П. Першин-Караксарский*
Воспоминания о Михаиле Карловиче Кюхельбекере
Впервые познакомился я с Михаилом Карловичем Кюхельбекером в 1857 году, быв в Баргузине проездом далеко на севере, в Витимскую тайгу, за озеро Баунт, в верховьях истоков реки Витима.
Мне предстояло провести некоторое время в Баргузине, где пользовался квартирой и гостеприимством Михаила Карловича, где он прожил много лет со времени его причисления в Баргузин на поселение по освобождении из Петровского каземата.
Местом поселения ему была назначена Читканская волость, в 10 верстах от города Баргузина, но местное начальство разрешило временно жить в этом городе, где он со временем и поселился на постоянное жительстве и жил там безвыездно до самой смерти.
В городе имел он свой собственный деревянный дом в четыре комнаты с мезонином и усадебное место с хозяйственными постройками.
Семейство его состояло тогда из жены, Анны Степановны, баргузинской уроженки и, кажется, из полудюжины дочерей, подростков от 8 до 15 лет. Одна из них, старшая, воспитывалась в Иркутске, помнится, в сиропитательном заведении. Остальные же в то время росли и пользовались вполне деревенской свободой и бегали босоножками.
Как все декабристы, Михаил Карлович пользовался любовью и большим уважением местных жителей, в особенности тунгусов и бурят, с которыми вел дружбу и был их советником во всех житейских делах и, кроме того, доктором, разумеется, даровым. Словом, «водил с тунгусами компанию» и не чуждался с ними и погулять, и выпить чарку «арахи». Аррхи - это молочное вино - водка, которую гонят буряты из кислого молока, после того как используют свежее в сметану и масло.
- Кар... кар... послышалось в сенях, шум и голоса. [...]
Такие возгласы означали имя Михаила Карловича: «Карлыч, Карлыч».
- Анна Степановна, дай мой ящик с «аптекой». [...]
И, усевшись на том же полу, в кругу своих приятелей, «дохтор» развешивал порошки, свертывал в капсюли, не забывая в то же время пускать в нос большие щепотки табаку. [...]
Наделив своих гостей лекарством, Михаил Карлович предложил им и угощение. Анна Степановна оказалась радушной хозяйкой и не гнушалась гостями из степных улусов долины Баргузина. Она охотно подавала им арахи из всегда в летнее время имевшихся запасов и время от времени делала замечания... [...]
Такова была излюбленная среда бывшего гвардейского офицера, любимца большого света и товарищей.
Баргузинское общество тогда состояло из исправника, священника и двух-трех местных купцов.
Доктора постоянного не было, он наезжал из Верхнеудинска за 400 верст.
Был ли в ладах Михаил Карлович с местной интеллигенцией, сказать не сумею. Но местные жители крестьяне обращались к нему за медицинской помощью, оказываемою всегда безвозмездно, разумеется, из собственного тощего кармана тратя на лекарство.
Материальной поддержкой, кроме скудного сельского хозяйства, служили занятия его по агентуре от золотопромышленных компаний Витимской тайги. В последние годы участливо отнесся к нему Петр Людовикович Боровский, бывший главноуправляющий приисками Баунтовской компании.
Боровский, бывший профессор варшавского университета, был сослан в Сибирь по польскому восстанию 1830-1831 года, находился до 1853 года в каторжных работах в Нерчинском заводе вместе с доктором Бопре и другими компатриотами. Эти ссыльные поляки за неимением учебных заведений в Забайкалье были просветителями местного юношества, как и декабристы. А последователи их, политические ссыльные поляки 1863 года, внесли не менее ценный вклад в кустарную промышленность: сапожное, портняжное ремесло, пивоварение, сыроделие, колбасное и другие мелкие промыслы и музыкальное искусство. Край так или иначе благодаря ссыльному элементу стал более культурным.
Михаил Карлович Кюхельбекер был буквально заброшен в пустынный край, населенный преимущественно бурятами, оторванный от всех товарищей; даже родной брат его Вильгельм Карлович по выходе из тюрьмы был водворен и постоянно жил в пограничной с Монголией крепости в Акше, на берегах Онона, родине Чингисхана, за тысячу верст.
Это тот Вильгельм Кюхельбекер, друг нашего великого поэта, в шутку сказавшего: «Мне кюхельбекерно и тошно».
Но тошнее было изгнаннику..
Семейная жизнь Михаила Карловича омрачалась разводом с женой Анной Степановной по доносу священника за женитьбу на куме! За такое брачное родство дети были признаны незаконными. Сожительница его - разведенная жена, баргузинская мещанка, женщина простая, едва ли грамотна, не могла, разумеется, хотя сколько-нибудь проникнуться его интересами, а тем более разделять его идеи.
«И что он все в книжку смотрит, напрасно только время теряет».
А медицинскую его практику считала прямым убытком. Эпитет «немца», как она называла старого декабриста, в устах Анны Степановны был ласкательным.
Во время далекого и трудного пути по северной тайге я с благодарностью вспоминал гостеприимных хозяев, лакомясь свежим сливочным маслом, в достаточном количестве пополнившим мои дорожные запасы заботливой рукой Анны Степановны.
В этих воспоминаниях я воспроизвел все мною виденное, окрашивая в действительные цвета. Будет понятно, что я не мог не коснуться и той слабости Михаила Карловича, которая временами посещала его в дни скорби и одиночества. Заброшенный на многие годы в угрюмую холодную страну, он не по старости, а, пожалуй, не без умысла позволял себе «забыться и заснуть морально».
Он среди людей был истинным пустынником.
Да не омрачится его память от сказанного, да не померкнет его ореол, как гуманного, честного человека-гражданина, искупившего свои увлечения годами многолетней каторги.
Умер он в том же Баргузине в 1859 году.
Мир праху его.
*Пётр Иванович Першин (1835-1912), уроженец Забайкальского села Караксары. Отсюда псевдоним и добавка к фамилии. В 1849 году окончил Нерчинское уездное училище, в 1857 году начал службу в купеческих конторах, сотрудничал в «Кяхтинском листке» и других сибирских периодических изданиях. Дружил с декабристами и был видным представителем передовой сибирской общественности.
