«...Имени отца не посрамили»

А.А. Попов

Офицер Генерального штаба

На Псковщине в 1820-х годах особенным уважением пользовался герой Отечественной войны Пётр Петрович Коновницын. В известном стихотворении «Певец на стане русских воинов» В.А. Жуковский посвятил ему следующие строки:

...Хвала тебе, славян любовь,
Наш Коновницын смелый.

Военную деятельность граф Коновницын начал ещё при Екатерине II. В 1798 году Павел I уволил его в отставку. Восемь лет был в немилости Пётр Петрович, отсиживаясь в своём небольшом имении Кярове, под Гдовом.

Поместье находилось в шести верстах от города. Местность эта была довольно унылая, и оживляли её лишь огромный сад и парк, доходивший до крутых берегов речки Чермы.

Пётр Петрович и его жена Анна Ивановна, получившая Кярово в приданое, сами развели этот сад, посадили большое количество деревьев в парке. И сейчас он поражает разнообразием: берёза, ясень, липа, клён, тополь, ель.

По примеру Коновницыных жители окрестных селений тоже начали разводить сады, получая саженцы из кяровского питомника.

Двухэтажный деревянный дом с верандой и большими венецианскими окнами во втором этаже устроен был хорошо. Из вестибюля отлогая лестница вела наверх, где светлый коридор разделял дом на две половины: в одной находились спальни, в другой - комнаты для гостей, детская, классная. В первом этаже были расположены гостиная, столовая, кабинет, библиотека. На всём лежал отпечаток уюта, хорошего вкуса.

Ниже на речке Черме когда-то была водяная мельница, построенная под руководством Коновницына.

К нашему времени из всех усадебных строений Кярова сохранилась только Покровская церковь. Внутри её покоится прах прославленного героя, скончавшегося в 1822 году, и его жены.

Церковь примечательна прекрасным иконостасом. Иконы эти ранее находились в Аничковом дворце - резиденции великих князей - и были «пожалованы» Николаем Павловичем (будущим императором Николаем I) семье покойного генерала в память о нём.

В изгнании, помимо хозяйственных забот, генерал занимался с великой пользой для себя чтением военной литературы, переводами с иностранных языков. Только после начала войны с Наполеоном в 1806 году возобновилась его военная деятельность. В 1812 году, будучи начальником арьергарда русских армий, отходивших на восток, Коновницын принял на себя удар наполеоновских войск, рвавшихся к Витебску.

В письме к жене Коновницын с законной гордостью говорил: «Скажу тебе, мой друг, не посрамился: ни ты, ни дети мои за меня не покраснеют. Я целый день держал самого Наполеона, который хотел обедать в Витебске, но не попал и на ночь, разве на другой день. Наши дерутся, как львы!»

Во время Бородинского сражения, после ранения Багратиона, до прибытия посланного Кутузовым Дохтурова, Коновницын командовал 2-й армией на левом фланге русских войск.

Насколько фельдмаршал ценил Коновницына, показывают обращённые к нему слова во время сражения под Малоярославцем: «Пётр Петрович! Ты знаешь, как я берегу тебя и всегда упрашиваю не кидаться в огонь, но теперь прошу тебя - очисти город!»

В конце 1815 года Коновницына назначили военным министром, а в 1819 году директором всех учебных заведений и Царскосельского лицея.

По воспоминаниям современников, Коновницын был чужд всяким интригам, прост в обращении с окружающими, всегда признавал заслуги подчинённых, проявлял готовность к самопожертвованию. Высокие нравственные качества и честное отношение к жизни он сумел передать своим детям.

Заметную роль в воспитании детей играла его жена Анна Ивановна, женщина умная, образованная, обладавшая широтой взглядов и острословием. В петербургском салоне графини Коновницыной свободно обсуждали и даже иронически отзывались о некоторых правительственных мероприятиях - таких, как «усмирение» солдат военных поселений, расправа с участниками «семёновского бунта» и т.д.

Анна Ивановна воспитала в детях самостоятельность, свободомыслие, верность долгу. Она была примерной матерью и проявляла большую заботу о детях. Наибольшей привязанностью и нежной любовью к ней выделялся старший сын Пётр, не отлучавшийся из родительского дома вплоть до зачисления в гвардию в 1821 году.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTYzLnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvMHd1bjZNLTBRQnhfMzVadi1Dbzd6bmZOVHFsRXpKVTJCTWdNeHcvZC1yWkp4YUlQQVkuanBnP3NpemU9MTIyM3g5OTQmcXVhbGl0eT05NSZzaWduPWM3ODg3N2ZmZDI2NGZiZDg2NTE2ZWQzZTc5NmE1NjEyJnR5cGU9YWxidW0[/img2]

Неизвестный автор. Портрет П.П. Коновницына (сына). 26.12.1819. Бумага, карандаш. 195 х 245 мм. Государственный музей истории Санкт-Петербурга.

Пётр Коновницын родился в Петербурге 14 октября 1803 года. Он и его старшая сестра Елизавета получили прекрасное домашнее воспитание. Младшие братья Иван, Григорий и Алексей воспитывались в Пажеском корпусе - военном учебном заведении, где обучались дети генералов и высших сановников.

Недолго побыв в гвардии, прапорщик Пётр Коновницын после смерти отца был направлен в квартирмейстерскую часть Генерального штаба и в 1823 году произведён в подпоручики.

Ему прочили блестящую карьеру. К тому были все данные: природные способности и высокая образованность, распорядительность и работоспособность - неотъемлемые качества «делового» офицера.

Прямодушие и благородство, мягкость и деликатность выделяли Коновницына из среды гвардейской молодёжи и находили признание начальства и товарищей.

В начале 1820-х годов Пётр Коновницын близко сошёлся с Евгением Оболенским, адъютантом командующего Гвардейским корпусом, и Александром Одоевским, талантливым поэтом. У Одоевского (он жил сначала на Торговой улице, а потом на углу Исаакиевской площади) Коновницын встречался с Кондратием Рылеевым, Александром Бестужевым, Иваном Пущиным. Весной 1825 года он познакомился здесь с Александром Сергеевичем Грибоедовым - автором нашумевшей комедии «Горе от ума».

Коновницын пользовался особым доверием зятя, мужа Елизаветы, полковника Нарышкина, одного из деятельных членов Союза благоденствия и Северного общества. Многие его взгляды на будущее России и пути её преобразования он полностью разделял.

В общество Коновницына принял Евгений Оболенский. Он же рассказал ему о целях этой организации. Они совпадали с его сложившимися убеждениями. Но осуществление конституционного управления государством Коновницын считал делом отдалённым из-за неподготовленности народа к этим переменам.

Когда начались допросы декабристов, Рылеев, «прикрывая» Петра, заявил, что «Коновницын, Искрицкий и Палицын были у меня уже после совещания (имеется в виду совещание накануне восстания. - А.П.) и как тогда, так и прежде в совещаниях не присутствовали. Коновницын же, вероятно, приехал ко мне или отыскивая Оболенского или по его поручению».

Однако Искрицкий показал: «Граф Коновницын спросил Рылеева, что мы должны делать, - вы, господа, - отвечал он, - наблюдайте за движением полков... - и с тем оставил нас».

День 14 декабря наступил для Петра Коновницына рано. Ещё чуть брезжил рассвет, а он уже был в конце Воскресенской улицы, где находились лейб-гвардии конно-артиллерийские казармы. Прапорщик Лукин, сослуживец его брата Ивана, сообщил, что офицеры согласились не действовать против восставших, которых они считали защитниками Константина, и что до него здесь побывал Оболенский.

Коновницын поспешил на Сенатскую площадь. У памятника Петру он увидел, как Михаил Бестужев и Дмитрий Щепин-Ростовский строили в каре прибывших солдат Московского полка. Оболенский, заметив его, рукой указал в направлении Петербургской стороны: «Поспеши к гренадерам». Коновницын пустил коня рысью по Каменноостровской дороге к Петровским казармам на Карповке, у Аптекарского моста.

Коновницын понимал, что он не просто должен наблюдать за движением частей, ему необходимо увлечь солдат на выполнение поставленной задачи - силой оружия заставить Сенат не присягать Николаю.

В казармах Гренадерского полка всё было тихо. Дежурный, заметив офицера в форме Генерального штаба, доложил, что присяга состоялась. Ему ничего не оставалось делать, как повернуть обратно. Вдруг в воротах показался Одоевский. Они вдвоём вошли в казарму первой роты и увидели поручика Сутгофа, окружённого группой солдат.

Одоевский пошёл вдоль коридора к другой группе, а Коновницын, волнуясь, но стараясь внешне быть спокойным, шагнул навстречу поручику и с укором сказал, что Московский полк ждёт гренадеров на площади у Сената. Сутгоф скомандовал солдатам взять шинели и оружие.

Через несколько минут из казармы повалили вооружённые гренадеры с батальонным знаменем, и впереди них поручик Сутгоф. Они двинулись к воротам и бегом направились вдоль Каменноостровской дороги.

Возвращаясь, Коновницын ещё раз заехал на Воскресенскую набережную улицу. В воротах казармы ему решительно преградила путь группа вооружённых унтер-офицеров из старослужащих:

- Назад, ваше благородие! По приказу командующего Гвардейским корпусом вход и выход закрыт.

Коновницыну стало ясно, что на артиллеристов надежды нет, - за отказ от присяги их разоружили и заперли в казармах.

Он вернулся на площадь почти одновременно с подходившими лейб-гренадерами. Количество восставших увеличивалось, но было явно недостаточным, тем более что не хватало артиллерии.

Оболенский попросил:

- Достань помощи. В противном случае можешь не возвращаться. - И, горько скривив губы, добавил: - И без тебя тут хватит жертв.

Тем же путём Коновницын добрался до Петровских казарм. Они были пусты. Мимо него на бешеной скорости промчались извозчичьи сани. В них сидел полковник Стюрлер, пытавшийся догнать остатки своего полка, уводимого поручиком Пановым на помощь восставшим.

Коновницын выехал на Марсово поле и увидел, как по Миллионной в направлении Зимнего дворца шли павловцы. На Литейном он встретил кавалергардов, его поразило, что они были не в железных кирасах, а в белых колетах - как на параде. Возле дома Аракчеева показалась колонна преображенцев. Все они двигались на защиту пошатнувшегося трона.

Ему стало совершенно ясно: выступление не удалось. С точки зрения его, штабного офицера, всё было не подготовлено. На «сумлении» солдат можно произвести дворцовый переворот, но ввести конституцию?

По дороге к дому он опять завернул к артиллеристам и от караульных узнал, что брат его Иван ускакал в город.

Около двух часов пополудни, волнуясь за судьбу брата, Коновницын направился на поиски. Не найдя Ивана, он вернулся домой, на Таврическую улицу (Коновницыны снимали двухэтажный особняк у флаг-капитана 1-го ранга Роде; до наших дней дом не сохранился). Когда повечерело и тишину нарушили пушечные выстрелы, Пётр прошёл на половину матери. В общих чертах он рассказал ей о событиях дня.

15 декабря начались аресты. Стало известно, что брат Иван задержан в учебной команде пехотной бригады, а затем отправлен на гауптвахту к артиллеристам.

Пётр Коновницын отчётливо представлял, что его служебная карьера окончена и арест неизбежен. Беспокоила участь Ивана, по-мальчишески устремившегося в гущу событий, тревожило отношение ко всему происходящему любимой матушки.

Пётр рассказал ей о своём вступлении в тайное общество и о том, какова будет его участь. И вместо ожидаемых слёз и града упрёков Анна Ивановна срывающимся от волнения голосом произнесла:

- Я не осуждаю тебя, крепись, мой мальчик! - И только после этого заплакала, прижав его голову к груди.

19 декабря адъютант Николая I Адеркас доставил Петра Коновницына на дворцовую гауптвахту. Через девять дней его отправили в Кронштадтскую цитадель: Петропавловская крепость была переполнена заключёнными.

В Кронштадте Коновницына содержали в Екатерининской кордегардии. Караульные офицеры были простые и отзывчивые люди. Они, как и приходившие к ним сослуживцы, относились к арестованному подпоручику сочувственно и очень любезно: передавали ходившие в городе слухи о выступлении Черниговского полка на юге, о том, что генерал Ермолов со своим корпусом будто бы покинул Кавказ и идёт сюда, на выручку участников восстания, что Польша восстала против Николая, приносили газеты, книги, кормили, пока не прислали деньги из дому.

Здесь же содержались и измайловцы - Гангеблов, Лаппа.

9 февраля 1826 года комендант Петропавловской крепости получил предписание военного министра: «Государь император высочайше повелеть соизволил находящегося в Кронштадте под арестом... Генерального штаба подпоручика графа Коновницына перевести и содержать во вверенной Вашему превосходительству крепости».

10 февраля Коновницын был доставлен в Петропавловскую крепость к генералу Сукину, который, помня его отца, сказал: «Печально, что вы попали в крепость». И каземат № 31 Невской куртины принял нового узника.

12 февраля его вызвали в следственный комитет. В зале заседаний комитета был один Бенкендорф, который в тихой краткой речи убеждал Коновницына покаяться. Он доверительно сообщил, что все, за исключением главных, будут помилованы.

Допрос Коновницына следственному комитету не дал ничего нового: всё уже было известно.

Время до суда тянулось убийственно медленно, следовали урочные визиты плац-адъютантов, проверявших заключённых. Состоялось несколько свиданий с матушкой. Из уважения к ней плац-адъютант оставлял их наедине. Анна Ивановна сообщила о новом ударе, постигшем их семью, - аресте полковника Нарышкина, с которым на днях имела свидание Лиза, приехавшая из Москвы, и что их молодой друг Назимов тоже здесь, в крепости.

Приговор о лишении дворянства, чинов и разжаловании в солдаты не произвёл на Петра Коновницына впечатления: он не терял надежды на лучшее будущее. Но казнь пятерых оставила в душе неизгладимый след.

После приговора режим в крепости несколько ослабел. Были встречи на прогулке, в коридоре, во время которых передавались слова, нацарапанные Рылеевым на тарелке:

Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней,
И мне ль стыдиться сих цепей,
Когда ношу их за отчизну?

24 июля 1826 года Коновницын вместе с Александром Фоком в сопровождении фельдъегеря и двух жандармов отправился в далёкий путь.

В Семипалатинском гарнизоне Коновницын задержался ненадолго: в приказе от 22 августа 1826 года, изданном по случаю коронации, несколько снижались сроки наказания, а часть разжалованных, в том числе Коновницын, переводились на Кавказ, в действующую армию, «чтобы кровью или смертью заслужить снисхождение». В феврале 1827 года Коновницын прибыл в Тифлис и был зачислен в 8-й пионерный (впоследствии Кавказский сапёрный) батальон.

Часть начальствующего состава и офицерства Кавказского корпуса радушно приняла прибывших декабристов. Генерал Раевский-младший - сын героя Отечественной войны - пригласил к себе на обед разжалованных офицеров, и об этом факте начальник Главного штаба Дибич доносил царю 19 марта 1827 года: «Здесь на некоторые офицерские обеды были званы Оржицкий, Пущин, Коновницын».

Последовало строгое предписание генералу Паскевичу: особое внимание обратить на поведение разжалованных Дорохова, Коновницына, Пущина.

В ответ на это предписание Паскевич сообщил: «За всеми вообще офицерами и разжалованными за проступки, со времени их прибытия в корпус, наблюдаем был строжайший присмотр: Дорохов, Коновницын, Пущин наравне с прочими нижними чинами числятся в ротах и под особенным надзором полковых и ротных командиров, на коих я мог надеяться».

На отмеченные нарушения он не обращал внимания не потому, что покровительствовал декабристам, а потому, что этих людей - знатоков своего дела - можно было с успехом использовать в военных операциях.

Пётр Петрович писал Александру Фоку, находившемуся ещё в Семипалатинске: «Одно средство возвратиться в объятия родных и друзей - быть скоро под пулями! На обращение офицеров жаловаться не могу, сладить с одним фельдфебелем не могу, этот величайший человек весьма большую роль будет играть в моей биографии».

В апреле-июне 1827 года Коновницын, будучи в авангарде главных сил, участвовал в сражениях с персидскими войсками на территории Армении. По отзывам некоторых сослуживцев, он был одним из талантливых сапёров батальона, показывал пример храбрости и отваги. Генерал Паскевич рапортовал: «Во время блокады крепостей Сардарабада и Эривани было мною дозволено всем офицерам и разжалованным, желающим изгладить усердною службою прежнее своё поведение, находиться при отрытии траншей, поощряя прочих нижних чинов своим примером... Одежда Коновницына прострелена тремя пулями».

На основании этого рапорта Коновницын был произведён в прапорщики. Когда же весной 1828 года Россия вступила в войну с Турцией, он вновь оказался в первых рядах сражающихся воинов.

При взятии крепости Ахалцих штурмовую колонну составляли батальон пехоты и пионерная рота. Штурм дорого обошёлся роте - из тринадцати офицеров семь выбыло. Солдатская шинель Коновницына была прострелена пулями в пятнадцати местах. Роль Коновницына при осаде крепости Ахалцых вновь отмечена в рапорте командующего корпусом: «Посланные двадцать сапёр под начальством прапорщика Коновницына срубили палисады для прохода и из них устроили переправы через ров».

За храбрость, проявленную во время захвата этой крепости, Коновницын был награждён орденом Анны 4-й степени.

В замке Олтых засел турецкий гарнизон, который не хотел сдаваться, и Коновницын с унтер-офицером и двумя сапёрами под наведёнными на них ружьями отправился на переговоры и так энергично их провёл, что гарнизон сдался, а «прапорщик Коновницын с полувзводом пионер занял крепость и тотчас приступил к приведению в оборонительное состояние». Коновницына были вынуждены произвести в подпоручики.

Зимой 1830 года, вспоминает А.С. Гангеблов, в Тифлисе обосновалась небольшая группа декабристов, и среди них Пётр Петрович Коновницын, который жил в артиллерийской слободе. Встречи с друзьями, правда вскоре пресечённые начальством, переписка с матерью, сестрой Лизой, редкие свидания с братом Иваном, также сосланным на Кавказ, скрашивали тяжёлую, полную лишений и опасностей жизнь Петра Петровича.

Анна Ивановна по совету друзей переехала поближе к Кавказу, в Ахтырский уезд, в принадлежащее ей село Никитовка и возбудила ходатайство перед императором о разрешении отпуска её старшему сыну.

Николай I счёл на сей раз неудобным отказать вдове героя 1812 года и дал разрешение на трёхмесячный отпуск.

В двух ведомствах возникли два дела: одно в III отделении - «О разрешении приезда в отпуск в Ахтырский уезд сосланного рядовым в Кавказский отдельный корпус декабриста Коновницына», другое в министерстве внутренних дел - «О проведении секретного надзора над подпоручиком Коновницыным во время отпуска его в Слободско-Украинскую губернию» (так в начале XIX века называлась Харьковская губерния. - А.П.).

Интересны письмо шефа жандармов Бенкендорфа министру внутренних дел Закревскому и вся возникшая в связи с этим переписка.

«Секретно. 20 февраля 1830 г.

Милостивый государь, Арсений Андреевич!

Государь император высочайше соизволил уволить принадлежащего к числу государственных преступников Кавказского сапёрного батальона подпоручика Петра Коновницына в отпуск на 3 месяца в Слободско-Украинскую губернию в Ахтырский уезд для свидания с матерью, но с тем, чтобы он отнюдь не выезжал в губернский город, не отлучался в другую губернию и непременно явился на срок в батальон.

Для ближайшего наблюдения за исполнением высочайшей воли равно как для надзора за подпоручиком Коновницыным командирован будет со стороны начальства его благонадёжный офицер. Управляющий главным штабом... уведомил меня о сем, просил меня сделать распоряжение, чтобы за подпоручиком Коновницыным учреждён был секретный надзор во время нахождения его в Ахтырском уезде».

Министр внутренних дел незамедлительно повторил распоряжение слободско-украинскому гражданскому губернатору.

Последний уведомил министра, что секретный надзор будет учреждён и что если «откроется заслуживающее внимания начальства, а равно и о времени, когда он отправится к своему месту, будет особо доноситься».

Наконец, гражданский губернатор сообщил, что «приезжавший в отпуск к матери своей в село Никитовку Ахтырского уезда, ещё до окончания назначенного ему срока отправился к месту своему 31 июля и во время проживательства его в отпуску, он, Коновницын, вёл себя пристойно и скромно, находясь безотлучно при матери своей до самого отъезда в батальон».

Это было последнее свидание с матерью - нежное, трогательное. «Благонадёжный» офицер не мешал радостной семейной встрече.

Вернувшись во Владикавказ, прожил Коновницын совсем недолго. Свирепствовавшая летом 1830 года холера, 2 сентября унесла жизнь двадцатишестилетнего поручика (приказ о производстве от 11.04.1830) и сопровождавшего его офицера.

Отзываясь о нём как о человеке высоконравственном, товарищи глубоко сожалели о его кончине. Друг Коновницына по Петербургу и ссылке поэт Александр Одоевский посвятил его памяти стихотворение «На грозный приступ, в пылу кровавой битвы...», которое заканчивалось строками:

Когда в последний час из уст теснился дух,
Он вспомнил с горестью глубокой
О нежной матери, об узнице далёкой
И с третьим именем потух.

«Далёкая узница» - это сестра Елизавета Петровна, последовавшая за мужем в Сибирь, третье имя неизвестно. Это была тайна, которую знал только Одоевский.

Из пажей в бунтовщики

16 сентября 1806 года, когда генерал Коновницын находился в армии, в Петербурге у него родился сын Иван. Детские годы Ивана прошли в Кярове и Петербурге. Затем отец определил мальчика в Пажеский корпус, который уже перебрался с Миллионной в роскошный дворец князя Воронцова на Садовой улице, сохранившийся до наших дней. Находясь в корпусе, меньшой Коновницын несколько отдалился от семьи, но во всём стремился быть похожим на отца, о подвигах которого среди пажей ходили легенды.

Питомцы этого привилегированного учебного заведения получали хорошее образование, великолепно знали иностранные языки, вполне были подготовлены к военной службе и обычно принимались в гвардию.

После Отечественной войны дух либерализма проник и в стены корпуса, тщательно охраняемые от «тлетворной заразы свободомыслия». Именно за свободомыслие был исключён из корпуса Евгений Баратынский, впоследствии известный поэт, друг Пушкина. Исключили и разжаловали в солдаты также подававшего большие надежды земляка Коновницына - Александра Креницына, едкие и насмешливые стихи которого ходили по рукам.

В апреле 1825 года юный Коновницын был выпущен прапорщиком в лейб-гвардии артиллерийскую роту № 9. С характерной для Коновницыных добросовестностью принялся он за службу. В это же время он сблизился с друзьями брата Петра, посещавшими их дом.

С особой привязанностью и какой-то мальчишеской влюблённостью он относился к Евгению Оболенскому, человеку общительному, жизнерадостному, который по делам службы ежедневно бывал в Зимнем дворце, находился в курсе всех новостей и знал массу интересных историй.

Коновницын был хорошо осведомлён о готовящемся восстании и привлёк к участию в нём своих сослуживцев - прапорщиков Лукина и Малиновского.

По-видимому, Оболенский, учитывая всю важность участия артиллерии в предполагаемом деле, посвятил Ивана Коновницына во многие детали плана, в котором тот увидел лишь одну романтическую сторону.

Когда наступило раннее утро 14 декабря, молодые прапорщики-артиллеристы усиленно уговаривали офицеров и нижних чинов не присягать великому князю Николаю, а когда их оттеснили от солдат и заперли в отдельной комнате, то они, согласно донесению командующего Гвардейским корпусом, «растворили дверь насильственным образом», вышли оттуда и призывали солдат отказаться от присяги. «Когда же хотели их схватить, то они разбежались».

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Прапорщик Коновницын решил поехать в другие части и поднять их. Он вскочил на коня и поскакал к зданию арсенальной гауптвахты (ныне Литейный проспект, 3/14), где нёс караул сапёрный батальон. Прапорщик звал караульных солдат идти с ним на Сенатскую площадь. На Симеоновской улице он встретил преображенцев, идущих с развёрнутым знаменем к Зимнему дворцу, и стал убеждать их помочь восставшим.

Можно предположить, что офицеры-преображенцы пригрозили мальчишке-прапорщику арестом, если он не уйдёт. Горяча коня, он влетел в ворота Конюшенного двора и здесь также пытался поднять солдат караула против Николая. Два рослых юнкера хотели стащить его с лошади. Он вырвался и поскакал через Неву к гренадерам, часть которых во главе с Сутгофом была уже на площади с восставшими, а другая двигалась к ним мимо Зимнего дворца. Обскакав верхом большую часть города, Коновницын был задержан семёновцами и доставлен на гауптвахту учебной команды пехотной бригады, а затем через несколько дней препровождён на гауптвахту артиллерийской бригады, где и содержался до 13 июля 1826 года.

На гауптвахте Иван узнал о поражении восстания, начавшихся арестах и трезво оценил свои действия. Да, конечно, в них было много ненужной залихватской удали. Но он хотел помочь тем, с кем действовал Оболенский. Они пытались ввести конституцию. Какую? Да это и неважно, важно другое: он был на их стороне! Пусть сумасбродство, но оно шло от всего сердца.

Когда члены следственного комитета занялись делом самого юного «преступника», они не скрывали улыбок по поводу его «буйства» и безумной скачки по городу. Но потом убедились, что перед ними стоит не мальчишка, а мужчина, в чём-то напоминающий своего отца. Юный Коновницын твёрдо и решительно отверг причастность Лукина и Малиновского к мятежным действиям, решив всё взять на себя.

В донесении следственного комитета императору говорилось, что Коновницын 2-й «не был членом общества, но знал о намерениях общества 14 декабря... сознался в мятежных поступках и непослушании начальству во время присяги».

По докладу комитета 13 июля 1826 года император повелел перевести Ивана Коновницына из гвардии в конно-батарейную роту № 23.

В сопровождении фельдъегеря он направился в роту, квартировавшую в Белоруссии, в районе города Землянска. Командиру роты было предложено установить за ним бдительный надзор и о его поведении доносить ежемесячно.

В связи с началом русско-персидской войны Николай I приказом от 7 мая 1827 года перевёл младшего Коновницына в конно-артиллерийскую роту № 13, находившуюся в составе действующего Кавказского корпуса. В связи с этим дежурный генерал Главного штаба Потапов уведомил командира роты, что прапорщик граф Коновницын «по прикосновенности его к делу о злоумышленных обществах» состоит под секретным надзором.

Летом и осенью 1827 года Иван Коновницын принимал участие в боях в восточной Армении. Начальник артиллерии Кавказского корпуса доносил Паскевичу: «С прибытием его к настоящей роте в течение минувшего августа месяца вёл себя весьма хорошо». И так каждый месяц.

Иван Коновницын, как и его брат, участвовал в осаде и взятии крепостей Сардарабада и Эривани, в войне с Турцией.

28 ноября 1828 года начальнику артиллерии Кавказского корпуса было сообщено из Главного штаба, что Николай I приказал «прекратить впредь ежемесячные донесения о поведении конно-артиллерийской роты № 13 прапорщика Коновницына, состоящего под секретным надзором по прикосновенности его к злоумышленному обществу, продолжая однако ж тайный и бдительный надзор за его поведением и при первом случае отступления от порядка, или когда что в поведении его замечено будет, доносить непременно и немедленно».

За отличие в военных действиях Ивану Коновницыну было присвоено звание поручика.

Смерть старшего сына тяжело сказалась на здоровье Анны Ивановны. Она стала просить Ивана об отставке. Нужно было привести в порядок имущественные дела и помогать Лизе, жившей с мужем в ссылке.

19 апреля 1836 года Иван Петрович Коновницын по личной просьбе был уволен с военной службы штабс-капитаном, но с оставлением под секретным надзором в селе Никитовка Ахтырского уезда. Только через шесть лет ему разрешили въезд в столицы.

В 1840 году Иван Петрович женился на Марии Николаевне Бахметевой и переехал с женой в село Поляны, в пятнадцати километрах от Святых (ныне Пушкинских) Гор.

С приездом владельца старый дом разобрали и из добротных брёвен  построили новый, более просторный, с мезонином и верандой, перед нею расстилался газон, обсаженный кустами жасмина и сирени. Дом стоял на пригорке, около небольшого озера, вдоль которого по склонам холма был парк свободной планировки, с двумя прудами и дубовой аллеей.

Дом Коновницыных выстоял более ста лет - в 1930-х его перевезли в посёлок Воронич на туристскую базу, а в годы Великой Отечественной войны он сгорел. Из усадебных сооружений сохранились лишь два сарая, да на другом берегу озера развалины Покровской церкви, разрушенной во время войны. Не уцелел и парк, его вырубили фашистские оккупанты, от аллеи остался лишь один могучий дуб.

Поселившись в Полянах, Коновницын сам начал управлять имением и, пользуясь советами своего друга Михаила Александровича Назимова, привёл его в хорошее состояние.

После смерти матери и брата Григория Иван Петрович с семьёй перебрался в родное Кярово, но в разгар полевых работ подолгу живал в Полянах. Из всех владений Коновницыных это было самое богатое: перед реформой 1861 года за селом Поляны с приписанными к нему двадцать одной деревней и двумя приселками числилось 382 души и 4,5 тысячи десятин земли.

В 1854 году гдовские дворяне избрали Ивана Петровича Коновницына предводителем дворянства. Чтобы приступить к исполнению этой выборной должности, необходимо было получить разрешение Николая I, а он никак не доверял «друзьям 14 декабря». Потребовалось специальное ходатайство псковского губернатора для утверждения Коновницына в этой должности.

С воцарением Александра II Иван Петрович Коновницын принимал участие в работе губернского комитета по составлению проекта освобождения крестьян.

Умер он в 1867 году и похоронен в Кярове.

Высокий подвиг

Их было одиннадцать, героических русских женщин, которые, оставив спокойную, обеспеченную жизнь, последовали за своими мужьями-декабристами на каторгу, в ссылку.

Первой выехала в Сибирь Екатерина Ивановна Трубецкая, за ней Мария Николаевна Волконская и Александра Григорьевна Муравьёва, четвёртой была дочь прославленного героя 1812 года Петра Петровича Коновницына Елизавета Петровна Нарышкина.

Родилась она 1 апреля 1802 года в С.-Петербурге, а первые детские годы провела в Кярове. Елизавета получила блестящее образование, в том числе и музыкальное. Она была кумиром семьи - все исполняли её желания и прихоти.

Сохранился портрет Коновницыной-Нарышкиной, относящийся к июлю 1832 года. Она изображена в чёрном платье модного покроя, с белым гофрированным воротником, с сеткой, покрывающей высокую причёску. Прелестно лицо этой женщины с проникновенным взглядом больших умных глаз.

М.Д. Францева, дочь чиновника, покровительствовавшая в Сибири декабристам, в своих воспоминаниях пишет, что Елизавета Петровна «имела самостоятельный характер, ум у неё в высшей степени острый, игривый и восторженный: она всё подметит, ничего не оставит без замечания. С ней всегда было очень весело и приятно».

Полина Анненкова, жена ссыльного декабриста, так отзывается о ней: «Она приковывала всех к себе своей беспредельной добротой и необыкновенным благородством характера».

Мария Николаевна Волконская отмечает в своих «Записках»: «Надо было привыкнуть к её гордому виду, и тогда нельзя было её не полюбить».

Елизавета Петровна Коновницына вышла замуж за полковника лейб-гвардии Измайловского полка Михаила Михайловича Нарышкина в 1824 году.

Их квартиру в доме Гарновского посещали умные и достойные люди, деятели литературы - В.А. Жуковский, А.И. Одоевский, Ф.Н. Глинка - и молодые офицеры, заражённые духом вольномыслия. Уже тогда Елизавета Петровна догадывалась о какой-то важной тайне, окружавшей её мужа и его близких. Вскоре Нарышкина перевели в Москву. Там у них родилась дочь, но прожила она недолго. Ещё до декабрьских событий девочка умерла.

Не успев оправиться от горя, Елизавета Петровна была сражена второй бедой - арестом Михаила Михайловича. Она немедленно выехала к матери в Петербург. И здесь раскрылась тайна её мужа и его друзей. По городу носились страшные слухи о допросах с пытками. Елизавету Петровну терзали неизвестность, тревога за будущее мужа, которому запрещена была даже переписка. О свидании не могло быть и речи.

Только 12 мая последовало распоряжение генералу Сукину: «Государь император дозволяет супруге Тарутинского пехотного полковника Нарышкина Елизавете Нарышкиной, урождённой графине Коновницыной, видеть содержащегося в Петропавловской крепости мужа в присутствии Вашего превосходительства».

Елизавета Петровна была далека от политики, но она понимала всё бескорыстие революционного подвига декабристов и в салоне матери страстно выступала против расправы над ними. Особенно резко осуждала Николая I за преднамеренную жестокость её мать Анна Ивановна Коновницына. Помощник Бенкендорфа фон Фок доносил 9 августа 1826 года своему шефу: «Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разрывать на части правительство - княжна Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточением для всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают на правительство и его слуг».

Но были не только разговоры. Анна Ивановна оказалась причастной к похищению нескольких писем Пестеля из комнаты следственного комитета. Об этом случае рассказывает в своих «Записках», изданных в 1906 году, Д. Завалишин.

Вместе с Завалишиным на гауптвахте Главного штаба сидел командир Тарутинского полка полковник Роман Васильевич Любимов, друг семьи Коновницыных, у которого служил Нарышкин. В комнате, где хранились следственные дела декабристов, находился его портфель, а в нём лежали письма Пестеля, могущие быть уликой против Любимова. Надо было во чтобы то ни стало изъять их и уничтожить. Получив от графини Анны Ивановны для этой цели десять тысяч рублей, Любимов сказал офицеру, наблюдавшему за арестованными:

- Вот вам деньги, делайте с ними, что хотите, давайте кому и сколько хотите, мне до этого нет дела, только достаньте из портфеля письма. Что останется от расходов, всё ваше.

Офицер согласился. За три тысячи он купил у служителя гауптвахты письма, а семь тысяч положил себе в карман.

Благодаря помощи Анны Ивановны Любимов «отделался» сравнительно легко. По докладу следственного комитета Николай приказал посадить его на месяц в Киевскую тюрьму. Затем Любимов был переведён в Белёвский полк и вскоре уволен в отставку.

Елизавета Петровна, узнав об отъезде Трубецкой в Сибирь, возбудила ходатайство о разрешении последовать за мужем. Она не умоляла, а требовала, чтобы ей была предоставлена возможность разделить его участь.

Наконец её поставили в известность, что Николай I, «снисходя на просьбу супруги бывшего полковника Нарышкина Елизаветы Нарышкиной, урождённой графини Коновницыной, высочайше позволяет ей следовать за означенным мужем, когда он отправлен будет по сделанному ему назначению».

Отъезд жён декабристов в Сибирь был обставлен суровыми условиями: «Жена, следуя за мужем и продолжая с ним супружескую связь... потеряет прежнее звание, т.е. будет признаваема не иначе, как женой ссыльно-каторжного... Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казённые заводские крестьяне... Запрещается с собою брать денежные суммы, вещи. С отъездом в Нерчинский край уничтожается право на крепостных людей, с ними прибывших...»

Елизавета Петровна не задумываясь приняла эти жестокие условия и отправилась прощаться с матерью, в то время находившейся в селе Поляны Опочецкого уезда. Анна Ивановна хозяйственными делами не занималась, всё было передано в руки управляющих, но, когда в селе началось волнение крестьян, она выехала на место и немедленно устранила управляющего, виновного в злоупотреблениях.

Как ни тяжело было Анне Ивановне расстаться с дочерью, она согласилась на её отъезд, понимая, что дочь не может нарушить воспитанную в ней верность долгу.

Начались сборы. Поскольку брать с собой крепостных было запрещено, старая графиня предложила вольную тем, кто поедет с её дочерью в Сибирь. От охотников не было отбоя. Выбор пал на двадцатилетнюю Анисью Карпову и её брата Ивана. Они последовали за Нарышкиной и усердно выполняли свои обязанности. Как отмечает декабрист Николай Иванович Лорер, своим поведением Анисья заслужила уважение самого генерала Лепарского, читинского коменданта, который при встречах с ней, здороваясь, снимал фуражку. Она сделалась другом сосланных и всегда умела их утешить и успокоить.

Анна Ивановна тепло и сердечно проводила дочь. Близ Тобольска Елизавета Петровна догнала шедших по этапу каторжников, среди которых были три участника восстания Черниговского полка. В ветхой одежде, закованные в кандалы, без денег, голодные и холодные, они прошли семь тысяч вёрст с юга России. Нарышкина с большим участием отнеслась к ним, навестила их в тюрьме, дала денег.

В начале августа 1827 года Елизавета Петровна приехала в Читу. Тогда это была деревня, состоявшая из восемнадцати домов, с острогом, куда первоначально и поместили декабристов. Здесь за частоколом, окружавшим острог, она увидела Нарышкина, изменившегося, с бородой, в кандалах, и потеряла сознание. После короткой встречи с мужем она пошла к Муравьёвой, и та приютила её у себя.

12 августа 1827 года Елизавета Петровна писала матери:

«Дорогая, возлюбленная мама! Я прибыла сюда 4-го и лишь вчера получила свидание. Я его не описываю, так как ваше сердце поймёт всё то, что почувствовали наши сердца. Мишель ежедневно проходит мимо меня, а я не смею к нему приблизиться. И всё это в обстоятельствах, когда ему была бы особенно необходима поддержка. Я вам не говорю о том, как он переносит свой жребий, потому что вы хорошо знаете его душу и никогда не измените своих чувств к нему.

Мадам Муравьёва очень хотела предоставить мне у себя убежище, мы с ней разделили одну и ту же комнату и с трудом можем в ней передвигаться. Но найти в Чите жилище, приют - это большая удача».

В Чите Елизавете Петровне был дан на подпись новый документ, ещё более ограничивающий права жён декабристов. В нём говорилось, что жёны могут иметь свидания с мужьями не чаще двух раз в неделю, не имеют права передавать им вещи, деньги, бумаги, чернила, карандаши, принимать от них письма, записки и бумаги. Переписка разрешается не иначе как только через коменданта. Жёны не вправе передавать и дарить свои вещи и обязаны вести приходно-расходную запись своих денег, хранящихся у коменданта. Свидания с мужьями допускается лишь в арестантской палате, и разговаривать с ними можно только на русском языке.

Декабрист И.Д. Якушкин рассказывал: «Всякий день каждая из них украдкой подходила к частоколу, чтобы взглянуть на своего мужа и промолвить несколько слов, но и это утешение не всегда им удавалось».

Впоследствии Елизавете Петровне Нарышкиной, как не имеющей детей, разрешили жить в каземате вместе с мужем. Привыкшая к роскоши в доме родителей, она не растерялась в этих условиях и, чтобы ободрить мужа, старалась выглядеть спокойной и даже довольной, но вскоре занемогла - простудилась. По требованию доктора Анисье позволили ухаживать за ней.

Вместе с другими жёнами декабристов Елизавета Петровна организовала в Чите артель взаимопомощи.

Осуждённые получали от правительства около 50 копеек серебром в месяц и два пуда муки. Не имевшие помощи от родных, естественно, на эти деньги прожить не могли. И вот тогда по инициативе жён решено было создать артель взаимопомощи. Всё, что раньше состоятельные декабристы выделяли нуждающимся товарищам, теперь поступало в артельную кассу. На эти средства было организовано коллективное питание неимущих. Нарышкина вносила в кассу артели свыше тысячи рублей в год.

Когда жёнам декабристов позволили построить несколько изб, Елизавета Петровна поселилась в небольшом домике недалеко от острога. Этот домик сохранился до сих пор, там сейчас библиотека, а на фасаде укреплена мемориальная доска, напоминающая о высоком подвиге замечательных русских женщин.

Здоровье Елизаветы Петровны после тяжкой дороги, перенесённых испытаний и вследствие сурового климата серьёзно расстроилось. Жизнь скрашивалась лишь ожиданиями свиданий с мужем и заботами о взятой на воспитание девочке Уленьке Чупятовой (по некоторым данным, рождённой местной крестьянкой от М.М. Нарышкина), утоляющими её материнскую боль после смерти дочери.

По прошествии полутора лет, проведённых в Чите, всех декабристов перевели на шестьсот вёрст западнее - в Петровский завод, где для них была построена новая тюрьма. Туда за ними последовали и их жёны.

В 1832 году окончился срок каторги, и Нарышкины были отправлены на поселение в город Курган. Там они встретились с Михаилом Александровичем Назимовым.

Жизнь в Кургане была несравненно лучше той, которую они испытали ранее. В купленном доме имелось всё необходимое. Анна Ивановна Коновницына направляла в Сибирь обозы с вещами и книгами.

С одним из обозов вернулась Анисья, уезжавшая на Псковщину повидаться с родными. Она привезла письма и деньги, спрятанные так, что чиновники, которые обыскивали её в пути и в самом Кургане, ничего не обнаружили.

Нарышкин 1 июня 1833 года писал Анне Ивановне: «Приезд доброй Анисьи нас обрадовал, можно сказать, осчастливил, мы её окружили, засыпали вопросами, с жадностью ловили каждое слово о близких сердцу... Анисья с нами проводит шестой день, а мы всё ещё при начале разговора, который, конечно, долго продлится, ибо с каждым днём приносит нам новые утешения. Жаль, что она не очень разговорчива».

Приветливость Нарышкина, радушие его жены привлекли симпатии жителей Кургана к этой супружеской паре.

«Оба они, и муж и жена, - вспоминает Н.И. Лорер, - помогали бедным, лечили и давали лекарства на свои деньги... Двор их по воскресеньям был обыкновенно полон народа, которому раздавали пищу, одежду и деньги... Часто облагодетельствованные Нарышкиными в простоте своей говорили: "За что такие славные люди сосланы в Сибирь? Ведь они святые, и таких мы ещё не видели».

По пятницам в доме Нарышкиных весело потрескивали свечи, звучал рояль - здесь собирались сосланные декабристы, повстанцы-поляки, местная интеллигенция, спорили, декламировали, музицировали. Спустя полтора века в доме Нарышкиных, реставрированном и ставшем Домом-музеем декабристов, возродились «Нарышкинские пятницы».

В 1837 году Нарышкин вместе с Назимовым, Лорером, Розеном были направлены солдатами на Кавказ. Елизавета Петровна проводила мужа до Казани, а сама с Анисьей и Ульяной Чупятовой отправилась на Псковщину повидаться с матерью.

Приехав в 1839 году на Кавказ, она поселилась в Прочном Окопе, там же, где жили Нарышкин и Назимов. Как и в ссылке, Елизавета Петровна создала все условия для мужа: у них был вместительный дом, хорошая обстановка и книги, книги... Большое наслаждение для декабристов, отправленных на Кавказ, и офицеров местного гарнизона доставляли проводимые ею музыкальные вечера.

Получив в 1843 году чин прапорщика, бывший полковник Нарышкин вскоре вышел в отставку и поселился под Тулой, в поместье Высоком. Вернувшиеся из ссылки декабристы часто навещали Нарышкиных. В письме от 27 августа 1857 года Оболенский сообщал И.И. Пущину: «Лизавету Петровну нашёл не таковою, какую её оставил; но черты лица не так изменились, чтобы нельзя было её узнать. Мы сошлись, как близкие родные... Об нём и говорить нечего, это христианская чистая душа. Обнимем друг друга семейно - крепко, дружно и порадуемся, что есть ещё и друзья, подобные Мишелю и Елизавете».

В январе 1863 года умер Михаил Михайлович Нарышкин. Елизавета Петровна жила то в Кярове, то в имении Марии Ивановны Лорер, невестки декабриста Лорера, в Гораях, где она впервые встретилась с Нарышкиным. Здесь Елизавета Петровна и скончалась в 1867 году. Похоронена она, согласно её воле, в Москве, в Донском монастыре, рядом с мужем и дочерью.

Значительно раньше не стало Анны Ивановны. Смерть единственной внучки и горячо любимого Петра, ссылка Ивана и горестная судьба дочери надломили её, хотя внешне она оставалась всё такой же деятельной, невозмутимой.

В 1836 году она нашла в себе силы вновь направиться в дальний Ахтырский уезд, чтобы там окружить вниманием и заботами натерпевшегося горя Ивана, добилась для него свободного проживания в пределах империи. Сама же с сыном Григорием поселилась в Кярове, выделив по раздельному акту Алексею - Никитовку, дочери - село Высокое под Тулой, а Ивану - Поляны. В Кярове она и доживала свой век. По преданию, в память о Петре Анна Ивановна поставила в парке гранитный обелиск, от которого сохранилось лишь высокое четырёхугольное основание. А когда у дома установили бюст старого полководца, она низко поклонилась ему и, вспоминая детей, произнесла:

- Помня корни свои, имени отца не посрамили!

Скончалась Анна Ивановна в 1843 году в Петербурге. Похоронена она на гдовской земле рядом с мужем.

Северного об[щества]

№ 49   № 381

Гвардейского Генерального штаба

подпоручика графа

Коновницына

IB № 381

№ 1

Опись

делу подпоручика графа Коновницына

№ ................................................................................................................................................................. Листы

1 Формулярный его, Коновницына, список ........................................................................................................

2 Показание, отобранное господином генерал-адъютантом Левашовым от него, Коновницына ....... на 1

3 Вопросные пункты Коновницыну с ответными его .......................................................................... на 2 и 3

4 Вопросные пункты Комитета подпоручику графу Коновницыну 12 февраля 1826 с ответными его ..................................................................................................................................................................... с 4 по 11

______________________________________________________

Всего ..................................................................................................................................................................... 11

Надворный советник Ивановский // (л. 6)