Алхимик Алексеев
Раз появилась здесь розовая китайская краска с металлическим зеленоватым отблеском, слывшая под названием «китайских румян», которую мне хотелось иметь и которая, как мне сказали, находится только у одного продавца китайских чаев и некоторых москательных товаров, торгующего на Андреевском рынке Васильевского острова и мне хорошо знакомого человека. Явясь к нему, я уже не нашел у него этой краски - она была вся продана и ни у кого здесь не имеется.
«Если эта краска вам так нужна, - сказал он мне, - то здесь есть такой человек, который все знает и все может сделать и от которого на свете нет ничего скрытого. И он мог бы сделать эту краску, если бы можно было с ним сойтись. Но это невозможно, потому что он совершенно ни с кем не знакомится, ни к кому на свете не ходит и к себе в дом не пускает никого.
Он живет совершенно один на своей фабрике на Петербургской стороне на конце Большого проспекта в Глухом переулке, где он запирается на всю неделю, выходя только раз в неделю по субботам в свой магазин различных китайских и других лаков, клеев, гумий, олиф, спиртов, разных настоек и других химических составов, употребляемых на различных фабриках. Продажею продуктов этого магазина и надзором за порядком и исправностию сидельцев заведует в продолжении недели жена этого необыкновенного человека, который приходит только по субботам к жене для свидания с нею и поверки счетов, а в воскресенье отправляется опять на всю неделю к себе на фабрику».
Все это было мне сообщено купцом с такою таинственностию, что породило во мне сильное желание покороче узнать эту интересную личность, и я просил купца познакомить меня с ним. Долго отнекивался он от моей просьбы под предлогом, что Алексеев решительно не хочет ни с кем не только знакомиться, но и видеться. Но наконец он по убедительной моей просьбе решился в первую субботу, в которую он по своим торговым делам увидится с Алексеевым в его магазине, говорить ему о моем желании с ним видеться и переговорить, и сообщить мне его ответ.
Недели через полторы я получил письмо от моего знакомого купца, что Алексеев очень хорошо меня знает по моим художественным занятиям и привязанности к естественным наукам и что он с удовольствием меня примет у себя на фабрике на Петербургской стороне в конце Большого проспекта в Глухом переулке в его собственном доме, где я могу его застать всякой день с 8-и часов утра.
На другой же день по получении письма в 8 часов утра я отправился отыскивать фабрику Алексеева. Это было в хороший ясный день к концу лета. Скоро нашел Глухой переулок - в настоящем смысле этого слова, потому что во все его продолжение по обе его стороны нет ни одного жилого строения - все одни высокие заборы. Пройдя весь переулок, я уперся в поперечный, еще выше забор, соединяющий между собою боковые заборы переулка. В этом заборе посредине находятся ворота, запертые изнутри, над которыми написано: «Дом мещанина Алексеева».
В воротах есть небольшая калитка, запертая дверным замком, сбоку которой висит веревка колокольчика, в который я и позвонил, на что тотчас отозвался сильный лай большой собаки, но человеческого движения не было слышно никакого. Но наконец послышались легкие шаги человеческого существа, подходившего к калитке, а вслед за тем отозвался голос мальчика, лет 15 или 16: «Кто там?» - Я отвечал. - «Что вам надобно?» - повторил мальчик, все не отворяя калитки. Я, повторив мою фамилию, сказал, что желаю видеть господина Алексеева. «Ну так подождите, - возразил мальчик, - я ему скажу». И тем же шагом, как пришел, оставил калитку.
Минут через пять послышались опять шаги подходящего к калитке, но уже взрослого человека, защелкал замок и отворилась калитка, и я увидел в ней сопутствуемого огромною черною собакою средних лет человека, по виду лет 37 или 38..., довольно высокого росту, очень хорошо сложенного, стройного, с весьма правильными и довольно красивыми чертами продолговатого, очень умного и весьма кроткого лица, в темно-серых глазах которого отражается глубокая дума. Небольшая светло-русая борода и волосы его как нельзя лучше гармонируют с несколько бледноватым лицом этой фигуры, одетой в простой нагольный полушубок и широкие темного цвета шаровары.
Эта так сильно поразившая меня своею необыкновенною привлекательною физиономиею личность весьма ловко и радушно пригласила меня войти во двор, куды вошед, я не без смущения подошел к этому с первого взгляду так сильно меня заинтересовавшему человеку, чтоб спросить его, могу ли я видеть господина Алексеева (которого я представлял себе седым стариком с сурьезною строгою физиономиею). Каково же было мое удивление, когда этот еще в цвете лет стройный человек с открытым приветливым лицом, к которому я адресовался с моим вопросом, отвечал мне: «Граф, вы его видите перед собою».
Алексеев пригласил меня войти к нему в дом и, замкнув тщательно калитку, повел меня по большому четыреугольному двору, обнесенному очень высоким забором, совершенно сплошным, без всякого другого выхода, окроме того, которым я вошел на этот двор и в котором видно, что производится постоянная деятельность, и именно - по части химии, что доказывают устроенные на дворе отдельные небольшие горны и другие печи, сараи с припасами, относящимися к химическим операциям, чуланы с большими стеклянными банками с различными настойками и другими стеклянными сосудами с различными составами жидкостей, из которых в иных видны разные осадки.
Пройдя двор, хозяин привел меня к своему дому, маленькому, деревянному, находящемуся у противоположного входным воротам забора, в правой стороне которого отдельно находится обширная химическая лаборатория в полном составе, с плавильными печами, горнами, с паровыми и песочными ваннами, снабженная всеми необходимыми при химических производствах аппаратами, как-то: колбами, ретортами, круглыми бутылками с длинными горлышками разных форм и величины и другими сосудами белого огнепостоянного стекла, тигелями и горшками для плавки металлов, так и разными металлическими снарядами, необходимыми в химических работах.
Небольшими сенями в правой стороне одноэтажного, очень небольшого деревянного дома вошли мы одностворчатою дверью, находящеюся в левой стороне посредине сеней, в довольно обширную комнату о трех окнах с белыми кисейными занавесками на фасаде. На стене против окон посредине стоит старинное красного дерева [; канапе] с таким же столом, с подушками, обтянутыми волосяною материею, как и все стулья этой комнаты.
По сторонам канапе стоят два довольно большие шкапа с книгами. В одном из них, судя по переплетам с застежками, по большей части священные. В одном углу стоят стенные гирные очень хорошие весьма старинные часы в высоком массивном чехле красного дерева. Над канапе находится большая полка с книгами новейших наших лучших литераторов и поэтов, а у одного окна на столике стоят гусли. В стене направо от канапе - дверь в следующие комнаты. При этой весьма скромной обстановке везде виден порядок и чистота.
Разговор наш, начавшийся еще идучи по двору и продолжавшийся на канапе, как разумеется, сперва о химических занятиях господина Алексеева по его фабрике, а потом и вообще о химии, в которой он выказал очень обширное знание, как и в физике и механике. В этом разговоре он, совсем не зная других языков, кроме русского, показал полное сведение о многих исследованиях и открытиях по этим наукам в Европе, в самое недавнее время появившихся в ученых журналах на иностранных языках, которых в переводах на русский язык, по новизне, не могло еще нигде появиться, что меня чрезвычайно удивило, [и я его спросил, как он мог, не зная иностранных языков, иметь эти сведения об новейших открытиях, появившихся в свет на иностранных языках. И он мне отвечал: «Кто истинно захочет что узнать, тот будет уметь до этого добиться».]
Переходя в разговоре от одного предмета к другому, в суждении о которых он выказывал так много ума и верных определений, коснулись мы и русской литературы, старинной и новой, которую он очень любит, а особливо поэзию, и знает очень хорошо все произведения наших замечательных поэтов.
Я проговорил с этим чрезвычайно интересным человеком, и вместе с тем обладающим даром красноречия, с 8 часов утра до трех часов пополудни, совершенно не заметив этого времени. Мы, кажется, друг другу очень понравились, и он, прощаясь со мною, просил меня посещать его и [сказал,] что он будет всегда рад моему приходу, что я с большим [удовольствием] обещал исполнять.
Пришед домой, мысли мои были беспрерывно заняты новым, так любопытным знакомым и всем, что у него видел и от него слышал.
На этой же неделе я уже был два раза у Алексеева и с таким же наслаждением проводил с ним время. Разговоры его обо всем делаются час от часу интереснее. Этот человек прекрасных правил, держась православия, очень набожен, но весьма благоразумно, и в нем нету никакого ханжества, а заметна небольшая наклонность к мистицизму. Он весьма интересно и любопытно выводит из писаний некоторых церковных книг законы химии и физики.
Таинственность, с которою он занимается своими химическими работами, и совершенное его убеждение о влиянии планет и созвездий не только на Землю как все планеты между собою, но и на судьбы людей, наводят меня на подозрение, что Алексеев занимается не одною чистою химиею. А как он предложил мне быть в его лаборатории во время его работ, то я узнаю, справедливы ли мои подозрения.
Недели через три, в которые я почти всякой день был у Алексеева, подозрения мои оправдались - он совершенно верит в алхимию и убежден в возможности посредством ее добиться до открытия философского камня. Не понимаю, как такой умный, образованный и рассудительный человек, как Алексеев, в девятнадцатом веке может верить бредням средних веков. А он верит, и верит от души.
Много он говорил мне о своей любимой науке, в которой я ничего понять не мог, [о том,] как алхимики в своих операциях соединяют вместе химию и физику, [о] влиянии планет и созвездий, и даже [о вере во] влияние некоторых таинственных слов. Нельзя не сожалеть, что такой умный, образованный и деятельный человек, так здраво о всем судящий, может до того заблуждаться, что верит в такую явную бессмыслицу.
Я довольно часто посещаю Алексеева и всегда с удовольствием провожу с ним время. Побуждаемый любопытством, бываю часто при алхимических его операциях, в которые, разумеется что не верю [и в которых] не могу ничего понять, хотя и получаю точные объяснения.
Вчера и третьего дни вечером я пробыл у Алексеева до второго часу по полуночи, наблюдая, как он собирал в какую-то жидкость в колбе белого стекла лучи Луны во время полнолуния и был очень доволен этою операциею, по окончании которой, показывая мне колбу с жидкостью, в которую он собирал лунные лучи, говорил, что в ней находится полное количество этих лучей. Как он их мог там видеть, не знаю, потому что жидкость эта, как оно и быть должно, оставалась совершенно тою же, как была и до операции.
Те же следствия были с некоторыми и другими его алхимическими опытами, в которых он видел результаты своих действий, а я ровно ничего. Все это, как и видимые его действия посредством паров соединения разнородных веществ с металлами, смешения жидкостей, спиртов, настоек, газов и эфиров, Алексеев производил по преданиям древних алхимиков.
Он был убежден, что занимается не пустяками, а весьма сурьезным и важным делом, тогда как он тратил время, труды и деньги на несбыточные пустяки. Я с сердечным сожалением смотрел на это заблуждение умного, образованного и прекрасного человека. Воспитанный с самого юного детства стариком-дядею, во всю свою жизнь занимавшимся только одними алхимическими опытами, он, можно сказать, сросся с алхимиею и потому верит ей более, нежели здравому рассудку.
Месяца через три после моего знакомства с Алексеевым я должен был кинуть Петербургскую сторону и переселиться на предложенную мне правлением Академии художеств казенную квартиру которую мне дали по той причине, что медальер академик Шилов, определенный по смерти Леберехта Академиею учителем ее медальерного класса, по несчастию, от совершенного расстройства здоровия не мог уже заниматься учением в классе и потому должен был лишиться места и остаться без всяких средств к жизни с своим семейством.
Чтоб пособить ему, я предложил Совету, не дозволит ли он мне вместо него обучать учеников медальерного класса, разумеется, безвозмездно, с тем чтоб не лишать Шилова занимаемого им места и получаемого по оному жалованья. Члены Совета были так добры, что согласились на мое предложение, и я с этого времени слишком четыре года с половиной усердно и рачительно исполнял взятую на себя обязанность.
Незадолго перед этим Ф.Н. Глинка, узнавший от меня об интересном Алексееве, будучи сам порядочно заражен мистикою, очень просил меня познакомить его с Алексеевым, что мне не без труда удалось исполнить.
Дом, назначенный мне для жительства Академиею, построен профессором архитектуры Воронихиным для себя, где он и жил все время до своей кончины. Это - средний из трех деревянных домов, принадлежавших Академии, выходящих на Третью линию. Он невелик по фасаду на улицу и состоит только из четырех окон не очень больших размеров. Над ними большое полукруглое окно верхнего этажа.
Боковые фасады, идущие внутрь двора, гораздо больше главного. По линии эти дома соединяются заборами с воротами. Для нас с женою, детьми и сестрою эта квартира очень удобна и хороша. Но для батюшки в ней не было достаточного и покойного размещения, [почему] он нанял на острову же особую квартиру, очень недалеко от нас, куды и переехал с братьями Константином и Александром, который тогда уже был в параличе.
Я своею квартирою очень доволен. У меня внутри всех наших комнат довольно большая высокая - в оба этажа - квадратная с куполообразным потолком мастерская, прекрасно освещенная сверху, где я поместил и свою библиотеку.
У нас всегда по вечерам, каждое воскресение, собираются все наши приятели, состоящие большею частию из молодых, теперь отличающихся поэтов, литераторов и отлично образованных некоторых молодых офицеров Главного штаба, и некоторых гвардейских офицеров, посвящающих свободное от службы время наукам и любящих русскую литературу и художества, и мы проводим эти вечера в чтении и разговорах, самым приятным образом.
С переезду моего в Академию я не мог видеться с Алексеевым более двух с половиною месяцев. Нониче Глинка, сошедшийся очень хорошо с Алексеевым, сказывал мне, что он познакомил его с флигель-атютантом князем А.Б. Голицыным, пустым, по-барски образованным человеком, который, не зная первых правил механики и никогда ей не учившийся, вообразил, что отыскал средство, как добиться до устройства машины вечного движения, над чем, разумеется, нельзя было не смеяться. А между тем он сумел войти в такую благосклонность к нашему монарху, что имел право входить к нему в кабинет без доклада, когда он не занят государственными делами с министрами и другими государственными чинами.
Надо полагать, что к такому сближению Голицына с царем подало повод мистическое настроение, так сильно здесь распространившееся благодаря врагам чести и истины - магнитским, лабзиным и другим, сумевшим втянуть в мистические бредни некоторых знатных особ обоего пола, даже и самого доброго нашего царя [до того], что приехавшая с Запада прехитрая женщина мадам Крюденер, разыгрывающая роль апостола мистицизма, которая окончательно утвердила в нем это заблуждение, и до того, что все единогласно говорят, что Александр Павлович, стоя на коленах, принимал ее благословение. Правда ли это - откроет история его, когда придет время, что можно будет писать истинную историю императора Александра І-го, со всеми хорошими и дурными его действиями, как монарха, [так] и человека, переданными потомству [со] строгою верностию с бывшими в его царство событиями.
Ф.Н. Глинка, говоря, что познакомил князя Андрея Борисовича с Алексеевым, рассказал, что Голицын ввел его в кабинет государя и что он очень понравился его величеству, что и не удивительно при уме, познаниях и способности красноречиво говорить этого человека. Алексеев часто бывает у царя, и они иногда очень долго разговаривают. Любопытно было бы послушать эти разговоры.
Алексеев представлял некоторые опыты своей алхимической лаборатории к добытию «философского камня» его величеству, которыми он, как говорят, был очень заинтересован и от которых Алексеев, а за ним Андрей Борисович Голицын и даже Ф.Н. Глинка ожидают полного успеха. Можно охотно смотреть из любопытства и даже следить за алхимическими операциями [и] опытами этого очень умного, но, к сожалению, совершенно обвороженного бреднями средних веков [человека], но как им верить незаколдованным людям, не находящимся под влиянием этой науки, я не понимаю.
