XI

Известно, что Николай Павлович возникновение духа вольномыслия и мятежа приписывал главным образом негодной, с его точки зрения, постановке воспитания и образования. Пушкину, вызванному из ссылки, Николай Павлович изволил приказать на первых же порах изложить мысли ни о чем другом, а о народном воспитании. По взглядам на сущность семейного и школьного воспитания Николай Павлович готов был мерить человека.

По всей вероятности, из разговоров с Бенкендорфом Корнилович узнал о пристрастии государя к вопросам общей педагогики. Поэтому, «усматривая из журналов, с какой заботливостью и постоянством правительство печется о водворении просвещения в государстве», Корнилович «взял смелость представить о некоторых обстоятельствах, которые до последних времен замедляли ход нашей образованности».

Он указал на недостаток хороших учебных книг и на совершенное отсутствие учебников по отечественному праву. По своему преподавательскому опыту в училище колонновожатых и топографов Корнилович убедился в решительной непригодности учебных книг по географии и статистике - и в том числе лучших - проф. Арсеньева, Шторха и Гейма26. Корнилович предложил Министерству народного просвещения пригласить к составлению учебников отличнейших профессоров и ученых и установить премии за лучшие сочинения, а для рассмотрения составить комиссию из сведущих.

Крупный недостаток преподавания видел Корнилович и в несоответствии преподавания училищ целям и будущему назначению учеников. В военных заведениях обучают географии, указывал он, но любой ученик, кончивший в них курс, не ответит на вопрос, какие пути ведут из России в Австрию, какие преграды встретит войско на своем пути и т. д. Наконец, Корнилович считал гибельным для образования обстоятельством отсутствие хороших книг для чтения. Он рекомендовал вниманию Бенкендорфа книжку Франклина «Приключения бедного Ричарда, или Легчайший способ обогатиться»27.

По образцу ее должно было составить сочинение, в котором «будут изложены главнейшие правила нравственности с применением их к крестьянской жизни; помещены сведения, ведущие к усовершенствованию их быта, и опровергнуты господствующие между ними предрассудки; сочинение сие, написанное в виде повести или разговоров, языком простым, понятным для каждого, произведет самое благотворное влияние на простой народ и послужит лучшим дополнением того просвещения, которое державная десница государя императора столь щедро изливает на сие многочисленное и полезное сословие». Последние слова, если бы они не были написаны в тюрьме, произвели бы впечатление тонкой иронии!

Когда человек сидит в тюрьме, то он постоянно думает о воле, о том, как бы ему освободиться... Нет сомнения, что Корнилович, осчастливленный вниманием Николая Павловича и Бенкендорфа, мечтал о свободе и думал, что его проекты откроют ему двери тюрьмы. Пока он писал о предметах, безразличных для него,- о торговле с Азией, о сибирских посельщиках, о евреях, - он сохранял свободу своего мнения, но когда ему приходилось писать о таком остром вопросе, как недостатки воспитания, он должен был соображаться с тем, какое впечатление произведут его рассуждения на его просвещенных читателей, и, конечно, терял независимость мнения.

Он знал, что для Бенкендорфа и Николая Павловича он - несчастная жертва тлетворного воспитания, знал, что они будут очень довольны, если увидят в нем сознание вредности тех начал, которые были развиты воспитанием. Он должен был - для удовлетворения вельможных читателей - произнести анафему главным идеям: идее политической свободы и идее представительного правления. И он сделал это в записке, поданной 11 июля 1830 года. «Политическая свобода, - писал он, - не есть удел нашего полуденного мира. Мы можем только постигнуть ее умом, но высокие добродетели, которых она требует, не совместимы с испорченностью человеческой природы».

Записка Корниловича очень занимательна, и ей нельзя отказать в особливом красноречии; все вещи в ней поставлены вниз головой.

«Настоящее мое положение, - так начинается мемуар Корниловича, - невольно заставило меня размышлять о причинах оного, а наблюдения над самим собою и некоторыми товарищами моего несчастия убедили меня, что они отчасти заключаются в нашем воспитании. Мы учимся в юношеском возрасте, в котором преизбыточествуют чувствования. В это время жизни любовь к добру, стремление к общей пользе, готовность самопожертвования и вообще все качества, облагораживающие человечество, действуют в нас всего сильнее. Но, не быв руководимы рассудком, они могут сделаться столь же опасными, как огонь в руках сумасшедшего.

Наши наставники, стараясь развивать их в нас, менее заботились об их последующем направлении. Так, например, всех нас учили древней истории и для этого давали нам читать Плутарха, Тацита и проч., не предварив, что сии писатели занимались своими сочинениями во время упадка Римской империи; что, описывая первые времена своего отечества, они преимущественно имели в виду исторгнуть своих сограждан от их нравственного унижения и пробудить в них гражданские доблести: а потому, мало заботясь о верности повествования, выбирали из ряду событий самые разительные и представляли их в особенном свете, и если подбирали к ним тени, то в таком только случае, когда сие благоприятствовало их видам. Нам же выдавали это за непреложные истины: от этого рождались в нас преувеличенные понятия, которые мы принимали тем склоннее, что наши тогдашние лета были летами мечтательности и энтузиазма.

С сими понятиями мы вступали в свет, и здесь вскоре оказывались вредные их последствия. Кому из нас не объясняли происхождение верховной власти первоначальным договором, в силу коего подвластные покупали безопасность лиц и имуществ пожертвованием части своей свободы - положение ложное и опасное, потому что оно может служить предлогом к возмущению.

Кому из нас не представляли образцов человеческого совершенства монархий представительных - мнение также совершенно несправедливое, ибо сей род правления, предполагая возможность различия выгод правительства с выгодами народными, уже основан на ложном начале, а потому и заключает в себе зародыш неустройств, которые можно отвратить насилием или посредством подкупов, уничтожающих нравственное достоинство человека и нарушающих святость и чистоту гражданских обязанностей? Но сии рассуждения, плод позднейших размышлений, не приходили и не могли приходить нам тогда на ум.

Мы слепо верили всему читанному и слышанному потому, что это отчасти согласовалось с нашими первыми впечатлениями и что нас из ложных опасений содержали в совершенном неведении о сих предметах; а потому и не предварили против опасностей, какие должны были встретиться при знакомстве с ними. После того мудрено ли, что вы видите молодых людей, которые восхищаются речью какого-нибудь члена английской парламентской оппозиции, не зная, что сей пламенный защитник народных прав бьется только из-за доходного местечка и, получив оное, будет действовать против тех же мер, за которые вступался с таким жаром?

Наконец, от сих-то преувеличенных понятий, свойственных юности и утвержденных воспитанием, от сего воображаемого совершенства, несогласного с подлинным природным состоянием людей и вещей, родятся сомнения, борьба чувств с рассудком и то беспокойное желание перемен, которое или обнаруживается при случае в противозаконном поступке, или, истощаясь в бесплодных усилиях, притупляет способности, кои при другом направлении можно бы употребить с пользою.

Сказанное здесь случилось со мною, с некоторыми из моих товарищей и случается ежедневно со множеством молодых людей, живущих в свете».

Корнилович набрасывает некоторые детали воспитательной программы, такие, какие непременно должны были вызвать благосклонное сочувствие высоких читателей Корниловича. Долг воспитания - поставить нас в надлежащие отношения к согражданам и поселить любовь к существующему правительству, основанную на убеждении, что оно превосходит все прочие роды правления. «Есть предметы, - пишет Корнилович, - коих нельзя объяснить удовлетворительно отвлеченностями, потому что они не суть творение ума человеческого, а проистекают от самой природы вещей. К таковым предметам принадлежат понятия о неограниченных монархиях. Уверить в их превосходстве могут только события, которые гораздо убедительнее всяких рассуждений.

Сии события покажут чрезмерную разницу между теориями, составленными на досуге кабинетными политиками, и настоящим делом; они покажут, что всякое правление имеет свои недостатки, потому что в каждом участвуют люди, подверженные слабостям; что если подобные несовершенства - общий удел человеческих постановлений, находятся и в неограниченных монархиях, то, с другой стороны, они имеют на своей стороне преимущества, которые, без сомнения, заставят всякого незараженного предрассудками человека предпочесть их всем другим правительствам. Разумеется, что первым условием при этом должно быть беспристрастное изложение событий; но сего беспристрастия не надлежит искать в классиках, которыми нас занимают».

В стиле реакционных деятелей той эпохи говорит Корнилович о почти общем у нас недостатке - отсутствии основательного образования, рождающем полупросвещение или ложное просвещение, которое в оных случаях есть дух неверия - главный источник зол сего мира. Борьбу с духом неверия должны бы взять на себя пастыри духовные, но русским священникам, невежественным и неблагонравным, она не под силу. Молодежь кончает свое образование, не получив морального руководства.

«Редкому посчастливится встретить опытного наставника, который руководствовал бы его в это критическое время жизни. Предоставленные самим себе, мы по бедности нашей литературы прибегаем к сочинениям иностранным и при настоящем направлении умов в Западной Европе получаем, между прочим, несогласные с духом нашего правительства понятия, на кои бросаемся с жадностью, привлеченные их новостью и наружным блеском; а сии понятия, которые по неопытности считаем непреложными, более или менее действуют на все наши последующие поступки.

Переменит это одно время; но покамест чрезвычайно полезно будет поручить кому-либо из сведущих государственных людей разобрать историю какого-нибудь свободного правления, например Великобритании с 1688 года, эпохи, с которой нынешняя ее конституция возымела полное свое действие; раскрыть недостатки оного и, основываясь на фактах, показать, что свобода и представительство, которыми хвалятся англичане, заключается только в одних формах; что они немало не мешают правительству действовать противно выгодам народным и что в этом отношении конституционный монарх менее связан, нежели государь самовластный, ибо сей последний, по нравственной обязанности соответствовать безусловной доверенности подданных, будет поступать гораздо осторожнее, нежели глава конституционной монархии, где сего побуждения не существует, потому что там меры правительства освящаются большинством преданных ему представителей, и что, наконец, выгоды, доставляемые сими правлениями, искупаются духом партий, поселяющим раздор между согражданами, подавляющим всякую любовь к делу общественному и заменяющим чувства патриотизма видами корысти или честолюбия.

Для большей ясности надлежало бы изложить это самым простым образом, например в виде бесед с каким-нибудь англичанином, вложить в его уста все похвалы, расточаемые свободным правлениям, и опровергнуть их факты, а в заключение сравнить настоящее положение Англии с положением какой-нибудь хорошо устроенной неограниченной монархии, например Пруссии. Подобное сочинение, написанное основательно, с умеренностью и с должным уважением к истине, будет для многих благодеянием...»

Попутно Корнилович делает признания из недавнего прошлого. «Весьма не мало из нас, членов бывшего Тайного общества, приняли в оном участие из видов честолюбия или по духу крамолы. Большая часть вошли в него, чтоб прослыть свободомыслящими, следуя господствующей в то время моде; другие же увлеклись заблуждением ума, и ни те, ни другие никак не воображая, чтоб сей первый шаг завел их так далеко.

И можно ли было не увлечься, когда, начиная от властей, все как будто наперерыв старались друг перед другом превозносить свободные постановления? Основываясь на достоверных сведениях, говорю решительно, что прокламации союзных государей в 1813 году, беседа императора Александра I с г-жою Сталь, и особенно речь его величества при открытии первого Варшавского сейма28, напечатанная во всех наших ведомостях того времени, совратили у нас весьма многих с истинного пути, утвердив одних в их мнениях и поселив в других предубеждения против самодержавия; а сии сомнения, сие предубеждение, не говоря уже о последствиях, составляют сами по себе великое зло. Самодержавие и деспотизм суть две вещи совершенно различные и в последствиях своих одна другой противоположны. Писатели, водимые духом партий, смешивают их с намерением; а вышеозначенные акты как содержанием, так и изложением поддерживают сие заблуждение, и оно было принимаемо потому, что распространялось венценосными главами».

Под строгой опекой государства поэтому должны находиться учебные заведения империи, и все преподавание в них должно быть согласовано с государственными потребностями и нуждами. Первое дело правительства - поставить наши учебные заведения в надлежащее совершенство и поощрять публичное воспитание, то есть воспитание в казенных учебных заведениях. Корнилович предлагает оригинальное средство уничтожить предрассудок против казенных училищ. «Государь наследник, - пишет он, - вступает в те года, когда оканчивается первоначальное воспитание и начинается высшее.

Смею думать, что великим для России будет благодеянием, если его величество благоволит посещать здешние университетские лекции. Тогда все знатнейшее дворянство поспешит отправить в университет своих детей, чтоб осчастливить их товариществом такого соученика. Примеру знати последуют и прочие дворяне, а сим подражать будут и другие сословия; казенные учебные заведения возвысятся в общественном мнении; гимназии и университеты наполнятся учениками; а сие подействует благотворно и на учителей и на самый способ преподавания, и, наконец, истребится мало-помалу та поверхностность в образовании, которая в нынешнее время отличает нашу молодежь и о пагубных последствиях коей я уже упоминал в другом месте. К тому же посещение университетских лекций подаст его высочеству возможность ознакомиться с способностями тех людей, которых он употребит с пользою, когда лета дозволят ему разделять труды государственного правления с августейшим родителем, и в заключение эта мера исполнит сердца новою признательностью к монарху за сей повторенный опыт благости к поданным».

Все изложенные здесь взгляды Корниловича на «воспитание» характеризуют не его мировоззрение, а скорее влияние тюремного заключения на психику человека.

XIII

Когда читаешь предлагаемые Корниловичем проекты то снарядить торговую экспедицию в Среднюю Азию под руководством опытного человека, то приспособить звуковой метод к русскому языку, то составить нужную по государственным соображениям книгу, то чувствуешь, что искусным человеком, который годился бы на все эти функции, Корнилович считал себя.

Между строк его проектов читается такое наивное ожидание, что вот Николай Павлович и Бенкендорф возьмут да и освободят его, да и поручат ему исполнить предлагаемые им проекты. Но ожидания не оправдались: никакие благие мысли, никакие выражения чувств верноподданности не помогли, и из крепости оказалась только одна дорога - рядовым в кавказский гарнизон.

В нашем распоряжении нет таких сведений о том, была ли удовлетворена просьба Корниловича о свидании с Батеньковым. Кажется, да. Но представляется весьма вероятным, что она ускорила его освобождение. По высочайшему повелению 12 ноября 1832 года он был определен рядовым в пехотный генерал-фельдмаршала князя Варшавского полк. В этом звании он вскоре и умер 2 сентября 1834 года... О жизни Корниловича на Кавказе мы почти ничего не знаем. Кое-что рассказал с его слов генерал Шумков.

Воспоминания Шумкова мы цитировали в начале нашей статьи; из них видно, что Корнилович проговаривался о своем пребывании в крепости и, кажется, был удовлетворен отношением к нему Бенкендорфа и Николая Павловича и своей деятельностью в качестве благоразумного советчика по государственным вопросам.

Мы, ныне живущие, ознакомившись с крепостными проектами несчастного декабриста, мы можем только изумляться уродливости русской жизни и сожалеть о недюжинном человеке, который заслуживал лучшей участи. Талант, знания, опыт... все прошло прахом; легкий след его жизни остался лишь на страницах архивного дела.

А.О. Корнилович, издатель исторического сборника «Русская старина» в 1824 и 1825 гг.

(рассказ генерала Шумкова)

Замечательна судьба А.О. Корниловича. Получивши образование, кажется, в знаменитой Муравьевской школе колонновожатых, он обладал обширными сведениями, чему много помогло его знание почти всех европейских языков, а потому он стоял на отличной служебной дороге по Генеральному штабу или, как тогда называли, свитским гвардейским офицером. Сосланный потом за участие в событиях 14-го декабря 1825 г. в каторжные работы, он вскоре [был] возвращен секретно в Петербургскую крепость, в казематах которой прожил около пяти лет, то есть до 1832 года, когда был перевезен в Грузию и зачислен на службу в пехотный полк солдатом.

Рассказ его пишущему эти строки о своей жизни в крепости чрезвычайно интересен. Здесь приводятся лишь главные черты его. Из Сибири его везли с фельдъегерем со всеми предосторожностями, вероятно, наблюдаемыми при таких случаях. Ему неизвестно было, куда его везут в закрытом экипаже. По приезде к месту назначения его ввели с завязанными глазами и тут только сняли повязку с его глаз. Он увидел себя в каком-то каземате со сводами. Его тут же предварили, чтобы он не пробовал говорить со сторожем, который приносил ему пищу. Спустя несколько времени вошел к нему в каземат генерал Бенкендорф, прежде весьма хорошо ему знакомый. Тут только для него стало ясно, что он в Петербурге.

Бенкендорф обратился к нему со следующими словами: «Любезный Корнилович! Государь император, зная ваш ум, ваши обширные познания и вашу горячую любовь к общественному благу, пожелал предоставить вам возможность быть полезным отечеству. Его величеству благоугодно, чтобы вы излагали на бумаге ваши мнения, по каким вы найдете нужным предметам государственного благоустройства. Записки ваши вы будете предназначать мне для представления его величеству». Потом просил его назначить, что ему нужно для исполнения воли государя. На него был тогда же наложен завет - не пытаться даже входить с кем бы то ни было в какие-либо сношения, ни даже разговоры со сторожем, который назначен служить ему.

Кроме того, вся домашняя обстановка его была сформирована по его указанию, но с самою внимательною предусмотрительностью. У него со временем составилась порядочная библиотека и все, что нужно для прихотливого человека, чего он, по своему ограниченному состоянию, не мог иметь на собственные средства. Легко понять, с каким рвением и с какой горячностию принялся он за любимые свои занятия. Пишущему эти строки Корнилович показывал <...> все рукописные копии мнений, переданных им Бенкендорфу.

Многие из работ Корниловича обращали особенное внимание государя императора, что видно из сохранившихся у него собственноручных записок Бенкендорфа, которыми он объявляет «каторжному Корниловичу благоволение его величества» за какую-нибудь работу.

По прошествии почти пятилетней жизни в казематах Корнилович был доставлен в Тифлис и зачислен в Ширванский пехотный полк, расположенный в Царских Колодцах, где тогда стояла Донская № 3 батарея, в которой служил пишущий эти строки. В это же время, при возобновлении знакомства с сим последним, также возобновились сношения Корниловича и с известным донским писателем Сухоруковым, проживавшим тогда в Новочеркасске, по возвращении из Финляндии.

Корниловича сначала поставили в ряд с солдатами и поместили в общую казарму, но когда вскоре было получено письмо на имя Корниловича от Бенкендорфа и за печатью III отделения канцелярии его величества, тогда уже дали ему свободу поместиться на вольной квартире в одном из домов поселенной женатой роты того же полка. Товарищем его по квартире был тоже декабрист князь Валериан Михайлович Голицын. (Умер в СПб в 1859 г.)

Корнилович прожил недолго; он умер в Грузии от горячки в сентябре 1833 года.

Вопросные пункты, предложенные А.О. Корниловичу, и его ответы на них

1. Когда Вы познакомились с Австрийским Посланником Лебцельтерном1 и Секретарем Посольства Гуммелауером и в каком доме?

2. Часто ли Вы видывались с ними, где, у себя, у них или в третьем доме?

3. Кого Вы видывали у них из числа участвовавших в заговоре, или других Русских, или даже иностранных жителей Столицы и не из круга иностранного Дипломатического Корпуса? Или кто чаще сходился с ними в третьем доме?

4. Припомните ли Вы разговоры Лебцельтерна или Гуммелауера насчет существования тайного общества, насчет потребности перемен в России, насчет политического образования России или Польши, или критические рассуждения насчет Русской внешней политики в отношении к соседним державам, также Швеции и Польше?

5. Известно, что Гуммелауер весьма свободно изъяснялся о политических предметах в доме Князя Трубецкого2 и Графа Лаваля3. Не вспомните ли чего касательно России и Польши?

6. Каким образом рассуждали Лебцельтерн и Гуммелауер насчет тогдашнего (statum quo) положения дел в Польше, и не изъявлял ли который-нибудь из них своего мнения насчет последнего раздела?

7. Могли ли Вы приметить, что разговоры их стремятся к развитию какого-либо особого политического предмета или утверждения каких-нибудь политических правил?

8. Вы тогда занимались выписками в Архиве Коллегии Иностранных Дел, не требовали ли они от Вас каких бумаг и сведений из любопытства в отношении к Истории? Не рассказывали ли, что там есть любопытного?

9. Зная Ваши познания в Истории, Статистике и Географии России, не просили ли у Вас, чтобы Вы написали для них записки (une note) о каком-нибудь предмете? Не расспрашивали ли Вас о сих предметах с точностию, как для составления самим записок из слов?

10. Не расспрашивали ли Вас о духе провинций Русских, в особенности о дворянстве, о крестьянах и о войске? Не расспрашивали ли о Польских Провинциях и Финляндии?

11. Не делали ли каких предположений вообще (en general), что может быть со временем революция в России, и не разведывали ли, какие Россия имеет для сего средства?

12. Не расспрашивали ли Вас в разговорах об образе мыслей и характере знатных особ из круга Вашего знакомства или людей, чем-либо отличных в свете?

13. Разговаривая о Французской или другой революциях, не расспрашивали ли Вас каким бы то ни было образом, положительно или отрицательно, о людях, способных произвесть переворот? Разговоры сии могли быть ведены единственно отрицательно, т. е. говоря об одной земле с изъявлением сомнения, чтобы были такие люди в России?

14. Какие были рассуждения их об открытых в Виленском Университете тайных между молодыми людьми обществах и о мерах, нашим Правительством по сему случаю принятых4?

15. Впрочем, все, что можете припомнить о сношениях Ваших с Лебцельтерном и Гуммелауером, кроме того, что выше упомянуто, имеете также объявить с должною откровенностию и точностию.

Генерал-адъютант Бенкендорф5.

Ответы А.О. Корниловича на вопросные пункты

На предложенные мне вопросы честь имею отвечать:

На 1-й

В начале 1824 года я напечатал статью об увеселениях нашего двора при Петре I-м6 и поднес экземпляр оной Княгине Трубецкой7. По сей статье сестра ее, Графиня Лебцельтерн8, изъявила желание познакомиться со мною. Мы впервые встретились летом того же года, кажется в Июле, в саду дачи Графа Лаваля, где тогда жили Трубецкие и Лебцельтерны: я был в гостях у первых с Матвеем Муравьевым-Апостолом9. Графиня представила меня мужу, и я с Муравьевым провели у них тот вечер. Тогда Секретарь посольства Бомбель отъезжал к своему двору, а Гуммельауера, кажется, еще не было. Я скоро после того увидел его у Трубецких, и тут мы познакомились.

На 2-й

Летом 1824 года, с Июля месяца, я раз в неделю бывал на даче у Трубецких. Тут обыкновенно вечерами приходили Графиня с мужем и Гуммельауер. Зимою 1824-25 я обедал у Лебцельтерна два раза: один вскоре после наводнения10 вместе с Генералом Балашевым11, а другой с Капитан-Лейтенантом Бароном Врангелем12, только что воротившимся тогда из Сибири; я по просьбе Графа познакомил их тут вместе. Кроме того, езжал к нему иногда по Пятницам, день, в который бывали у него открытые собрания; раза два обедал с ним у Лавалей и видался у Трубецких. Он посетил меня однажды во время моей болезни в Феврале 25 года, и сколько помню, это один случай, в который мы были наедине. Гуммельауера я встречал всегда у Лебцельтерна, иногда у Трубецких и Лавалей, раза два у Олениных13. Раза три он был у меня в Феврале и Марте 25 года, и я раза два у него, обыкновенно по утрам, перед полуднем.

На 3-й

Из бывших Членов Тайного Общества я видал у него Трубецкого и Матвея Муравьева. Из прочих Кавалергардского Офицера Фразера и Князя Белосельского14. Я не упоминаю о тех, которые езжали к нему по Пятницам, как то: Граф Местр, Пашковы, Мих[аил] Мих[айлович] Сперанский с Багреевыми15, граф Моден, служивший в артиллерии, Князь Голицын и некоторые другие. У Трубецких и Лавалей я обыкновенно видал в одно время с ними служащего в Иностранной Коллегии молодого человека Гурьева16, который, казалось, был в доме как свой.

На 4-й

Сделавшись Членом Тайного Общества, я не видал ни Лебцельтерна, ни Гуммельауера; ибо, как Вашему Превосходительству известно, я был тогда в Южной России17, а приехал в Петербург за два дни только до происшествия 14-го Декабря. До этого времени мысль о перемене в России не входила мне самому в голову, и потому я ни тому, ни другому не подавал поводу говорить при себе о таких вещах. Если иногда внутренно негодовал на некоторые злоупотребления и неустройства, доходившие до меня, то при них молчал об этом; во-первых, чтоб, по пословице, не выносить из избы сору, а во-вторых, потому, что видел в них шпионов Меттерниха18, признанного врага России.

Раз только, вскоре после выхода в свет книги Английского Доктора Лайль19 о наших военных поселениях, мне случилось довольно сильно заговорить об оных и о бывшем их начальнике Графе Аракчееве20, но, к счастию, находившийся при том Князь Трубецкой остановил меня в самом начале, напомнив об их присутствии. Вообще Лебцельтерн во всех разговорах своих всегда хвалился дружбою Кабинетов Австрийского и Русского, говорил, что они сообщают друг другу все свои депеши, и никогда не позволял себе опорачивать нашей политической системы.

На 5-й

Справедливо, что Гуммельауер весьма свободно изъяснялся о политических предметах, но я никогда не слыхал, чтоб он говорил прямо насчет России или Польши. Разве в одном только случае несколько нас коснулся. Он вообще большой партизан21 Наполеона и потому не прощал Прусскому Генералу Йорку переход его к Русским в конце 1812 года, говоря, что за это следовало его расстрелять, ибо сей поступок компрометировал его Государя и мог иметь пагубные для Короля последствия22; не прощал теперешнему Королю Шведскому тогдашний его союз с Россиею23.

По его словам, Карл-Иоанн жертвовал ненависти своей к Наполеону существованием своего Государства, ибо, по всем вероятиям, Россия должна была пасть в 1812 году. Вообще он отзывался о сем Государе с большим неблагорасположением. Одним вечером у А. Н. Оленина при нескольких особах он говорил: можно ли иметь уважение к сему прошельцу (parvenu)24, который, быв наследником Шведского престола, ползал в 1814 году в передней у Поццо ди Борго25, чтоб получить Французский престол26?

На 6-й

Я знал, что в 1815 году, во время Венского Конгресса, Австрия, Франция и Англия, недовольные тем, что Император Александр удержал за собою Герцогство Варшавское, тайно заключили против России наступательный союз27, и, желая иметь подробнейшие о том сведения, позволил себе просить объяснений на это у Лебцельтерна, но он, сказав, что не должно поминать старых грехов, отклонил мой вопрос. Кроме сего случая я ни с ним, ни с Гуммельауером, никогда не говорили о нынешнем состоянии Польши.

На 7-й

С Лебцельтерном я, как сказал выше, раз только был наедине, и то на самое короткое время; при людях же он всегда говорил как Посол дружественной державы. С Гуммельауером мы были короче знакомы. Его просвещенный ум и независимость суждений привлекали меня. Политические его разговоры представляли странное противуречие, что даже заставляло меня иногда сомневаться в его искренности. Например: он удивлялся патриотизму Греков, когда они сожгли Инсару, и вообще, говоря об их восстании28, брал, казалось, их сторону; восхищался, читая со мною Италиянскую трагедию Манцони il Conte Carmagnola29, куплетами, в которых Автор приглашает своих соотечественников соединиться и составить один народ, чтоб не быть жертвою властолюбия иноземцев, а между тем в общих суждениях объявлял себя величайшим врагом представительных правлений; говорил, что в них господствует такой же деспотизм, как и в деспотических Государствах, с тою разницею, что тут он действует открыто, а там носит личину свободы и основан на подкупе или на обмане.

По его мнению, человек ума генияльного, самодержавно правящий народом, с хорошею администрациею в сем народе, есть лучшее явление в политическом мире: тут он будет силен и счастлив. «Но не все Государи гении, - замечал я ему на это, - Утвердите хорошую администрацию, приучите к ней народ так, чтоб она сделалась для него необходимостию, чтоб никакая власть не могла отнять ее, и вы избегнете неудобств самодержавия». Повторяю, что это было говорено в общих суждениях: мы спорили, но ни он, ни я не приспособляли этого ни к какому Правительству в особенности.

На 8-й

Граф Лебцельтерн, посетив меня во время болезни, нашел меня за Историко-Статистическим Атласом России, который я составлял для себя. В это время я занимался картою первого раздела Польши30. «Entre nous soit dit, - сказал он мне, - c'êtait une bien mauvaise affaire, et je suis fâchê pour notre bonne Marie Thêrèse, qui y a trempê aussi. Vous, vous devez avoir des notions bien dêtaillêes, bien prêcieuses là dessus». «Oui, - отвечал я, улыбаясь, и как бы не расслышав последних его слов, - vous avez raison d'en être fâchê; puisque jusqu'alors vous avez dominê dans les cabinets, et qu'à dater de cette êpoque, Cathêrine a obligê votre Kaunitz et tous vos vieux diplomates à devenir ses humbles serviteurs31». Вот один случай, в котором он упомянул об Архивских бумагах. Требований никаких он мне не делал, ибо я не подавал ему повода к такой смелости. О любопытных Архивских сведениях я не только чужим, но и своим не рассказывал, ибо знал, что это государственные тайны и что нескромностию своею могу сам потерять доступ к сим бумагам.

На 9-й

В то же посещение Лебцельтерн видел у меня сравнительные статистические таблицы наших Губерний по их народонаселению, произведениям и промышленности и просил списать оные для себя; я отвечал ему, что намерен оные напечатать, и тогда доставлю ему один экземпляр; но сие не исполнилось. Иногда делал он мне вопросы касательно России; но я по большей части отсылал его к печатным сочинениям Вихмана и Арсеньева32; присоветовал ему подписаться на издаваемый в Петербурге Ольдекопом Немецкий журнал «Russische Zeitschrift»33 для получения современных известий о России, а если случалось мне что-нибудь рассказывать, то в историческом роде, из времен Петра I-го, как таких, которые мне лучше знакомы. В последнее время, то есть в начале 1825 года, он показывал особенное любопытство касательно Якут, Чукчей и вообще народов, обитающих в Северо-Восточной Сибири, так, что я по его просьбе принужден был привезти к нему странствовавшего в тех местах Барона Врангеля и, кроме того, дал ему экземпляр статьи, которую напечатал о сем путешествии в Северном Архиве34.

На 10-й, 11-й, 12-й и 13-й

Отношения мои к Лебцельтерну и Гуммельауеру были таковы, что они не смели мне делать таких расспросов, не могли при мне упоминать об этаких вещах. Я сказал выше, что мысль о революции в России не входила мне в голову до вступления в общество. Я мог негодовать на злоупотребления и запущения, бывшие у нас в последние годы царствования Императора Александра; изъявлял это негодование в кругу своих; но, находясь с ними, обязанность и долг мой как Русского, велели мне прикрывать даже явные наши несовершенства. Может быть, по неосторожности срывалось у меня с языка в их присутствии что-нибудь противное, как я привел этому пример выше; может быть, по неопытности я проговаривался в таких вещах, которые мне казались неважными, а для них были весьма нужными; но, приметив это, я тотчас старался поправить ошибку.

В общих суждениях или в разговорах о современных иностранных происшествиях я говорил довольно свободно, и, может, случалось, что выходил иногда за должные пределы; но когда доходило до России, то или умолкал, или переменял разговор. А потому, не взирая на то, что я был вхож к ним и что они принимали меня с благосклонностию, которая нередко льстила моему самолюбию, смело скажу, что они видели всегда во мне Офицера Русского Генерального Штаба, а я людей, достойных уважения за их личные качества, но вместе с тем слуг Меттерниха, который, несмотря на тройственные и четверные союзы, устремлял все свои усилия на то, чтоб вредить России.

Вот одно, что разве послужит ответом на заданные мне вопросы. Гуммельауер не раз с восторгом относился об нашем народе. Он говаривал, что объехал Европу и нигде не встречал такой силы характера, такой твердости, такого терпения и способности все переносить, как у Русских: «Вы теперь, - прибавлял он, - почти первенствуете в Европе; но дайте этот народ в руки человека с умом генияльным, который позволил бы ему развернуть свои силы, и вы будете первою державою в мире. Кто вам тогда противустанет?» Произносил ли он сии слова с намерением или без оного, не знаю; предоставляю о том судить Вашему Превосходительству. Я тогда пропустил это без внимания.

На 14-й

При мне, сколько помню, не было рассуждений о происшествиях в Виленском Университете.

На 15-й

Желание приобрести точнейшие сведения о последних политических происшествиях заставляло меня поддерживать знакомство с Лебцельтерном. Он никогда не говорил мне о текущих делах; но я позволял себе делать вопросы насчет некоторых обстоятельств, в которых он сам принимал участие. Так, напр[имер], мне случилось читать письмо покойного Государя к адмиралу Чичагову, когда он отправлен был в Бухарест для заключения мира с Портою35, насчет переговоров Его Величества с Лебцельтерном в Вильне36, в которых сей последний уверял Государя, что Венский двор действует заодно с Наполеоном по принуждению и что Австрийскому Главнокомандующему даны тайные повеления располагать сходно с этим свои движения.

Лебцельтерн мне подтвердил это, присоединив многие обстоятельства о затруднениях, какие ему после предстояли, чтоб провезти депеши о сем деле в Вену сквозь Французскую армию. Знакомство мое с Гуммельауером было короче. Я всегда старался обращаться с людьми образованными и потому любил бывать с ним вместе; но Политика редко составляла предмет наших разговоров. Живши в Париже, он был в связях с Шамполлионами, братьями Кювье, Кузеном37 и другими Французскими учеными. Их занятия, новые открытия по части Египетских древностей; споры о Шелленговой38 Философии, которую он старался мне объяснить и коей я не понимал; толкование о духе и свойстве Русского языка; чтение новейших Италиянских поэтов и тому подобное наполняли часы наших свиданий. Иногда суждения о современных политических предметах; но мало или почти ничего такого, что касалось бы до России.

Вот, между прочим, одно обстоятельство, о котором я упомянул в личном разговоре с Вашим Превосходительством, и что вы почли достойным замечания. Гуммельауер хвалил политику Австрийского двора, который в 1813-м году принял сторону союзников против Наполеона. «Хорошо, - сказал я ему, - но что вы скажете о свержении его? Я не вижу, почему для Австрии полезнее, чтоб Бурбоны были на Французском престоле». - «Это другое дело, - отвечал он, пожимая плечами, - Наполеона свергнула Аристократия. Меттерних пожертвовал ей выгодами своего отечества». Это мне показалось любопытным.

Расспрашивая далее и далее, я, хотя с трудом, узнал, что в Германии есть тайное общество, составленное для поддержания главнейших дворянских фамилий под названием Золотой цепи (Goldene Kette), и что Меттерних Начальник оного. Оно ненавидело Наполеона, как вышедшего из низкого звания и за то, что он стеснил Немецких Аристократов, и воспользовалось случаем, чтоб обнаружить свою ненависть.
__________

Перечитав написанное, не могу не изъявить опасения, что сии ответы покажутся неудовлетворительными. Я целые сутки посвятил на то, чтоб приводить на память различные обстоятельства сношений моих с означенными здесь двумя особами, и более не мог вспомнить. Если, как Ваше Превосходительство дали мне понять, они имели в виду произвести замешательство в России, то я, не подозревая сего намерения, не замечал его, бывая с ними. Вероятно, при мне они не смели его обнаружить, ибо еще видели во мне верного слугу Государева.

Живучи в свете, имея 25 лет от роду, невозможно удержать каждого слова, которое услышишь, каждого разговора, какой имеешь с различными людьми. Притом со мною случилось после того столько переворотов, что сии маловажные случаи моей жизни должны были необходимо забыться. По крайней мере, за истину всего сказанного здесь ручаюсь. Я мог пропустить многое; но смею уверить, что это произошло не от желания что-нибудь утаить, а просто потому, что оно не пришло мне на ум. Если впоследствии попадется мне что-либо достойное Вашего внимания из подобных с ними разговоров, я не премину уведомить о том Ваше Превосходительство.

10 Февраля. 1828.

Александр Корнилович.

Комментарии:

Вопросные пункты и ответы на них А.О. Корниловича публикуются по автографу: ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1826. Д. 61. Ч. 79. Л. 14-28. Впервые напечатаны (с ошибочными прочтениями и купюрами): Щеголев П.Е. Благоразумные советы из крепости. (По неизданным материалам) // Современник, 1913. Кн. 2. С. 281-288.

1 Лебцельтерн Людвиг Йозеф (1774-1854), граф, австрийский посланник в Санкт-Петербурге (1815-1826).

2 Трубецкой Сергей Петрович (1790-1860), князь, полковник. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813-1814 годов. Член Союза спасения, Союза благоденствия, один из руководителей Северного общества.

3 Лаваль Иван Степанович (1761-1846), граф, французский эмигрант на русской службе, управляющий 3-й экспедицией Коллегии иностранных дел, член Главного правления училищ, камергер, тайный советник.

4 Имеется в виду дело тайных студенческих организаций «филоматов» (от греч. - стремящиеся к знанию) и «филаретов» (от греч. - любящие добродетель), действовавших в Виленском университете в 1817-1823 годах. В 1823 году обе организации были раскрыты, а их наиболее деятельные члены арестованы и в 1824 году высланы в глубь России. Кроме того, в связи с этим делом подверглись допросам и были уволены профессоры И. Лелевель, И. Данилович и др.

5 Бенкендорф Александр Христофорович (1781 или 1783-1844), граф (1832), генерал от кавалерии (1829), генерал-адъютант (1819). Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813-1814 годов. Участник подавления выступления 14 декабря 1825 года, член Следственной комиссии и Верховного уголовного суда по делу декабристов. С 1826 года шеф Корпуса жандармов и начальник III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

6 Имеется в виду альманах «Русская Старина. Карманная книжка для любителей отечественного на 1825 год, изданная А. Корниловичем», (СПб., 1824), куда вошли четыре его очерка под общим заглавием «О нравах русских при Петре I».

7 Трубецкая Екатерина Ивановна, урожденная графиня Лаваль (1800-1854), княгиня, дочь И.С. Лаваля, с 1821 года жена С.П. Трубецкого.

8 Лебцельтерн Зинаида Ивановна, урожденная графиня Лаваль (1801-1873), графиня, дочь И.С. Лаваля, с 1823 года жена Л.Й. Лебцельтерна.

9 Муравьев-Апостол Матвей Иванович (1793-1886), подполковник в отставке. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813-1814 годов. Один из основателей Союза спасения, член Союза благоденствия и Южного общества, участник восстания Черниговского полка.

10 Имеется в виду знаменитое наводнение 7 ноября 1824 года в Санкт-Петербурге.

11 Балашев Александр Дмитриевич (1770-1837), генерал от инфантерии (1823), генерал-адъютант (1809), министр полиции (1810-1819), член Государственного совета (1810). Генерал-губернатор Воронежской, Орловской, Рязанской, Тамбовской, Тульской губерний (1819-1828). В 1826 году член Ревизионной комиссии Верховного уголовного суда над декабристами и член Следственного комитета.

12 Врангель Фердинанд Петрович (1796/97-1870), барон, адмирал. Член-корреспондент (1827), почетный член (1855) Санкт-Петербургской Академии наук. Один из учредителей Русского географического общества. В 1820-1824 годах руководил экспедицией, описавшей побережье Сибири от р. Индигирки до Колючинской губы, по опросным данным определил положение острова, названного впоследствии его именем. В 1825-1827 годах руководил кругосветной экспедицией на судне «Кроткий». В 1829-1835 годах Главный правитель русских поселений в Америке. В 1855-1857 годах Морской министр.

13 Семья Алексея Николаевича Оленина (1764-1843), президента Академии художеств (с 1817), директора Публичной библиотеки (с 1811), археолога и историка, члена Государственного совета, статс-секретаря по Департаменту гражданских и духовных дел, государственного секретаря (с 1826).

14 Фрезер (Фразер) Вильгельм-Генрих (1802-?), из португальских дворян, офицер Кавалергардского полка.

Белосельский-Белозерский Эспер Александрович (1802-1846), князь, генерал-майор (1843), флигель-адъютант (1833). Воспитанник Московского училища колонновожатых. Привлекался по делу декабристов, но следствием было установлено, что членом тайных обществ не был, хотя знал об их существовании. Участник русско-турецкой войны 1828-1829 годов. Затем служил на Кавказе. В 1843 году назначен состоять при Министерстве путей сообщения. Во время ревизии лазаретов заразился тифом и умер. Жена -падчерица А.Х. Бенкендорфа Елена Павловна, урожденная Бибикова.

15 Местр Ксавье, де (1763-1852), граф, младший брат философа и публициста Жозефа де Местра, французский эмигрант (с 1800 года в России). Участник Отечественной войны 1812 года (на стороне России). Ученый, писатель, художник-миниатюрист.

Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839), граф (1839), государственный деятель, действительный тайный советник. С 1808 года ближайший советник императора Александра I, автор плана либеральных преобразований, инициатор создания Государственного совета (1810). В 1812-1816 годах - в ссылке. В 1819-1821 годах генерал-губернатор Сибири, составил план административной реформы Сибири. Член Государственного совета по Департаменту законов, руководил кодификацией Основных государственных законов Российской империи (1832). Фролов-Багреев Александр Алексеевич (1783-1845), сенатор (с 1834), муж дочери М.М. Сперанского писательницы Елизаветы Михайловны Фроловой-Багреевой (1799-1857).

16 Возможно, Гурьев Константин Васильевич (1800-?), лицейский товарищ А.С. Пушкина. В 1833 году служил 2-м секретарем русского посольства в Константинополе.

17 В конце апреле 1825 года Корнилович поехал в отпуск для лечения на юг и провел несколько месяцев у родных в Подольской губернии, а также побывал в Одессе, Кишиневе, Каменец-Подольске, Тульчине, Линцах.

18 Меттерних Клеменс (1773-1859), князь, министр иностранных дел и фактический глава австрийского правительства (1809-1821), канцлер (1821-1848). Стремился помешать укреплению позиций России в Европе. Во время Венского конгресса 1814-1815 годов подписал в январе 1815 года секретный договор с представителями Великобритании и Франции против России и Пруссии. Один из организаторов Священного союза.

19 Имеется в виду книга английского путешественника и историка Роберта Лайэлля «An Account of the organization, administration and present state of military colonies in Russia, with an appendix containing statistical tables etc.» («Сообщение об организации, управлении и современном положении военных поселений в России, с приложением, содержащим статистические таблицы и т. д.»), вышедшая в Лондоне в 1824 году.

20 Аракчеев Алексей Андреевич (1769-1834), граф (1799), генерал, государственный деятель. Военный министр (с 1808), председатель военного департамента Государственного совета (с 1810). Организатор и главный начальник военных поселений.

21 От франц. partisan - сторонник.

22 18 декабря 1812 года прусский генерал-фельдмаршал Ганс Давид Людвиг Йорк заключил с генерал-майором И.И. Дибичем Таурогенскую конвенцию о прекращении прусскими войсками военных действий против России. Прусский король Фридрих Вильгельм III отказался ратифицировать конвенцию и отрешил Йорка от всех должностей, но поскольку положение французской армии оказалось катастрофическим, а условия конвенции выгодными для Пруссии, это наказание стало чисто символическим актом.

23 Речь идет о маршале Франции Жане Батисте Жюле Бернадоте (1763-1844). Избранный в 1810 году с согласия Наполеона наследником шведского престола, стал фактическим правителем страны, порвал с Наполеоном и 24 марта 1812 года заключил Петербургский договор с Россией, упрочив ее положение накануне войны. В 1813 году примкнул к антифранцузской коалиции, командовал Северной армией. В 1818-1844 годах - король Швеции Карл XIV Юхан, основатель династии Бернадотов.

24 Прошлец - проныра, пройдоха.

Parvenu (франц.) - выскочка, человек, пробившийся в высшее общество, парвеню.

25 Поццо ди Борго Карл Осипович (Андреевич) (Шарль Андре) (1764-1842), граф (1818), генерал от инфантерии (1829), генерал-адъютант (1814), дипломат. В кампанию 1813 года находился при армии шведского наследного принца Карла-Юхана. В ноябре 1813 года составил прокламацию от имени союзных держав о низложении династии Наполеона, а в начале 1814 года был послан в Великобританию к Людовику XVIII с предложением занять французский престол. 1 апреля 1814 года назначен комиссаром при Временном правительстве Франции, затем - русским посланником при французском дворе.

26 Одним из наиболее вероятных претендентов на французский престол считался шведский наследный принц Карл-Юхан, однако, благодаря интригам Ш. Талейрана, а также из-за активного противодействия Великобритании и Австрии Венский конгресс 1814-1815 годов восстановил во Франции власть королевской династии Бурбонов.

27 Между участниками Венского конгресса 1814-1815 годов, который подвел итоги войны коалиции европейских держав с наполеоновской Францией, возникли резкие споры при обсуждении польского вопроса. 3 января 1815 года Австрия, Великобритания и Франция подписали тайное соглашение, направленное против России и поддерживавшей ее Пруссии. Согласно Заключительному акту конгресса территория созданного в 1807 году Варшавского герцогства была разделена между Россией, Австрией и Пруссией.

28 Война 1821-1829 годов, в результате которой было свергнуто османское иго и завоевана независимость Греции.

29 Речь идет об исторической трагедии итальянского писателя Алессандро Мандзони (Манцони) (1785-1873) «Граф Карманьола» (1820).

30 В 1768-1772 годах Россия вмешивалась во внутренние дела Речи Посполитой, поддерживая своего ставленника короля Станислава Понятовского в борьбе с вооруженным союзом польской шляхты (Барской конфедерацией). Результатом явился первый раздел Речи Посполитой между Россией, Пруссией и Австрией.

31 «Между нами... это довольно скверное дело, и мне жаль нашей доброй Марии Терезии, которая тоже попала в эту историю. У вас наверняка должны быть об этом подробные, очень ценные сведения». «Да... у вас есть основания быть недовольным, ибо тогда вы господствовали в Кабинетах, а с этого времени Екатерина заставила вашего Кауница и ваших старых дипломатов стать ее покорными слугами» (франц.)

Мария Терезия (1717-1780), австрийская эрцгерцогиня (с 1740). В 1772 году приняла участие в разделе Речи Посполитой и получила Галицию.

Кауниц Венцель Антон (1711-1794), австрийский государственный канцлер (1753-1792), главный руководитель австрийской политики при Марии Терезии. Содействовал сближению Австрии и России.

32 Вихман Б.-Г., лифляндский дворянин, автор работы «Изображение Русской монархии» (в 2 тт. Лейпциг, 1813).

Арсеньев Константин Иванович (1789-1865), русский статистик, историк, географ, профессор Петербургского университета (1819-1821), академик Петербургской Академии наук (1841). В трудах «Начертание статистики Российского государства» (ч. 1-2. 1818-1819) стремился обосновать экономическое районирование России. За стремление доказать преимущество свободного труда над крепостным, необходимость свободы промыслов был отстранен от работы в университете. В 1828-1835 годах преподавал историю, географию и статистику будущему императору Александру II. Его «Краткая всеобщая география» (1818) выдержала 20 изданий и служила 30 лет единственным учебным пособием.

33 Евстафий Иванович Ольдекоп (1787-1845) в 1822--1826 годах издавал газету «St.-Peterburgische Zeitschrift» («Санкт-Петербургский журнал»).

34 Имеется в виду статья А.О. Корниловича «Известие об экспедициях в Северо-Восточную Сибирь флота лейтенантов барона Врангеля и Анжу в 1821, 1822 и 1823 годах» (Северный архив. 1825. Ч. 13. N 4).

35 Чичагов Павел Васильевич (1767-1849), адмирал (1807), генерал-адъютант (1801). В 1802-1811 годах - министр морских сил. В 1812 году был назначен главнокомандующим Дунайской армией, главным начальником Черноморского флота и верховным правителем Молдавии и Валахии.

Русско-турецкая война 1806-1812 годов завершилась подписанием Бухарестского мира 16 мая 1812 года. П.В. Чичагов был отправлен в Бухарест с поручением заключить с Турцией оборонительный и наступательный союз для осуществления военного похода против Франции и ее союзницы Австрии.

Порта - принятое в европейских документах и литературе название правительства Османской империи.

36 В июне 1812 года состоялась встреча императора Александра I в его ставке в Вильно с Л.Й. Лебцельтерном, в то время советником австрийской миссии в Санкт-Петербурге, для объяснений по поводу позиции Австрии накануне надвигающейся войны между Францией и Россией. Лебцельтерн сообщил российскому императору о незначительных масштабах австрийской военной помощи Наполеону.

37 Шампольон Жан Франсуа (1790-1832), французский ученый, основоположник египтологии. Изучив трехъязычную надпись на Розеттском камне, разработал основные принципы дешифровки древнеегипетского письма. Шампольон Жак Жозеф (1778-1867), французский археолог, палеограф, специалист по древнегреческой литературе и истории Франции.

Кювье Жорж (1769-1832), французский зоолог, анатом, палеонтолог.

Кювье Фредерик (1773-1838), французский зоолог, анатом.

Кузен Виктор (1792-1867), французский философ-идеалист, эклектик. Пропагандировал философию И. Канта, Ф.В. Шеллинга, Г.В.Ф. Гегеля.

38 Шеллинг Фридрих Вильгельм (1775-1854), немецкий философ, представитель немецкого классического идеализма.