, о выдаче коих они обязаны обращаться каждый раз, с объяснением причин, по которым просят увольнения: в губернских городах к губернаторам, в окружных городах к городничим, в селениях к земским исправникам.

2) Разрешить жёнам государственных преступников, согласно положения комитета министров 6-го февраля 1845 г., отлучки - по особо уважительным причинам, не более как на трёхдневный срок и на расстояния: жительствующих в городах не далее 30 вёрст и в селениях не далее 50 вёрст, с выдачею им каждый раз особых билетов. Об увольнении же на более продолжительный срок и на большее расстояние представлять генералу-губернатору Западной Сибири для испрошения разрешения у шефа корпуса жандармов.

Это распоряжение объявлено было всем жёнам государственных преступников, с отобранием от них подписок, только Наталья Дмитриевна отказалась дать подписку, требуя выдачи ей предварительно копии с предложения кн. Горчакова. С разрешения кн. Горчакова ей выдана была просимая засвидетельствованная копия и тогда только она дала требуемую от неё подписку. По приезде в Тобольск для ревизии Западной Сибири генерала-адъютанта Н.Н. Анненкова, в 1851 году, Наталья Дмитриевна обратилась к нему с ходатайством о разрешении ей отправиться летом на Туркинские минеральные воды в Иркутскую губернию.

Это ходатайство по сношению генерала Анненкова с графом Орловым было разрешено. Тобольскому губернатору предложено было дать письменное разрешение Фон-Визиной на поездку, отобрав предварительно от неё, на письме, сведения когда она предполагает выехать и каким путём поедет, что и обозначить в билете, который ей дан будет на проезд; сообразно сим сведениям дать предписание местным городским и земским полициям по тому пути, который избран будет Фон-Визиной, чтобы имели за нею наблюдение во время её следования, и если где-либо она остановится более недели, доносили бы о том Тобольскому губернатору.

Предположенная поездка не состоялась, глубокое семейное горе постигшее Фон-Визиных, потеря в одном году двух взрослых сыновей, умерших в Одессе, не могло не отразиться на здоровье уже престарелого Михаила Александровича. Только непоколебимая вера и христианское смирение дали ему силы перенести тяжёлое испытание, - потерю последних своих детей. В замен дальней поездки на Туркинские минеральные воды Фон-Визины, с разрешения генерал-губернатора Западной Сибири Г.Х. Госфорда, совершили непродолжительную поездку в Ялуторовск.

Летом 1852 года, с Высочайшего разрешения, прибыл из России в Тобольск для свидания с братом Иван Александрович Фон-Визин, который пробыв в Тобольске полтора месяца спешил возвращением в Россию для ходатайства о возвращении брата из Сибири. Перед отъездом Ивана Александровича Наталья Дмитриевна просила генерала Гасфорда снова разрешить ей поездку с мужем в Ялуторовск на три недели для проводов брата: «предстоящая горькая разлука, - писала Наталья Дмитриевна, - с братом после кратковременного свидания может смягчиться несколько благосклонным дозволением Вашего Высокопревосходительства нам ехать в Ялуторовск в одно время с братом, чтобы хоть несколькими лишними днями продлить счастье видеть его, доставив нам возможность проводить его по пути». Генерал Гасфорд разрешил поездку но не на просимый срок а только на 14 дней и с тем, чтобы Фон-Визины в Ялуторовске и в пути оставались под ближайшим надзором местного начальства.

Ходатайство Ивана Александровича о возвращении брата не было безуспешно: 18 февраля 1853 г. Министр Внутренних Дел генерал-адъютант Бибиков уведомил генерал-губернатора Западной Сибири Гасфорда, что, по всеподданнейшему докладу генерал-адъютанта графа Орлова сообщённой ему Московским генерал-губернатором просьбы отставного полковника Ивана Фон-Визина о дозволении поселённому в Тобольске брату его, государственному преступнику Михаилу, возвратиться с женою, на родину и проживать в имении его, просителя, Московской губернии в Бронницком уезде, Государь Император, во Всемилостивейшем внимании к преклонным летам обоих братьев Фон-Визиных и одиночеству их, после потери всех детей и близких родственников, равно и по засвидетельствованию местного начальства о хорошем поведении Михаила Фон-Визина, Высочайше изволил разрешить сему последнему жительствовать с женою в означенном имении его брата, с учреждением над ними полицейского надзора и с воспрещением им въезда в обе столицы.

Одновременно с последовавшим Высочайшим разрешением, сделано было распоряжение чтобы все расходы по препровождению Фон-Визиных из Сибири в Россию, до места назначенного для их пребывания, с. Марьино, Брооницкого уезда, были отнесены на средства брата, как богатого помещика, по просьбе которого состоялся перевод Фон-Визиных в Россию.

Михаил Александрович, по получении уведомления о Высочайшей милости и сведений о болезни брата торопился выездом в Россию, а потому 15 апреля 1853 года, не смотря на распутицу, отправлен был из Тобольска, под присмотром одного жандарма, в распоряжение Московского губернатора.

4 мая 1853 г. выехала из Сибири в Россию, Наталья Дмитриевна тоже в сопровождении одного жандарма.

Покинув Сибирь Михаил Александрович и Наталья Дмитриевна Фон-Визины, всегда отзывавшиеся, с истинным христианским чувством, на всякое доброе дело и на помощь ближним, оставили по себе самую добрую память и ныне ещё не угасшую.

За 17-ти летнее своё пребывание на поселении в Тобольске Михаил Александрович всегда аттестовался Тобольскою администрациею, как лицо отличающееся хорошим поведением.

А.И. Дмитриев-Мамонов, 1895 г.

27

Костромской дворянин Михаил Фонвизин

Михаил Александрович Фонвизин родился 20 августа 1788 г. в Москве в семье подполковника А.И. Фонвизина, брата известного драматурга Д.И. Фонвизина.

Воспитывался он сначала дома, затем учился в немецком училище св. Петра в Петербурге и в пансионе при Московском университете. По традиции того времени, он был с детства записан в гвардию. В 1803 году Фонвизину пришёл вызов в лейб-гвардейский Преображенский полк. Учебу пришлось оставить и срочно отправляться в Петербург.

По прибытию в столицу Фонвизин был переведён в другой гвардейский полк, Измайловский, в котором и начал службу подпрапорщиком. В декабре 1804 года был произведён в прапорщики, а уже в следующем году получил боевое крещение. Это произошло во время Аустерлицкого сражения. Российская гвардия действовала в этом сражении самоотверженно и понесла большие потери. Но Фонвизину повезло, он участвовал в нескольких атаках, но не был даже ранен.

Так как в этом сражении русская армия потерпела поражение, наградами за него отмечали только особо отличившихся. Среди таковых оказался и восемнадцатилетний прапорщик Михаил Фонвизин. Его первой боевой наградой стал орден святой Анны 4-й степени, который носился на эфесе шпаги. Стоит отметить, что и все свои последующие награды он получал не за выслугу или разновременные отличия, а за конкретные бои, которых на его век выпало немало.

Так уж получилось, что он поучаствовал почти во всех основных сражениях того времени. Успел не раз помериться силами с бравыми наполеоновскими солдатами, а когда с Францией был заключён мир, участвовал в легендарном ледовом рейде в Швецию и захвате Аландских островов. В войне 1812 года свой первый бой принял уже 14 июня в составе отряда, преградившего путь авангарду французов. Затем был тяжелейший бой под Смоленском, в котором пехотинцы под его командованием обратили в бегство вражескую кавалерию. В этом бою Фонвизин был ранен пулей в ногу, но остался в строю. За Смоленск Михаил был награждён орденом святого Владимира 4-й степени с бантом.

Отличился Фонвизин и в Бородинском сражении, за которое был удостоен ордена святой Анны 2-й степени. После оставления русской армией Москвы, получив в командование летучий (партизанский) казачий отряд, активно действовал на коммуникациях французов. За сражение при Малоярославце, когда Наполеону был преграждён путь на юг, получил золотую шпагу с надписью «За храбрость» - награду, высоко ценимую в офицерской среде.

До конца 1812 года Фонвизин ещё не раз участвовал в крупных сражениях, в том числе под Красным и при Березине. Но награждать его уже просто не могли, все ордена, положенные поручику, он уже получил. Поэтому в январе 1813 года его произвели в следующий чин штабс-капитана. А затем вручили редкую награду: алмазные украшения к уже имеющемуся ордену святой Анны 2-й степени. Эту награду использовали, когда все другие награды уже были вручены, но без награды героя нельзя было оставить.

По формулярному списку Михаила Фонвизина можно проследить все основные сражения 1813 года. В январе 1814 года, ставший к этому времени полковником, Фонвизин получил в командование егерский полк. Первым серьёзным испытанием для полкового командира стала битва при Бар-сюр-Об, где французский маршал Удино смог остановить союзников и даже перейти в наступление. В многодневных боях основная тяжесть легла на пехоту, так как местность не позволяла массово использовать кавалерию.

Сражение закончилось для французов очередным поражением, но ночью на деревню, где расположились на отдых егеря, вышел крупный отступающий отряд противника. В рукопашном ночном бою Фонвизин был ранен и попал в плен. Через несколько дней Наполеону доложили, что Александр I предлагает обменять полковника Фонвизина на одного из пленных французских полковников. Когда Бонапарт узнал послужной список пленника, то заявил, что возвращать противнику такого офицера нельзя, и распорядился отправить его подальше от района боевых действий. Знал бы он, к чему все это приведёт…

Фонвизина отправили в Бретань в небольшой городок Оверн, где разместилось около тысячи пленных союзников. Французский гарнизон в городке был небольшой, кроме пленных он охранял крупный арсенал, склады с продовольствием и амуницией. Из разговоров французов, охранявших пленников, Фонвизин узнал, что Париж уже практически в осаде, а к Оверну движется крупный отряд противника, чтобы пополнить своё вооружение и идти на помощь основным силам, защищающим столицу.

Михаил Александрович решил любыми средствами не допустить вооружения отряда, идущего к Наполеону. Все пленные русские офицеры и солдаты его поддержали, а из пленных союзников решился принять участие в этом рискованном предприятии только один чешский офицер. Ночью отряд Фонвизина разоружил гарнизон и стал готовиться к обороне. Уже днём на подступах к Оверну появился авангард французского отряда, который встретили огнём из трёх орудий. Французы прислали парламентёра «выяснять недоразумение», но, узнав о захвате города русскими, решили в сражение не ввязываться и обойти его стороной.

Нужно отметить, что случаи побегов из плена в те времена, хоть и не часто, но бывали. Но захват пленными целого гарнизона с большим арсеналом и складами, а затем успешная оборона от превосходящих войск противника, это было событие из ряда вон выходящее даже для тех героических времён.

В историческом архиве города Макона хранятся воспоминания простого французского солдата, который был участником данного события. Передовой отряд, в составе которого он находился, двигался навстречу с Наполеоном около Парижа. В крепости Оверни они хотели пополнить запасы продовольствия и боеприпасов. Но были встречены пушечным огнём. Отряд был разбит. Некоторое время спустя этот солдат смог узнать, что крепость была захвачена русскими пленными под руководством офицера Фонвизина.

Через несколько дней восставшие получили известие о падении французской столицы и отречении Наполеона. Французский отряд, который благодаря Фонвизину не получил оружие, особой помощи своему императору оказать не смог и сдался союзникам.

Кто знает, как бы обернулась война, да и сама история, если бы французский полк, идущий на помощь Наполеону, не был бы ослаблен Фонвизиным и его людьми, а получил бы полноценный отдых и запасы провизией. Сейчас мы об этом можем только гадать.

Фонвизин ещё долго оставался во Франции, командуя егерями. Во время высадки Наполеона Фонвизин вместе с полком возвращался в Россию. Оставался с полком в составе оккупационного корпуса графа М.С. Воронцова до 1816 года.

Трудно переоценить влияние «грозы 1812 года» на становление мировоззрения молодого офицера. Пройдёт несколько лет и, отвечая на вопросы Следственной комиссии, декабрист Фонвизин Михаил Александрович говорил: «Великие события Отечественной войны, оставя глубокие впечатления, произвели мне какое-то беспокойное желание деятельности».

Много лет спустя, вспоминая события минувших лет, он писал: «В походах по Германии и Франции наши молодые люди ознакомились с европейской цивилизацией, которая произвела на них тем сильнейшее впечатление, что они могли сравнивать все виданное ими за границею с тем, что им на всяком шагу представлялось на Родине: рабство огромного большинства русских, жестокое обращение начальников с подчиненными, всякого рода злоупотребления власти, повсюду царствующий произвол – все это возмущало и приводило в негодование образованных русских и их патриотическое чувство.

Многие из них в походах познакомились с германскими офицерами, членами прусского тайного союза, который так благотворно содействовал освобождению и возвышению Пруссии, французскими либералами. В открытых беседах с ними наши молодые люди нечувствительно усвоили их свободный образ мыслей и стремление к конституционным учреждениям, стыдясь за Россию, так глубоко униженную самовластием».

22 июля 1817 года он становится командиром Перновского гренадерского полка. В октябре 1817 года Михаил Александрович был командирован в оккупационный корпус во Францию.

24 января 1818 года назначен командиром 38-го Егерского полка. Михаил Александрович даже запретил в полку телесные наказания и завел училище для подпрапорщиков. За верность Отечеству получил благодарность от Императора Александра I.

В сентябре 1819 года его полк был переведён во вторую армию.

19 февраля 1820 года Фонвизин в чине генерал-майора назначен командиром 3 бригады 12 пехотной дивизии. Вскоре ему снова пришлось скрестить оружие с французами в период так называемых «ста дней Наполеона». С 23 мая 1820 года командует 3 бригадой 22 пехотной дивизии, 25 декабря 1822 года был уволен в отставку.

К этому времени он уже давно состоял в членах Союза благоденствия и даже был одним из руководителей его московской управы. Фонвизин был активным участником подготовки программы и устава Северного общества декабристов.

Полюбив юную красавицу Наталью и женившись на ней, решил посвятить себя семье. В звании генерал-майора он ушёл в отставку и отошёл от дел в заговорщических организациях.

Однако во время судебного расследования по деятельности Северного общества имя одного из первых его членов всплыло. Из подмосковного села Крюкова Фонвизин был отправлен в Петропавловскую крепость, где Николай Первый приказал сего государственного преступника «содержать строго и не давать видеться ни с кем». Там произошёл с ним удивительный случай.

Во время одной из тюремных прогулок возле канала караульные обратились к арестанту с необычным предложением: «Бегите, мы примем вину на себя». Старые солдаты из его бывшего полка узнали своего боевого командира. Но Фонвизин отказался, хотя знал, что легко мог морем добраться до любого заграничного порта. Причин было несколько: он хотел разделить участь товарищей по заключению и не мог подвергать солдат, желавших освободить его, наказанию.

М.А. Фонвизин был приговорён к двенадцати годам каторги. Около пяти лет провёл декабрист в Чите и Петровском заводе, а затем его отправили на поселение. Даже Забайкалье показалось царю слишком хорошим местом для ссылки государственного преступника, и он лично написал напротив его фамилии: «Далее на Север». После этого указания Михаил Александрович попал в Енисейск, позже был переведён в Тобольск.

Жена М.А. Фонвизина последовала за ним. Это была удивительная женщина.

Примечательно, что это именно Наталья Фонвизина, в девичестве Апухтина, стала для Александра Сергеевича Пушкина прототипом Татьяны Лариной, а для Льва Николаевича Толстого прототипом Наташи Ростовой. Этот факт был подтверждён искусствоведами, и сама Наталия Дмитриевна говорила об этом. Помните, что Татьяна Ларина вышла замуж за генерала? Да. Так и было.

Генерал был старше Наташи на 17 лет. Наталия Дмитриевна стала женой генерал-майора Михаила Александровича Фонвизина. А потом грянуло декабрьское восстание... Наталия Дмитриевна, оставив двух маленьких сыновей, как ей казалось в полной безопасности на попечение близких людей, отправилась в Сибирь, чтобы разделить с мужем его горькую участь. Двух своих сыновей, Дмитрия и Михаила, умерших совсем молодыми, она больше так и не увидела…

В 1850 году в Тобольске она добилась свидания в тюрьме с Ф.М. Достоевским и другими петрашевцами. От М.В. Петрашевского узнала, что её сын Дмитрий также принадлежал к его кружку. Наталья Дмитриевна была чуть ли не единственным человеком, кто писал Достоевскому в острог (даже любимый брат писателя не осмелился поддерживать переписку с государственным преступником).

По выходе из каторги Ф.М. Достоевский именно в письме к Н.Д. Фонвизиной записал свой знаменитый «символ веры»: «верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

В 1853 году Михаил Александрович возвратился из Сибири: но 27 лет тюрьмы, каторги и ссылки не сломили вольнолюбивых убеждений декабриста. Поселился Фонвизин в родном Марьине. Здесь он и скончался 30 апреля 1854 года, здесь и был похоронен.

Михаил Александрович Фонвизин принадлежал к числу передовых русских офицеров, получивших блестящее образование и сочувствующих угнетенному народу. Он мечтал посвятить жизнь борьбе за лучшее будущее. Особенно угнетало его «рабство огромного большинства русских, жестокое обращение начальников с подчиненными», все свои переживания он записывал в свой дневник и искал их возможные решения.

В архиве Фонвизина сохранились его записки «О крепостном состоянии земледельцев в России», «Об указе 2 апреля 1842 г.» и другие. Публицистика декабриста свидетельствует о его эрудиции, стойкости убеждений. Он до конца дней своих сохранил ненависть к крепостному праву и считал, что освобождать крестьян нужно обязательно с землёй.

Почему же мы относим этого человека к костромским дворянам?

Дело в том, что Михаил Фонвизин был владельцем большого поместья в Кологривском уезде Костромской губернии (оно частично находилось и на территории современного Нейского района). Доказательств этому сохранилось достаточно.

Фонвизины ещё в XVIII веке владели огромными вотчинами в Кологривском уезде. Одна из них, Турлиевская с центром в деревне Паргино, принадлежала Ивану Андреевичу Фонвизину, за которым позднее наследовали сыновья Денис, Павел и Александр. Денис Иванович Фонвизин (известный драматург), как известно, умер бездетным в 1792 году, Павел Иванович скончался в 1803 году, и кологривское имение Фонвизиных перешло по наследству Александру Ивановичу и его детям Михаилу и Ивану.

В Ревизской сказке 1811 года эти земли описываются как владения «...помещиков лейб-гвардии Измайловского полка поручика и кавалера Михаила и подпоручика Ивана Александровичей Фонвизиных».

После того, как в результате событий 14 декабря Михаил Фонвизин был осуждён и лишён имущества, его поместья перешли детям.

В Ревизской сказке 1827 года говорится: «Все написанные в сей ревизской сказке выше сего дворовыя и крестьяне... достались ... по наследству» неслужащему дворянину Дмитрию и подпоручику Михаилу Михайловичам Фонвизиным «после родителя их генерал-майора и кавалера Михаила Александровича Фонвизина ... которыя в 7-ю ревизию писаны были за означенным г. Фонвизиным обще с братом его полковником Иваном Александровичем Фонвизиным».

Больше ссыльный декабрист в документах поместья не упоминается, зато неоднократно называются его дети. Так, в Ревизской сказке 1834 года написано:

«Тысяча восемьсот тридцать четвертого года апреля двадцатого дня, Костромской губернии Кологривскаго уезда, деревни Паргино с деревнями малолетних господ Дмитрия и Михайла Михайловых детей Фонвизиных, о состоящих мужеска и женска пола дворовых людях и крестьянах».

В Ревизской сказке 1850 года они также называются хозяевами своей костромской вотчины:«Тысяча восемьсот пятидесятого года сентября семнадцатого дня, Костромской губернии Кологривскаго уезда, вотчины неслужащего дворянина Дмитрия и подпоручика Михаила Михайловичей Фонвизиных о состоящих за ними мужеска и женска пола дворовых людях и крестьянах по деревне Паргину с деревнями».

После преждевременной смерти обоих сыновей (Михаила в 1850 и Дмитрия в 1851 годах) поместье перешло в руки их вернувшейся из Сибири и овдовевшей матери. Это подтверждает Ревизская сказка 1858 года:

«Тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года марта второго дня, Костромской губернии Кологривскаго уезда, деревни Паргино с деревнями помещицы бывшей генерал-майорши Фонвизиной, ныне жены потомственного дворянина Пущина Натальи Дмитриевны, о состоящих мужского и женского пола дворовых людях и крестьянах, доставшихся ей по духовному завещанию в 1854 году от полковника Ивана Александровича Фонвизина ... за исключением Зборнаго починка, которая упомянутой помещице Пущиной решением Костромской гражданской палаты... предоставлена во владение из имения княгини Варвары Алексеевны Репниной».

И сама Наталья Дмитриевна была уроженкой Костромской губернии. Она в своих воспоминаниях связывала свои детские и юношеские годы с кологривским краем. С её слов и со слов её воспитанницы Марии Францевой, выходит, что детские годы она провела в кологривском имении своего отца Давыдово. Её матери Марии Павловне это поместье перешло по наследству от деда и отца с 382 крестьянских душ мужского пола и 20 тысяч десятин земли в Кологривском уезде. Её отец - Дмитрий Акимович Апухтин (1768-1838) был предводителем костромского (по другим данным - кологривского) дворянства.

Таким образом, судьба семьи Фонвизиных тесно связана с историей костромской земли.

Добрую память оставил о себе у крестьян своего костромского имения. Об этом сообщает известный нейский краевед Пискунов А. Г. – автор книги «Край мой нейский»: «В отношениях с крепостными и с солдатами своего полка он не допускал и тени панибратства, тем не менее, всегда пользовался их глубоким уважением. И было за что. Известно, например, что в кужбальских деревнях он снизил оброк с обычных 20 рублей с тягла до 15, способствовал развитию подсобных промыслов, завел дегтярное производство, а в Егерском полку одним из первых в русской армии официально запретил физические наказания».

Другой краевед Д.Ф. Белоруков, в своё время сообщил о находке в деревне Савино (бывшем парфеньевском имении М.А. Фонвизина ) латунной иконы-складня, на которой выгравированы две надписи: «5 рота лейб-гвардии Егерского полка» и «усердием нижних чинов 2-й карабинерской роты лейб-гвардии Егерского полка. 11 марта 1854 года». Вряд ли Егерский полк и деревня Савино совпали совершенно случайно.

Гвардия всегда ценила традиции. И вполне возможно, что, узнав о возвращении из ссылки в 1853 году прославленного боевого командира своего полка, солдаты могли таким образом поздравить его. Хочется надеяться, что старый декабрист успел получить этот привет из боевой молодости незадолго до смерти (скончался он 30 апреля того же 1854 года в возрасте 66 лет).

М.А. Фонвизин страстно любил Россию. В одной из своих статей он писал: «Русский народ призван быть народом историческим и призван из своих родных стихий развить новую мировую идею». Безусловно, верный сын Отечества заслуживает, чтобы его помнили в России: ведь именно такие люди, как он, жертвуя всем личным, старались изменить свою Родину к лучшему.

Михаил Александрович Фонвизин оставил свой след в истории страны как яркий пример героя своего времени и настоящий патриот своего Отечества. И мы должны гордиться своим земляком М.А. Фонвизиным - Героем, мыслителем, декабристом, человеком, олицетворяющим для потомков примеры истинного служения своему Отечеству.

Павел Чернышов

28

А.В. Россохина

Вопрос об освобождении крепостных крестьян  в записках декабристов И.Д. Якушкина и М.А. Фонвизина 

При изучении воззрений декабристов на пути решения крестьянского вопроса чаще всего исследователями рассматриваются два конституционных проекта, составленных лидерами Северного и Южного обществ. В то же время, рассмотрение и анализ документов, имеющих отношение к данной проблеме и отражающих позицию отдельных заговорщиков на крестьянский вопрос, не только существенно расширяют сложившиеся в науке представления, но и имеют немаловажное значение для дальнейшего углубленного изучения общих тенденций в истории движения декабристов. Изучение таких памятников декабристкой мысли является важным звеном в понимании их воззрений и идеологии на конкретную проблему, так как оно позволит более детально исследовать отношение к вопросу не только лидеров обществ, но и других членов.

В настоящей статье предпринята попытка рассмотреть изложенные в записках взгляды на крестьянский вопрос двух членов тайного общества декабристов, Ивана Дмитриевича Якушкина (1793-1857) и Михаила Александровича Фонвизина (1787-1854). Данная тема, как показывает анализ современной историографии, является еще не до конца изученной.

И.Д. Якушкин и М.А. Фонвизин были довольно близкими друзьями. Они часто писали друг другу, особенно после того, как оба стали владельцами поместий. Будучи собственниками земельных угодий, они вынуждены были исполнять все функции помещиков по содержанию земель и по управлению своими крестьянами. В этих условиях они довольно много узнали о жизни крестьян, их быте и землепашестве. Разумеется, М.А. Фонвизин и И.Д. Якушкин не могли не обсуждать между собой различные насущные проблемы, связанные с управлением имением и хлебопашеством, а также варианты их возможного разрешения.

Анализируя письма М.А. Фонвизина к И.Д. Якушкину от 16 апреля 1824 г., 20 июня, 10 июля и 6 августа 1825 г., можно обнаружить, что их автор не просто рассказывает о своих делах в поместье, но также и активно интересуется ходом дел в имении своего друга. Чуть позже, в ходе следствия по делу декабристов, М.А. Фонвизин показал, что основным предметом его разговоров с И.Д. Якушкиным было именно хлебопашество.

И.Д. Якушкин раньше своего друга приступил к своим обязанностям помещика. В 1821 г. он задумал освободить своих крестьян по указу о вольных хлебопашцах 1803 г., однако его попытка не увенчалась успехом. Он намерен был дать крестьянам личную свободу с предоставлением «им имущества, строений и землею, находящуюся под усадьбами, огородами и выгонами» без какого-либо выкупа, но оставить за собой все принадлежащие ему земли.

При этом Якушкин считал, что крестьяне будут либо заниматься какими-либо промыслами, либо, если захотят, наймутся к нему или другому помещику в работники и будут обрабатывать ту же землю, которая находилась в их владении до освобождения и принадлежала на праве собственности ему самому. Он отчетливо понимал, что крестьяне вынуждены будут обратиться к собственнику земли для заключения договоров аренды, так как той земли, которую он им уступает (под усадьбами и огородами) крестьянам для обеспечения себя всем необходимым будет недостаточно. Об этом он прямо писал вяземскому уездному предводителю дворянства М.П. Потулову 12 сентября 1819 г.

Впрочем, эта попытка освобождения крестьян у Якушкина растянулась на длительное время, и, не сумев прийти к соглашению об отпуске своим крестьянам необходимого для них земельного надела, как того требовало Министерство внутренних дел, будущий декабрист отказался от этой идеи. И, как справедливо отметил С.В. Мироненко, данная попытка освобождения не удалась не в связи с нежеланием органов государственной власти что-то менять в создавшейся системе крепостнических правоотношений, а по причине несоответствия выдвинутых Якушкиным принципов освобождения своих крестьян принятому закону.

В своих «Записках» И.Д. Якушкин подробно описал эту неудавшуюся попытку освобождения своих крестьян. В частности, автор отметил, что на тот момент те условия, на основе которых он намерен был освободить своих крестьян, виделись ему как наиболее удобные для освобождения всех крестьян в России. В «Записках» содержится мысль о том, что такого мнения придерживалась и основная масса «благомыслящих людей или, как их называли, либералов». Таким образом, декабрист признает, что дворянами, мечтавшими об освобождении крестьян, виделся именно такой путь дальнейшего крестьянского устройства - личная свобода, но без передачи им земельного надела.

Анализируя воззрения И.Д. Якушкина на аграрную проблему, нельзя не упомянуть и еще об одном документе. Из «Записок» Якушкина мы узнаем, что до его ареста им был составлен «листок с исчислениями о выкупе крепостных крестьян в России», на что он открыто пытался указать полицмейстеру, когда его брали под арест. Данный документ не сохранился, и о его содержании мы можем судить только на основе оставленных самим декабристом данных.

Судя по всему, эта записка была написана им уже после своей неудавшейся попытки освободить крестьян, т. е. после 1821 г., когда прервалась его переписка по имеющемуся в архиве делу. По-видимому, она была написана уже после переосмысления им аграрного вопроса. Помимо этого, он уже длительное время занимался имением и много времени уделял устройству хозяйства, соответственно больше стал знать о нуждах крестьян.

Допустить, что в данный момент развития мысли в тайном обществе предполагался выкуп самой личности крестьянина сложно, так как оба конституционных проекта (Конституция Н.М. Муравьева и «Русская Правда» П.И. Пестеля) не предусматривали внесение выкупа за личность человека. Да и само по себе это противоречило декабристской идеологии, отстаивавшей принцип незыблемости естественных прав человека.

Кроме того, при попытке освобождения своих крестьян речи ни о каком выкупе личности со стороны И.Д. Якушкина не шло. В связи с этим можно утверждать, что в данном случае Якушкин рассматривал вопрос о выкупе не личной свободы крестьянина как таковой, а земельного участка, который должен был перейти последнему после освобождения.

Конечно, из этого замечания невозможно установить сведения об условиях возможного наделения крестьян землей, размере такого участка и порядка, определявшего уплату выкупа, но в то же время четко просматривается основное развитие мысли - идея освобождения крестьян с земельным наделом. Ближайшим другом И.Д. Якушкина - М.А. Фонвизиным до восстания декабристов никаких записок по крестьянскому вопросу написано не было, по крайней мере, никаких свидетельств, позволяющих утверждать обратное, у нас нет.

Уже в 1841 г., находясь в Сибири, Фонвизин составил записку «О крепостном состоянии земледельцев в России». Как и все декабристы, он был поборником отмены крепостного права и начинал свою записку с описания негативных последствий этого института. В этом документе М.А. Фонвизин предлагал освободить крестьян с наделением их землей, на которой они работали.

Для того чтобы помещики не были ущемлены в своих правах, государство должно выкупить у них этих крестьян вместе с землями. Правительство должно решиться «скупить по вольной цене всех находящихся в дворянском владении крестьян и дворовых людей с землями, на которых они поселены». Земли, оставленные помещикам, должны быть «с точностью отмежеваны от земель, купленных правительством». А те земли, которые будут выкуплены с крестьянами, стали бы принадлежать государству, а не освобожденным крестьянам.

Понимая, что такой выкуп земель с крестьянами будет стоить государственной казне довольно больших затрат, он пишет о важности решения данного вопроса и необходимости отмены крепостного права, в связи с чем правительство должно найти соответствующие средства, и даже предлагает возможный вариант уменьшения государственных расходов. «Правительство найдет средства к приведению в исполнение предлагаемой меры в возможном сокращении государственных расходов.

Желаемый результат достигнется соразмерным уменьшением многочисленной армии, которой содержание похищает половину доходов в России. Если бы правительство решилось на уменьшение войск, то вероятно, одной этой экономии было бы достаточно для составления ежегодного капитала на покупку дворянских имений». Как видно из текста данной записки, М.А. Фонвизин предполагал возможным освободить крестьян от крепостной зависимости путем их выкупа с землями государством.

Рассматривая эту записку, Б.Е. Сыроечковский высказал мысль о том, что, возможно, М.А. Фонвизин принимал участие в разработке записки Якушкина о выкупе земель крестьянами. Учитывая, насколько тесно общались И.Д. Якушкин и М.А. Фонвизин (о чем свидетельствует их переписка и ранее отмеченные показания Фонвизина), можно утверждать, что документ, о котором упоминал в своих «Записках» И.Д. Якушкин, был известен М.А. Фонвизину, и что они, вероятно, обсуждали его, тем более, что положение крестьян обоим было хорошо знакомо. Поэтому мнение Сыроечковского о том, что Фонвизин знал об этой записке Якушкина, имеет под собой основания, и с ним можно согласиться.

Можно предположить, что те основные идеи о выкупе крестьян с землями государством обсуждались Якушкиным и Фонвизиным уже при составлении документа, о котором говорится в «Записках» Якушкина. Последний, говоря «о выкупе крепостных крестьян в России», возможно имел в виду выкуп земли не крестьянами, а выкуп, который должно заплатить государство помещикам в связи с лишением последних части земель.

Таким образом, в среде декабристов еще до поражения восстания появилась идея об освобождении крепостных крестьян с земельным наделом, причем И.Д. Якушкин и М.А. Фонвизин рассматривали вариант возможного выкупа государством передаваемой земли у помещика.

29

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW40LTE1LnVzZXJhcGkuY29tL05PMHh6dVBRSkpzcllSZEJHNVllRGFSQXhXdVhUQnpORWlRU01nL204MWVFaXBXbnBRLmpwZw[/img2]

Николай Александрович Бестужев. Портрет Михаила Александровича Фонвизина. 1834. Петровская тюрьма. Коллекция И.С. Зильберштейна, станковая графика. Картон тонкий (со штемпелем: «Bristol Paper»), акварель, лак. 182 х 156 мм. Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Москва.

30

Письмо Н.Д. Фонвизиной к И.И. Пущину о болезни и смерти М.А. Фонвизина

Мая 10-го 1854 года,

Марьино

На этот раз письмо моё несёт вам самую горькую весть, добрый друг Иван Иванович: добрый муж мой кончил своё земное поприще и оставил меня беспомощною и беззащитною против невзгод житейских, одну, бобылём на земле1. Не смею роптать против определения божия, но тяжело невыразимо. Куда ни оглянусь, могилы свежие, и нигде отрады! Выплакала бы сердце - слёз нет, а когда являются слёзы, тело изнемогает.

Знаю, друзья мои, что вы пожалеете о моём добром Мишеле, - честная, простая, любящая душа была у него. И как он до последней минуты любил и поминал друзей и товарищей своих, как верен был своим воззрениям и стремлениям, встретил смерть как старый воин, готовый и преданный определению божию.

В самом начале болезни он сказал мне: «Друг мой, я не жилец на свете, мне под семьдесят лет, ведь надо когда-нибудь сложить кости в четыре доски, ведь долго жито и дурно жито сначала; теперь я чувствую себя лучшим, прежде я был более светским, теперь меня ото всего отрешило. Прошу и молю господа меня помиловать и принять мою душу». Потом в другой раз он говорил мне в том же смысле, только прибавил, что он совершенно спокоен и предан воле божией, молил господа и готов встретить ангела смерти, которого господь пошлёт разрешить душу его. И после тяжкого ужасного страдания, перенесённого с величайшим благодушием, отошёл тихо, как бы куда-то потянулся вперёд с такою улыбкою радостною, которую мы никогда не видели, - и всё было кончено!

Болезнь его, по определению медиков, здешних и московского, который приехал уже поздно, была смертельная сначала и произошла от нравственных причин; так что слова писания священ[ного] оправдались. В Библии сказано: печаль убивает. С ним именно было так. Он, милый мой, всё переносил, но видимо слабел, хилел и угасал. В продолжение целого года скоплялась желчь, разлагалась кровь и образовалось черножелчие. Малейшая причина была поводом к разрешению болезни и смертельный недуг. Его рвало чёрною, как чернила самые чёрные, желчью с разложившейся кровью, поднялась жестокая, ужасная, как стон, икота, сделался понос. Икота поутихла, понос унялся. Он спал с голосу от слабости, но ногами был крепок, ходил; худоба как остов. Жажда неутолимая, а пить нельзя, потому что чуть лишнее, поднимается икота. Он немного кушал кисель, несколько глотков супу, даже курил немного трубку.

Медики приказывали, чтобы ничто его не тревожило, не пугало. Старались успокоить мрачное расположение, но у меня какое-то явилось предчувствие и страх, что приедет Кат[ерина] Фёд[оровна]2, первая и почти единственная причина его болезни. Я говорила Маше: «Я напишу дяде, чтобы удержать её. Если она приедет, то убьёт его»3. Вообразите, что в самое это время она является, уверяя, что по божию внушению. Я, узнав о её приезде, выскочила из комнаты больного упросить её, чтобы не ходила к нему. Он добрёл до двери, думая встретить Петровну4, и, увидев её, так испугался, что опять поднялась икота. Она взошла, и первое слово её было: «Ах, это точно такая же болезнь, как у Ив[ана] Алек[сандровича] и у сестрицы». С этой минуты ему стало хуже и хуже. Он почувствовал, что она ему сделала вред, подозвал меня и говорит, что он ей от души прощает и что если бы она должна занемочь, то лучше желает на себе вынести болезнь её.

Признаюсь, не дошедши до такого христианского благодушия, у меня закипело ретивое, особенно видя её бесчувственность и равнодушие. Я ей высказала горькие правды, давно копившиеся в сердце и давно прорывающиеся выйти наружу. Жизнь сыновей и мужа отравлены по её милости. Она, как ни в чём не бывало, после приезжала из приличия в девятый день помянуть его и навестить меня и утешить тем, что она и мне тут же приготовила могилу. Она тем и встретила Мишеля, что в склепе Ивана Александровича приготовила для Мишеля место, а также и как я приехала, и меня тем же угостила, но я ей объявила наотрез, что я тут ни за что не хочу лечь, что если мне господь судил здесь умереть, то велю себя положить в селе Бисерове, где наш духовник, и что она не имеет права располагать нами - теперь ей то же отвечала о себе.

Она ничего, равнодушна, весела и говорит, что теперь в Марьине не так мрачно, как при Мих[аиле] Алек[сандровиче], а он спит непробудно в земле сырой! Отравила она его жизнь, ускорила смерть. Теперь на меня налегает и горесть мою тревожит упрёками, что мало думаю о ней о её выгодах, мало занимаюсь ею, а она-то и довела всё до крайнего разорения. За два дня до смерти перезаложили с управляющим именье детское, взяли 15 т[ысяч] сереб[ром]. В уплату пошло две тысячи сереб[ром], остальные пошли на её фантазии, а долг похороненный Ивана Александровича оставила на нашу шею тысячи на четыре. Я признаюсь в своей слабости; на меня этот похоронный долг сделал сильное впечатление.

Прислала Мих[аилу] Алек[сандровичу] в подарок кресла, на которых умер Ив[ан] Алекс[андрович], говоря, что не может видеть их. А Michel, когда получил, говорит: верно, и мне умереть на них. Простите, добрый друг, что говорю вам об этих дрязгах. Я самую малую частицу раскрыла перед вами только для того, чтобы показать вам, какова была жизнь на родине моего бедного страдальца. Видно, было тяжело, что не мог вынести. Кто бы мог ожидать подобного от женщины, которую я любила как родную сестру в продолжение 25 лет. Тяжелы такого рода разочарования.

Крестьяне плакали в голос по Мишеле, молились вместе со мною и на руках несли его в город. С каждым был он ласков и приветлив, как отец входил в их домашние обстоятельства, подавал добрые советы, больных из них навещал и меня заставлял лечить, интересовался их делами, радовался их успехам и выгодам. В последнее время они говорили и ему и мне, что просят не сдавать их покуда в казну, что им у Мишеля лучше. После поминок они сами собою пришли ко мне с обещанием меня слушаться, покоить и с обещанием молиться как о душе его, так и о моём здоровье, надеясь, что буду продолжать управлять ими, как покойный: «Но всё же ты, матушка, не заменишь нам его, батюшку. Он всё больно разумел в нашем быту - а твоё женское дело». Они говорят, что Ив[ана] Алек[сандровича] они почитали как доброго барина, хотя, с другой стороны, Кат[ерина] Фёд[оровна] и приказчик по-своему делали; а Мих[аила] Алекс[андровича] любили как отца, видя, что он сам их любит как детей.

Мая 13-го. К той почте не удалось мне окончить письма моего вам, добрый друг Иван Иванович. Вы как-то писали, что, не получавши долго писем моих, вам приятно встретить мой почерк. Мой добрый Michel положил было себе за правило всякий месяц писать к вам. Желалось бы мне в отношении вас исполнить им предположенное, но не смею обещать; как бог поможет. Не поверите, какой ужасный пробел оставил Michel своею смертию в моей жизни. Тоска невыразимая! За что ни примусь, всё как будто из рук валится, самые воспоминания не в отраду: попадётся какая-нибудь записочка его в руки или вещь, ему принадлежавшая, точно как будто разбередит живую боль души. Я в первый раз испытываю, что душа может точно так же болеть, как тело - именно болит душа!

Что за пустота в нашем просторном доме - по вечерам даже жутко. Кабинет его, прекрасная комната, была моею любимою - теперь не в силах быть там. Едва могу понять, что он навсегда меня оставил. У меня куча дел и забот, иногда, забывшись, являются порывы идти с ним посоветоваться или сообщить что-нибудь, и вдруг действительность с новою силою поражает сердце. Марьино без Мишеля мне опротивело. Если меня прикуют здесь приказанием здесь жить, я могу с ума сойти. Дядя хотел хлопотать о дозволении мне жить в Москве и вообще о свободном разъезде по империи и свободном въезде в столицы. Бог знает, удастся ли выхлопотать? Казалось бы, что в моих разъездах не может быть ничего опасного.

За день до смерти друг мой поручил Машеньке передать его последний предсмертный привет всем друзьям своим и в Тобольске и в Ялуторовске и всех называл по именам, а также и всем вообще товарищам. В этот последний год жизни и первый возвращения на родину он очень любил вспоминать Сибирь и, кажется, ещё с большей горячностию любил своих друзей. Письма из Сибири всегда особенно ожидал и с особенным удовольствием читал. Уже в болезни просил меня ему прочесть ваши и Ив[ана] Дм[итриевича] письма, полученные с Евгением. Его мы не видели, а письма из Москвы привезла Петровна.

Как он заботился о Паше и Тоше! По любви его к ним он мне ещё милее стал. Паша глядит большой девушкой, а Тоша преумный и преблагонравный ребёнок5. Расставаясь с ним в последний раз, Паша, по предчувствию, что не увидит его больше, плакала до дурноты. Можете вообразить, что стало с нею, когда она, приехав на похороны, увидела его на столе. Это первый покойник, которого она видела. Машенька ходит как тень, исхудала ужасно! Он очень любил её, и она ходила за ним в болезни как родная дочь. Петровна неутешно плачет. А у меня и слёз нет. К Ив[ану] Дм[итриевичу] напишу после, всем мой сердечный привет. Простите, добрый друг. Аннушку и Ваню целую6.

Н. Ф[он]в[изина]

РГБ, ф. 243, 4. 33, л. 44-47 об.

1 М.А. Фонвизин скончался 30 апреля 1854 г.

2 Катерина Фёдоровна - Пущина, свояченица И.А. Фонвизина, жившая в его доме до возвращения Фонвизиных из Сибири. О сложных отношениях её с ними см. в воспоминаниях М.Д. Францевой (Ист. вестник, 1888, № 7, с. 65-68).

3 Маша - М.Д. Францева, дядя - двоюродный брат И.А. и М.А. Фонвизиных С.П. Фонвизин, дядя Н.Д. Фонвизиной.

4 Петровна - Матрёна Петровна Нефёдова, «няня», последовавшая за Н.Д. Фонвизиной в Сибирь.

5 Паша - Прасковья Яковлевна Свешникова (в замуж. Мирбах), дочь учителя военных кантонистов в Тобольске; Тоша - Антонина Дмитриевна, дочь повара в доме Фонвизиных в Тобольске, ссыльнопоселенца (ЦГАЛИ, ф. 765, оп. 1, д. 31, с. 61) - приёмные дети Фонвизиных.

6 Аннушка и Ваня - дети И.И. Пущина.


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Кованные из чистой стали». » Фонвизин Михаил Александрович.