Барон Владимир Иванович Штейнгейль
В.И. Семевский
Декабрист В.И. Штейнгейль родился в 1783 г. в г. Обве, Пермского наместничества, где его отец был капитан-исправником. Скоро после того отец Штейнгейля перешёл на службу в Восточную Сибирь и получил такое же место в Нижнекамчатской округе, но через два года потерял его, вследствие преследования со стороны местного администратора, злобного самодура, и жил несколько лет на Камчатке в большой бедности.
Учиться читать по часослову и псалтырю Владимир Штейнгейль начал у безграмотного дьячка, а по переезде отца в Иркутск поступил в губернскую школу. На десятом году жизни, в 1792 г., благодаря участию добрых людей, Штейнгейль был определён в морской корпус, находившийся до царствования имп. Павла в Кронштадте, и прошёл здесь весьма суровую школу. Многие кадеты были оборваны и босы; начальство жестоко тиранило их за всякую провинность.
Каждую субботу множество несчастных детей подвергалось сечению розгами; число ударов доходило иногда до 600, и после такого наказания истерзанного относили прямо в лазарет; сажали также на несколько суток в смрадный карцер, где водились огромные крысы. Стекла в комнатах были нередко выбиты, и топили так мало, что кадетам приходилось красть казенные дрова в адмиралтействе.
Суровая дисциплина вызывала крайнее одичание учащихся, тем более, что обучение было поставлено чрезвычайно дурно, и кадеты устраивали всевозможные каверзы учителям и начальству. Мальчиками помыкали не только офицеры, но и учащиеся старших классов, гардемарины, заставлявшие их подавать умываться, чистить платье и сапоги, стлать постель и исполнять их поручения.
Несмотря на все ужасы корпусной жизни, которая изменилась только с переводом корпуса в Петербург в начале царствования Павла, Штейнгейль учился и вел себя настолько хорошо, что ни разу не был подвергнут телесному наказанию и окончил курс первым учеником. В 1799 г. он был произведён в мичманы, определён в балтийский флот и участвовал в экспедиции к берегам Голландии, а в 1802 г. был переведён на службу в Охотский порт. В 1806 г. Штейнгейль переселился в Иркутск, а через четыре года вышел в отставку и женился на дочери директора кяхтинской таможни, Вонифантьева.
Благодаря протекции своего дяди, финляндского генерал-губернатора, гр. Штейнгейля, он мог получить место по министерству внутренних дел, но в 1812 г., оставив беременную жену и малолетнюю дочь, вступил в ополчение, участвовал в нескольких сражениях и в осаде Данцига до окончания кампании в 1814 г. Результатом этой службы было сочинение «Записки касательно составления и самого похода Петербургского ополчения против врагов отечества в 1812 и 1813 годах», написанное в самом патриотическом духе и напечатанное в двух томах в 1814-15 гг., с посвящением императору Александру.
В 1814 г. Штейнгейль был назначен адъютантом к главнокомандующему в Москве, генералу Тормасову, и управлял его военною и гражданскою канцеляриею в эпоху обновления столицы после пожара 1812 г., но, вследствие интриг обер-полицеймейстера, которому мешал наживаться, и нежелания угождать влиятельным лицам, оставил службу в 1817 г. Про Штейнгейля говорили, что он имеет слишком сильное влияние на своего начальника, и даже старались набросить на него подозрение в корыстолюбии, между тем как лучшим опровержением этой клеветы служит то тяжёлое материальное положение, в котором он очутился после того, как покинул своё место. Враждебные Штейнгейлю наветы дошли до государя и навсегда вооружили против него Александра I.
Получив весьма недостаточное образование в корпусе, Штейнгейль старался пополнить его чтением; всего более его интересовали история и литература. Служба при гр. Тормасове возбудила в нём интерес к юридическим вопросам; он стал читать и сочинения политические. Хорошее знакомство с жизнью народа (благодаря посещению самых разнообразных местностей России) побудило его отзываться на назревающую потребность усовершенствования законодательства. Был учреждён тайный комитет под председательством гр. Аракчеева для обсуждения вопроса об отмене наказания кнутом и вырывания ноздрей. Рвание ноздрей было отменено в 1817 г., но в указе не было упомянуто об уничтожении клеймения, и оно сохранилось.
Узнав об учреждении вышеупомянутого комитета, Штейнгейль написал в конце 1817 г. записку под названием «Нечто о наказаниях»; в ней он говорит: «кнут, которого одно название даёт иностранцам идею варварства и жестокости бесчеловечной, в самом деле составляет наказание ужасное и человечеству противное, которое по существу своему не удовлетворяет цели наказания. Сия казнь не может всегда назваться равносильною преступлению...
За тяжкое преступление подкупленный палач даёт едва чувствительных 50 и 70 ударов, как напротив за меньшее преступление отю нанесённых не смягчённым палачом ударов случается, что человек умирает». Так как преступники всегда надеются подкупить палача, то эта казнь «не может назваться предохранительною от преступления, а ещё того менее исправительною». Совершенно нецелесообразным считает Штейнгейль и наказание плетьми.
Упомянув о том, что комиссия законов в проекте уголовного уложения предполагает допустить смертную казнь за богохульство, измену и бунт, он полагает, что для виновных в убийстве кнут и плети должны быть заменены вечным заточением или вечною ссылкою в каторжную работу или на поселение, смотря по вине, и сечением розгами у позорного столба.
В том случае, если плети будут сохранены, Штейнгейль, придавая более значения стыду и позору, чем телесной боли, предлагал в заранее назначенный день вести преступника в сопровождении воинской команды с барабанным боем в особой одежде; на месте казни священник должен сделать ему увещание, после чего следует оставить его обнажённым до пояса и привязанным к столбу на один час, велеть ему прощаться с народом и затем, «исполнив казнь примерно и поставя на щеках, если следует, клейма», отвезти на особой телеге под смертным покрывалом и отправить в вечное заточение или на каторгу.
Если же плети будут заменены розгами, то наказание можно производить с несколько меньшею торжественностью. Записка Штейнгейля через члена комиссии об отмене кнута, Новосильцева была представлена государю и возвращена им в канцелярию гр. Аракчеева с надписью «читал», но наказание кнутом не было отменено при Александре I. Это произошло лишь в 1845 г.
Новосильцев просил государя разрешить ему взять Штейнгейля для помощи в порученной ему работе по выработке проекта конституции («Государственной уставной грамоты Российской империи») или, как выражается Штейнгейль, для «приспособления английских институций к России», но государь отказал. Затем Аракчеев предполагал взять Штейнгейля к себе на службу, и он в ноябре 1817 г. представил ему записку под заглавием «Некоторые мысли и замечания относительно законных постановлений о гражданственности и купечестве в России».
Вот в чём состояли главнейшие предложения автора в этой записке:
1) Он считал необходимым уничтожить отдельные звания купцов и мещан и заменить их званием «гражданина города», сделав его общим для всех без исключения «настоящих», т. е. записанных в обывательскую книгу, жителей.
2) Предоставляя таким образом дворянам достоинство граждан, следует заставить их участвовать во всех общественных городских делах и в производимых городским обществом выборах. Это тем более справедливо, что дворянам уже было дозволено записываться в гильдию, да это согласно и с Городовым Положением.
3) Общественные городские земли, как застроенные, так и не застроенные дачи, урочища, выгоны, мельницы, рыбные ловли и проч., жалованные городам, должны принадлежать не одним купцам и мещанам, а всему «городскому обществу», чтобы все обыватели от них «чувствовали пользу».
4) Нужно уравнять подати всех граждан, и так как дворянство и купечество уже «оскорбляются личными податями» то, освободив от них мещан и др., следует обложить податью всё городское общество таким образом: соответственно населению, богатству и развитию промышленности того или другого города, правительство может определить, сколько он должен доставить в год дохода казне, а городскому обществу предоставить самому делать уравнительную раскладку по состоянию каждого. Дворяне и теперь уже платят для покрытия городских расходов поземельные и квартирные деньги. Ради уплаты в казну общей подати городские общества будут более заботиться об «общественной экономии» и постараются увеличить доходы города.
5) Распространить на купцов рекрутскую повинность значило бы отнять у них уже дарованную им льготу, a освобождение от неё всех граждан лишило бы армию значительного числа солдат. Штейнгейль предлагает также определить, сколько каждый город, при известном наборе, должен поставить рекрут, разрешив вносить за них деньги и нанимать для этого у дворян дворовых людей, которых «ужасная бездна». Следует предоставить также обществу отдавать во всякое время в зачёт в солдаты праздных и развратных граждан.
6) Всех без исключения «настоящих граждан» в городах избавить от телесного наказания; а вместе с тем необходимо усилить меры к их образованию. «Давно ли видели мы, - говорит Штейнгейль, - что, между купцами, особливо внутренних городов, и простыми мужиками не было никакой разницы; теперь, видимо, совсем иное. Не с того ли времени произошла сия перемена, как, по издании Городового Положения, они увидели, что их включили в число людей и не почитают уже скотами.
Если-б тогда же было сделано то же и с мещанами, т. е. со всеми гражданами без изъятия, то и с ними произошло бы, конечно, такое же превращение, и мы, может быть, имели бы уже удовольствие видеть, что наши мещане не уступают по своему образованию и образу жизни немецким и другим иностранным мещанам, а теперь - большинство их люди необразованные, грубые и весьма немалое число развратных».
Это последнее обстоятельство побуждает Штейнгейля отказаться от мысли о даровании равноправности всему городскому населению. Так как среди мещан, особенно в столицах, много таких, которые не имеют домов, семейств и «будучи совершенными бобылями, живут различным плутовством», то таких автор предлагает считать «посадскими», т. е. поместить в число жителей, населяющих окрестности или слободы города и не имеющих права гражданства, и даровать им это право, когда они «поведут себя трезво и честно», женятся, «начнут жить домом и пр.»
Далее, Штейнгейль предлагает дать магистратам или городовым судам, лучшее устройство, особенно для уголовного судопроизводства, исправив «запутанную, многосложную и медленную форму» этого последнего. Он считал также необходимым «оградить лучшими мерами» «взятие под стражу гражданина», как бы беден он ни был, чтобы это никак не могло происходить без ведома городского общества, чтобы следствие над гражданином никогда не производилось без депутатов от сограждан, - «иначе бедность невозможно оградить от наглости и насильства». «И теперь, - продолжает Штейнгейль, - существует закон, что мещанин без суда не накажется, и мещанина никто обесчестить не может. Но разве не видим, сплошь, что, при малейшем притязании полиции, бьют их по щекам, секут розгам и и проч., - и всякий будочник даёт невозбранную волю рукам своим».
Весьма полезным считает Штейнгейль разделить города России по их населению, богатству и промышленности на три степени и дать городам двух первых степеней право иметь «городовую гвардию» по примеру Риги. Такие города можно было бы освободить от рекрутской повинности, обязав их, в случае нужды, выставлять известное число пехоты и конницы; это могло бы привести или к уменьшению гарнизонов или внутренней стражи.
Автор надеется, что служба граждан всех состояний в городовой гвардии поведет к более тесному их сближению, и необразованные, под благотворным влиянием высших и порядочных, научатся возможности, при единстве и равенстве прав, «сохранять взаимное уважение и послушание». «Городам первых двух степеней можно было бы также, - по мнению Штейнгейля, - дать право отправлять депутации к государю или высшему правительству». Записка эта не понравилась Аракчееву, и он возвратил её автору «по ненадобию» в ней.
Тогда же Штейнгейль написал «Рассуждение о законах, относящихся до богохульства», где указывал на их чрезмерную жестокость и необходимость их смягчения; оно было доставлено через Тургенева министру духовных дел, кн. А.Н. Голицыну, но было оставлено без внимания. Штейнгейль также написал «Рассуждение о причине упадка торговли», которое так понравилось гр. Мордвинову, что он пожелал познакомиться с автором и доставил эту записку министру финансов. В 1819 г. вышел в свет довольно обширный труд Штейнгейля - «Опыт о времясчислении», или «Опыт полного исследования начал и правил хронологического и месяцесловного исчисления старого и нового стиля», а в следующем году он напечатал в «Сыне Отечества» небольшую биографию гр. Тормасова.
В том же году Штейнгейль вышел в отставку, в чине подполковника, так как министр финансов, гр. Гурьев, обещал ему место директора Варшавской таможни, но государь назначил туда другое лицо. Штейнгейль через кн. Голицына просил имп. Александра, дать ему возможность оправдаться по возведённым на него обвинениям, и сам письменно обращался к государю с тою же просьбою, но всё было тщетно.
Материальное положение Штейнгейля, обременённого большою семьёю, было так затруднительно, что он вынужден был взять место управляющего одним частным винокуренным заводом в Тульской губ., но вся заготовка вина (на казённых и частных заводах) и оптовая винная продажа производилась тогда казною, а отношения к казённой палате показали, настолько невыносимыми для Штейнгейля они были, что более года он не нашёл возможным оставаться на этом месте.
Затем он получил предложение от астраханского губернатора, Попова, помочь ему в подготовке его представлений генерал-губернатору Ермолову и работал у него в течение нескольких месяцев, но в постоянном месте ему было вновь отказано. Тогда, возвратившись в Москву, он задумал завести частный пансион и напечатал даже в 1821 г. брошюру «Частное заведение для образования юношества барона Штейнгейля», содержащую программы заведения, рассчитанного на шесть лет; однако, и этот план расстроился. Тут ему предложили выгодную частную работу, и он принуждён был за неё взяться.
Однако, Штейнгейль не перестал интересоваться вопросами общественными. Во время занятий у астраханского губернатора он «с ужасом» узнал, что армяне, имеющие права дворян, покупают на Макарьевской ярмарке крепостных людей и перепродают их, разлучая семьи, в рабство к трухменцам. Он решился обратить на это внимание государя и в 1823 г. написал ему письмо. Между тем, как европейские государи, говорит здесь Штейнгейль, «вступились сами за права человечества и восстали против варварской торговли неграми, Россия несёт ещё праведную укоризну от всей просвещённой Европы за постыдную перепродажу людей».
Штейнгейль предлагал произвести новую ревизию, по которой дворяне, имеющие поместья, должны были приписать к ним дворовых людей, а не к своим городским домам. Беспоместным дворянам следует предоставить продать своё право на дворовых в течение года помещикам, а если они этого не сделают, то городские думы должны зачислить этих дворовых в цех слуг и рабочих людей, живущих в услужении, и взыскивать за них подати с господ.
В таком положении дворовые могут пробыть 10 лет со времени издания манифеста, а затем должны получить свободу и поступить в мещане или остаться цеховыми. По истечении годового срока, предоставленного беспоместным дворянам на продажу дворовых, ни одна гражданская палата не должна совершать актов ни о продаже, ни об отказе людей по одиночке без поместий, к которым они приписаны.
После того никакой вывод крестьян не может быть допущен, кроме одного случая, когда помещик, не имея достаточного количества земли по числу своих крестьян, приобретёт в другом месте пустопорожнюю землю и пожелает переселить на неё часть своих крестьян, но и в таком случае следует испросить разрешение правительства. Однако, отпускать дворовых и крестьян на волю по одиночке и с семействами следует дозволить.
Записка осталась без последствий. Только в 1833 г. было запрещено разлучать семьи при продаже крепостных, а в 1841 г. - совершать купчие крепости на дворовых людей и безземельных крестьян и вообще приобретать их каким бы то ни было способом дворянам, не имеющим населённых имении, а владеющие ими должны были заявлять, к какому населённому имению они намерены приписать покупаемых дворовых.
В 1824 г. знакомые Штейнгейля ходатайствовали за него у цесаревича Константина Павловича, но был получен ответ: «пусть подождёт до удобного времени».
Печальный жизненный опыт и неудача попыток сочувствовать легальным путём улучшению общественного строя, естественно должны были вызвать в Штейнгейле недовольство существующими порядками; тому же помогло и чтение. Когда в 1826 г. Штейнгейлю пришлось объяснить, какие сочинения наиболее способствовали развитию в нём либеральных взглядов, он отвечал, что в течение 27 лет, прошедших со времени выхода из корпуса, он постоянно занимался чтением, и указал на то, что читал «Вадима» Княжнина, «Путешествие в Москву» Радищева, сочинения Фон-Визина, Вольтера, Руссо, Гельвеция и др., а из ненапечатанных - сочинения Грибоедова и Пушкина.
Особенно увлекался Штейнгейль теми литературными и научными произведениями, где «представлялись ясно и смело истины, неведение коих было» причиною «многих зол для человечества», и ничто так не «озарило» его ума, как «прилежное чтение истории». Одна история России в XVIII столетии может значительно содействовать «утверждению в том, что называется свободомыслием». Штейнгейль был весьма начитан и в богословской, мистической и этической литературе; он читал, библию, Минеи-четьи, сочинения русских духовных писателей, а также Боссюэта, Массилиона, Бурдалу, сочинения мистиков - г-жи Гион, Юнга-Штиллинга и Эккарстгаузена, а Эпиктет и Ларошфуко были его любимыми авторами.
Несмотря на знакомство с произведениями писателей-мистиков, Штейнгейль не сочувствовал масонам. В 1816 г. ему предлагали в Москве принять участие в масонской ложе, но он отказался. Он полагал (как заявил в своих показаниях), что масоны разделяются будто бы на два рода людей: обманывающих и обманываемых; он не желал принадлежать ни к тем, ни к другим. По его мнению, «давать клятву на исполнение правил неизвестных и притом подвергать себя испытаниям, похожим на шуточные, противно человеку здравомыслящему». Нужно заметить, что Штейнгейль был искренно верующим членом православной церкви.
В 1823 г. он познакомился с Рылеевым, который совершенно обворожил его, так что они расстались друзьями. Приехав в Петербург в следующем году, Штейнгейль ещё более с ним сблизился и узнал от него о существовании тайного общества, но когда он пожелал получить более подробные сведения о его цели и составе, то Рылеев отвечал, что не может сообщить их немедленно, но поговорит с директорами общества.
Тем не менее Штейнгейль узнал от Рылеева, что цель общества состоит в том, чтобы принудить государя дать конституцию, которая, по мнению петербургских членов, должна быть монархическая, находящееся же во второй армии, на юге России, желают конституции демократической (т. е. республиканской). Рылеев дал Штейнгейлю рекомендательное письмо к И.И. Пущину, и тот сообщил ему проект конституции, составленный Никитою Муравьёвым.
Осенью 1825 г. Штейнгейль вновь поехал в Петербург для определения трёх сыновей в учебные заведения и присутствовал на той демонстрации, в которую тайное общество обратило похороны Чернова, убитого на дуэли с Новосильцевым. «Ты, я думаю, слышал уже, - писал Штейнгейль М.Н. Загоскину, - о великолепных похоронах Чернова. Они были в каком-то новом, доселе небывалом, духе общественности. Более 200 карет провожало: по этому суди о числе провожавших пешком».
27 ноября Рылеев сообщил ему о смерти имп. Александра и о том, что присягают Константину Павловичу. После этого Штейнгейль стал каждый день, утром и вечером, бывать у Рылеева, с которым жил в одном доме. Тот, между прочим, сообщил ему, что «если прямо не присягнули Николаю Павловичу, то причиною тому Милорадович, который предупредил великого князя, что не отвечает за спокойствие столицы», если бы стали присягать ему, так как гвардия питает к нему ненависть.
Это известие Штейнгейля подтверждается данными о роли Милорадовича в решении вопроса о первой присяге, которые приводит Н.К. Шильдер в биографии имп. Николая I. После 6 декабря стали уже носиться слухи, что цесаревич Константин Павлович отказывается от престола, и тогда, по показанию А.А. Бестужева, кн. Трубецкой, Рылеев, а потом Оболенский, сам Бестужев, Одоевский, Штейнгейль и Якубович стали говорить, что нужно этим воспользоваться, что солдаты не расположены к Николаю Павловичу, а цесаревича любят, и что никогда не представится для России более благоприятного случая отыскать права, которые уже имеют другие нации.
В беседе с Рылеевым Штейнгейль высказал мысль, что всего легче было бы добиться конституции, возведя на престол имп. Елизавету Алексеевну. Он приводил при этом, как видно из его показания, следующие доводы:
1) «В публике и в народе на государыню смотрели, как на страдательное лицо из всей царской фамилии»; в ней всегда принимали «особенное участие, и потому смело можно сказать, что все сердца на её стороне»;
2) «простой народ о праве наследия судит часто по ектениям, а в них она была второе лицо по государе»;
3) благоприятным примером служит восшествие на престол Екатерины II «при живом наследнике»; наконец,
4) у государыни нет очень близких родных, для которых ей стоило бы «дорожить неограниченным самодержавием, а потому она склоннее может быть всех к тому, чтобы даровать России конституцию; можно даже надеяться, что впоследствии, если бы то уже необходимо было нужно, она совсем откажется от правления, особливо если б ей предоставлено было приличное содержание, воздвигнут монумент и поднесён титул матери свободного отечества, ибо чего ей осталось более желать, кроме славы».
Штейнгейль считал немедленное учреждение республиканского правления невозможным и революцию, с этою целью, гибельною; по его мнению, «Россия к быстрому перевороту не готова», в городах у нас нет «настоящего гражданства», и «внезапная свобода подаст повод к безначалию, беспорядкам и неотвратимым бедствиям»; при этом он указывал на то, что в одной Москве «десятки тысяч дворовых, готовых взяться за ножи».
Рылеев на предложение Штейнгейля относительно возведения на престол Елизаветы Алексеевны заметил, что, при этом может возникнуть партия «совсем с другими побуждениями, и тогда ещё хуже нельзя будет успеть ни в чём», однако, обещал передать предложение Штейнгейля. 9, 10 и 11 декабря Штейнгейль вновь беседовал на эту тему с Рылеевым, так как тогда стали уже решительно говорить в Петербурге об отречении цесаревича; при этом он прочёл составленный им проект приказа по войскам.
Рылеев три раза перечитал его, чтобы запомнить, и вновь обещал переговорить с другими. Ту же мысль Штейнгейль высказывал ещё ранее Пущину в Москве. Нужно заметить, что Штейнгейль никогда не имел доступа к имп. Елизавете и из близких к ней лиц только однажды был у Лонгинова с просьбою о поднесении государыне его книги. Но он знал, что Лонгинов получил образование и долго жил в Англии, и потому надеялся, что он был бы «не из числа ревнителей неограниченного самодержавия». Скоро после разговора с Рылеевым Штейнгейль увидел, что тот не согласен с его предложением. Мысль о возведении на престол имп. Елизаветы Алексеевны высказывал и другой член Северного тайного общества - Батеньков.
Утром 13 декабря Ростовцев сообщил Рылееву о том, что он предупредил вел. кн. Николая Павловича относительно планов тайного общества. Рылеев передал об этом Штейнгейлю с большим раздражением; ему приходила даже мысль, что для примера нужно убить Ростовцева, но Штейнгейль отговорил его от этого.
В тот же день Штейнгейль предложил Рылееву в манифесте от Сената между прочим повторить те же указания на отречение от престола Николая Павловича и цесаревича Константина, которые прежде он желал включить в приказ по войскам. Тогда Рылеев попросить его на всякий случай написать манифест, что Штейнгейль и сделал утром 14 декабря. В нём было сказано, что так как оба великие князя отказываются от престола, то народу приходится самому выбирать себе правителя, и потому Сенат назначает, до того как соберутся депутаты, временное правительство; все должны присягнуть ему и в течение трёх месяцев избрать из каждого сословия в каждой губернии по два депутата, оставаясь в повиновении властям и занимаясь своим делом.
Манифест этот был написан от имени соединенного присутствия Сената и Синода; когда он прочёл его Рылееву, было получено известие, что большая часть гвардии уже присягнула. Штейнгейль заметил, что следовательно проект манифеста более не нужен и, хотя Рылееев просил не уничтожать его, возвратившись домой, истребил его. Во время разговоров у Рылеева в один из предшествующих дней Штейнгейль признавал, что необходимо арестовать императорскую фамилию.
Утром 14 декабря к Рылееву, в то время, когда у него был Штейнгейль, вошёл Ростовцев и, торопливо сообщив, что большая часть гвардии уже присягнула, немедленно ушёл. На площади в этот день Штейнгейль был некоторое время в числе зрителей и тут узнал, что Ростовцев был избить прикладами и увезён домой. Штейнгейль навестил Ростовцева и был свидетелем того, что государь прислал к нему доктора. Позднее Штейнгейль был также у Рылеева, который в этот же вечер был арестован. Штейнгейль присягнул государю 16 или 17 декабря и 20-го выехал из Петербурга в Москву, где 3 января 1826 г. был взят и 6 января привезён прямо во дворец.
После допроса у генерал-адъютанта Левашова, его отвели к государю. «Штейнгейль, и ты тут?» - сказал он. - «Я только был знаком с Рылеевым», - отвечал арестованный. - «Как ты родня гр. Штейнгейлю?» - «Племянник его и ни мыслями, ни чувствами не участвовал в революционных замыслах; и мог ли участвовать, имея кучу детей!» - «Дети ничего не значат», - прервал государь, - «Твои дети будут мои дети!» (трое детей Штейнгейля уже были определены в казённые учебные заведения). «Так ты знал о их замыслах?» - «Знал, государь, от Рылеева». - «Знал и не сказал, - не стыдно ли?» - «Государь, я не мог и мысли допустить дать кому-нибудь право назвать меня подлецом!» - «А теперь как тебя назовут?» - спросил государь гневным тоном. «Ну, прошу не прогневаться, ты видишь, что и моё положение не завидно», - сказал император с угрозою в голосе и приказал отвезти Штейнгейля в крепость.
В собственноручном повелении государя коменданту, генерал-адъютанту Сукину, было сказано: «Присылаемого Штейнгейля посадить по усмотрению под строгий арест». Заключённый, под влиянием угрозы имп. Николая, стал мысленно готовиться к смерти и решился написать государю письмо, с целью подробнее выяснить причины появления тайных обществ и указать на некоторые необходимые преобразования. Письмо помечено 11 января 1826 г.
В начале его Штейнгейль энергично настаивает на том, что прежние порядки продолжаться не могут. Царствование императора Александра он делит на три периода: 1) либерализма и филантропии, 2) мистицизма и 3) «противных мнений и действий тому и другому». При первых министрах начато много полезного, «по крайней мере обнаружено явное намерение готовить государство к восприятию конституционных начал».
Далее автор указывает на различные вредные мероприятия правительства, как напр., введение казённой заготовки и оптовой продажи вина казною, вызвавшее страшное взяточничество губернской администрации и приведшее к миллионным недоборам, на увеличение сборов с паспортов, на возвышение цены на соль, на жестокое выколачивание недоимок; беспрестанные выгоны крестьян для исправления дорог довершили их разорение. Судопроизводство отличается бесконечною волокитою, неправосудием и повсеместными злоупотреблениями.
Особенно энергично клеймит Штейнгейль учреждение военных поселений. Предполагаемого при этом облегчения народа от тяжелой рекрутской повинности было бы легче достигнуть уменьшением срока службы, по примеру Пруссии, до 8 или 12 лет. Штейнгейль замечает, что военные поселения внутри государства могут привести также к совсем не желательным для правительства последствиям и ссылается на мнение о них Веллингтона: «видно, что русское правительство не боится штыков».
Изложенное выше даёт Штейнгейлю право сказать, что, «всё расстроив, правительство отделяло себя от государства и, казалось, верило, что оно может быть богато и сильно, хотя все сословия государственные, и особенно народ, в изнеможении. Правительство имело, кажется, правилом, что развратным и бедным народом легче управлять, нежели имеющим гражданские добродетели и в довольстве живущим, а потому не прислушивалось к народному мнению и не входило в его нужды; повелевало и требовало безусловного повиновения, хотя бы от того все разорилось... Должно ли после сего удивляться, что правительство потеряло доверенность и сердечное уважение и возбудило единодушное общее желание перемены в порядке вещей?»
Переходя далее к причинам развития свободомыслия, Штейнгейль, между прочим, указывает на поощрение переводов печатанием «с Высочайшего дозволения книг, дающих понятие о новых идеях относительно основания государственного блага; так напечатаны: конституция Англии де-Лольма, творение Монтескье, Бентама и других». Упомянув об ослаблении цензуры, о некоторых либеральных мерах по крестьянскому вопросу, о первоначальной терпимости относительно масонских лож, Штейнгейль говорит, что не следует удивляться после этого основанию тайного общества, подобного прусским и германским. В речи на варшавском сейме (1818) государь упомянул, что готовить такие же учреждения для России, и эта речь была напечатана в газетах.
Происшествия в Испании и Пьемонте и восстание греков произвели решительный перелом в намерениях государя и в то же время воспламенили умы людей, мечтавших о свободе России. Предоставление греков своей судьбе, уничтожение масонских лож и некоторые мероприятия по духовному ведомству раздражили общество. Таким образом, по мнению Штейнгейля, правительство само в течение 24 лет питало юношество либеральными идеями. Преследовать теперь за свободомыслие не только несправедливо, но и бесцельно, так как, сколько бы ни оказалось членов тайного общества или лиц, знавших о нём, сколь многих ни лишили бы свободы, останется ещё большее число людей, разделяющих те же идеи и чувства.
«Россия так уже просвещена, что лавочные сидельцы читают газеты, а в газетах пишут, что говорят в палате депутатов в Париже. Не первая ли мысль: «почему мы не можем рассуждать о наших правах и собственности» родится в голове каждого? Большая часть профессоров, литераторов, журналистов должны всею душою желать конституционного правления, ибо свобода тиснения сопряжена с личною их выгодою. Книгопродавцы тоже, купцы тоже. Наконец все те, кои бывали в иностранных государствах, а иные и образовались там, все те, кои служили б гвардии и теперь служат, не того ли же образа мыслей? Кто из молодых людей нисколько образованных не читал или не увлекался сочинениями Пушкина, дышащего свободою; кто не цитировал басни Дениса Давыдова: «Голова и ноги»?
Чтобы истребить корень свободомыслия, нет другого средства, как истребить целое поколение людей, кои родились и образовались в последнее царствование». Но так как это невозможно, то остаётся победить сердца милосердием и увлечь умы решительными преобразованиями. В заключение автор перечислил несколько реформ, которые он считал необходимыми; он советовал «водворить правосудие учреждением лучшего судопроизводства, преобразовать города введением гражданских прав, подобных другим государствам, улучшить состояние земледельцев, уничтожить унизительную для нации продажу людей» и принять еще некоторые другие меры. Это замечательное письмо, несомненно, лучшее из всех произведений Штейнгейля.
