Г.А. Невелёв
Андрей Евгеньевич Розен и его «Записки декабриста»
[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTY0LnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTcxMjAvdjg1NzEyMDUzNi8xZmE0ZDUvNkFLc1dfT1FWTkUuanBn[/img2]
«Записки декабриста» А.Е. Розена принадлежат к важнейшим историческим памятникам декабризма. Это одни из немногих декабристских мемуаров, в которых с такой полнотой и достоверностью рассказана судьба поколения людей 20-х гг. XIX в., ставших первыми русскими революционерами. Ненавидевшие деспотизм и рабство, мечтавшие о свободной России и потерпевшие жестокое поражение, они не примирились с постигшей их неудачей, не согнулись под тяжестью испытаний и, осознавая ответственность перед историей, оставили после себя значительное литературное наследие.
Андрею Евгеньевичу Розену складывавшимися жизненными обстоятельствами, казалось бы, с самого начала была уготована обычная судьба выходца из среды эстляндского дворянства: гвардейский офицер или чиновник на государственной службе, по выходе в отставку возвращающийся в свое родовое имение, где в занятиях хозяйством и в заботах о семье проходит остаток жизни. Он родился 3 ноября 1799 г. в семье эстляндского барона Е.О. Розена. До двенадцати лет воспитывался в доме родителей, а потом в Нарвском народном училище. В 1815 г. Розен был отвезен в Петербург и определен в 1-й Кадетский корпус, из которого был выпущен в апреле 1818 г. в чине прапорщика с назначением в л.-гв. Финляндский полк.
В военной службе Розен проявил себя добросовестным и умелым офицером. Он пользовался любовью и уважением нижних чинов, вызывал к себе дружеские чувства со стороны офицеров-однополчан и неизменно получал похвалу начальства. В 1820 г., опередив многих по службе, он был произведен в подпоручики и позднее назначен полковым адъютантом. Особенных успехов достиг он в строевой подготовке солдат.
«Казалось, - вспоминал Розен, - сама природа создала меня быть экзерцирмейстером, потому что эта наука не стоила мне ни труда, ни больших приготовлений, как большей части моих сослуживцев. Глаз, привыкший с малолетства к порядку и к симметрии, рост мой и телосложение, звучный голос, знание устава, а всего больше - любовь и привязанность ко мне солдат сделали из моей учебной команды одну из лучших». С такими «достоинствами и знаниями можно было в то время легко выйти в люди и получить значение».
В полку Розен сблизился с штабс-капитаном И.В. Малиновским и вскоре стал женихом одной из его сестер Анны Васильевны, или Annette. 19 апреля 1825 г. в полковой церкви в присутствии всех офицеров было совершено бракосочетание Розена, к этому времени уже поручика, и дочери первого директора Царскосельского лицея девицы Анны Васильевны Малиновской. Розены поселились на 3-й линии Васильевского острова, недалеко от казарм полка. Квартира была небольшая, «требования <...> были скромны», имелось лишь «одно желание взаимного счастья». Жизнь устраивалась вполне благополучно: Розен был удачлив в службе, обещавшей чины и награды, и в любви, обещавшей «беспрерывное счастье».
Розен был вовлечен в деятельность Северного тайного общества накануне восстания 14 декабря 1825 г. На следствии он решительно отрицал свою принадлежность к обществу. В Следственной комиссии по этому поводу было проведено специальное расследование, но никто из декабристов принадлежность Розена к тайному обществу не подтвердил. К.Ф. Рылеев на вопрос следствия о Розене ответил:
«Принадлежал ли к числу членов тайного общества поручик барон Розен, мне неизвестно. За несколько дней до 14 декабря был он у меня, и потом видел я его у князя Оболенского; но при нем говорено было только о средствах, как заставить солдат не присягать вновь; о цели же общества, т. е. чтобы сим случаем воспользоваться для перемены образа правления, я не упоминал, и потому я полагаю, что он в общество принят не был».
С.П. Трубецкой показал: «<...> не помню, чтобы я слышал его имя в числе членов общества». П.Г. Каховский сообщил следствию, что не знает Розена и ему «неизвестно, принадлежал ли он к тайному обществу». И.И. Пущин отвечал, что «Розен <...> к тайному обществу не принадлежит». Е.П. Оболенский утверждал: «Барон Розен членом общества принят не был и известился о существовании оного только 11 декабря, если Репин накануне ничего не объяснял ему, что мне неизвестно», и включал его в число посторонних обществу лиц, «известных о намерениях 14 декабря и принимавших участие в оном».
Штабс-капитан л.-гв. Финляндского полка Н.П. Репин сообщил следствию: «Утвердительно сказать, кем и когда поручик барон Розен был принят в общество, я не могу, <...> но предполагаю, что сие было почти в одно время со мною, то есть дня за два до происшествия. Особенных рассуждений о цели и намерениях общества он со мною лично не имел, но говорил один раз, что ему известно намерение многих не присягать и что он со своей стороны не отказывается сделать то же».
Таким образом, принадлежность Розена к тайному обществу осталась недоказанной, и правитель дел Следственной комиссии А.Д. Боровков в справке о нем писал, несколько смягчая, правда, в пользу Розена собранные на него показания: «Членом не был и о существовании тайного общества не знал, но пред 14 декабря находился у Рылеева и Оболенского, и при нем говорили о средствах поднять солдат».
В «Записках декабриста» Розен сообщает обстоятельства, при которых он узнал о тайном обществе и готовящемся восстании. 10 декабря 1825 г., вечером, он получил записку от Н.П. Репина, в которой тот просил «немедленно приехать к нему». Розен «тотчас поехал» и «застал его одного в тревожном состоянии». Н.П. Репин «в кратких и ясных словах изложил <...> цель восстания, удобный случай действовать для отвращения гибельных междоусобий».
Хотя на следствии Репин показал, что «в то же время слышал от Розена о том, что ему все сие известно. <...> Но, не зная, кто именно сообщил ему об оных, уличить его в том, что он есть действительно член общества, не могу», но, судя по всему, именно от Репина 10 декабря Розен впервые узнал если не о существовании тайного общества, то во всяком случае о его намерениях и «коренной» цели.
По свидетельству Е.П. Оболенского, «обязанность» Н.П. Репина, узнавшего о существовании общества еще в начале 1825 г. от П.Н. Свистунова, но привлеченного к его делам лишь за три дня до 14 декабря И.И. Пущиным, «состояла в том, чтобы в Финляндском полку произвесть то же самое, что и в других полках», т. е. «стараться распространить действия общества»: «О намерениях 14 декабря сообщено им было поручику барону Розену и еще нескольким офицерам, коих фамилий не упомню, которых, однако же, членами общества не принял».
По версии «Записок декабриста», в тот же вечер 10 декабря Розен с Н.П. Репиным поехали к К.Ф. Рылееву, куда «вскоре приехали Бестужевы и князь Щепин-Ростовский». По утверждению Д.А. Щепина-Ростовского, он был у К.Ф. Рылеева 11 декабря вместе с М.А. Бестужевым, штабс-капитаном В.Ф. Волковым и подпоручиком М.Ф. Кудашевым. М.А. Бестужев показал на следствии, что был у Рылеева вместе с Д.А. Щепиным-Ростовским 12 декабря. Однако по свидетельству А.А. Бестужева, М.А. Бестужев был у Рылеева 9 декабря, «назавтра он привез Щепина, а потом на другой день Волкова и князя Кудашева».
Итак, 10 декабря 1825 г. А. и М. Бестужевы и Д.А. Щепин-Ростовский действительно были у К.Ф. Рылеева, и, следовательно, свидетельство Розена в «Записках декабриста» о посещении им в тот день Рылеева справедливо. Н. П. Репин первоначально утверждал, что впервые был у Рылеева вечером 11 декабря и «до сего времени» с членами тайного общества «никакого знакомства не имел и ни они у меня, ниже я у них никогда прежде сего не бывал». Но после представленного ему Следственным комитетом свидетельства Е.П. Оболенского: «<...> 10 декабря вечером мы приехали к Рылееву <...>» - он изменил свои показания: «<...> бывши в первый раз у Рылеева (10 или 11-го числа в точности не упомню) и встретившись там с князем Оболенским <...>».
На следствии Розен показал, что приезжал к Рылееву только 11 декабря: «<...> в пятницу 11-го числа декабря <…> поехал я с штабс-капитаном Репиным навестить Рылеева. <...> Во время разговора приезжали Кавалергардского полка корнет Муравьев и офицер, мне незнакомый <...>». А.М. Муравьев писал: «10 или 11 декабря приехал я <С...> поздно вечером к господину Рылееву, где нашел я поручика барона Розена, лейб-гв. Финляндского полка, и другого офицера того же полка, но мне неизвестного» (т. е. Н. П. Репина. - Г.Н.).
И А.М. Муравьев и Розен в своих показаниях следствию сообщали, что у Рылеева они были накануне совещания у Оболенского, которое состоялось 12 декабря. Таким образом, документально подтверждаются и сведения «Записок декабриста» и показания Розена на следствии. Обе версии являются, очевидно, равнодостоверными: Розен был у Рылеева и 10 и 11 декабря.
Сопоставление свидетельств позволяет восстановить события этих дней. 10 декабря, утром или днем, на совещании у К.Ф. Рылеева С.П. Трубецкой известил присутствовавших, «что по всему видно, что император отказывается от престола». После этого все разъехались по полкам «приготовить членов к действию в случае новой присяги и стараться распространить действия общества в полках».
Е.П. Оболенский и И.И. Пущин отправились в л.-гв. Финляндский полк. Оболенский заехал к полковнику А.Ф. Моллеру и полковнику А.Н. Тулубьеву, а Пущин к Н.П. Репину «с тем, чтобы узнать, нет ли надежды, что Финляндский полк не присягнет». И.И. Пущин объявил Н.П. Репину, «что есть намерение воспользоваться днем присяги для произведения предположенного переворота, а для подробнейшего узнания привез его к Рылееву». Там они застали вернувшегося раньше Е.П. Оболенского и С.П. Трубецкого. Пущин вскоре уехал.
Репин «остался и говорил с князем Трубецким». Из последующего разговора с Рылеевым Репин «удостоверился о действительном существовании общества, о намерениях оного на 14 декабря. Однако Рылеев Репина в тайное общество не принимал, полагая, что его привез Пущин «уже как члена». По словам Е.П. Оболенского, Н.П. Репин попросил его приехать к нему на другой день, «дабы увидеться с офицерами и более утвердить их в намерении общества, им известном».
По свидетельству Репина, Оболенский сам вызвался быть у него. Возвратившись к себе вечером, Репин послал записку Розену. «Это было в 8 часов». Открыв ему план и цели тайного общества, Репин «просил <...> содействия». По свидетельству Репина, Розен «был на сие согласен». Затем они отправились к К.Ф. Рылееву, к которому вскоре приехали А. и М. Бестужевы и Д.А. Щепин-Ростовский.
11 декабря Розен был у Н.П. Репина на совещании офицеров л.-гв. Финляндского полка, на котором выступил Е.П. Оболенский. По словам Оболенского, он получил согласие офицеров полка на «их содействие к сей цели». По показанию Розена, в конце совещания Оболенский сказал: «Что мы не одни в сем согласны, могу вам доказать завтра, приезжайте ко мне один или двое и убедитесь, увидя офицеров других полков».
Однако Е.П. Оболенский рассказывал об этом несколько иначе: «Барон Розен представил мне, что они, жертвуя всем для пользы отечества в столь важном случае, каков ныне предстоит, желают быть сколь возможно более уверенными в содействии прочих членов, и потому предложил мне собрать по одному члену от всех полков, которые согласны действовать к общей цели, для общего совещания. Я согласился на его предложение и назначил ему быть на другой день у меня».
«Князь Оболенский, - показывал Розен на следствии, - тотчас уехал, прочие, напившись чаю, разъехались скоро». После совещания Розен и Репин отправились к К.Ф. Рылееву, к которому «во время разговора» приезжали А.М. Муравьев и офицер, «одетый в сюртук с красным воротником». По свидетельству Розена, совещание у Репина началось в пять вечера; по словам Оболенского, он там «просидел два часа». Следовательно, Розен и Репин могли поехать к Рылееву в восьмом часу вечера.
12 декабря Розен и подпоручик А.И. Богданов в качестве представителей л.-гв. Финляндского полка присутствовали на совещании у Е.П. Оболенского. На этом совещании была объявлена политическая программа тайного общества, был принят план восстания и «постановлено» о дальнейших мерах по «основанию нового правления». По свидетельству Розена, «все из присутствовавших были готовы действовать, все были восторженны, все надеялись на успех». По словам Е.П. Оболенского, «всякой из членов представлял большую или меньшую возможность, которую каждый имел поднять роты и действовать на солдат».
Розен, впрочем, сказал К.Ф. Рылееву и Е.П. Оболенскому, что привести войска на Сенатскую площадь могут только полковой или батальонные командиры. «Так пусть офицеры одни, верные государю своему, явятся на площадь», - возразили они, а на вопрос мой: «Что будет там со стадом без пастыря?» - ответили мне: «Все там будет, увидите и узнаете». В «Записках декабриста» этот эпизод совещания у Оболенского изложен несколько иначе: «Принятые меры к восстанию были неточны и неопределительны, почему на некоторые мои возражения и замечания князь Оболенский и Булатов сказали с усмешкою: «Ведь нельзя же делать репетиции!».
Возражения Розена привели в смущение некоторых присутствовавших, в том числе Д.А. Щепина-Ростовского, который, по свидетельству А.А. Бестужева, «начал колебаться». К.Ф. Рылеев «решительно объявил им, что они собрались ныне для того более, чтобы взаимным честным словом обязаться быть на площади в день присяги с тем числом войск, которое каждый может привести, в противном случае находиться на площади самому. <С...> Все, прекратя разговор, обязались честным словом действовать сообразно сему и разъехались».
Очевидно, именно в этот момент, под конец совещания, к Розену подошел поразивший его «совершенным самоотвержением» К.Ф. Рылеев и «спросил <...> наедине! можно ли положиться наверно на содействие» л-гв. Финляндского полка, и когда Розен «представил ему все препятствия, затруднения, почти невозможность, то он с особенным выражением в лице и в голосе сказал <С...> «да, мало видов на успех, но все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды».
После совещания Розен сразу поехал к Репину, пересказал ему «слышанное и виденное», а на другой день, в воскресенье 13 декабря, сообщил то же полковнику А.Н. Тулубьеву и другим офицерам, пришедшим навестить его по случаю полкового праздника. «На вопрос их, как следует поступить тому, кто в день восстания будет в карауле», Розен ответил «положительно и кратко, что тот для общей безопасности и порядка должен держаться на занимаемом посту».
13 декабря, во второй половине дня, Н.А. Бестужев и К.Ф. Рылеев поехали в казармы Финляндского полка к Н.П. Репину, у которого хотели «узнать об успехе сделанного ему поручения преклонить офицеров своего полка не делать новой присяги», разыскали его на квартире сестры и привезли к Н.А. Бестужеву. К.Ф. Рылеев и Н.А. Бестужев «начали убеждать Н.П. Репина, чтобы он употребил все усилия к склонению офицеров своего полка не делать новой присяги».
Н.П. Репин, «хотя представил несколько отговорок, что он сказывается больным и потому не может выйти к фрунту, сверх того, что рота его стоит в деревне, но со всем тем обещал действовать на офицеров, сколько будет в его возможности», но добавил: «Моллер и Тулубьев, который еще поутру с энтузиазмом дал свое слово, оба отказываются: Моллер по своим расчетам, Тулубьев - следуя ему. Я не могу ручаться ни за одного солдата».
После разговора с Н.П. Репиным К.Ф. Рылеев уехал, дав слово возвратиться вечером и известить «об окончательных намерениях к завтрашним действиям». В десять вечера Рылеев приехал с Пущиным и объявил, что «в завтрашний день, при принятии присяги, должно поднимать войска, на которые есть надежда <...>».
К вечеру 13 декабря офицерам л.-гв. Финляндского полка разослали уведомления «о назначении следующего дня к принятию присяги». Ночью Розену принесли приказ прибыть к полковому командиру в 8 часов утра. Розен не стал скрывать от жены предстоящих опасностей - он «мог ей совершенно открыться - ее ум и сердце все понимали». Командир полка Н.Ф. Воропанов приехал в девять утра и прочел собравшимся у него на квартире офицерам письмо Константина к Александру I с отречением, манифест 16 марта 1823 г. о передаче прав на престол вел. кн. Николаю Павловичу, два письма Константина от 26 ноября 1825 г. с «повторным» отречением и манифест 12 декабря 1825 г. о восшествии на престол Николая I.
Розен выступил вперед и сказал:, «Если все <...> письма и бумаги верны с подлинниками, в чем не имею никакой причины сомневаться, то почему 27 ноября не дали нам прямо присягнуть Николаю?». Однако попытка Розена задержать приведение полка к присяге не была успешной и не получила поддержки других офицеров. 1-й батальон полковника А.Н. Тулубьева (кроме взвода Розена, который накануне держал караул в Галерной гавани и еще не успел смениться) присягнул в казарме. 2-й батальон полковника А.Ф. Моллера в девять утра занял караулы по второму отделению - от Зимнего дворца до Адмиралтейства.
Из казарм Розен отправился в Зимний дворец к разводу 2-го батальона, назначенному на десять утра, и по пути заехал к Н.П. Репину (по причине болезни не находившемуся на службе) с известием, что «читали манифест» и полк присягнул. Возвратившись домой, Розен нашел записку К.Ф. Рылеева, который извещал, что его ожидают в казармах л-гв. Московского полка. В «Записках декабриста» Розен пишет: «Было 10 часов утра, лошади мои стояли запряженные. Взъехав на Исаакиевский мост, увидел густую толпу народа на другом конце моста, а на Сенатской площади каре Московского полка. Я пробился сквозь толпу, прошел прямо к каре, стоявшему по ту сторону памятника, и был встречен громким «ура!».
В связи с преобладанием источников, указывающих другое время прихода л.-гв. Московского полка на Сенатскую площадь - около 11 часов утра, М.В. Нечкина отмечает: «Необходимо ввести небольшую поправку к свидетельству Розена о том, что он в десять часов утра выехал из дому и с Исаакиевского моста уже увидел построенное каре. Розен не мог ехать почти час от Финляндских казарм, где квартировал, разве что он задержался дорогой или ехал из какого-либо другого места».
Ошибка мемуариста очевидна. На следствии Розен показал следующее: «Во втором часу оделся, чтобы ехать во дворец к назначенному выходу. В сие время приехал ко мне подпоручик Базин, говоря, что на площади множество войска и народу. Я в полной форме поехал с ним. Доезжая до конца моста, нельзя было дальше ехать от тесноты. Мы соскочили из саней, не знаю, куда пошел подпоручик Базин, но я, видя на площади войско с знаменами, вошел в ближайшее каре л[ейб]-г[вардии] Московского полка <...>». Замечание «во втором часу» в этом свидетельстве следует читать как «в одиннадцатом часу», так как точкой отсчета времени в данном случае для Розена было 9 часов утра, когда полковой командир объявил офицерам полка о восшествии на престол нового императора.
И подпоручик И.А. Базин приехал к Розену в тот момент, когда тот готовился ехать во дворец «к выходу», т. е. к торжественному молебствию, первоначально назначенному на 11 часов утра. Неверное указание времени выезда Розена из дому в «Записках декабриста»: «было 10 часов утра» - объясняется тем, что изложение событий дня 14 декабря сдвинуто здесь на один час раньше. Так, начиная рассказ о дне восстания, Розен сообщает в своих мемуарах: «<…> всем офицерам велено было собраться в квартире полкового командира в 7 часов утра», тогда как в действительности офицеры полка были собраны на квартире Н.Ф. Воропанова в 8 часов утра.
Итак, в 11 часов утра Розен отправился на Сенатскую площадь, пробился сквозь толпу, «вошел» в каре л.-гв. Московского полка «и был встречен громким «ура!». В рапорте командира л.-гв. Финляндского полка Н.Ф. Воропанова этот эпизод изложен так: «Поручик Розен при первом появлении Московского полка рот приехал на санях и бросился в каре, где пробыл не более пяти минут». Здесь Розен увидел Д.А. Щепина-Ростовского, М.А. Бестужева и И.И. Пущина. На вопрос Розена, где Трубецкой, Пущин ответил: «Пропал или спрятался; если можно, то достань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв».
И.И. Пущин уже знал о положении в л.-гв. Финляндском полку от Н.П. Репина, который, получив от Розена известие о том, что присяга в полку прошла успешно, сразу отправился на Сенатскую площадь. Пущин видел Репина около каре и, расспросив, что делается в л.-гв. Финляндском полку, по свидетельству А.А. Бестужева, сказал, «чтобы он без солдат и не являлся». Н.П. Репин уехал, «обнадеживая, что это будет».
Когда Розен приехал в казармы полка, где находился 1-й батальон и куда только перед тем вернулся из караула его стрелковый взвод, Репин был уже там. Розен вбежал первый во двор казарм и закричал: «Выходи!» Потом прошел по всем ротам, приказал солдатам одеться, вложить кремни, взять патроны и выстроиться на улице, «говоря, что должно идти на помощь нашим братьям».
Офицерам Розен сказал, «что был в каре возмутившихся, что все полки идут к площади и что нам должно туда идти». Командир 1-го батальона полковник А.Н. Тулубьев «согласился». Прибывшие к этому времени бригадный командир генерал-майор Е.А. Головин, получивший соответствующий приказ от командующего Гвардейским корпусом генерал-лейтенанта А.Л. Воинова, и генерал-адъютант Е.Ф. Комаровский, посланный Николаем I за батальоном, повели выстроившуюся поротно колонну на Сенатскую площадь.
На середине Исаакиевского моста батальон остановили и приказали зарядить ружья. В этот момент у Розена был план пробиться сквозь стоявший впереди карабинерный взвод и роту преображенцев под командой капитана П.Н. Игнатьева, занявшую всю ширину моста со стороны Сенатской площади. Сделать это было вполне возможно. В своих солдатах Розен был уверен. Во время движения колонны от казарм полка к мосту Розен убеждал их «не идти против бунтовщиков». Первый карабинерный взвод, стоявший впереди и явно не желавший двигаться дальше (что впоследствии и выявилось), под давлением сзади расступился бы.
Пройти через первую роту л.-гв. Преображенского полка, заграждавшую проход от Исаакиевского моста на площадь, также не составило бы большого труда. Так, эта рота чуть позднее пропустила на площадь пришедших по льду Невы лейб-гренадер поручика А.Н. Сутгофа, причем, по свидетельству командира роты капитана П.Н. Игнатьева, «когда лейб-гренадеры отдельными командами, всходя с Невы, беспрепятственно бежали возле на присоединение к своим, чтоб стать в ряды мятежников, солдаты роты его величества приподнимали их сумы и, удостоверяясь по их тяжести, что полное число боевых патронов в них заключалось, острились между собою, уверяя, что их пули не попадут». Преображенцы были настроены по отношению к восставшим весьма миролюбиво, а «из мятежнической толпы высылали к роте неоднократно нижних чинов л.-гв. Московского полка для переговоров».
Так же были настроены и финляндцы. Сохранилось свидетельство чиновника Н.С. Щукина, находившегося 14 декабря на Сенатской площади и видевшего солдат 2-го батальона л.-гв. Финляндского полка, державших караул на Сенатской гауптвахте: «<...> на углу дома Кусовникова подле канавы мимо меня прошли солдаты, сменившиеся с Сенатской гауптвахты. «Кричите, ребята, - сказал один из них московским, - вот мы отобедаем и придем пособлять вам. Кричите!»
Однако Розен отказался от своего первоначального плана. Он убедился в том, что «восстание не имело начальника» и не было «единства в предприятии», и не хотел «напрасно жертвовать людьми». Но, «не будучи в состоянии оставаться в рядах противной стороны», Розен принял вполне оправданное с военной точки зрения решение - остановить свой взвод и шедшие за ним три роты полка и перекрыть таким образом продвижение правительственных войск по Исаакиевскому мосту на Сенатскую площадь.
В тот момент, когда генерал-адъютант Е.Ф. Комаровский и генерал-майор Е.А. Головин скомандовали батальону: «Вперед!» - взвод Розена по приказу своего командира громко повторил: «Стой!» Стоявший впереди карабинерный взвод «тронулся с места в большом замешательстве», но капитану А.С. Вяткину удалось вывести его на площадь.
Командир третьей роты капитан Д.Н. Белевцов отвел свою роту назад по мосту и затем по льду Невы вышел с ней к Английской набережной. В показаниях следствию Розен писал, что на вопрос генерал-адъютанта Е.Ф. Комаровского, «отчего они не следуют за первым взводом», его «взвод отвечал: «Мы не знаем, куда и на что нас ведут. Ружья заряжены, сохрани бог убить своего брата, мы присягали государю Константину Павловичу, при присяге и у обедни целовали крест!»
По воспоминаниям самого Е.Ф. Комаровского, взвод Розена ему отвечал: «Мы не присягали, худого ничего не делаем, по своим стрелять не будем». Когда генерал-майор Е.А. Головин «приказал людям идти вперед, то несколько голосов из фронта отозвались: «Да куда же вы нас ведете? Это наши» - «Они бунтовщики». - «Если они бунтовщики, то мы их перевяжем; зачем нам стрелять по своим; да мы еще не присягали новому государю».
Когда стрелковый взвод первой карабинерной роты л.-гв. Финляндского полка остановился на середине Исаакиевского моста, отмечает Розен в «Записках декабриста», «был уже второй час пополудни», следовательно, третий час. С этого момента и до первых выстрелов картечью по восставшим в начале пятого «с лишком два часа» стоял Розен «неподвижно, в самой мучительной внутренней борьбе, выжидая атаки на площади, чтобы поддержать ее тремя с половиною ротами», готовыми следовать за ним повсюду. «Решение Розена остановить полк на мосту, - отмечает М.В. Нечкина, - требовало сильной воли и ясного сознания необходимости помочь восставшим. Так действия этого «нечлена» тайного общества стали элементом существенной помощи восставшим <...>».
Н.П. Репин предвидел положение, в котором оказался во время восстания Розен, когда накануне, 13 декабря, говорил К.Ф. Рылееву; «Во всем полку один только Розен отвечает за себя, но я не знаю, что он будет в состоянии сделать». В каре восставших знали о событиях на Исаакиевском мосту. По показанию солдат взвода Розена, Н.П. Репин «подходил к ним и одобрял их поведение», а унтер-офицер Ф. Волков, стоявший в карауле на Сенатской гауптвахте, видел, как он потом «несколько раз ходил на Петровскую площадь к сборищу мятежников и опять назад возвращался».
Поведение Розена 14 декабря не вызвало сомнения ни у кого из декабристов и было ими понято правильно. Так, И.Д. Якушкин отмечал в своих «Записках»: «Поручик Розен, честнейший немец и во всем преданный товарищ, не пришел, однако, на площадь; может быть, он надеялся, оставшись при полку, действительнее споспешествовать начатому предприятию своих товарищей». Лишь Д.И. Завалишин в 1881 г. в своей неопубликованной статье «Событие 14 декабря 1825 года и беспристрастное суждение о нем» писал:
«Нельзя также не сделать здесь заметки относительно одного показания барона Розена, что он не повел Финляндский полк на присоединение к восставшим оттого, что считал дело проигранным, но тем же оправдывались и другие, даже в таких полках, где было и много членов общества. Таким образом, вместо того, чтобы делать дело как следует, соответственно тому предприятию, в котором участвовали, все самовольно распоряжались по своему усмотрению, и дело было проиграно оттого, что думали наперед уже, что оно проиграно, и ничего не делали, чтоб его выиграть».
К исходу пятого часа восстание было разгромлено. Розен попросил подошедшего к взводу Репина навестить жену и «успокоить на его счет», развернул свой взвод (пропустив мимо два эскадрона конногвардейцев), провел его по мосту на Васильевский остров и поставил возле манежа 1-го Кадетского корпуса. В это время к взводу подъехал генерал-адъютант А.Х. Бенкендорф. В его воспоминаниях этот эпизод описан весьма карикатурно:
«Рота, остановившаяся близ 1-го Кадетского корпуса и чувствовавшая за собою наибольшую вину, хотела также занять свое место в строю и идти с прочими, но, знав уже о ее поведении во время бунта, я приказал ей построиться особо и объявил, что честь принести присягу новому императору, от которой она отказалась утром, ей должно заслужить отыскиванием преступников и приведением их ко мне обезоруженными. Рота тотчас повиновалась этому приказанию и побежала ловить участвовавших в бунте».
В действительности все обстояло несколько иначе. Когда собрался весь батальон и приехал полковой священник Н.В. Музовский, Розену приказали отойти от взвода. «Солдаты сомкнулись в круг, священник стал их расспрашивать и готовить к присяге». Тогда Розен «быстро ворвался в круг и громко, во всеуслышание объявил священнику, что солдаты мои ни в чем не виноваты, они слушались своего начальника». Взвод Розена присягнул, и его «назначили занять Андреевский рынок и караулить тамошний небольшой гостиный двор». Утром следующего дня Розен сменился в карауле и на два часа приехал домой.
По версии «Записок декабриста», он был арестован 15 декабря рано утром, по следственным показаниям - «в 4 часа пополудни». Первоначально содержался в караульном помещении л.-гв. Кавалергардского полка, затем на дворцовой гауптвахте, а 5 января 1826 г. помещен в каземат № 13 Кронверкской куртины Петропавловской крепости.
В следственном деле Розена - материалы двух допросов. Первый допрос снял 22 декабря генерал-адъютант В.В. Левашов в присутствии Николая I. Розен отвечал на «вопросные пункты» осторожно и уклончиво. Он «не мог сказать всю правду, не хотел назвать никого из членов тайного общества и из зачинщиков 14 декабря».
Он объявил, что «обществу тайному не принадлежал» и «никаких слухов насчет 14-го числа» и о замыслах «бунтовщиков» не слышал; происшествие на Исаакиевском мосту днем 14 декабря во время продвижения 1-го батальона л.-гв. Финляндского полка на Сенатскую площадь для участия в подавлении восстания объяснял тем, что его взвод не был приведен к присяге новому императору и, оставшись верен присяге Константину, отказался идти вперед.
Его действия как командира взвода - остановка тронувшихся было вперед унтер-офицера и двух рядовых - были вызваны только опасением, «чтоб сие не привело неустройства всему взводу».
И еще один раз, вечером 8 января 1826 г., Розен был допрошен в Следственном комитете. Ему вновь были заданы вопросы о его принадлежности к тайному обществу, но он решительно подтвердил ранее данные им показания:
«а) Никогда и никем не был принят в тайное общество, никогда никакому не принадлежал и потому никого в какое-либо тайное общество принять не мог.
b) Никогда не имел никаких побуждений, чтоб вступить в тайное общество.
с) Не знавши сего общества, не знал и цели его, ни средства к достижению оной».
Полученные от комитета 9 января 1826 г. «вопросные пункты» для письменного ответа убедили Розена, что следствие предупреждено во многих отношениях и что скрывать" свои действия в день 14 декабря нет смысла. В своих письменных показаниях Розен описал их довольно подробно и, в частности, сообщил, что после того, как от взвода отъехал Е.Ф. Комаровский, «хотели идти вперед унтер-офицеры Кухтиков и Степанов и четыре человека с правого фланга», он «подбежал к этим людям, возвратил их на свои места, угрожая заколоть шпагою того, кто тронется с места».
Когда до взвода начали долетать пули и «люди было осадили», он «их остановил, говоря: «Стой смирно и в порядке, вы оттого не идете вперед, что верны присяге, данной государю, так стой же; я должен буду отвечать за вас; я имею жену беременную, имение, следовательно, жертвую гораздо большим, чем кто-либо, а стою вперед вас; пуля, которая мимо кого просвистела, того не убивает».
Сложнее было дать ответ на «вопросный пункт», «кто именно из членов, где и в какое время имел совещание о возмущении 14 декабря», и при этом не назвать и не подвергнуть опасности никого из принимавших участие в совещаниях 11 декабря у Н.П. Репина и 12 декабря у Е.П. Оболенского.
Умело составленные Розеном ответы были причиной одной только очной ставки между ним и подпоручиком л.-гв. Финляндского полка А.И. Богдановым, состоявшейся 24 апреля 1826 г. Розену удалось убедить следствие, что хотя А.И. Богданов и присутствовал 12 декабря у Е.П. Оболенского, но в совещании практически не участвовал и «во время разговора уехал». На этом следствие для Розена закончилось. Позднее, в «Записках декабриста» он мог с удовлетворением отметить: «Я был так счастлив, что никто за меня даже не был арестован, никто из моих солдат не был наказан, ни удален на Кавказ».
19 июня 1826 г., когда процесс по делу декабристов подходил к концу, у Розена родился сын, названный в честь дедушки, отца декабриста, Евгением, или сокращенно по отголоску Энни. 12 июля 1826 г. был объявлен приговор. Верховный уголовный суд признал Розена виновным в том, что он «лично действовал в мятеже, остановив свой взвод, посланный для усмирения мятежников». Розен был отнесен судом к пятому разряду «государственных преступников» и приговорен к «ссылке в каторжную работу на 10 лет, а потом на поселение». Николай I утвердил приговор Верховного уголовного суда Розену без изменений. Высочайшим указом от 22 августа 1826 г. было повелено «оставить его в работе на шесть лет, а потом обратить на поселение в Сибирь».
3 февраля 1827 г. во время последнего свидания в крепости Розен умолял жену не следовать за ним, пока сын «не укрепится после прорезывания зубов, пока не заговорит, не будет тверд на ногах, чтобы мог перенести и дальний путь и неизвестное жилье». Через два дня, вечером 5 февраля, Розена заковали в ножные кандалы, и фельдъегерская тройка зимней петербургской ночью увезла его на каторгу в читинскую тюрьму.
Комендант Петропавловской крепости генерал-адъютант А.Я. Сукин в тот же вечер доложил военному министру генералу от инфантерии А.И. Татищеву: «<...> сего 5 февраля пополудни в 11 часов для препровождения по назначению сданы присланному <С…> из инспекторского департамента Главного штаба его императорского величества фельдъегерю Яковлеву с жандармами» «государственные преступники» Розен, Н.П. Репин, М.Н. Глебов и М.К. Кюхельбекер.
Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге, ставшее историческим символом декабризма как революционного явления, было высшей и заключительной точкой развития декабристского движения и одновременно началом новой жизни участников тайных обществ, наполненной иными духовными ценностями и особым историческим смыслом. Во время политического процесса, в долгие годы заточения и изгнания узники постигали подлинный исторический смысл событий, приведших их в «каторжные норы» Сибири. Декабристы все более осознавали себя как исторических деятелей, провозгласивших идеи, рожденные эпохой.
«В разговорах, - вспоминал И.Д. Якушкин, - очень часто речь склонялась к общему делу, и, слушая ежедневно часами рассказы, сличая эти рассказы и поверяя их один другим, с каждым днем становилось все более понятным все то, что относилось до этого дела, все более и более пояснялось значение нашего общества, существовавшего девять лет вопреки всем препятствиям, встречавшимся при его действиях; пояснялось также и значение 14 декабря, а вместе с тем становились известными все действия комитета при допросе подсудимых и уловки его при составлении доклада, в котором очень немного лжи, но зато который весь не что иное, как обман».
Осознание декабристами исторического значения своей революционной борьбы приводило их к убеждению в том, что и в Сибири, в условиях каторги они «призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили». Свою важнейшую обязанность декабристы видели теперь в том, чтобы сохранить истину, опровергнуть ложь правительственных сообщений, донести до современников и потомков правду о 14 декабря 1825 г. «Всякая преследуемая истина, - писал А.М. Муравьев, - есть сила, которая накопляется, есть подготовляемый день торжества». Стремление «огласить правду» и подготовить «день торжества» истины было главным стимулом литературной деятельности узников сибирской каторги.
По свидетельству Д.И. Завалишина, замысел создания коллективной «истории 14 декабря» возник еще в читинской тюрьме, вероятно, в 1828 г. Для этого была создана специальная комиссия, приступившая к собиранию исторических материалов. В Чите и Петровском Заводе многие декабристы писали воспоминания, в большинстве своем до нас не дошедшие.
Из декабристских мемуаров, написанных во время сибирской каторги, известно «Воспоминание о Рылееве» Н.А. Бестужева, которое считается самым ранним и единственным дошедшим до нас мемуарным произведением, созданным, по словам М.К. Азадовского, «не в одиночестве, не в тиши дарованного судьбой последнего уединения», но возникшим в декабристской среде и подвергшимся «предварительной критике и проверке декабристского коллектива».
К числу «каторжных» мемуаров следует, очевидно, отнести и «Записки декабриста» Розена. «Я составил краткие очерки или таблицы моих записок, - отмечал он, - в 1828, 1829, 1830-х годах, начал писать их подробно в сороковых годах и снова переписал и дополнил их с наступлением 1866 года». В отличие от большинства мемуаров участников тайных обществ, написанных в Сибири или после амнистии и ретроспективно отразивших взгляд на события 14 декабря в какой-то момент или период жизни их авторов, «Записки декабриста» создавались около 40 лет.
Их начал писать в читинской тюрьме молодой человек, оказавшийся причастным к важнейшему событию русской истории первой половины XIX в., и завершил умудренный жизнью старик, переживший многих своих соузников и в 70-80-е гг. явившийся одним из «последних декабристов», хранителем их наследства. «Записки декабриста» создавались, таким образом, не как воспоминание о прожитой жизни, а как хроника происходящей жизни, как записки и размышления современника.
Идейные судьбы участников тайных обществ и декабризм как революционное движение и идеологическая система развивались не синхронно. Декабристы к моменту 14 декабря находились на разных этапах своего развития, различались по степени и формам проявления революционности, но их объединял характер революционности, тип личности и тип социального поведения. В отличие от таких мемуаристов, как М.А. и Н.А. Бестужевы, Е.П. Оболенский, И.И. Пущин, С.П. Трубецкой, И.Д. Якушкин и другие, сыгравших выдающуюся роль в декабристском движении, Розен был представителем так называемых рядовых декабристов, становление революционной личности которых началось незадолго до 14 декабря 1825 г.
Розен был «рядовым» и в этом смысле глубоко типичным декабристом, индивидуальная судьба которого, при всей кажущейся случайности его принадлежности к декабристским обществам и ограниченном участии в восстании на Сенатской площади, отразила историю жизни и идейной эволюции значительного числа малоизвестных или даже безвестных участников движения. Именно о них писал К.Ф. Рылеев в своих; «собственноручных показаниях», данных вечером 14 декабря 1825 г. в Зимнем дворце: «Открыв откровенно и решительно, что мне известно, я прошу одной милости - пощадить молодых людей, вовлеченных в общество, и вспомнить, что дух времени такая сила, пред которою они не в состоянии были устоять».
Поручик л.-гв. Финляндского полка, вовлеченный событиями бурного времени междуцарствия в деятельность тайного общества и ставший участником восстания на Сенатской площади скорее в силу внешних обстоятельств, чем по внутреннему революционному убеждению, Розен стал декабристом в полном смысле этого слова уже после 14 декабря, оказавшись в обстановке «споров, прений, рассказов», в «кипучем водовороте духовной жизни», которая, по свидетельству М.А. Бестужева, царила в казематах читинского острога и Петровского Завода. Каторга явилась для Розена, как и для многих других его соузников, «школой и основой <...> умственного и духовного воспитания».
Если дух времени, слабо осознанные оппозиционные настроения и стремительный порыв благородных чувств, основанных на глубоко усвоенных представлениях о чести, дружбе и незыблемости данного слова, привели Розена в ряды заговорщиков, определили его участие в восстании и его поведение во время процесса по делу 14 декабря, то декабристская среда Читы и Петровского Завода помогла Розену, говоря словами Н.А. Добролюбова, «удержаться сознательно на той высоте, на которую его поставило непосредственное чувство».
Позднее, в 1868 г., Розен говорил лейпцигскому журналисту Ю. Экардту, «что осознание того, что страдаешь во имя высокой цели в обществе благороднейших людей, облегчает тяжелые испытания ссылки и что он охотно вернулся бы в тюрьму холодной Читы, если бы смог вернуть своих старых, давно умерших друзей. Никогда, - добавил он взволнованно, - не был я в лучшем обществе». Эта мысль пронизывает главы «Записок декабриста», посвященные сибирской каторге и ссылке.
Розен узнал историю движения, к которому примкнул лишь за несколько дней до восстания, и близко познакомился с виднейшими деятелями тайных обществ в тюремных казематах, где, по словам В.С. Толстого, «все, не стесняясь, рассуждали и подробно рассказывали друг другу как о жизни тайных обществ, так и обо всех подробностях, случившихся при снятии показаний в Следственной комиссии». Потребность осмыслить происшедший в его жизни переворот и «по истине выставить сущность исторического факта» 14 декабря заставила Розена взяться за перо.
Понимая, что является участником и очевидцем важнейших исторических событий, он поставил целью жизни собрать и сделать достоянием потомков достоверные «сведения о стремлениях и об участи его друзей и товарищей», «совестливым образом передать то, что <...> сам испытал, видел и слышал и что почерпнул из самых верных источников». Отправляясь из тюрьмы Петровского Завода на поселение в Курган в 1832 г., он написал на портрете, выполненном с него Н.А. Бестужевым: «Воспоминание есть единственный рай, из которого ни в коем случае нет изгнания. Андрей Розен».
