Две старинные акварели

Юрий Адрианов, Нижний Новгород

Духовное единение, наверное, одно из самых притягательных свойств, которые оставили в назидание потомкам герои 14 декабря. Надо вспомнить, что многих из них связывало кровное родство. Значительное число первых русских революционеров принадлежало к древним дворянским фамилиям, которые за столетия истории были тесно переплетены родственными связями - двоюродными, троюродными, по отцовской и материнской линиям. В движении декабристов было немало и родных братьев: Муравьёвы и Муравьёвы-Апостолы, были братья Борисовы и Пущины, Поджио и Бестужевы, Беляевы и Бобрищевы-Пушкины, братья Кюхельбекеры и Крюковы.

Однако 14 декабря 1825 года не только объединяло родных людей, но часто и разводило их на разные берега реки истории...

В январе 1826 года, когда Павел Пестель томился в каземате Петропавловской крепости, император награждает его брата Владимира, бывшего когда-то членом Союза спасения, орденом Св. Анны 2-й степени за то, что в день мятежа он был в рядах верных царю войск. 13 июля 1826 года Павел Пестель был повешен, а день спустя российский монарх подписывает указ о присвоении Владимиру Пестелю звания флигель-адъютант. И таких примеров немало. Видимо, Николай I пытался усиленно демонстрировать свою безупречность судьи и вседержателя судеб человеческих, создавая на этих контрастах миф о высокой справедливости монарха.

...Я раскрыл книгу и рассматриваю репродукции двух старинных акварелей, написанных кистью Николая Бестужева в сибирском изгнании, в Петровском Заводе. Братья Крюковы... Старший - Александр Крюков, младший - Николай. Их возрастная разница составляла семь лет. Они не были уроженцами Нижнего Новгорода. Но юность одного и детство другого - важная часть жизни, когда происходит познание мира и начальное формирование общественных взглядов, - пришлись на те годы, когда их отец Александр Семёнович Крюков был нижегородским вице-губернатором. Это случилось в 1810 году. А затем с 1818 по 1826 год А.С. Крюков занимал в нашем городе пост гражданского губернатора.

Волжский град, древний Кремль, плёсы двух великих русских рек конечно же на всю жизнь вошли в память братьев Крюковых. В этом деревянном, крещённом златоглавием церквей городе, раскинувшемся на Дятловых горах, их застали события военной страды 1812 года. Отсюда увидели они зарево народной войны с Наполеоном.

...Начало лета 1811 года обрушилось на Нижний Новгород страшным разрушительным пожаром. Особенно пострадала юго-западная часть застройки города. Выгорели целые улицы и слободы. Огонь ворвался даже в стены Кремля, как в давнюю пору осад и штурмов. Большие пожары были тогда в городах событием частым, горестно неотвратимым...

Оттого воспринимались без долгих слёз и плача - этим беду не укоротишь! Только, как уже бывало десятки раз за шесть веков истории Нижнего, непреклоннее, перекрестясь с молитвою, бранились горожане за дело: растаскивали обгорелые брёвна, разгребали пепелище... Спешили: летнее тепло коротко. И вот уже поплыли с левобережья плоты, потянулись к заставам подводы, зазвенели топоры и пилы.

В августе страх обездоленного стихией люда перешёл в холод ужаса, оледенив души смутными предчувствиями: после захода солнца над волжским заречьем, над лугами, над дальним окоёмом керженских лесов, на северной части неба стала возникать, зловеще и багрово, хвостатая комета! Тёмно-красное око небесного знамения сулило России новую беду и тяжкие испытания...

*  *  *

«...1 сентября выехал я из Москвы, куда на другой день вошли французы. Вместе с женой приехали мы из Ярославля в Нижний и ещё не знаем, где будем, здесь ли, в Арзамасе ли, или в деревне...» - это письмо историк Николай Михайлович Карамзин послал старшему брату своему Василию 19 сентября 1812 года, когда поселился на Тихоновской улице близ Благовещенской площади в доме Аверкиева (ныне ул. Ульянова, 8).

«Нижний - сосед Москвы ближний!» - говаривали на Руси в старину. Берёзы, посаженные по губернским трактам в екатерининские времена, выстлали медным покровом опавшей листвы усталые колеи от бесконечных колёс. Уходила непокорённая Москва, находя временный приют в Твери, в Ярославле, в Рязани, в Нижнем Новгороде.

Россия собирала ополчение. Два века спустя ожила жертвенная слава нижегородцев и посадского человека Кузьмы Минина. Возле кабаков, на заставах ратный люд из крестьян пел вновь сочинённую песню:

Как на горочке было, на горе,
На высокой было на крутой,
Тут стояла новая слобода,
По прозваньицу матушка Москва,
Разорённая с краю до конца.

А в город мимо Крестовоздвиженского монастыря и через Кунавинскую слободу в Заочье, разбрызгивая грязь, вползали, охая на колдобинах, кареты, тарантасы, дедовские колымаги и телеги с добром; московские дворяне с чадами и домочадцами перебирались к прежде зачастую незнакомым нижегородским вотчинам. Заслышав на подъезде благовест нижегородских церквей, они облегчённо крестились: позади оставались костры на опушках придорожных лесов, свежие могилы у обочин дорог, стоны раненых, детский плач. Осенью 1812 года особняки нижегородских городских усадеб, избы обывателей переполнялись множеством невольных московских изгнанников.

Журналист и «первый ратник московского ополчения» Сергей Глинка напишет в своих «Записках»: «Казалось, что всё поприще московской словесности переселилось в Нижний. Тут был наш историограф Н.М. Карамзин, тут был любитель русского и французского Парнаса В.Л. Пушкин, тут был А.В. Малиновский, начальник Московского архива, тут был и Константин Батюшков, переходивший попеременно от Гораций к громам Беллоны и Марса... Узнав, что я приехал в Нижний с одной рубашкой, он «от безымянного» прислал мне различного белья...»

В двух шагах от пристанища Карамзина, на Благовещенской площади, царило «столпотворение вавилонское»: стоял и говор, и крик, и перекрывающие всё это зычные воинские команды. Но Николай Михайлович Карамзин, несмотря ни на что, продолжал работать над новыми частями «Истории Государства Российского». По примечательному историческому совпадению, это была рукопись 12-го тома, посвящённого ополчению Минина и Пожарского.

В те дни Карамзин радостно сообщал А.И. Тургеневу: «Я здесь нашёл нечто любопытное: «Степенную книгу» с прибавлениями неизвестными касательно времён царя Ивана Васильевича». И позднее тому же адресату: «Что мы видели, слышали, чувствовали в это время! Сколько раз в день спрашивал я у судьбы, на что она велела мне быть современником Наполеона сотоварищи!»

Письма Карамзина полны раздумий о событиях на театре военных действий. В послании своему другу поэту И.И. Дмитриеву он рассказывает: «Думаю опять странствовать, но только без жены и детей, и не в виде беглеца, но с надеждою увидеть пепелище любезной Москвы: граф П.А. Толстой предлагает мне идти с ним и с здешним ополчением против французов»...

Колонны нижегородского ополчения - сотни крепостных мужиков в серых суконных шапках и серых шароварах, вооружённые пиками и топорами, в сопровождении своих же помещиков из отставных офицеров ушли за городские заставы 8-го ноября... Женские причитания и ребячий визг далеко провожали их по арзамасскому тракту. Карамзин остался в Нижнем: французов громили уже под Смоленском.

С московским обществом, всё прибывающим в город, приехал и поэт-сатирик Василий Львович Пушкин. За год до бонапартова нашествия у него было два примечательных для российской литературы события: он отвёз в Царскосельский лицей своего племянника Александра Пушкина, а также написал озорную поэму против сторонников Шишкова «Опасный сосед», откуда и обронилось на свет божий словечко «славянофил». Поэму переписывали от руки, и она, посмеиваясь и куражась, разгуливала по матушке - Руси.

...Шли первые снегопады. Нижегородские колокола то радовались победным реляциям из армии Кутузова, то плакали по умершим от ран воинам... По улицам города, кроме своих бедствующих, под приглядом инвалидов передвигались оборванные и убогие ватаги пленных. За ними хвостом в город могли заползти и болезни. Константин Батюшков обмолвился о беженцах в Нижнем: «...вся Москва - или, лучше сказать, бедняги, кто без дома, кто без деревни, кто без куска хлеба».

В эпистолии князю Петру Вяземскому он сообщает: «Здесь нашёл всю Москву... Василий Пушкин забыл в Москве книги и сына; книги сожжены, а сына вынес на руках его слуга. От печали он лишился памяти и насилу вчера мог прочесть Архаровым басню о соловье... Везде слышу вздохи, вижу слёзы - и везде глупость. Все жалуются и бранят французов по-французски...»

В начале декабря, когда жалкие остатки «великой армии» отступали большаками где-то возле Ошмян и Молодечно к Вильно, Батюшков вновь пишет Вяземскому: «Я желаю с тобой увидеться, то расскажу много забавного о наших старых знакомых, которые все тебя помнят. Тебе известны стихи В.Л. Пушкина:

О, волжских жители брегов,
Примите нас под свой покров.

Но ты, конечно, знаешь, как А.М. Пушкин их пародировал. Тебе многое неизвестно! И у нас было чудес! чудес! Где Жуковский? ему дали Владимира? правда ли это?»

Стихи Василия Львовича Пушкина, написанные ещё в сентябре, Батюшков цитирует, видимо, по памяти.

Строки, обращённые к нижегородцам, в действительности выглядят так:

Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов.
Примите нас, мы все родные!
Мы дети матушки - Москвы!
Веселья, счастья дни златые,
Как быстрый вихрь, промчались вы!

Эти стихи, несомненно, звучали и в аверкиевском доме на Тихоновской улице. А поэт Батюшков в письме к Е.Г. Пушкиной, вспоминая эту пору, с иронией даёт пространные характеристики своеобразного дворянского патриотизма, царившего в Нижнем:

«...мысленно переношусь в Нижний, то на площадь, где между телег и колясок толпились московские франты и красавицы, со слезами вспоминая о бульваре; то на патриотический обед Архаровых, где от псовой травли до подвигов Кутузова всё дышало любовью к отечеству; то на ужины Крюковых, где Василий Львович, забыв утрату книг, стихов и белья... отпускал каламбуры, достойные французской монархии, и спорил до слёз с Муравьёвым о преимуществе французской словесности; то на балы и маскарады, где наши красавицы, осыпая себя бриллиантами и жемчугами, прыгали до первого обморока в кадрилях французских, во французских платьях, болтая по-французски Бог знает как, и проклинали врагов наших».

Убийственная характеристика российской нашей неразборчивости, готовности смешения «французского с нижегородским»! Кстати, в ту же пору, живя в Нижнем, отец трёх будущих декабристов Иван Матвеевич Муравьёв-Апостол писал гневные письма о галломании и во имя сохранения природного языка выступал против иностранных заимствований.

Мало свидетелей той поры на улицах нынешнего города! Поэтому и сохранившийся в начале улицы Ульянова (бывшая Тихоновская) дом Аверкиева, связанный с событиями 1812 года, - это не просто одно из самых старых деревянных строений города, но и строка в историю России...

На ужинах у вице-губернатора Александра Семёновича Крюкова московским гостям внимали двое его сыновей: смуглый кареглазый юноша девятнадцати лет и двенадцатилетний мальчик, русоголовый и голубоглазый Коленька, Николя... С особым почтением они смотрели на Михаила Муравьёва, что, опираясь на костыли, получивший ранение при Бородино, на равных беседовал со стариками, помнившими ещё победный шум суворовских знамён.

Саша Крюков, с благословения матушки своей Елизаветы Ивановны, готовился вступить в конный полк, который входил в состав нижегородского ополчения. Будущий корнет уже мысленно примерял военную форму. Указом императора от 18 июля в центре России из жителей 16 губерний создавалось три округа по формированию ополчения: в Петербурге, в Москве и в Нижнем Новгороде.

К городу на Волге, где находился штаб округа, были приписаны вятские, костромские, симбирские и пензенские полки. Начальником штаба назначался генерал-майор Николай Николаевич Муравьёв, отец раненого в Бородинском сражении Михаила и будущего основателя «Союза спасения» Александра Муравьёва.

В нижегородское ополчение местные помещики отдавали по четыре человека от ста крепостных, кои не должны были быть старше сорока пяти лет. Крепостных числилось по губернии 320.836 человек. Оттого и цифра получилась внушительной: свыше 12.000 ратников. Начальствовал над ополчением князь Грузинский, родной дядя будущего декабриста Сергея Трубецкого. Нижегородцы, как во времена Кузьмы Минина, жертвовали на ополчение деньги, снаряжение, собирали оружие; трудились на армию павловские мастера, выксунские литейщики.

Полки формировались и обучались, снабжались амуницией в самом Нижнем, а также в Арзамасе и Лыскове. Создавалось пять пехотных полков четырёхбатальонного состава и конной из пяти сотен. Для нужд армии, для доставки продовольствия, боевых припасов и фуража из уездов, в губернский город по просёлкам, утопая в грязи, тянулись вереницы крестьянских подвод. Дом вице-губернатора был полон этих неотложных дел, и Коленьке Крюкову в его двенадцать лет оставалось только завидовать истинным героям и своему брату Саше, который готовился к походу против супостата.

Его кумиром был также и Никита Муравьёв, приехавший с матерью из Москвы. В дни приближения неприятеля к первопрестольной столице он убежал из родительского дома с намерением вступить в действующую армию. При семнадцатилетнем Никите Муравьёве была карта. Но из-за досадной оплошности (он дал крестьянам золотой за кринку молока, не зная толком цены) поселяне приняли его за французского шпиона и свезли мальчика в Москву, к московскому губернатору графу Ростопчину, а тот, продержав беглеца под арестом, сдал его затем на попечение матушки.

Взрослые подшучивали над юношей, но в глазах Коленьки Крюкова Никита был героем. Он и сам подумывал бежать, но от Нижнего было слишком далеко до театра военных действий. А Никита Муравьёв всё же добился своего: после несостоявшегося побега мать дала согласие, чтобы он готовился в военную службу. А Коленька был готов пойти на службу даже мальчишкой-барабанщиком, чтобы сигналить атаку!

...Вечерами в доме Крюковых к ужину собирались растревоженные жители Тверской и Арбата, дворяне Нижегородского уезда. Взрослые много говорили о дальнейшей судьбе кампании, о суровой зиме, о Кутузове и Барклае, о пожаре Москвы и о том, что ополчение москвичей уже проявило себя достойно в деле у Бородина. Ратники оказались молодцами, славными были и офицеры, среди которых, - известные поэты князь Пётр Вяземский и Василий Жуковский. Участвовавший в этих вечерних беседах Константин Батюшков происходящее описывал стихами самого высокого стиля:

Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары:
Врагов неистовых дела
Войну и гибельны пожары.
Я видел сонмы богачей,
Бегущих в рубищах издранных,
Я видел бледных матерей,
Из милой родины изгнанных!
Я на распутьи видел их,
Как, к персям чад прижав грудных,
Они в отчаяньи рыдали
И с новым трепетом взирали
На небо рдяное кругом.

(В начале 1813 года эти строки, обращённые к приятелю Дашкову, поэт опубликует в «Санкт-Петербургском вестнике», и героическую элегию будет знать вся просвещённая Россия).

Успокоившись от суеты дней «нижегородского сидения», разгорячённый бокалом вина, Василий Львович Пушкин, обращаясь к гостеприимным хозяевам и сочувственно настроенным гостям, прочтёт свои стихи:

Чад, братий наших кровь дымится,
И стонет с ужасом земля!
А враг коварный веселится
На башнях древнего Кремля!

Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!

Святые храмы осквернились,
Сокровища расхищены!
Жилища в пепел обратились!
Скитаться мы принуждены!

Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов!

И гости в крюковском доме, воодушевившись, будут судачить о том, что пленные французы, оборванные, жалкие, шатаются по Нижнему, обращаются к обывателям, торчат под окнами, прося подаяния: «Шер ами!» («Дорогой друг!»), за что в народе их, замёрзших и заросших, зовут на русский лад: шаромыжники!

А в окна вице-губернаторского дома можно было видеть, как по улице, словно воскресшие из глубины веков, на низкорослых лошадях, гортанно покрикивая и переговариваясь, двигались сотни конных башкир в шапках, отороченных лисьим мехом, с луками и колчанами, полными стрел. На богатых всадниках тускло мерцали дедовские кольчуги. Диковинный вид их был странен, и народ изумлённо глядел на них у ворот и распахнутых дверей.

На пустырях ратники ополчения исполняли ружейные артикулы. После ухода основного воинства прибывали сотни новобранцев из дальних уездов. Из них готовили резерв. Депеши из армии приходили всё отраднее: отбили Вязьму, вернули Смоленск, под Красным пушечным огнём остановили корпуса противника. Враг теперь уходил, уползал сквозь заснеженные просторы России, от голода поедая павших лошадей, в бессилии бросая раненых... Ретирада была опустошающая. Затем пришли вести с Березины, а под самый Новый год - и от берегов Немана. Русская армия победоносно шла по следам остатков великого Бонапартова воинства в Европу.

...Нижегородское ополчение под командованием генерал-майора Муромцева, сменившего князя Грузинского, двигалось с юга через Орёл, Курск, Глухов, Новгород-Волынский. По пути, как ручьи в реку, к нижегородцам примыкали ополченцы из Рязани и Тулы, казаки, полки конных башкир. Все эти ополченческие части вошли в Польскую армию генерала Беннигсена. Ополченцы сражались в Богемии, Саксонии, в битве за Дрезден. Перед «бородатыми солдатами» склонил свои знамёна маршал Франции Сен-Сир.

Часть нижегородцев участвовала в осаде крепостей Гамбург и Глогау. Потери были большие. Почти каждый второй ратник из волгарей погиб на полях сражений. Историки называют некоторые сохранившиеся имена простых солдат из числа нижегородцев, кавалеров боевых наград: Родиона Обухова, крепостного из села Кадницы Макарьевского уезда, балахнинца Дмитрия Казакова из деревни Сысуево, Павла Бакулина из села Сопчина Семёновского уезда.

В рядах нижегородских ополченцев был и будущий декабрист корнет Александр Крюков. За воинскую доблесть корнет удостоился боевой медали. После роспуска ополчения Александр Крюков перешёл в регулярную армию в Ольвиолпольский гусарский полк. Это произошло в августе 1815 года, когда Наполеон был повержен, и английские паруса несли его по волнам Атлантики к острову Святой Елены. Пройдёт ещё четыре года, и Александр Крюков станет адъютантом командующего 2-й армии - прославленного генерала Витгенштейна, которая стояла на юге.

Опыт войны 1812 года окажется чрезвычайно важным для молодого поколения, для всех участников военных событий: он проявит силу духа народа, «раскрепощённого» на время грохота вражеских пушек. Но заря надежды на окончательное освобождение его так и не взошла над Россией. Подвиг народа, как надеялись на это молодые горячие сердца, не был по достоинству оплачен государем!

*  *  *

Александр Крюков, вступивший в Союз благоденствия, а затем деятельный член Южного общества, к декабрю 1825 года будет уже в чине поручика лейб-гвардии Кавалергардского полка и занимать адъютантскую должность. Младший брат Николай начнёт своё образование с обучения в пансионе при Московском университете, потом продолжит его в Нижнем: в пансионе Стадлера, у гувернёров - француза Марино и англичанина Вольгемута, у воспитателей губернской гимназии Протопопова и Алфёрова.

Затем он поступит в организованную Николаем Николаевичем Муравьёвым школу колонновожатых, готовящую офицеров, занимающихся снабжением и размещением войск, - предтечу Академии Генерального штаба. В марте 1819 года, получив чин прапорщика, он будет выпущен и направлен на службу. Через год Николай Крюков уже будет в Южной армии, где станет заниматься топографическими съёмками в Подолии, за успешную работу получит орден Анны 4-й степени.

Далее жизненные пути братьев сольются, и уже до конца дней они пойдут одною дорогой. Оба они - члены Союза благоденствия и Южного общества. Оба - верные сотоварищи республиканца Павла Пестеля, друзья, посвящённые в идеи пестелевской «Русской правды». Особенно близки они были Николаю (видимо, неслучайно его записные книжки какое-то время исследователи ошибочно приписывали Пестелю: так едины и родственны были их философические и общественные взгляды). Именно Николаю Крюкову с единомышленником Пестель накануне ареста доверил закопать в землю экземпляр «Русской правды».

Вот такие «странные» сыновья выросли в семье нижегородского гражданского губернатора Александра Семёновича Крюкова!

Известно, что братья в пору учёбы и службы навещали ставший для них родным город и отцовские пенаты. Так, Александр приезжал в Нижний в 1816 году, а затем, как сообщал следствию, находился в волжском городе по болезни, в отпуске, с 1821 года по май 1823. Вспоминаю об этом не случайно, так как во время следствия Александру Крюкову будет задан вопрос по поводу существования отделения тайного общества на нижегородской земле.

Вопрос, заданный Александру Крюкову, гласил: «Кем заведено в сём городе отделение оного и кто суть члены его?" Ответ был таков: «В бытность мою у брата моего в Нижнем Новгороде в отпуску ничего подобного не слыхал».

В отчем гнезде застанет братьев начало выдающихся событий в истории города и его дальнейшей судьбе.

...В 1816 году огромный пожар начисто уничтожит все постройки и склады всероссийского торжища в городке Макарьеве на Волге. Причины будут названы разные: «божья воля», умышленный поджог, связанный с ссорой князя Грузинского - «лысковского царька» - с канцлером Румянцевым.

Вслед за этим последует с берегов Невы санкционированный графом Аракчеевым приказ о перенесении ярмарки из Макарьева в Нижний. 5 мая 1817 года с колокольным звоном и крестным ходом началась закладка новой ярмарки - Нижегородской. Правда, её одновременно будут величать и Макарьевской, так как святой Макарий, первооснователь обители в устье Керженца, уроженец Нижнего, подвижник XV века, останется покровителем любимого детища российского купечества.

9 июля того же года произойдёт освящение наплывного моста через Оку, надёжно связавшего нагорную часть Нижнего Новгорода с Кунавинской слободой и территорией ярмарки.

В 1818 году вице-губернатор Крюков получает повышение: он становится губернатором. Публицист Свиньин расскажет в журнале «Отечественные записки»: «...1 августа положен был с надлежащей церковной церемонией первый камень во имя Макария Чудотворца и в одной из примерных лавок гостиного двора выставлена была модель всех частей строения сего последнего».

В 1822 году заложат Спасо-Преображенский собор - главный храм ярмарки, проект которого был выполнен знаменитым Монферраном. А выдающийся инженер Бентакур начнёт планомерное строительство торговых зданий, каналов, складов, мостов. Вспыхнет на ярмарочной земле и пойдёт гулять по всей Руси щеголеватая присказка: «Москва - сердце России, Петербург - голова, Нижний Новгород - карман!» Губернатор А.С. Крюков станет заметным администратором в империи: ведь под его заботами окажется экономический узел государства!

Как знать, может, именно рассказы братьев Крюковых о волжском городе утвердили их друга Павла Пестеля в мысли, что, если удастся переворот, столицу России надлежит перенести в Нижний Новгород, не только имеющий выгодное географическое, экономическое положение, но и славную историю? «...Все воспоминания о древности нижегородской дышат свободою и прямою любовью к отечеству, а не к тиранам его», - это строки из «Русской правды» - фундаментального документа Южного общества декабристов.

Крюков-губернатор сделал немало доброго в крае, и не только для ярмарки. Город при нём начал оживлённо строиться и прихорашиваться. Ратуя за просвещение, губернатор представил к ордену Александра Васильевича Ступина, организатора первой в России провинциальной школы живописи, где обучались и крепостные таланты.

Но, заканчивая разговор о ярмарке и высоко оценив её значение, вспомним также одну деталь, которая была замечена и будущими декабристами, братьями Крюковыми: несмотря на официальное запрещение открытых торгов, на участке ярмарки, примыкавшем к большому тракту, шла распродажа «живого товара»- крепостных крестьян.