[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTU0LnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTEwMjAvdjg1MTAyMDI1MS8xZDIxOGEvRjBPSVduVXRRa2cuanBn[/img2]

Житомир. Дом волынского гражданского губернатора, где с 16 июня 1824 г. по 19 февраля 1826 г. служил в канцелярии (находилась в правом крыле здания) и проживал Павел Фомич Выгодовский. Почтовая открытка начала XX в.

Владимир Бойко

Ссыльные декабристы в Томске и Нарыме

Движение декабристов ещё долго будет привлекать внимание историков и тех, кто историей интересуется.  литература об этом движении обширна и многообразна. Однако изучение той эпохи и её деятелей продолжается. люди и их жизнь во всем её многообразии все чаще становятся предметом современных исторических исследований, что делает их, с одной стороны, интереснее и доступнее для восприятия, а, с другой стороны, - сложнее в воспроизведении житейских мелочей и подробностей, которые получили общее название «структура повседневности». Именно в этом русле и предполагается рассказать о таких разных деятелях декабризма, как Г.С. Батеньков и П.Ф. Дунцов-Выгодовский.

Широко известен факт рождения Г.С. Батенькова в Сибири, в её древней столице - Тобольске в 1794 году. Но не все знают о том, что он воспитывался в тобольском военно-сиротском заведении, а также в народном училище и гимназии. С 1810 г. Батеньков находился в Петербурге и воспитывался в дворянском полку при втором кадетском корпусе, откуда в мае 1812-го выпущен прапорщиком артиллерии.

Записки Гавриила Степановича, его письма и воспоминания частью опубликованы и дают возможность воспроизвести атмосферу его детства, показать начало формирования его мировоззрения. Вот что он пишет о своем отце: «Отец мой был святой человек, в крайней простоте сердца искренне, безусловно привязанный к церкви, добрее его сердцем я никого не встречал в жизни. Случалось даже, что когда он стоит на утренней молитве, мы с сестрою заберёмся под  полы его длинного платья и начнём ловить друг друга. Он нас не унимал и, как бы не  примечая, продолжал своё дело».

В записках Батенькова - детские впечатления от прогулок вокруг Тобольска, любовь к своей няньке, которая его лелеяла и потакала невинным слабостям. От одной из них, сосания рожка (соски), отучил его дядя, служивший, кстати, в российско-американской компании, который выбросил этот рожок за окно и тем самым пробудил в ребёнке память. Именно с этого момента, по признанию автора, он стал помнить себя и окружающих его близких людей.

О своём образовании Батеньков достаточно откровенно пишет в письмах на имя Николая I и членов следственного комитета. По своей форме это большей частью доверительные письма, где автор убеждает следователей сначала в своей непричастности к делу «14 декабря», о своём кратком «безумном ослеплении», а затем осторожно, чтобы никому не навредить, даёт признательные показания. Вот как пишет он о начале своего вольномыслия: «По вступлению в кадетский корпус я сдружился с Раевским, с ним мы проводили целые вечера в патриотических мечтаниях... С ним в первый раз осмелился я говорить о царе, яко о человеке и осуждать поступки с нами цесаревича. В Сибири, моей родине, сие не бывает».

Как было известно всем причастным к движению людям и их следователям, В.Ф. Раевский, названный впоследствии первым декабристом, с 1822 г. находился в Тираспольской крепости, и сильно навредить ему признание в юношеском вольномыслии не могло. Здесь же Батеньков говорит о своих увлечениях античной историей, которая была одним из общих увлечений многих декабристов, склонности к точным дисциплинам -  в 15 лет «почти самоуком постиг дифференциальное исчисление».

Он и себе даёт характеристику, исходя из любви к точным наукам: «начав своё образование с наук точных, я никогда не был мечтателем. всякий кто знает меня, знает человеком трудолюбивым, прямодушным, чуждым необузданных страстей, твёрдым в поведении, но всегда послушным и точным в исполнении законных велений (краснея, я сие говорю в похвалу о себе и единственно по внушению и необходимости)».

Что касается военных действий, то эта сторона в письмах Батенькова отражена меньше других сторон его деятельности. В одном из писем он отмечает, что военной славы  не искал, а всегда хотел быть ученым или политиком. Более подробно и обстоятельно Г.С. Батеньков должен был говорить о своём вступлении в тайное общество. Если образ мыслей его начал меняться в кадетском корпусе, то стремление к конкретным действиям проявилось, вероятно, в масонских ложах и на службе. В 1816 г. он сдал экзамен в институте Корпуса инженеров путей сообщения и перешёл туда на службу, получив утверждение в звании поручика.

С апреля 1817 г. Батеньков занимался благоустройством г. Томска и одновременно учредил здесь ложу «Восточного светила». Вот как он об этом писал своим следователям: «Жил довольно долго в Томске, где из семи или восьми человек составили мы правильную масонскую ложу, и истинно масонскую, ибо, кроме добра ни о чем не помышляли». В Томске Батеньков собирался жениться, но начались, как он говорит, гонения И.Б. Пестеля, сибирского генерал-губернатора, и он выехал из Сибири. Однако в пути состоялась встреча со Сперанским, которая их быстро сблизила. М.М. Сперанский обратил Батенькова в своего деятельного помощника.

Первое испытание, которое получил будущий декабрист от несостоявшегося реформатора, состояло в проверке просьбы из Омской крепости о постройке моста. Чиновники требовали 100 тыс. руб., но Батеньков, «обозрев на месте, нашёл, что ежели употребить на поправку менее 1 тысячи, то мост прослужит ещё несколько лет». Отказ от денег, казалось, верно идущих в руки, отказ от азартных игр («я в карты не играю» - гордо заявил на следствии декабрист, и ему можно в этом верить), пренебрежение собственной карьерой - всё это соответствовало неписаному кодексу чести декабристов. Ю.М. Лотман в своей работе «Декабрист в повседневной жизни» ввёл эти новые, более тонкие мотивы в освещение облика дворянского революционера.

Служба у М.М. Сперанского была трудна и многообразна, но хорошо оплачивалась: около 6 тыс. руб. годового жалованья и 10 тыс. руб. премиальных по окончании срока договора. Возникшая близость между начальником и подчинённым привела к попытке привлечения Сперанского в ряды заговорщиков. От видного декабриста барона В.И. Штейнгейля были об этом получены следующие сведения:

«27 ноября ввечеру г. Батеньков приехал к директору российско-американской компании г. Прокофьеву и, застав меня у него, после нескольких слов в рассеянии произнесённых, сказал мне: «Пойдёмте в вашу комнату хотя трубку выкурить». Когда мы пришли ко мне в мезонин, то сели вместе на мою кровать, и тогда с видом крайнего сердечного огорчения он начал мне говорить: «Я поссорился со своим стариком и наговорил ему бог знает что. Как можно упустить такой день ...».

Напрашивается вывод, что детали признания барона Штейнгейля говорят о правдивости его слов и указывают на Батенькова как на деятельного и энергичного члена Северного общества, куда он был принят всего за месяц до восстания. Интересны детали вхождения Батенькова в тайное общество. В нескольких показаниях об этом говорится, и они сводятся к разговору, который состоялся между ним и А.А. Бестужевым. Когда Бестужев намекнул, что «есть 20-30 удалых голов, которые ради перемены на всё готовы», то Батеньков ответил: «Я почёл бы себя недостойным имени русского, если бы отстал от них». Вскоре Рылеев, придя к А. Бестужеву, вскричал: «Как ты был несправедлив, сомневаясь в Батенькове! Он наш!».

Истоки быстрого перехода Батенькова в лагерь радикально настроенной молодёжи видятся в атмосфере, которая окружила его в Петербурге после возвращения из Сибири. Если в Сибири, в частности в Томске, он наблюдал полный штиль, говоря морским языком, или период консервативного застоя, то в Петербурге все бурлило. Батеньков писал, что во время его первого пребывания в Томске большая часть жителей была погружена в староверство, все жили замкнуто в своих семействах с крытыми дворами и запертыми воротами.

А вот в 1821 г. в Петербурге, по его словам, «общество уже было не то, каким я оставил его прежде за пять лет. Разговоры про правительство, негодование на оное, остроты, сарказмы встречались беспрестанно, коль скоро несколько молодых людей были вместе... Я летал с места на место, пустился в литературу, в политические толки и, рассеявшись в суетности, вовсе почти расстался с математикой».

В 1823 г. Батеньков не смог отказаться от предложения А.А. Аракчеева перейти к нему на службу в ведомство военных поселений, где он стал членом совета и ему повысили годовой оклад до 10 тыс. руб. Большую часть лета 1825 г. Батеньков провёл в Грузино, имении Аракчеева в Новгородской губернии, «занимаясь постройками, устройством военно-сиротской части и делами».

Но вскоре в его жизни произошли серьёзные изменения, связанные с убийством в имении Аракчеева его любовницы. Всесильный временщик отошёл от дел, и среди декабристов утвердилось мнение, что «решительный поступок одной девки делает решительные перемены в судьбе 50 миллионов россиян». Того же мнения был и Батеньков, который, судя по анонимному доносу, не разделял показной скорби окружения Аракчеева, а «изъяснялся об нём в разных шутках, в разных насмешках и всегда в весёлом духе».

О самом же Аракчеееве он говорил, «что если случай расстроил графское здоровье, то вместо графа Алексея Андреевича найдётся другой граф Сидор Карпович, и при нём может быть нам будет лучше». Судя по отрывочным сведениям, чувство юмора не изменяло Батенькову в самых разных ситуациях. Сидя в каземате, он, отвечая на вопросные листы, часто просто играл роль дурачка, прикидываясь то не понимающим сути вопросов, то выдавая себя за помешанного.

Такая линия поведения также входила в кодекс декабристов, и некоторые из них играли шутовскую роль на допросах. Например, князь С.Г. Волконский следовал эталону светского повесы и гуляки-гусара и на допросах у императора, и в ответах на вопросы следственной комиссии, которые он делал письменно с огромным количеством орфографических ошибок и крайне запутанно стилистически.

Следственный комитет хотел представить дело так, что после увольнения Батенькова из ведомства А.А. Аракчеева он остался без дела и, соответственно, без большого жалованья и это подтолкнуло его вступить в тайное общество. Напротив, это увольнение заставило Батенькова  искать другое место службы, и оно вскоре было найдено. Батеньков должен был стать «управляющим колоний американской компании на восточном океане», и переговоры были почти закончены:

«Я обязывался служить 5 лет за 40 тыс. руб. ежегодно, полагая половину издерживать, а другую отсылать в иностранный банк, чтобы водвориться где-нибудь в Южной Европе навсегда». Однако частое посещение конторы российско-американской компании в Петербурге, в которой служил его дядя, привело Батенькова к знакомству с К.Ф. Рылеевым, А.А. Бестужевым, И.И. Пущиным, В.И. Штейнгейлем и другими членами Северного общества.

Все свои беды Батеньков связывал с директором компании Прокофьевым, с которым он встречался в Иркутске, Москве и Петербурге. В доме у него Батеньков бывал так часто, что «как бы принадлежал к его семейству, нередко по нескольку дней сряду и по несколько раз в день». Вообще, надо сказать, во всех городах, где бывал Батеньков, он охотно и достаточно близко сходился с купечеством. В Петербурге, например, 12 декабря 1825 г., как пишет Батеньков, «я обедал и провёл вечер  у купца Кувшинникова, условились на завтра обедать или у купца Сапожникова, или у градского головы, я не знаю у кого именно, и заехал к коммерции советнику Прокофьеву, который должен был сие знать...».

К числу проектов Г.С. Батенькова относится и желание жениться на купчихе, самому стать купцом, дойти до звания градского головы и попробовать возвысить её на степень лорд-мэра. Другой проект был, пожалуй, самым смелым и честолюбивым. Он был упомянут в знаменитом «Алфавите декабристов» и заключался в том, чтобы «быть членом временного правления и в виде регентства управлять государством именем его величества Александра Николаевича».

Близость к видным государственным деятелям той эпохи - М.М. Сперанскому, А.П. Ермолову, А.А. Аракчееву, высокий авторитет в масонских ложах, влиятельная роль в буржуазных кругах, лидерские позиции среди декабристов - всё это,  вполне возможно, стало главной причиной заточения Батенькова в Петропавловской крепости на долгие 20 лет. Расстройство рассудка и сибирские корни декабриста были только поводом, чтобы не выполнить судебный приговор, относивший Батенькова к одному из высших разрядов государственных преступников с отбыванием многолетней каторги с последующим вечным поселением в Сибири.

Не лишена привлекательности и достаточно хорошо известная легенда о том, что когда Николай Павлович узнал о неучастии Батенькова в восстании, то предполагал выпустить его из крепости, наградить денежной премией и произвести в следующий чин, но тот отказался от милостей императора, справедливо полагая, что товарищи сочтут это наградой за предательство. Он написал письмо государю, где указывал, что хотя и не участвовал в восстании, но сочувствует людям, которые в нём участвовали и если его выпустят, то он останется при своём прежнем мнении.

Это сочли безумием, посылали к нему придворного доктора Арендта, но тот нашёл умственное состояние арестанта вполне нормальным, и в результате расплата была жестокой - 20 лет строго одиночного заключения в каземате Петропавловской крепости, где не было дневного света, и только один раз в году на Пасху к нему приходил комендант похристосоваться. В таких условиях представления о времени и пространстве приобретают особое содержание, что нашло своё отражение в философской лирике декабриста. Долгие годы, проведенные Батеньковым в каземате, не притупили у него интерес к людям, которым он в своих письмах даёт точные и глубокие характеристики.

Обратим внимание на историю взаимоотношений ссыльного декабриста с предпринимательскими кругами Томска в 40-50-е гг. XIX в. 26 июля 1847 г. Батеньков пишет своей давней хорошей знакомой А.П. Елагиной: «Лето я пережил в саду, в беседке. Это среди города при доме Философа Александровича Горохова, почти с детства со мною дружного и владеющего в енисейской губернии важными золотыми приисками. У него жив ещё отец, 80-летний старец, также лет 30 мне известный, и теперь мой товарищ, по отсутствию хозяев».

Вполне дружеские отношения установились у Батенькова и с другим крупнейшим сибирским золотопромышленником - И.Д. Асташевым, в доме у которого он часто бывал, пользовался его обширной библиотекой и делал хозяину переводы из иностранных книг, газет и журналов. Многие просвещённые чиновники также вслед за губернатором были к декабристу вполне расположены: принимали его в своих домах и отдавали визиты ему, доверяли воспитание своих дочерей, делали заказы на переводы и инженерные проекты. Неоценима помощь в устройстве Батенькова в Томске местного исправника Лучшева и его семейства.

Письма к Батенькову в Томск приходили на адрес томского губернатора П.П. Амосова, лично ему знакомого, и трудно даже вообразить, что здесь они перлюстрировались. Г.С. Батеньков близко к сердцу принимал беды и огорчения своих томских знакомых. Накануне своего разорения Ф.А. Горохов пережил семейное горе. вот как об этом Батеньков сообщает своему другу И.И. Пущину: «наш местный некрополь нельзя сказать, чтоб был в полном застое.

В начале февраля скончалась всем известная госпожа Горохова... Потеря чувствительная для всего города, чувствительная и для меня по закоренелой семейной приязни: прошедшее лето я у неё и прожил в садовой беседке. Это женщина 33 лет, мать 9 детей, дочь, сестра, обладательница ежегодных 50 пудов золота и, что всего важнее, всегда готовая на доброе дело».

Через несколько месяцев Батеньков похоронил и отца Ф.А. Горохова Александра Михайловича, который в 1819 г. был советником гражданского и уголовного суда в Томске и, конечно, был хорошо знаком с Батеньковым, проходившим там службу. «Он дал добрый пример христианскою кончиною, сохранив до конца умные силы. Я прожил с ним прошедшее лето и любил его слушать, потому что он едва ли не всё перечитал», - писал Батеньков в письме к Пущину. В ноябре 1853 г. Батеньков пишет: «Большая потеря для всего города во внезапной кончине Александры Павловны Асташевой, женщины образованной, в цвете лет, и готовой на всякое добро». Приведённый здесь материал позволяет отнести Г.С. Батенькова к умеренным реформаторам либерального толка.

На склоне лет своё кредо он сформулировал так: «учреждения наши достаточны и разумны. Они нуждаются только в нас, в нашей любви и энергии, в наших силах правды и честности и даже в материальных средствах». Пребывание этого декабриста в Томске только подтверждало эти его слова и дела по нравственному совершенствованию человека в русле православия и просвещения. Такой путь был, по нашему мнению, наиболее разумным вариантом преобразований через последовательный прогресс и эволюцию, через развитие производительных сил страны и отдельных её регионов, через общий подъем экономики Сибири и её социального устройства по примеру Северной Америки.

Будь проекты Батенькова реализованы, многих катаклизмов России удалось бы, вероятно, избежать. Томский период жизни Батенькова освещён в литературе достаточно полно. Отметим, что в народной памяти он остался как подвижник, который хотя и вел странный образ жизни, но был к людям добр и открыт, мудр и доступен. В Томске с особой силой проявился его давний идеализм.

Надежды на подъём экономики Сибири за счёт «золотой горячки» не оправдали себя, поэтому решающее значение Батеньков придавал образованию, успехам разума, передовым идеям. В то же время он был чрезвычайно набожен, посещал все церковные службы, почти наизусть знал Библию. Не имея своей семьи, он очень любил детей и много с ними занимался. Бывшие его ученицы, преимущественно купеческие дочери, уже выйдя замуж, часто бывали у него в гостях, относились к нему с огромным уважением.

В Томске Батеньков вёл здоровый образ жизни, приобрёл страсть к купанию до заморозков, оставался всю жизнь строгим вегетарианцем, не пил водки. Ссыльный декабрист был высок, хорошо сложен, прямой нос и волевой подбородок придавали ему удивительное сходство с Наполеоном. Хотя Батеньков и был принят в высшее томское общество, но щепетильно относился к своей материальной независимости и вёл строгие расчёты с богатейшим золотопромышленником Гороховым, когда тот был в зените своей славы и богатства.

Остановимся на характеристике ещё одного декабриста, ссылка которого в город Нарым не имела такого общественного резонанса, как прибытие в Томск Г.С. Батенькова.

Нашей задачей станет не только напоминание о малоизвестном и малозаметном декабристе П.Ф. Дунцове-Выгодовском, но и характеристика деятеля, во многом себя противопоставлявшего умеренному крылу декабристов, к которым принадлежал Батеньков. В одном из своих писем в октябре 1856 г. Батеньков писал: «удивились мы, почему не попал в амнистию находящийся в Нарыме Выгодовский, не забыт ли он как-нибудь, а всем известно, что человек мирный и кроткий. Слыхал я об нём, живя в Томске, но лично совсем незнаком...». Вся последующая история изучения декабризма полна недомолвок и даже прямых ошибок в отношении этого деятеля. Попытаемся на основе эпистолярных источников и имеющейся литературы воспроизвести основные этапы формирования его личности.

Павел Фомич Дунцов родился в 1802 г. в Подольской губернии, в семье зажиточного крестьянина Тимофея Дунцова, который имел 5 лошадей, 2 коровы, 16 ульев, 10 овец. Для Сибири такие размеры хозяйства не представляли чего-то необычного, были вполне заурядны по объёму, но для пограничной зоны между Россией и Польшей, в небогатой Белоруссии это было вполне крепкое хозяйство.

В связи с этим в детстве мальчик не голодал и не нанимался в батраки, а получил вполне приличное образование сначала у местного дьячка, а затем в иезуитском духовном училище. В таком училище давали неплохое гуманитарное образование, которое включало в себя знание латыни, польского и французского языков, схоластику и другие дисциплины. в этой школе мальчик попадает под влияние иезуитов (тринитариев - поклонников троицы) и по выходе из него получает фамилию Выгодовский вместо Дунцова и отчество Фомич вместо Тимофеевича.

Не без помощи польских ксендзов выправляются новые документы, и уже как польский дворянин Выгодовский крестьянский сын Дунцов является в канцелярию волынского губернатора, чтобы получить какую-либо должность.  Бюрократический аппарат на окраинах империи всегда испытывал нужду в грамотных людях, которые за весьма «миниатюрное жалованье» были готовы на любую работу. Юный канцелярист Выгодовский выполняет задания по описанию фабрик и заводов губернии, по сбору недоимок и рекрутскому набору. В перспективе было получение первого классного чина и дальнейшее продвижение по служебной лестнице.

Отметим для себя, что из православия Дунцов легко перешёл в католичество, из русских крестьян переместился в польские дворяне, удалился от привычных крестьянских занятий и занялся чиновничьей службой. Как это ни странно, следствие на самозванство Дунцова-Выгодовского не обратило особого внимания и не привлекло его к ответственности за присвоение дворянского звания, герба, незаконное устройство на службу и другие преступления против господствовавшей тогда строгой сословности. Главная его вина - принадлежность к Обществу соединённых славян, куда его принял в 1825 г. секретарь общества, мелкий чиновник (комиссионер 10-го класса) Илья Иванов. По его заданию он переписал «Правила» или «Катехизис» общества для старшего члена этого общества Борисова.

В следственном деле Выгодовского хранится небольшая по объёму переписка между ним и подпоручиком 8-й артиллерийской бригады П.И. Борисовым 2-м. Письма представляют собой смесь понятий и имён из римской истории (себя, судя по всему, Выгодовский называет Катоном, а Борисов подписывается Сципионом), название месяцев берётся из календаря французской революции конца XVIII в. (мессидор, термидор и т.д.), стиль - традиционный для чиновников запутанный канцелярит, который с трудом понимается.

Впрочем, разговоры между адресатами шли на высокие темы. вот образец письма Выгодовского к П.И. Борисову: «В чьём сердце помещается храм добродетели, тот, верно, будет в нём находить подобную радость. Сего же счастия, сей дружественной любви, восхищающей в благородные и возвышенные чувства, я бы не согласился променять ни на мнимое горнее царство, ни на самый прелестями наполненный рай Магомета».

Витиеватость стиля сменяется предельной ясностью при ответах на вопросы следственного комитета: «вольнодумческие и либеральные мысли прилипнули ко мне в недавнем времени частью от чтения, а частью и при поступлении мною в тайное общество от участников оного...».

Уже при  аресте в Житомире Выгодовский проявил раскаяние и назвал всех лиц, причастных к тайному обществу, которых знал и мог подозревать. некоторые ошибки, сделанные при опросе, несущественны. Например, названный им Тютчев был капитаном, а не поручиком, что объясняется естественной растерянностью молодого человека и тем, что всё-таки он был гражданским чиновником, а не военным.

П.Ф. Выгодовский и Г.С. Батеньков на сходные ситуации во время допросов реагировали по разному: один пытался доказать свое полное раскаяние и рассказать об обществе всю подноготную, в то время как другой (Батеньков) противопоставлял следствию своё  временное помрачение рассудка, незнание обстоятельств дела, роковое стечение обстоятельств и т. д. некоторая идеализация поведения Выгодовского на следствии в работах М. Богдановой и Л. Матющенко объяснятся тем, что они написаны до выхода из печати в 1975 г. 13-го тома материалов «Восстание декабристов», из которых явствует, что канцелярист Выгодовский полностью раскаивался в совершённых им действиях.

На первом же допросе он показал, что когда Иванов сообщил ему о том, что в Южное общество он не причислен, а из славянского вовсе исключён, то весьма тому обрадовался. В дальнейшем Выгодовский заявил, что по национальности является поляком и возлагает надежду на возрождение Польши. Однако связей с польскими революционерами следствие не обнаружило, так как поляки сами не доверяли мелкому канцелярскому служителю.

Роль Выгодовского в тайных обществах была признана скромной, раскаяние искренним, и он был отнесён к 7 разряду государственных преступников (один год каторги и вечное поселение в Сибири). П.Ф. Выгодовский был отправлен в Читу в феврале 1827 г., а так как своих денег у него не было, то из казны выдали 23 руб. 60 коп. на тёплые вещи и 30 руб. на дорожные расходы. 15 апреля того же года он прибыл в Читу, где год пробыл на каторге в окружении своих товарищей из Общества соединённых славян: братьев Борисовых, Горбачевского, Иванова, Тютчева и других.

По мнению известных мемуаристов (братья Бестужевы, И.Д. Якушкин, Н.В. Басаргин) эта группа выделялась демократическими убеждениями, атеизмом, радикальными настроениями, мелкими чинами в прошлом и получила название «Вологда». В отличие от неё другая группа была преимущественно аристократической, в прошлом многие из каторжников имели высокие чины, им щедро помогали родственники, к ним приезжали жёны. Многие из членов этой группы были верующими или мистически настроенными, что дало им общее название «Москва».

На каторге декабристам было отчасти легче, так как там они создали атмосферу взаимопомощи, поддерживали доступными средствами слабых духом, помогали больным, бедным и обездоленным, создали свою систему взаимного образования и обмена мнениями. В июле 1828 г. П.Ф. Выгодовский прибыл в город Нарым, где проживало тогда около 500 жителей и в котором ему пришлось провести долгих 26 лет.

Сначала его товарищем по ссылке был соратник по Обществу соединённых славян Н.О. Мозгалевский, молодой подпоручик саратовского пехотного полка, который был причислен к 8 разряду государственных преступников, лишён чинов и дворянства и выслан на 20 лет на поселение. В Нарыме он быстро освоился: сошёлся с местными жителями и благодаря содействию своего нового приятеля лекаря Виноградова нашёл себе невесту - казачку Евдокию Ларионовну Агееву. В семье у них было 8 детей, небольшое хозяйство, но, как написано в официальном документе, «претерпевал тяжёлую нужду». В связи с этим Мозгалевский стал просить перевести его в Енисейскую губернию, и в 1836 г. переселился в с. Курагинское, потом в с. Теснинское и, наконец, с 1839 г. жил в Минусинске, где и умер в 1844 г.

Понятно, что обременённому семьей и хозяйственными заботами, ведшему, по докладам администрации, «жизнь совершенно крестьянскую», Н.О. Мозгалевскому было не всегда возможно общаться с Выгодовским. На короткое время тот мог скрасить свою потребность в общении со ссыльными поляками, но их вскоре перевели в другое место. Поэтому П.Ф. Выгодовский был предоставлен в Нарыме большей частью самому себе и нашёл себе занятие в чтении, немного портняжничал, по просьбе местных жителей составлял жалобы и прошения, хлопотал об улучшении собственного положения.

По его словам, он постоянно нуждался в средствах к существованию, хотя ему, как и всем ссыльным, предоставлялась определённая сумма денег взамен солдатского пайка (4 руб. 35 3/4 коп. серебром в месяц) и крестьянская одежда. Но, получая  эту  одежду,  Выгодовский,  по  сведениям  администрации,  носил «соответствующую прежнему его званию одежду - сюртук, фуражку или картуз, так как крестьянская одежда ему не совсем удобна».

С 1835 г. он стал получать пособие в 200 руб. ежегодно и право на 15 десятин пахотной земли. Но по докладу Выгодовского ему заменили эту землю сенокосом. В Нарыме был куплен небольшой деревянный домик, где в продолжение всей ссылки бобылем (старым холостяком) и проживал этот один из самых скромных и незаметных декабристов. Тем не менее, в нарымской ссылке произошли события, которые сделали Выгодовского известным за пределами округа. На протяжении всей ссылки он вёл оживлённую переписку со многими адресатами и из писем ясно, что он был не в ладах с местной элитой. По его словам выходило, что богатые местные «живодёры» разоряют беззащитных баб и бессловесных мужиков.

В Тогурском округе «существуют четыре главные язвы: заседатели, купцы, вахтёры (приказчики хлебных магазинов - В.Б.) и кабаки. Выгодовский сравнивает местных кулаков со «слепнями и паутами, сосущими кровь у бедняков», главными из которых является династия Родюковых. Особенно он ополчился против заседателя Борейши, называя его «грабителем и насилователем», который и канцелярию свою составил «по своему образу и подобию из двух ошельмованных воришек».

В губернском городе Томске, по мнению Выгодовского, действовали также «чины-хапуги, чернильные гнусы, воры и бездельники». Чиновники там «на такой поднялись промысел и спекуляцию, на какой варнаки (разбойники - В.Б.) не решаются. Эти воруют и разбойничают открыто, тогда как чиновники прячутся за буквы закона».

Выгодовский отправил в родную Подольскую губернию некоему Петру Пахутину письмо с 4 рисунками атеистического содержания - «три лика святых и одно грешника», подразумевая под последним себя. Это были своеобразные карикатуры на православие, сопровождавшиеся соответствующим текстом. Автор пытается с материалистических позиций пояснить природные явления и делает это наивно, неграмотно и грубо. Социальные явления он объясняет таким же образом: «нищие без богатых могут существовать, а богатые без нищих все бы передохли».

Такая позиция вызвала в 1848 г. интерес у жандармов, и томский губернатор сообщает 3-му отделению императорской канцелярии, что Выгодовскому указано, чтобы он не «осмеливался входить ни в какие рассуждения о предметах, до него не относящихся». В том же году он высылал из Нарыма родным 60 руб. серебром, образ и письмо, в котором высказывал сыновнее уважение матери, благословение младшему брату Пантелеймону в виде иконы и советы по устройству их жизни.

Выгодовский в течение ряда лет получал двойное денежное содержание (200 руб. в год с 1835 г. и по 50 коп. в день с 1828 г.). Когда в 1851 г. томская губернская казённая палата стала задерживать, а потом и по формальным причинам прекратила выдачу ежегодного казённого содержания, то он стал жаловаться в различные инстанции, а затем вступил в прямой конфликт с заседателем Борейшей, в результате в ноябре 1854 г. оказался в томском тюремном замке.

При обыске у него было обнаружено 440 руб. денег, 3588 листов рукописей, личная библиотека и другие вещи. В 1854 г. в Нарыме было допрошено около 50 жителей, проведены обыски, но ничего предосудительного найдено и услышано не было. Главная улика на Выгодовского состояла в черновиках прошений, составленных по просьбе местных жителей.

По распоряжению губернатора Выгодовский был заключён в томский тюремный замок «за ослушание и дерзость против местного начальства при производстве следствия об употреблении им в официальной жалобе оскорбительных насчёт некоторых должностных лиц выражений». Рукописи у него были наполнены «самыми дерзкими и сумасбродными идеями о правительстве и общественных учреждениях, с превратным толкованием некоторых мест св. писания и даже основных истин христианской религии». Был приговорён томским окружным судом к наказанию плетьми, от которого освобождён по манифесту о восшествии на престол Александра II.

Летом 1855 г. его отправили в Восточную Сибирь «с соблюдением над ним строгого наблюдения с подпискою ни под каким видом не заниматься сочинением прошений». Деньги (440 руб. с полтиной) ему вернули, а по пособию произвели перерасчёт, и, додав 28 руб. 74 коп., выплаты прекратили.

По сведениям М.М. Богдановой, работавшей в центральных и местных архивах, публицистика Выгодовского, к сожалению, частью была уничтожена, а та, которая сохранилась, полна богохульств и оскорблений «особы государя», резких обличений правительства и местной власти. вся его деятельность в Нарыме, которая давала ему основной доход, заключалась в написании «прошений и ябед», и лишь на поселении в Вилюйске Выгодовский стал заниматься обучением детей грамоте. Умер он в Иркутске 12 декабря 1881 г. в приюте при польском костёле.

Итак, в Сибири произошло окончательное формирование личности декабриста Выгодовского. После своего раскаяния на следствии, когда он был рад отказаться от своих убеждений, чистосердечно признаться в противозаконных умыслах и огласить весь список причастных к тайному обществу людей, был период, когда он надеялся улучшить своё  положение в ссылке через прошение императору. Сохранилось подлинное письмо Выгодовского царю на французском языке, где он просит избавить его от голодной смерти на поселении.

В дальнейшем, как мы уже убедились, голос Выгодовского-публициста крепнет, и он уже разговаривает с властями на языке А.Н. Радищева, его рукописи пестрят антицаристскими, антидворянскими и атеистическими высказываниями.

Врагом самодержавия и засилья бюрократии он становится под влиянием деспотизма местных сибирских чиновников, под воздействием нарымских крестьян и ссыльнопоселенцев, обращавшихся к нему за юридической помощью. Тем не менее, эпистолярное наследие Выгодовского в своём разоблачительном пафосе наивно и даже примитивно по содержанию и слишком экспрессивно (ругательно) по форме. В юности он был дезориентирован в вере, утерял свои крестьянские социальные корни и не упрочился в новом качестве чиновника-интеллигента. Суд, каторга и ссылка добавили ещё сумятицы в его внутренний мир, сильно повлияли на состояние его психики.

Нужно откровенно признать, что некоторые письма и обращения Выгодовского к властям прямо говорят о его умопомешательстве. Слабое и фрагментарное образование, его явное стремление избегать женского пола, невыразительная внешность, болезненность и физическая слабость - всё это говорит о предрасположенности к психическим  заболеваниям.

В этой связи часто трудно отделить его размышления от бреда душевнобольного. Однако главной характеристикой этого революционного деятеля является неразборчивость в средствах достижения своих целей, выбор своей веры в зависимости от обстоятельств, то есть те качества, которые будут присущи следующему поколению революционеров-разночинцев, образно названному Ф.М. Достоевским «бесами».

Н.А. Кирсанов / пн / 2018-10-15 / 07:59:04

М.М. Богданова

Декабрист-крестьянин П.Ф. Выгодовский

Введение

24 декабря 1956 г. исполнилось 75 лет со дня смерти Павла Фомича Дунцова-Выгодовского - последнего из декабристов, умерших в Сибири. Памяти этой яркой и самобытной личности - единственного декабриста-крестьянина - и посвящается настоящая работа.

П.Ф. Выгодовский среди декабристов занимает особое место. Крестьянин по происхождению, он отличался наиболее демократическими взглядами.

За принадлежность к Обществу соединённых славян Выгодовский был приговорён к каторжным работам и поселению в Сибири. Трагично сложилась жизнь изгнанника. Каторга и 26 лет нарымского поселения в изоляции от внешнего мира, затем новый суд и вторичная, ещё более тяжкая, пожизненная ссылка. Вступив на путь революционной борьбы двадцатидвухлетним юношей, он провёл в тюрьмах, каторге и ссылке пятьдесят пять лет - почти всю сознательную жизнь.

П.Ф. Выгодовский отличался от дворянских революционеров не только своим крестьянским происхождением и не только необычайными даже для биографии политического изгнанника эпохи царизма обстоятельствами своей жизни. Он один из тех немногих декабристов, которые и после осуждения не сложили оружия, не сдали революционных позиций. Выгодовский в своих сибирских сочинениях с неслыханной прямотой и дерзостью выступил против обветшалых устоев самодержавно-крепостнического строя. Острым оружием сатиры он клеймил тёмное царство крепостников-помещиков, кулаков-мироедов, «чернильных гнусов» - чиновников и мракобесов - служителей церкви.

К сожалению, в исторической литературе имя декабриста оказалось почти совсем забытым. А в тех работах, где лишь попутно говориться о Выгодовском, имеется много путаницы и фактических ошибок. Одна из основных причин этого заключается в скудности дошедшего до историков материала о Выгодовском.

Скромной целью автора настоящей книги является попытка дать широкому читателю подробную биографию декабриста-крестьянина П.Ф. Дунцова-Выгодовского.

Недавно обнаруженные в сибирских архивах материалы уточняют известные ранее сведения об этом замечательном человеке. Теперь мы располагаем данными, помогающими выяснить условия последнего (иркутского) периода жизни Выгодовского, до сих пор совершенно неизвестного историкам. Эти материалы позволяют установить точную дату и место его кончины, а также ряд других моментов и обстоятельств его пребывания в Сибири.

Ознакомившись с историей жизни декабриста Выгодовского, советский читатель увидит в ней не просто печальную биографию бедняги-неудачника, преследуемого многими несчастиями, а тяжёлый жизненный путь политического изгнанника эпохи царизма, борца за дело освобождения народа, одного из непреклонных врагов деспотизма. Читатель наш многому в ней ужаснётся, о многом задумается и ещё крепче полюбит и оценит наше прекрасное настоящее как преддверие ещё более прекрасного будущего.

*  *  *

Став канцеляристом, Выгодовский познакомился в Житомире с мелким чиновником И.И. Ивановым, а через него - с группой офицеров 8-й артиллерийской бригады - членами тайного Общества соединённых славян.

В дальнейшем Выгодовскому стали знакомы многие офицеры этой бригады и пехотных полков, приезжавшие в Житомир и посещавшие Иванова, у которого и он часто бывал. Это - П.И. Борисов, Я.М. Андреевич, В.А. Бечаснов, И.И. Горбачевский, И.В. Киреев, А.И. Тютчев и другие. Упоминал Выгодовский также имя «штатского шляхтича» Ю.К. Люблинского и отставного поручика Н. Красницкого. Все они в своих показаниях подтверждали своё знакомство с ним.

Большинство «славян» было проникнуто религиозным скептицизмом и атеизмом. Они отвергали «катехизис» Сергея Муравьёва как метод агитации среди солдат, полагая, что религиозные обряды и евангельские тексты не могут воздействовать на трезвый ум крестьянина, ибо русский народ критически и даже иронически относится к установкам церкви. При аресте секретаря Славянского общества И. Иванова в его бумагах были найдены «богопротивные и в трепет приводящие мысли стихи и записки» (как писал о них какой-то царский жандарм). Эти бумаги были изъяты из его «дела» и уничтожены по личному распоряжению Николая I.

Царь был напуган не зря: смелые антирелигиозные идеи у подобных «дерзких реформаторов» (как называл Николай I некоторых декабристов и, особенно, «славян») сочетались у них с идеями отрицания отжившего социально-политического строя.

До нас дошла переписка Выгодовского с П. Борисовым, относящаяся к 1825 г. Письма написаны незадолго до восстания декабристов. На их страницах друзья рассуждают о «добродетели и суетности мира», о возвышенных чувствах, «общественной пользе», усовершенствовании в «священных правилах истинной морали» и тому подобных волнующих их вопросах. Высшим критерием их оценки поведения человека является принцип общественного блага.

В этой дружеской переписке заметно преобладание философских размышлений над личными чувствами. В ней также видно влияние писателей-просветителей XVIII  века (Вольтера, Гельвеция, Гольбаха и др.). Письма друзей проникнуты материализмом и атеизмом, которые были присущи известной части русской молодёжи 20-х годов XIX в. Яркими представителями этого материализма, кроме братьев Борисовых и Выгодовского, являлись декабристы И.Д. Якушкин, Н.А. Крюков, А.П. Барятинский, И.И. Иванов и др.

Датируя свои письма, «славяне» оперируют терминологией революционной Франции, пользуясь календарём, установленным конвентом и действовавшим в период 1793-1805 гг. Они употребляют такие названия месяцев года, как «прериаль», «мессидор», «термидор» и т. д.

П.И. Борисов называет в своих письмах Выгодовского «любезным другом» и, подписываясь «Ваш до гроба», говорит, что ему «приятно сблизится с человеком, умеющим ценить добродетель и чувствующим пользу, проистекающую от света истины». Из этого видно, что Борисов ценил Выгодовского как единомышленника, разделявшего его философское мировоззрение.

В письмах упоминаются имена других членов тайного Общества соединённых славян (Люблинского, Тютчева, Бечаснова); к одному письму есть приписка Горбачевского.

Цитируемые здесь письма характеризуют Выгодовского как человека, которому друзья, члены Общества, доверяли свои думы и чувства; к нему обращались за содействием, давали деловые поручения, считая его идейно близким себе. Так, в одном из писем Пётр Борисов выражает Выгодовскому благодарность «за рвение помочь... бедному страдальцу Л.» (безусловно, Юлиану Люблинскому. - М.Б.).

Борисов просит его узнать в официальных инстанциях о ходе дела и о резолюции начальства на «представление», касающееся Люблинского, против которого «здешние католические священники ужасно вооружены... Вы, конечно, спросите: за что? Смейтесь.» Борисов поясняет: «Л. здесь три года и не был на исповеди». Очевидно, против Люблинского было возбуждено дело «О нерадении к религии», и это грозило ему большими неприятностями, как человеку, находившемуся под надзором полиции и высланному из Польши за участие в революционном кружке.

Друзья стремились как-то уладить дело и обращались к Выгодовскому. Поскольку он служил в губернаторской канцелярии и через его руки проходила вся официальная переписка по Волынской губернии, он мог в какой-то мере оказать содействие Люблинскому.

Что же представлял из себя в то время Выгодовский?

Перед нами молодой человек - выходец из крестьянской семьи, но ещё в годы отрочества оторванный от деревни. Получив начальное образование в иезуитской школе, он, будучи сыном крестьянина, не имел возможности учиться дальше. Свои знания он повышал лишь путём самообразования.

Между тем другие декабристы, особенно члены Северного и Южного обществ, в большинстве принадлежавшие к обеспеченным дворянским семьям, имели возможность заниматься у профессоров, посещать лекции в университетах, пользовались богатейшими фамильными библиотеками.

Молодой Выгодовский любил философствовать, размышлять о моральном долге - личном и общественном. В его бумагах на русском и польском языках, отобранных у него при аресте, встречаются напыщенные рассуждения об обязанностях сына к отцу, а также о высоком долге судьи: «Непристойно судье быть в то же время притеснителем правосудия, и тогда только наказывать он может, когда обвинённый сознался...»

Дружба с Ивановым, Борисовыми, в кругу которых царило вольтерьянство и дух материалистической философии, оказала благотворное влияние на воспитанника иезуитской школы.

Конечно, у Выгодовского не могло быть тогда более или менее стройного философского мировоззрения. Но из переписки его с П. Борисовым видно, что он не предавался бесплодному созерцательному философствованию, а делал попытки выработать твёрдые убеждения в призрачности потустороннего мира и «райского блаженства», которым трезво противопоставлял реальность земного существования, человеческие взаимоотношения - любовь, дружбу, товарищеский союз.

Летом 1825 г. Выгодовский был принят Ивановым в тайное Общество соединённых славян. Ему был прочитан Устав и дан «с оного список», с которого он сделал собственноручно две копии «Правил» Славянского общества; один список Иванов отправил П. Борисову, а другой Выгодовский оставил себе «для сведения».

Можно думать, что не один Иванов, а целая группа товарищей готовила его к вступлению в свою организацию. Не случайно Выгодовский говорил, что тексты «Правил» и «Клятвы» «славян» ему читали друзья.

Из показаний Выгодовского видно, что, не будучи осведомлён о всех подробностях, связанных с историей деятельности Славянской организации, он разбирался в основных её целях и текущих делах. Выгодовский подтвердил, что намерением общества было - «соединить все славянские народы»... Он дал «письменное клятвенное обещание во всём Обществу содействовать».

Выгодовский отрицал своё присутствие на объединённых собраниях «славян» и «южан» в Лещинском лагере войск 3-го пехотного корпуса в августе 1825 года. Но обо всём, что там происходило в знаменательные дни слияния Славянского общества декабристов с Южным, Выгодовский узнавал от своего приятеля Иванова. Тот, по словам Выгодовского, неоднократно отлучался из города в офицерские лагерные палатки к своим друзьям - П. Борисову, Кирееву, Андреевичу и другим.

Квартира бывшего секретаря Славянского общества Иванова в Житомире являлась своего рода штабом, куда приходила вся важнейшая информация о развёртывавшихся событиях. Вокруг Иванова собирались члены Славянской управы, приезжавшие тогда в Житомир. В канун восстания Черниговского полка (декабрь 1825 г.) здесь побывали Я. Андреевич, А. Борисов и другие.

На одном из последних собраний, когда стало известно о том, что Общество уже открыто правительством и начались аресты его участников, Иванов призывал товарищей не сдаваться без вооружённого сопротивления, а А. Борисов потребовал от всех присутствовавших подписки на верность общему делу. На этом собрании, кроме Иванова, Веденяпина и Киреева, были ещё «некоторые другие», имена которых следствием не установлены.

Можно предположить, что и Выгодовский, давший письменную клятву на верность тайному обществу, часто бывавший на квартире у Иванова, присутствовал на некоторых из этих решающих совещаний. Во всяком случае, дружба и близость с Ивановым - самым видным из «славян», живущих в Житомире, не могла не отразиться на осведомлённости Выгодовского о положении дел в Славянском и Южном обществах в 1825 г. На следствии Выгодовский намеренно скупо говорил о встречах в Житомире, о своих знакомствах и связях с другими членами Славянской организации.

Выгодовский собственноручно переписал «Герб», «Правила» и «Клятву» «славян», данные ему Ивановым. Он тщательно нарисовал чернилами герб Славянской организации, написав под рисунками начальные буквы Г. Ж. П. Ф. В., что означало (как расшифровывает заметка карандашом на полях) - «Город Житомир, Павел Фомич Выгодовский».

*  *  *

При слиянии Славянского общества декабристов с Южным (сентябрь 1825 г.) Выгодовский не был принят в их объединённую организацию. Одной из главных причин этого явилось то, что в декабристской среде Выгодовского считали поляком (документы свидетельствуют о том, что Выгодовский сам выдавал себя за поляка). Выше уже упоминалось, что Бестужев-Рюмин предлагал отсылать лиц польского происхождения к руководителям польского тайного общества для усиления их организации.

Кроме того, как писал Выгодовский, - «южане», ярые сторонники чисто военной революции, отрицательно относились к приёму в Общество «штатских», считая, что «оному принадлежат токмо военные».

По тем же соображениям не был принят в новую объединённую организацию и настоящий поляк - Ю.К. Люблинский, являвшийся также гражданским лицом. Подобная тактика руководителей Южного общества объясняется их дворянской ограниченностью.

Итак, вступив в члены Славянского общества накануне объединения его с Южным, Выгодовский оказался вскоре же формально вне декабристских организаций.

Сразу после разгрома восстания 14 декабря в Петербурге и 29 декабря - 3 января - на юге России (Черниговский полк) царь дал «высочайшее повеление» об аресте лиц, причастных к делу о злоумышленных обществах. Получил подобное предписание и волынский губернатор. Военный министр приказал ему: «арестовать Павла Выгодовского, служащего секретарём при Вашем превосходительстве... и прислать... сколько возможно поспешнее - в Санкт-Петербург, прямо к его величеству под строгим присмотром».

Напуганный грозными событиями, губернатор во «всеподданнейшем» рапорте доносил Николаю I, что он «имеет счастье... представить Павла Выгодовского, с отысканными при нём бумагами, особо запечатанными, под арестом Житомирской полиции, квартального надзирателя... и двух внутренней стражи жандармов... в обеспечение от побега личности».

Тот же волынский губернатор в феврале 1826 г. «секретно» доносил военному министру следующее: «Служащий в канцелярии моей писцом Павел Выгодовский отправлен уже под строжайшим арестом в Санкт-Петербург, прямо к его императорскому величеству». Вместе с ним были отправлены «какие-то правила к их секте» (т. е. «Правила» Общества соединённых славян. - М.Б.).

Мы не знаем подробностей следования Выгодовского из Житомира в северную столицу, где он, вероятно, раньше никогда не бывал, но сохранились любопытные документы, которые рассказывают, что «злодеев-злоумышленников» везли в Петербург, в обстановке суеты и спешки, с молниеносной быстротой, на фельдъегерских тройках, загоняя лошадей, избивая ямщиков, не давая передохнуть путникам дорогой.

В собрании секретных приказов «об аресте и вытребовании в Санкт-Петербург разных лиц, прикосновенных к делу о злоумышленных обществах», имеются сотни предписаний военного министра и других высших чинов на имя губернаторов различных областей необъятной Российской империи «об отыскании»... того или иного «преступника», имя которого стало известно правительству.

Есть там и ряд документов, касающихся поимки Выгодовского. Приказ волынскому губернатору об его аресте был дан в Петербурге 15 февраля 1826 г., в Житомире его получили 19 февраля, а 26 февраля Выгодовского уже доставили в Петербург.

По высочайшему повелению его поместили «на Главной гауптвахте», откуда он был затем переведён в Петропавловскую крепость. «Каменные мешки» - казематы крепости - в те дни в связи с декабрьскими событиями были до отказа переполнены арестованными...

Комендант крепости генерал Сукин не успевал принимать и распределять вновь и вновь прибывающих к нему «злоумышленников». Он перемещал узников, уплотнял камеры, занимал для арестованных различные подсобные помещения и даже офицерские квартиры крепости.

3 марта 1826 г. Сукин доносил военному министру, что «канцелярист Выгодовский посажен в арестантский каземат № 2, в бастионе императрицы Анны Иоанновны». (Впоследствии декабрист был переведён «в покой» № 36 - Невской куртины). Тогда же был привезён в военное министерство и тюк с бумагами, принадлежавшими Выгодовскому.

Известно, что Николай I допрашивал лично почти всех арестованных декабристов и, направляя их в Петропавловскую крепость, давал на каждого собственноручную записку с указанием режима содержания данного арестанта. В «реестре» царских записок, составленном комендантом крепости Сукиным, имя Выгодовского отсутствует. Очевидно, «монарх» не пожелал снизойти до того, чтобы самому чинить допрос какому-то «писцу» и передал его своим подручным.

На допросе Выгодовский заявил: «...вольнодумческие и либеральные мысли прильпнули ко мне в недавнем времени, частью - от чтения, а частью - при... вступлении мною в Тайное Общество, от соучастников оного... коих полны были их разговоры». При этом он замечал, что все эти лица упрекали царя Александра I «в покровительстве иностранцев».

Это показание интересно тем, что одним из источников своего вольномыслия Выгодовский называет книги, указывая при этом, что его политические убеждения сложились совсем недавно. С литературой, которая могла внушить ему свободный образ мыслей, он успел познакомиться за короткое время. Конечно, свободолюбивые идеи Выгодовский не мог почерпнуть в схоластической иезуитской школе. Этому помогло его сближение с Ивановым, Борисовыми и другими членами тайного Общества соединённых славян.

Возможно также, что и до встречи с ним Выгодовский был уже знаком с некоторыми сочинениями просветителей-энциклопедистов XVIII века. Их произведения были распространены в России в 20-30-х годах XIX в., и молодёжь жадно их поглощала. Но кто влиял на развитие политических взглядов Выгодовского до его знакомства с Ивановым и Борисовыми - неизвестно.

Вступив в их союз, он стал интенсивно пополнять свои знания в области философии и политики. Молодому Выгодовскому было известно произведение писателя-революционера Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», которое декабристы Бестужев и Кюхельбекер называли источником своего свободомыслия.

Ценно также высказывание Выгодовского о патриотизме «славян», возмущавшихся засилием иностранцев в родной стране. Декабрист разделял их стремление бороться за народное благо и верил, что эта борьба принесёт благодатные плоды, если не сейчас, то в будущем. Так, например, он говорил, что согласился стать участником «...благородного их намерения, могущего когда-либо принести счастье народам».

От Иванова Выгодовскому стало известно о том, «что Южное общество имело намерение в августе сего 1826 года восстать противу... государя... и ниспровергнуть существующее правление», и что Славянское общество «присовокупилось к Южному».

На один из самых основных вопросов следствия, которому правительство придавало особое значение, - на вопрос о цареубийстве Выгодовский смело отвечал: «Я несумненно полагал, что таковое насильственное предприятие могло нанести... государю какой-нибудь удар или лишить и жизни». На очной ставке и Ивановым Выгодовский подтвердил свои показания о том, что именно «слышал» от Иванова о тайных обществах вообще и о Славянском - в частности. Иванов с показаниями Выгодовского согласился.

Таким образом, Выгодовский был осведомлён о том, что «славяне» вовсе не одиноки, что по России распространён ряд тайных политических обществ. Ему были известны и такие подробности, как то, что Бестужев-Рюмин является «посредником между Думами и Южным обществом, возникшим в 3-м пехотном корпусе».

Интересно, что в ответах следственной комиссии Выгодовский обходит молчанием вопрос о федеративно-республиканских идеях Славянской организации и о том, что он их разделяет. Это можно объяснить тем, что из соображений осторожности он намеренно скрывал от правительства столь опасный программный тезис. Впрочем, на следствии ему и не задавали вопроса о его республиканских взглядах. Но трудно предположить, чтобы человек, которого такие республиканцы, как П. Борисов и И. Иванов, считали другом-единомышленником и говорили с ним «всегда откровенно», не стоял бы на тех же республиканских позициях, что и они.

Недаром же Выгодовский хранил у себя «для сведения» экземпляры переписанного им списка «Правил» «славян», где сказано о нетерпимости «духа рабства», о бодром «духе вольности», о «падении гордости тиранства», наконец, - о «богине просвещения», возведённой на трон вместо тирана. Не случайно давал Выгодовский и клятву на верность целям «благородных славян».

Он открыто заявлял следователю о том, что по национальности является поляком, симпатизирует освободительной борьбе польского народа. «Увлекаясь наиболее мыслями, что ежели природное российское дворянство волнуется противу правления, от веков свыше России данного, то я, яко поляк, безгешно могу к тому принадлежать, тем более, что сей случай может когда-либо привесть в первоначальное положение упадшую Польшу, которую любить я поставлял для себя ненарушимым долгом». Он не скрывал, что возлагает надежду на возможность национального возрождения Польши.

Откровенный польский патриотизм Выгодовского отчасти объясняется своеобразным воспитанием его в католической школе, которая наложила на его политические убеждения печать польской ориентации. Он стоял за прогрессивное стремление угнетённой русским царизмом Польши к объединению с другими славянскими народами.

Ввиду того, что в бумагах Выгодовского оказались документы о якобы его польском происхождении, следственная комиссия особенно заинтересовалась им как «поляком», она пыталась обнаружить улики о его связях с польским тайным обществом, но ничего не добилась. Да, очевидно, их и не было. Едва ли Выгодовский мог иметь обширные знакомства среди польской шляхты, проживавшей на Волыни и в Подолии. Для поляков этот мелкий русский чиновник был попросту чужим. Лица же типа Мацея Хенциского, в окружении которых жил Выгодовский в годы юности, не могли принадлежать к прогрессивным слоям польского общества. Скорее это были далёкие от современной жизни начётчики-схоласты.

Во время следствия по делу декабристов Выгодовского неоднократно допрашивали о его знакомстве с поляками и «лицами польского происхождения», привлечёнными к суду. И, наоборот, многих из них спрашивали о степени участия в тайном обществе Выгодовского.

Правительство «прощупывало» и рядовых участников заговора. Его интересовали подробности взаимоотношений между русскими и польскими тайными организациями. Так, например, Выгодовскому, Люблинскому и другим членам Общества славян задавали вопросы относительно «Общества тамплиеров» - одной из тайных польских политических организаций, носившей название средневекового рыцарского ордена крестоносцев. Оказалось, что Выгодовский и его товарищи ничего не знали о «тамплиерах».

Знаменательно то, что и среди членов тайного Общества славян Выгодовский слыл за поляка; так, например, Бечаснов в своих показаниях на вопрос о знакомстве с поляками отвечал, что он «знал в Житомире Павла Выгодовского». Горбачевский также называл Выгодовского поляком. Даже в казённых документах и в официальной переписке высшие правительственные чиновники и в дальнейшем продолжали считать его поляком, хотя ещё в 1826 г. правительство получило из Варшавы точные сведения о том, что Выгодовский является на самом деле вовсе не польским дворянином, а сыном русского крестьянина Дунцова.

На это самозванство Выгодовского правительство смотрело как-то безразлично и не привлекало его к ответственности за незаконное присвоение дворянского достоинства, герба и прочих атрибутов привилегированного сословия. Узнав, что он «крестьянский сын», власти церемонились с ним ещё меньше, чем с другими его соизгнанниками-дворянами.

В бумагах Выгодовского, доставленных из Житомира в Петербург, было обнаружено несколько черновиков на польском языке, среди которых было нечто вроде «проекта наставления... комедийствовать при допросах», как определил их член верховного уголовного суда сенатор Дивов, разбиравший тюк с бумагами Выгодовского.

Очевидно, имелась в виду переписка Выгодовского с друзьями и товарищами по тайному обществу. При этом упоминались какая-то «верная особа, тайна и рок» и наконец следовал текст клятвенного обещания: «...Никогда не служить никакой воюющей державе... ни в малейшей вещи не сознаваться»... «Объявляю, что не буду отвечать на вопросы N и проч.» Кто скрывается под этим инициалом, установить не удалось.

Невзирая на «подозрительное» содержание этих черновиков, их автора Выгодовского не допрашивали по существу смысла его загадочного «Наставления» и «Клятвенного обещания». В следственном деле декабриста эти бумаги не фигурируют как материал допросов и показаний подсудимого.

На положении узника Выгодовский держался с достоинством: не впадал в панику, не распускался физически и морально, не писал царю и его тюремщикам покаянные письма. Он не выпрашивал снисхождения, не вымаливал прощения и не оправдывал себя - он просто признавался виновным перед законом.

Называя свою вину «злом» и «опасностью», Выгодовский в то же время считал намерения единомышленников «славян» «благородными» и принадлежать к таковым «полагал безгрешным». Он говорил, что цели Славянского общества были направлены к тому, чтобы «принести счастье народам». По отношению к товарищам-узникам Выгодовский вёл себя честно и порядочно: никого не оговаривал, никого из арестованных по общему делу не обвинял в том, что является несчастной жертвой их козней и т. п.

Но, безусловно, его высказывания на следствии и суде не могут сравниться с выступлениями Я. Андреевича, братьев Борисовых, Усовского и других членов тайного Общества соединённых славян, отличавшихся необычайной смелостью, глубиной и резкостью суждений. У Выгодовского - новичка в Славянской организации - не было подобной стойкости, так как у него ещё не вполне сложились социально-политические взгляды и убеждения; не было широкого кругозора, не доставало общего образования.

Его мировоззрение в период ареста, следствия и суда над декабристами не отличались стройностью и законченностью. Впрочем, в данном случае Выгодовский не представлял особого исключения. Многие рядовые участники восстания 1825 года не имели в досибирский период своей жизни сложившегося социально-политического мировоззрения. Но все они были горячими патриотами, противниками самодержавия и крепостного рабства, сторонниками республиканского строя.

Итак, несмотря на весьма скромные заслуги его как члена тайного общества, в котором он был очень короткий период (всего несколько месяцев), жизнь и деятельность декабриста-крестьянина Выгодовского представляет для нас большой интерес.

Его политическая биография до восстания 1825 года была весьма краткой и не богатой событиями. Тем не менее далеко не случайным является то, что Выгодовский примкнул именно к Обществу соединённых славян. Ясно, что его привлекали не только республиканские тенденции этой организации, но и заманчивая идея объединения всех свободных славянских республик, разрешающая и проблему национально-независимой демократической Польши. Вспомним, что декабрист «увлекался мыслями» о будущей судьбе польской национальности в системе федерации славян. Славянское общество влекло к себе Выгодовского также и своим демократическим составом.

*  *  *

По приговору Верховного уголовного суда Выгодовский был отнесён к 7-му разряду государственных преступников, как осведомлённый об умысле на цареубийство и принадлежавший к тайному обществу, цели которого он знал. За это ему полагалось 2 года каторжных работ (затем сокращённых на 1 год) и вечное поселение в Сибири.

15 февраля 1827 г. Выгодовский был отправлен на каторгу в Читинский острог вместе с И.Б. Аврамовым, А.И. Черкасовым и А.Ф. Бригеном, «закованными в ножные железа».

Интересны некоторые подробности высылки Выгодовского в Сибирь: «Во время содержания его в крепости собственных денег нисколько показано не было...» и «при отправлении его... из оной... 15 февраля... 1827 года, по неимению у него собственной тёплой одежды и денег, куплено для него... таковой... на 23 руб. 60 коп., из суммы, пожертвованной разными благотворительными особами для улучшения жизни арестантов, и на дорогу... для необходимых Выгодовскому издержек дано сопровождавшему его фельдъегерю... из той же суммы 30 руб.»

Декабристов отправляли из Петропавловской и других крепостей тайно, так как «его величеству угодно, дабы порядка отправления нельзя было заметить».

Осуждённых увозили по ночам, два раза в неделю, и комендант крепости обычно доносил царю и военному министру, что такого-то числа назначаются к отправлению в Сибирь «заведённым порядком» такие-то... (следовал ряд фамилий).

Фельдъегерям и жандармам, сопровождавшим арестантов, давалась строжайшая инструкция: держаться точного маршрута пути, по определённому тракту, отнюдь «не заезжая в Москву, и никуда в сторону... дорогою... не допускать... свидания с арестантами и разговоров... также не принимать от посторонних людей пособия... никому не сказывать, кого, куда и откуда препровождаешь... не останавливаться... в трактирах, харчевнях и т. п. публичных заведениях...»

Относительно рациона пищи арестантов предписывалось употреблять «что только нужно будет для поддержания их сил и здоровья, но избегая всякой роскоши... больших обедов... шампанского и других вин». Предлагалось также прислушиваться к разговорам арестантов между собой, особенно «касательно правительства, и доносить,о чём они говорили дорогой и в каком были настроении духа, были ли в кандалах».

Жандармы, отвозившие декабристов в Сибирь и другие места, нередко доносили правительству интересные подробности о слышанных ими разговорах арестантов в пути. Например те, которые сопровождали М. и Н. Бестужевых, Горбачевского и Барятинского, докладывали, что «преступники говорили между собою: «Не умели затеянное дело сделать».

Декабристы делились друг с другом первым опытом открытой вооружённой борьбы с царизмом, упрекая и обвиняя в неудачах и разгроме восстания только самих себя. Они, действительно, ещё «не умели», так как были зачинателями этого великого дела.