№ 9
Не должно полагать, чтобы люди, вступающие в какое-либо тайное общество, были все злы, порочны или худой нравственности; и имели бы дурные и преступные намерения. Напротив, общество составленное из таковых людей не могло бы долго существовать. Но во всяком подобном обществе, хотя бы оно первоначально было составлено из самых честнейших людей, непременно найдутся, наконец, выше помянутые люди, которые, конечно, с качала примут на себя пристойную личину, без которой они поступить бы в оное не могли. Тогда они стараются неприметно клонить общество к своей цели, и почти всегда успеть могут, когда не пощадят для того трудов и времени, если притом одарены достаточным к тому умом и способностями. Вот истинное зло и вред существования всяких тайных обществ.
Предлог составления тайных политических обществ, есть любовь к Отечеству. Сие чувство, которым всякий человек обязан к своей родине, хорошо понятое, заставляет действовать к пользе Государства, худо понятое, может сделать величайший вред, и бедственные последствия оного, не могут быть довольно исчислены. Сие, худо понятое чувство любви к Отечеству, составляет тайные политическая общества. -
Люди с пылким воображением, с горячим сердцем, с пламенною душою, при чистых и великодушных чувствованиях, легко могут быть увлечены ревностию и усердием к пользе общей, не предвидя гибельных последствий, к коим худо избранный путь тайства, может привести их.
Те из них, которые узнают, наконец, свою ошибку, по несчастию узнают ее уже слишком поздно, чтоб исправить ее. Иные остаются в обществе для того только, чтоб не потерять уважения, которым они чрез сочленов своих, пользовались; другие, спасаясь что отдаление их будет сочтено робостию, ибо всякая принадлежность к тайному обществу влечет за собой более или менее опасности; еще друrиe, потому что страшатся чтоб не сочли их охладевшими в тех благородных чувствованиях, которые они всегда оказывать старались; некоторые остаются в обществе, хотя и предвидят, что оно может обратится ко вреду; но мечтая что пребыванием своим в обществе, они могут препятствовать сему вреду, или по крайней мере, отдалить его, и удерживать общество в таких пределах, в коих оно не может по их мнению быть вредно.
Сии и многие подобные причины препятствуют удалению членов от тайного общества, в кое они с начала были завлечены по непредвиденности своей. Причина же, что таковые общества не бывают открываемы членами Правительству, одна: укоризна прослыть изменником пред теми, коим был прежде товарищем, и страх сделаться чрез предательство, орудием их погибели. -
Вот история составления и существсвания нашего тайного общества, и может быть многих других подобных в разных Государствах.
Нападение Наполеона на Россию в 1812-м году, возбудило в Русских любовь к Отечеству в самой высокой степени; счастливое окончание сей войны, беспримерная слава, приобретенная Блаженной памяти покойным Государем Императором Александром Павловичем, блеск, коим покрылось оружие Российское, заставило всех Русских гордится своим именем, а во всех имевших счастие участвовать в военных подвигах, поселило удостоверение, что и каждый из них был полезен своему отечеству. -
Связи, сплетенные на биваках, на поле битвы, при делении одинаких трудов и опасностей, бывают, особенно между молодыми людьми, откровеннее, сильнее и живее. Я был дружен с Александром Муравьевым, с Шиповым (что ныне Г.-М.), сей был дружен с Пестелем, с которым и я познакомился. Мы часто говорили между собой, о бывших событиях, о славе Государя, о чести имени русского, рассуждали что уже быв каждый по возможности своей полезен отечеству в военное время, не должны быть бесполезны и в мирное, что каждый из нас сопутствуя своему Государю в трудах военных, должен и в мирных подвигах Его Величества по возможности своей содействовать, что содействие каждого частно мало значуще, то полезнее действовать общими силами.
Последствие сего, что чем более людей действуют вместе, тем действие их сильнее, наконец, что для успешнейшего действия нужен порядок и формы. Тогда Масонство было в большом ходу, Александр Муравьев, бывший тогда молодым человеком, с пламенным воображением, пылкою душою, видел в нем какое то совершенство ума человеческого, предлагал вступить всем в Масоны, но Шипов и я не были Масонами, другие, которые были у нас в виду люди, также не были Масонами, и потому его предложение не было принято, а положено написать небольшой устав для порядка и формы в действии.
Устав был написан Пестелем*). Собрались для прочтения его. Цель была - подвизаться на пользу общую всеми силами, и для того принимаемые правительством меры, или даже и частными людьми полезные предприятия, поддерживать похвально, а когда имеешь возможность, то и на самом деле оным содействовать; - препятствовать всякому злу, и для того разглашать злоупотребления чиновников по службе и должностям их, также и всякие бесчестные поступки частных людей, которые дойдут до сведения общества. Тех, на кого кто лично действовать может, отвращать от дурных дел советами своими. -
Обязанности были: содействовать к сей цели показанными мерами, приискивать людей способных и достойных войти в составь общества, о таковых давать заранее обществу знать, чтоб можно было собрать о них каждому члену сведение, не удостоверяться о достоинствах и доброй нравственности их по одним слухам, но стараться изыскивать средства испытывать их. Самим членам вести себя и поступать во всех отношениях как по службе, так и в частном быту таким образом, чтоб никогда не заслужить ни малейшей укоризны.
Если один член в другом что подобное заметит, то должен тотчас откровенно ему сказать, и сей не должен сим обижаться, но тотчас стараться загладить поступок свой. Сверх того, боляре (так назывались первоначальные члены), обязаны были когда число их каким-нибудь образом уменьшится, стараться о пополнении оного новыми достойными членами, дабы общество от убыли членов разрушиться не могло**). -
Присяга была: стремиться к цели общества, хранить обязанности, покоряться решениям верховного Собора Боляр (так называлось Главное управление). Точных слов присяги вспомнить я не могу.
*) Вступление или предисловие, сколько могу вспомнить, было, кажется, написано Князем Ильею Андреевичем Долгоруким.
**) И сказано было что если б каким-нибудь образом случилось так, что из всех боляр один только остался, то он должен также стараться о восстановлении вновь общества. - Имя боляр, то есть название Болярин, должно было быть тайною для других членов.
Члены должны были собираться два ли раза в месяц или в каждом собрании, назначать день на последующее, по возможности, - упомнить не могу. Для собраний обрядов не было, были только для принятий, они были написаны особо при уставе, сколько упомнить могу взяты были с некоторых обрядов Масонских, но большая часть членов обрядов сих не хотела, так они и остались в забытьи.
Для управления, когда бы число членов размножилось, полагалось сделать округи, из коих, каждый управлялся бы одною главною думою под председательством уполномоченного на то от верховного собора Болярина; под ведомством сих Главных дум были бы еще управы, из членов 2-го и 3-го разряда; a управляющие думами Боляре сносились бы с верховным собором, посредством одного из его членов, избирая его по собственному произволу. -
Где Болярин полномочия не имел, там он, если имел постоянное пребывание, то относился к полномочному и имел заседание в Главной думе..
Вот все, что имею я сказать об обществе, учрежденном в 1816-м году. Оно в ход не пошло. Члены составившие его с самого почти начала его учреждения, большою частию разъехались; оставшиеся находили, что действие было затруднительно и не значуще, от того очень к нему охладели*).
Преобразовать и не умели, и не могли, потому что должно было бы сие сделать по общему всех боляр согласию. Отраслей никаких завести не могли; и так оно оставалось до 1818-го года; когда положили истребить устав и составить что-нибудь удобнейшее в исполнении.
Еще немало способствовало падению сего общества, распространение Масонских лож в Петербурге, в кои и некоторые из членов общества не бывшие Масонами поступили. Александр Муравьев, как я выше сказал, весьма привязанный тогда к Масонству доказывал, что общество только и может существовать посредством ложи. Он старался и успел сделаться начальником ложи, существовавшей тогда здесь под именем ложи Трех добродетелей. Но многие члены с ним в сих мыслях не согласовались, попытка его осталась без успеха, и он, оставшись в Москве, вышед в 1818 году в отставку, оставил ложу, из который и бывшие в ней члены общества вышли.
Я уже прежде объяснял, что я делал в 1816 и 1817-м году до приезда моего в конце оного года в Москву, где я узнал, что бывшие там члены общества, видя малые его успехи и неудобства, сожгли бывший устав общества, уничтожили оное и положили составить новое. Что основанием взяли устав известного Прусского общества Тугенбунд, которому приписывали ополчение Шиля, и после того в 1813-м году скорое восстание Пруссии против французов, общества коего начальником почитали известного Министра Штейна и в числе членов коего считали Гнезенау и многих других известных людей.
Напечатанный устав сего общества, каким-то образом попался тогда в руки кажется Князю Илье Андреевичу Долгорукову (ныне Адъютанту Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича). Его прочли и по примеру оного написали тетрадку под названием Союза Благоденствия.
Образование и управление общества оставлено было почти таковое как в Тугенбунде; то есть члены должны были быть разделены на управы, а главная называлась думою, в которую все прочие относились. В каждой был председатель, который собирал управы, должен был назначать дело каждому члену по отрасли по которой он занимался; и в каждой же был блюститель, которой должен был наблюдать за нравственностию членов и за тем, чтоб действие производилось в должном порядке. Оба сии лица выбирались членами управ; председатели управ относились председателю верховного Совета, а блюстители управ к блюстителю оного ж. Верховным Советом называлась та часть членов Главной Думы, которой поручалось текущее управление Союза. Пребывание сих управляющих членов назначено было в Петербурге.
*) Особенно нашли тогда - что приобретение новых членов вовсе невозможно тем, что по уставу требовалось от предлагающего кого либо к принятию в общество чтоб были представлены от вводимого ими до уведомления его еще о существовали общества, письменные доказательства о связях, знакомстве, образе мыслей его, делаемые ответами на заданные ему вопросы.
Цель, изображенная в уставе Союза была: «Способствование правительству к приведению в исполнение всех мер, принимаемых для блага Государства»*). Главная мысль составлявших общество членов была, что Блаженной памяти Государю Императору угодно было дать России Конституцию, подобно как Его Величество дать изволил в Царстве Польском, и что первою мерою к сему должно служить освобождению крестьян от крепостности помещикам, о последнем тогда очень много говорили Московские жители, - мнение сие основывалось на речи Государем Императором, произнесенной при первом открытии Польского Сейма и потом на мерах, принятых касательно крестьян Немецких Губерний. Члены Общества должны были истолковывать не знающим, что такое Конституционное Правление, и изъяснять необходимость освобождения крестьян от крепостного состояния. -
Чтоб быть членом, не требовалось однако ж убеждения в сей мысли, если только он мог быть полезен по другим частям и имел хорошую нравственность. Отрасли, по которым члены записывались, разделялись на следующие: Правосудие, Просвещение, Воспитание и Государственное Хозяйство. Кто по которой отрасли записывался, должен был стараться приобретать по оной познания, а по возможности своей и лично к преуспеянию оной содействовать.
Обрядов никаких не было, собирались члены по управам по своему благоусмотрению. Принимались новые члены по общему согласию членов управы, в которую они поступали, и давали только расписки, о которых я прежде говорил, и которые в Петербурге доставлялись от управ в Главную думу, a в Москве, к старшим членам, где и сжигались**). Списки членов с отметкою их по отраслям, должны были быть в Главной думе, но их из Москвы никогда не присылали, а потом и в Петербурге уничтожали. -
*) Ибо Правительство одно без добровольного содействия граждан, не может довольно успешно приводить в действо мер, им принимаемых.
**) В уставе сказано было, что они должны хранится у блюстителя Верховного Совета.
В Петербурге была Главная дума и составились три управы; в Москве одна или две, не знаю, потому что до половины 1819-го года была одна, а тогда я уехал за границу, и возвратился в Сентябре 1821-го, когда уже Общество было разрушено и члены разошлись.
Теперь я должен сказать слово о себе самом. Возвратясь из чужих краев, с любимою страстно женою, я делил время между ею и должностию моей по службе, членов прежнего общества не нашел здесь почти никого, общество нашел разрушенным, горячность прежняя во мне простыла, и я уже не думал никогда более заниматься прежним делом. Так и было до того времени, как приехать должен был сюда Пестель.
Я уже говорил, почему мы положили тогда необходимым показать ему что-нибудь здесь существующее. Но когда я с ним увиделся и узнал его мысли, тогда уже я полагал обязанностию противупоставить ему что-нибудь здесь такое, которое могло бы удержать его и препятствовать его действию. Тут было заблуждение, я впал в ту погрешность, о которой я говорил в начале сего изложения, и которая мне столь дорого стоит, что цена оной возвратится не может никогда.
Я против воли моей был введен в такие дела, коим, действуя по воле, стал бы противодействовать; я сделал то, на что бы ни за что в свете не думал никогда покуситься; я действовал против моего сердца, против моих правил, против всего, что есть святого. Не могу почесть сего страшного упадка моего иначе, как наказанием, посланным мне от Бога, за гордость мою и самонадеянность.
Но должно обратиться к Пестелю. Я не стану повторять то, что я уже писал прежде; я скажу только, что он меня привел в ужас; к счастию, я увидел, что ему необходимо содействие Петербургского общества, и следовательно, что он не может привести намерения своего в действо по одному собственному произволу и собственными средствами. Я заключил тогда из сего, что он не такою большою силою располагает, как желает заставить думать о себе, но между тем, заключил также, что он, человек вредный, и что не должно допускать его усилится, но стараться всевозможно его ослабить*).
До свиданья еще нашего с ним, Никита Муравьев, представлял уже мне его как человека опасного и себялюбивого, но я не мог в том увериться, не исследовав сего сам лично; для сего, признаюсь, должно мне было с ним притвориться, как тогда, так и после, и иногда показывать что я вхожу в некоторые его виды. Письменных сношений я, сколько возможно, с ним избегал, но словесно поручал исполнение сего два раза Полтавского полка Подпоручику Бестужеву, который по его зову, к нему ездил.
В последний раз он велел мне сказать, что он уверен во мне, что я не откажусь действовать, что он очень рад, что я еду в Петербург, что я, конечно, приготовлю к действию, которое, может быть, он начнет в будущем году, что его вызывают к сему из Москвы и Петербурга. (Я этому не верю, ибо, сколько знаю, он не имеет таковой переписки ни с кем из членов общества здесь, или в Москве.)
*) Тем более полагали мы необходимым иметь здесь общество, что боялись если такого не будет, то Пестель найдет средства завести здесь отделение, которое будет совершенно от него зависеть, и которого действия будут уже от нас тогда сокрыты.
Я говорил вообще о предложениях его в бытность его здесь, и о предположении его ввести республиканское правление. Мне нужно было узнать, каким средством он сего хотел достигнуть, и я успел узнать тогда ж, что он обрекал смерти всю Высочайшую Фамилию, и для того именно нужно ему было содействие здешних членов. Он надеялся, что Государь Император не в продолжительном времени будет делать смотр Армии, в тоже время надеялся на Поляков в Варшаве и хотелось ему уговорить тож исполнить и здесь. Сам он садился в Директорию.
Я ему представлял ужас, каковой подобные убивства нанести должны, что убийцы будут гнусны народу, что людям никакого имени не имеющим и не известным, невозможно сесть в верховное правление, что Русский народ не может управляем быть иначе как Государем Наследственным, представлял ему различные неудобства его Конституции, которую он вообще рассказывал, и сим средством с начала не навлек я на себя от него подозрения, но уже тогда он увидел, что я его подозреваю в личных видах, когда я ему стал доказывать что он вместо Законного Самодержавного правления поставляет самовольный деспотизм, Директоров, которым отдает всю высочайшую власть в руки на неопределенное время. -
Я имел все право ужаснуться сего человека, и если скажут, что я должен был тотчас о таком человеке дать знать Правительству, то я отвечаю что мог ли я вздумать что кто б либо сему поверил; изобличить его я не мог, он говорил со мною глаз на глаз. Мне казалось достаточною та уверенность, что он без содействия здешнкго общества ничего предпринять не может, a здесь, я уверен был, что всегда могу все остановить - уверенность, которая меня теперь погубила. Однако ж я намерен был ослабить Пестеля, узнать его силы, и тогда, если б я увидел, что он в силах исполнить и сам намерение свое, тогда б я уже должен был прибегнуть к единственному средству обличения его пред Вышнею Властию, которая бы одна была в состоянии остановить его. -
Я, однако ж, полагал, что сего случая иметь не буду, первое потому что сколько мне известно было, покойный Блаженной памяти Государь Император не предполагал смотреть войск в том краю на будущий год; второе: в последнем времени Пестель хотя и получил благодарность за полк в приказе Главнокомандующего, но между тем боялся, что у него оный отымут, по случаю какого-то неудовольствия на него от Начальника Главного Штаба Армии. Тогда б он потерял всю силу какая у него есть. -
О силах его я сказывал, что знаю; но замечу здесь, что нужно открыть сношения его с Поляками, я знаю, что он предлагал им отделение от России с возвратом им большой части завоеванных прежде Губерний, что Главные лица Польского общества в Варшаве и Царстве Польском; сколько мог разведать это в Губерниях польских если есть члены, то в самом малом количестве; в Подольской или Волынской, а может быть в пограничных к сим Губерниям уездах Киевской Губернии, живет какой то Мошинский, он из членов сего общества, но кажется, не из важных. Его знают Кн. Сергей Григорьевич Волконской и Бестужев.
Свиданья бывают на Бердичевской ярмонке; может быть также где и в другом месте. Пестель, кажется, в Бердичев не ездит, и вообще больше пребывает в своих квартирах, то буде он сам, как кажется, ведет теперь переговоры, то или есть кто-нибудь вблизи его, или приезжают к нему. Прежде он было употребил Бестужева для переговоров, но, кажется, остался им не доволен; Бестужев должен знать имена некоторых из значуших членов. Кажется, Пестель посылал кого-то в Литовской Корпус, но сего утвердительно сказать не могу; также полагаю, что и Польское общество с своей стороны желало в оном же корпусе завести связи.
Давно уже я полагал существование в Польше какого-то общества под названием Соединенных Славян, была в Киеве некогда Масонская ложа под сим названием, но это совсем другое; общество сие, если существует между Поляками, то оно также отдельное от Варшавского общества. Но есть члены общества сего названия в 7-й или 8-й дивизии, а может быть и в обеих, более, кажется, между Артиллерийскими офицерами. Полтавского полка поручик Бестужев, знает некоторых. -
Может быть Штабс-Капитан Корнилович, которой теперь долго жил в Каменец-Подольской Губернии, что-нибудь там узнал о всех сих обществах.
Есть один флотской офицер, кажется, чином Лейтенант, Завалишин, росту малого*), его теперь здесь нет; он, кажется, в отпуску; он член какого-то общества, которое управляется извне, и должно быть, что из Англии. Он не очень давно совершал путь в Калифорнию, и приехал из Камчатки или Охотска сухим путем. Мне сказывали, что будто он просил дозволения у покойного Государя Императора о заведении сего общества в России, и что в ответ получил, что Его Величество не дозволяет никаких тайных обществ в подвластной Ему Империи и потому и сего заводить не дозволяет. И будто бы Завалишин, на пути чрез Сибирь, там же, или уже в России, не знаю, нашел много членов, принадлежащих к сему обществу. Цели и образования сего общества, я не знаю.
*) Сколько я слышал, ибо лично я его не знаю.
Сношений со внешними Государствами, или с Иностранными лицами общество здесь, в Петербурге существовавшее, не имело; я сие говорю утвердительно потому что никак полагать не могу чтоб мне о таковых сношениях ничего не сказали, если б оные были заведены. А я с своей стороны никак бы на оные не согласился, ибо я мог заблуждаться на счет пользы Государства, но не мог обманываться что Иностранный державы когда вмешиваются в дела других, то не иначе как во вред им. Особенно же касательно России иначе быть не могло, потому что всем известно, сколько Иностранные дворы страшатся ее силы.
________________________
Я здесь изложил во всей подробности, сколько мог припомнить и сколько мне известно, всю историю учреждения, состава, хода и сношений обществ; также все, что в разные времена, по доверию других, или по догадкам и соображениям, мог узнать о существовании других обществ. -
Достоверных доказательств я не имею дать иных, кроме слова моего; и смело могу ручаться что я из всего того что знаю, что мог себе привести на память, или что предполагаю или предполагал, ничего не исказил, и умышленно ничего не утаил. -
Может быть также, что я не мог припомнить имен каких-нибудь из бывших членов, но сие единственно, или потому, что они были по обществу не значущими, или давно уже от оного отстали; наверное, могу сказать, что если не припомнил таковых, то весьма немного. Из бывших же, когда-либо по обществу значущими, сколько могу убеждаться, никого не забыл. -
Еще, может быть, что я несколько членов перемешал из одного года в другой; например: не помню, не был ли Полковник Бибиков (Адъютант Его Императорского Высочества) членом общества в 1816-м году; также достоверно не упомню: Владимир Пестель поступил ли в общество, учрежденное в 1818-м году, или уже тогда совсем в оное не поступал.
Иное, что может быть подобное же о членах смешал, но без намерения; в сем, кажется мне, легко поверить можно, ибо сие важности составить не может.
Теперь осталось мне изложить в подробности план действия, который предполагался для исполнения переворота, навлекшего бедственные и гибельные происшествия, ознаменовавшие 14-й день сего декабря месяца.
Я заранее могу уверить, что в оном все будет от меня изложено с полным чистосердечием.
Сочлены начального общества в 1816-м году.
Князь Трубецкой (делающий сие показание).
Александр Муравьев - вовсе отстал от общества с 1819-го или 1820-го года. Я видел его в 1823-м году он приезжал в Петербург, и сказывал мне, что он много потерпел от прежних товарищей за то, что отстал от общества, но нашел утешение в Религии, которая теперь его единственное занятие.
Никита Муравьев.
Павел Пестель.
Владимир Пестель - отстал давно от общества.
Князь Лопухин - сношений я с ним давно не имею, ни прямых, ни посредством других членов, и нынешнего расположения его к обществу, не знаю.
Сергей Муравьев-Апостол.
Генерал-Майор Шипов, брат его, Полковник Шипов, Князь Долгоруков, Адъютант Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича - отстали от общества.
Князь Шаховской отставной Штабс-Капитан или Капитан - сношений давно ни с кем не имеет, и полагаю его отставшим.
Матвей Муравьев-Апостол.
В 1818-м году прибавились и впоследствии поступили в учрежденное в оном году общество.
Отставной Генерал-Майор Фон-Визин и брат его.
Петр и Павел Колошины - оба отстали.
Михайла Муравьев - отстал.
Пущин, бывший в Гвардейской артиллерии, ныне в Москве, надворным судьей.
Новиков - умер.
Вольховский Гвардейского Генерального Штаба - отстал.
Якушкин - давно отстал.
Л.-Г. Финляндского Полка Полковник Митъков.
Семенов - в Канцелярии Князя Голицына в Москве.
Дмитрий Давыдов служил в Лейб-Гусарах - отстал.
Левин, помещик Тамбовский, Белавин Василий Иванович, помещик Нижегородской и там же 4 или 5 членов коих имен не знаю - полагаю всех их отставшими, ибо никакого известия о них не имел с 1818-го года.
Полковник фон-дер-Бриген, в отставке - Сбирался ехать последнею осенью с женою и детьми в чужие края, но остался до весны у тестя своего, Сенатора Миклашевского, в деревне.
Тургенев (Николай Иванович) - уже три года в чужих краях.
Подполковник Миклашевский - имеет ли он с кем по обществу сношение, я не знаю; когда я знал его, он тогда не принадлежал к обществу.
Подполковник Капнист - в Воронежском пехотном полку - принадлежал, но теперь не полагаю его принадлежащим, я с ним никогда не был знаком, как члены общества, а знаю его только по службе.
Подполковник Хотяинцов, Командир Витебского пехотного полка - принят кем-то из общества Пестеля, и считается там вовсе не значущим членом. Я с ним имел сношения только по службе.
Полковник Грабе, Полковник князь Гагарин - давно уже ни с кем из членов сношений не имеют.
Генерал-Майор Пущин - в отставке и ни с кем сношений не имеет давно уже.
Генерал-Майор Кальм - не знаю, принадлежит ли к обществу Пестеля, а с здешним обществом сношений не имеет.
Генерал-Майор Князь Волконской, Отставной Полковник Василий Львович Давыдов, Полковник Ентальцев (артиллерийский) - принадлежат к обществу Пестеля.
Полковник Лунин в Л.-Г. Гродненском Гусарском полку.
Полковник Тизенгаузен, Командир Кременчугского пехотного полка, и того ж полка Подпоручик Бестужев, Полковник Повало-Швейковской, Саратовского пехотного полка, Полковник Муравьев, Командир Александрийского Гусарского полка, Вадковской (Федор) бывший Поручиком в Кавалергардском полку и тем же чином переведенный в какой то Конноегерский полк, Свистунов, Кавалергардского полка, Князь Барятинской, Адъютант Графа Витгенштейна или Г.-М. Киселева - все члены общества Пестеля, кто еще члены у него, мне не известно, - но Вадковской, слышал я, завел связи, вероятно, в дивизии, где он находится.
Полковник Фридерикс - какого-то Конно-Егерского полка, кажется, Харьковского - был прежде членом, но отстал.
Граф Пушкин и Титов или Тучков, адъютанты Графа Сакена.
Полковник Нарышкин, Бородинского или Тарутинского полка.
Полковник Вольской, кажется 1-го Морского, Командир.
Полковник Бурцов, был прежде членом, но в каком теперь расположении, мне не известно, я давно о нем ничего по сему предмету не знаю.
Толстой, Старший Адъютант Главного Штаба Его Императорского Величества, уже три года находится в отпуску за границею для излечения болезни, о расположении его к обществу я ничего не знаю ибо хотя я и коротко с ним знаком, но о делах общества с ним никогда не говаривал.
Лев Алексеевич Перовской, при посольстве, кажется во Флоренции, Полковник Кавелин и Полковник Годеин, Адъютанты Его Императорского Величества, Полковник Бибиков, Адъютант Его Императорского Высочества - все отстали.
Более членов из находящихся вне С.-Петербурга не упомню, и сколько могу себе на память привести, то более вышепоименованных, не состояло.
Если есть кто-нибудь еще в Москве, принадлежащих ныне к обществу, то их должен знать Пущин. -
Бывших же членов в Московской думе в 1818-м году я не знал и сведения о них не имел; они состояли под ведомством Александра Муравьева, только если кто из них еще принадлежит к обществу, Пушин должен знать. Я полагаю, что принадлежащих из них нет, ибо Пущин говорил, что в Москве вовсе ничего нет, и то ж я слышал от Полковника Нарышкина.
О Генерал-Майоре Орлове я уже подробно говорил в моих объяснениях.
Что ж касается до здешних членов, то я их почти никого не знаю лично и большая часть имен мне неизвестны; все почти они приняты были в отсутствие мое из С.-Петербурга Князем Оболенским и Рылеевым; исключая Обер-Прокурора Краснокуцкого, который был принят кажется, Пестелем, в одно время с Г.-М. Кальмом, когда они были в одной дивизии полковыми Командирами. По возвращении Г. Краснокуцкого сюда, он в дела общественный не входил. -
Известные же мне имена прочих членов здешних суть следующие:
В Конной Гвардии - Князь Одоевской.
В Кавалергардах - Полковник Кологривов, Анненков, Муравьев и полковой казначей имя коего не помню.
В Московском - Бестужев.
Гвард. Ген. Штаба Штабс-Кап. Корнилович.
В Финляндском - Полковники: Моллер, Тулубьев. Репин, был ли членом общества, верно не знаю.
В Лейб-Гренадерском - Сутгоф.
Морские офицеры - Гвардейского Экипажа Арбузов, Флота Капитан-Лейтенант Бестужев. Брат его, адъютант Герцога Виртемберского и путей сообщения, Полковник Батеньков.
Прежде, нежели приступить к описанию в подробности плана, обстоятельств и действия моего в делах приуготовивших гибельные происшествия 14-го Декабря, в коих я по несчастию моему играл столь бедственное лицо, должен я дать некоторое понятие о себе самом, об образе моих политических мыслей и об обстоятельствах, которыми я приведен был к тому, чтоб играть столь пагубное лицо и быть виновником ужасных бедствий, от того последовавших.
Не для защиты своей хочу я что-либо говорить; не стану я оправдываться в преступлении, на которое нет и не может быть никаких оправданий; не в надежде, несправедливыми какими-либо показаниями, избежать достойного по делам моим воздаяния; - я слишком чувствую весь ужас преступления моего; слишком знаю всю величину наказания, заслуженного мною; и слишком убежден, что и продолжением до сих пор существования моего, я обязан единственно неизреченному милосердию Государя моего, которой продолжением несчастной жизни моей, по человеколюбию своему, соблаговолил дать время несчастному преступнику, восчувствовать всю великость своего преступления и почувствовать в душе его полное раскаяние.
Но единственно хочу я говорить для того, чтобы в самую минуту учиненного мной ужаснейшего преступления, облагодетельствовавший меня всемилосердый Монарх, равно как и Его Высочество, Государь Великий Князь и почитаемые мною Господа члены, Комитет составляющие, могли видеть, что я не изверг рода человеческого, что я не гнусное какое-либо исчадие Ада, но несчастный вовлеченный в преступление ложными своими понятиями, слабостию своего нрава, и бедственною самонадеянностию.
Чтоб видели, что я рожден чувствовать благодарность за оказываемые мне благодеяния, что сие благородное чувство не иссякло еще из сердца моего, и что если я был и величайший преступник, то я не чужд спасительного чувства раскаяния, и страх Божий не престал исполнять души моей.
Отец мой, был добрый и хороший человек, он старался поселить во мне и братьях моих, чувства чести и добродетели; и я тщился быть всегда человеком честным и истинным Христианином. Я готовился поступить в военную службу, и с начала поступления моего, искал приобресть нужные военному ремеслу познания. -
Я уже описывал чувства, горевшие во мне по счастливом окончании войны с Французами, и побудившие меня к учреждению в то время тайного общества вместе с другими, подобно мне, молодыми людьми. Сильно было во мне чувство любви к отечеству, я старался приобретать все познания, какие могли приуготовить меня к служению ему с пользою, - тогда я не помышлял о возможности существования в России Конституционного правления.
Но после того, ход Конституционного правления во Франции, Конституция, данная Блаженной памяти Государем Императором Царству Польскому, учреждение или обещание Конституций различными Государями в Германии, мнение многих, что Государь Император Александр Павлович намерен приуготовить подвластную Его Величеству Империю к введению в оной такого же рода правления, побудили меня изучаться правилам, на коих основаны таковые правления, изыскивать от чего Конституции революционного правления во Франции состояться не могли, и от чего произошли ужасы Французской революции. С сими мыслями я вступил в общество, учрежденное в 1818-м году.
По возвращении моем из-за границы, я хотя и остался убежден в доброте Конституционной Монархии, но слишком счастливь был в семействе моем, чтоб помышлять о чем-либо ином, кроме продолжения моего благополучия.
Я уже объяснил причины, побудившие меня к восстановлению общества в 1823-м году. Тогда из бывших здесь членов вошло в состав общества весьма мало, Тургенев, и Митьков уехали в чужие края, Нарышкин вышел в армию, действительными членами были только: я, Муравьев, Оболенской и Рылеев, три или четыре, может быть, члена из офицеров, между коими был Вольской, которого я не знал, равно как и других, относились к Оболенскому, Рылеев принял Капитан-Лейтенанта Бестужева, и, может быть, еще кого другого, Никита Муравьев и я не принимали никого.
Я настаивал на том, чтоб приемы были как можно рассудительнее, чтоб не брали пустой молодежи, которая будет только болтать, кричать и наделает шуму, чем и принудит опять уничтожить общество. Но чтоб искали людей солидных, постоянных и рассудительных, на которых бы можно было надеяться; говоря, что числом достоинства не заменишь. Я восстал также против мысли, чтоб в противность Пестелевой Конституции написать другую, которую читать членам, коих будут принимать; на сие я возражал, что Конституции мы написать сообразной с духом народа не можем, ибо не имеем довольного познания отечества своего, и что если б и написали какую, то не можем заставить ее принять.
Хотя я и вступил опять в общество, но я должен признаться, что я боялся огласки, боялся горячности новых членов, и неохотно занимался делами общества, так что редко виделся с членами и ограничился одними теми, которые составляли думу, и тогда избегал разговора об обществе.
Никита Муравьев, казалось мне, разделял со мною одинаковую неохоту, он только что женился тогда. Не знаю имел ли я какое предчувствие, что это все не добром кончится; или нежелание отрываться от приятностей, которые я имел в семействе моем, мною владело. Однако ж, я должен также признаться, что я имел тщеславие, не казаться таковым пред товарищами, и потому когда Князь Щербатов, будучи назначен корпусным командиром, предложил мне ехать с ним, то я, с одной стороны, доволен был, что удалюсь от общества, с другой, хотел и показать членам, что я имею в виду пользу общества, и что там я могу ближе наблюдать и за Пестелем. -
Скоро по приезде моем в Киев, увиделся я с Сергеем Муравьевым-Апостолом, который уверил меня, что он нимало не вдался Пестелю, и что он, с другими членами общества из их дивизии, дали друг другу слово против Пестеля. Что они Пестеля не видят, но что Пестель имеет доверенность к Бестужеву чрез которого они и наблюдают Пестеля, с которым нужна большая осторожность в сношениях, ибо он, весьма подозрителен. 9-я дивизия начала ходить в карауль в Киев, я стал часто видеться с Муравьевым и Бестужевым, которые оказали мне и жене моей большое участие в горести, которую мы имели, потерять брата жены моей, жестоким образом.
Муравьев и Бестужев, приезжая в Киев, останавливались у меня, последний дал мне те известия о Пестеле, которые я сообщил, и говорил, что Пестель окружает себя дурными людьми, в пример сего ставил Василья Львовича Давыдова.
Отец мой был хорошо знаком с отцом Бестужева, которого и я знал, сын оказывал мне большую привязанность, я его полюбил и с сожалением видел, что сей молодой человек, при добром сердце и хорошей душе, увлекается чрез меру горячим воображением. Я старался выиграть его доверенность, чтоб успеть умерить запальчивость его воображения, и исправить его образ мыслей; я видел, что хотя он и не доверяет во многом Пестелю, в коем он видит жестокого и властолюбивого человека, но между тем, обольщен умом его и убежден, что Пестель судит весьма основательно и понимает вещи, в настоящем их виде. Я старался оспаривать принятые Бестужевым мысли Пестеля понемногу, чтоб тем вернее достичь моего намерения, а может быть также и от свойственного мне нрава.
Я уже сказывал, какие я имел сношения с Пестелем чрез Бестужева. В последний раз, когда он ездил к Пестелю, я получил от Рылеева известие, что прошедшим летом он открыл, что Капитан Якубович, из личной ненависти к Блаженной памяти Государю Императору, хотел убить Его Величество и что Рылеев, его в сем остановил, но только мог уговорить его на отсрочку до времени. Чтоб показать доверенность к Пестелю, я поручил Бестужеву сообщить ему сие известие, и в ответе, получил от Пестеля, как прежде сказал, что он надеется начать действие в следующем году. -
Приехав в Петербург, я узнал от Рылеева, что он остановил Якубовича тем, что доверил ему, что есть общество, которое имеет в виду ввести Конституционное правление, что тогда Якубович ему сказал, что он надеется быть переведен в Гвардию, что после того надобно ему будет съездить в Грузию, потому что Генерал Ермолов его туда требует, но он оттуда будет стараться сколь возможно*) скорее возвратиться, чтоб иметь здесь эскадрон. Что если общество хочет и имеет возможность его намерением воспользоваться, то он уведомит, когда будет готов к исполнению его; но что он непременно намерен произвести в действо свое мщение.
Я уже писал, каким образом Рылеев пришел мне сказать, что члены собравшись избрали меня для распоряжения и начальства в бывших обстоятельствах. Вот какой был план мой. Я полагал, что если полки откажутся от присяги, то собрать их где-нибудь в одном месте, и ожидать какие будут приняты меры от Правительства; я надеялся, что если их будет достаточное число, то силою не вздумают их принуждать к повиновению; и для того, чтоб убедиться в собственной силе, должно было тот полк, в котором откажутся люди от присяги, стараться вывести к другому ближнему полку, что побудит и тот полк выйти, если он также отказывался дать присягу, или также отказаться от оной. По рассказам Рылеева и Оболенского, от коих одних я с начала имел все сведения, я полагал, что не присягнут полки: Измайловский, Финляндский, Егерский, Лейб-Гренадерский, Московский и Морской Экипаж. Таковую силу полагал достаточною. -
Думал, что если в первой день не вступят с ними в переговоры, то увидев, что они не расходятся и проночевали первую ночь на биваках, непременно на другой день вступят с ними в переговоры, или объявят что послали в Варшаву к Государю Цесаревичу. Между тем, нельзя будет сим полкам отказать в продовольствии; и тогда если действительно послано будет в Варшаву, ожидать решения от обстоятельств, и если Его Высочество Цесаревич изволить приехать, тогда покориться обстоятельствам.
Если же Государь Цесаревич не приедет, или, что я полагал, вероятнее, вступят с полками в переговоры, то сказать Солдатам, что есть завещание Блаженной памяти Государя Императора, по которому завещано им убавить срок службы, что надобно вытребовать исполнение сего завещания, но просто на одно обещание положиться нельзя, а надобно сделать крепко, и для того убедить их не расходиться и что, и если не разойдутся, то будет все сделано. Тогда требовать всего того, что написано в известной записке, состоящей при деле*), и чтоб все сие было объявлено Манифестом от Сената. Для полков же вытребовать и удобное для стоянки место до окончания всего.
Я не сомневался, что в сие время многие бы и другие полки к сим не присоединились, и даже многие лица, во всех местах не поддержали требований. Сие основано было на том мнении, что, вероятно, есть много людей, желающих Конституционной Монархии, но которые, не являют своего мнения, не видя возможности до оной достигнуть, но когда увидят возможность и при том, что восставшие войска никакого буйства не делают, то обратятся на их сторону.
Я не опасался чтоб другие полки можно было заставить действовать против сих, но опасался одной Артиллерии, почему и полагал необходимым зайти за нею и взять ее с собой. -
Обстоятельства должны были решить, где удобнее будет расположить полки, но я предпочитал расположить их за городом; ибо тогда в городе сохранится тишина, да и самые полки можно будет лучше удержать от разброда. Полков же армейских, как я сказывал, мы не боялись, ибо не верили чтоб можно было подвигнуть полки на полки. Другое предположение было чтоб собрать все полки на Сенатской площади, и как скоро вступить с ними в переговоры, то требовать в Сенате завещания, по которому убавлен срок службы солдатам (как выше сказано), а между тем, требовать рассылки известного Манифеста, и тогда уже обстоятельства должны определить, где полкам быть на сборном месте, чтоб не расходиться до окончания. Впрочем, было мнение некоторых, что если б все сие так не удалось, то итти к военным поселениям, присоединить их и ожидать окончания. Уверенность вообще была, что окончание будет по желанию.
Когда я сам стал собирать сведение от офицеров (коих я прежде показал) о состоянии умов в полках, и осведомился о числе членов самого общества, то я увидел, что расположение умов не подает надежды в успехе исполнения, и что общество состоит из самых незначущих лиц. Но вместе с тем, я видел, что много есть людей, которые начинают весьма горячится; один раз Рылеев сказал мне, что требуют начать до предположенного времени; между тем я знал, что были некоторые, хотевшие возмутить полки еще в день присяги, данной Государю Цесаревичу.
Я пришел в большое замешательство. Слышал, что некоторые говорили, что и с одной горстью солдат, можно все сделать, говорили о грабеже и убийствах; говорили что можно и во дворец забраться, но на сие бывший тогда тут Батеньков возразил, что дворец, должен быть священное место, что если солдат до него прикоснется, то уже ни черт его ни от чего не удержит. Я уверен, что сие его возражение, от многого впоследствии, бедствия удержало. -
*) Впрочем, записка сия не полагалась определительно принятою, из оной возможным полагалось многое уступить, исключая однако ж Coбрания депутатов из Губерний по сословиям.
Я жаловался Рылееву, что такой бунтующий дух между членами, он уверял меня что оный успокоится. -
Я не рожден убийцей; я желал отойти, видя себя между людьми готовыми на убийства; но между тем полагал, что я же, или по крайней мере, имя мое служило к возбуждению их на такие дела; и надеялся еще, что оставаясь с ними в сношении и как бы в виде начальника, я успею отвратить зло, и если необходимо должно быть чему-нибудь, то убедить их не делать беспорядков и сохранить хотя некоторой вид законности. Но внезапно узнали мы что курьер приехал из Варшавы (ранее нежели я ожидал его по своим расчетам), я увидел, что горячность многих опять возгорелась; некоторые говорили, что отступать уже нельзя, ибо все может быть уже открыто, следовательно, все равно умирать.
Я еще все думал сколько-нибудь помочь, уговаривая чтоб офицеры начинали просто вопросами почему хотят их приводить к присяге и только тогда если увидят, что поддерживают их солдаты, выводили их; и увидя, что на это подаются бывшие тут ротные Командиры, кроме Арбузова, который с уверенностию говорил, что он выведет, некоторая надежда в сердце моем вселилась, что не будет ничего от других полков, кроме разве из Морского Экипажа. (Я надеялся, что в Московском полку не начнется потому, что бывший тут оного полка Бестужев, говорил, что за ним рота не последует, ибо он только два месяца ею командует).
Я вышел, однако ж, от Рылеева, в отчаянии; я ясно видел, что принятием на себя вида начальства, (хотя все распоряжения и были деланы Рылеевым, но от моего имени), и согласием, данным быт с бунтующими полками, я делаюсь виновником всего того, что последовать может; что рассуждениями моими с сими офицерами о средствах, каким образом все устроить, я подал им уверенность, что я от них не отстану, и тем, может быть, еще более их подвигнул, если они были готовы, или возбудил их, если они к тому не готовились. Укорял себя в том, что не представил им всего безумства такого намерения; терзаем совестию, мучим страхом грозящих бедствий, я видел, что, во всяком случае, и я погиб неизбежно; но решился, по крайней мере, не иметь еще того на совести, чтоб быть в рядах бунтовщиков. -
Присяги ожидали в 6 часов поутру, Рылеев сказал мне, что он рано уйдет в Морской Экипаж, тоска души моей не дала мне сна, я в 7 часов пошел осведомиться, где Рылеев, и нашел его дома; сердце мое отошло несколько, я надеяться стал, что все пройдет тихо, но не имел духа спросить его о Морском Экипаже.
В 9 часов я узнал, что уже Конная Гвардия присягнула и послал еще к Рылееву, просить его к себе, желая убедиться что он дома, и в самом деле, он приехал, тогда вновь отрада вошла в сердце мое, однако ж, я не спросил об Экипаже, сказал только, что, кажется, все тихо пройдет. Он был с Пущиным; сей же, выходя от меня, говорит: «однако ж, вы будете на площади, если будет что-нибудь?».
Я не имел духу сказать ни да ни нет, отвечал: «да что ж если две какие-нибудь роты будут что ж может быть? Кажется все тихо пройдет, уж многие полки присягнули». Я боялся, что если сверх моего чаяния и будет какое-нибудь возмущение, то за мной придут, почему и ушел из дому.
Из описанного мною здесь действия и помышлений моих, и из сказанного мной прежде об участии моем в гибельных происшествиях 14 декабря, ясно видно, что я не только главный, но, может быть, и единственный, виновник всех бедствий оного дня, и несчастной участи всех злополучных моих товарищей, которых я вовлек в ужаснейшее преступление и примером моим и словами моими. Я не только не заслуживаю ни малейшей пощады, но уверен еще, что только увеличением моего заслуженного наказания, должна быть облегчена участь всех несчастных жертв моей надменности; ибо я могу почти утвердительно сказать, что если б я с самого начала отказался участвовать, то никто бы ничего не начал. -
Я говорил о намерении моем, сохранить и посреди самого бунта и мятежа, тишину и спокойствие, но по оказавшемуся последствию, могу ли я теперь полагать, что я б в том успел, и не должен ли я, напротив, опасаться, что один раз войдя уже в толпу мятежников, я при случае сделался бы истинным исчадием Ада, каким-нибудь Робеспьером или Маратом. - Мысль ужасная! которая ежеминутно приводить меня в содрогание! Боже Милосердый! может ли величайшее раскаяние загладить таковое преступление!
Генерал-адъютант Бенкендорф
