№ 12 (13)
Раскрыв с помощью божиею перед священным судилищем моё сердце, прошу господа, дабы он мне помог в полной мере вспомнить и выразить на бумаге всё, что чувствовал, чувствую, знал и знаю касательно тайного общества, к которому по величайшему моему несчастию и был причастен.
Но судьбы господа неисследимы! Если ему угодно было наказать меня сим преступлением, которое истинно отяготило мою душу, по крайней мере по величайшей его милости оно произошло от ума моего, но не от сердца. Сердце моё и теперь ещё невинно! Я думал по безрассудности моей, что я исполняю долг свой и шёл, как бы обречённая жертва на заклание к алтарю, воздвигнутому бедственному века сего кумиру - вольнодумства. Ныне же, полагая и вину свою, и самого себя ко стопам всемилостивейшего моего государя императора с сокрушённым сердцем и нелицемерным раскаянием, которое одно может помирить меня с небом, честь имею почтеннейше ответствовать высочайше учреждённому Комитету на предложенные мне вопросы.
1 и 2
Прибыв в 1820 году семнадцати лет из Москвы во 2 армию, послан был я на съёмку Подольской губернии, где нашёл товарищей себе по службе почти одинакого со мною возраста. Проводя целое лето в поле без всякого сообщества, мы зимой жили в местечке Немирово, в 30 верстах от Главной квартиры. Уединённое сие место нашего квартирования, лишение всякого постороннего знакомства // (л. 28 об.) сдружило нас как братьев и расположило способности наши, которые только что начинали развёртываться, единственно к книжным занятиям.
Сперва устремились все к военным наукам и смеялись над Крюковым 2-м, который, будучи также прислан к нам на съёмку из Главной квартиры и будучи уже заражён политическими мнениями, хвалил занятия такого рода и восхищался хорошим тульчинским обществом. Сперва мы смеялись над ним и называли их тульчинскими политиками. А потом я, езживши довольно часто в Тульчин, нашёл, как мне казалось тогда, в самом деле в них1 людей, которые гораздо выше нас своим образованием, и мало-помалу получать к ним уважение и доверенность.
1 Слова «в них» вписаны над строкой.
А именно про Пестеля и Юшневского в это время повторялось единогласно, что они умнейшие и образованнейшие люди в свете, но я их лично ещё не знал. Встречая в Тульчине политические разговоры и жалобы на мнимый худой порядок вещей, я и сам стал привыкать к этой мысли. И, наконец, в 1822 году, прибыв раз в м. Тульчин с Крюковым 2-м, остановился у брата его, Крюкова 1-го, на квартире, где к[нязь] Барятинский после подобного разговора, не будучи хорошо со мной знаком и совсем для меня неожиданно (видно, по рекомендации Крюковых) сказал мне: «Что ж, худое можно исправить» - и предложил мне вступить в политическое общество.
На что я сказал ему, что я не вступлю, не зная цели оного. На сие сказал он мне, что цель // (л. 29) откроется после, когда вступишь, а в удостоверение, что она хороша, я скажу тебе, что твой брат там, Пестель и Юшневский. Я, привыкнувши с малолетства подражать во всём своему брату и видя при том, что всеми превозносимые Пестель и Юшневский находятся в обществе, немало не колеблясь, дал ему клятву быть их членом. После сего он объяснил мне коротко цель общества - переменить монархическое правление - и ушёл.
Не помню, вскоре ли после принятия1 и кем объяснена мне преступная цель лишить жизни блаженной памяти государя императора или гораздо после, но помню утвердительно, что до принятия о сём мне не было сказано.
После ухода к[нязя] Барятинского сказано было мне Крюковым 2-м, что прежде сего существовало общество, в котором были, кроме нынешних членов, генерал Орлов, полковник Бурцев, подполковник Комаров, но что оно по каким-то причинам и несогласием разрушилось и составилось вновь.
После моего принятия я возвратился к своей должности и в первый раз, как увидал после сего своего брата, открылся ему в том, что я принят, и спросил его, тут ли он. И казалось мне, что он сим не был доволен, ибо говорил мне: «Да, бог знает, хорошо ли это общество, или большая часть из членов безбожники. Да, впрочем, - присовокупил он - честное слово нас не связывает, если бы захотели предпринять что-нибудь противное нашим совестям. И потому - прибавил он - я скажу к[нязю] Барятинскому, что, если будет что предпринято худое, то мы // (л. 29 об.) будем против того; скажи - говорил мне - и ты».
На что я2 отвечал ему: «Хорошо, но только я не очень с ним хорошо знаком, так лучше, кстати, скажи ты ему сие и от меня». Не знаю, исполнил ли он сие намерение или нет; я после о том его не спрашивал3. Но сей самый случай напоминает мне, что я ещё в это время не знал о преступном намерении общества посягнуть на жизнь блаженной памяти государя императора. После сего общество сие для нас почти как не существовало до начала 1824 года, в которое началось показываться более деятельности.
Известные мне члены лично и по слухам суть Пестель, Юшневский, какой-то Василий Давыдов, князь Волконский, генерал Кальм, князь Барятинский, Ивашев, Вольф и двое Крюковых, которые назывались болярами и имели только право4 принимать в общество. Из низших же членов полковник Аврамов, Басаргин, подполковник Ентальцев, кажется, подполковник Фаленберг, меньшой брат Юшневского, мой брат Пушкин 1-й, поручик Аврамов* и Заикин (принятые Крюковым 1-м), капитан Майборода, штабс-капитан Фохт, какой-то майор Поджио, полковник Леман, майор Лорер5, поручик Лачинов, принятый к[нязем] Барятинским после смерти блаженной памяти государя императора, майор Мартынов, поручик Загорецкий, поручик барон Черкасов, которому было открыто мною в 1824 году о существовании тайного общества и вот по какому случаю: полковник Пестель, бывши раз в Тульчине, спрашивал у нас, кого ещё можно принять из свитских офицеров, на что ему говорили, что можно принять барона Черкасова, Заикина, ещё погодя немного и Загорецкого, про которого упоминали, что он, // (л. 30) хотя никогда не занимался по этой части, но на его скромность полагаться можно.
Я же, будучи очень дружен с бароном Черкасовым и любя его более всех моих товарищей, видя, что рано или поздно он будет принят в общество, боялся, чтобы кто-нибудь из старых членов его не принял, дабы в случае открытия общества он не был близок к более известным членам (ибо тогда уже изредка носились слухи, что правительство подозревает существование общества), решился принять его сам, хотя не имел на то права и, поехав раз на один день в Немиров и пошедши с ним гулять в поле, разговорившись, открыл ему о существовании тайного общества и, назвав некоторых членов, взял с него слово быть в нём участником.
1 Слова «после принятия» вписаны над строкой.
2 Слово «я» вписано над строкой.
3 Пять строк от слов «будем против того...» на полях подчёркнуты карандашом.
4 Слово «право» вписано над строкой.
*Он был кажется и в старом обществе, но был ли болярин, не знаю (прим. П.С. Бобрищева-Пушкина).
5 Первоначально было «Орер». Фамилия исправлена карандашом.
О принятии же его сказал только одному поручику Аврамову, который стоял с ним на одной квартире, от тульчинских же членов таил, так что Юшневский несколько месяцев не знал о его принятии. После сего через несколько времени сам Черкасов уже снёсся с Крюковым 2-м и мало-помалу ознакомился со многими членами. Не знаю после сего, был ли он принят кем из старых членов, кажется, нет.
Ещё прапорщик Юрасов был принят, кажется, Крюковым 2-м после смерти блаженной памяти государя императора, но после оказалось, что он не помнит о своём принятии, ибо он в это время был в белой горячке, которая неприметным образом продолжалась несколько ден, а после оказалась со всеми припадками сумасшествия. Из членов же отдалённых я знал по слухам каких-то Муравьёвых, Сергея и Никиту, и какого-то Бестужева. // (л. 30 об.)
3 и 4
Что Южное общество приняло решительное намерение истребить всех особ священных августейшей императорской фамилии, я не знал, также и кем преподаны были сии преступные мысли, но на счёт лишения1 жизни блаженной памяти государя императора сказано было, кажется2, в одной речи, на французском языке написанной. У Крюкова 1-го была как-то раз данная Пестелем для прочтения тетрадка под заглавием «Русская Правда», с кратко изъяснёнными коренными постановлениями, написанная, как, помнится, говорили, Никитою Муравьёвым, а с нею была вместе и сия речь, как говорили, от петербургского неизвестного члена.
В 1824 году Пестель, бывши в Тульчине, изъяснял нам у Крюкова 1-го в доме - мне, Крюкову 1-му, брату моему, Пушкину 1-му, Аврамову, поручику, и, кажется, Крюкову 2-му, что предполагается начать в Петербурге таким образом:
Исполнив преступное намерение на жизнь блаженной памяти государя императора и захватив всех священных особ августейшей императорской фамилии, идти немедленно к Сенату и Государственному совету и принудить членов оного обнародовать в таком смысле указ, что, так как не стало более царствующей фамилии /не изъясняя, по какой причине/ и верховная власть остаётся в руках Сената и Государственнаго совета, то оные, слагая с себя сие бремя, возлагают оное на трёх избранных на сей случай временных верховных правителей, которым в наставление и в ограничение вместе с указом должна обнародываться и «Русская Правда». (После ухода его ещё мы говорили между собой, не вздумал бы он сам в верховные правители)3.
«Временное // (л. 31) же правительство, - говорил он, - должно было продолжаться десять лет, в которые и обязано было устроить избирательное правление». Насчёт же времени он не говорил ничего. Изъяснив сие, прибавил: «Впрочем, это ещё не положительное решение так действовать, может быть, найдётся удобным начать где-нибудь во время смотра». Что препятствовало для начатия действий тайного общества, не знаю.
1 Слово «лишения» вписано над строкой.
2 Слово «кажется» вписано над строкой.
3 Тридцать две строчки от слов «Что Южное общество приняло...» на полях отчёркнуты карандашом.
6
О средствах и количестве членов всегда было умалчиваемо, так что мы до самого конца почитали дело сие маловажным и говорили между собой, что всё это пустяки. В рассуждении же о высших государственных лицах у нас между свитскими офицерами бывали толки, что, верно, кто есть в обществе из высших особ, если Пестель говорит так утвердительно о исполнении цели общества, и для того мы, желая выпытать, кто бы это были, спрашивали у него мнения насчёт особ, которые казались нам более вероятными для такого рода покровительства.
Называли генерала Ермолова, графа Воронцова, адмирала Мордвинова, но он о всех них отзывался очень худо, что нам весьма не понравилось, и мы тут же говорили, что рано ему ещё быть соперником с такими особами. Спрашивали у кого-то из старших членов про генерала Раевского, но нам сказали, что он руководим одним из сыновей своих, а тот величайший аристократ. Из войск же Пестель выхвалял 9 пехотную дивизию, по какой причине, не знаю, и говорил, что в поселениях большое неудовольствие на правительство.
До какой степени распространены преступные мысли тайного общества в поселениях, не знаю, но слышал от Крюкова 1-го и к[нязя] Барятинского уже в последнее время, что свитский офицер // (л. 31 об.) Лихарев принял какого-то статского советника в поселениях, не узнавши его хорошо, а тот принуждал его принять графа Витта, что и распространило тогда общее опасение между членами, дабы граф Витт не открыл тайного общества перед правительством.
7
Не знаю ничего о существовании никаких других тайных обществ в России, кроме того, что одно называлось Южным, и другое - Петербургским называли. О Польском же обществе я, кажется, слышал от Крюкова 1-го, что оно многочисленно и имеет сношение с Южным, но через кого, не знаю, только помню обстоятельство, что говорили: поляки хотят непременно, чтобы им уступили Волынию и Подолию, но Пестель на это не соглашается.
8
О преступном намерении посягнуть против блаженной памяти государя императора в Таганроге в 1825 году и при предлагаемом смотре 3 и 4 корпусов в первый раз только слышу. Но слышал только от Крюкова 2-го, который, прибыв со съёмки Киевской губернии в конце октября 1825 года, сказывал мне, что Пестель говорит, что, может быть, начнётся в 1826 году, притом присовокупил, чтобы о сём не говорил никому, ибо Пестель не велел распускать сего. Притом помню тут же обстоятельство, которое он мне говорил, что ходил по России монах и пророчествовал, что в 1826 году будет большой переворот в России. И что сей монах посажен в тюрьму1.
9
Об Обществе соединённых славян и о намерениях их никогда не слыхал.
1 Ответ на полях отчёркнут карандашом.
10
Князь Барятинский точно был сделан Пестелем // (л. 32) начальником Тульчинской управы в половине ноября 1825 года - и имел право давать поручения всем нам, кроме Юшневского 1-го, но поручений никто не имел из нас никаких, кроме того, что Крюков 2-й посылан был к Пестелю сказать, что по всем догадкам общество правительством открыто, в которое время Крюков 2-й, взявши от полковника Пестеля бумаги, оставил их у майора Мартынова в Немирове. Потом подпоручик Заикин посылан был к Пестелю с известием о болезни1 блаженной памяти государя императора. И, наконец, поручик Загорецкий, также по поручению к[нязя] Барятинского, ездил в Немиров, чтобы дать знать через какого-то полковника Лемана Пестелю о смерти блаженной памяти государя императора.
11
Сие действительно, справедливо, что подпоручик Заикин на обратном пути от полковника Пестеля привёз сперва бумаги, зашитые в подушке, в Тульчин, где меня уже не было, потом вместе с братом моим, Пушкиным 1-м, привезли оные в с. Кирнасовку, где меня и нашли. Будучи обременены поневоле сими бумагами, мы принуждены были, распоровши подушку и зашивши бумаги, бывшие в холсте, в клеёнку, спрятать у себя под полом, а две - открытые, которые посланы были к Юшневскому 1-му, Заикин спрятал у себя до первой поездки в Тульчин.
Но как нельзя было спрятать зашитые в клеёнку бумаги без того, чтобы не увидал брат Заикина Фёдор, то он, Заикин 1-й, посоветовавшись с нами, сказал ему, что это важные бумаги, которые даны ему на сохранение от одного знакомого человека. После того, когда Пестель уже был под арестом, дано было нам знать от Юшневского через Вольфа, чтобы сии бумаги сжечь, но, так как сие трудно было сделать без свидетельства людей, то мы не знали, ч то делать, и решили наконец погодить ещё // (л. 32 об.) несколько дней, ожидая2, что будет, и3 соображая, что к[нязь] Барятинский за несколько до сего ден говорил нам, что Юшневский и Вольф крепко трусят и потеряли головы и что полковник Пестель говорил Заикину, что сии бумаги только в крайнем случае жечь позволяется.
Но чтобы для нас было менее опасности, то мы вздумали распускать слух между членами, что они сожжены, открыв настоящее Крюкову 2-му и Аврамову, который Крюков 2-й по условному знаку дал знать уже из-под ареста, чтобы бумаги сии сжечь, что я, услышав, немедленно поехал с братом оное исполнить, но не зная, как к тому приступить, боясь людей, долго рассуждали по дороге, как быть с ними, сжечь или закопать в поле, последнее казалось нам менее опасным, причём я и сказал ему: «Что менее опаснее, то и надо делать».
Приехавши в Кирнасовку, старшего Заикина не нашли там, ибо он, разъехавшись с нами в сумерках того дня, был уже в Тульчине, то мы и решились, не откладывая, исполнить наше решение и закопали бумаги, зашитые в клеёнку, ночью4 в поле. Которое место я на другой5 или на третий день показал сперва подпрапорщику Фёдору Заикину, сказав, что если случится, что нас возьмут, то вы покажите место Лачинову - он тогда придумает, что с ними сделать, сжечь ли их или отдать кому по принадлежности. После сего я показал оное место и поручику Заикину.
1 Далее зачёркнуто: «государь».
2 Слово «ожидая» вписано над строкой.
3 Слово «и» вписано над строкой.
4 Слово «ночью» вписано над строкой.
5 Далее зачёркнуто: «день».
Что же касается до двух открытых бумаг, то во время моего отсутствия в Тульчине Заикин с братом моим точно их сожгли. В бумагах же сих точно заключалось, что изъяснено братом моим; сверх того, припоминаю, что уведомление сие относилось к какому-то Михайле Павловичу и писано, как мне кажется, в // (л. 33) город или из города Новгорода-Волынского. Лица же упоминаемые нам были совершенно незнакомые.
Не знаю, говорил ли брат мой, Пушкин 1-й, Фёдору Заикину о том, чтобы бумаги сии давались по рукам для чтения. О том же, что Пестель хотел придти с полком в Тульчин 1 генваря, не помню утвердительно, говорил ли я сие Фёдору Заикину, может быть, но знаю, что о сём я слышал не от членов, а от посторонних, которые по взятии полковника Пестеля единогласно об этом говорили.
13
В день отъезда своего в г. Тирасполь действительно князь Барятинский говорил моему брату, Пушкину 1-му, что, «когда поедешь в отпуск, заезжай, пожалуйста, к Пестелю и скажи ему, чтобы он выбрал кого хочет на моё место, а мне это надоело».
14
О том, что брат мой, Пушкин 1-й, предлагал Вольфу о разрушении общества, думаю, что справедливо, ибо он точно то же говорил мне и прежде, когда прошёл слух, что через графа Витта может быть открыто общество, шедши со мною вдвоём около пруда к жившему в Кирнасовке греку, на что я ему отвечал: «Хорошо бы разрушить, да как ты это сделаешь?» Что я говорил ему: «Кто там, может быть, бьётся из честолюбия или из чего другого, а мы с тобой истинно подвергаем одни свои головы», - справедливо, сие говорил ему, как помнится, не в этот только раз, но и прежде.
Изъяснив всё, что мне было известно касательно тайного общества, обязан сказать по чистой совести, что душою оного был единственно Пестель. Сие замечал я всегда, потому что как скоро бывает, бывало он в Тульчине, то как бы разбудит всех и начнут несколько быть деятельными, // (л. 33 об.) и то на словах, ибо дела, кажется, никто не имел никакого. А там мало-помалу упадали опять в прежнее равнодушие. И если все почти не отставали от общества, по крайней мере мне так всегда казалось, так более потому, что боялись друг перед дружкой прослыть трусами или эгоистами.
Квартирмейстерской части
поручик Бобрищев-Пушкин 2-й1
Генерал-адъютант Чернышёв // (л. 10)
1 Показания написаны П.С. Бобрищевым-Пушкиным собственноручно.
