Фердинанд Вольф
Н. Кирсанов
Крайне сложной и во многом противоречивой натурой был врач-декабрист Фердинанд (Христиан) Богданович (Бернгардович) Вольф. С одной стороны, он пользовался безграничной любовью и сердечной привязанностью тех, кого он, как «искусный врачеватель» пользовал во время тяжёлых болезней, с другой, многие современники (Ф.Ф. Вадковский, Л.Ф. Львов и др.), рисовали его как интригана и сплетника.
Оказавшись в Сибири, не имевший влиятельных и обеспеченных родственников, Вольф, тем не менее, не нуждался ни в чём. Сыграло свою роль и прекрасное образование, полученное вначале в космодамианском пансионе при новой лютеранской церкви в Москве, затем в московском отделении Медико-хирургической академии. Играло свою роль и отсутствие в Сибири, говоря современным языком, дипломированных специалистов.
А ещё, во многом, касаемо благополучного его существования на каторге и в ссылке споспешествовала забота богатой и влиятельной в столичных кругах Екатерины Фёдоровны Муравьёвой, урождённой баронессы Колокольцовой, матери декабристов Александра и Никиты Муравьёвых. Помимо регулярной материальной помощи, граничившей порой с анекдотичностью (так, с Л.Ф. Львовым Екатерина Фёдоровна послала однажды сыновьям помимо денег... 5 яблок, которые зимой, конечно, сразу же испортились), она добивалась необходимых назначений, переводов, в том числе и для доктора Вольфа. Посылала ему медицинскую литературу и ходатайствовала о дозволении заниматься частной медицинской практикой.
С момента выхода на поселение в 1835 году и до конца своих дней, Ф.Б. Вольф проживал совместно с братьями Муравьёвыми. Вначале в Урике Иркутской губернии, а затем, после смерти Никиты Михайловича Муравьёва, последовавшей 28 апреля 1843 года, добился, посредством Екатерины Фёдоровны, перевода в Тобольск, где с 1845 года поселился в доме Александра Михайловича Муравьёва.
Помимо медицинского пользования братьев Муравьёвых, Вольф считал себя вправе принимать живое участие и в их личной жизни. В декабристской мемуарной литературе есть немало тому примеров. Причём такое проявление заботы и преданности стало заметным лишь на каторге в Чите, а затем в Петровском заводе. Дело в том, что до событий декабря 1825 года, Вольф с семейством Муравьёвых «сносился» лишь поверхностно. Он был знаком с Ф.Ф. Вадковским, двоюродным их братом, ибо тот, равно как и Вольф, состоял членом Южного общества.
С Никитой Муравьёвым он мог бы повстречаться на полях сражений во время заграничных походов русской армии в 1813-1814 гг., но не случилось, ибо последний находился в действующей армии, а Фердинанд Богданович «добровольно находился для помощи раненым в Касимовском военно-временном госпитале».
Уже позднее, принятый П.И. Пестелем в Союз благоденствия, Вольф пару раз встречался с Н.М. Муравьёвам на конспиративных совещаниях, но дружеских, тёплых отношений в тот период между ними не завязалось. Вольф состоял штаб-лекарем при главнокомандующем Второй армией П.Х. Витгенштейне, ставка которого располагалась в Тульчине, а Н.М. Муравьёв проживал преимущественно в Петербурге, а после женитьбы, в орловском имении родителей супруги.
С младшим Муравьёвым, Александром Михайловичем, Вольф познакомился только в в 1827 году в Читинском остроге. Поразительно, но несмотря на значительную разницу в возрасте, почти в восемь лет, Муравьёв и Вольф стали неразлучными друзьями. Многим это казалось странным. На фоне умного, высокообразованного «светила медицины» Вольфа, Александр Муравьёв, с его индифферентным выражением лица, лёгким заиканием, склонностью к полноте и главное «недалёкостью склада ума», выглядел, мягко говоря, блекловато. «У него много доброго, много благородного, но, должно прибавить, и много глупого», - писал Ф.Ф. Вадковский.
Кроме того, Александр Муравьёв был абсолютно равнодушен ко всему. Многие декабристы и в Чите и в Петровском заводе усиленно занимались самообразованием и наукою, делились на те или иные кружки, но ни один из них, оставивших нам записи об этой поре, не упоминает имени Александра Муравьёва. По свойствам своего вялого и недеятельного характера, он оставался, видимо, вне кипучей внутренней жизни узников.
Зато сохранился рассказ об одном характерном эпизоде его «каторжной» работы, подробность, которая, казалось бы, должна совершенно выпасть из памяти человека иного круга, но не могла не произвести впечатления на аристократа-кавалергарда, белоручку и неженку, коим был Александр Муравьёв. Передают, что однажды ему пришлось вычистить лопатой отхожее место и с тех пор он без содрогания не мог видеть никакой, даже садовой лопаты.
Вольф, тем не менее, окружил своего младшего товарища отеческой заботой и вниманием, особенно после приезда к Никите Михайловичу Муравьёву его жены, Александры Григорьевны, урождённой графини Чернышёвой. Все мысли и заботы Муравьёва-старшего были теперь только о ней, а брат Александр отошёл на второй план.
К сожалению, семейное счастье Никиты Муравьёва продолжалось не долго. В ноябре 1832 года сильно простудившись, на руках у мужа и доктора Вольфа, скончалась Александра Григорьевна. Примечательно то, что в медицинской практике Фердинанда Богдановича это был чуть-ли не единственный случай с летальным исходом. Но именно тогда он принимает решение посвятить свою жизнь семье Муравьёвых, тем более, что убитому горем Никите Михайловичу требовалось постоянное медицинское наблюдение. Росла болезненной и восьмилетняя дочь декабриста - Софья, ласково прозванная Нонушкой.
Трагедия в семье Муравьёвых совпала со сроком окончания каторги для Александра Михайловича, он должен был выйти на поселение, но по собственной инициативе просил позволения оставаться вместе с братом до выхода его из каземата. Николай I дал просимое разрешение, но с условием, что для Александра Муравьёва будут, в сущности, продлены каторжные работы - коменданту рудников генералу Лепарскому подтверждалось, что Муравьёв, как добровольно отказавшийся от дарованной ему «милости», «неминуемо должен подвергнуться и всем тем правилам, коим подлежат находящиеся в Петровском заводе государственные преступники, т.е. оставаться в том же положении, в котором был до состояния всемилостивейшего указа о назначении его на поселение».
Император полагал, что «друзья 14 декабря» обременены непосильным тяжким трудом, меж тем, реально работой, как известно, декабристов ни в Чите, ни в последующем месте их пребывания, Петровском заводе, не утруждали. Декабристы мололи муку на ручных мельницах или же засыпали (в Чите) овраг «Чёртову могилу» близ посёлка. Но и в том и в другом случае работали далеко не все, кто хотел и когда хотел. Оковы с них были сняты в 1828 году.
Так шло до 1830 года, когда декабристов перевели на постоянное место их «каторжных работ» - Петровский завод. Переселение совершалось торжественно и длительно. «Преступники» шествовали пешком (впрочем, желающие «больные» могли и ехать), «дамы» двигались в колясках вслед за мужьями, или (как А.Г. Муравьёва), уже имевшие детей, уехали вперёд. На новом месте - те же занятия и тот же образ жизни.
Освобождение от «каторжных работ» для братьев Муравьёвых произошло 14 декабря 1835 года, и они были поселены в селе Урик, в 18 верстах от Иркутска. Здесь, вместе с ними, в одном доме, поселился и Ф.Б. Вольф.
Жизнь на поселении в относительной свободе, в своём доме, хорошо обставленном и с дворовой прислугой, подбодрила братьев Муравьёвых настолько, что они деятельно начали заниматься садоводством (следы муравьёвского сада заметны были ещё в 1920-х годах), огородничеством и большим культурным сельским хозяйством, как на отведённой им, так и на арендованной земле. Техникой заведовал Никита, а коммерческую сторону взял на себя Александр. Кажется, его ведение дела было мало выгодно: «Он теперь тоже занимается разными спекуляциями, - иронически пишет Ф.Ф. Вадковский И.И. Пущину в 1838 году, - но как-то очень неудачно, решительно он к этому не способен».
Между тем, Ф.Б. Вольф, продолжает заниматься медицинской практикой. Ещё будучи в Петровском, к нему обратился за помощью комендант тюрьмы С.Р. Лепарский. Вольф согласился помочь (а что ему ещё оставалось делать?), и вскоре комендант выздоровел. В знак благодарности Лепарский сообщил об этом шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу, и вскоре из Петербурга пришло повеление с собственноручной пометкой Николая I: «Талант и знания не отнимаются. Предписать Иркутской управе, чтобы все рецепты доктора Вольфа принимались, и дозволить ему лечить».
Слава об искусстве Вольфа быстро распространилась, и к нему стали приезжать за врачебными советами из Нерчинска, Кяхты, из соседних селений и даже из Иркутска. Вольфу разрешено было в любое время выходить из тюрьмы, правда в сопровождении конвойного. В одной из тюремных камер Вольф проводил приём больных. Екатерина Фёдоровна Муравьёва присылала для него русские и иностранные медицинские журналы и книги.
Примечательно то, что медицинские услуги Вольф оказывал абсолютно бесплатно. Что касается товарищей по несчастью, то это понятно, но вот два последующих эпизода, заставили поразиться его бескорыстию даже равнодушного ко всему А.М. Муравьёва.
Однажды Вольф вылечил жену крупного иркутского золотопромышленника. Приготовленная к смерти, она выздоровела и поднялась с постели. Муж её преподнёс Фердинанду Богдановичу два цибика вместимостью фунтов на пять каждый. Один цибик был наполнен чаем, другой - золотом. Вольф поблагодарил, взял чай, а золото принять решительно отказался. «Этот факт замечательно ясно врезался в мою память, - вспоминал А.М. Муравьёв. - Все были поражены этим поступком Вольфа и долго о нём говорили».
Позже, уже находясь в Урике, Вольф вылечил другого крупного сибирского золотопромышленника, от которого отказались все иркутские врачи. Тот послал ему в пакете 5 000 рублей (фантастическая по тем временам сумма) и, зная бескорыстие Вольфа, написал в записке: «Если вы не возьмёте из дружбы, брошу в огонь». Но и на этот раз Вольф не принял денег.
Тем временем в жизни Александра Михайловича Муравьёва произошла решительная перемена: он, наконец, обрёл собственную семью - женился на молоденькой гувернантке в семье иркутских купцов Медведниковых, Жозефине Адамовне Бракман. Брак этот, заключенный в 1839 году, по-видимому, первоначально из побуждений альтруистического свойства и едва ли не подготовленный заботливой Екатериной Фёдоровной, как бы приславшей младшему своему сыну невесту, а осиротевшей внучке Нонушке - вторую мать, был впоследствии очень удачным.
Женитьба Александра Михайловича, сделавшая его счастливым семьянином, имела, однако какое-то трагическое отношение к интимной жизни его брата. Дело в том, что тётка Жозефины Адамовны, Каролина Карловна Кузьмина , также присланная из России Е.Ф. Муравьёвой, была гувернанткой дочери Никиты Михайловича - Нонушки. Она обладала большими знакомствами в Петербурге и даже имела, по циркулировавшим слухам, доступ ко двору. Со своей воспитанницей, по словам последней, Каролина Карловна обращалась очень плохо и жестоко, вымещая на бедной девочке досаду и злобу за то, что Никита Михайлович не обращает внимания на неё - она страстно в него влюбилась.
Когда племянница Кузьминой вышла замуж за Александра Михайловича, то тётке пришлось уехать, но она не теряла видимо, надежды на возобновление отношений с Никитой. Этому, однако, резко воспротивился Ф.Б. Вольф, и науськиваемый им безвольный Муравьёв-младший.
В 1842 году К.К. Кузьмина внезапно «без отправки Екатерины Фёдоровны, но с её согласия», приехала из Петербурга в Иркутск, с купцом Кузнецовым (постоянным фактотумом старухи Муравьёвой по пересылке всякого рода вещей сыновьям); Муравьёвы и Вольф дали ей знать о категорическом нежелании её видеть в Урике. Но Кузьмина, однако, была, видимо, женщина более чем энергичная, и вместе с Кузнецовым всё-таки явилась в Урик. Она «входит в комнаты, - рассказывал декабрист М.М. Спиридов в письме И.И. Пущину, - Александр начинает ругаться самыми неприличными словами, а жена его, не взглянув на тётку, уходит в другую комнату.
Между тем Каролина Карловна следует к Никите, который по обыкновению начинает жаться к стене; Александр продолжает ругаться, приказывает не распрягать лошадей, приказывает выбросить вынутые из повозки вещи - словом, он в полном ходу неистовства. Купец Кузнецов, привезший Кузьмину, не за неё, а за себя вступился, потому что он не хотел слушать грубости и дерзости Александра. Этот же, не думая и не гадая удваивает брань, в которой ему ревностно помогает Вольф. Наконец, Каролина Карловна должна была, обруганная, выгнанная, сесть опять с Кузнецовым в повозку и отправиться обратно».
Этот эпизод произвёл много шума среди декабристов и иркутского общества. Некоторые, как Ф.Ф. Вадковский, обвиняли во всём Вольфа, считая, что он чрезвычайно вредно влияет на Муравьёвых, особенно на безвольного и недалёкого Александра Михайловича: «Его уверили, что у него железная воля, железный характер, и, с медным лбом он часто в этом смысле действует напропалую. Не видит бедный человек, что он лишь слепое орудие, и валяет сплеча, куда и как его направляют». Кузьмина же, по словам Нонушки Муравьёвой, после смерти Никиты Михайловича отравилась.
19 июля 1844 года, по ходатайству матери, Александру Муравьёву разрешено было поступить на гражданскую службу, и 22 августа он был зачислен в штат канцелярии Тобольского губернского правления. Но прибыл к месту службы он только 17 июля 1845 года. Дожидался разрешения на перевод в Тобольск своего друга Вольфа. Когда разрешение было получено, друзья вместе отправились к новому месту поселения.
В Тобольске Муравьёвы завели прекрасный собственный дом с чудесным садом и зажили широко и открыто, принимая местную аристократию, давая музыкальные вечера и балы. Ф.Б. Вольф по-прежнему занимался медицинской практикой, а также преподавал в духовной семинарии. В августе 1852 года стараниями Муравьёва и Вольфа в Тобольске было открыто женское приходское училище, затем преобразованное в Мариинскую женскую гимназию, попечителем которой А.М. Муравьёв состоял до самой смерти.
В летнее время Муравьёвы жили на даче, в прекрасной местности, в Ивановском монастыре, в десяти верстах от города. Туда также съезжалось большое общество. Вместе с ними жил и неразлучный друг Александра Михайловича - доктор Вольф, для которого был даже построен особый домик в саду.
12 ноября 1853 года А.М. Муравьёву было разрешено перевестись на службу в Курск, но известие дошло слишком поздно. 24 ноября Александра Михайловича не стало. Для Ф.Б. Вольфа это был сильнейший удар. Жизнь потеряла для него всяческий смысл, и он стал угасать прямо на глазах. Ровно через тринадцать месяцев, день в день после смерти друга, не стало и его самого.
«Он страдал жестоко пять месяцев, - писал Пущин Е.И. Якушкину, - горячка тифозная, а потом вода в груди. Смерть была успокоением, которого он сам желал, зная, что нет выздоровления». Согласно завещания, похоронили Вольфа на Завальном кладбище рядом с человеком, которого он любил и был предан до самого последнего вздоха. Примечательно и то, что памятники над их могилами абсолютно одинаковые: чугунные постаменты, увенчанные распятиями...
