© Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists»

User info

Welcome, Guest! Please login or register.


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Прекрасен наш союз...» » Липранди Павел Петрович.


Липранди Павел Петрович.

Posts 31 to 36 of 36

31

Речка Черная, на всем протяжении своем, от селения Чоргуна до устья, имеет от одной до 4-х сажен ширины и от 2-х до 6-ти футов глубины  и местами проходима вброд. Позиция союзников, была прикрыта независимо от Черной  водопроводным каналом, который идет от Чоргуна до Севастополя вдоль левого берега реки и в расстоянии от нее около пятидесяти сажен. Через этот глубокий канал можно было переходить в некоторых местах по мостикам: переправа же через него вброд затруднялась каменной облицовкой канала.

На Черной речке находилось два моста: один из них, каменный, на дороге, ведущей от Мекензиевых высот к Балаклаве, через Федюхины горы, получил от французов название Трактирного, от трактира, бывшего здесь прежде, на правом берегу реки Черной,  а другой, - около версты выше, на дороге от позиции союзников к Телеграфной горе, занятой передовым постом сардинцев, под прикрытием эполемента.

Мост у трактира на Черной, образующего здесь входящий, выгодный для обороны угол, был прикрыт небольшим, слабой профили предмостным укреплением,   в виде реданта. Позади, на левом берегу реки, сооружены два эполемента  для фланкирования фасов укрепления. На горе Гасфорта было построено несколько батарей, а Федюхины высоты усилены ложементами для стрелков, расположенными в несколько ярусов. Еще несравненно сильнее были укрепления, возведенные французами на Сапун-горе.

Союзные войска расположились на этой позиции следующим образом. Высоты Гасфорта, против Чоргуна, были заняты сардинскими частями, численностью до 9-ти тысяч человек при 36-ти орудиях   под командованием герцога  генерала Ла-Мармора. На правом крыле позиции, примыкая к речке Варнутке, стояла дивизия генерала Дурандо  в составе 10 батальонов с 12-ю орудиями, на левом – дивизия генерала Тротти   в составе 10 батальонов с 12-ю орудиями, позади в резерве – резервная бригада генерала Джустиниани  из 5-ти батальонов, кавалерия полковника Савоару из 4-х эскадронов  и персонала крепостной артиллерии в количестве до 500 человек.

На Федюхиных высотах стояли француские войска   в числе 18-ти тысяч человек при 48-ми орудиях  под начальством генерала Гербильона. На правом возвышении располагалась 1-я бригада дивизии Фоше  в составе 3-х батальонов с 6-ю орудиями, влево от большой Балаклавской дороги  на господствующем пункте среднего возвышения – 2-я бригада той же дивизии  в составе 4-х батальонов  и часть бригады Вимпфена  из дивизии Каму  в составе 7-ми батальонов с 6-ю орудиями.

В резерве оставалась дивизия Гербильона, из которой одна часть, в составе 5-ти батальонов была назначена в подкрепление дивизии Фоше, а другая - 7 батальонов с 30-ю конными орудиями - для поддержки дивизии Каму и для связи войск, занимавших Федюхины высоты, с войсками, прикрывавшими осадные работы на Корабельной стороне. Кавалерийская дивизия генерала Морриса  в составе 20-ти эскадронов  также находилась на Балаклавской равнине  между Гасфортавыми и Федюхиными высотами.

Английская кавалерия генерала Скарлета  в составе 30-ти эскадронов  находилась у Кадикиой  в готовности поддержать французов. Турецкий корпус  в числе до 10-ти тысяч человек с 36-ю орудиями  под командованием Осман-паши  занимал высоты правее селения Камары. Генерал Далонвильь  с 20-ю эскадронами, 2-мя батальонами и 12-ю конными орудиями  стоял на биваках  в Байдарской долине. Вообще же  на случай нашей атаки на Черной речке союзники могли  сразу встретить нас сорока тысячами человек с 120-ю орудиями, а потом, по прибытии кавалерии Скарлета и части французских войск с позиции на Сапун-горе, еще 60-ю тысячами человек.

Русская армия занимала столь же сильную укрепленную позицию на высотах Инкерманских и Мекензиевых. Кроме большой Балаклавской дороги, единственного места, где наша позиция могла быть атакована неприятелем и где мы могли спуститься в долину Черной для нападения на союзников, была другая дорога, ведущая через Юкары-Каралезское ущелье, и далее, по долине речки Шули, к Чоргуну, в расстоянии более двух верст от главного спуска с Мекензиевых высот.

Но эта дорога извивалась среди непрерывных ущелий  и наступающая по ней колонна была бы лишена содействия артиллерии  до тех пор, пока Телеграфная высота и котловина перед Федюхиными горами оставались в руках неприятеля. Кроме того  было несколько тропинок, неудобных для движения войск большими массами и непроходимых для артиллерии, тем более, что для неожиданного нападения предстояло нам спуститься в долину Черной в темную южную ночь.

На первый взгляд, может показаться  совершенно излишним детализировать состав войск противников, качество и оснащение их исходных позиций, когда в основе повествования лежит военная биография одного из участников, описываемых событий. Но  начать следует с того, что это не рядовой участник, а военачальник, от степени участия которого в описываемых событиях, сами события  могли бы принять совсем иной оборот. Для того, чтобы объективно оценить события  и их возможный ход  при изменении отдельных условий, и приходится вникать в детали. Это не сложно будет проследить на нашем, конкретном случае - в анализе степени участия и влияния на ход событий Чернореченского сражения командира корпуса, генерал-лейтенанта Павла Липранди.

С 25-го июля по 3-е августа, по ходу того  как наша армия усиливалась подкреплениями, производились почти ежедневно рекогносцировки Федюхиных высот и горы Гасфорта. Французы, в этой связи, приняли некоторые меры предосторожности, однако, увеличению активности с нашей стороны не придали должного внимания, быть может, потому, что наши приготовления были слишком явными  и рассматривались ими как демонстрационные.

Штаб армии закончил планирование операции. В диспозиции для наступления войск Крымской армии с 3-го на 4-е августа было сказано:

«1. Корпус правого фланга, под начальством генерал-адъютанта Реада в составе 25 с четвертью батальонов, 8 эскадронов, 6 сотен при 62-х орудиях, 3-го августа, с наступлением сумерек изготавливается и,  получив предварительное приказание, спускается с Мекензиевой горы и располагается в резервном порядке на высоте Нового редута, правее большой дороги.

С рассветом 4-го августа, 7-я и 12-я пехотные дивизии строятся в боевой порядок, имея кавалерию в резерве, и одновременно с движением генерал-лейтенанта Липранди к Телеграфной горе, о коем упоминается ниже сего, сближаются к Черной речке настолько, чтобы обстреливать Федюхины высоты, и приготовляются форсировать переправу через реку Черную. Для чего особые команды, с переносными мостами для пехоты и артиллерии, заранее обученные их использованию, должны находиться при 7-й и 12-й пехотных дивизиях. Для переправы через реку Черную и атаки Федюхиныхъ высот генерал-адъютант Реад ожидает приказания господина главнокомандующего.

По овладении среднею и левую высотами, корпус сей выстраивается на них в боевой порядок, фронтом частью - к Сапун-горе, частью – к стороне неприятеля, и выдвигает на позицию в обоих направлениях артиллерию; что же касается до правой высоты, то, сбив с нее неприятеля, занимают оную одне передовые части.

По окончании боя, войска сего корпуса приступают к возведению укреплений на Федюхиных высотах.

2. Корпус левого фланга, под начальством генерал-лейтенанта Липранди, в составе 30 с четвертью батальонов, греческого легиона, 2-х сотен, при 70 орудиях, 3-го августа, в сумерки, выступает в двух колоннах: правая под непосредственным начальством генерал-лейтенанта Липранди, в составе 17-ти батальонов при 28-ми орудиях, спускается с Мекенгзиевой горы вслед за войсками генерал-адъютанта Реада; левая колонна генерал-лейтенанта Бельгарда в составе 13-ти с четвертью батальонов, 1-го легиона , 2-х сотен при 42-х орудиях, идет на Юкары-Каралез, по дороге к Чоргуну, и на  ночь останавливается на Мокрой Луговине, принимая все меры предосторожности, чтобы не возбудить внимание неприятеля. Правая колонна, спустившись с горы, строится в резервный порядок на высоте нового редута, левее большой дороги. Движение этой колонны генерал-лейтенант Липранди должен совершить как можно скрытнее.

С рассветом 4-го августа генерал-лейтенант Липранди атакует Телеграфную гору. В это же время войска генерал-лейтенанта Бельгарда быстро выдвигаются к Чоргуну, двумя отделами, и выстраивают две батареи: одну – на хребте, что вправо от Чоргунской дороги, для обстреливания горы Телеграфной; другую – на хребте, что левее этой дороги, для обстреливания долины Чоргуна и горы Гасфорта. По взятии Телеграфной горы, весь левый корпус готовится к переправе через реку Черную, для атаки горы Гасфорта, на что и ожидает приказания г-на главнокомандующего.

3. Главный пехотный резерв, под начальством генерал-лейтенанта Шепелева, в составе 30-ти с четвертью батальонов ( эта «четверть» батальона, «пристегнутая» в каждому из отрядов, объясняется тем, что, обозначает роту стрелков, вооруженных штуцерами,  и как всякая рота, соответствует четверти батальона - Б.Н.) при 36-ти орудиях, 3-го августа, после обеда, выступает с речки Бельбека с таким расчетом времени, чтобы прибыть на Мекензиеву гору к 5-ти часам пополудни, 4-го августа. Часа за два до рассвета, пехотный резерв спускается двумя дорогами с Мекензиевой горы и выстраивается в резервный порядок позади войск генерал-лейтенанта Реада. (Исходное положение главного пехотного резерва дает нам основание предполагать, что главнокомандующий, изначально, рассматривал корпус правого фланга, как более перспективный для наступления.-  Б.Н.).

4. Главный кавалерийский резерв, под начальством генерала-от-кавалерии Шабельского, в составе 50-ти эскадронов, 9 сотен при 28-ми орудиях, 3-го августа, в сумерки, выступает с реки Бельбека, следует до с. Шули, и останавливается на месте, которое будет указано Генерального штаба капитаном Кебеке.

4-го августа, часть кавалерийского резерва, в составе 34-х эскадронов, выступает с рассветом , следует долиною, что левее Мекензиевых высот, и располагается левее артиллерийского резерва; остальные 16 эскадронов (1полк драгун, 1 полк улан и батарея) остаются на месте, под командою генерал-лейтенанта барона Корфа.

5. Артиллерийский резерв, под начальством полковника князя Челокаева, в составе 76-ти орудий, прибывает 3-го августа, к 6-ти часам вечера, на Мекензиеву гору. Перед рассветом 4-го августа, по получении особого приказания, артиллерийский резерв спускается с Мекензиевой горы двумя дорогами и выстраивается сзади войск пехотного резерва.

6. Левофланговый отряд, под начальством генерал-майора Миттона, в составе 6-ти батальонов, 8 эскадронов, 10 сотен, 12-ти орудий, 3-го августа, утром, сосредотачивается впереди горы Мангуп-Кале по дороге чрез Айтодор на Езенбашик, и располагается в скрытном месте; с наступлением же сумерек направляется с возможною поспешностью на Чамлы-Езенбашик, Упу и Кучки. На сей отряд возлагается обязанность наблюдать главные выходы на наш левый фланг от Байдарской долины и от Алсуя….

7. Тыльный отряд, под начальством генерал-майора Халецкого, в составе 8-ми эскадронов, 6-ти сотен и 4-х орудий прибывает 2-го августа а селение Ени-Сала, где и расположится , имея казачий №56-й полк впереди, на постах, где он и ныне находится. На сей отряд возлагается наблюдение за неприятелем со стороны Байдарской долины…

8. Инкерманский отряд, под начальством генерал-майора Попова, в составе 6 с четвертью батальонов, 16-ти орудий, и 3-х сотен, назначается для прикрытия с востока Северной части города Севастополя и производства демонстрации к стороне реки Черной и Сапун-горы.

Господин главнокомандующий, 3-го августа, вечером, будет находиться на Мекензиевой горе; 4-го августа, в продолжении наступления,- на уступе Мекензиевой горы, близ Нового редута, куда и посылать все донесения».

Независимо от общей диспозиции, князь Горчаков, в частных диспозициях по войскам генералов: Реада, Липранди, главного пехотного и главного кавалерийского резерва, левофлангового и тыльного отряда, и в инструкции командующего инкерманским отрядом, подробно начертал правила, коими они должны были руководиться при исполнении порученных им действий.

Князь Горчаков предполагал, в случае успеха на Черной, довершить его сильною вылазкою, силою в 20-ть тысяч пехоты, с Корабельной стороны, либо из города. Составление диспозиции было сперва поручено генералу Хрулеву, а потом диспозиция составлена князем Васильчиковым. (Видимо, Хрулев был не согласен с теми силами и средствами, что выделялись в его распоряжение  -  Б.Н.).

Примите к сведению то, что, исключая отдельные указания для кавалерии, я привел текст диспозиции войскам, доведенной, в части касающейся, всем начальникам. Орфография  документа   сохранена  в соответствии  с первоисточником.

Итак, главнокомандующий, предписывая обоим начальникам главных отрядов, генералам Реаду и Липранди, «приготовиться к переправе через Черную, но не приступать к атаке Федюхиных и Гасфортовых высот до его приказания,, предполагая избрать на месте один из трех вариантов действий:1. повести атаку на высоту Гасфорта пехотой Липранди, поддержанную войсками Реада и резервами, оставя против Федюхиных высот несколько батарей, прикрытых сильной кавалерией, либо 2. атаковать Федюхины высоты пехотой Реада, поддержав его большей частью пехоты Липранди и главным пехотным резервом, или, наконец, 3. в случае, если бы обе эти атаки представились слишком затруднительными, ограничиться усиленным «обозрением»(?!!! – Б.Н.) неприятельской позиции». ( Из описания сражения на реке Черной, при отношении князя Горчакова военному министру, от 6-го августа 1855 года, т.е. уже  после случившейся  катастрофы).

Чтобы не затруднять войска на первое время заботами о подвозе продовольствия, князь Горчаков приказал иметь при себе четырехдневный запас сухарей, по фунту вареного мяса и манерки, наполненные водой,  а для  лошадей - фураж по положению. Обоз ограничивался патронными, снарядными ящиками и лазаретными фурами. Войскам было приказано взять с собой шанцевый инструмент.

Согласно отданному по войскам приказанию, движение наших войск в ночь с 3-го на 4-е августа, было исполнено с соблюдением всевозможной тишины. По прибытии на указанные в диспозиции места, было запрещено раскладывать бивачные огни. Неприятель оставался в совершенном неведении о нашем наступлении, и даже тогда, когда генерал Далонвиль, заметив усиление русских войск в Байдарской долине, донес о том по телеграфу генералам Пелисье и Гербильону, они приняли наше движение за демонстрацию. Густой туман скрывал русские отряды; но в четыре часа утра передовые посты сардинского корпуса донесли о появлении против них значительных сил. Союзники, ожидая уже несколько дней нападения с нашей стороны, перестали верить этим слухам  и потому нашим войскам удалось подойти незаметно к их позициям.

Князь Горчаков, еще до рассвета  съехав с Мекензиевой горы к так называемому Новому редуту, где стояли наши резервы, увидел, что войска обоих наших корпусов еще не приступили к исполнению первого по диспозиции приказания, т.е. к открытию канонады против неприятельской позиции  и, подозвав к себе состоящего в его свите поручика Красовского, сказал ему: «Поезжайте к генералам Липранди и Реаду и спросите у них, что они стоят? Пора начинать», а сам поехал к войскам левого отряда. Красовский же отправился туда еще прежде князя Горчакова, нашел Липранди  и, передав ему приказание главнокомандующего, получил в ответ: «сейчас отправлюсь».

Поскольку  с этого момента развивается ситуация, приведшая, в конечном счете, к поражению в сражении, попробуем ее исследовать с разных позиций.

Сразу же возникает вопрос, почему не были подготовлены специальные офицеры связи, посвященные в части касающейся,  в ход событий?

Для наведения резкости на конкретный сюжет  обратимся к основному нашему первоисточнику  - к воспоминаниям генерала Павла Липранди, воспроизведенные генералом Рафаилом Павловичем в биографическом очерке об отце. Рафаил Липранди пишет: «Общее начало действий 4-го августа должно было быть произведено по пушечному выстрелу из Нового редута. В диспозиции, присланной генералу Липранди,  была приписка: «по овладении Телеграфной горой, остановиться, послав донесение главнокомандующему на Новый редут и ожидать его прибытия».

Едва стало рассветать, как последовал выстрел с Нового редута, обе колонны начали наступление, а подъехавшие батареи открыли огонь. Несмотря на то, что в диспозиции точно указывалось, когда начать действия, главнокомандующий, после выстрела из орудия, который сам же приказал произвести, послал приказание Реаду и Липранди, начать действия, к первому – своего личного адъютанта капитана Красовского, а ко второму – Генерального Штаба капитана Мейендорфа. Тут является весьма поучительный пример передачи приказаний.

Когда последние еще не отправились, действия еще не начинались, т.е. артиллерия не открывала огня, а когда подъехали, огонь был уже открыт, т.е. действия начались. Красовский передал приказание Реаду, не сказав, что когда он был отправлен к колонне Реада огонь еще не был открыт и, как известно, смутил Реада, начавшего преждевременную атаку. Мейндорф же видя, что Липранди уже начал действия, ничего ему е сказал, а вернулся и доложил главнокомандующему, что Липранди уже перешел в наступление».

Очевидно, что капитан Мейендорф, по уровню своей подготовки, был способен передавать оперативные приказания в ходе боя, Красовский  такой подготовки не имел. Генерал Реад отдал приказание на стрельбу артиллерии  следом за сигнальным выстрелом, но вскоре его начальник артиллерии  генерал-майор Гагеман доложил о том, что огонь недействителен, что ядра ложатся у подошвы горы, занятой неприятелем.

На позицию артиллерии убыл начальник штаба  корпуса генерал-майор Веймарн, а пока они оценивали ситуацию  стрельба была прекращена. Именно в это время и прибыл Красовский к генералу Реаду. Реад, получив от Красовского приказание главнокомандующего - «начать дело», спросил посланца: «Что значит начинать? Огонь мы уже открывали и потом прекратили. Значит ли это атаковать?». И тогда Красовский повторил слово в слово приказание князя Горчакова – «Хорошо, - сказал Реад,  - скажите князю, что я атакую и прошу прислать подкрепление». Такую дословную трактовку дает Берг в своих «Записках об осаде Севастополя».

В это время с артиллерийской позиции вернулся начальник штаба корпуса  генерал Веймарн,   и Реад приказал ему переходить в атаку. Веймарн, ссылаясь на первоначальную диспозицию, считал атаку преждевременной еще и потому, что войска не успели перестроиться к атаке, уланский полк не занял позицию на правом фланге, на что Реад отвечал, что получил от князя приказание  - «атаковать!».

Поручик Красовский, вернувшись к князю Горчакову, и осознав, что по своему недомыслию  внес путаницу в распоряжения главнокомандующего, поделился своими опасениями с князем. На что князь Горчаков отвечал: «генерал Реад знает, что ему следует делать по диспозиции». Вскоре после того, главнокомандующий, уже подъезжая к отряду Липранди, услышал сильный ружейный огонь на правом фланге, а через несколько минут прискакал адъютант генерала Реада - Волков, с донесением: «Предмостное укрепление взято, французы бегут». Удивленный атакой Реада, князь Горчаков послал через Волкова приказание: «атаковать Федюхины горы, выждав прибытие 5-й дивизии», а сам поскакал к отряду Липранди, на Телеграфную гору, которая между тем была атакована нашими войсками.

Мы же обратимся к записям Рафаила Липранди, написанным  со слов отца: «Действиями войск генерала Липранди укрепленная Телеграфная гора была взята моментально, а на Гасфортовой горе, отстоящей от Телеграфной на 700 саженей, от внезапности наступления видна была суета и бестолковое метание; продолжая наступление, мы могли бы ее взять одним взмахом. Но по сделанной в диспозиции приписке, взяв Телеграфную гору, нужно было остановиться и, послав донесение, ожидать прибытия главнокомандующего. От Телеграфной горы до Нового редута две с половиной версты.

Донесение было послано моментально, но пока князь приехал прошло полчаса. В это время неприятельские войска на Гасфортовой горе пришли в порядок, подтянули грозные резервы, выставили сильные полевые батареи и ожидали врага в полной готовности. Теперь их можно было выбить только после упорной борьбы. В эти полчаса, войска Реада были уже дважды отбиты и сам он убит, а потому главнокомандующий, вместо атаки Гасфортовой горы, приказал Липранди двинуть войска для прикрытия отступления Реада. Не будь роковой приписки об остановке по взятии Телеграфной горы, Гасфортова гора, несомненно, была бы взята и поставленные на ней батареи, били бы во фланг войска, боровшегося с Реадом».

Мы же пока вернемся по временной шкале сражения на час назад и уточним в деталях события, происходившие на нашем левом фланге. В соответствии с диспозицией, левая  группа   войск генерала Липранди, под начальством генерал-лейтенанта Бельгарда  после отдыха на Мокрой-Луговине  выступила в половине 3-го часа утра  к Чоргуну  двумя колоннами: левая, состоящая их 2-х батальонов Низовского и 4-х батальонов Симбирского егерских полков, 2-х рот 3-го стрелкового батальона и одной роты 6-го саперного батальона  с двумя батарейными батареями подполковников Рогозинского и Бормана, следовала левым берегом речки Шули к высотам против селения Карловки, где, заняв позицию, открыла  около 4-х часов утра огонь из 10-ти орудий по сардинским укреплениям Телеграфной горы, а из 14-ти орудий по Гасфортовой горе.

Правая колонна  в составе 2-х батальонов Днепровского пехотного полка  с легкой батареей №8, капитана Викгорста  двинулась правым берегом речки Шули и заняла на горе позицию, с которой одновременно с артиллерией левой колонны, стала обстреливать с тыла укрепления на Телеграфной горе. Греческий легион спустился в Карловское ущелье и занял дер. Карловку; а два батальона Низовского полка и два батальона Днепровского полка, с легкой батареей №6, следовали в резерве по чоргунской дороге.

Прочие же войска отряда Липранди  под его непосредственным начальством  в составе 16-ти батальонов 17-й пехотной дивизии генерал-майора Веселитского, 3-х рот 6-го стрелкового батальона и одной роты 3-го саперного батальона, при двух батарейных и одной легкой батареях, двинулись правее войск Бельгарда и выстроились на походе в боевой порядок против сардинских укреплений Телеграфной горы.

Второй батальон Московского пехотного полка был послан влево на высоты  для охранения отряда от обхода со стороны Чоргунского ущелья  и одна рота 6-го стрелкового батальона выдвинута для обстреливания слева переднего неприятельского ложемента. Генерал Веселитский поставил на ближайшей от Телеграфной горы батарейную №3 батарею 17-й артиллерийской бригады подполковника Христиановича, которая открыла огонь с фронта по неприятельским укреплениям одновременно с канонадою в их тыл и правый фланг артиллерии Бельгарда. Батарейная же батарея №1 16-й артиллерийской бригады  подполковника Кондратьева  расположилась несколько правее, почти напротив французской батареи, стоявшей на склоне ближайшей их Федюхиных высот, и открыла огонь несколько позже.

В половине 6-го часа утра, генерал Ла-Мармора, усилив три роты, занимавшие Телеграфную гору 4-м батальоном берсальеров, построил свой корпус на Гасфортовой горе: на правом крыле, для обороны выхода из долины реки Варнутка, была расположена дивизия Дурандо; на левом, в промежутке между высотами Гасфорта и Федюхиными, дивизия Тротти; в резерве – бригада Джустиниани; одна из сардинских батарей стояла на высоте против деревни Карловки; другая - на уступе горы, против моста, находящегося на Чоргунской дороге.

Кроме того, на вершине горы, впереди редута, была поставлена английская гаубичная батарея, для поражения продольным огнем русских батарей выше Карловки. Тогда же генерал Ла-Мармора известил о наступлении наших войск Осман-пашу, предлагая ему двинуться вперед, для прикрытия с правого фланга сардинской позиции. Как только батарейная батарея, выдвинутая генералом Веселитским против Телеграфной горы, сделала несколько выстрелов, то двинулся в атаку 4-й батальон Тарутинских егерей  в ротных колоннах  под прикрытием густой цепи одной из рот 6-го стрелкового батальона.

Несмотря на сильный ружейный огонь неприятеля, наши егеря, выбив его сперва из передней траншеи и потом из второго эполемента, заставили поспешно отступить частью в последнее укрепление, на высоте у правого берега реки Черной, частью к чоргунскому мосту, где сардинцы стали переходить на другую сторону реки, под сильным огнем нашей пехоты. По занятии нашими войсками Телеграфной высоты, на ней расположилась батарейная №3 батарея, которая тотчас открыла огонь, как по возвышению, занятому сардинцами на правой стороне реки, и по неприятелю, собравшемуся у моста, так и по высоте Гасфорта, куда, тогда же  был обращен огонь артиллерии Бельгарда.

Успех действий нашего левого крыла заставил князя Горчакова , по совещании с начальником главного штаба армии, генерал-адъютантом Коцебу, решиться на атаку Гасфортовой горы всеми войсками генерала Липранди, поддержанными 5-й пехотной дивизией, стоявшей в голове пехотного резерва. Эта дивизия, получив приказание главнокомандующего – направиться на усиление левого крыла, уже взошла на Телеграфную гору, когда в долине Черной речки раздалась сильная ружейная пальба, и вслед затем, начальник 5-й дивизии, генерал-майор Вранкен получил переданное полковником Меньковым приказание – идти к каменному (Трактирному) мосту и поступить в распоряжение генерал-адъютанта Реада. (Кузмин. «Описание участия 5-й пехотной дивизии в деле при реке Черной».стр. 9-10) Таким образом, князь Горчаков, увлеченный первоначальным успехом правого крыла, отказался от своего прежнего намерения – повести главную атаку левым крылом на Гасфортову гору и решился поддержать нападение Реада на Федюхины горы.

Между тем, генерал Реад двинулся вперед и перестроил свои войска из походного в боевой порядок: первую линию – в ротные, прочие – в батальонные колонны. 12-я пехотная дивизия, генерал-майора Мартинау, была направлена вдоль большой дороги к Трактирному мосту, а 7-я пехотная дивизия, генерал-лейтенанта Ушакова – к броду ниже моста. Прикрытие последней дивизии с правого фланга было возложено на Елисаветградский и 37-й донской казачий полки с конно-легкой №26-й батареей.

Дойдя до ближайших к реке высот правого берега, генерал Реад приказал открыть огонь против Федюхиных гор из двух батарейных и двух легких батарей. Вскоре, как уже говорилось, поручик Красовский прибыл с приказанием главнокомандующего – «начать дело (???)». Как незадолго перед тем  канонада указанных батарей была в полном разгаре, то генерал Реад не, по здравому смыслу, не отнес этого приказания к действию артиллерии, а полагал, что командующий торопит его с началом наступления.

Реад перешел в наступление войсками своего  правого фланга  в то самое время, когда главнокомандующий, готовясь атаковать Гасфортову гору войсками генерала Липранди, притянул из резерва к левому флангу 5-ю пехотную дивизию. Именно в этот момент князь Горчаков совершил свою основную ошибку, как главнокомандующий - не придержал наступление Реада и не перенес направление главного удара на левый фланг. С этой минуты князь Горчаков признал все дело загубленным, и загубил он его, что называется,- собственными руками.

Со стороны французов, ближайшие к Трактирному мосту войска были расположены следующим образом: 1-й батальон 95-го линейного полка с 3-й батареей 12-го артиллерийского полка стоял на средней возвышенности Федюхиных гор; 19-й егерский батальон с 6-ю батареей 13-го артиллерийского полка – на восточной возвышенности; отряд от дивизии генерала Фоше занимал предмостное укрепление; в резерве находились полки: 97-й линейный и 2-й зуавов.

С нашей стороны были направлены к укреплению, прикрывавшему Трактирный мост, три полка 12-й пехотной дивизии: Азовский, Украинский и Одесский  под начальством генерал-майора Мартинау. Первым на приступ пошел Одесский пехотный полк под командованием полковника Скюдери. Роты бегом пошли в атаку, частью на предмостное укрепление, частью по сторонам его через реку в брод, глубиною до плеч. Французы, устрашенные решительным наступлением русских батальонов, оставили тет-де-пон, отошли за водопроводный канал и, будучи поддержаны резервом, открыли ружейный огонь.

На этом этапе сражения артиллерия корпуса под командованием генерал-майора Гагемана действовала весьма эффективно; это подтверждали и французы. Цепь стрелков и за нею егеря 3-го и 4-го батальонов Одесского полка, перейдя через канал, взошли под картечным огнем на первый уступ средней Федюхиной высоты, бросились на французскую батарею и захватили ее совершенно врасплох, не дав неприятельским артиллеристам времени взять орудия на передки. К сожалению, при этой молодецкой атаке, был смертельно ранен отважный Скюдери и выбыла из строя значительная часть офицеров и солдат полка. Неприятель в этой схватке потерял порядка 400 человек.

Несмотря на жесточайший огонь ближайших французских батарей, наши егеря порывались увезти два из захваченных ими неприятельских орудий,  но прибытие остальных войск бригады Фальи и трех батальонов бригады Клера способствовало французам удержаться на этом пункте. Азовский пехотный полк, штурмовавший восточную Федюхину высоту, также был отражен неприятелем, имевшим на своей стороне превосходство в числе и местности.

Французы, устояв на занятой ими позиции, с прибытием свежих войск, перешли в наступление. 50-й линейный полк, из дивизии Каму, высланный генералом Вимпфеном на помощь бригаде Фальи, сперва встретил Одессцев батальным огнем, а потом вместе с полками Фальи ударил в штыки и заставил расстроенные части 12-й дивизии отойти за реку, причем, меткий огонь двух французских батарей, расположенных на уступах Федюхиных гор, нанес нашим войскам весьма ощутимый урон. Отступлению в порядке полкам 12-й дивизии способствовали поставленные на скате Телеграфной горы генерал-майором Бельгардом две батарейные батареи, которые, не смотря на значительное расстояние от неприятеля ( около 600 сажен), действовали весьма удачно. ( Из рапорта главнокомандующему генерал-лейтенанта Липранди, от 5-го августа 1855 года).

Начальник 7-й пехотной дивизии, следовавшей на исходный рубеж следом за 12-й дивизией - генерал-лейтенант Ушаков, получив от генерала Реада, через его адъютанта, приказание,- «начинать», и зная изначальную диспозицию, был приведен в недоуменнее – «что начинать?». Артиллерийский огонь уже был открыт, идти в атаку было несвоевременно, потому как резервы (4-я и 5-я пехотные дивизии ) не завершили переход с Мекензиевой горы. Того же адъютанта Волкова Ушаков просил уточнить у генерал-адъютанта Реада о более точном приказании.

Если бы в эти 15-20 минут полки 7-й дивизии перестроились из походного состояния в боевой и вышли на исходный к атаке рубеж,  то своей последующей атакой они вполне смогли бы закрепить первоначальный успех атаки полков 12-й дивизии. Но именно это время было упущено в бесполезном ожидании, пока к генералу Ушакову не прибыл обер-квартирмейстер   корпуса генерал-майор Гротенфельд, и вместо разъяснения ситуации объявил, что «главнокомандующий приказал: начинать, но что именно – ему также неизвестно».

В это время со стороны 12-й дивизии раздался батальный ружейный огонь, и потому, генерал Ушаков, не ожидая дополнительных указаний, но с известной задержкой направил свои три полка в брод через Черную речку, с последующей атакой западного ската средней Федюхиной высоты. Смоленский же полк был оставлен на правом берегу, для прикрытия артиллерии, из-за отсутствия средств для переправки орудий через реку и водопроводный канал. Переносные мостики, частью задержались с транспортировкой, частью оказались негодными к использованию. Таким образом, нашим полкам пришлось наступать без артиллерийского сопровождения.

Позиции артиллерии, остававшейся на правой стороне реки, были заслонены нашими наступающими пехотными колоннами, при том, что позиции французских батарей оказались вне зоны досягаемости наших орудий. Наступление наших батальонов происходило под сильным и эффективным огнем неприятельских батарей и пехоты, расположенных в нескольких параллельных ложементах на уступах Федюхиных высот. Несмотря на упорное сопротивление противника, полки 7-й дивизии овладели несколькими ложементами, но прибытие французских резервов остановило их продвижение.

3-й зуавский и 82-й линейный полки дивизии Каму ударили с фронта и в правый фланг наших войск, поражаемых с близкого расстояния картечью 4-й батареи 13-го полка. Теперь в положении 12-й дивизии оказалась 7-я дивизия. Генерал Ушаков, начиная атаку, рассчитывал на поддержку 4-й пехотной дивизии, но она безнадежно запаздывала при переходе с Мекензиевой горы. Полки 7-й дивизии, потеряв до 2.000 человек, отступили за Черную реку. Их отход прикрывали наши батареи. При поддержке их огня на наступающих французов двинулись наши уланы и казаки. Только с их поддержкой  полки дивизии смогли отойти, сохраняя порядок.

В жалкой и безнадежной попытке определиться с результатами первого этапа Чернореченского сражения, скажу, что около семи часов утра  наши части «прочно овладели правым берегом реки Черной». Князю Горчакову, видимо,  показалось недостаточно тех ошибок, что он совершил в ходе первого этапа сражения; не успев своевременно поддержать первых атак резервами, с их подходом  он решился возобновить бой свежими силами.

Мы уже говорили о том, что 5-я пехотная дивизия, первоначально направленная на поддержку войск генерала Липранди, на левом фланге, была срочно перенацелена главнокомандующим на правый фланг, в поддержку войск Реада. Командир 5-й дивизии, генерал Вранкен, имевший большой опыт боев на Кавказе, просил разрешения у Реада атаковать неприятельские позиции сразу всеми полками дивизии, ручаясь за успех атаки. Но Реад приказал ему, построив дивизию в боевой порядок, штурмовать ближайшую из высот одним полком.

Выполняя его приказание, генерал Вранкен расположил в первой линии 3-й батальон Галицкого егерского полка, в ротных колоннах, прикрыв их цепью штуцерных, собранных со всех полков дивизии,  а во второй лини поставил Костромской егерский полк в батальонных колоннах, назначив его для атаки. Но когда Костромской полк с барабанным боем уже двинулся вперед, под сильнейшим ружейным и картечным огнем, генерал Реад приказал остановить его и вести в атаку Галицкий полк.

Несмотря на сильнейшую канонаду и огонь французских стрелков, занимавших ложементы, батальоны Галицкого полка, перейдя Черную речку и водопроводный канал, достигли  подошвы Федюхиных высот, но были опрокинуты подошедшими в помощь бригаде Фальи полками Клера, и отступили с большими потерями на исходный рубеж атаки. Тогда же генерал Гербильон отдал распоряжение генерала Каму семью  батальонами  бригады Сенсье при поддержке  полковника Форшо с пятью конными батареями, стоящими в резерве, занять позицию на Федюхиных высотах, где неприятель собрал вместе с прежними восемь батарей.

Генерал Пелисье, узнав о наступлении русских, направил в помощь корпусу Гербильона Императорскую гвардию и дивизии Левальяна и Дюлака. Шесть турецких батальонов  под командованием Зефир-паши  двинулись в помощь правому крылу союзников, а дивизия африканских конных егерей генерала Морриса и английская кавалерия Скарлета готовились атаковать наши войска с фланга в случае их переправы через реку Черную.

С нашей стороны, на 7 часов утра, 12-я и 7-я дивизии, потеряв более 50% личного состава, отступили на правый берег реки Черной;  войска генерала Липранди, сдержанные приказом главнокомандующего от наступления на гору Гасфорта, ограничились занятием Телеграфной горы; полки 5-й пехотной дивизии, поочередно, истекая кровью, откатываются от укреплений Федюхиных высот.

О покойниках у нас на Руси   не принято говорить плохо. Генерал Реад  своей почетной смертью в бою  снял со своей души невольный грех  за тысячи жизней, принесенных в жертву на склонах Федюхиных высот. Возникает вполне естественный вопрос - а можно ли было ждать  что - либо другое от Николая Реада? Получив домашнее образование, не получив военного, он, тем не менее, начал службу в 1810 году как военный инженер путей сообщения.

Из резерва корпуса инженеров  он в 1811 году сразу произведен в капитаны. Войну с Наполеоном прошел как офицер пехоты. Отличившись в Бородинской битве, произведен в майоры. В ходе боев, командуя последовательно - ротой и батальоном, был награжден четырьмя орденами, в их числе орден Анны 4-й степени с надписью «за храбрость» и орденом Святого Георгия 4-й степени. Начиная с периода пребывания в Париже, являлся членом ряда масонских лож. 

По возвращении  в Россию состоял членом организации декабристов, но репрессий удачно избежал. С декабря 1824 года командовал Ольвиопольским гусарским полком. Командуя полком, отличился в подавлении польского восстания - награжден званием «генерал-майор». В 1840 году, командуя легкой кавалерийской дивизией, получил звание – «генерал-лейтенант». Участник подавления Венгерского восстания.

В 1850 году некоторое время замещал командира 1-го пехотного корпуса. С февраля 1852 года назначен состоять при главнокомандующем Кавказским корпусом, графе Воронцове. В 1853 году произведен в генералы от кавалерии и в 1854 году замещал  захворавшего Воронцова. В марте 1854 года вступил в командование Кавказским корпусом и войсками, к нему прикомандированными, на правах командира Отдельного корпуса. На этой должности проявил себя как хороший администратор.

В 1855 году вместо князя Воронцова, окончательно оставившего Кавказ, был назначен генерал от инфантерии Николай Муравьев-1-й, а Реад был назначен генерал-адъютантом Императора, членом Государственного Совета и командиром 3-го пехотного корпуса. По прибытии в июле 1855 года в Бахчисарай, где в то время находился штаб корпуса, Реад перешел с корпусом в район реки Бельбек и оставался там до 3-го августа, т.е. до печального дня Чернореченского сражения.

Итак, при анализе послужного списка генерал-адъютанта Николая Реада выясняется, что последний раз он участвовал в боях с польскими повстанцами в 1831 году, командуя гусарским кавалерийским полком. Если даже учесть кратковременное командование в мирное время 3-й легкой кавалерийской дивизией,  то это и был высший уровень военачальника Николая Андреевича Реада. Должность командира корпуса на Кавказе, даже с учетом военной обстановки, была более административная, нежели командная.

Вне всякого сомнения, для того чтобы Николаю Реаду освоиться с должностными обязанностями командира армейского пехотного корпуса, даже в мирной обстановке, требовалось некоторое время. В нашей же конкретной ситуации, не успев толком войти в курс дел  по новой должности, Николай Реад заболел жестокой лихорадкой  и некоторое время находился между жизнью и смертью. Из-за болезни Реад отсутствовал на совещаниях военного совета, пропустил две из трех рекогносцировок, проводившихся под руководством князя Горчакова.

Корпусной врач был категорически против участия генерала в предстоящем сражении. Если при этом учесть и то, что начальник штаба корпуса, генерал-майор Веймарн  также был тяжело болен лихорадкой и последний приступ этой жестокой болезни с ним был накануне сражения, то можно легко себе представить  физическое и моральное  состояние обоих  военачальников и тем уже  объяснить  их  поведение в бою.

С учетом всего вышесказанного, нам только остается поклониться памяти этих двух воинов с нерусскими фамилиями  но с настоящими рыцарски крепкими натурами, до конца  выполнивших  свой офицерский долг. , При этом, нельзя не отметить и того, что большой грех взял на свою и без того замутненную душу  князь Горчаков, выставив генерала Реада основным виновником проигранного им, главнокомандующим, сражения.

Большей неорганизованности, неуверенности и непоследовательности, чем мы наблюдаем в действиях главнокомандующего князя Горчакова, представить себе сложно. В нашей  конкретной ситуации, не столько несанкционированная и несвоевременная атака генерала Реада была причиной последующего поражения русской армии, сколько ряд ошибок в оценке ситуации и последующих неверных решений Горчакова привели к громадным потерям в сражении на Черной речке.

Оставим на время наши частные эмоции и вернемся на поле боя, виртуально приблизившись к берегу Черной речки.

Итак, вместо решительного наступления 5-й дивизии на французские позиции, генерал Реад распорядился вводить в бой ее отдельные полки. По отступлении Галицкого полка  он приказал вести в атаку Костромской полк, долго стоявший на месте в батальонных колоннах под неприятельскими выстрелами,  уже ослабленный потерей  многих офицеров и нижних чинов, наблюдавший атаку, разгром и отход Галицкого полка.

Незадолго перед тем раненый командир 5-й дивизии генерал Вранкен сдал начальство над дивизией командиру 1-й бригады генерал-майору Тулубьеву. Осознавая свою меру ответственности за весь этот театр абсурда, начальник штаба корпуса  генерал-майор Веймарн лично повел в наступление Костромской полк. Французы, допустив батальоны полка на дистанцию уверенного картечного выстрела, осыпали их градом картечи и пуль. Потеряв в атаке почти половину своих людей, Костромской полк был вынужден отступить. Теперь генерал Реад приказал дивизионному квартирмейстеру капитану Кузмину снова вести в атаку Галицкий полк, в котором уже выбыли из строя: командир полка, три батальонных командира, большая часть офицеров и огромное число нижних чинов.

Единственный оставшийся в строю полка штаб-офицер - майор Чертов, контуженный в ногу и сброшенный с убитой под ним лошади, повел в повторную атаку обескровленные батальоны. В ходе этой отчаянной атаки Галицкого полка  было занято предмостное укрепление, совершен переход через реку и канал, но в попытке штурма первой же траншеи батальоны были отброшены назад. Туман, все еще покрывавший долину, вместе с густым пороховым дымом, не позволявший неприятелю ясно видеть перемещение наших войск, снижал меткость его огня, что спасло наши вконец поредевшие батальоны от совершенного истребления.

Разгул воинского идиотизма буйно рвался в высь, к своим беспредельным высотам…

По отступлении Галицкого полка после вторичного одиночного штурма, получено было приказание главнокомандующего – атаковать высоты силами «целой» (???) дивизии. С учетом того, что 2-я бригада, в ходе предыдущих атак была уже полностью расстроена, то генерал Реад приказал принявшему командование 5-й дивизией генерал-майору Тулубьеву двинуть в атаку Вологодский полк. Тулубьев, бывший прежде командиром этого полка, порывался возглавить его атаку,  но едва лишь успел сделать несколько шагов, как был сильно контужен в грудь и упал с лошади.

3-й и 4-й батальоны Вологодского полка одним рывком выбили неприятеля из мостового укрепления и устремились по мосту; 1-й и 2-й батальоны перешли реку в брод правее моста, но только отдельные группы, пройдя через огненный, свинцовый шквал, взошли на высоты. Несколько неприятельских колонн, окружив остатки батальонов Вологодского полка, пытались отрезать им путь отступления, но, благодаря присутствия духа командира 4-го батальона, майора Медникова, и успешному действию легкой №5-й батареи капитана Бороздина, отступили на правую сторону речки. Французы после отчаянного рукопашного боя окончательно заняли предмостное укрепление.

В это самое время генерал Реад был смертельно поражен осколком гранаты, сорвавшим у него часть черепа. По тому, что даже его тело осталось на поле боя, можно представить себе дальнейшую обстановку в ходе сражения. О наших потерях можно судить по тому, как в 5-й дивизии выбыли из фронта: начальник дивизии генерал-майор Вранкен; оба командира бригад, генерал-майоры Тулубьев и Проскуряков, раненый четырежды; все четыре полковые командиры, десять командиров батальонов и более ста офицеров.

О потере нижних чинов можно судить по тому, что Архангелгородский полк, не штурмовавший неприятельскую позицию, в процессе ожидания атаки потерял от огня противника 168 нижних чинов. При построении дивизии после боя  в полках Галицком, Костромском и Вологодском, перестроенных из 4-х батальонного состава в 2-х батальонный, сводные батальоны оказались слабее своего штатного состава. О качестве оперативного руководства войсками может служить тот факт, что 4-я пехотная дивизия, выделенная по диспозиции как ближайший резерв, оставалась в 4-х верстах от места побоища.

Я прошу великодушно простить меня, читатель, за то, что, несколько увлекся, описывая ситуацию на правом фланге, приближаясь по временной шкале сражения, к основным боевым действиям, развивающимся на левом фланге, под командованием генерала Павла Липранди.

Итак, 8 часов утра 4-го августа 1855 года. Князь Горчаков, пытаясь хоть как-то отвлечь неприятеля от наших войск, штурмующих Федюхины высоты, приказывает генералу Липранди атаковать восточную (правую) высоту . Павел Петрович выдвигает в указанном направлении восемь батальонов 1-й бригады 17-й пехотной дивизии под командованием генерал-майора Гриббе, до сего момента занимавшие позиции на западном склоне Телеграфной горы. Войска генерала Гриббе спустились по склону Телеграфной горы под сильным огнем французских и сардинских батарей, перешли в брод реку и водопроводный канал.

В голове колонны шли Бутырцы, за ними Московцы. К моменту подхода наших батальонов к восточной высоте, к четырем ротам 19-го егерского батальона французов прибыли в поддержку пять батальонов 62-го и 73-го полков бригады Клера. Бутырцы, встреченные сильным огнем и поражаемые во фланг с Гасфортовой высоты, неустрашимо шли вперед, и достигли вершины горы. Но убыль в рядах их была столь значительна, что генерал Гриббе посчитал целесообразным продвинуть вперед Московский полк. Командир его, подполковник Труневский, проведя свои батальоны через интервалы Бурырского полка, ударил в штыки, опрокинул французов и гнал их до полкового лагеря.

Между тем, в помощь неприятелю подоспел 14-й егерский полк бригады Сенсье и появились на нашем фланге батальоны сардинской бригады Молдара, прибывшие с высоты Гасфорта. Бригада генерала Гриббе, потеряв своего командира, тяжело раненого в ногу, командира Бутырского полка полковника Гернета и почти всех батальонных и ротных командиров, была вынуждена податься назад. Павел Петрович Липранди, контролируя ход боя, поддержал отход бригады Гриббе, выдвижением лейб-егерского Бородинского полка. После этого боевого эпизода  все три полка поднялись на свои прежние позиции на Телеграфной горе. Это было в начале десятого часа утра.

Главнокомандующий  князь Горчаков, после гибели генерала Реада, принял на себя командованием правым флангом, где, по словам очевидцев, на тот момент стоял кромешный ад. Контролируя ход боя, князь Горчаков находился около самой реки  под сильным картечным огнем. При нем оставались начальник штаба армии генерал Коцебу и генерал-адъютант Вревский: прочие же лица свиты главнокомандующего получили приказание несколько удалиться. По словам князя Горчакова, барон Вревский, видя плохой оборот дела, сказал ему: «Князь, прикажите отступать войскам». На что Горчаков отвечал: «Невозможно, мой друг, следовало о том подумать прежде». Вместо этого диалога на изысканном французском языке, Горчакову следовало хотя бы сейчас послать по-русски барона и в бога, и в мать.

Кстати, в ходе сражения, когда главнокомандующий со свитой, находился на позициях войск генерала Липранди, а изменившаяся ситуация на правом фланге нарушила все планы Горчакова, Павел Петрович подъехал в барону Вревскому и сказал: «вот он и ваш церемониальный марш», тем напомнив барону о его бестактном поведении на военном совете. В нескольких шагах от Горчакова под генералом Вревским была убита лошадь, а сам  Вревский получил сильный ушиб и был контужен,  но, желая сопровождать князя Горчакова, пересел на другую лошадь и спустя четверть часа был поражен ядром в голову.

Мы уже вели речь о том, что в эти минуты наши войска вводились в бой в составе отдельных полков, направить на приступ более крупные части не позволяли условия местности и отсутствие под рукой достаточных резервов. Наконец, в10-м часу утра, когда уже было совершенно нереально добиться успеха, главнокомандующий приказал отвести войска от правого берега реки Черной и расположить их в расстоянии короткого пушечного выстрела от неприятельских батарей, имея левый фланг на Телеграфной горе, а правый, составленный из кавалерии, у подошвы Мекензиевых гор. В таком расположении наши войска оставались в течение последующих четырех часов. Это указание князя было предпоследним в череде трудно объяснимых предыдущих приказов этого трагического для Крымской армии дня.

В труде генерала Тотлебена, последний маневр объяснен так: «Князь Горчаков надеялся, что неприятель, стянув свои войска, перейдет через Черную и атакует нашу позицию, где мы могли встретить его сильным огнем артиллерии и потом атаковать его; но он этого не сделал, почему, не имея возможности оставаться долее на местах, где не было воды, войска наши получили приказание возвратиться на Мекензиеву позицию». Ну, вот, теперь благодаря разъяснению Тотлебена, все стало ясно – оказывается - залить кровью и завалить мертвыми телами Федюхины высоты было нужно для того, чтобы выманить коварного врага из его логова  и расправиться с ним! Но враг оказался не только  упорным  в обороне, но и осмотрительным…

Союзники, довольствуясь отражением русских войск, не преследовали их далее речки Черной, на рубеже которой французские войска остановились, выслали цепи стрелков к левому берегу и открыли огонь из ракетной батареи, размещенной на Сапун-горе, по нашей кавалерии. Сардинские войска снова заняли свои укрепления на Телеграфной горе  и на Карловых высотах, турки расположились на горе Гасфорта. Генерал Пелисье, успел собрать на высотах, обращенных к Черной, до 60 тысяч человек пехоты, заменил сражавшиеся войска свежими дивизиями. Одна из бригад Дюлака, под командованием Биссона, заняла предмостное укрепление, другая – Сент-Поля – позади лежащие высоты. Дивизия Императорской гвардии под командованием Меллине расположилась на средней из Федюхиных высот, составив резерв. Дивизия Левальяна, уже спускавшаяся с Сапун-горы, была возвращена назад и заняла прежнюю позицию.

Из всех отрядов, обеспечивавших тыл русской армии, только отряд генерал-майора Халецкого имел боевое соприкосновение с неприятелем. Не имея возможности перевезти через Байдарский перевал артиллерию, Халецкий оставил приданные его отряду четыре орудия у Ени-Салу  под прикрытием двух дивизионов гусар, и, перейдя через перевал, заставил неприятеля отступить за Черную реку. Затем, расположив отряд впереди деревни Уркуста, генерал Халецкий выслал сильный разъезд по Байдарской долине и установил сообщение с отрядом генерал-майора Миттона. Вечером, 4-го августа, выдвижение значительных неприятельских сил заставило Халецкого отступить к Ени-Сала. Отряд Миттона занял селение Чамлы-Узенбашик и простоял там до рассвета 5-го августа, а затем отошел через Айтодор к Юкары-Каралез.

Что же касается предусмотренной по диспозиции сражения вылазки с Корабельной стороны, которая предполагалась одновременно с наступлением от реки Черной, то князь Горчаков отказался от этого предприятия по причинам, изложенным им в письме к военному министру, от 6-го августа, но у нас, его оправдания, кроме еще большей неприязни к князю, других эмоций не вызовут, поэтому проигнорируем эту информацию.

Даже по тем кратким эпизодам, что мы с вами разобрали, выводы по результатам Чернореченского сражения без труда просматриваются. Князь Горчаков с помощью своих офицеров штаба, показавших свою инфантильность в процессе подготовки и в ходе сражения, но искушенный в составлении донесений,  составил подробнейший отчет в адрес Императора и Военного министра. Познакомиться с этим отчетом и донесениями можно, при желании в труде «Восточная война» генерала Богдановича. Кстати, сражение при реке Черной, в первичном варианте отчета штаба Горчакова именовалось, всего лишь - «усиленной рекогносцировкой».

Мы же ограничимся подведением итогов сражения в рамках эмоций и переживаний генерала Павла Липранди. В этом нам помогут его воспоминания.

Мы уже говорили о том, что князь Горчаков накануне сражения уже был готов отказаться от своего намерения – атаковать неприятеля со стороны реки Черной, и что его решительно склонил к сражению генерал-адъютант барон Вревский.  Понятно было, если бы главнокомандующий решился на такой ответственный шаг, следуя советам своих испытанных соратников: генерала Хрулева - постоянно готового на самые отважные, но продуманные подвиги; либо генерала Тотлебена - грамотного и осмотрительного военачальника. В нашем  последнем случае, оба генерала были категорически против наступления со стороны Черной речки.

Но, скажите, какие особые права на доверие главнокомандующего мог иметь барон Вревский, начальник военной канцелярии, никогда не командовавший даже полком, и произвольно присвоивший себе статус «полномочного представителя Императора при ставке главнокомандующего»? И имел ли моральное право сам князь Горчаков  жертвовать жизнью тысячей своих подчиненных на дело, неудача которого была для него очевидна? И для всех ли руководителей сражения грядущая неудача была уж так очевидна? Есть все основания предполагать, что генерал Павел Липранди так не считал, иначе бы он не принял командование левым, по его убеждению, перспективным флангом нашей группировки войск.

Судя по всему, у Павла Петровича была твердая уверенность, наверняка подкрепленная заверением Горчакова  в том, что именно войска его фланга, перейдут в наступление на гору Гасфорта, при условии, что войска нашего правого фланга свяжут противника на Федюхиных высотах своей активной демонстрацией  с последующей передачей части своих сил на поддержку левого фланга. При таком варианте, от командующего правым флангом особых полководческих дарований не требовалось, нужно только было быть грамотным исполнителем.

Захват укреплений горы Гасфорта  позволил бы нашим, оперативно выставленным батареям, действовать последовательно во фланг французским позициям на Федюхиных высотах, заставив противника покинуть их без длительного сопротивления. Подтверждением правильности этого плана были большие потери полков бригады генерала Грибе, штурмовавших восточную из Федюхиных высот  и поражаемых картечью сардинских батарей, расположенных на западных склонах горы Гасфорта.

К сожалению, излишняя суета и бестолковщина, внесенная в процесс управления сражением князем Горчаковым, плюс слабые боевые  навыки  командующего правым флангом генерала Реада, сорвали этот вариант сражения и способствовали поражению наших войск. Как бы сейчас сказали - в события вмешался не с лучшей стороны «человеческий фактор». Только фактор этот сработал не в автомобильном или авиационном происшествии и стоил он 8-ми тысяч загубленных молодых жизней.

При оперативной же реализации этого плана, даже с учетом возможных потерь и явного преимущества в силах союзников, наши войска реально должны были закрепиться на высотах и тем создать известные проблемы в дальнейшей боевой деятельности союзников. При анализе действий главных руководителей «дела при реке Черной», невольно вспоминается деятельность Сталинского «Смерша» на фронтах Великой Отечественной войны, когда даже прославленные наши маршалы, принимая ответственные решения, учитывали всю степень своей ответственности, в полном смысле этого слова. В сравнении с контролирующим и репрессивным аппаратом сталинской эпохи, ведомства Бенкенндорфа и графа Орлова   не идут ни в какое сравнение.

При основательном разборе последствий Чернореченского сражения, уже  один только факт, что генералы Горчаков, Реад и Липранди, в свое время являлись активными членами декабристских организаций и «удачно» избежали заслуженных наказаний, мог явиться основанием для «длительной сибирской командировки». Явно преждевременно умер Император Николай Павлович, да и он последние годы своего правления был уже далеко не тот, что в 1825 году.

32

Завершение обороны Севастополя и окончание Крымской войны

В военной сфере не в меньшей степени, чем в других областях человеческой деятельности, проявляются свои непреложные законы. Они изучаются в курсе тактики, стратегии и геополитики. Существует и такая, несколько надуманная дисциплина как военная психология, кроме всего прочего, рассматривающая и роль личности военачальника в процессе сражения. В ходе сражений в Крыму роль военачальника просматривалась особенно явно.

Если рассматривать все сражения Крымской войны: Алминское, Балаклавское, Инкерманское и Чернореченское, то просматривается следующая картина.

В сражении при реке Алма, несмотря на значительное превосходство неприятеля в числе войск, в качественном вооружении и одиночной подготовке воинов; у нас оставалась надежда на успех за счет явных преимуществ занятой нами позиции. Перед войсками стояла задача отразить нападение противника, нанеся ему при этом максимальный ущерб, либо, по крайней мере, сорвать быстрое продвижение союзников на Севастополь, в окрестностях которого спешно возводились оборонительные сооружения. Князь Меншиков не обеспечил в должной мере инженерного оборудования наших позиций, не предусмотрел опасность, грозившую нашему левому флангу,  не организовал планомерный отход войск с позиций после сражения.

В сражении при Инкермане, мы могли бы одержать победу, если бы войска генерала Боске появились часом позже на месте сражения. К этому моменту сопротивление англичан было бы окончательно сломлено, и мы смогли бы, подняв на Киленбалочное плато свою многочисленную артиллерию, направить огонь свежих батарей против наступающих французов. Поручив командование войсками в сражении генералу Данненбергу, не подготовленному к операциям такого уровня, князь Меншиков полностью устранился от руководства операцией, чем способствовал неудачному ее исходу.

В сражении же на реке Черной все условия были против нас. Изначально союзники располагали силами в два раза превосходящие наши. Противник занимал исключительно выгодную по природным свойствам, качественно укрепленную и грамотно вооруженную позицию. По сей день в военной практике при расчете сил для обороны и наступления  считается, что при наступлении следует иметь, как минимум трехкратное преимущество в живой силе, а при штурме сильно укрепленных рубежей, не менее чем пятикратное. Это условие  было совершенно проигнорировано. И самое главное, мы приводим эти «краты»  без учета того, что армии союзников состояли в большинстве своем из наемников-профессионалов, имевших  большой опыт войны в Алжире, Тунисе, Индокитае, Индии,  вооруженных нарезным оружием. Что только стоили африканские егеря, зуавы, шотландские гвардейцы и пр.

В лучшем случае, с нашей стороны, по своим боевым качествам, им могли соответствовать, быть может, только батальоны пластунов, да отдельные команды из матросов, выделяемые в авангард каждой вылазки… А в обычном варианте мы могли противопоставить им нашу серую, солдатскую массу, вооруженную, в подавляющем своем большинстве гладкоствольными ружьями, имевшими убойную дальность стрельбы 250-300 метров. При сопоставлении нашей живой силы с противником  следовало, по крайней мере  на первых порах, рассматривать воинов элитных подразделений противника, как нынешний «спецназ»  с поправкой на условия боевых действий середины XIX века.

Если союзники после десятимесячных усилий, подойдя на расстояние 150-200 шагов к нашей оборонительной линии, местами обратившейся в развалины, не решались на штурм Севастополя, то, как командование нашей армией могло рассчитывать на какую-либо вероятность успеха, предпринимая наступление, конечной целью которого была атака несравненно более сильнейших укреплений Сапун-горы? Подобное предприятие было не обосновано, тщательно не просчитано.

В результате, при попытке осуществить мероприятия, предусмотренные диспозицией на сражение, часть войск запоздала с выходом на исходные рубежи; вовремя не были установлены мостки для пехоты и артиллерии, а когда они, наконец, появились, то оказалось, что они малопригодны; выбранные для артиллерии позиции не обеспечили ей действенного огня; резервы не подошли к назначенному сроку в назначенные места; войска вводились в бой полками, а не бригадами и дивизиями, как то требовали условия боя.

Но даже при всех этих просчетах и ошибках, ситуацию до определенного момента еще можно было взять под контроль и добиться реального успеха – захватить Гасфортову высоту, а затем, поочередно все три Федюхиных возвышенности, для этого во главе армии не нужен был Суворов или Румянцев, с этой задачей вполне справился тот же Дибич ,  но эта задача оказалась не по силам князю Горчакову, не справился бы с ней и Паскевич.

С большой долей уверенности можно утверждать, что с этой задачей справился бы и генерал Павел Липранди, руководи бы он всей армейской группировкой. Повторяю, речь не идет о штурме укреплений Сапун-горы, как было предусмотрено диспозицией, а только о решительном броске на позиции Гасфорта, с последующим штурмом Федюхиных высот. Будь судьба более милостива к Павлу Липранди и стал бы он национальным героем России, подобно генералу Хрулеву… В Императорском указе по результатам сражения на реке Черной, командиру 6-го армейского корпуса, генерал-лейтенанту Павлу Липранди была пожалована золотая сабля, украшенная бриллиантами, с надписью «За храбрость».

После сражения на реке «Черной», войска 6-го пехотного корпуса возвратились на свои позиции на Мекензиевых высотах. Еще в июне месяце на высоком холме южного склона Мекензиевых гор, был оборудован обсервационный пункт. Для его обслуживания был поставлен большой морской астрономический телескоп, на вращающемся штативе, при котором было установлено постоянное дежурство из матросов-сигнальщиков, под руководством опытного морского офицера.

Положение этого наблюдательного пункта обеспечивало обзор ближних и дальних позиций неприятеля. Просматривались не только траншеи и укрепления союзников, но и их бивуаки и тылы. Так как телескоп этот находился в полуверсте от бивака корпусного штаба, то Павел Петрович, вставая в 6 часов утра, первым делом отправлялся на обсервационный пункт и внимательно рассматривал, что делается у союзников, и если замечалось что-нибудь особенное, немедленно посылал донесение в главную квартиру.

Так было и 27-го августа. В шесть часов Павел Петрович пошел на холм, присмотрелся в телескоп и увидел, что союзники в дальних траншеях и на ближайших биваках стали в ружье и двинулись в сторону ближайших к Севастополю траншей. Павел Петрович немедленно направил своего личного адъютанта в главную квартиру с сообщением о том, что союзники готовятся к штурму. Когда адъютант Павла Петровича прискакал к палатке начальника штаба армии, генерала Коцебу, то последний еще спал и только через час принял посланца. Когда, наконец, по истечении часа ожидания, адъютанта – штабс-ротмистра Талызина, допустили к начальнику штаба  и он выслушал доклад о всем виденном командиром корпуса, то Коцебу сказал: «что это Павлу Петровичу мерещатся всякие кошмары».

А в этот самый момент, уже не отводя глаз от телескопа, Павел Петрович, наблюдал, что и все остальные войска союзников тоже стали в ружье и направились вслед за первой волной. Тогда он послал второе донесение со штабс-капитаном гвардейского генерального штаба А. Веймарном. В ответ на обстоятельный доклад Веймарна, а было это уже около 9 часов утра, генерал Коцебу ответил: «с чем вас и поздравляю», повернулся и ушел.

Как общеизвестно, 27-го августа, в полдень, последовал решительный штурм союзников, и уже в 12 часов 20 минут над башней Малахова кургана развевался французский флаг. Можно только поражаться тому, что таким генералам как Коцебу было доверено руководство штабом армии, воюющей с таким серьезным противником как экспедиционные корпуса европейских союзников.

В последний день обороны Южной стороны Севастополя очень большие потери понесли полки 12-й дивизии  – той дивизии, которой Павел Петрович Липранди непрерывно командовал с самого начала Крымской кампании вплоть до июня 1855 года. Принявший у Павла Петровича дивизию, генерал-майор Мартинау, был достойным преемником: проявил личную отвагу в Чернореченском сражении,  направленный князем Горчаковым для отбития у французов, оставленный нами Малахов курган, в бою потерял руку… Как известно  после падения Малахова кургана  главнокомандующим, князем Горчаковым было принято решение об оставлении южной части Севастополя.

На позициях Мекензиевых высот 6-й корпус простоял до 22-го ноября 1855 года, после чего, в кадровом составе был двинут к Николаеву. Достигнув места назначения, дивизии корпуса пополнили свой личный состав до штатов военного времени и вместе с вместе с другими частями и Пензенским ополчением, вошли в состав вновь образованного отдельного отряда, призванного охранять и в случае необходимости оборонять район Бугского и Днепровского лиманов. Начальником этого отряда был назначен генерал Липранди. Этому району придавалось исключительное значение, так как наступление союзников в направлении к Николаеву считалось весьма вероятным. Находясь на новых позициях, дивизии и приданные корпусу войска были успешно представлены молодому Императору во время его посещения Николаева.

33

Служба в мирное время

По получении официального сообщения о заключенном мире, 26-го марта 1856 года, отряд генерала Липранди был расформирован и 6-й пехотный корпус отправлен в центральную Россию. Дивизии корпуса были размещены, соответственно, в Тамбовской, Пензенской и Саратовской губерниях. Для корпусного штаба был назначен город Тамбов. Не думаю, что читателю будет интересно знакомиться с бытом военных гарнизонов, расквартированных в провинциальных городках российской глубинки. Сначала Чехов в своих «Сестрах», затем Куприн – в «Поединке» настолько мастерски  и широко осветили эту страницу из провинциальной русской жизни второй половины XIX века, что, с моей стороны было бы просто кощунством посягать на эту «деликатную» с точки зрения военного профессионала тему.

Как известно, Чехову – общепризнанному мастеру художественного слова и образа, как человеку сугубо гражданскому, описание военного, провинциального быта, что называется «сошло с рук», но уж Куприну – бывшему поручику, кандидату на поступление в академию Генерального штаба, эдакое «глумление» над офицерским бытом, что было усмотрено современниками- офицерами, читателями его «Поединка», стоила открытой травле в печати и даже официальными вызовами на дуэль…

В этой связи, я познакомлю вас только с небольшим, но весьма красноречивым эпизодом из жизни боевого, заслуженного генерала, героя войны, соприкоснувшегося с обязанностями старшего воинского начальника целого края в Российской глубинке в 60-х годах XIX века.

В те далекие годы статские и военные начальники губерний и краев развлекались как могли, в том числе распределяли и оспаривали свои, в общем-то, четко прописанные постановлениями и Указами, полномочия. В обязанности командиров корпусов кроме многих прочих, более приятных, и не менее серьезных функций, входила обязанность по надзору за тюрьмами гражданского ведомства. Павел Петрович как человек деятельный и пунктуальный, к этой обязанности подошел не формально, а в соответствии с инструкцией. При осмотре тамбовской тюрьмы, в одной камере Павлу Петровичу принесли жалобу заключенные в ней старик и старуха Вульф.

Оба они являлись австрийскими подданными, занимались мелкой коммерцией. Старики были арестованы и заключены в тюрьму  за неизвестные им преступления; галантерейный товар, составляющий их собственность, был конфискован полицией. Павел Петрович пытался разобраться по данному вопросу с Тамбовским генерал-губернатором Карлом Данзасом. Факт произвола властей был слишком очевиден, но даже, когда после длительного разбирательства стариков выпустили из тюрьмы, то конфискованное имущество им не вернули и всячески препятствовали их отъезду на родину, в Австрию.

Тогда, Павел Петрович воспользовался приездом в Тамбов  на ревизию генерал-адъютанта Михаила Николаевича Муравьева; позвал Вульфов, лично представил их Муравьеву и рассказал ему суть проблемы. После такой аудиенции  Муравьев вызвал к себе губернатора Данзаса, поговорил с ним наедине. На другой же день Вульфы получили весь свой галантерейный товар и паспорта. Но едва Муравьев покинул Тамбов, как Данзас помчался в Петербург и нажаловался на Павла Петровича как на генерала, вмешивающегося в вопросы гражданского управления губернией.

Результатом этой интриги был Высочайший приказ, по которому командир 6-го пехотного корпуса назначался командиром 2-го пехотного корпуса, а командир 2-го, соответственно, командиром 6-го. Павел Петрович, неоднократно раненый в боях, имея 2-й разряд по категории ранений, увечий и контузий, с полным на то основанием, подал прошение на бессрочный отпуск. В результате прошения, поданного на Высочайшее имя, командир 2-го корпуса остался на прежней должности, на должность командира 6-го корпуса был назначен генерал Стахович, а Павел Петрович, получив «бессрочный отпуск», отправился в Москву поправлять надорванное службой и войнами здоровье.

Павел Петрович поселился в Москве, впервые за долгие годы, наслаждался заслуженным отдыхом, много времени проводил в обществе генералов А. Ермолова, Вельтмана и Петра Горчакова. В 1858 году скончалась тетка покойной жены Павла Петровича, Елизавета Федоровна Талызина  и завещала ему село Ефимьево, в 17 верстах от Нижнего Новгорода. Для вступления в наследство  Павел Петрович отправился в Нижегородскую губернию, где распорядился судьбой 300 крепостных крестьян, не только отпустив их на волю, но и уступив им безвозмездно их усадьбы. Насколько я в курсе решения крестьянского вопроса, случай этот был в своем роде уникальный. Дух «вольтерьянства» продолжал жить и развиваться в душе тайного декабриста.

Кстати, именно в этот период, в 1858 году, произошла встреча Павла Петровича с Владимиром Федосеевичем Раевским. Да, да, с тем самым бывшим майором Раевским, что был арестован в Кишиневе в 1822 году, в судьбе которого, по мере своих возможностей, Павел Петрович принял тогда участие… Теперь, будучи проездом в Москве, после шестилетнего заключения в крепости и 30 лет сибирской ссылки, Раевский решил посетить старинных своих товарищей.

Об этом периоде Владимир Федосеевич оставил воспоминания, а мы, благодаря им, имеем возможность уточнить кое-какие детали из биографии Павла Петровича Липранди. То, что в 1822 году, числясь майорами 32-го егерского полка, Владимир Раевский  и Павел Липранди входили в ближайшее окружение генерала Михаила Орлова, и что буквально накануне ареста последнего, Павел Липранди был назначен адъютантом генерала Сабанеева; что, командуя полком, он отличился при взятии Варшавы, взойдя во главе полка на вал со знаменем в руках – это нам уже было известно, а вот то, что Император Николай Павлович предложил Павлу Петровичу в награду за подвиг на стенах Варшавы генеральские эполеты  или флигель-адъютантское звание  и он выбрал второе, продолжив командование полками, об этом послужные списки, естественно, умалчивают… Что, командуя Семеновским гвардейским полком, Павел Петрович поднял вопрос перед Великим князем Михаилом Павловичем о традиционном воровстве экономических денег в полках, указав на предшественника своего, который положил в карман 40 000 рублей; и это обличение повело к открытию многих важных злоупотреблений. Вот почему многие не любили его…

Между высшими властями и при дворе он имел хитрых врагов. Мы уже говорили о случае, когда полковой казначей Семеновского полка, накануне финансовой ревизии, проводившейся Великим князем Александром Николаевичем, ловко изъял из полкового сейфа 30 тысяч рублей серебром, положив вместо денежных пачек, «куклы» с нарезанной папиросной бумагой.

Можно с большой долей уверенности утверждать, что штабс-капитан гвардии, исполнявший обязанности казначея в элитном гвардейском полку, никогда бы не решился на подобную аферу, не имея авторитетных советчиков и не менее авторитетных гарантов, затевавших многоходовую операцию, имевшую целью не только разорить не в меру инициативного командира полка, но и всячески способствовать его уходу из гвардии. Организаторы этой провокации против Павла Липранди просчитали практически все возможные варианты, но не учли возможную степень участия в судьбе Павла Петровича Императора Николая Павловича. Именно об этом этапе службы Павла Липранди вспоминал с такой нескрываемой неприязнью светлейший князь Меншиков…

На момент встречи Раевского с Павлом Петровичем, летом 1858 года, обе дочери генерала уже были замужем, жили своими домами, а сын учился в академии Генерального Штаба.

Приехав из Москвы в Петербург, Владимир Раевский среди своих старых знакомых посетил и действительного статского советника Ивана Петровича Липранди, о котором  с 20-х годов, сохранил самые добрые воспоминания. Иван Петрович Липранди во время приезда Раевского продолжал служить по линии Министерства Внутренних дел и жил на даче на Черной речке.

Несмотря на манифест Императора, позволивший бывшим декабристам вернуться из ссылки, отношение к ним в правительственных кругах и в обществе по-прежнему было настороженное. Так, появление В.Ф. Раевского в Петербурге вызвало оживленную переписку полицейских властей. Полученное разрешение на временное проживание в Петербурге сопровождалось секретным предписанием установить за бывшим «политическим преступником» негласное наблюдение (см. В.Ф. Раевский. Материалы…, т. 2, с. 497-498). Несмотря на нынешнее свое служебное положение и радикально изменившиеся взгляды на так называемые «демократические проблемы» в обществе, старый дуэлянт с радостью встретил своего бывшего сослуживца.

Мы расстались с Иваном Петровичем Липранди в 1832 году, когда он вышел в отставку с присвоением звания генерал-майора. Тогда же он женился на дочери бессарабского дворянина греческого происхождения Зинаиде Николавне Самуркаш. В 1834 году у них родился сын Павел, в 1837 году – сын Александр (по другим источникам, дочь Александра), в 1845 году – сын Анатолий.

Мы уже вели речь о том, что в период пребывания в Бессарабии, Иван Липранди знакомил А.С. Пушкина с молдавскими народными сюжетами, на основе которых потом родились «Кирджали» или не дошедшие до нас «Дука…», «Дафна» и «Дабижа». По просьбе Пушкина  Иван Петрович прочитал эти произведения и, наблюдая несколько халатное отношение автора к автографам своих творений, снял с них копии.

Вероятно, именно эти копии держал в своих руках в 1866 редактор «Русского архива» П.И. Бартенев, но дальнейшая судьба их неизвестна. Весьма настораживает и тот факт, что в 1837 году, т.е. сразу после смерти Пушкина,  Михаил Станиславович Чайковский, с деятельностью которого мы  поближе познакомимся  при описании военной кампании  1854 года на Дунае,  опубликовал свою(?) повесть «Кирджали» в Париже… Совсем не лишне было бы, тщательно исследовать биографии Ивана Липранди и Михаила Чайковского, не исключено, что где-то и в чем-то они пересекались… В 1839 году Иван Липранди последний раз посетил семью родителей А.С. Пушкина. Свидание это оставило у него невеселые воспоминания…

В 1840 году по протекции бывшего своего начальника генерала Киселева Иван Петрович поступает на службу в Министерство Внутренних Дел чиновником для особых поручений. Своевременно сделанная «антидекабристская прививка»  решительно, надежно и, надо полагать, осознанно  привела Ивана Петровича в лагерь государственно-охранительных сил. В 1841 министром внутренних дел назначается генерал Лев Перовский, и в том же году Иван Петрович становится «действительным статским советником». Кроме повседневных, текущих дел, Ивану Петровичу поручается одна из самых сложных и запутанных тем, дела раскольников и скопцов. Именно в этот период, он составляет аналитическую записку: «Краткое обозрение русских расколов, ересей и сект».

В 1848 году в Западной Европе происходят революционные события, которые в известной степени коснулись и России. Во все времена, параллельно существующие  государственно-охранительные структуры, зачастую, конкурировали друг с другом; исключение не составили МВД и Третье Отделение времен Императора Николая Павловича. С 1844 года  на должность начальника Третьего Отделения и шефа корпуса жандармов, вместо умершего графа Бенкендорфа, назначается граф Алексей Орлов: заместителем его остается генерал Дубельт. Оба генерала действительньному  статскому  советнику (в дальнейшем - ДСС- Б.Н.) Ивану Липранди, хорошо знакомы еще по службе в Париже… но в нынешней обстановке –  Иван Липранди, подчиненный графа Перовского.

Императору Николаю Павловичу доложили о 27-летнем переводчике Министерства иностранных дел Михаиле Буташевиче-Петрашевском, эксцентричном вольнодумце, собирающем по пятницам у себя дома таких же, как и он, болтунов, среди которых имеются и молодые офицеры… По всем признакам, это дело должно было «разрабатываться» ведомством графа Алексея Орлова, но Император, по каким-то своим соображениям поручил его графу Перовскому, а тот Ивану Липранди.

Не составляло большого труда узнать, о чем идут разговоры у Петрашевского: социализм-коммунизм, свобода-равенство, Прудон-Фурье…

Но в задачи Ивана Липранди не входил сравнительный анализ социалистических теорий – противозаконность их установлена условиями игры. Еще менее склонен он был недооценивать болтовню. Он достаточно повидал людей, которым такая «убойная болтовня» вкладывала в руки оружие и выводила их на баррикады Парижа, и на Сенатскую площадь. За годы работы в МВД у Ивана Петровича собралась целая картотека на тех, кто поначалу казался вздорным шалопаем, а потом совершал самые злодейские поступки. Липранди усматривает в Петрашевском настоящего врага, угрозу государству и существующему строю – таков его личный, жизненный опыт. Проведя тщательное расследование, Иван Петрович представляет своему руководству обширнейший доклад.

Далее процесс идет, совершенно по современному сценарию, «дело петрашевцев» забирают у МВД и передают жандармам графа Орлова и Дубельта. И, далее, совершенно в духе современных, «демократических» процессов, вместо разветвленного антиправительственного и антигосударственного заговора, «группка безнравственных, испорченных молодых людей». Вместо стратегической программы контрпропаганды, предложенной Иваном Липранди, показательная жестокость расправы и столь же показательная монаршая милость. Слишком качественно (?) выполнивший ответственное поручение Иван Липранди становится самым «коренным жандармом» – человеком, с которым никто не желает иметь дело.

Можно, конечно, посочувствовать Ивану Петровичу Липранди, может быть, его действительно «подставили» неблагодарные коллеги? А быть может, это он нарушил установленные правила игры? Если уж ты такой проницательный разведчик, то мог бы своевременно вычислить сыновей и племянников высокородных родителей в толпе потенциальных государственных преступников… Нельзя же так неуважительно относиться и к нам, читателям его «мемуаров», не беря в расчет, наши сомнения, или, более того, возможные попытки ознакомления с документами той, теперь уже подзабытой эпохи…

О «качественном» выполнении задания по делу Петрашевского, на месте Ивана Петровича Липранди не стоило бы так настойчиво утверждать, и уж тем более жаловаться на неблагодарность властей. Выясняется, что в ходе расследования «дела» Петрашевского, среди семи «фигурантов», причастных к приобретению печатного станка, всплывут: Николай Мордвинов и один из братьев Милютиных. Остается уточнить, что Николай Мордвинов – сын сенатора А.Н. Мордвинова, бывшего руководителя тайной полиции. Именно его в 1839 году генерал Дубельт сменил на посту управляющего Третьим Отделением. Второй «нестандартный» фигурант – Владимир Милютин, родной брат будущего Военного министра Империи.

Но министром братец станет еще не скоро, важнее то, что братья Милютины приходились племянниками нашему старинному знакомому, генералу, а в конкретный момент, министру Государственных Имуществ Павлу Дмитриевичу Киселеву. И то, что Павел Киселев давнишний «благодетель» Ивана Липранди – тоже факт немаловажный. Нет сомнения, что сенатор Мордвинов и министр Киселев сделали все возможное, чтобы вывести из-под удара сына и племянника. Скорее всего, состоялся соответствующий разговор с Дубельтом, после которого,  Иван Липранди и подполковник Бренчанинов  «навестят» опечатанную полицией квартиру Спешневых, и вынесут не только печатный станок, но и все, что могло служить уликами против злонамеренных молодых людей.

По прошествии десятков лет, Достоевский скажет: «Целый заговор пропал». Он и не подозревал, что к «заговору» в части касающейся, могли быть причастны такие колоритные фигуры как Дубельт, Липранди… Так что не стоило уж так горевать нашему уважаемому Ивану Петровичу Липранди, что из злонамеренных преступников сообщники Петрашевского «вдруг»(?) превратились в «легкомысленных» молодых людей. «Оно, – говорит Липранди о деле петрашевцев, – положило предел всей моей службе и было причиной совершенного разорения».

В своих мемуарах Иван Петрович пытается нас убедить в том, что родственники и сослуживцы осужденных петрашевцев всячески старались ему досадить и положить конец его в высшей степени полезной для отечества деятельности. Понятное дело,- всем родственникам подследственных и осужденных угодить физически невозможно… Что же касается «совершенного разорения», то как можно разорить крупного государственного чиновника, если только не оторвать его от традиционной «кормушки».

Со слов самого Ивана Петровича, в это время «доброжелатели» пускают по министерским коридорам слухи о неких «упущениях по службе»  и, что самое неприятное, о взятках с раскольников. Быть может, «доброжелатели» были в чем-то и правы? Герцен, из-за границы, дирижирующий общественным мнением, отрабатывая очередные вонючие тридцать сребреников, регулярно подбрасываемые агентами Ротшильда, называет Ивана Петровича Липранди не иначе как «трюфельной ищейкой» и «поэтом шпионов». Герцена же в России не читал только самый ленивый. Ну, вот вам и европейское признание, разве этого мало?

Продолжая заниматься проблемами раскольников, Иван Петрович, пытается удержаться на уровне современных требований к МВД. В 1852 году министр граф Перовский подает в отставку, комиссию по «расколу» прикрывают. Иван Липранди остается без дела, а потом и без места. Два года спустя, выведенный за штат, он добивается переименования в «генерал-майоры» и хлопочет об откомандировании в Крым, в действующую армию. Не пустили. Летом 1856 года появились слухи, что готовится покушение на молодого государя Александра Николаевича – в Москве, во время коронации. Ивану Петровичу поручается расследование, в ходе которого следов преступного деяния не было обнаружено. Это было последнее «особое поручение» генерала Ивана Липранди.

В 1861 году Иван Липранди вышел в отставку по своей военной выслуге, с последним военным званием  «генерал-майор». В последующие двадцать лет  генерал Иван Липранди станет действительным членом Общества истории и древностей при Московском университете, напишет десятки исследований по материалам шести победоносных кампаний, активным участником которых он являлся, а мы, на данном временном рубеже «1860» условно замкнем цепь времен и событий, связывающих двух братьев-генералов, Ивана и Павла Липранди, каждый из которых по-своему понимал свой путь служения Отечеству и продвигался по этому пути в силу своего разумения и способностей…

34

А у нас опять валы мятежной Варшавы

В 1859 году, по случаю совместного с Государем Императором Александром Николаевичем назначения 25 лет назад флигель-адъютантами к покойному императору Николаю Павловичу, Павел Петрович получил большой фотографический портрет Императора Александра Николаевича, с собственноручной надписью Государя: «старому товарищу моему Павлу Петровичу Липранди». Такой подарок дорогого стоил, но, зная характер молодого Государя, он ко многому и обязывал.

В том же 1859 году, когда Павел Петрович представлялся Государю с верноподданнической признательностью, Государь обратился к нему с милостивыми словами: «Ты мне особенно теперь нужен и я надеюсь, что ты не откажешься немедленно принять 2-й пехотный корпус». Павел Петрович отвечал, что в настоящее время немного поправился, отдохнул и счастлив, что может быть опять полезен. Уже 8 сентября 1859 года состоялся приказ о его назначении командиром 2-го пехотного корпуса.

У читателя может возникнуть вполне естественный вопрос, свет клином что-ли сошелся на этом 2-м пехотном корпусе, ведь три года назад вопрос был уже решен. Или в России, быть может, достойных, заслуженных генералов не осталось? Хотя вполне можно понять молодого Императора Александра Николаевича, сознательно делающего опору на тех администраторов и военачальников, которым доверял при жизни его покойный родитель.

Именно в этой связи  и был остро востребован на службе Павел Петрович Липранди. В составе российской армии в те времена было 6 армейских корпусов, плюс, войска гвардии, отдельные корпуса в Сибири, на Кавказе и в Финляндии. Но командовать 2-м корпусом, размещенным в западных губерниях России, Император мог доверить не каждому генералу… С момента окончания Крымской войны второй пехотный корпус входил в состав 1-й армии, со штабом в Варшаве.

В свое время мудрая и практичная Императрица Екатерина Великая  долго противилась участию России в разделе «наследства Речи Посполитой» между ведущими европейскими монархиями. Она, должно быть, уже тогда представляла себе возможные последствия от обладания таким «наследством». Это притом, что по первому разделу Польши к России отошли только исконно русские земли, захваченные у нее в смутные времена. Кстати, одно из последствий того, навязанного России «наследства», продолжает не только напоминать, но и душить Россию до сих пор.

Кроме того, что само по себе «Царство Польское» было «головной болью» для России на все 125 лет обладания этим наследством; присоединение к российским территориям восточной части Польши открыло шлюз, через который в Россию хлынул поток европейского еврейства, который, несмотря на известные меры противодействия, своими специфическими качествами как метастазы раковой опухоли, со временем поразил Российскую империю, приведя ее к кануну 1917 года, и с переменным успехом, по сей день, продолжает на российской почве свой коварный, разрушительный «гешефт». Остается только теперь уточнить, какая связь между тревогами Императора России, польским наследством, еврейской проблемой  и фактом назначения генерал-лейтенанта Павла Липранди на должность командира 2-го пехотного корпуса.

Причины польского кризиса 60-х годов XIX века зрели не только внутри Царства Польского, и не являлись они только «семейными проблемами» России, как в этом пытался нас убедить А. Пушкин в 1831 году… Они косвенно были связаны с особенностями  развития политических и экономических процессов как внутри России, так и вне ее после окончания Крымской войны 1853-1856 годов.

Слишком горько и печально то, что ситуация в России тех лет до боли напоминает процесс экономических реформ современной России последних 15- лет. Разве только роль Польши теперь исполняла Прибалтика, Украина и, особенно, Чечня… Суть же горечи в том, что  наше руководство, бросившись с головой в омут реформ, совершает примерно те же самые трагические ошибки, через которые проходила Россия второй половины XIX века. В этой связи, я возьму на себя смелость и несколько остановлюсь на сути этих, с позволения сказать, экономических преобразований.

Несмотря на тяжелый финансовый кризис, вызванный Крымской войной, экономика России продолжала быстро развиваться. Имея серьезный экономический потенциал, правящие круги Российской империи, даже после финансовых и политических потрясений, продолжали отстаивать свои позиции, несмотря на бешеный натиск европейского финансового капитала.

Однако то обстоятельство, что подавляющее большинство высокопоставленных представителей российской элиты держали свои капиталы в европейских банках, т.е. в распоряжении европейских банкиров, делали немыслимым процесс серьезной борьбы с европейским финансовым капиталом. Поэтому, вполне естественно, что правящая верхушка России пошла на значительные уступки евробанкирам. В советской историографии период этих «уступок» назван «буржуазными реформами». Первыми из этих широко рекламируемых реформ были отмена крепостного права и введение судопроизводства по европейскому образцу.

Экономическая основа реформирования базировалась на создании в России системы частных банков, что давало евробанкирам широкие возможности всеобъемлющего контроля над всеми финансовыми операциями в стране  и,  как результат – дополнительные колоссальные источники обогащения. Поэтому, правильнее было бы сказать, что экономические реформы 60-70-х годов XIX века в России проводились не столько в интересах русской промышленности, сколько в интересах европейского банковского капитала.

Подготовка к созданию системы частных банков в России началась в 1859 году, когда возглавлявший группу российских либеральных экономистов М. Рейтерн, по сути, являвшийся ставленником таких ведущих агентов евробанкиров внутри России, как морской министр великий князь Константин Николаевич и бывший министр иностранных дел граф Нессельроде, начал готовить закон о реформе всей банковской системы. Сразу после занятия поста министра финансов, Рейтерн, впервые в истории России добился у императора возможности ежегодно обнародовать государственный бюджет. Этого давно, но до тех пор безуспешно, добивались европейские банки, настойчиво требовавшие «прозрачности» государственных бюджетов.

Одновременно с уже организованным финансовым прессингом на Россию  в 1861 году банкирский дом Ротшильда предпринимает и силовое воздействие. В качестве региона, способного существенно дестабилизировать в целом обстановку в Российской империи, беспроигрышно было выбрано Царство Польское. Здесь под влиянием либеральных реформ, проводимых правительством, буйным цветом расцвело национальное самосознание, тут же вылившиеся в национально-освободительное движение, завершившиеся массовым восстанием.

Но в отличие от крайне нерешительных действий нынешнего российского руководства по решению «чеченской» проблемы, правительство Александра II проявило политическую волю, нашло нужные силы и средства для подавления восстания в Польше. В ходе ожесточенных боев и столкновений, длившихся около года, бросив в бой гвардию, русское командование к апрелю 1864 года подавило последние очаги сопротивления в Привисленском крае. Я в своем описании событий не шел далее лета 1862 года, но даже и этот этап польской смуты дает некоторое представление о сути процесса.

Решительное подавление польского восстания и то обстоятельство, что крах Петербургской биржи не вызвал общего финансового кризиса России, на что явно рассчитывали господа Ротшильды, заставили поборников либерализации России на некоторое время уменьшить прессинг на правительство, не отказываясь, в прочем, от конечной своей цели, создания «независимого»(?) Центрального банка.

Основной же причиной временного ослабления давления на Россию со стороны Ротшильдов было перенесение усилий на свержение режима «империи» Наполеона III, который к тому времени вообразил себе, что он способен противостоять все тому же Ротшильду, забыв о том, на чьи деньги и с какими обязательствами он «взошел» на трон… Последовавшая вскоре Парижская коммуна и разгром Франции Пруссией резко освежили память незадачливого монарха, только выводы сделать он уже не успел…

Что же касается еврейской компоненты в рассматриваемой нами очередной польской смуте, то ее влияние настолько очевидно, что не требует особых доказательств.

Посудите сами: в царстве Польском, по инициативе местного управления, указом от 24 мая 1862 года были отменены главные ограничения гражданской правоспособности евреев. Этим законом им было дозволено покупать или приобретать иным способом в собственность недвижимые земские имения и во всех городах царства дома и всякие другие недвижимости. Это притом, что в Высочайшем повелении от 31 марта 1856 года соглашение существующих постановлений о евреях с общими видами слияния их с коренными жителями было поставлено в зависимость от нравственного состояния евреев.

Потому, естественно, возникает вопрос: какие же в ответственных министерствах находились новые данные об улучшении нравственности евреев, чтобы ввести в действие оговоренные нами законы, значительно расширившие их права? Нам кажется, что данных, опровергающих факты уклонения евреев от исполнения государственных законов не добавилось; примеров вредной эксплуатации евреями христианского населения в черте оседлости, ущерба, причиняемого евреями государственным доходам незаконной питейной торговлей и контрабандой было предостаточно.

Напротив, после усмирения Польского мятежа и учреждения в Северо-западных губерниях, вместо польской, русской администрации, правительство получило новые неопровержимые данные о косвенном участии евреев в мятеже посредством доставки повстанцам оружия, обмундирования, провианта, фуража и о страдании народа от еврейской эксплуатации. Несоответствие приведенных законов с нравственной испорченностью евреев объясняется ничем иным как духом всех реформ и его образованного русского общества шестидесятых годов, а также недостатком у правительства лиц, хорошо знавшим Талмуд – источник нравственности евреев.

Причины эти они видели не в их учении, характере и вредной для общества организации, а в несчастных обстоятельствах их многовековой, скитальческой жизни. Потому тогда установился взгляд на евреев как на народ загнанный, несчастный, который с изменением условий жизни, как и при уравнении в правах с коренным населением, общем образовании и расселении по всей России, непременно оставит дурные черты своего характера и деятельности.

«Такой взгляд правительства выразился в приведенном нами постановлении Еврейского комитета и еще яснее в отдельных мнениях его отдельных членов. Министр финансов Рейтерн высказал, что разные ограничительные меры почти не предоставляют евреям возможности существовать законными средствами, а министр внутренних дел граф Ланской – что по имеющимся в Министерстве Внутренних Дел сведениям, от ограничения прав евреев проживать вне черты оседлости более всего страдает класс ремесленников не только еврейских но и христианских».  (М. Песковский «Роковое недоразумение», издание 1891 года, стр. 382).

Русское же образованное общество в лице писателей  в периодической и ежедневной печати  высказывалось за уравнение евреев в правах с коренным населением во имя человечности, прогресса и проч. Даже такой высокообразованный, талантливый и чуткий к интересам России писатель как М.Н. Катков и тот, в шестидесятых годах, отдавая дань общим увлечениям, находил полезным расселение евреев по России и оспаривал их вредное нравственное влияние на христиан. (Новое Время 1887 год, № 4226.)

Исключением из этого согласного хора либеральных писателей был И.С. Аксаков. Отличаясь глубокой религиозностью, высокими нравственными качествами, талантом и знанием России, он в первой же статье, по поводу закона о допущении евреев на государственную службу, напечатанной в газете «День» 16 февраля 1862 года , доказал, что этот закон должен применяться с ограничениями, так как нельзя, например, предположить, чтобы обер-прокурор Святейшего Синода мог сделаться еврей, и прекрасно объяснил сущность еврейского вопроса. По его словам, у христиан вся область человеческой деятельности основана на учении Христа, которое евреи отвергают; каким же образом христиане могут дать евреям – гостям на своей земле, власть в управлении, к которой они так стремятся?

«Можно допустить евреев на разные должности, но не в те должности, где власти их подчиняется быт христиан, где они могут иметь влияние на администрацию и законодательство христианской страны». Еще не все зная о вредной еврейской системе эксплуатации христиан и крайне враждебной для них организации еврейских общин, И.С. Аксаков высказал желание, чтобы обеспечена была евреям полная свобода быта, самоуправления и прочее, и чтобы их допустили даже на жительство по всей России» (Сочинения И.С. Аксакова, т. 3, изд. 1886 г. стр. 687-694.).

Вы, должно быть, обратили внимание, что для иллюстрации Еврейской проблемы в связи с событиями в Польше, я использовал, исключительно, материалы современной проблеме прессы… От себя лишь добавлю, министр Рейтерн в интересах дома Ротшильда проводит реформу финансов в России; и тот-же сенатор Рейтерн усиленно лоббирует  корректуру статей законодательства  в пользу евреев, в Еврейском комитете…. Комментарии, как говорится, излишни…

…Хотя, комментарии будут. Эти комментарии в самом скором времени опять будут начертаны русскими штыками на валах Варшавы. А пока еще на древних площадях и в костелах Варшавы вызревала опасность основам существования тысячелетней России, и на ее защиту призывались самые надежные и самые достойные ее боевые генералы…

Проблемы, назревавшие в Польше, по своей значимости и по той опасности для государственных устоев России вполне были сопоставимы с проблемами недавно завершенной Крымской войны. Может быть, еще и поэтому в Варшаве собрались наши основные «севастопольские» фигуранты: князь Михаил Горчаков, генерал-адъютант Коцебу, генералы Липранди и Веселитский. Пройдет совсем немного времени и к ним примкнет генерал-лейтенант Хрулев… Теперь обо всем по порядку.

Штаб 2-го корпуса находился в городе Кременце Волынской губернии. По прибытии в Кременец, Павел Петрович поселился в том же самом доме, в котором жил, командуя 4-м пехотным корпусом до назначения генерала Данненберга в 1850 году. В 1860 году Павел Петрович был произведен в генералы от инфантерии.

В том же 1860 году, 2-й пехотный корпус был переведен в Царство Польское. В то время, в Польше было, в который уже раз, неспокойно. В высших варшавских сферах только и было разговоров на эту тему. Наместником в Польше в это время был постаревший и ослабевший во всех отношениях светлейший князь Михаил Горчаков.

Павел Петрович не менял свой стиль военачальника и администратора, открыто выражал свое мнение на текущие события. В конкретной ситуации его поражала пассивность и даже какая-то инфантильность властей в вопросах стабилизации обстановки и поддержания престижа власти. Что только стоило официальное запрещение военным властям реагировать на оскорбительные проявления со стороны местных националистов и экстремистов. И это притом, что оскорбления русской чести и прямые репрессии по отношению к военнослужащим и чиновникам местной администрации не прекращались. Все начальствующие лица края, с полным вниманием и с видимой любезностью относились к предложениям Павла Петровича по поддержанию законного порядка, но, зачастую, саботировали законные требования военной администрации.

Начало подготовки к восстанию приурочивают обыкновенно к 1859 году, так как война Франции с Австрией подали полякам будто бы надежду, что после Италии Наполеон III пожелает освободить и Польшу. По объективным признакам  начало подготовки к восстанию совпадает с основанием Сельскохозяйственного общества, возглавляемого графом Анджеем  Замойским с 1857 года. К тому же периоду относится и возвращение из Сибири по амнистии поляков, активных участников восстания 1830-1831 годов.

Как выяснилось впоследствии, в октябре 1861 года Ярославом Домбровским был основан Центральный национальный комитет. Польша 1861 года представляла собой подобие растревоженного муравейника. Бесконечные сборища, митинги, церковные процессии, какие-то встречи, какие-то похороны. Бешеную активность проявляли различные общества, союзы, комитеты. И на фоне всей этой зловещей суеты, просматривалась явная слабость и нерешительность властей. Амнистия 1856 года, позволившая вернуться в Варшаву старым, закоренелым повстанцам и просто смутьянам, вносила свою «свежею» струю во весь этот хаос.

Первой открытой манифестацией считают торжественные похороны вдовы генерала Совинского, свирепого одноногого вояки, отчаянно защищавшего Варшаву в 1831 году, и погибшего на ее валах… Сами похороны прошли спокойно, по после них польские студенты и городская босота отправились на соседнее православное кладбище, где осквернили захоронения русских воинов, павших при штурме мятежной Варшавы в 1831 году. Более значительными были манифестации, которыми были ознаменованы годовщина первого восстания – 17 ноября и особенно годовщина Гроховского сражения – 25 февраля.

В ходе инцидентов 25 и 27 февраля между агрессивно настроенными жителями Варшавы и военнослужащими гарнизона пролилась кровь, имелись человеческие жертвы. Под видом кампании их похорон, а затем и по сбору пожертвований на сооружение памятника этим жертвам, активизировалась деятельность различных деструктивных, антигосударственных группировок. На фоне сбора пожертвований, комитет Земледельческого союза вышел с требованием «немедленного разрешения Еврейского вопроса».

В этой связи  вспоминается известная русская поговорка: «кто о чем, а вшивый о бане». Вместо принятия решительных мер противодействия беспорядкам, наместник, князь Горчаков,  продолжил практику всевозможных уступок. По его приказу была создана Комиссия для расследования дела о выстрелах. В эту комиссию были включены: Варшавский комендант генерал-майор Мельников; председатель уголовного суда Вечорковский; юрисконсульт комиссии финансов Консеевич. Председателем комиссии был назначен командир 2-го корпуса генерал-от-инфантерии Липранди. Ко 2-му марта готовились торжественные похороны «жертв произвола воинских чинов». В мероприятиях по подготовке торжественных похорон приняли активнейшее участие еврейские общины Варшавы, католическое духовенство со своими приходами, различные цеховые и партийные группы.

На фоне этого брожения, громче всех звучали призывы лидера партии «красных» – Новаковского, собрать манифестацию и с ее помощью «завершить подвиг павших товарищей» взятием Цитадели или хотя бы Замка. Новаковский призывал к участию в манифестации весь город,  утверждая, что лучшего момента для этого нет, и не будет… По Варшаве усиленно распространялись слухи, что во время похорон вспыхнет революция, и что вся торжественная обстановка погребально обряда клонится единственно к тому, чтобы собрать побольше народа.

Князь Горчаков, не предпринимая решительных мер противодействия царящему хаосу, в то же время, до того серьезно отнесся ко всем этим угрозам, что вызвал к себе одного из офицеров штаба и вручил ему две шкатулки, для передачи коменданту Цитадели; причем сказал офицеру, что именно заключается в шкатулках. Начальник штаба, генерал Коцебу, тоже что-то передал тому же лицу. А генерал-губернатор Панютин еще прежде  послал на хранение в Цитадель  два больших сундука. Последнюю информацию можно было бы не принимать всерьез, если бы она не была сообщена Николаю Бергу тем самым офицером, который принял от князя эти шкатулки.

Кроме них еще около 20 человек высших чинов наместничества отправили на хранение в Цитадель разные вещи. Вся эта суета выглядела мрачно, печально и ущербно. По всем субъективным и объективным признакам, вышеупомянутая троица генералов не гнушалась принимать подношения от еврейских общин Варшавы, – это и явилась первопричиной их возмутительной инертности и медлительности в процессе наведения порядка в Варшаве…

Далеко не нищие были наши уважаемые генералы, забота их была в другом, содержимое шкатулок и сундуков могло представлять собой известный компромат  при нарастании мятежных событий…. Один из генералов в ближайшем окружении князя Горчакова, очевидно, взяток не брал, и тут-же был наречен Сатанинским врагом, о чем еще пойдет речь…Кто из генералов был удостоен евреями Варшавы таким почетным титулом? Хотелось бы надеяться, что это был Павел Липранди.

Дальнейший ход событий все больше  и больше напоминал сцены из театра абсурда. С раннего утра 2-го марта  Варшава облеклась в глубокий траур, наполнилась необычной тишиной и торжественностью, как будто бы дело шло о погребении нескольких королей, умерших разом. Из окон улиц, по которым должно было тянуться шествие, и с балконов некоторых домов, как например, Европейской гостиницы, свешено черное сукно с белой каймой по краям и с такими же крестами по середине.

Везде расставлены народные констебли с особенным знаком на шляпе и белой перевязью на руке. Российские полицейские исчезли со своих постов. Все военнослужащие Варшавского гарнизона, исполняя строжайшее предписание, не смели выглянуть на улицу. Лишь небольшие группа недисциплинированных солдат забрались на крыши Ратуши и Арсенала и приготовились смотреть на запретный спектакль. Народ показывал на них и смеялся.

Вместо войск, имитируя воинское сопровождение, впереди процессии ехало несколько человек любимой городом пожарной команды  с брандмейстером во главе. Потом ехал верхом же начальник полиции, генерал Паулуччи в полной парадной форме; иные говорили: снявши каску. Далее шли сироты и старцы Варшавского благотворительного общества,  воспитанники разных учебных заведений,  всевозможные цехи со своими знаменами, убранными в траурные ленты. Тут же были, как уверяют многие, знамена с гербами Литвы и Польши, затем – католическое духовенство. Тела убитых, несомые на руках почетнейшими гражданами Варшавы. Еврейское духовенство, в своем национальном платье  и, согласно требованию их обряда, с покрытыми головами. В конце процессии шли так называемые друцяжи в своих оборванных гунях и со своими широкими шляпами в руках. Словом, не было забыто ни одно сословие Варшавы.

Комитет Земледельческого Общества, основной источник провокаций и крамолы, рисовался у всех на виду: подле гробов. О графе Андрее Замойском, главе комитета, говорили, что он шел под руку с крестьянином. Современный литографический листок, изображающий похороны, представляет Замойского рядом с крестьянином, у которого была подвязана рука: знак того, что он один из участников свалки 25 или 27 февраля. Многие дамы просили позволения возложить на свои хрупкие плечи  хотя один гроб, но им поручили нести большой терновый венок, «символ торжества и невинности», как пояснила потом одна из газет. Вся масса участвовавших в похоронах простиралась, по газетам, до ста тысяч человек. Иные называли до ста шестидесяти.

Гробы были опущены в могилу один подле другого, и над каждым возведена особая насыпь. Все эти насыпи тотчас покрылись цветами и венками, а потом обозначены крестиками. В таком виде эти насыпи оставались до 1866 года. Ксендзы на кладбище произносили патриотические речи, совсем не свойственные их сану, а студенты раздавали присутствующим фотографии убитых, части терновых венков, лежавших на гробах, и по пяти клочков полотна, омоченного в невинной крови.

Казалось бы  теперь, с погребением убитых, должны бы погаснуть все страсти  и наступить прежняя, обыкновенная жизнь Варшавы, но по задумке организаторов акции похорон – это было только начало…

Для того чтобы Вы, уважаемые читатели, не расценили вышеприведенное описание похоронной процессии, как некий тест на испытание вашего терпения, мне придется дать кое-какие пояснения. Использование процесса похорон как политической акции  с целью нагнетания  страстей, возможно, использовалось и ранее, но именно описываемое мной событие в Варшаве, 2 марта 1861 года, в некотором роде было, прости меня Господи, образцово-показательным  и неоднократно повторялось потом в ходе грядущих «классовых боев». Этот хорошо срежисированный спектакль до боли напоминает процесс похорон жертв «Кровавого воскресенья», невинных(?) жертв «царского произвола» в Севастополе, в ноябре 1905 года,  жертв «Ленского расстрела» и пр.

Несмотря на временной разрыв этих событий в 45 лет, источники финансирования и режиссура процесса абсолютно идентичны, что, при желании,  легко можно проследить… Станем ли мы при этом жалеть, что «отстали» в своем развитии от европейской Варшавы на полстолетия? А может, стоит пожалеть, что тогда в Варшаве до конца не проявили железную волю, и уже тем не увеличили разрыв отставания в «революционном процессе» хотя бы на сотню лет?

Ближайшее окружение наместника в лице генерала Липранди и генерала Мельникова советовало не медлить с введением военного положения, сопроводительный текст к которому был уже отработан и отредактирован (любопытные могут ознакомиться с его русским переводом в «Библиотеке для чтения» 1864 года, января, стр. 27). В соответствии с этим положением предусматривалось закрыть Купеческий (читай, еврейский – Б.Н.) клуб, распустить депутатов Делегации, направить в город патрули и разъезды, ввести комендантский час. К сожалению, князь Горчаков воспротивился введению военного положения. И, как естественное следствие процесса, уже на очередном заседании Делегации был включен в повестку дня «Еврейский вопрос».

В журнале «Русский архив» за 1870 и 1871 годы были опубликованы Записки Н.В. Берга «О последнем польском заговоре». Как указывается в предисловии, материалы эти печатались с разрешения «Его сиятельства г. Наместника Царства Польского» и что особенно важно для нас - при жизни и здравии подавляющего большинства участников описываемого процесса, что вселяет робкую надежду на объективность описания… Из этого подробнейшего и от этого еще более скучного описания событий в Варшаве, охваченной смутой 1861 года, я приведу только отдельные, на мой взгляд любопытные, моменты.

В числе вопросов, требовавших немедленного разрешения, стоял, прежде всего, вопрос еврейский. «Мы видели выше, что еще в 1859 году была почувствована Польским обществом Варшавы необходимость сблизиться с Евреями. Тогда Евреи еще могли оставаться для Поляков «народом в народе» и даже, пожалуй, ласкаться к правительству и считать свои Еврейские вопросы чем-то другим от интересов края. Теперь настали иные минуты.

Особенно нельзя было шутить с евреями, которых в одной только Варшаве, на 200 тысяч населения, почти половина и которые поставили христианскую половину (во всех городах Польши) в такую от себя зависимость, что когда они запирают в субботний шабаш свои лавки, христианам это весьма чувствительно. Теперь необходимо было знать, куда тянет Еврей и его капиталы? Симпатизирует он или нет Польскому движению? Словом: як бида, то до Жида – как говорит пословица.

Никто, конечно, не сомневается, что Польский Еврей, особенно образованный, в душе Поляк, а не Русский, что он не променяет Польши ни на какую страну в мире, что он, также как и Поляк, считает Москаля варваром и притеснителем. Но, тем не менее, было что-то также, разъединявшее тех и других,  лежал между постоянно между теми и другими какой-то непереступаемый порог.

Еврей-Поляк все-таки назывался у Поляков проклятым именем Жида и никогда не играл, между настоящими Поляками, роли Поляка, как бывают Поляки вообще, русое Славянское племя, с русым молодецким усом, которого Жиду не отрастить, как он не бейся. Мало того, что Жиды с Жидовскими фамилиями не шли в гармонию с Поляками: народ помнил даже фамилии Жидов, перешедших в католичество еще при Якуб-Франке (молдавский Еврей Яков Лейбович, прозванием Франк  склонил, во второй половине XVIII столетия  многих из своего племени перейти наружно в христианскую веру  для приобретения общих всем христианам привилегий.

Эти перешедшие приняли в Польше и фамилии Поляков. Подробности о жизни и действиях Франка можно узнать в брошюре Скимборовича, изданной в Варшаве в 1866 году) – фамилии по звуку совершенно Польские. Всякий мальчик, всякая девочка пересчитают вам эти фамилии по пальцам. Даже, когда речь зайдет о Воловском или Маевском, иной Поляк  или Полька, позволяют себе заметить с пренебрежением: «а Волоскес, Маескес!». И всякий понимает, что это значит.

Случается, что таких Поляков честят Мехесами, что значит собственно выкрест: слово обидное, произносимое негромко. Вследствие всего этого, в общем, конечном результате выходило, что Жиды Польши оставались ничем иным, как Жидами, от Поляков отдельно, хотя, в сущности, тоже были Поляками, а никто другой. Делегация решилась теперь сгладить как-нибудь эти шероховатости, произвести хотя искусственное, хотя повстанское сближение двух разных элементов…

По давним законоположениям евреи Польши не пользовались одинаковыми правами с коренными жителями польского происхождения. Теперь же, по инициативе делегата Шленкера, состоявшего главою Варшавских купцов, Варшавское купеческое общество уравняло в правах купцов-евреев с купцами-поляками, а банкир из рода Ротшильдов стал их старшиной. Когда таким решительным образом «уладили» проблему с евреями, уже, сам собою разрешился вопрос с Мехесами; один из Мехесов, уважаемый всей Варшавой, становится председателем дирекции кредитного общества Варшавской губернии.

Правительство с согласия Наместника, поспешно утвердило оба назначения. А Евреи, в благодарность за «внимание» к ним польского общества, опубликовали «циркуляр Евреев города Варшавы Евреям всего края», исполненный дружеских чувств к полякам, и приглашавший всех евреев Польши помогать, чем и как случится, христианам-католикам». («Русский архив» 1871 г. Записки Н.В. Берга  «О польских заговорах и восстаниях»,  стр. 2005-2207)

По информации Николая Берга, «одно высшее лицо, весьма близкое к Наместнику, названо в этом циркуляре Сатанинским врагом (Авейде, 2, 39). Не станем гадать, кто из ближайшего окружения князя Горчакова удостоился такой чести от евреев Варшавы, до самой смерти Наместника, несмотря на все его причуды, рядом с ним оставались генералы Панютин, Мельников и Павел Липранди, видимо, это один из них.

Если и теперь, дорогой мой, терпеливый читатель, прочитав этот, по сути, галематейный абзац, взятый из протокола заседания «Делегации», у Вас сохранится еще желание задать мне вопрос, о связи извечной Еврейской проблемы, нанизанной на Польскую смуту 1860-х годов, с деятельностью командира корпуса, в состав которого входил гарнизон Варшавы, то я решительно отсылаю вас, к Запискам Н.В. Берга, напечатанных в «Русском архиве» за 1870-1871 год.

По существующим законам Российской империи, Наместник не имел полномочий утверждать подобные документы без согласования с Сенатом,  с Синодом и Императором, назревал скандал.

Только  по человечески жалея князя Горчакова, Павел Петрович согласился возглавить уже упоминавшуюся пресловутую комиссию по расследованию «дела о выстрелах». Кстати, комиссия эта была упразднена за четыре дня до смерти Наместника – 14-го мая.

Очередным актом, наблюдаемого нами спектакля в Варшавском театре абсурда, предусматривалось появления рядом с Наместником польского магната маркиза Велепольского. Кому то из ближайших советников Императора пришла в голову мысль сделать маркиза «соправителем» Наместника. Похоже, по недавней польской смуте 1830-1831 годов не были сделаны правильные выводы. Хотя, неоднократно на заседаниях Сената шла речь о том, что не существует в природе Поляка, который бы разрешил Польский вопрос по-русски.

Очередной раз был, что называется, отточен меч на российскую шею и торжественно вручен новому Адаму Чарторыйскому… Маркиза, Велепольского для большего удобства совещаний с Наместником, а больше, для личной безопасности, поместили в Замке, где он, как выясняется, довел простоту отношений к Наместнику очень скоро до того, что принимал его в халате и туфлях. Хорошо, если бы это был только анекдот.

В следующем акте нашего спектакля, назовем его коротко «Смута», последовали задушевные разговоры между Наместником и маркизом, в ходе которых все чаще стала идти речь о том, что «Польше должна быть дарована полная автономия»…Информация об этом молниеносно дошла до Петербурга. К счастью, рядом с Императором находились и трезвомыслящие советники, настоявшие на отправке в Варшаву генерала Хрулева...

Степан Александрович Хрулев, генерал, решительность и отвага которого была известна всей России, прибыл в Варшаву, в марте, следом за маркизом Велепольским, и в течение месяца изучал складывающуюся ситуацию. Обстановка с каждым днем осложнялась и грозила выйти из под контроля. Становилось очевидно, что для наведения порядка в мятежной Польше без решительных мер не обойтись. Усугубляло ситуацию и то, что Наместник в Польше  князь Михаил Горчаков по своей слабохарактерности и беспринципности, заметно усилившихся с возрастом, практически развалил аппарат военно-административного управления Наместничеством. Безусловно, в этом направлении, достаточно эффективно «поработал» его предшественник и «пожизненный» начальник, покойный князь Паскевич.

В ближайшее окружение Наместника входили: генерал-губернатор Варшавы заслуженный генерал Панютин, бывший командующий 1-й армией, в исследуемый нами период больной, израненный и дряхлый старец; начальником штаба наместника являлся генерал-адъютант Коцебу, хорошо нам известный по севастопольскому периоду; генерал-адъютант Мерхелевич волевыми качествами тоже не отличался. То, что мягкий и душевный по складу характера, демократ в душе по  убеждениям, Павел Петрович Липранди на роль диктатора не годился, тоже было очевидно.

Итак, маркиз Велепольский прибыл в Варшаву 20-го марта; генерал Хрулев, 24-го марта. Было очевидно, что с прибытием Велепольского обстановка только обострилась. Накануне апрельских событий, между генералами Хрулевым и Липранди состоялся сложный разговор, свидетелем которого был адъютант командующего 1-й армией, подполковник Гришин... Прямым следствием этого разговора явилось то, что, номинально оставаясь командиром корпуса, Павел Петрович создал все условия для решительных действий генерала Хрулева. Для начала, генералы Липранди и Хрулев произвели распределение секторов ответственности в районах Варшавы. Варшава была разделена на четыре военных сектора, с особым военным начальником в каждом:

1-м отделом (цыркула: 1-й, 2-й до эспланады Цитадели и 11-й до Трембацкой и Бернарской улиц со включением Примасовского плаца, театральной площади и Ратуши) взялся заведовать генерал-лейтенант Хрулев.

2-м отделом (циркула: 3-й, 4-й, 5-й и 6-й, со включением зданий и площади Банка, из 7-го цыркула) – генерал-лейтенант Веселитский, наш старый знакомый по Дунаю и Севастополю.

3-м отделом (цыркула: 7-й, 10-й и 11-й, за исключением из 7-го и 11-го того, что отходило к 1-му и 2-му отделам) – генерал-лейтенант Мельников.

4-м отделом: (цыркула: 8-й и 9-й) генерал-адъютант Мерхелевич.

Сверх того, по распоряжению главного директора Комиссии Внутренних дел, разосланы по всем гражданским губернаторам наместничества особые циркуляры о принятии чрезвычайных мер, как административных, так и полицейских.

Генерал-майор князь Бебутов, бывший командир мусульманского полка, известный нам по периоду блокады Силистрии, отправлен во внутренние области края, ликвидировать возникшие в разных пунктах провинциальные Делегации.

По решительному требованию генералов Панютина, Липранди и Хрулева, князь Горчаков пригласил к себе господ: Левинского, Кронеберга, Шленкера и Розена, отблагодарил в их лице Делегацию за «деятельную» службу и объявил о ее роспуске, с последующей заменой Особым отделом из восьми членов, которые впредь будут заседать при городском магистрате….

Обратите внимание на лидеров бывшей «Делегации», один бывший полковник армии Наполеона, два банкира-еврея и немецкий барон…. Всякие комментарии здесь излишни.

Варшава продолжала тревожно бурлить. Многие шествия возглавлялись католическими священниками, ведущими за собой своих прихожан. Было и много просто хулиганских ватаг.

Некоторое время генерал Хрулев наблюдал всю эту вакханалию,  затем, оценив обстановку, вышел с предложениями по решительному наведению порядка. До этого момента Хрулева сдерживали особые инструкции, полученные им в Петербурге: он пробовал воспользоваться уговорами, разъяснениями. Теперь же  Хрулев потребовал от Наместника определенных инструкций: «когда начальствующий войсками может стрелять, или вообще действовать оружием, дабы не оставалось с этой стороны ни малейших недоразумений, и никто не мог подвергнуться потом ответственности понапрасну».

С самого раннего утра 8 апреля, полиция спешила распространить постановление Совета Управления о сборищах. В тоже самое время еврейская молодежь, руководимая своими наставниками, находившимися в постоянных сношениях с вождями Польской красной партии, отправилась в значительном числе  на свое кладбище, так называемый керкут, почтить память бывшего директора школы раввинов, Эйзенбаума, который проповедовал соединение всех племен и предсказал Евреям слитие с Поляками, запечатленное кровью. Иные Евреи считают его пророком.

Полицейский офицер Ойжинский получил приказание выйти к толпе  с двумя солдатами, двумя барабанщиками и одним офицером одного из полков, стоявших в Замке. Приблизившись на такое расстояние, чтобы стоявшие перед ним могли хорошо слышать его слова, он велел ударить в барабан  и потом произнес по-польски: «В силу закона и распоряжений власти приглашаю  вас разойтись; если не исполните этого после троекратного воззвания, будите разогнаны вооруженной силой». Толпа отвечала на это смехом, свистками и ругательствами.

Многие грозились палками. Одна баба дошла до такого бесстыдства, что обернулась к войскам задом и подняла подол. Это было повторено ею три раза, при громком смехе и одобрительных жестах народа. (Из официального полицейского протокола). Все три предупреждения Ойжинского остались без всяких последствий. Тогда он был отозван в Замок  и приказано полуэскадрону жандармов двинуться вперед рысью, действуя на толпу натиском лошадей. Толпа частью отхлынула к тротуарам, частью вошла в улицы Подвальную и Сенаторскую.

Жандармы остановились, разделенные от народа водосточными канавами. Иные из стоявших на тротуарах молодых людей махали перед глазами лошадей палками: лошади пугались, пятились, подымались на дыбы. Были и такие смельчаки, которые схватывали лошадей за поводья и, сильно рванув вниз, осаживали на колени, что возбуждало хохот и насмешки окружающих. Так прошло около получаса. Толпы, между тем, прибывали со всех сторон. Скоро Краковское предместье, Подвальная, Сенаторская и Свенто-Янская улицы зачернели колышущимися массами. В Подвальной улице начали строить баррикаду их дружек. (бочек - Б.Н.)

Конечно, нельзя было оставлять дела в таком положении. Генерал Хрулев приказал жандармам обнажить сабли и атаковать народ, стараясь, однако, наносить удары плашмя. Первый жандармский взвод, стоявший перед Сенаторской и Подвальной улицами, произвел четыре атаки, а второй, стоявший вдоль тротуара, от Зигмунтовой колонны до Резлерова дома, на Краковском предместье, две атаки, но почти без всякой пользы. Народ, разбежавшийся в начале атаки, сплотился после них на улицах опять и стал бросать в жандармов и войска вырытыми из мостовой камнями, причем, было сильно ушиблено два офицера и девять рядовых. Немного позже ранено еще около 30 рядовых.

Когда генерал Хрулев отвел жандармов в резерв, а на место их выдвинул вперед 10-ю линейную роту Костромского полка и 1-ю Стрелковую Симбирского и приказал им зарядить ружья. Когда это было исполнено, офицеры подошли к толпе и еще раз пробовали убедить ее разойтись, говоря что «шутки закончены, ружья заряжены боевыми патронами»; но все увещевания были напрасны. Приказано было испытать действие прикладами: толпы двинулись и кое-где даже очистили улицы, но едва солдаты воротились на свои места, народ снова показался с прежних направлений, с теми же нахальными криками и бросанием камней.

После этого Хрулев подъехал к окну, у которого сидел наместник, и сказал: «я велю стрелять!». На что Горчаков кивнул головой… Тогда были выведены головные полувзвода от 1-й стрелковой роты Симбирского полка – против Подвальной улицы  и от 10-й линейной Костромского – против Краковского предместья, и дали по залпу. Толпы бросились в боковые переулки и по дворам домов, но потом явились опять, осыпая войска ругательствами и спеша подобрать убитых и раненых. Против Сенаторской улицы стала выдвигаться 12-я рота Костромского полка  и 11-я рота того же полка – против Пивной и Свенто-Янской.

Едва только они заняли места и зарядили ружья, как со стороны Бернардинского костела послышалось пение и показалась особая густая толпа  в виде процессии, предводительствуемая рослым человеком, с крестом в руке: это был Новаковский. Наступила всеобщая тишина. Пение раздавалось в воздухе очень явственно. «Сущие Гугеноты!», – сказал кто-то подле Горчакова. Он отвечал: «Да!» Процессия продвигалась по направлению к Замку. Хрулев еще несколько мгновений смотрел на это шествие и приказал солдатам схватить человека с крестом и препроводить в Замок. Новаковский, отчаянно отбивался от солдат крестом, и весь его обломал о ружья солдат.

Испытав против всех этих, агрессивно настроенных сборищ, всякие меры увещеваний, Хрулев вторично приказал открыть огонь.

Головные полувзводы 1-й стрелковой роты Симбирского и 10-й линейной Костромского полка дали, каждый по два залпа вдоль Краковского предместья и Подвальной улицы; а полувзвод выдвинутой позже 12-й линейной Костромского полка, дал последовательно через каждые четверть часа, пять залпов вдоль Сенаторской улицы. При этом, после 1-го залпа, командир 12-й роты, капитан Кульчицкий, польского происхождения, вышел из фронта и сказался больным. Обязанности его принял на себя субалтерн-офицер роты. Кульчицкому было приказано на другой же день  подать в отставку.

Потом произведено было несколько выстрелов 2-й стрелковой ротой Симбирского полка по улице Мариенштадту; что направо от Съезда, где собралась большая толпа Евреев и непристойными жестами и криками угрожала войскам.

Генерал Хрулев, по предварительным подсчетам, числил среди убитых порядка 200 человек, тела которых тут же собрали и снесли на замковый двор солдаты, явился к наместнику и доложил о своих действиях. Когда в процессе доклада прозвучало: «Зарядов выпущено такими-то и такими-то ротами сколько-то, пало столь-то», князь Горчаков, по свойственному ему обыкновению уклоняться в решительные минуты от всего, что может вызвать неприятные последствия, пробормотал своим неразборчивым говором: «А разве стреляли не холостыми зарядами – кто приказал?». Хрулев вспыхнул и сказал резко: «Нет, ваше сиятельство, теперь вам отказываться и вилять поздно. Я могу сослаться на многих здесь присутствующих… При том стрелять в такие минуты холостыми зарядами могут разве только дети!». Горчаков не удостоил генерала ответом (Николай Берг слышал об этом от самого Хрулева и от нескольких лиц, бывших тогда в Замке).

Таков он был во всем: приказывающий и отменяющий, приказывающий и забывающий приказание, умышленно, или неумышленно - Бог его ведает… Поведение Михаила Горчакова в Варшаве, до боли напоминает его странное поведение в ходе кампании на Дунае и  в Чернореченском сражении.

Спустя несколько минут, Хрулев сказал, все еще тем  же взволнованным голосом: «Надо бы подать сигнал к тревоге: это бы окончательно успокоило город». Горчаков был сконфужен и буквально раздавлен обстоятельствами; он был готов принять любые предложения Хрулева. Горчаков хорошо знал по Севастополю с кем он имеет дело. «Что же, велите подать сигнал!», – проговорил он робко.

Шесть пушечных выстрелов грянули с Владимирского форта цитадели и  звук их потряс замерший и как-бы притаившийся в глубокой тишине город. Потом взвились над замком 12 ракет  и заурчало и зашипело в воздухе. Это был знак, по которому войска должны были занять заранее указанные им пункты. Все эти дни войска находились в постоянной готовности и теперь по сигналу тревоги молниеносно занимали назначенные им позиции.

Жандармский эскадрон, стоящий в Лазенках  в четырех верстах от Замка, явился на замковую площадь через четверть часа после первой ракеты. Батальон Олонецкого полка, находившийся во дворце наместника, вышел на Саксонскую площадь прежде, чем погасли последние сигнальные ракеты. С той же невероятной быстротой явились на указанные им места и другие части войск, назначенные по дислокации. Кто-то из городского муниципалитета распорядился осветить улицы усиленными огнями. Эффект несущейся во весь опор кавалерии, конной артиллерии, при блеске этих ярких огней, был торжественный и грозный.

По воспоминанию очевидцев, варшавяне затаились в своих домах как в глубоких норах… Занявшие назначенные пункты войска, отрядили патрули и разъезды по заранее спланированным маршрутам. Сверх того, были наряжены особые команды для разыскивания по домам, лавкам и монастырям раненых и убитых. Так, в доме графа Андрея Замойского были обнаружены пять трупов; столько же – в Европейской гостинице, около того же в монастыре Сакроменток, в кондитерской Белли, в доме Разлера и других. Жители выдавали их не споря.

Везде был виден страх и готовность к повиновению. Забавна и плачевна была в тот день роль лидера полькой партии герцога Велепольского: он явился на замковой площади в карете с намерением  пробиться в Замок и просить Наместника о прекращении стрельбы,  но толпа, увидя его, подняла такие угрожающие крики, что он, во избежание расправы, попал под защиту Русских штыков. Карета министра, не доехавшая до замка, была по распоряжению ближайшего военачальника, окружена ротой Костромского полка до самой глубокой ночи, пока город не пришел в совершенное спокойствие. Этот факт наглядно показал будущему защитнику национальных интересов Польши, что если ему угодно их защищать при тех условиях, в каких пребывало польское общество, то он будет успешнее это делать под защитой русских штыков.

При таком развитии событий, руководители красной и средней партий, как например Маевский и Юргенс, просто потеряли почву под ногами, их соратники разбежались по домам… Но вскоре горожане увидели, что войска мирно стоят в назначенных им местах, и не предпринимают никаких репрессий, все учреждения продолжают функционировать… Планомерных, профилактических мер по оздоровлению ситуации в Варшаве и во всем Царстве Польском, не предпринималось.

Единичные, малозначащие полицейские акции не достигали требуемого эффекта. Так, главный директор Комиссии Юстиции, Валовский, возмутившись стрельбой, подал в отставку и его пост был предложен Велепольскому… Кстати, тот же Валовский был уличен в политической переписке с братом, находившимся в Париже, сослан на жительство в центральную Россию и там благополучно помер. Дальнейшие административные реформы в Царстве Польском были связаны с демократическими преобразованиями в России.

Были и «специфические достижения». Так, в Царстве Польском, законы 1862 года, отменившие главные ограничения гражданских прав евреев, как известно, были изданы по инициативе графа Велепольского, управлявшего тогда гражданской частью царства. Формальным поводом к их изданию были те же гуманные и либеральные идеи; но действительною причиной была надежда через дарование евреям равноправия слить их с поляками и обратить в «Поляков Моисеева закона», чтобы найти в них союзников для устройства самостоятельной Польши, к чему клонились вообще реформы графа Велепольского.

Тяжелая это работа – использование воинской силы против мятежной толпы; но, как видим, иногда, другого выхода просто нет… В отличие от князя Паскевича, усмирившего Польшу в 1831 году, и ставшим после этого князем «Варшавским», генерал Хрулев своим подвигом воли и духа вызвал шквал обвинений западной прессы; герценовский «Колокол», щедро финансируемый агентами Ротшильда, аж стонал от своего «праведного»(?) звона… В результате этой печальной «Варшавской мелодии», наместник в Царстве Польском князь Михаил Горчаков, не пережив столь сильных волнений «отошел в мир иной»; Генерал Панютин был отправлен в отставку, и через полгода умер. Неунывающий генерал-адъютант Коцебу стал генерал-губернатором Одессы, и жил еще долго и счастливо… А что же, наши боевые генералы?

6 августа 1861 года «исправляющим» должность наместника Царства Польского и командующим 1-й армии был назначен генерал-адъютант, граф Ламберт Карл Карлович. Граф Ламберт, 45 лет. Он входил в ближайшее окружение молодого Императора Александра Николаевича: блестяще окончил Пажеский корпус в 1833 году, отличился в боях на Кавказе; хорошо зарекомендовал себя на должности начальника штаба 2-го резервного кавалерийского корпуса в ходе Венгерской кампании; с декабря 1853 года – командир л.-гв. Конного полка; с декабря 1854 – командир 1-й гвардейской кирасирской бригады, с оставлением командиром полка; 17-го апреля 1855 года пожалован в генерал-адъютанты; в августе 1857 года произведен в генерал-лейтенанты. В Варшаве граф Ламберт принял дела от генерал-адъютанта Сухозанета, «исправлявшего» обязанности наместника после смерти князя Горчакова. Император возлагал большие надежды на то, что Ламберту удастся умиротворить Польшу.

Карл Ламберт решительно взялся за наведение порядка в Варшаве и в провинциях края, ежедневно телеграфируя по текущей обстановке Императору. Пытаясь оздоровить обстановку в руководящем звене 1-й армии, Карл Ламберт настоятельно просил Императора «о возможно скорейшем назначении генерала Хрулева командиром 2-го пехотного корпуса… вместо генерала Павла Липранди…». Государь, крайне обеспокоенный событиями в Варшаве, пытался всеми возможными силами и средствами поддержать графа Ламберта  и выполнить все его просьбы…и тем, дальнейшая судьба Павла Петровича была решена…

Посмотрим, как трактует последние,   варшавские события генерал Рафаил Липранди: «Вновь назначенный начальником края граф Ламберт, убедившись в непреклонной воле Павла Петровича по реализации его законных требований, решил действовать иначе. Когда Павел Липранди находился в Грубешове с инспекционной поездкой, прибыл курьер от графа Ламберта и вручил письмо от графа, в котором дословно было написано: «Милостивый Государь Александр Иванович, по старой приязни к Вам (старый приятель забыл даже имя и отчество своего друга) и постоянно озабочиваясь о Вашем здоровье, я исходатайствовал у Государя Императора назначение Вас Членом Военного Совета, о чем и последует на днях Высочайший приказ. Пользуясь этим случаем, остаюсь с глубоким и т.д.».

Нужно при этом заметить, что, отправляясь инспектировать войска корпуса, Павел Петрович представлялся графу Ламберту  и он ни словом не обмолвился о той «милости», что он ему припас. Этот удар был особенно болезнен еще и потому, что явил пример скоротечности и призрачности царской милости. Насильно разлученный с войсками и с возможностью активной деятельности, Павел Петрович резко начал сдавать. Ему стало изменять до сих пор присущее чувство юмора, он стал более раздражителен». Да, действительно, сохранить чувство юмора, в тех условиях, Павлу Петровичу было сложно.

В то же время, Император торопил Ламберта с введением в Варшаве военного положения, но Карл Карлович медлил с этим, но, тем не менее, успел, что называется, «наломать дров».

3-го октября в костелах Варшавы были проведены манифестации с участием католического духовенства и в несколько костелов пришлось ввести войска и арестовать манифестантов. В ходе этой решительной акции было арестовано более 3000 человек. Но уже на следующий день, ввиду крайнего возбуждения жителей Варшавы актами массовых арестов, граф Ламберт своим личным приказом распорядился освободить из-под ареста более 1600 человек. Сортировку арестованных производили комендант крепости генерал Левшин и комендант Цитадели генерал Ермолов, без согласования этой акции с генерал-губернатором Герштенцвейгом.

Генерал Герштенцвейг настаивал на боле решительных мерах наведения порядка и был крайне возмущен тем, что Наместник, без его ведома, отменил решение, исполненное накануне по его же приказанию. Между генерал-губернатором и наместником произошло бурное объяснение, после которого генерал Герштенцвейг застрелился. Граф Ламберт известил Государя о самоубийстве Герштенцвейга и о своем нездоровье, которое заставляло его просить отставки. Карлу Ламберту был немедленно разрешен отпуск, а дела и обязанности Наместника  уже в который раз  временно  принял генерал-адъютант Сухозанет.

Так закончилось двухмесячное наместничество в Польше графа Ламберта. Карл Ламберт, тяжело больной чахоткой, последние месяцы жизни провел на Мадейре, где и скончался 21 апреля 1862 года. В сентябре 1861 года наместником в Варшаве был назначен генерал-адъютант Лидерс, срочно отозванный из «бессрочно» отпуска, в котором он пребывал с 1856 года. Но и этот, отличающийся умом, работоспособностью и личной отвагой генерал, не задержался в Варшаве.

Опасаясь возраставшего влияния генерала Лидерса на все слои польского общества, архиепископ Фалинский и маркиз Велепольский повели против него комплексную интригу, протянувшую свои щупальца до Петербурга, и добились отставки его с должности наместника. Не ограничиваясь отставкой Лидерса, полагая, что и в нынешнем своем положении, он может быть опасен мятежникам и смутьянам, террористами было принято решение его убить.

15 июля 1862 года, во время прогулки в Саксонском саду Лидерс был ранен злоумышленником в шею. «Подлец, стреляет сзади!» – крикнул ему Лидерс и, зажав рану рукой, вернулся во дворец. При увольнении с поста наместника генерал Лидерс был возведен в графское достоинство, назначен членом Государственного Совета. Поселившись в Одессе, Лидерс прожил там до конца своей жизни. Умер он в феврале 1874 года. Граф Лидерс не оставил мужского потомства  и потому зятю его, полковнику А.А. Веймарну, разрешено было принять титул графа Лидерса-Веймарна. Кстати, А. Веймарн, будучи капитаном Генерального Штаба, исполнял должность обер-квартирмейстера штаба корпуса под командованием генерала Липранди под Севастополем.

Уважаемому и любимому всей Россией, генералу Хрулеву, принявшему дела у Павла Липранди, не долго пришлось командовать 2-м пехотным корпусом. Все та же группа великосветских интриганов во главе с герцогом Велепольским  способствовала его отставке. Если причиной «охлаждения» столичных властей к генералу Лидерсу явилось повышенное внимание к нему красавиц Варшавы, то генерала Хрулева «подвела» его страсть к веселым застольям… В конце того же 1862 года генерал-лейтенант Хрулев был зачислен в резервные войска, и покинул Варшаву. Умер национальный герой 22 мая 1870 года и был, по его завещанию, похоронен на Братском кладбище Севастополя.

Вот и получается, что, заняв после Варшавских событий кресло члена Военного Совета, Павел Петрович  еще отделался «малой кровью».

Очень скоро, уже в 1863 году, мятежная Польша опять напомнит о себе, и, должно быть, вспомнит Император Александр Николаевич о старых Севастопольских ветеранах…, которых он, явно, поспешил отозвать из Варшавы…

Я, наверное, должен был закончить повествование о Павле Петровиче Липранди на торжественном, подобающем заслуженному генералу уровне, примерно, так, как это сделал его сын в своем очерке об отце. Но что-то с этой торжественностью у меня не все сложилось. По крайней мере, Варшавский период в эту схему не вписывается. Казалось бы, так все достойно складывается, боевые заслуги Павла Петровича признаны и в России, и в Европе; ему присвоено звание генерала от инфантерии; получены высшие степени всех российских и многих иностранных орденов; не обойден вниманием и участием Императора, награжден большими земельными рентами. Но, как уже говорилось, именно царские милости и стали косвенной причиной возникших у Павла Петровича проблем.

35

До последнего вздоха с родной армией

По новой своей должности, Павлу Петровичу приходилось жить в Петербурге, который он не любил, связывая пребывание в нем со многими сложностями и неудачами. Недуг захвативший Павла Петровича имел в большей степени моральные основы. По своей природе и образу жизни Павел Петрович вполне мог рассчитывать на долголетие. Несмотря на более чем 50-летнюю воинскую службу, обладая крепким телосложением и ведя здоровый образ жизни, Павел Петрович не имел хронических заболеваний; постоянно вставал рано, ел только один раз в день в 2 часа, за простым обедом из трех блюд, он выпивал одну, две рюмки красного вина и чашку кофе, водки никогда не пил и, что особенно примечательно, никогда не ощущал жажды и, насколько себя помнил, никогда не выпил целого стакана воды; спать ложился не позже 11 часов; вечерами читал французские книги и очень любил в кругу приятелей, и только дома, поиграть в вист или ералаш  по самой маленькой фишке.

Едва Павел Петрович вступил в исполнение обязанностей по своей новой должности, как начали его усиленно назначать председателем разных комиссий. Так, он был председателем комиссии по изменению кадра госпиталей; по конструкции новых повозок для полкового обоза,  и, наконец, председателем комиссии по организации войск. До сих пор архивы военного министерства хранят его докладные записки и разъяснения о том, что для всех частей, которые будут действовать в военное время, обязательно должны существовать кадры в мирное время. Таким образом, записка эта давала основу мобилизационной готовности существующей доныне организации наших войск.

В декабре 1862 года Павел Петрович был назначен инспектором войск. Возможность  хоть изредка посещать горячо любимые им войска  заметно его оживила. С нетерпением он ожидал весны, чтобы начать инспекционные поездки. Лето 1863 года он провел, инспектируя войска северного района. Осенью он возвратился домой как будто обновленный: вернулась прежняя жизненная энергия, стал более общителен с друзьями. Но эта была последняя, активная попытка воспрянуть духом; были все признаки скрытого недуга; днем он был бодр, но ночи почти напролет проводил без сна; стали отмечаться нарушения в работе сердца, резко менялся его ритм. Сейчас бы мы сказали, что заболевание носило характер аритмии.

17-го августа 1863 года в день пятидесятилетнего юбилея пребывания в офицерских чинах, Павел Петрович получил особенно милостивый рескрипт, в котором подробно перечислялось все то, что сделал он для улучшения солдатского быта и все его боевые подвиги. Кроме того, в тот же день Павел Петрович был зачислен в списки Елецкого пехотного полка, во главе которого он брал укрепления, прикрывавшие Варшаву в 1831 году, и пожаловано ему 5.000 десятин земли в Самарской губернии.

Летом 1864 года для инспектирования Павлу Петровичу был назначен южный район. Несмотря на то, что нарушение сердечного ритма вызывали серьезные опасения у врачей  и то, что длительная езда в экипаже могла усилить сердечные недомогания,  он  горел желанием встретиться  с войсками и посетить  поля сражений Крымской войны. За Харьковом, в районе Новой Праги, был момент, когда сердце вдруг совсем остановилось  и последовал обморок.

В тот день он не завершил планового смотра войск. На другое утро, несколько поправившись, он завершил смотр войск и отправился в Одессу. Из Одессы, для последующих смотров, он совершал переезды то в экипаже, то на пароходе. Была и поездка в Севастополь. Видимо, она  вызвала слишком серьезные эмоции, так как сопутствовавщий ему в поездке его старый денщик, потом рассказывал, что в Севастополе он впал в прежнее уныние, которое его уже не покидало.

Окончив все плановые смотры, 26-го августа, Павел Петрович возвратился в Одессу и на другой же день планировал возвращаться в Петербург, чтобы ни на один день не задерживать венчание сына, помолвленного с девицей Арсеньевой, еще до начала инспекционной поездки. Вечером у него был генерал Синельников и другие гости  и до 12 часов ночи Павел Петрович, со своими гостями  с балкона номера в Европейской гостинице  смотрел на иллюминацию порта, посвященную дню коронации Императора Александра Николаевича. Никаких  видимых  признаков недомогания  гости не  заметили.

27-го августа в 5 часов утра Павел Петрович позвал денщика и приказал ему открыть балкон и все окна – ему не хватало воздуха. Денщик был встревожен мертвенной бледностью Павла Петровича  и, не сказав ему ничего, послал за доктором. Прибыл доктор Линк, который осматривал Павла Петровича перед его последней поездкой в Крым. Доктор нашел больного в состоянии безнадежном, и послал за священником. Когда прибыл священник со святыми Дарами, Павел Петрович уже скончался. До самых последних минут он оставался в полном сознании и умер мгновенно. Было ему на момент смерти 68 лет и семь месяцев.

К Одессе Павел Петрович относился очень трепетно, как городу своей молодости, но неоднократно выражал свое желание быть похороненным в Петербурге, рядом с горячо любимой женой. До получения разрешения на перевозку тела в Петербург  оно было положено в цинковый гроб. Вынос, отпевание и прощание было проведено в часовне Одесского порта, с отданием воинских почестей, полагающихся георгиевскому кавалеру и генералу от инфантерии. На прощание с Павлом Липранди пришли многие жители Одессы, города, в котором он был хорошо известен с 20-х годов.

Только через 21 день после смерти, тело Павла Петровича было доставлено в Петербург. 17-го сентября состоялось торжественное погребение, и лейб-гвардии Семеновский полк почтил ружейными залпами своего бывшего, горячо любимого командира.

36

В качестве эпилога

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTU4LnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTUyMjAvdjg1NTIyMDIzMy8xOGE3YzUvaEx0NE9nZERnNlUuanBn[/img2]

Могилы супругов Липранди на Митрофаниевском кладбище. 1910-е. Фотография  из архива ИИМК РАН.

Прах Павла Петровича покоится в могиле на Митрофаниевском кладбище, а несокрушим памятником ему служат Владимирский и Никольский соборы Севастополя, памятные знаки на местах Балаклавского и Чернореченского сражений.

Остается уточнить, что сын Павла Петровича, Рафаил Павлович Липранди родился 14 декабря 1838 года. По рождению записан в дворяне Нижегородской губернии, так как матушка его, Мария Федоровна Талызина вместе со своей сестрой, наследовала имение в Нижегородской губернии. Получил домашнее образование и поступил на службу рядовым в Азовский пехотный полк 4 мая 1855 года, имея от роду 16 лет. «За отличную храбрость, оказанную в деле с англо-французами при реке Черной 4 августа 1855 года произведен главнокомандующим Южной армией и вооруженными силами в Крыму в прапорщики 1855 года, пятого августа; утвержден в чине прапорщика Высочайшим приказом августа 25-го».

По окончании Крымской войны Рафаил Липранди служил в 17-м стрелковом батальоне, затем в Малороссийском драгунском принца Альберта Прусского полку. Продолжил обучение в Академии Генерального штаба. Был военным чиновником в Главном интендантском управлении военного министерства, штабным офицером при штабе Варшавского военного округа. «Высочайшим приказом произведен в подполковники с утверждением в должности 1873 года апреля 8-го».

Во время русско-турецкой войны 1877-78 гг. командовал батальоном 54-го пехотного Минского полка и временно (с августа по октябрь 1877 года) самим полком. «За отличный подвиг на правом берегу Дуная во время переправы у г. Систова в ночь с 14-го на 15-е июня 1877 года награжден орденом Святого Георгия 4-й степени 1877 года августа 4-го». «За отличие в делах против Турок на Шипке 9, 10, 11, 12 и 13 августа 1877 года награжден орденом Святого Станислава 2-й степени с мечами 1877 года декабря 1-го». «За отличие в сражении против турок 28 декабря 1877 года на Шипке награжден Золотым оружием с надписью «За храбрость» 1878 года июня 15-го.

В 1878 году произведен в полковники. С 1878 по 1879 гг. занимал должность начальника штаба Болгарского земского войска. С 1879 по 1880 гг. числился по Генеральному Штабу. 15-го декабря 1879 года получил последнее назначение начальником штаба 2-й пехотной дивизии. «Высочайшим приказом 1887 года декабря двадцатого дня, полковник Липранди произведен в генерал-майоры с увольнением от службы с мундиром и пенсионом полного оклада из Государственного казначейства по восемьсот шестьдесят рублей в год».

Я не стану комментировать этапы прохождения службы Рафаила Павловича Липранди, хотя вопросов возникает немало. Первый и основной, почему боевой офицер, сын героя Крымской войны, по окончании академии Генерального штаба, продолжил службу на должности военного чиновника в Главном интендантском управлении? Судя по всем показателям, должность офицера службы тыла при штабе Варшавского военного округа и звание «подполковник» вполне могло стать вершиной его карьеры. Участие в русско-турецкой войне и полученные им награды и отличия  являются показателем хороших боевых наследственных качеств, достойных рода Липранди.

За время службы и участия в боях, Рафаил Липранди не имел ранений и контузий. Кроме перечисленных боевых наград он имел ордена, соответствующие его выслуге в офицерских чинах и воинскому званию: Святого Владимира 3-й и 4-й степени с бантом и надписью «25 лет»; св. Анны 2-й и 3-й степени; серебряные медали за защиту Севастополя в 1854 и 1855 гг. и в память турецкой войны 1877 и 1878 гг.; знак за гражданское устройство Болгарии.

Биография Рафаила Липранди нас интересует еще и потому, что он был женат на Евгении Владимировне Арсеньевой, младшей из дочерей отставного поручика гвардии, Владимира Михайловича Арсеньева и его жены Евгении Львовны Щербачевой. К старшей из сестер Арсеньевых, Валерии, был всю свою жизнь неравнодушен Лев Николаевич Толстой. Будущий классик русской литературы длительное время состоял в переписке с Валерией Владимировной и чуть было не женился на ней… Но уже тем, сделал ее объектом пристального изучения всех своих биографов и почитателей его литературного творчества и эпистолярного жанра.

Переписка с Валерией Арсеньевой Лев Толстой пытался опубликовать еще при своей жизни, но по требованию супруги Софьи Львовны, эту затею пришлось отложить до 1921 года. Для нас же с вами Валерия Владимировна Арсеньева интересна еще и тем, что в 1857 году она стала женой отставного ротмистра Анатолия Александровича Талызина, одного из шести воспитанников генерала Александра Ивановича Талызина, двоюродного деда по матери Рафаила Павловича Липранди. И на этом хитросплетение судеб не завершилось, все тот же, штаб-ротмистр Талызин был адъютантом Павла Петровича Липранди при командовании генералом 6-м корпусом в ходе сражений 1855 года.

У Рафаила Павловича Липранди было две сестры: Мария, родилась 22 января 1834 года,  и Елизавета, родившаяся 13 июня 1835 года. Старшая из сестер, Мария Павловна, за заслуги отца в Балаклавском сражении  была «пожалована во фрейлины к Ея Императорскому Величеству». Еще известно, что в 1856 году обе дочери генерала Павла Липранди были замужем.

В семье Рафаила Павловича и Евгении Владимировны было два сына и две дочери. Павел Рафаилович, получивший имя в память деда, родился 31 июля 1865 года. Константин Рафаилович родился 29 января 1887 года. Оба сына стали офицерами.

Дочь Ольга в 1891 году окончила с малой серебряной медалью Московское училище ордена Святой Екатерины. 11 ноября 1896 года повенчана с поручиком 5-го мортирного артиллерийского полка Иваном Александровичем Куприяновым. Муж Ольги Рафаиловны закончил Николаевскую  академию генерального штаба и с 1911 года служил  в Михайловском артиллерийском училище. Дочь Валерия Рафаиловна вышла замуж за чиновника Гудима.

Рафаил Павлович Липранди умер 6 апреля 1909 года. В том же году  26 ноября скончалась его жена, Евгения Владимировна Липранди. Ее племянник и крестник А.Н. Арсеньев писал: «Умерла она…, трагически упав в ванной комнате затылком навзничь, невыяснено: от сердечного приступа или от неустойчивости. Умерла, не приходя в сознание, по свидетельству Бехтерева. Это уже подробности, семейные...».

Остается надежда, что очерк о жизни и боевой деятельности генерала Павла Петровича Липранди будет интересен не только его наследникам, но и всем, дорожащим памятью героев Крымской войны.


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Прекрасен наш союз...» » Липранди Павел Петрович.