«Стремиться к пользе отечества»

В Измайловском полку беспорядок

У Измайловского моста подпоручик Кожевников догнал Михаила Пущина, только что распрощавшегося с командиром Финляндского полка. Оба они возвращались от Рылеева, и Кожевников с жаром заговорил по-французски, продолжая прерванный разговор:

- Ты не прав, намеченное на завтра дело может быть успешным и без участия наших командиров.

Капитану Пущину нездоровилось, и он нехотя буркнул:

- Посмотрим.

Они подошли к большому каменному дому с колоннами на углу Измайловского проспекта и Фонтанки (ныне дом № 2/120), известному под названием дома Гарновского. Здесь находились офицерские квартиры и некоторые службы Измайловского полка.

У парадной стоял, поёживаясь от холода, вахмистр конно-пионерного эскадрона Кузьмин. Козырнув, Кузьмин спросил капитана:

- Как поступить эскадрону - присягать завтра или нет, потому что вот солдаты из взвода их благородия, - он указал на Кожевникова, - забегают в наши казармы и говорят, что они присягать не будут.

Подпоручик торжествующе воскликнул:

- А я что тебе говорил!

Пущин, поднимаясь по лестнице, строго ответил:

- Завтра утром я сам буду в эскадроне, ждать меня. Понятно?

- Так точно!

Кожевников поднялся к себе на третий этаж. Его соседа по квартире Александра Фока, ещё не было. Он послал денщика за унтер-офицером Карповым и ездовым.

Итак, на него возложена чрезвычайная ответственность - прибыть к Сенату с измайловцами. На кого можно положиться? Он прикинул в уме: вполне надёжны командир роты капитан Иван Богданович, подпоручики Александр Фок, Александр Вадбольский, Михаил Малютин, Андрей Андреев. Важно только начать и привести солдат к «сумлению» об отречении цесаревича.

Вспомнились слова Рылеева, сказанные на собрании: «Тактика революции заключается в одном слове «дерзай», и, ежели это будет несчастливо, мы своей неудачей научим других». Ну что ж, будем дерзать!

Жаль, что нет друга Матвея, он просил уведомить, когда всё начнётся и как войска примут известие о переприсяге.

Подпоручик присел к столу и быстро набросал записку: «Завтрашнего дня в 10 часов назначена присяга Николаю Павловичу. Несколько человек решились прежде умереть, нежели присягнуть ему».

Пришли унтер-офицер и ездовой солдат. Кожевников вручил ездовому записку:

- Скачи, братец, в Петергоф, в третий батальон. Найдёшь подпоручика Лаппу и в руки, только ему в собственные руки отдашь, потом мигом домой. С богом!

А затем спросил унтер-офицера Карпова:

- Как дела у вас во второй?

- Будто все согласны не присягать, ваше благородие, а как господин капитан?

- Господин Богданович с нами. - И после короткой паузы добавил: - А батальонный, как известно, болен.

- Тогда, ваше благородие, - улыбнулся Карпов, - всё в порядке.

Кожевников закурил и по-дружески сказал Карпову:

- Ты перед сном поговори с кем надо. Поясни ещё и ещё раз, что цесаревич не отказывается от престола, да передай фельдфебелям, чтобы приготовили боевые патроны. Ну, ступай, дружок!

Вернувшемуся Александру Фоку Кожевников рассказал о собрании у Рылеева, о решении всех не присягать и о том, что он знает в разных полках офицеров, которые принимать присягу помешают.

Они говорили допоздна. Потом Фок сел за письмо к отцу, которое закончил так: может быть, он с ним не увидится, но огорчаться не надо, ибо если падёт, то за отечество.

Эти молодые подпоручики понимали, на что идут, знали о грозящей им опасности в случае неудачи.

Спать не хотелось. Кожевников, надев шинель, вышел на улицу и зашагал вдоль проспекта.

С 1800 года старинный Измайловский полк именовался «лейб-гвардии его императорского высочества Николая Павловича полк». На сравнительно небольшой территории Измайловской слободы в первой четверти XIX века вместо деревянного казарменного комплекса вырос каменный, с различными службами, провиантскими складами, конюшнями, учебным плацем, тянувшимся от Обводного канала до деревянной церкви Святой троицы.

Пересекающие Измайловский проспект улицы именовались: 1-я Рота, 2-я Рота и т.д. Рядом с домом Гарновского находились казармы конно-пионерного эскадрона.

В слободе жили офицеры, унтер-офицеры, солдаты, в том числе старослужащие с семьями, на свободных участках селились жители Петербурга, которые победнее.

Размышляя о завтрашнем дне, Кожевников дошёл почти до провиантских складов на Обводном канале, потом повернул обратно, заглянул в дежурку 2-й роты и возвратился домой.

А между тем в солдатских казармах и семейных каморах шёл долгий разговор. Многим становилось не по себе, когда вспоминали тяжёлую руку князя Николая и изнурительную маршировку с полной выкладкой. Правда, Константина Павловича тоже не хвалили: хрен редьки не слаще, но зато в польских войсках, которыми он командовал, срок службы восемь, а не двадцать пять лет.

...Наступило утро 14 декабря. После побудки в дежурной комнате при штабе стали собираться офицеры. Кожевников отвёл в сторону несколько опоздавшего Вадбольского, с которым они вместе служили во 2-й роте, и предупредил: отречение цесаревича - вымысел, все полки отказались присягать, Измайловский намерен то же сделать, и нужно отклонить солдат от присяги и вести их к Сенату.

Успел он также переговорить с другими единомышленниками. В разговорах всё явственнее слышалось: «А мы за Константина!» Кто-то громко крикнул: «Господ офицеров конно-пионерного к командиру эскадрона!» Как-то решит Пущин?

Внезапно вошёл полковой адъютант и объявил, чтобы не дожидались командира полка и общего построения, и проводили присягу поротно.

Молодые подпоручики воспользовались этим и до прихода командиров рот направились в свои подразделения: Кожевников и Вадбольский - во 2-ю роту, Фок и Андреев - в 4-ю и так далее.

По дороге Нил Кожевников рассказал им об услышанном на совещании у Рылеева: оказывается, великому князю Николаю уже всё известно - Яков Ростовцев сообщил ему дату и план восстания.

Почти у самых ворот 2-й роты офицеров нагнал Ростовцев. Он бросился к своему приятелю Кожевникову и, заикаясь пробормотал:

- Господа, присягнули ли ваши солдаты? Нет? Заклинаю, присягайте Нико...

Он не успел договорить. Измайловцы, не сговариваясь, стали бить предателя. Ростовцеву удалось вырваться, отбежать.

Обычно офицеры придерживались правил чести, но тут, в нарушение принятой формы, расправились с иудой по-своему.

В помещении 2-й роты, в тесном коридоре первого этажа толпились рядовые, шумели фельдфебели. Кожевников взмахнул рукой и обратился к солдатам. Он убеждал их не нарушать ноябрьской присяги и идти к Сенату, где собираются верные Константину полки. Примерно так же разговаривал со своим взводом и подпоручик Вадбольский. Он отдал фельдфебелю приказ раздать боевые патроны.

Фельдфебели засуетились, забегали.

В коридоре показался командир роты капитан Богданович. Раздалась команда: «Становись! Смирно!»

- Здорово, братцы! - приветствовал солдат Богданович.

Рота дружно ответила:

- Здравия желаем, ваше благородие!

Кто-то крикнул: «Ура Константину!» И рота дружно поддержала.

В эту минуту в дверях появился адъютант Николая Кавелин, посланный узнать, что делается в Измайловском полку, и привести его к Зимнему дворцу. Услышав «ура» в честь Константина, он рассудил, что ему здесь делать нечего, и быстро направился в 3-ю роту.

Вместе с Кавелиным из помещения 2-й роты выскочил ефрейтор Григорьев и побежал к флигелю командира полка генерала Мартынова. Генерал, уверенный в нормальном проведении присяги, отпустив командиров рот, отправился в Зимний дворец к выходу императора. Но по дороге кто-то из офицеров-конногвардейцев, зная о настроениях в Измайловском полку, насмешливо спросил: «Что же нейдёт сюда ваш полк?» Встревоженный этим вопросом, генерал вернулся и встретил бегущего к нему ефрейтора, который доложил о событиях во 2-й роте.

Тем временем капитан Богданович, побуждаемый Кожевниковым и Вадбольским, приказал роте строиться перед казармой, чтобы двигаться к Сенату.

Солдаты выбегали и торопливо строились. Вдруг перед ними появился генерал со штабными офицерами. Обычно доброе лицо Мартынова на этот раз было гневным. Багровея, он закричал в полный голос:

- Кто вас подбил на сие выступление?! Забыли, что такое фухтеля и шпицрутены?! Я напомню вам! Я доберусь до вас! - Затем, меняя тон, как-то вкрадчиво произнёс: - Богом клянусь, цесаревич Константин отказался от престола. - И широко перекрестился.

Солдаты замерли, следя за его рукой.

Рядом со 2-й построилась и 4-я рота, выведенная сюда полковым адъютантом. Командир роты Львов не мог привести солдат к присяге: ему мешали не только свои офицеры; но и офицеры других рот, размахивавшие саблями и призывавшие сохранять верность Константину.

Мартынов принял из рук начальника штаба присяжной лист и громко начал читать. Когда он произнёс «императору Николаю», капитан Богданович, а за ним другие офицеры и часть солдат закричали: «Константину!» Генерал возвысил голос, дочитал до конца и приказал построить полк.

Время шло. Николай, встревоженный тем, что ни посланного в полк Кавелина, ни самого полка не было, направил вдогонку за адъютантом генерала Левашова, который нашёл всё уже в полном порядке.

Выступление Кожевникова и его единомышленников не было поддержано. Полк присягнул, но с опозданием. Зачинщики, как свидетельствует известный в то время композитор Львов, брат командира 4-й роты, были взяты под арест. Командование 2-й ротой принял кто-то из штабных офицеров.

Во главе с двумя генералами, под развёрнутым Георгиевским знаменем, полк направился по Вознесенской улице на защиту потрясённых было устоев самодержавной власти. Вернулся в казармы он поздно вечером, а затем его в наказание поставили на всю ночь «в ружьё». От изнурительного состояния у солдат дрожали ноги, слипались глаза. Только утром 15 декабря их распустили.

Николай I впоследствии записал в своём дневнике: «В Измайловском полку происходил беспорядок и нерешительность при присяге».

«Монаршая милость»

После восстания настроение у измайловцев, причастных к событиям 14 декабря, было сумрачным ещё и потому, что в ночь на 15-е капитан И.И. Богданович покончил с собой.

16 декабря генерал-адъютант Мартынов доложил Николаю I о находившихся под домашним арестом и получил повеление направить их на дворцовую гауптвахту.

Во второй половине дня на квартире, где жили Кожевников и Фок, появился фельдъегерь, сопровождаемый дежурным офицером, и объявил:

- Господа, я должен вас арестовать. Отдайте шпаги!

У возка их поджидал жандарм. Минут через двадцать они были на дворцовой гауптвахте. Там уже находился подпоручик Вадбольский. Все трое пребывали в томительном ожидании допроса. Разговор не клеился. Им был памятен разнос, учинённый шефом полка Николаем, тогда ещё великим князем, за незначительные упущения в строевой подготовке: «Господа офицеры, займитесь службой, а не философией. Я философов терпеть не могу, я всех философов в чахотку вгоню».

А что же будет теперь?

17 декабря около полудня первым вытребовали Кожевникова. Его привезли в большую залу, где у двери, ведущей в кабинет императора, за столом сидел генерал Левашов, занимавшийся допросом декабристов.

- Отвечайте на вопросы, которые я вам буду задавать, - сказал Левашов. - Состояли ли вы в тайном обществе?

- Нет, к тайному обществу я не принадлежал.

- Где вы были 14 декабря?

- До присяги был в роте.

- А что вы там делали?

- С людьми говорил, дабы узнать их намерения.

- О чём, позвольте спросить, вы говорили?

Дверь бесшумно открылась, появился император.

- К чему вы склоняли людей?

- Склонял их, ваше высокопревосходительство, чтобы не присягали и чтобы взяли боевые патроны.

- И? - Левашов вскинул брови. - Шли к Сенату?

Николай подошёл к столу. Его фигуру плотно облегал тёмно-зелёный, их же, измайловский, мундир, только без эполетов. Волосы слегка взъерошены, белый, чуть покатый лоб перерезала гневная морщина. Выпуклые глаза императора холодно смотрели на Кожевникова. Этот взгляд выдерживали немногие. Не выдержал его и подпоручик.

Царь уже знал, кто из офицеров Измайловского полка призывал к бунту. И в брошенной им фразе звучала неприкрытая угроза:

- Вы не присягали мне, но вы, - голос его посуровел, - при вступлении в полк дали слово не входить ни в какие тайные общества. Вы опозорили мундир, который носит ваш император. - Гневная складка меж бровей обозначилась ещё резче.

Левашов дал расписаться под показаниями, и Кожевникова увели.

В седьмом часу пополудни всех троих доставили к коменданту Петропавловской крепости с запиской императора: «Присланных при сём подпоручиков Вадбольского, Кожевникова и Фока посадить на гауптвахту крепости».

На следующий день всех развели по казематам. Кожевников был определён в Никольскую куртину, в сырой и тёмный каземат № 12.

Кругом стояла могильная тишина. Доносился только еле различимый звук курантов с колокольни, исполнявших английский гимн «Боже, храни короля» (российского гимна ещё не было). Эта обстановка стала своеобразной физической пыткой, рассчитанной на ослабление воли. Той же цели служили и посещения генерала Мартынова со словами утешения и обещаниями милости от государя при искреннем и чистосердечном признании в своих заблуждениях.

Материал предварительного допроса был передан в следственный комитет. Следующий допрос происходил уже там. Кожевников признался в том, что состоял членом Северного общества, что подбивал солдат к выступлению.

По указанию Николая I член Верховного суда над декабристами М.М. Сперанский разработал «разряды» для осуждённых декабристов по степени их вины. Кожевников был отнесён к десятому разряду. Вина его заключалась в том, что он являлся членом тайного общества, знал его цели, возбуждал к мятежу и призывал брать оружие. «Ослабление» вины выражалось в кратковременном пребывании в обществе и добровольном признании во время следствия.

Верховный суд состоял из «жалких стариков, поседелых в низкопоклонстве и интригах», как писал о них Н.П. Огарёв. В сущности же судил декабристов один царь.

Тридцать шесть человек были приговорены к смерти. Николай, проявив «монаршую милость», заменил для осуждённых по первому разряду отсечение головы вечной или 25-летней каторгой. К каторжным работам, ссылке, разжалованию в солдаты приговаривались остальные участники восстания. Пятерым, поставленным вне разрядов, определялась смертная казнь через повешение.

Подпоручик Нил Кожевников присуждался к лишению чинов, дворянства и ссылке в Сибирь. Поразмыслив, император нашёл приговор Кожевникову слишком мягким и "милостиво заменил" ссылку в Сибирь более тяжким наказанием - разжалованием в солдаты с направлением в дальний гарнизон.

В ночь на 13 июля 1826 года на крепостном дворе состоялась так называемая гражданская казнь декабристов, а затем на валу - казнь пятерых руководителей восстания - К.Ф. Рылеева, П.И. Пестеля, С.И. Муравьёва-Апостола, М.П. Бестужева-Рюмина, П.Г. Каховского.

В бумагах начальника Главного штаба И.И. Дибича сохранилась записка о казни. Она была составлена если не лично Николаем I, то при его непосредственном участии.

«В кронверке занять караул. Войскам быть в три часа. Сначала вывести с конвоем приговорённых к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамён. Конвойным оставаться за ними, считая по два на каждого. Когда всё будет на месте, то командовать на караул и пробить одно колено похода, потом господам генералам, командующим эскадронами и артиллерией, прочесть приговор; после чего пробить два колена похода и командовать на плечо, тогда профосам (военнослужащим, несшим в войсках полицейские обязанности, в том числе исполнение телесных наказаний. - А.П.) сорвать мундиры, кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костёр. Когда приговор исполнится, то вести их тем же порядком в кронверк; тогда взвести присуждённых на смерть на вал, при коих быть священнику с крестом. Тогда ударить тот же бой, как для гонения сквозь строй, докуда всё не кончится; после чего зайти по отделениям направо и пройти мимо и распустить по домам».

Было расписано всё, до барабанного боя включительно.

Портрет-гипотеза

В Ленинградскую лабораторию судебной экспертизы весной 1978 года Антонин Александрович Попов принес письмо председателя Новоржевского райисполкома с просьбой помочь районному народному музею в воссоздании внешности их земляка - декабриста Н.П. Кожевникова, портрет которого в иконографии декабристов отсутствовал.

Наиболее близко, пожалуй, к решению подобной задачи примыкала портретная экспертиза. Она достаточно хорошо и полно разработана, когда речь идет о такой форме, как отождествление внешности человека по его фотоизображениям. Когда снимки достаточно высокого качества, человек сфотографирован с одинаковым или близким поворотом головы, а между снимками нет большого промежутка во времени, исследование и его результат вполне объективны. По плечу криминалистам и вопросы, связанные с отождествлением конкретных людей по живописным портретам и скульптурным изображениям. Правда, задача тогда становится куда более сложной.

Желание воссоздать портретный облик наших далеких предков и ряда исторических деятелей привело известного советского антрополога М.М. Герасимова к разработке научных основ и практических приемов реконструкции лица по черепу. Его метод широко взят на вооружение. Так, в лаборатории антропологии Института археологии и этнографии Академии наук Армянской ССР под руководством доктора медицинских наук, профессора А.Д. Джангаряна реконструируется (в скульптурных портретах) внешность людей, живших много тысячелетий тому назад. Антропологи разных стран пользуются его консультациями и математически обоснованными формулами для воссоздания внешности великих людей прошлого - философов, поэтов, музыкантов, государственных деятелей.

Судебные медики и криминалисты тоже вносят свой вклад в это интересное и важное дело. Конечно, чаще всего им приходится реконструировать внешний облик неизвестного убитого по обнаруженному черепу. Это чрезвычайно важно для раскрытия «старых» преступлений. Но здесь предстояло совсем необычное предприятие: воссоздать облик человека из… ничего.

В этом и заключалась особая сложность предложенной криминалистам задачи. Правда, в практике экспертных учреждений иногда возникает необходимость взяться за работу, о которой в подлинно научном плане криминалист и думать не вправе, ибо в сфере, где осуществляется правосудие, все должно быть абсолютно точно, доказательно и в строгих рамках закона. Никаких сомнительных экспериментов, натяжек, отсебятины.

Но Антонин Александрович даже слышать не хотел о том, что наука бессильна помочь в восстановлении облика декабриста Кожевникова.

- Разве можно допустить, - восклицал Попов, - чтобы потомки, прочитав о жизненном подвиге этого человека, не имели наглядного представления о его внешности?! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Я убежден, что Нил Павлович был очень похож на своего отца, брата, сестер… - Он скептически воспринимал робкие доводы криминалистов о пределах возможностей современных научных методов и был твердо уверен: если в теории и практике нет примеров подобных исследований, необходимо создать прецедент. Его убежденность была так заразительна, что устоять оказалось невозможно.

А если и вправду попробовать? Так-таки «из ничего» предстоит воссоздавать облик декабриста? Кто сейчас станет отрицать основные положения генетики - науки о законах наследственности и передаче по наследству характерных внешних признаков. Опираясь на них, можно допустить, что Н.П. Кожевников внешне походил на своих ближайших родственников. А их изображения сохранились.

Но эти рассуждения, конечно, далеки от криминалистики, как и всякой науки, основанной на точности. И все же в новом деле кто-то должен быть первым. Разумеется, возможны просчеты и ошибки. Для начала необходимо было создать прочную документальную основу предстоящего исследования, выверив все до мелочей, а потом решить задачу, используя апробированные криминалистические методы.

Что же было известно о Кожевникове достоверно? Очень мало. Нил Павлович Кожевников родился в феврале 1804 года в Петербурге. Его отец, новоржевский помещик Павел Александрович Кожевников, чиновник VII класса (что соответствовало примерно званию подполковника), служил в провиантском департаменте. Зимой семья жила в столице, в собственном двухэтажном доме, а остальное время - в своем поместье в селе Бородино, неподалеку от Новоржева. Семейство состояло из родителей, двух сыновей и двух дочерей.

Вначале Нила воспитывал дома гувернер-француз, а потом его отдали в столичный пансион, по окончании которого юношу взяла к себе тетушка - вдова знаменитого поэта Г.Р. Державина, в свое время дружившего с Павлом Александровичем и старавшегося «всячески делать добро этому семейству». Живя в ее доме, Нил пользовался огромной библиотекой покойного дяди - поэта и государственного деятеля, основательно изучил отечественную и всемирную историю, читал труды по фортификации, математике.

Когда юноше исполнилось 16 лет, его зачислили подпрапорщиком в лейб-гвардии Измайловский полк, которому покровительствовал цесаревич - будущий император Николай I. К тому времени отец Нила вышел в отставку и материальное положение семьи резко ухудшилось. Немалые расходы, связанные со снаряжением и обмундированием при поступлении в привилегированный полк и дальнейшим поддержанием престижа гвардейского офицера, взяла на себя тетушка. К 1825 году Нил Кожевников дослужился до чина подпоручика. В полку Нил близко сошелся с передовыми, радикально настроенными офицерами, постепенно став решительным противником самодержавия.

Утром, в день восстания 14 декабря, подпоручик Кожевников в соответствии с предварительным планом склонял солдат не присягать новому императору, а брать боевые патроны и идти на Сенатскую площадь. Но большинство офицеров и солдат не поддержало товарищей. Полк, хоть и не сразу, все же присягнул на верность Николаю I.

Кожевникова арестовали через три дня и заключили в Петропавловскую крепость, в одиночную камеру Меншикова бастиона. Более полугода тянулось следствие, допросы сменялись томительным ожиданием. Лишь 12 июля 1826 г. в комендантском доме был оглашен приговор. На следующий день над «бунтовщиком» произвели церемонию разжалования, лишения чинов и дворянства: сломали над головой шпагу, сорвали мундир и эполеты и бросили их в пылающий костер.

Бывшего гвардейского подпоручика разжаловали в солдаты и сослали в Оренбургский гарнизонный полк.

Когда началась война с Турцией (1828-1829 гг.), рядового Кожевникова из Оренбургского гарнизона перевели на Кавказ в действующую армию. Главнокомандующий войсками и наместник Кавказа И.Ф. Паскевич, к которому был особенно расположен Николай I, приказывал посылать «бунтовщиков» в первых рядах атакующих. Кожевников сражался мужественно и был неоднократно ранен. За храбрость его с большим трудом, но все-таки произвели сначала в унтер-офицеры, а потом в прапорщики. По окончании русско-турецкой войны, в декабре 1830 года, его направили в город Шушу, где в возрасте 33 лет он умер от болезней и ран.

Каков же был этот человек по внешнему облику?

Из литературных источников известно, что в кавказский период Нил Кожевников был сухощавым и смуглым. В прошении его сестры, адресованном царю, есть примечательная фраза: «Он подобие отца…». А каким был отец? Поиски ответа на этот вопрос привели в рукописный отдел библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, где хранится архив Г.Р. Державина. В архиве оказался профильный рисунок Павла Александровича Кожевникова, датированный 30 августа 1821 г.

Тогда-то у исследователей окончательно и сформировалась идея: найти другие рисунки, портреты остальных близких родственников декабриста, выделить по всем изображениям общие стабильные признаки внешности и на этой основе создать словесный портрет Н.П. Кожевникова. Правда, этого еще никто не делал, но задача была очень интересная. Синтез внешности, стоило попробовать!

Опять долгий кропотливый поиск и… большая удача. Заведующая музеем Пушкинского Дома Татьяна Александровна Ковалевская, знаток портретной живописи, рисунков, графики первой половины XIX века, и ее помощница Антонина Петровна Холина обнаружили выполненный акварелью групповой портрет в интерьере комнаты в имении Державиных в селе Званка. На портрете изображены хозяйка имения, брат и сестра декабриста, а также другие лица. Рисунок хорошо сохранился.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW40LTE3LnVzZXJhcGkuY29tL0pRSFd0OGE5aDVkOFlNRERqbWtjdVZzRkRySFdxdG42aGUxYmZ3L1dpYy1rc013cWhVLmpwZw[/img2]

Александр Павлович Кожевников. Гостиная «Диванчик» в усадьбе Г.Р. Державина «Званка» Новгородской губернии. 1833. Бумага, акварель. 20 х 33,8 см. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук.

Нил Кожевников, как известно, имел большое портретное сходство с младшим братом и сестрами. Более того, младший брат, стараясь во всем походить на старшего, подражал ему и во внешности. Вот почему его профиль, запечатленный на этом рисунке, подвергся тщательному исследованию. К сожалению, художник нарисовал только левую часть лица Александра Кожевникова. Рядом - изображение сестры Александры. Ее голова наклонена вперед и нарисована с правой стороны в три четверти оборота. Хорошо видны голова - волосы, лицо, лоб, брови, глаза, нос, рот, губы, подбородок, правое ухо, а также шея и плечи. Сестра и брат имели много общих «фамильных» черт с их отцом.

Еще следовало учесть, что по моде того времени у гвардейского офицера прическа могла быть несколько взбита спереди, с зачесом в левую или правую сторону и назад. Виски обычно начесывались немного вперед. Только гвардейцы тогда носили усы, концы которых смотрели вверх. У офицеров принято было носить и бакенбарды, расширяющиеся книзу, в сторону усов.

Вот и весь материал, на основании которого предстояло синтезировать внешность декабриста.

Криминалисты решили воспользоваться классической схемой «словесного портрета», которая почти сто лет применяется в следственной практике.

Отбирая только признаки, общие для всех членов семьи Кожевниковых, используя скупые литературные данные, а также внешнюю атрибутику, типичную для гвардейских офицеров, эксперт создал примерный «словесный портрет» Нила Павловича.

У него, вероятнее всего, была средних размеров правильной формы голова с выпуклым затылком, очень густые волнистые волосы с неровной лобной и височной линиями роста; стрижка низкая, волосы спереди слегка приподняты и зачесаны назад и налево, с пробором справа. Лицо средней ширины и полноты, овальное анфас и выпуклое в профиль. Цвет кожи - смуглый. Лоб средней ширины и высоты, скошенный относительно вертикали. Брови длинные, почти сросшиеся на переносице, не широкие, но густые, дугообразные, со скосом наружу.

Глаза обычного размера, овальные, горизонтально расположенные, верхнее веко нависает; ресницы густые, загнутые. Нос не широкий, короткий, мало выступающий относительно щек и верхней губы. Переносица средняя по глубине и ширине, спинка носа вогнутая, а кончик носа закругленный. Ноздри средние по размеру выреза, овальные; основание носа приподнятое. Рот небольшой, с волнистым контуром линии смыкания губ и опущенными углами. Губы в профиль заметно выступают. Подбородок высокий, широкий и закругленный, плоский по форме и скошенный по положению. Уши округлые, наклоненные вперед, имеют общее прилегание. Шея короткая, атлетическая. Плечи обычной ширины.

На основании этого «словесного портрета» эксперты создали так называемый «фоторобот», схематическое изображение, напоминающее карандашный рисунок. На матовом стекле освещенного экрана прибора деталь за деталью возникало серьезное мужественное лицо молодого мужчины. Прошло еще несколько дней, с пленки были отпечатаны фотоснимки, уточнены и дорисованы недостающие детали…

И вот результаты работы «фоторобота». Приятное молодое лицо с чуть вздернутым носом, внимательными глазами и длинными дугообразными бровями. Красиво очерчены губы, над ними тонкие усы с загибающимися вверх концами, волевой подбородок.

Потом результирующий фотоснимок, карта «словесного портрета», фоторепродукции с изображением членов семьи, а также все литературные материалы легли на стол другого специалиста - московской художницы-профессионала Ларисы Александровны Неменской. Ей предстояло решить другую творческую задачу: проникнув во внутренний мир Нила Кожевникова, одухотворить его «рукотворный» образ, созданный усилиями криминалистов. Для этого художница познакомилась с биографией декабриста, воспоминаниями о нем современников, специальной литературой. Такое «вживание в образ» оказалось весьма плодотворным.

…Перед нами два портрета. Черты лица - те же, что и на «фотороботе», но они полны жизни. На акварельном рисунке – жизнерадостный молодой человек в темно-зеленом мундире офицера Измайловского полка. Он полон радужных надежд и весь устремлен в будущее, которое кажется безоблачным, сулящим счастье.

На втором портрете декабрист изображен во время военной службы на Кавказе. Он многое перенес: заточение в одиночной камере Петропавловской крепости, ссылку в пыльные оренбургские степи, изнурительные горные походы, ранения, болезни. Это уже не восторженный юноша, а зрелый мужчина, за плечами которого груз пережитого, разбитые иллюзии, горечь утрат. Но у него доброе лицо с усталым взглядом умных, сосредоточенных глаз.

…Когда писались эти строки, портреты лежали рядом. Именно таким мы представляли себе Нила Павловича Кожевникова. Таким его будут знать благодарные потомки, останавливаясь перед вторым портретом в галерее декабристов. Пусть все узнают, какую важную роль сыграли в его создании криминалисты.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTE1LnVzZXJhcGkuY29tLy0wdTdpT3l2Umh3UWs5OGl0OUhCNkdnS3prLUlLRTFsekJ4d1FBLzUxRy1KWnBjZ3ZVLmpwZw[/img2]

Отношение № 3318 С.-Петербургского надворного суда в С.-Петербургскую управу благочиния о выдаче займа Кожевниковым Александру, Нилу, Александре и Авдотье под залог наследственного имения в Новоржевском уезде Псковской губернии для уплаты долгов покойного отца Павла Александровича Кожевникова. С.-Петербург. 24.11.1836 г. Бумага, чернила, рукопись. 34,5 х 21,5 см. Новгородский государственный объединённый музей-заповедник.