Декабрист Николай Лорер
Н. Кирсанов
Николая Ивановича Лорера можно отнести к числу тех декабристов, материалов о жизни и деятельности которых сохранилось незначительное количество. Упоминание о нём можно встретить лишь в материалах Следственного комитета как о видном деятеле Южного общества, сподвижнике П.И. Пестеля, в издании М.М. Зензинова «Декабристы - 86 портретов», в отдельных письмах и воспоминаниях декабристов. Немногим больше дополняют рассказ о Лорере его «Записки», да и там больше говориться о круге знакомых и друзей декабриста, нежели о нём самом.
А между тем это была довольно примечательная личность: чрезвычайно живой и многосторонне одарённый. Лорер писал стихи, сочинял рассказы, был музыкально одарён, тонко чувствовал природу. Он был изумительным рассказчиком и чрезвычайно весёлым, остроумным, живым собеседником, одарённым незаурядным литературным талантом. Друзья называли его неисправимым оптимистом, «пламенным романтиком» и «весёлым страдальцем».
Декабрист М.А. Бестужев говорит в своих «Записках», что брат его Николай был дружен с Н.И. Лорером, часто посещавшим его каземат. «Надо сказать, - пишет М. Бестужев, - что Лорер был такой искусный рассказчик, какого мне не случалось в жизни видеть. Не обладая большою образованностью, он между тем говорил на четырёх языках (французском, английском, немецком и итальянском), а ежели включить сюда польский и природный русский, то на всех этих шести языках он через два слова в третье делал ошибку, а между тем какой живой рассказ, какая теплота, какая мимика!..
Самый недостаток, т.е. неосновательное знание языков, ему помогал как нельзя более: ежели он не находил выражения фразы на русском, он её объяснял на первом попавшемся под руку языке и, сверх того, вставляя и в эту фразу слова и обороты из других языков. Иногда в рассказе он вдруг остановится, не скажет ни слова, но сделает жест или мину - и все понимают. Аудитория была всегда полна, когда присутствовал Лорер или Абрамов (речь идёт о П.В. Аврамове. - Н.К.), тоже прекрасный рассказчик, но в другом роде».
Далее, охарактеризовав своеобразную манеру Аврамова, рассказывавшего «чистым русским, военным языком и часто просто солдатским, коротким, сильным, энергическим», М. Бестужев сообщает, что его брат Николай в повести «Русские в Париже» «пытался передать почти буквально соединение этих двух рассказчиков, но, кажется, это плохо удалось, как всякое подражание».
Встречавшемуся с Лорером на Кавказе М.Ф. Фёдорову, принадлежит ещё одна характеристика, менее известная, но подтверждающая только что сказанное: «Лорер и Черкасов были нрава весёлого, особенно первый; он знал много старинных анекдотов из жизни придворной и высшего круга, умел рассказывать их чрезвычайно любезно, приправляя фразами из французского, немецкого и английского языков.
Рассказывая что-нибудь из времени пребывания своего на каторжной работе или на поселении в г. Кургане (Тобольской губ.), он вёл рассказ свой шутками, иронически. Например, он говорил: «Нас заставляли ручными мельницами молоть муку, и мы выходили с работы напудренными камергерами». Далее Фёдоров вспоминает, как Н.И. Лорер рассказывал анекдоты о Фаддее Булгарине.
Художественные и чрезвычайно живые рассказы Н.И. Лорера «Из воспоминаний русского офицера» и «Лейб-кучер Илья Байков» дают почувствовать манеру Лорера-рассказчика. Живость и жизнерадостность, острая наблюдательность, подчас добродушная насмешливость чувствуются в каждой строке. Обильные, не вполне грамотные французские фразы, вкраплённые в безграмотный русский текст, сохраняют любопытный колорит своеобразной среднедворянской культуры эпохи. В написании многих слов сказалось их неправильное произношение Лорером - следствие его нерусского происхождения...
Николай Иванович Лорер родился в 1797 году в Херсонской губернии. Здесь должно оговориться. В формулярном списке майора Вятского пехотного полка Н.И. Лорера от 1 января 1826 года значится, что ему полный 31 год. Стало быть, Лорер родился в 1794. Однако в марте 1826 г. Лорер показывал Следственной комиссии, что ему 28 лет - следовательно, вероятнее всего предположить, что год рождения Лорера - 1797; это же подтверждается указанием в самом конце его «Записок», что Лореру к моменту их окончания (5 августа 1867 г.) идёт семидесятый год.
Что же касается формуляра, то это обычная история: возраст вступавшего на службу молодого дворянина проставлялся старше действительного для большего удобства получения соответствующего чина. Точную дату рождения декабриста могли бы указать метрические книги, но таковые в Николаевском областном архиве, где хранятся документы приходов бывшей Херсонско-Одесской епархии не сохранились. Самая ранняя запись относится к 1859 году...
Предки Н.И. Лорера - французы Лорейны из Лотарингии, переселившиеся вследствие религиозных гонений в Германию, где быстро онемечились. Отец декабриста, Иван Иванович Лорер, - полковник, приехал в Россию начале 1750-х с небольшим отрядом голштинских солдат Петра III. После отставки - дворянин Херсонской губернии, коллежский советник (1794), советник Вознесенского губернского правления, впоследствии херсонский вице-губернатор. И.И. Лорер женился на грузинке, княжне Екатерине Евсеевне Цициановой. Цициановы (Цицишвили) - род, происходящий от древнейших картлинских и кахетинских князей, находившихся в родстве по женской линии с грузинскими царями. Смешение различных национальностей ярко отразилось на характере Николая и всей его семьи.
Братья: Александр (1779-1824) - кавалерист, улан, раненый под Аустерлицем, был женат на Марии Ивановне Корсаковой; Дмитрий - отставной ротмистр, член Херсонского губернского по крестьянским делам присутствия (1866), был женат на княжне Варваре Григорьевне Волконской. Сёстры: Екатерина, замужем за Артемием Ефимовичем Вороновским; Елизавета, замужем за корнетом Сергеем Ефимовичем Каховым; Надежда (1794-1825) в первом браке за Осипом Ивановичем Россетом, во втором браке за Иваном Карловичем Арнольди; Евдокия, замужем за Вантосом Ивановичем Драгневичем и Вера, бывшая замужем за полковником Мазараки.
Матери будущего декабриста принадлежало сельцо Водяное Херсонского уезда Херсонской губернии основанное в 70-е годы ХVIII века. Старое название его Грамаклея, которое в украинском народе получило форму Громоклея. Сельцо расположено в долине рек Громоклеи и исчезнувшей речки Водяной. (На карте 1787 года обозначена эта речка - приток Громоклеи). Главное достоинство деревушки - водяные ключи. Очевидно, эта особенность её закрепилась в названии - Водяное. Первые сведения о ней относятся к 1781 году. Она принадлежала тогда Ивану Ивановичу Лореру, и насчитывалось в ней пятнадцать дворов. По преданию, сохранившемуся у местных жителей, в Громоклее ранее был казачий зимовник.
Водяное находилось на «царском тракте», ведущем из Петербурга на юг - в Крым и Одессу. Об этом тракте напоминают сохранившиеся в окрестностях села каменные мостики с арочными сводами в боковой части. В сельце размещалась почтовая станция, которую содержала Екатерина Евсеевна Лорер.
В Водяном, по всей вероятности, родился и провёл раннее детство, Николай Иванович Лорер. Сюда же он вернулся из ссылки, прожил 30 лет и здесь же скончался.
С сельцом Водяное тесно связано имя племянницы декабриста Александры Осиповны Смирновой-Россет, оставившей заметный след в истории отечественной культуры. Вместе с ней провели в Водяном несколько лет её братья. Живые, одарённые, искрящиеся юмором, для которого Вяземский придумал даже термин «россетство», все они были близкими знакомыми А.С. Пушкина, «домашними людьми» в его доме.
Клементий в числе других близких получил экземпляр анонимного пасквиля-диплома, адресованного Пушкину. Аркадий - автор воспоминаний о встречах с Пушкиным, записанных с его слов П.И. Бартеневым и Я.К. Гротом. Иосиф - прототип пажа в стихотворении Пушкина «Паж, или пятнадцатый год». Иосиф, Клементий и Аркадий дежурили у постели умирающего Пушкина и несли его гроб в Конюшенную церковь.
А.О. Смирнова-Россет - автор «Записок», в которых немало краеведческих сведений, страниц воспоминаний о Водяном, где прошли несколько лет мемуаристки. «На станции Водяное, - писала она, - которое так значится на карте Новороссийского края, жила моя бабушка Екатерина Евсеевна Лорер (урождённая княжна Цицианова)... Тогда эта деревушка называлась Грамаклея; и речка, которая там протекает, тоже называлась Грамаклея. За домом был ключ, которым пользовалась вся деревня. Через этот ключ переезжали вброд по большой дороге в Одессу...
На большой дороге стоял господский дом, каменный, в один этаж, выкрашенный жёлтой краской; перед домом был палисадник, в котором росли павилика и заячья капуста. Рядом с домом был сарай, крытый в старновку. На этот сарай прилетали вечером журавли, при самом захождении солнца, самец поднимал одну красную лапку и трещал несколько минут своим красным же носом. «Журавли Богу молятся, - говорили дети и люди, - пора ужинать». Против дома была станция, т.е. хата, тщательно вымазанная, тоже крытая в старновку (особый род соломенной кровли цельными снопами. Крыша выходила приборливой и гладкой), а за этим виднелась только гладь да гладь...
Самое замечательное в Грамаклее, конечно, была ничем не возмущаемая тишина, которая в ней царствовала; особенно, когда в деревушке замолкал лай собак и водворялась синяя, как бархат, тёплая ночь. Звёзды зажигались вдруг с незаметной быстротой. Окна были открыты настежь; воздух неподвижный, казалось, входил в дом, по деревне стлался лёгкий и душистый запах, вероятно, от топлива бурьяном; крестьяне ужинали и всё погружалось в сон».
В тёплых и чрезвычайно интересных воспоминаниях о детстве Смирнова воссоздаёт события, атмосферу и быт в бабушкином доме и облик людей в маленькой деревушке Громоклее. Особенно ярким встаёт перед нами образ бабушки Екатерины Евсеевны. Добрая, душевная, большая оригиналка, она в то же время строгая и властная помещица-крепостница, которая при случае применит к своим крепостным и рогатину. Сфера её мышления ограничивалась очень простой сердечной молитвой, заботой о полевом и домашнем хозяйстве, воспоминаниями о знатных господах, с которыми она была знакома.
Смирнова пишет: «Жизнь бабушки была вроде Пульхерии Ивановны и разнообразилась одними хозяйственными заботами. Иногда пересыпали из сита в сито мак, просо, кукурузу, иногда пересматривали бельё в кладовой. Гашка, Марийка и Гапка выносили всё во двор, выбивали, хлопали, переворачивали и опять вносили в кладовую... Главный же момент был, когда Роман приезжал с почты с деньгами и его появлением заключался день. Бабушка запирала деньги, потом ужинали и расходились уже по своим спальням, где спали все мирным и сладким сном безупречной совести и хорошего здоровья».
Во время ссылки Николая Ивановича Лорера, с 1826 года, имением управлял его брат - Дмитрий Иванович Лорер, а с 1868 года, после смерти бездетного Д.И. Лорера - наследница, дочь декабриста Екатерина Николаевна (17.10.1844 - 12.08.1901), которая 20 августа 1863 г. в Николаевской церкви с. Остаповка Херсонского уезда Херсонской губернии, обвенчалась с командиром Ольвиопольского полка, полковником Вильгельмом Карловичем бароном Гротгусом. В 1880 году она продала имение и с детьми и мужем переехала на родину его - в Курляндию.
Хозяином Водяного становится некто Волохин, который ввёл здесь экономические преобразования. С этого времени Водяное называли экономией Волохина. В декабре 1905 года экономия была разгромлена и сожжена крестьянами.
В Водяном бывали многие знатные особы. На станции останавливались императоры. Здесь бывал проездом градоначальник Одессы Э.О. Ришелье, по указанию которого вдоль главной сельской улицы были посажены деревья и заложен парк. В гостях у Н.И. Лорера побывал герой Отечественной войны 1812 года Николай Николаевич Раевский-старший с сыновьями, в 1849 году приезжал Лев Пушкин, брат А.С. Пушкина, в другое время - писательница С.В. Капнист-Скалон, бывший соузник и сослуживец Александр Вегелин.
Сюда со всех концов России шли письма от друзей Н.И. Лорера - В.А. Жуковского, Н.В. Мейера, И.П. Капниста, декабристов А.Ф. Бригена, А.Е. Розена, А.И. Черкасова, М.М. Нарышкина, И.Д. Якушкина и других. По преданию, по пути из Одессы в Михайловское здесь останавливался Александр Сергеевич Пушкин: гулял в парке, любовался речкой Громоклеей, её живописными берегами.
В нынешнем селе Водяно-Лорино Еланецкого района Николаевской области сохранилась усадьба Лореров: дом, некоторые хозяйственные постройки, мельница и парк, в котором, согласно воспоминаний Н.И. Лорера, находилась могила его матери Екатерины Евсеевны. Однако, при строительстве в 1967 г. здания Водяно-Лоринской СОШ, могила оказалась утраченной. Зато «жив» ключ, «которым пользовалась вся деревня», и даже журавли прилетают сюда каждое лето...
Имущественное положение семьи Лорера было далеко не блестяще. После ареста декабриста правительство собрало сведения о положении его семьи; данные новороссийского генерал-губернатора говорили следующее:
«Домашнее положение фамилии Лорера со стороны нравственности есть самое благородное, но насчёт имения, которое у ротмистра Лорера общее с сёстрами, состоит в 50 душах крестьян и земле 4500 десятинах в Херсонском уезде, довольно тягостное по причине долгов в Херсонский приказ общественного призрения до 18 тыс. руб., а, сверх того, в казну незаплаченных податей и долгов частным лицам до 5 тыс. руб., притом же и имение по неурожайным годам не представляет никакой возможности к уплате сих сумм, кроме разве с потерею самого имения, не упоминая ещё о разных взысканиях, отнесшихся на счёт сосланного майора Лорера».
Не следует удивляться тому, что при имении в 4500 десятин семью Лореров мы сравниваем со средним дворянством: эти десятины были в значительной степени фикцией, «впусте лежащими» землями: для организации хозяйства на такой огромной площади отсутствовали как технические, так и экономические предпосылки. Разительно противоречие 50 крепостных и 4500 десятин земли. Техника обработки была самым примитивным перелогом, скотоводство было незначительно.
Положение немногим изменилось в 1860-х гг., когда Н.И. Лорер уже вернулся из ссылки и жил в имении своего брата, сельце Водяном. Это сельцо, как указывалось выше, после смерти брата Лорера, Дмитрия Ивановича, перешло по наследству к декабристу и его семье. В приложениях к Трудам редакционных комиссий, в сведениях о помещичьих имениях значится, что в сельце Водяном «крестьян - 154, дворов - 21, надел крестьян неограничен, пространство земли удобной - 900 десятин, система хозяйства - переложная». На лицо типичный разоряющийся дворянин, бьющийся в тисках кризиса крепостного хозяйства.
После смерти отца семья Лорера впала в такую бедность, что мальчика взяли почти из милости знакомые - Капнисты. Будущий декабрист Н.И. Лорер переселился в семью П.В. Капниста и провёл своё детство в его имении Турбайцы Хорольского уезда Полтавской губернии, где воспитывался вместе с его сыном. Племянница Капниста, С.В. Капнист-Скалон, в своих воспоминаниях, даёт описание этого имения:
«Небольшой домик дяди был устроен вдали от селения, на острове, окружённом тростником и болотистою рекою Хоролом. Сад был вроде английского парка: небольшая дорожка шла вокруг острова, покрытого отдельными куртинами больших деревьев и кустарников и зелёными лужками, усеянными разнообразными полевыми цветами. Домик был окружён клумбами душистых цветов, которыми любила заниматься жена нашего дяди».
Александре Алексеевне Капнист
Пусть нежной думой - жизни цветом
Благоухает твой альбом!
Пусть будет дума та заветом
И верным памяти звеном.
И ежели альбома данник
Окончит грустный путь земной
И, лучшей жизни новый странник,
Навек разлучится с тобой, -
Взгляни с улыбкою унылой
На мысль, души его завет,
Как на пустынный скромный цвет,
Цветущий над могилой.
Н.И. Лорер
27 ноября 1866
Таким образом, детство Лорера протекало в дворянской украинской семье, тесно связанной с украинской культурой и бытом. Отсюда, вероятно, и частые украинизмы в говоре Лорера, привычка употреблять слово «запомнить» в смысле русского «забыть», своеобразное произношение слов «Меттерных» и «термын» и т.д. Лорер очень любил «благословенную Малороссию», но считал себя русским - он подчёркивает это в своём рассказе «Из воспоминаний русского офицера».
Воспитателем Лорера и его товарища Ильи Петровича Капниста был гернгутер Нидерштеттер, принадлежавший к мирной коммунистической секте «Моравские братья», в коммунизме которых не было ничего революционного. Лорер до конца жизни сохранил глубокую симпатию к гернгутерам, о чём сам говорил в своей переписке с декабристом М.М. Нарышкиным.
О своей дальнейшей жизни, службе в дворянском полку при 2-м кадетском корпусе (22.03. - 21.11.1812), откуда был выпущен прапорщиком по армии, «покровительстве» цесаревича Константина Павловича и заграничных походах 1813-1814 гг. Н.И. Лорер сам рассказал как в своих «Записках», так и в самостоятельном рассказе «Из воспоминаний русского офицера». Эти воспоминания интересны не только как материал для биографии Лорера и не только как образец его живого, остроумного и художественного рассказа, они дают обильный материал для критики легенды о решающем влиянии заграничных походов на миросозерцание декабристов.
В переживаниях самого Лорера «заграница» не была связана с каким-либо идеологическим переворотом. Он жадно впитывал заграничные впечатления, живо относился ко всему, что его окружало, но никакого резкого перелома в его мировоззрении заграница не произвела - она могла лишь положить начало его «вольнодумству». Этот резкий перелом произвело в нём восстание Семёновского полка в 1820 году.
Единственное, на что нужно ещё обратить внимание, говоря о заграничном периоде жизни Лорера, - это на вступление его в масонскую ложу в городе Оффенбахе. Сохранилось об этом собственноручное свидетельство самого Лорера. В списке военных чинов, давших подписку о неучастии в масонских ложах по требованию правительства, числился и Лорер, написавший: «Принадлежал к братству масонов в городе Оффенбахе». Об этом вступлении в масонскую ложу Лорер ничего не говорит в своих «Воспоминаниях русского офицера», этот факт устанавливается из других источников. Есть сведения, что Лорер принадлежал к масонской ложе «Палестина».
Чрезвычайно характерно для этого же периода жизни Лорера его пылкое увлечение Наполеоном. Весь рассказ «Из воспоминаний русского офицера» проникнут культом Наполеона. Это же настроение отражено и в стихотворении Лорера «Наполеон».
Наполеон
У моря, на скале угрюмой,
Главу на грудь уныло преклоня,
Державный пленник, с тяжкой думой,
Один сидел. Светило дня
На западе из чёрных туч сияло
И пурпурной порфирой покрывало
Бездонную пучину синих вод.
«Торжественен твой запад и восход.
Ты не померкнешь в туче чёрной;
Ты не погаснешь в глубине;
Твой лик нетленный, животворный
Царит, как бог, в небесной вышине.
Не твой удел на жребий выпал мне;
Как ты, моя звезда приветливо сияла,
В пучине звёзд соперницы не знала
И, грозная, носилась над землёй,
Пророча смерть и разрушенье, -
Но всё похитило единое мгновенье...
О, Ватерлоо! теперь судьбы моей
Едва приметен луч над современной бездной;
Без славы и без битв, душой осиротев,
Под сворой дружных псов я усмирён, как лев,
И лицемерным сном дремлю в тюрьме железной.
Кричат: «Он побеждён!» Так что ж? Я - Аннибал!
История, твои заветные скрижали
Несчастием его не упрекали;
Ты врезала на них: «он Римлян побеждал»,
Моя соперница - Россия,
Но победитель мой - судьба...
Я шёл не по следам Батыя,
И не бессмысленна была моя борьба:
Я движим был не погремушкой славы.
Я видел пепл Москвы, но я не Герострат...
Все царства я б сложил в итог одной державы...
Я прав перед людьми, пред богом - виноват.
Я не постиг его предназначенья,
Но, ослеплён успехом чудных дел,
Хотел переступить в пылу самозабвенья
Божественным перстом начертанный предел;
Хотел десницею железной
Внезапно завладеть веков грядущих бездной -
И те века до срока призвал я,
Чтоб предрассудков цепь заржавленную скинуть
И к цели высшей бытия
Ленивую громаду передвинуть».
Выше уже говорилось об огромном влиянии восстания Семёновского полка на Лорера. Обычно Следственная комиссия спрашивала каждого декабриста, что оказало влияние на его вольнодумство. Лореру также был задан вопрос: «С которого времени и откуда заимствовали первые вольнодумческие и либеральные мысли, т.е. от внушений ли других или от чтения книг и каким образом мнения сего рода в уме вашем укоренились?» Лорер в ответе указал не только на заграничные походы, но и на «времена смутные 1821 и 1822 гг., когда всякий молодой человек желал слыть либералом и каждый не был доволен своим состоянием».
В своих «Записках» Лорер дал очень краткое описание восстания Семёновского полка, но и в нём чувствуется, какую большую роль оно сыграло в его мировоззрении. Вскоре после этого и произошло вступление Лорера в тайное общество декабристов. И.Д. Якушкин в своих воспоминаниях даёт об этом не совсем точные сведения. Он пишет: «Бурцов, перед отъездом своим в Тульчин, принял Пущина, Оболенского, Нарышкина, Лорера и многих других» в Союз благоденствия.
Речь идёт, следовательно, о 1818-1819 гг. Но дело Лорера опровергает эту версию. По показаниям его самого и перекрёстным показаниям других декабристов видно, что он вступил в Южное общество в 1823 году. Он был принят Е.П. Оболенским в северное отделение Южного общества и сейчас же вслед за этим поехал на юг. 26 марта 1824 г. майора лейб-гвардии Московского полка Н.И. Лорера назначили в Вятский полк, где служил и П.И. Пестель.
Южное общество сейчас же охватило Лорера атмосферой кипучей революционной деятельности. Он стал одним из деятельных членов. В одном из вопросов Следственной комиссии Лореру значится: «Из показаний, взятых от некоторых членов сего общества, открылось, что вы находитесь в оном с давнего времени и по особенной привязанности к цели его сделались одним из деятельнейших членов оного».
Как ни старался Лорер опровергнуть эти показания, ему этого не удалось. Предатель Майборода представил большой материал об его активной деятельности как члена общества. В доносе Лорер стоял на первом месте среди перечисленных Майбородой сообщников Пестеля. Апеллировал он тем, что видел Лорера ежедневно в доме Пестеля и что первый «всячески за ним подсматривал и пытался выведать его предательство и уличить его».
В сообщении об аресте Николая Ивановича генерал-адъютанты Чернышёв и Киселёв акцентировались на необходимости арестовать его «по важности подозрений, открывшихся насчёт майора Лорера». Следственные дела членов Южного общества подтверждают эту характеристику. Деятельность Лорера связана с важнейшими моментами жизни южан.
Когда командующий 3-м резервным кавалерийским корпусом и начальник военных поселений граф И.О. Витт предложил тайному обществу принять его в члены, обещая выставить в случае восстания на помощь декабристам воинские силы, во главе которых он стоял, Пестель отправил Лорера к Юшневскому с этим важнейшим сообщением, и именно Лорер привёз ответ, что Витта принимать не надобно, что у него цели провокатора, что он выдаст общество, чтобы купить этим у правительства прощение одной крупной денежной растраты, и всех заговорщиков тогда «заберут, как курей».
Лорер был в курсе острых столкновений Пестеля и Никиты Муравьёва и знал подробно мнение первого о последнем. В 1824 году Лорер ездил в Петербург по поручению Южного общества к Матвею Муравьёву-Апостолу узнать о положении дел в Северном обществе. Лорер был в курсе переговоров южан с тайным Польским обществом. Он привлёк новых членов: известно по собственному его признанию, что он принял полковника Канчиялова; Майборода приписывает ему ещё принятие Лемана.
По доносу, - совершенно в данном случае точному, - того же Майбороды, Лорер всецело «предан Пестелю». Эта дружба, облегченная к тому же службой в одном полку, объясняет и ближайшую осведомлённость Лорера о всех намерениях и действиях Пестеля. Пестель рассказал Лореру о своих переговорах с Северным обществом и передал свою знаменитую фразу: «Так будет же республика!».
Лорер был в курсе цареубийственных планов и подготовки восстания. Лорер был свидетелем того, как в последние моменты жизни общества, когда стало уже известно, что общество открыто правительством, Пестель передал «Русскую правду» Крюкову и Заикину для зарытия в землю. Вся деятельность Лорера - это деятельность преданного тайной организации активного и точного исполнителя её заданий.
Его близость к Пестелю странным образом сослужила ему службу во время следствия: он показался совсем «маленьким» рядом с Пестелем, так сказать, померк в лучах его славы. Следственная комиссия всё внимание обратила на Пестеля, а не на его верную тень - Лорера. Даже сводка «сила вины», составленная тщательнейшим Боровковым, довольно поверхностно составлена им для Лорера: даже предшествовавший «силе вины» свод показаний о данном лице в делах других «государственных преступников» брошен незаконченным. Лорер был осуждён по IV разряду, т.е. по «опасности» своих действий поставлен ниже С.Г. Волконского, осуждённого по I разряду.
С самого начала своей деятельности в Южном обществе Лорер оказался в ядре республикански настроенных членов общества. Эта группа была руководящей в Южном обществе. Лорер вошёл именно в неё.
Приехав на юг, Лорер сразу попал в атмосферу «республиканского духа». Его показание об этом Следственной комиссии чрезвычайно характерно: «С которого времени предприняло ввести тайное общество Республиканское правление, я не знаю, но знаю то и утверждаю, что, приехав в армию, застал общество Южное совершенно в республиканском духе - в истреблении всех святейших особ августейшей царствующей фамилии. Кто первый предложил, я не могу сказать, ибо мне неизвестно. Но главным членам было трудно ввести Республиканское правление, потому что многие члены, коих имени я не знаю, не были согласны и держались одному Монархическому-конституционному правлению.
Для сего случая и была написана полковником Пестелем «Русская правда» совершенно в республиканском духе. В какое же время они положили между собой о исполнении оного, они мне не открывали; знаю только, что Пестель говорил, что мнение его было принято членами с.-петербургскими, но отставной Муравьёв, брат Сергея Муравьёва, говорил мне, что это неправда, что общество осталось при прежнем своём мнении и желают только, чтоб государь дал свободу крестьянам и сим бы они довольны были». В этом показании Лорера говорится не только о борьбе Северного общества с Южным, но и о трениях внутри Южного общества.
Примыкая к центральной, руководящей группе южных декабристов, выполняя её ответственнейшие поручения, Лорер подчас проявлял и колебания. Выбор двух путей - либерально-дворянского и радикального - не был решён им окончательно. Те откровенные разговоры с Пестелем с глазу на глаз, которые он передаёт так живо в своих «Записках», ярко рисуют эти колебания. Самим Лорером эта борьба воспринималась со стороны внешней политической формы: республика или конституционная монархия? Первая вела за собой «американский путь» развития, вторая - сохранение крепостнических пережитков.
Однако Лорер в своих показаниях не скрывает требования освобождения крестьян: «Насчёт же будущего правления, сколько я понимаю, единственное желание сего общества [т.е. Южного], цель была та - освободить крестьян и сделать их вольными и предложить новые гражданские права. Вот базис, в чём заключалось общество».
Лорер ненавидел александровский деспотизм, деспотизм Меттерниха и Священного союза. «После виленских маневров мы возвратились в Петербург. Дела Италии устроились: водворился страшный абсолютизм. Страшные преследования и гонения обрушились на головы бедного народа. Тюрьмы были переполнены. И вот тот Священный союз, которым надеялись облегчить участь человечества! Как непрочны дела человеческие! Союз обратился в пользу одних самовластных монархов», - говорит Лорер в своих «Записках».
Эпоха реакции вызывает в нём резкий протест. «О, Меттерних! Какой ответ дашь ты пред престолом предвечного за все жертвы твоего утончённого деспотизма и тирании, за жертвы, которые страдали и умирали с голоду по твоим повелениям? Франц I был добрый государь, но ты сумел и его сделать себе подобным. Народная ненависть в 1848 году заставила тебя бежать, как преступника. Но наказания божеские ещё ждут тебя в загробном мире».
Описывая следствие над декабристами и участь М.Ф. Орлова, как известно, получившего помилование, Лорер пишет в «Записках», что подобный исход дела можно приписать лишь капризу самодержавной власти, и с восторгом передаёт великолепный ответ царю Бестужева, который протестовал против собственного помилования, если оно будет основано исключительно на капризе монарха: «И это человек, над которым висит карательный меч правосудия!».
Лорер находит, что ответ достоин древнего римлянина. По линии того же протеста против самодержавия, деспотизма идёт и восторженное преклонение Лорера перед республиканизмом Пестеля. Рассказывая о том, как была отрыта «Русская правда», Лорер указывает, что Пестель, признавшись на следствии в том, что она спрятана, и указав на лиц, знающих место, где она зарыта, этим самым подписал свой смертный приговор, «не изменив своим правым убеждениям до самой смерти».
Наряду с этим столь же показательна характеристика А.П. Юшневского: «Он был, по моему мнению, добродетельнейшим республиканцем, никогда не изменявшим своих мнений, убеждений, признания. Он много способствовал своим советом Пестелю к составлению «Русской правды». Вспоминая о трагической судьбе А.И. Одоевского, поэта, в молодых летах погибшего на Кавказе, Лорер восклицает, что Одоевский был сослан в Сибирь не из-за ребячества, а из-за любви к отечеству и стремления «на развалинах деспотизма, самого самодурного, самого пагубного для общества, построить благо России».
«Про себя скажу откровенно, - пишет Лорер в своих «Записках», - что я не был ни якобинцем, ни республиканцем, - это не в моём характере. Но с самой юности я ненавидел все строгие насильственные меры! Я всегда говорил, что Россия должна остаться монархией, но принять конституцию. Члены общества знали жизнь, понимали недостатки старого времени, но нельзя отнять у них и того, что они были знакомы и с хорошими сторонами её, поэтому желали прогресса под другим именем.
Я мечтал часто о монархической конституции и был предан императору Александру как человеку, хотя многие из членов, так, как и я, негодовали на него за то, что он в последнее время, усталый от дел государственных , передал всё управление Аракчееву, этому деспоту необузданному».
Это рассуждение сопоставим с показаниями Н.И. Лорера Следственной комиссии: «Я никогда не был заговорщиком, якобинцем. Всегда был противник республики, любил государя императора и только желал для блага моего отечества коренных правдивых законов». Это - передача допроса на следствии в «Записках», а вот подлинное собственноручное показание следствию: «Я никого не возмущал, не подговаривал ни к бунту, ни к возмущению, а вёл себя тихо, скромно, был завсегда почтителен к моему начальству, свойственно моему характеру, который от природы кроток и покорный, - сие показание засвидетельствуют начальники 2-й армии. В душе и в мыслях никогда не был республиканцем».
Ряд других свидетельств, однако, противостоят сказанному. Лорер - участник всех совещаний Южного общества о «Русской правде» Пестеля - документе яркого республиканизма. Он голосовал со всеми членами во всех заседаниях, где все положения «Русской правды» были приняты единогласно. В «Записках», которые Лорер надеялся издать в послесибирский период, он не открывает этого. Противореча приведённым выше «умеренным» показаниям о себе, он всё же сохраняет основные лозунги декабризма - борьбу с самодержавием и требование освобождения крестьян.
Он остаётся сторонником ликвидации самодержавия, требуя представительного конституционного правления, и противником крепостного права. Что же касается утверждения позднейшего времени, что он «никогда не был заговорщиком», оно не соответствует объективной действительности: он был реальным и активным членом несомненного антиправительственного заговора, живым участником конспиративной деятельности Южного общества. Поэтому его позиция в дни деятельности общества не соответствует тем скромным формулировкам, которыми он закрывает смысл деятельности во время тайной работы в Южном обществе.
Надо заметить, что подобная позиция чрезвычайно характерна не для одного Лорера. «Оценкам своей деятельности и идеологических позиций в годы конспиративной работы, помещаемым во многих декабристских мемуарах, нельзя верить на слово. Чаще всего они, вернувшись из Сибири и учитывая цензурные требования 1850-х 1860-х гг., умаляли и прикрывали её.
Основывать характеристику их деятельности в бытность членами тайного общества на мемуарах иногда никак нельзя, надо базироваться на фактах деятельности декабриста в эпоху существования самого тайного общества. Лишь немногие мемуары (например Якушкина, Николая и Петра Бестужевых и членов Славянского общества) содержат оценки деятельности декабристов, адекватные действительности», - отмечала М.В. Нечкина.
На следствии Лорер с вершин полного гордого отрицания падает вниз до молящих о помиловании писем, адресованных то Следственной комиссии, то генерал-адъютанту Чернышёву. Сначала Н.И. Лорер упорно и гордо отрицает свою причастность к обществу - он о нём ничего не знает. «Какое лучшее правление - Монархическое-конституционное или Республиканское, я о сем ничего не могу сказать, ибо я не принадлежу их [Пестеля и Н. Муравьёва] сословию, и потому мне ничего о сем неизвестно». «Наименовать мне известных членов мне невозможно, ибо я никого не знаю».
Затем, видя из вопросов следствия, что ему уже почти всё известно, Лорер падает духом и начинает сознаваться.
* * *
Общительный характер, природное остроумие, доброта души проявлялись у Лорера даже в самые тяжёлые минуты и позволяли морально поддерживать товарищей, также осуждённых на каторгу и ссылку, не давая им упасть духом. Во время этапа в Сибирь декабрист И.Б. Аврамов, считая себя невиновным, впал в глубокую депрессию. Николай Иванович, чтобы развлечь и отвлечь его от тоски, рассказал ему анекдот про Фридриха Великого. «Аврамов от души смеялся, а я радовался, что сумел его развеселить», - вспоминал Лорер.
После отбытия каторги в Чите и Петровском заводе, в ноябре 1832 года, декабриста перевели на поселение сначала в отдалённое и гиблое место к юго-востоку от Байкала - Мёртвый Култук, где всего-то имелись с десяток шалашей, служащих жилищем тунгусам, самоедам и поселенцам, и единственная изба. В этих обстоятельствах даже великий оптимист Лорер приуныл. Помогли ему хлопоты племянницы А.О. Россет-Смирновой, которая была любимой фрейлиной императрицы Александры Фёдоровны. Император распорядился перевести «дядю фрейлины Россет» в г. Курган Тобольской губернии - на тысячи вёрст ближе к Европейской России.
Курган по тем временам был вполне приличным уездным городом на берегу Тобола. Там сложилась небольшая колония декабристов - семь человек. И самое приятное для Лорера было то, что в Кургане на поселении жили друзья и дальние родственники Нарышкины: Михаил Михайлович, декабрист, и его жена Елизавета Петровна, разделившая с мужем тяготы каторги и двух ссылок - сначала в Сибири, а потом и на Кавказе. (Родная тётка Е.П. Нарышкиной - Мария Ивановна Корсакова, была замужем за братом декабриста А.И. Лорером. - Н.К.).
В 1837 году, по прошествии пяти лет жизни на поселении, в судьбе Н.И. Лорера и других декабристов произошёл крутой перелом. По приказу императора Николая I их переместили из Сибири на Кавказ - в действующие полки Отдельного Кавказского корпуса, в самое пекло Кавказской войны. Их, в прошлом блестящих гвардейских офицеров, командовавших ротами и батальонами, царь отправлял рядовыми солдатами, «нижними чинами».
Вот свидетельство Лорера:
«Я крепко призадумался и сам, так казалась странна мне эта мысль. 1812, 1813, 1814 годы делал я офицером и молодым человеком, а теперь, после 12-летней жизни в Сибири, с расклеившимся здоровьем, я снова должен, навьючив на себя ранец, взять ружьё и в 48 лет служить на Кавказе (здесь Лорер явно завышает свой возраст, на тот момент ему не было и сорока лет. - Н.К.). Непостижимо играет нами судьба наша! Голова моя горела. Я ходил в раздумье по комнате и, волнуемый неожиданностью, спросил тогда же городничего: «Если это новое наказание, то должны мне объяснить моё преступление. Если же милость, то я могу от неё отказаться...».
Это была «милость» царя. И отказаться от неё никто не мог. Единственный декабрист из курганских поселенцев определённых в действующую армию и которого оставили на месте был И.Ф. Фохт: «по совершенно расстроенному здоровью».
Лорера определили в Тенгинский пехотный полк, штаб которого располагался в Екатеринодаре. Там, в сентябре 1837 года, декабрист представился командиру полка полковнику Кошутину. От него получил назначение в роту, квартировавшую в селении Ивановском.
Это черноморское поселение в то время было окружено высоким плетнём, с небольшим рвом по периметру. Против главных ворот стояла огромных размеров пушка, всегда заряженная. Каменных построек почти не существовало, а офицеры и солдаты размещались в землянках. Н.И. Лорер в своих «Записках» вспоминал: «Весною и осенью по улицам такая невылазная грязь, что сообщение прерывается, а в иных улицах ездят даже на лодках. Маслович (ротный командир. - Н.К.) приезжал ко мне верхом и всякий раз с опасностью лишиться жизни или, по крайней мере, потерять лошадь в грязи».
Общая печальная картина Ивановской дорисовывается ещё более плачевным состоянием, в котором пребывали нижние чины в Кавказской армии. Особенно - из разжалованных декабристов и поляков (здесь их служило довольно много в числе сосланных после подавления польского восстания 1830-1831 гг.). Лорер пишет: «В большинстве случаев это были люди бедные, без всяких посторонних средств, и после экспедиций они возвращались совершенно без обуви, с ногами, обмотанными буркою и повязанными лубками».
В апреле 1838 года по воле военного командования Тенгинский и Навагинский полки перебросили в Тамань - отсюда предстояла экспедиция по устройству ряда фортов на Черноморском побережье. Тенгинцы двигались от Ивановской на Темрюк, Ахтанизовскую и Фанагорийскую крепость. (Построена А.В. Суворовым. В описываемое время там располагался госпиталь, в котором после экспедиции Лорер залечивал раны. Там же, 9 февраля 1842 года, скончался от ран декабрист В.А. Дивов.)
Навагинцы шли из Екатеринодара по правому берегу Кубани. К 1 мая отряд собрался в Тамани. К вечеру 7 мая войска, рассаженные по судам, готовились к выходу в море, и утром 8 мая эскадра снялась с якоря. Командующим десантом назначен был генерал-майор Н.Н. Раевский-младший - друг и покровитель разжалованных декабристов, сам в 1820-е годы «прикосновенный к делу». Черноморским флотом командовал адмирал М.П. Лазарев.
22 мая в устье реки Туапсе десант заложил укрепление Вельяминовское - в память о генерал-лейтенанте А.А. Вельяминове, также друге и покровителе декабристов. На месте форта впоследствии возник посад; в 1897 году его преобразовали в город и назвали Туапсе. Один из районов города и сегодня называется Вельяминовским.
12 июня в устье реки Шапсуго десантники заложили новый форт - Тенгинский. Закончив работы, отряд Н.Н. Раевского через Анапу возвратился к местам своего квартирования. Н.И. Лорера за участие в этой экспедиции, приказом от 28 августа 1838 года, произвели в унтер-офицеры.
Кроме Лорера, в тех событиях участвовали декабристы М.М. Нарышкин, М.А. Назимов, В.Н. Лихарев, Н.А. Загорецкий, К.Г. Игельстром, А.И. Вегелин, А.И. Черкасов. В том же походе декабрист познакомился с братом поэта - Львом Сергеевичем Пушкиным, адъютантом Н.Н. Раевского. Лорер оставил в «Записках» совершенно замечательную характеристику Льву Пушкину: «Приятнейший собеседник , благороднейший человек, также поэт, но никогда не печатал своих стихов, зато с вдохновением читал наизусть все стихи и поэмы своего великого брата; весёлый, остроумный, общительный. <...> Весь лагерь был в восторге от Льва Сергеевича Пушкина, и можно быть уверенным, что где Пушкин, там и кружок, и весело».
С Лёвушкой Пушкиным (так ласково его называли все товарищи) судьба сводила Лорера не раз, и всегда от таких встреч оставались восторг и почтение к этому замечательному человеку. А на смерть его знаменитого брата, Лорер написал такое стихотворение:
Пушкин
Как-то в грустную годину
Жил поэт между людей;
Тайн поэзии пучину
Он скрывал в груди своей.
Ни отрады, ни приветы
Не явил надменный свет!
Чувствам пламенным ответа
Не встречал нигде поэт.
Часто жгучею слезою
Струны лиры орошал;
И великою рукою
Пламень сердца выливал.
Жар души его высокой,
Как звезда небес, блистал!
Думой выспренной, глубокой
Каждый звук его дышал!
Но могучему стремленью
Мир безумный не внимал.
И святому песнопенью
Суд неправедный давал.
Только зависть и презренье
За поэтом шли вослед;
Лишь судьбы своей гоненье
Видел страждущий поэт!
Большое число декабристов в отряде Н.Н. Раевского, овеянных ореолом героизма, подвижничества, привлекало для участия в экспедициях многих молодых офицеров, которые пребывали из Керчи на пароходе. Лорер вспоминал: «Они любили декабристов и питали какое-то особое уважение к разжалованным».
Встречи, беседы, дружба молодых офицеров с декабристами способствовали развитию в армии демократических традиций. Хотя тогда и в тех условиях преодолевать косность и пруссаческие порядки, насаждаемые десятилетиями, было очень трудно. Тем не менее прогрессивное влияние декабристов на армию - несомненно.
В Навагинском полку солдат стали тщательнее обучать военному искусству (вместо традиционной шагистики); соорудили стрельбищные сараи для стрельбы по мишеням; при штаб-квартире полка в селении Пашковском сформировали специальную учебную команду для обучения рекрутов... В полку запретили грубое обращение с солдатами, прекратили произвол унтер-офицеров.
Декабристы притягивали к себе внимание передовых людей не только славой духа мятежного, но и тем, что были людьми высокообразованными, с обширными познаниями в военном искусстве, строительном деле, в общей культуре. Они - прозаики, поэты, философы, музыканты, художники... - общение с ними стало истинным наслаждением для окружающих. Свои знания декабристы щедро передавали однополчанам. И военные начальники в армии широко использовали их таланты, познания в военном и строительном деле.
Зиму 1838-1839 гг. Лорер провёл в Тамани. В версте от Фанагорийской крепости он нашёл фонтан, открытый ещё турками. Вода фонтана отличалась особыми качествами - вкусом, прозрачностью, целебными свойствами. Этой водой стал снабжаться фанагорийский госпиталь. Один из таких фонтанов сохранился до настоящего времени. Он стал местом паломничества и таманцев, и приезжих.
Весной 1839 года Н.И. Лорер встретился в Тамани с прибывшим туда А.И. Одоевским. Предстояла новая экспедиция в устье реки Шахе в долине Субаши; войска высадились здесь 3 мая; заложили Головинское укрепление. Следующий этап в освоении побережья Чёрного моря - закладка и строительство Лазаревского форта, в октябре - укрепления Раевского на реке Мескагэ.
Встреча с поэтом-декабристом Одоевским оказалась последней: 15 (27) августа 1839 года в новоустроенном форте Лазарева Александр Иванович скончался, сражённый кавказской лихорадкой. Лорер в «Записках» оставил свидетельство: «За новопостроенным фортом, у самого обрыва Чёрного моря, одинокая могила с большим крестом оставила нам воспоминание об Одоевском, но и этот вещественный знак памяти недолго стоял над прахом того, кого все любили. Горцы сняли это символ христианский».
В Тамани Лорер познакомился с М.Ю. Лермонтовым, и это знакомство оставило глубокий след в душе обоих. А великий поэт, воспринявший после смерти Пушкина эстафету русской поэтики, написал на смерть Одоевского пронзительные стихи, отразившие боль и тоску русской души от потери нового гения. 10 октября 1840 года Н.И. Лорера произвели в прапорщики. «Итак, после 12-летней каторги, 5-летнего поселения в Сибири и 6-летней службы на Кавказе наконец-то выполз я из этой бездны! Бог поможет, и, может быть, я буду, наконец, наслаждаться свободой, за которую пострадал, которую люблю и которой так мало пользовался».
Вскоре декабрист получил разрешение на поездку в Пятигорск для лечения на водах. Путь его лежал через Ивановское селение, Екатеринодар, Прочноокопскую станицу, где он неделю прожил у своих гостеприимных друзей Нарышкиных, которые уже обзавелись своим домом. Отогревшись душой, Николай Иванович продолжил путешествие в компании с М.А. Назимовым. В Пятигорске друзья-декабристы узнали печальную весть о гибели В.Н. Лихарева, человека большой души и доброты. Вскоре последовало новое тяжёлое известие - о смерти М.Ю. Лермонтова.
Лорер вспоминает: «Я встретился с одним товарищем сибирской ссылки Вегелиным, который, обратившись ко мне, вдруг сказал: «Знаешь ли ты, что Лермонтов убит?» - Ежели бы гром упал к моим ногам, я бы и тогда, думаю, был менее поражён, чем на этот раз. «Когда? Кем?» - мог я только воскликнуть. Мы оба с Вегелиным пошли к квартире покойного, и тут я увидел Михаила Юрьевича на столе, уже в чистой рубашке и обращённого головой к окну... Со смертью Лермонтова Отечество наше лишилось славного поэта, который мог заменить нам отчасти покойного А.С. Пушкина, который так же, как Грибоедов, и Бестужев, и Одоевский, - все умерли в цветущих летах, полные сил душевных, умственных и телесных, и не своей смертью».
На похоронах Лермонтова Лорер присутствовал как представитель от Тенгинского полка.
Осенью 1841 года Н.И. Лорер выехал из Пятигорска к Нарышкиным, в станицу Прочноокопскую, оттуда - в Фанагорию и Керчь, где остался зимовать.
Описывая своё пребывание в Керчи и давая сведения о подготовке экспедиции на Анапу для борьбы с шапсугами, Лорер пишет в своей слегка иронической манере: «Попробую и я сделать этот сухопутный поход, пойду воевать a ma maniere с бедными горцами, которые мне ничего не сделали и против которых я ничего не имею...» (Действительно, Н.И. Лорер воевал с «горцами» очень своеобразно. Лорер по большей части шёл на перестрелку... с палкой.). Но на ряду с этим в Лорере мирно уживалось признание некой законности за действиями царского правительства.
Наряду с этим у Н.И. Лорера заметен очень реалистический подход к героизму русских солдат. В своей беседе с М.Ф. Фёдоровым Лорер указывает на то, что этот героизм имеет чрезвычайно жизненные корни. Приведём этот довольно длинный рассказ, - во-первых, он затерян в малоизвестном издании (Фёдоров М.Ф. Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 г. - В кн.: Кавказский сборник. Тифлис, 1879, т. 3), а во-вторых очень характерен.
Дело происходит на Кавказе после одной перестрелки с горцами, удачной для русских. М.Ф. Фёдоров пишет: «<...> я увидел в стороне стоявшего под деревом, опершегося о ружьё, в суме на перевязи и с патронташем через плечо, видимо утомлённого и облитого потом старого ветерана Отечественной войны Н.И. Лорера. Он с приветливою улыбкою протянул мне руку. Я рассказал ему в коротких словах, что делается в нашей цепи; он по обыкновению одобрял наших солдат в бою, остроумно подшучивал над храбростью и между прочим заметил: «Отнимите у знака отличия Георгиевского креста преимущество, избавляющее солдата от телесного наказания без суда, - и вы увидите, что удальство наших героев сократиться наполовину».
- Мне кажется, - возразил я ему, - нельзя не признавать в простом солдате, как и в личностях, подобных мне, чувств патриотизма и понятия о своей чести. - «Нет, дорогой М.Ф. , - сказал он, - пока у нас звание солдата будет составлять наказание, пока рекрутам, как преступникам, будут брить лбы и заковывать их в кандалы - до тех пор понятия русского солдата о патриотизме и о своей чести сомнительны». Я, хотя и не совсем согласился с этой мыслью, но не возражал ему. О себе же он сказал, что далее полугоры, по причине усталости, с ротою он идти не мог и по совету ротного командира отправился в колонну и рад, что встретился со мною, добавив иронически: «Вероятно, и без моей храбрости рота разобьёт неприятеля!. Мы расстались».
Окончив свой «термын» ссылки и службы в кавказских войсках, Н.И. Лорер в 1842 году получил отставку и оказался в конце концов в сельце Водяном, Херсонской губернии, принадлежавшем его брату Дмитрию. После возвращения декабристов из Сибири многие их родственники, унаследовавшие после приговора их имения, под давлением дворянского общественного мнения отдали эти имения обратно декабристам и тем восстановили их имущественное положение. Но, ясное дело, не всем хотелось эти имения отдавать.
В иных случаях отдача имений происходила даже под непосредственным давлением властей. В глухом провинциальном углу Херсонской губернии давить на Дмитрия Лорера было некому, и он спокойно оставил за собой имение брата, полученное после его ссылки и лишения имущественных прав. Единственное, на что пошёл Дмитрий Лорер, это на уплату декабристу 1500 рублей в год, что, конечно, было недостаточно при большой семье Лорера, которой он вскоре обзавёлся.
Жизнь в Водяном отчётливо рисуется по письмам Лорера к М.М. Нарышкину и к А.Ф. Бригену.
Письмо Нарышкину от 20 июля 1843 года сообщает о назначенной женитьбе Лорера на Надежде Васильевне Изотовой (1820 - 28.08.1849). Вскоре после этого мелькают сообщения о детях, усложнивших и без того затруднительное материальное положение декабриста.
В конце концов в 1851 году Лореру удалось добиться от брата Дмитрия обещания завещать после смерти сельцо Водяное брату Николаю в потомственное владение. Это и было имущественным обеспечением старшей дочери Лорера Екатерины (Китти).
Лореру пришлось даже поссориться со своим закадычным другом М. Нарышкиным на денежной почве. Ещё в Кургане, в Сибири, Лорер задолжал 2000 рублей Нарышкину и не мог никак их отдать. Нарышкин был на него в обиде за это и просил ему напомнить об этом долге. Отсюда - интересное письмо Лорера к Нарышкину от 29 апреля 1849 года из Водяной, рассказывающее о его тяжёлом имущественном положении.
Видимо, Н.И. Лорер был очень огорчён этой ссорой и тяжело её переносил. Из этого же письма мы узнаём об его отношениях с братом: «Скажу ещё несколько слов о брате Дмитрии Ивановиче - он человек благородный, добрый, но самоуправный и тяжёл в семейной жизни. К несчастью, он меня не понял, во мнениях мы с ним не сходны, и он видит во мне не брата и друга, а бедного родственника».
Сейчас же после этого письма идёт другое письмо, от 30 августа 1849 года, извещающее о новом несчастье, свалившемся на Н.И. Лорера: у него умерла жена, и он остался вдовцом с двумя детьми на руках. «Живу я хотя с братом, но всё одинок», - пишет он в следующем письме.
Дочь Лорера Вера (р. 1846), жила с отцом, а старшая Китти воспитывалась в Киеве, в институте. Из писем М.А. Назимова к А.Ф. Бригену узнаём, что он подолгу живал в Киеве, пока она там училась. Время от времени он наезжал и в Москву - разрешение приезжать туда он получил в 1851 году; здесь Лорер познакомился с П.И. Бартеневым и через его посредство поместил в журнале «Русская беседа» (1857) свой рассказ «Из воспоминаний русского офицера».
В последнем дошедшем до нас письме Лорера к Нарышкину от 15 октября 1860 года, сообщается о внебрачном сыне декабриста Дмитрии, родившемся в 1834 году в бытность Лорера на поселении в Кургане от Елены Михайловны Коромтиной, впоследствии Калугиной, на которой Лорер собирался жениться: «На днях я был обрадован увидеть моего Митю Коромтина, сибиряка, который произведён в офицеры с двумя Георгиевскими крестами и герой мрачного Кавказа. Вышел славный малый, но привёз с собою лихорадку, которая мучает его из года в год». Дмитрий воспитывался в семье брата декабриста - Д.И. Лорера, не имеющего собственных детей. Его дальнейшая судьба неизвестна.
Из этого же письма узнаётся, что Н.И. Лорер задумал писать свои «Записки». В это время они рисуются перед ним ещё совсем не в тех очертаниях, какие они получили позже в процессе работы. Он думает писать только о Читинском остроге и о жизни там, которая является полной противоположностью жизни юга «как в климатическом, так и в нравственном смысле». Из этого замысла и выросли потом «Записки» Лорера над которыми он работал с 23 января 1862 г. по 5 августа 1867 г.
Нам неизвестна точная дата и место смерти декабриста. Историки-декабристоведы ссылаются на запись М.И. Муравьёва-Апостола в так называемом «Погостном списке» - «Май 1873 года. Полтава». Однако, этот список «грешит» неточностями, а метрические книги этого периода, как уже отмечалось, не сохранились (именно с 1870 по 1877 гг). Вообще, маловероятно, чтобы Лорер на склоне лет, уже после смерти брата Дмитрия и замужества старшей дочери, вступившей в наследство и законно владевшей родовым сельцом Водяное, куда-то уехал. Полтавские краеведы также разделяют это мнение.
Не утверждая, но с большой долей вероятности можно констатировать, что скончался декабрист в своём родовом гнезде - селе Водяное Херсонского уезда. А похоронен был: либо рядом с матерью здесь же, либо рядом с отцом - в ограде церкви Св. Андрея Первозванного соседнего села Горожено Херсонского уезда Антоновской волости (ныне село Старогорожено Баштанского района Николаевской области).
