*  *  *

Так же, как и декабристы, Давыдов был недоволен внешней политикой Александра I, в частности в греческом вопросе. Русское правительство не оказало помощи грекам, восставшим против турецкого ига, а Давыдов горячо сочувствовал их борьбе за независимость. 24 июня 1822 года он писал П.Д. Киселёву: «Мне прискорбно, что ты судишь о греках Мореи, как о греках одесских. Оставь мне моё заблуждение! Я и тем доволен, что уже полтора года, как они борются без помощи и борются не без успеха. Почему знать, что будет? Если французы перед революцией не продавали изюма и коринки, то они хуже ещё делали; они прыскались духами и мазались помадою. Что же после наделали?».

Между тем и сам П.Д. Киселёв сочувствовал греческим повстанцам. 14 марта 1821 года он писал А.А. Закревскому: «Происшествия нашего края, вероятно, вам уже известны... Дело не на шутку, крови прольётся много, кажется, с пользою для греков. Нельзя вообразить себе, до какой степени они очарованы надеждою спасения и вольности. Ипсиланти (А. Ипсиланти, бывший генерал-адъютант Александра I, в 1821 году выступил как организатор и руководитель греческого восстания против турецкого владычества. - В.П.), перейдя за границу, перенёс уже имя своё в потомство. Помоги ему бог в святом деле; желал бы прибавить: и Россия». И даже если киселёвская позиция критиковалась Давыдовым, то можно себе представить, как горячо желал он успеха греческим инсургентам.

Особое место в анализе взглядов Д.В. Давыдова занимает его отношение к военным поселениям. В уже не раз цитированном письме к П.Д. Киселёву от 15 ноября 1819 года отмечалось, что правительство «само заготовляет осаждающим материалы военными поселениями». Отмечалось это три месяца спустя после восстания военных поселян в Чугуеве и зверской расправы над ними, учинённой Аракчеевым 18 августа 1819 года. Возмущение Давыдова разделял и видный декабрист Н.И. Тургенев.

Очень любопытно неоконченное произведение Давыдова «Письма о военном поселении». Это черновик с многочисленными исправлениями, зачёркиваниями, вставками на полях и т. д. В конце рукописи находится набросок письма к редактору «Русского инвалида» А.Ф. Воейкову: «Милостивый государь Александр Фёдорович, - обращается к нему Давыдов. - Разные вздорные и неприятные слухи, распространённые повсюду о военных поселениях, побудили меня изьяснить, сколько возможно подробнее, существенную цель и правила, на коих они устраиваются, равно пользу, которая от сего учреждения произойти может.

Я старался также, по возможности, опровергнуть неосновательность моих суждений о сем установлении. Сочинение моё в виде писем препроводить, при сем имею честь с покорнейшей просьбою поместить в «Русском инвалиде». Журнал сей известен наиболее прочих и в особенности военным, которым одним прежде, другим после, но всем предстоит служить в сих поселениях».

Письмо это нельзя понимать буквально. Трудно поверить, чтобы человек, возмущавшийся аракчеевщиной, гатчинской муштрой, писавший в 1819 году о том, что военные поселения никак не служат к чести правительства, стал бы в 1822 году сторонником одного из самых мрачных мероприятий Александра I. Противником военных поселений был даже П.М. Волконский, не говоря уже об А.П. Ермолове, С.Р. Воронцове, П.Д. Киселёве.

Правда, может возникнуть вопрос: не затем ли Давыдов хотел напечатать своё сочинение, чтобы снискать расположение Александра I? Однако против этого говорит и просьба Давыдова напечатать его произведение без подписи и поведение Давыдова, всегда чуждавшегося подобных «приёмов». Мы позволим себе высказать предположение, что своими письмами автор хотел (воспользовавшись обострением борьбы П.М. Волконского с Аракчеевым) привлечь внимание общественного мнения к военным поселениям. Недаром он писал, что офицерам и генералам «одним прежде, другим после, но всем предстоит служить в сих поселениях». Денис Давыдов, конечно, не мог не понимать, что подобная перспектива вряд ли могла вызвать особую радость в военных кругах.

Письмо А.Ф. Воейкову датировано 2 августа 1822 года. Оно завершает рукопись, следовательно, Давыдов работал над ней несколько раньше, вероятно, в июле 1822 года. Между тем не далее как в июне 1822 года Александр I выезжал для осмотра новгородских военных поселений. По его возвращении возникли слухи о недовольстве царя порядками, существовавшими там. Эта версия получила такое распространение, что 15 июля Александр I счёл нужным успокоить «преданного без лести» временщика: «Крайне сожалею я, любезный Алексей Андреевич, о вздорных слухах, дошедших до тебя. Они совершенно ложны, ибо, кроме похвалы, никто из моего рта другого не слыхал».

Царь, действительно, был от военных поселений в восхищении. Но ряд высокопоставленных лиц, в том числе и великий князь Николай Павлович, сопровождавший Александра I к моменту отъезда в новгородские военные поселения, были настроены против них. Свидетельство тому письмо А.И. Чернышёва к Аракчееву от 9 июля 1822 года, где, между прочим, говорилось: «Но что произвело весьма сильное впечатление на многих, это мысль государя пригласить с собой великого князя Николая Павловича, который, кажется, совершенно убедился в неоспоримой истине и переменил совсем свой образ мыслей насчёт поселений, к сожалению тех, которые старались дать оным противное направление».

Итак, Николай Павлович до поездки в поселения был против них, и группа лиц старалась доказать ему их вред. Не называя имён, Чернышёв в другом письме ещё раз намекал на наличие в свите императора недовольных поселениями: «Все вообще, не исключая и тех, кои желали бы, чтоб было иначе, в полном восхищении (от поселений. - В.П.)». Чернышёв имел в виду прежде всего начальника главного штаба П.М. Волконского, известного противника как самого Аракчеева, так и его военных поселений.

Вероятно, Волконский возлагал определённые надежды на поездку царя и великого князя, фактического наследника престола, особенно на известные ему настроения последнего. Давыдов, приятель дежурного генерала главного штаба А.А. Закревского, ближайшего сотрудника Волконского, тоже включился в эту борьбу и, имея в виду воздействие на общественное мнение, занялся «Письмами».

Что же такое эти «Письма о военном поселении»? Выглядят они как переписка двух приятелей, один из которых - житель Москвы, другой - офицер из военных поселений. Офицер излагает цель и «пользу» поселений. Аргументация его вовсе не оригинальны: она - точная копия официальных объяснений причин введения военных поселений. Собственные же слова офицера могли вызвать у читателя-современника только улыбку. Например, признавая, что не все довольны поселениями, офицер замечал, что и петровские реформы поначалу многими были встречены отрицательно: «были даже возмущения». Не говоря уже о комизме сравнения, сразу вспоминалось, что и среди военных поселян «были возмущения» (в 1819 году).

Письма офицера понадобились Давыдову лишь как своего рода «пропуск» через цензуру. Гораздо интереснее письма московского читателя. Правда, сам он согласен со своим приятелем. Но он сообщает о критике военных поселений в московских дворянских кругах, что и составляет соль писем. Не случайно, что над этим местом «Писем о военных поселениях» Давыдов работал особенно тщательно. Сначала он собирался вложить критику поселений в уста одного из членов Английского клуба. Затем Давыдов, презиравший болтунов, отказался от этого намерения, зачеркнул написанный лист и дал критику от лица оратора (некоего князя Радушки), портрет которого напоминает частично Н.И. Тургенева, частично И.Д. Якушкина, частично П.Я. Чаадаева.

Князь Радушка «воспитывался в чужих краях, был во многих немецких университетах и по возвращении в Россию, послужив недолго, вышел в отставку, чтобы посвятить себя, как он говорил, для пользы и щастия подвластных ему людей. Завёл в деревнях своих ланкастерские школы, улучшил хозяйство своё введением многих перемен на иностранный манер, словом, почитался у нас необыкновенно учёным и умным человеком. И, в самом деле, охотно и с горячностью говорит об экономии, о конституциях иностранных земель, через которые он проехал, о государственном правлении, о законах, о спорах и прениях во французской палате депутатов».

В гостиной, где собиралось многочисленное общество, этот самый князь Радушка сказал московскому жителю: «Приятель ваш довольно красноречиво защищает неправое дело. Но можно ли оправдывать такое учреждение, которое основано на вопиющей несправедливости и притеснении, ибо первейшее право человечества, право собственности, нарушено?.. Крестьяне, попавшие по нещастию в состав поселения, лишены собственности своей, ежели у кого и из помещиков земля смежна с ними (поселянами), то берут её, несмотря ни на что, и делают произвольное вознаграждение. Денег истрачено множество, будет ли когда-нибудь сумма сия возвращена?..

Финансы наши не поправились в продолжении столь долговременного мира, когда, напротив, все другие государства, как-то Австрия, Пруссия, Франция, богатеют и процветают. Впрочем, ежели б и нужны были военные поселения, почему не сделать их на пустопорожних землях и степях, земли были бы заселены и приносили пользу, а нещастные поселяне не были бы притеснены и лишены своей собственности».

Совершенно очевидно, даже если бы «Письма» появились в печати, они стали бы предметом живейшего обсуждения и военным поселениям и Аракчееву был бы нанесён серьёзный удар. До 2 августа 1822 года (даты письма Воейкову) Давыдов мог ещё и не знать о провале планов П.М. Волконского. Если 15 июля Александр успокаивал Аракчеева, то, значит, даже Аракчеев в середине июля не совсем ясно представлял себе обстановку. Давыдов же, живший к тому времени в Москве, мог не представлять её и до начала августа. Когда же неудача Волконского стала очевидной, нечего было и надеяться на напечатание «Писем», и Давыдову ничего не оставалось, как отказаться от этой затеи.

Итак, подобно декабристам, Д.В. Давыдов был сторонником конституции, представительного правления, - уничтожения крепостного права, был недоволен внешней и внутренней политикой Александра I, в частности военными поселениями. Но каким образом рассчитывал Давыдов добиться осуществления своих идеалов?

Наиболее чётко взгляды Давыдова на этот счёт изложены в письме к П.Д. Киселёву от 15 ноября 1819 года: «Мне жалок Орлов (М.Ф. - В.П.) с его заблуждениями, вредными ему и бесполезными для общества; я ему говорил и говорю, что он болтовнёю своею воздвигает только преграды службе своей, которою он мог бы быть истинно полезен Отечеству! Как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамонову не стряхнуть самовластие с России. Этот домовой долго ещё будет давить её, тем свободней, что, расслабившись ночною грёзою, она сама не хочет шевелиться, не только привстать разом. Но мне она не внимает!

Как военный человек я всё представляю себе в военном виде. Я представляю себе свободное правление как крепость у моря, которую нельзя взять блокадою, приступом - много стоит, смотри Францию. Но рано или поздно поведём осаду и возьмём её осадою, не без урона рабочих в сапах, особенно у гласиса, где взрывы унесут немалое же число. Но зато места взрывов будут служить ложементами, и осада всё будет продвигаться, пока, наконец, войдём в крепость и раздробим монумент Аракчеева - что всего лучше, это то, что правительство, не знаю почему, само заготовляет осаждающим материалы - военными поселениями, рекрутскими наборами на Дону, соединением Польши, свободою крестьян и проч. Но Орлов об осаде и знать не хочет, он идёт в крепость по чистому месту, думая, что за ним вся Россия двигается, а выходит, что он да бешеный Мамонов, как Ахилл и Патрокл (которые хотели вдвоём взять Трою), предприняли приступ».

В приведённом высказывании, чрезвычайно важном для оценки взглядов Давыдова вообще, он, в частности, выступает как принципиальный противник «приступа» - революции. Опыт Франции, по мнению Давыдова, доказал, что революция «много стоит». Он, конечно, имел в виду якобинскую диктатуру, террор 1793 года, опасаясь, что в России, получится то же самое. К идее же военной революции, в отличие от декабристов, Давыдов не пришёл.

Давыдов - противник революции, но в то же время он и не верил в благие намерения царя, что отделяет его от П.Д. Киселёва, М.М. Сперанского и других. Полемизируя с П.Д. Киселёвым, надеявшимся, что русские общественные порядки будут изменены законами, изданными правительством, Давыдов писал ему 15 ноября 1819 года: «Опровергая мысль Орлова, я также не совсем и твоего мнения, чтобы ожидать от правительства законы, которые сами собой образуют народ. Вряд ли оно даст нам другие законы, как выгоды оседлости для военных поселений или рекрутский набор в Донском войске».

О том же говорил Давыдов и при личной встрече с М.Ф. Орловым и с нескрываемым удовольствием сообщал Киселёву мнение Орлова о его иллюзиях: «Я ему давал читать твои письма... на счёт ожидания законов от самого правительства, - он говорит, что ты похож на гуся Пиго-Лебрюна, который топчется в грязи в ожидании благотворного дождя». Сам Давыдов был полностью согласен с этим замечанием Орлова.

Не веря в реформы «по манию царя» и не желая революции, Давыдов тем не менее (речь идёт о конце 1810-з годов) мечтал о «государственном перевороте», с которым связывал и свою личную карьеру. «Вспомни, что Вяземский сказал обо мне в послании своём, - говорилось в письме к Киселёву от 7 августа 1819 года:

Врагам был грозен не по чину,
Друзьям был не по чину мил.

Тогда и я стоил более многих даже полезных людей, - теперь, как червонец в денежных погребах графини Браницкой! Но, погоди, кто знает, что будет? Может быть, перевороты государственные вытащат сундуки из-под сводов и червонцы в курс пойдут».

Что же означают «перевороты государственные»? Прямых высказываний об этом больше не сохранилось, но можно предполагать, что надеялся он на силу общественного мнения, на воздействие его на правящий класс и правительство; на занятие высших государственных должностей «либералистами», которые, используя своё служебное положение, стали бы проводить реформы. Недаром в цитированном выше письме Киселёву Давыдов говорил, что Орлов мог бы принести большую пользу своей государственной службой. Сам Давыдов тоже надеялся принести своей службой пользу обществу. В письме к П.Д. Киселёву от 7 августа 1819 года есть такие строки: «Дай бог, после и мне быть тебя чиновнее, то есть полезнее России, ибо первое у меня ценится последним».

«Либералисты», по мнению Давыдова, должны служить на пользу отечества. В том же самом письме, говоря о своих неудачах по службе и о назначении Киселёва начальником штаба 2-й армии, Давыдов писал: «Если уж назначено мне судьбою быть обойдённым, то пусть лучше обойдёт умный и деятельный человек, как ты, нежели какой-нибудь ленивый скот, в грязи валяющийся». Поэтому-то Давыдов был уверен, что не будет жалеть об «обойдении» его Киселёвым.

«Божусь, - продолжал он, - что я это от души говорю. Люди прошедшего столетия не поймут меня, ибо их мысли и чувства падали к стопам Екатерины, Зубова и Грибовского. Слова отечество, общественная польза, жертва честолюбия и жизни для них известны были только в отношении к власти, от которой они ждали взгляд, кусок емали и несколько тысяч белых негров».

Давыдов считал, что особую роль в предполагавшихся им переменах в России должен сыграть А.П. Ермолов. Определённей всего говорилось об этом в письме к П.Д. Киселёву от 27 декабря 1821 года: «Вот уже месяц тому назад, как Ермолов представил меня в командиры 22-й дивизии и начальником Кавказской линии. Я потому на это согласился, что всему краю сделано новое образование, и начальник оного будет управлять как гражданской, так и военной частью. Место для меня отличное». Давыдов, следовательно, видел особое преимущество кавказской службы Ермолова в том, что он был не только военным, но и гражданским начальником и мог проводить реформы на Кавказе.

Не случайно, что Давыдов яростно защищал Ермолова от всяческих обвинений, в том числе и в излишней жестокости по отношению к горским народам: «Ермолов, брат, человек необыкновенный, - писал он в письме к Киселёву от 14 июня 1819 года, - и при всей своей страсти к христианскому истреблению, право бы, воздержался, если бы видел в том бесполезность».

Высокую оценку Ермолова находим и в одном из писем Орлова к Александру Раевскому от октября 1820 года. Давыдов надеялся, что рано или поздно А.П. Ермолов станет главнокомандующим русской армией. 17 октября 1820 года он спрашивал дежурного генерала главного штаба А.А. Закревского: «Будет ли нынешнюю зиму Ермолов в Петербурге? - И продолжал: - Уведомь, я боюсь, чтобы его навсегда не зарыли бы в Грузии. Это место, конечно, хорошо и блистательно, но не так, чтобы в нём зарыть такие достоинства, каковы Ермоловы.

Для такого человека, как он, оно должно бы быть подножием к вышним ступеням, то есть к месту главнокомандующего главною нашею армией». Давыдов, очевидно, не просто выражал свои тёплые чувства, а намекал Закревскому, приятелю Ермолова, чтобы дежурный генерал хлопотал за «кавказского проконсула» перед П.М. Волконским. Естественно, что место главнокомандующего давало большие возможности для совершения «генеральского переворота».

Для более эффективного воздействия прогрессивных идей на общественное мнение Давыдов считал необходимым распространение образования в России. Поэтому он придавал такое значение обучению солдат грамоте по ланкастерской системе и энергично внедрял её в подведомственном ему Херсонском военно-сиротском отделении.

Итак, давыдовские планы преобразования общества не связывались с революционным переворотом. Как относился Давыдов к тайным обществам декабристов? О существовании их он знал. Было бы странным, если бы один из ближайших приятелей М.Ф. Орлова, И.Г. Бурцова, хороший знакомый Н.М. Муравьёва, многих декабристов, сочувствующий их взглядам и нужный им как начальник штаба корпуса, не подозревал о существовании тайных обществ.

В одном из писем М.А. Дмитриева-Мамонова (написанном до февраля 1816 года) прямо говорится об участии Д.В. Давыдова в работе по созданию программных документов «Ордена русских рыцарей». Выше уже приводились слова Давыдова (из письма к П.Д. Киселёву от 25 ноября 1819 года) о том, что ни Орлову, ни Мамонову не стряхнуть самовластия в России. Значит, в конце 1819 года Давыдов знал о политической деятельности Орлова.

Кроме того, Давыдову как члену «Арзамаса» было, конечно, известно намерение Н.И. Тургенева и М.Ф. Орлова преобразовать «Арзамас» в политическое общество. Знал или догадывался Давыдов и о желании Орлова использовать Библейское общество в политических целях. 11 июня 1819 года Давыдов иронизировал: «Орлов в восхищении, что произведён в вице-президенты киевского Библейского общества».

Не было тайной для Давыдова и существование Южного общества, тем более, что двоюродный брат его, В.Л. Давыдов, предлагал Денису Васильевичу вступить в него. Однако Давыдов в Южное общество не вступил. Тактика военной революции была для него неприемлема. Ещё менее приемлема была для Давыдова «Русская Правда».

Отрицательно оценивая значение революционных тайных обществ, не веря в революцию и расходясь в этом с декабристами, Давыдов, однако, полностью сочувствовал их целям - уничтожению крепостного права и самодержавия. Вероятно, декабристы рассчитывали на Давыдова как на своего возможного союзника. Бесспорно, что, в случае успеха декабристов, Давыдов примкнул бы к ним, несмотря на своё отрицательное отношение к революции. Не удивительно, что декабристы пытались привлечь Давыдова на свою сторону, так же как А.П. Ермолова, П.Д. Киселёва, М.С. Воронцова, Н.С. Мордвинова, Н.Н. Раевского и других. Совпадение позиции декабристов и Давыдова по важнейшим вопросам делало их союзниками.

Как реагировал Давыдов на события 14 декабря 1825 года, мы не знаем. Однако его личные отношения с бывшими декабристами не изменились. Он по-прежнему был дружен с М.Ф. Орловыс и многими другими оппозиционными деятелями первых лет николаевской реакции. Политические же взгляды Д.В. Давыдова 30-х годов были очень сложны и противоречивы. Они нашли отражение в его знаменитой «Современной песне» («Был век бурный, дивный век») имевшей шумный успех и по-разному оцененной современниками. Исследователи обычно видят в ней лишь выражение реакционных взглядов Давыдова 30-х годов. Действительно, в «Современной песне» едко высмеивается «маленький аббатик» - П.Я. Чаадаев, что «в гостиных бить привык маленький набатик».

В.Н. Орлов, например, утверждает: «В этом стихотворном памфлете Давыдов с отчётливо консервативных позиций выступил против передовой общественности 30-х годов, персонально - против Чаадаева» («Стихотворения Давыдова», Л., 1950, стр. XLVIII). Однако даже в этом памфлете Давыдов по-прежнему оставался противником крепостного права, клеймя в «Современной песне» либеральствующих помещиков, бесчеловечно обращающихся с крепостными.

А глядишь: наш Мирабо
Старого Гаврилу
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло.

А глядишь: наш Лафайет,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладёт
Вместе с свекловицей.

Эти строки отнюдь не свидетельствуют о реакционности Д.В. Давыдова. Что касается выпадов против Чаадаева, то они объясняются резко отрицательным отношением поэта-партизана к исторической концепции автора «Философического письма». «Современная песня» - полемика с ним.

В 30-е годы Давыдов был настроен ещё более националистически, чем раньше. Он ненавидел немцев, занимавших видные посты в царском государственном аппарате. Не изменилось его отношение и к полякам. Давыдов считал, что Россия по праву должна занимать первое место среди великих держав мира. Он гордился освободительной ролью русского народа в войнах с Францией и Турцией. Не удивительно поэтому, что Давыдов так бурно реагировал на опубликованное в «Телескопе» «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева. и назвал его в письме к Пушкину от 23 ноября 1836 года «пасквилем на русскую нацию».

«Философическое письмо» - очень сложный и противоречивый идеологический документ. Ненавидя николаевскую «империю фасадов» и не видя реального пути к изменению существующего положения, П.Я. Чаадаев подвергнул резкой критике не только современный ему общественно-политический строй, но и всю русскую историю, нарисовав чрезвычайно мрачную картину прошлого России: «Окиньте взглядом все прожитые наши века... Мы ничего не дали миру, ничему не научили его».

Субъективно исходя из горячей любви к России, из ненависти к крепостничеству и самодержавию, Чаадаев настолько увлёкся критикой, что объективно грубо исказил русскую историю. Всё это великолепно понял А.И. Герцен, писавший в «Былом и думах»: «Это был выстрел, раздавшийся в тёмную ночь... надобно было проснуться». Называя чаадаевское произведение «призывной трубой», Герцен в то же время замечал: «Заключение, к которому приходит Чаадаев, не выдерживает никакой критики». Д.В. Давыдов заметил лишь одну сторону «Философического письма» - огульное отрицание положительных моментов в русской истории.

Между тем, «Письмо» Чаадаева усиленно читалось и оживлённо обсуждалось в Москве. В салоне Е.Г. Левашёвой, посещавшимся М.Ф. Орловым, А.Н. Раевским, Н.Х. Кетчером, Н.П. Огарёвым и многими другими русскими прогрессивными общественными деятелями, шло горячее обсуждение исторической концепции Чаадаева. Давыдов не мог смотреть равнодушно на это, по его мнению, попрание национальной чести.

Приближалась 25-летняя годовщина Отечественной войны 1812 года, и ветерану борьбы с Наполеоном казалось особенно горьким встретить её чаадаевским «Письмом». К тому же Давыдов знал о полонофильстве Чаадаева. Ещё раньше - до Давыдова - против чаадаевских симпатий к Польше выступил Пушкин. Как убедительно предполагает В. Ледницкий, именно Чаадаеву было адресовано пушкинское стихотворение: «Ты просвещением свой разум осветил». (Статья В. Ледницкого опубликована в сборнике «Puszkin. 1837-1937», Krakow. 1936)

Столкновение национализма Давыдова с космополитизмом Чаадаева было неизбежным. Результатом и явилась «Современная песня». Она задевала и М.Ф. Орлова, одного из постоянных посетителей салона Левашёвой. Вероятно, именно его Давыдов иронически назвал «идеологом», вспомнив прежнее прозвище «Михаил-Идеолог».

Беда Д.В. Давыдова состояла в том, что он не понял новых условий общественно-политической борьбы, а его национализм привёл к огульному отрицанию всех идей Чаадаева. Однако выступление против Чаадаева и Орлова не означало борьбы Давыдова с прогрессивными идеями вообще.

До конца своей жизни он оставался противником крепостного права, высмеивал либерально-дворянское пустословие, бесперспективную и лицемерную игру в оппозицию. Недаром «Современную песню» так высоко оценил революционный демократ В.Г. Белинский, писавший, что Давыдов «как поэт решительно принадлежит к самым ярким светилам второй величины на небосклоне русской поэзии».

Ю.Ю. Новиков, Союз писателей России, Российское философское общество, г. Москва

Денис Давыдов и декабристы

Говоря о Д.В. Давыдове как предшественнике декабристов, необходимо отметить его «генетическую» связь с членами первого тайного общества - Смоленского офицерского политического кружка («Канальский цех»), действовавшего во время правления Павла I. Это были его двоюродные братья А.М. Каховский (дальний родственник декабриста П.Г. Каховского) и А.П. Ермолов.

Первоначальное ядро кружка (не более 10 человек) состояло преимущественно из исключённых со службы офицеров, в дальнейшем его численность увеличилась до 30-50 человек в основном за счёт действующих офицеров. Целью участников было смещение с престола (или даже убийство) императора Павла I.

Собрания проходили в домах заговорщиков, особенно часто в так называемой «галере» (имении отставного полковника Каховского «Смоляничи»), члены общества, представлявшие себя тираноборцами в античной традиции Брута и Кассия, занимались пропагандой - распространяли по губернии «вольные и дерзкие рассуждения военной строгости и об образе правления», то есть информацию, которая дискредитировала режим «тирана» Павла. Во время чтения трагедии Вольтера «Смерть Цезаря» А.М. Каховский воскликнул: «Если б этак и нашего!».

Большую роль в деятельности кружка играл подполковник Ермолов. В дальнейшем он пользовался репутацией прогрессивного деятеля, и декабристы даже намечали его в состав Временного революционного правительства.

После двух лет существования кружок был раскрыт правительственной охранкой, его участники были репрессированы. Есть мнение, что этим объяснялась и опала А.В. Суворова, под началом которого ранее служили А.М. Каховский (он был его адъютантом) и А.П. Ермолов; на них полководец возлагал большие надежды. Именно возвращённый из ссылки в Петербург Каховский стал наставником юного эстандарт-юнкера Давыдова, с которым он близко сошёлся.

Обнаружив у новобранца, желающего стать офицером, неглубокие знания, он составил для Дениса специальную учебную программу, подобрал книги по самым различным отраслям знаний - от военной истории, фортификации и картографии до экономических теорий и российской словесности. Из доверительных разговоров со старшим братом, познания и интересы которого были разносторонни, глубоки и обширны, а ум острым и критическим, Давыдов почерпнул для себя, пожалуй, не меньше, чем из книг.

Первые литературные опыты Дениса Давыдова относились к 1803-1805 гг., когда в рукописях получили широкое хождение его политические стихи (басни «Голова и ноги», «Река и зеркало», сатира «Сон» и др.). В басне «Голова и Ноги», особенно резко направленной против абсолютизма, один из персонажей заявлял упрямой и глупой Голове:

Все это хорошо, пусть ты б повелевала,
По крайней мере нас повсюду б не швыряла,
А прихоти твои нельзя нам исполнять;
Да, между нами ведь признаться,
Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись - как же быть, -
Твое Величество об камень расшибить.

И это не обошлось для него без серьёзных последствий. Сначала с ним имел строгую беседу командир полка. Потом в ответ на жалобу кого-то из вельмож Дениса затребовал в свою канцелярию военный губернатор Петербурга М.И. Кутузов и, как вспоминал потом поэт, «журил его по-отечески», но, должно быть, вынужден был предупредить, что ежели юноша и далее не станет соблюдать должной скромности в отношении высокопоставленных личностей, то это может повлечь за собою весьма пагубные последствия.

Вскоре Кутузов был отправлен в отставку с лукавой формулировкой «по болезни». Вероломное и несправедливое удаление М.И. Кутузова послужило главным толчком к написанию новой и, пожалуй, самой дерзостной и обличительной басни Давыдова «Орлица, Турухтан и Тетерев», после которой за туговатым на ухо Александром I до конца его дней укоренится прозвище «Глухой Тетери». Эта басня привела в бешенство императора. Стихи двадцатилетнего кавалергарда, распространявшиеся в списках, принесли ему довольно широкую известность и недаром впоследствии фигурировали в следственных материалах по делу декабристов.

Над буйною головою новоявленного баснописца сгущалась безмолвная туча государева гнева. На Дениса Давыдова за малейшую промашку, а то и без неё одно за другим посыпались дисциплинарные взыскания по службе. Наконец, с некоторою оттяжкой, грянул и тяжелый державный гром: 13 сентября 1804 г. Давыдов был исключён из гвардии и переведён в Белорусский армейский гусарский полк, расквартированный в глухом местечке Звенигородке Киевской губернии.

Важным моментом в плане приобщения к кругу будущих декабристов была поездка Д.В. Давыдова в 1810 г. в отпуск к своим родственникам в Каменку Чигиринского уезда Киевской губернии (позже там бывал также друживший с декабристами А.С. Пушкин). Здесь он сблизился со своим кузеном Василием Львовичем Давыдовым - будущим декабристом. О деспотизме брата Александра I, чему он оказался свидетелем во время службы в Варшаве, Давыдов рассказал потом с гневом и разящей иронией в своём очерке «Воспоминание о цесаревиче Константине Павловиче», который в России и в то время и позже опубликовать было немыслимо. Впервые этот очерк, как и некоторые другие крамольные сочинения поэта-партизана под заглавием «Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России ценсурою не пропущенные» издал в Лондоне и Брюсселе в 1863 г. известный политический эмигрант князь Пётр Долгоруков.

В конце 1816 г. Давыдов сблизился с будущим декабристом С.Г. Волконским, вместе с которым он посещал литературное общество «Арзамас», возглавляемое В.А. Жуковским. В этом обществе, по воспоминаниям А.Ф. Воейкова, Д.В. Давыдову был присвоен статус «действительно поэта, генерал-адъютанта Аполлона при переписке Вакха с Венерою». В конце 1820 года Давыдов опять приехал в Каменку, где ещё с осени гостил Пушкин, до того проехавший с семейством Раевских по Кавказу и Тавриде. (Мария Раевская (Волконская), прославила своим подвигом русских женщин, первой отправившись к мужу-декабристу «во глубину сибирских руд»). Здесь Д.В. Давыдов встречался со многими членами уже действующего тайного общества будущих декабристов. По ряду вопросам он соглашался с их позицией, однако возражал против изменения государственного строя в России.

Тем не менее, это время наибольшей близости Давыдова с деятелями тайных обществ юга России - и географической, и идейной. Он был очень дружен (ещё со времён Заграничных походов по Германии и Франции) с М.Ф. Орловым; он свой человек и в Тульчине, и в Каменке. Его ближайшие покровители, сослуживцы и друзья поддерживали тесные связи с активнейшими деятелями будущего декабризма: П.И. Пестель, И.Г. Бурцов - доверенные лица П.Д. Киселева, М.А. Фонвизин - А.П. Ермолова, С.Г. Волконский вскоре станет зятем Н.Н. Раевского. Да и сами Киселев и Ермолов занимали в военной администрации особое положение: они тронуты духом оппозиции настолько, что будущие декабристы рассчитывали на них как на прямых союзников.

О политике правительства Д.В. Давыдов в эти годы высказывался резко и недвусмысленно. Он был преисполнен отвращения к Аракчееву и аракчеевщине, военной бюрократии, «парадным генералам», наследникам гатчинских экзерцицмейстеров, «пресмыкающимся» перед властью, чтобы снискать «кусок эмали или несколько тысяч белых негров».. Подобно Киселеву и Орлову, он требовал уважения к солдату и с энтузиазмом принялся за организацию ланкастерских школ. Он знал о проекте «Ордена русских рыцарей» М.Ф. Орлова и М.А. Дмитриева-Мамонова, но перед декабристскими проектами социального переустройства он останавливался.

Давыдов был связан со многими декабристами, ценившими его стихи, однако от предложения вступить в тайное общество отказывался. Он был несомненно искренен, когда говорил о своих монархических убеждениях, которые не нравились реальным монархам. Подобно многим из умеренных просветителей XVIII-XIX веков, Д.В. Давыдов был противником «деспотии», «самовластия», и не более того. Он знал, однако, что в реальных условиях России начала 1820-х годов политическая реальность - именно «деспотия», а не «просвещенный абсолютизм». И не только это убеждение, но и пессимизм, вызванный в нём поражением европейских революций, сближал его и с многими деятелями декабризма, и с А.С. Пушкиным. Это охвативший почти всю мыслящую часть общества «кризис 1823 года».

В том же 1823 г. Давыдов в доме своего зятя Д.Н. Бегичева познакомился с А.С. Грибоедовым, поэты стали чаще встречаться и подружились. В 1824 г. Д. Давыдов буквально засыпал правительство просьбами об облегчении участи Е. Баратынского и вместе с В. Жуковским и А. Тургеневым добился почти недостижимой цели - освободить опального поэта от солдатской лямки, выхлопотав ему офицерский чин и вожделенную отставку. С этого времени началось постоянное литературное общение Давыдова и Баратынского.

При расследовании дел декабристов попали под подозрение не только А.С. Пушкин и А.С. Грибоедов, но и Д.В. Давыдов, лично друживший со многими из заговорщиков, но, будучи охранительным патриотом, никогда не желал включиться в их антигосударственную деятельность. Хотя Следственная комиссия обнаружила у многих декабристов списки его ранних стихов и басен, никакими прямыми уликами против Давыдова она не располагала.

В деле Д.В. Давыдова фигурировал такой эпизод, случившийся незадолго до событий 14-го декабря: его двоюродный брат В.Л. Давыдов зашёл к нему и оставил записку, в которой приглашал гусара-поэта вступить в тайное общество «Tugendbund», на что Давыдов тут же приписал в ответ: «Что ты мне толкуешь о немецком бунте? - укажи мне на русский бунт, и я пойду его усмирять». Эта записка-каламбур при разбирательстве «дела декабристов» рассмешила Николая I и освободила Давыдова от всякого подозрения в причастности к мятежникам.

Во время коронации в Москве 9 августа 1826 г императору был представлен генерал-майор Д.В. Давыдов. Николай I выразил радость, что он вновь надел эполеты, и поинтересовался, желает ли он продолжать военную службу. Получив утвердительный ответ, государь затем подписал высочайший приказ об определении генерал-майора Давыдова на службу, с назначением состоять по кавалерии. Однако репрессированные декабристы всё равно оставались поклонниками лиры Дениса Давыдова. В далеком заточении Вильгельм Кюхельбекер вспоминал о нём:

...Софа, в углу комод, а над софою
Не ты ль гордишься рамкой золотою,
Не ты ль летишь на ухарском коне,
В косматой бурке, в боевом огне,
Летишь и сыплешь на врагов перуны,
Поэт-наездник, ты, кому и струны
Волшебные и меткий гром войны
Равно любезны и равно даны?

25 января 1836 г. в Петербурге собрался весь цвет литературного общества, в той или иной степени связанный с декабристами: Пушкин, Вяземский, Крылов, Плетнёв, Владимир Одоевский, молодой Гоголь и много других. И всё внимание было обращено к поэту-партизану. «Из 25 умных людей я один господствовал, все меня слушали», - делился своим восторгом по поводу этого памятного вечера Давыдов в письме к жене. По возвращении из столицы его долго не покидало чувство окрылённости и кипучего ощущения полноты жизни. Денис Давыдов ещё раз воочию убедился в любви и доверии своих лучших друзей, особенно Александра Пушкина.

Давыдов выступал как поэт-свободолюбец на заре периода новой русской литературы. Это время заслуженно зовётся золотым веком русской поэзии. Тогда она блистала крупными и яркими талантами. Целая плеяда крупнейших поэтов наряду с Пушкиным вступила в русскую литературу: Жуковский, Батюшков, Крылов, Лермонтов, Баратынский, Бестужев, Веневитинов, Вяземский, Фёдор Глинка, Гнедич, Грибоедов, Дельвиг, Катенин, Козлов, Кольцов, Кюхельбекер, Одоевский, Полежаев, Рылеев, Тютчев, Хомяков, Языков и, конечно, Денис Давыдов. Не все из них стали членами или сподвижниками декабристских обществ, но дух свободолюбия был присущ их творчеству.

Е.В. Сигалова

Денис Давыдов: мифы и реальность

Судьба и творчество Дениса Давыдова не могут оставить никого равнодушным. В наш прагматичный и рациональный век особенно удивляют его бескорыстная самоотверженность, патриотизм, рыцарское служение идеалам свободы, гусарская удаль, романтичность поступков. Именно этих мужских качеств не хватает нашим современникам, и нам всем есть, чему поучиться у героя Отечественной войны 1812 года.

Всё, что связано с именем Дениса Давыдова - героя и даже символа Отечественной войны 1812 года, лихого гусара, партизана, поэта - казалось бы, изучено досконально. Тем не менее, образ этого, несомненно, выдающего человека окружён литературными штампами и идеологическими вымыслами, заслонившим реального героя, знакового персонажа эпохи.

Будущий герой Отечественной войны 1812 г., автор военно-исторической прозы и поэт Денис Васильевич Давыдов (16.07.1784 - 22.04.1839) родился за год до издания «Жалованной грамоты дворянства».

Здесь следует отметить, что время правления Екатерины II во многом изменило облик России и российского дворянства. Дворянству давались важнейшие привилегии в социальной, экономической и духовной сферах жизни. Российские дворяне становились таковыми не только по названию, но и по своей сути.

Прежнее холопское, исключительно сервильное предназначение дворянства давно устарело. Екатерина II нуждалась в поддержке целого класса, а не кучки царедворцев, и хотела видеть дворян активным, мыслящим слоем общества, принимавшим самостоятельные решения и отвечавшим за свои поступки. При ней в России появилось поколение «непоротых дворян», и дети этих «непоротых дворян» обеспечили России небывалый взлёт российской культуры в XIX в.

Но главное - то, что ранее делалось «по велению государя», стало делаться осмысленно, было понято и принято целым классом. Денис Давыдов был вполне типичным представителем своей эпохи и своего класса. Более того, он был представителем идеальным, настоящей легендой, объектом поклонения современников и образцом для подражания молодого поколения.

Вокруг исторических персонажей, подобных Давыдову, всегда складываются устойчивые мифологемы. Вне зависимости от их характера, они мешают увидеть реальное лицо героя, а в его жизненном пути - особенности времени, в котором он жил.

Сам Денис Давыдов и начал создавать легенду о самом себе. Это было вполне в духе того времени, в русле дворянского мировосприятия. Часть мифов помогала ему жить, часть - очень мешала.

Миф первый: политические воззрения Дениса Давыдова. Вероятно, никаких особенных воззрений у него не было. Разумеется, Отечественная война 1812 года оставила заметный след в жизни и творчестве целого поколения дворян. Патриотические настроения и впечатления от заграничных походов привели многих из них к революционным взглядам. Декабристами стали многие из друзей поэта, а его двоюродный брат - Василий Львович Давыдов - стал видным деятелем Южного общества и был приговорен к 20-ти годам каторжных работ. Но воззрения Дениса Давыдова никогда не были столь радикальными, хотя в юности был весьма резок в своих стихотворных сочинениях.

В центре мировоззрения Дениса Давыдова была свобода как таковая, понимаемая им достаточно оригинально для того времени. Он не терпел стеснения свободы, в какой бы то форме это не происходило.

Ещё в 1803 г. Денис Давыдов написал очень интересную басню «Голова и ноги», из анализа которой становится ясным, насколько представление о личной свободе, её защите и в то же время лояльности властям были актуальны для поэта.

Уставши бегать ежедневно
По грязи, по песку, по жесткой мостовой,
Однажды Ноги очень гневно
Разговорились с Головой:
«За что мы у тебя под властию такой,
Что целый век должны тебе одной повиноваться;
Днем, ночью, осенью, весной,
Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться
Туда, сюда, куда велишь; <...>
«Молчите, дерзкие, - им Голова сказала, -
Иль силою я вас заставлю замолчать!..
Как смеете вы бунтовать,
Когда природой нам дано повелевать?» <...>
И далее ноги недвусмысленно заявляют:
Коль ты имеешь право управлять,
То мы имеем право спотыкаться,
И можем иногда, споткнувшись, - как же быть, -
Твое величество об камень расшибить».
Смысл этой басни всякий знает...
Но должно - тс! - молчать: дурак - кто всё болтает.

Аллегория очевидна: Голова - власть, правительство, Ноги - простой народ. Каждое сословие выполняет свойственную ему работу: одни повелевают, другие исполняют. Но если прихоти и капризы власть предержащих переходят границы разумного, то народ - Ноги - может «величество о камень расшибить». Такое вот откровенное предупреждение властям...

Екатерина II специальным указом запретила дворянам подписывать прошения на её имя уничижительными именами (Ивашка, Петрушка и т.п.) и называть себя в них «твой холоп», как было принято ранее.

Одним из пунктов «Жалованной грамоты» дворянства была отмена телесных наказаний для лиц дворянского звания. Павел I с самого начала своего правления уничтожал или подвергал значительному изменению всё, созданное Екатериной. Борясь с «дворянской вольницей», Павел отменил ряд положений Грамоты. В частности, в 1797 г. Павлом были восстановлены телесные наказания для лиц благородного происхождения. Александр I, став императором, вернулся к екатерининским основам государственного и общественного устройства.

Молодой Денис Давыдов в этом же году сочиняет и другую басню «Река и зеркало». Несмотря на свой юный возраст (19 лет), Давыдов смело, критически оценивал реалии современного ему общества. «За правду колкую, за истину святую, // За сих врагов царей» в его басне деспот решает казнить верой и правдой служащего ему вельможу, как глупый ребёнок спешит разбить зеркало, отражающее его безобразие. Но что делать с рекой, так же правдиво отражающей уродство? Как заставить потомков не критиковать тирана, а слагать в его честь дифирамбы? «Образумленный» деспот не прощает вельможу, нет, он только заменяет ему казнь на ссылку в Сибирь.

Обращает на себя внимание и то, как автор играет значениями слова «басня». С одной стороны, басня -жанр «Реки и зеркала», являющегося кратким нравоучительным рассказом с использованием аллегории. Однако в последней строке поэт использует и другое значение слова «басня» - выдумка, небывальщина, чем противопоставляет «быль» и «басню», указывая на то, что благополучный исход был бы слишком уж далёк от российской действительности (т.е. был бы басней).

В 1804 г. Денис Давыдов пишет басню «Орлица, турухтан и тетерев», где аллегорически выводятся образы Екатерины II (Орлицы), Павла I (Турухтана) и Александра I (Тетерева). Басня заканчивается убийственным выводом: «Не выбирать в цари ни злых, ни добрых петухов». Екатерине же - Орлице - поётся хвала за её премудрость, щедроты, стремление к истине.

Далеко не всё в декабристском движении Д. Давыдову нравилось. Взгляды Н.М. Муравьёва казались ему скучными и занудными, не соответствующими настроениям бравого гусара. Взгляды П.И. Пестеля - ужасающими и жестокими, могущими в случае прихода заговорщиков к власти принести России страшные беды. Хотя Давыдов был вхож в законспирированную среду военных оппозиционеров, а в 1820 г. вошёл в тайное общество - «Орден русских рыцарей» - но опрометчивых политических шагов не делал. Его оппозиция монархии и правящей в России династии была весьма умеренной и не выходила за рамки обычного дворянского фрондёрства.

Давыдов был остёр на язык, саркастичен, критиковал начальство, был склонен к вольным речам и озорным выходкам, но, несмотря на все недовольства, поэт-гусар был только законопослушным дворянином, рачительным хозяином своих поместий, отцом-командиром для офицеров и солдат, батюшкой-помещиком для своих крестьян. Он всегда был исправным и верным служакой, человеком с практическим умом и житейской хваткой.

Давыдов был всегда сам по себе, ибо именно в индивидуальности и собственной неповторимости он видел действительную свободу. Если внимательно проанализировать его жизненный путь, то можно убедиться, что он всегда делал то, что хотел, сам совершал проступки и сам за них нёс ответственность. Он добивался своих целей разными методами - своей смелостью, воинской доблестью, человеческим обаянием, связями во властных элитах и, тем, что сегодня назвали бы саморекламой.

Свободное гусарское мироощущение совсем не мешало Денису Васильевичу немного прихвастнуть и даже преувеличить значение собственной роли и в Отечественной войне 1812 года и в общественной жизни первой половины XIX в. Это был д'Артаньян своего времени, ставший для своих современников символом гусарства, образцом для подражания, певцом свободы, которая, следует признать, никак не мешала властям.

При этом он никогда не оставлял не переставал быть поэтом. Ещё 1811 г., находясь в Москве, Давыдов был принят в литературных кругах, начал печататься в журнале «Вестник Европы», позднее поэт вошёл в литературное общество «Арзамас» и Общество любителей российской словесности. Историк Н.М. Карамзин и литературный критик И.И. Дмитриев лестно высказываются о нём.

Миф второй: о некой особой принадлежности к простому народу, мелкопоместному дворянству, который возник с лёгкой руки Льва Николаевича Толстого, создавшего обаятельнейший образ Васьки Денисова, которого читатели отождествляли с нашим героем. На самом деле Денис Давыдов всегда знал себе цену. Он был представителем очень знатного рода, и многие близкие родственники его были очень известными людьми в России. Его дед (отец матери) - екатерининский генерал-аншеф Евдоким Щербинин - был генерал-губернатором Слободско-Украинской губернии, а затем последовательно Орловского, Смоленского и Воронежского наместничеств, создатель и первый генерал-губернатор Харьковского наместничества.

Отец Дениса Давыдова, «владея значительными поместьями в Орловской и Московской губерниях, был одних из зажиточных людей своего времени». Он был генералом, служил под началом А.В. Суворова и был дружен с ним. Родной брат Дениса Евдоким стал генерал-майором, одним двоюродным братом был легендарный генерал от инфантерии Алексей Петрович Ермолов, покоривший Кавказ, другим - генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский-старший, известный герой Отечественной войны 1812 г. Да и остальные его родственники занимали значимое место в российской элите.

После смерти Павла I в 1801 г. Денис Давыдов начал свою службу в кавалергардском полку - наиболее привилегированной кавалерийской гвардейской части. В России в начале XIX в. гвардейские части были весьма своеобразным социальным феноменом. Дуэлянт и тонкий ценитель искусства, картёжник и философ, неуёмный потребитель шампанского и одаренный поэт, повеса и бесстрашный воин могли одновременно быть качествами одного и того же человека. Литературная среда, в которую попал Давыдов, пробудила и в нём страсть к сочинительству.

За сатирические антиправительственные басни, за личные выпады в адрес высокопоставленных персон поручика Давыдова в 1804 г. переводят в армейский Белорусский гусарский полк, что было очень большим наказанием. Однако Денису в гусарах понравилось. Там он познакомился с героем своих «зачашных песен» известным гулякой - поручиком Бурцовым. Лихие пирушки, буйные шутки - всё это он теперь воспевал в своих «зачашных песнях», оставив писание басен. Вскоре он опять возвращается в гвардию, становится лейб-гусаром.

Миф третий: о притеснениях и неудачах в карьере. Напротив, Давыдов был скорее «везунчиком». Он был прекрасным кавалеристом, обладал исключительной смелостью, у него был лёгкий характер и великолепное чувство юмора. Здоровый карьеризм и связи в верхах только способствовали его карьере. Но главное было всё же то, что он умел и хотел воевать. Еще девятилетнему Денису А.В. Суворов предсказал его судьбу: «Это будет военный человек». Давыдов изучал военную науку, увлекался военной историей, вместе с И.И. Дибичем (будущим фельдмаршалом) брал уроки военного искусства у майора Торри, состоявшего ранее при французском генеральном штабе.

В 1807 г. он участвовал во Франко-русской войне, проявив исключительную храбрость. В сражении при Прейсиш-Эйлау он находился при Багратионе, который появлялся со своим адъютантом на самых опасных и ответственных участках. Один бой, по мнению Багратиона, был выигран только благодаря Давыдову. Он в одиночку бросился на отряд французских улан и те, преследуя его, отвлеклись и упустили момент появления русских гусар. За этот бой Денис получил орден Св. Владимира IV степени, бурку от Багратиона и трофейную лошадь. В других битвах Давыдов также отличился исключительной храбростью, за что был награжден орденами и золотой саблей. Зимой 1808 г. воевал против шведов в Финляндии, в 1809 г. - против турок в Молдавии.

1812 г. Денис Давыдов встретил, будучи подполковником Ахтырского гусарского полка. Он участвовал во многих сражениях - под Романовом, Салтановкой, Смоленском, Бородином, - что не принесло ему такой известности, как создание одного из первых партизанских отрядов из гусар и казаков. Затем Давыдов вместе со всей армией проделал зарубежный поход 1813 г., в битве при Краоне командовал 3-й Гусарской дивизией, был пожалован в генерал-майоры за отличие под Ла-Ротьером.

Из-за канцелярской путаницы Давыдов получил генеральские эполеты лишь в конце 1815 г., отсюда, собственно, и истоки мифа о «неудачности» Давыдова. Немалую роль в распространении этого мифа сыграл талант Л.Н. Толстого, изобразившего своего Ваську Денисова несправедливо обиженным в чинах, оказавшимся в 1812 г. не у дел, просто вынужденным уйти в партизаны.

Давыдов продолжал служить в кавалерии вплоть до отставки по болезни в 1823 г., но когда в 1826 г. началась война с Персией, он вернулся в строй. Давыдов активно участвовал в подавлении польского мятежа в 1831 г., был награждён орденом «Виртути Милитари», получил звание генерал-лейтенанта.

Миф четвёртый: Денис Давыдов - основатель и организатор партизанского движения в России. Этот миф появился ещё в царской России, но особенным образом он развивался в советское время. В своих стихах Давыдов явно приукрашивает и сами события, и своё собственное участие в этих событиях. Вероятно, герои XIX века ещё не так далеко ушли от мушкетёров века XVII, и скромность ещё не была признана нравственным украшением.

Собственно, Денис Васильевич никогда особенно и не скрывал, что для гусара не является зазорным не только повсеместно рассказывать о своих военных подвигах, но и несколько приукрашивать их, добиваясь наград, протекций, мужского уважения и женского обожания. Для времени, в котором жил Давыдов, и для того социального слоя, из которого он происходил, это было в рамках обычных жизненных норм.

Однако Давыдов в стихах и в мемуарах отстаивал не только своё право на первенство в партизанской войне, но и саму легитимность партизанской войны. До середины XVIII в. европейские войны велись по-другому. Воевали между собой армии, возглавляемые полководцами. В какой-то момент давалось генеральное сражение, победители входили в столицу побеждённых, война заканчивалась. Народные массы в войнах не принимали практически никакого участия. Затем положение изменилось, ибо и сами войны ожесточились. Сам термин «партизан» существовал задолго до 1812 г.

«Партизанами называли в русской армии еще в XVIII столетии военнослужащих, отправлявшихся в составе самостоятельных мелких отдельных отрядов, или партий (от латинского слова parties), для действий на флангах, в тылу и на коммуникациях противника. Это явление нельзя считать чисто русским изобретением. Французы в Испании так и не сумели одолеть герильясов, у русских в 1808-1809 гг. в ходе Русско-шведской войны были серьёзные проблемы при столкновении с отрядами финских крестьян.

Согласно средневековому рыцарскому кодексу поведения, партизанские методы войны считались не вполне достойными. Тем не менее, один из руководителей русской разведки, подполковник П.А. Чуйкевич, в поданной командованию перед началом войны аналитической записке, предлагал развернуть активные партизанские действия на флангах и в тылу противника и для этого использовать казачьи части».

В 1812 г. успеху русских партизан способствовало многое: огромная территория, растянутость и слабое прикрытие коммуникаций французских войск, огромные лесные массивы и поддержка населения. Партизанские действия впервые применил главнокомандующий 3-й армией генерал А.П. Тормасов, который в июле выслал отряд полковника К.Б. Кнорринга к Брест-Литовску и Белостоку.

Чуть позже М.Б. Барклай де Толли сформировал «летучий корпус» генерал-адъютанта Ф.Ф. Винцингероде. Рейдовые партизанские отряды стали активно действовать на французских флангах в июле-августе 1812 года. Лишь 25 августа (6 сентября), накануне Бородинского сражения, по разрешению Кутузова была выслана в «поиск» партия (50 ахтырских гусар и 80 казаков) подполковника Д.В. Давыдова.

Ещё накануне Отечественной войны 1812 года русское командование подумывало о том, как бы привлечь крестьян к партизанскому движению, но в дальнейшем от этого были вынуждены отказаться - давать русским крестьянам оружие считалось опасным. Ведь в начале войны первое, что делали крестьяне при приближении французских войск, так это то, что они грабили и жгли усадьбы своих помещиков , а сами уходили в леса и ждали, когда Наполеон объявит освобождение от крепостного права. Собственно партизанская война началась только тогда, когда вражеские отряды начали отбирать у крестьян продовольствие и лошадей.

Но русские летучие отряды успешно действовали уже в Семилетнюю войну и даже взяли тогда Берлин. «О необходимости партизанских действий против Наполеона мудрый стратег М.Б. Барклай де Толли говорил задолго до 1812 года. Даже шумный конфликт Давыдова с генералом Ф.Ф. Винцингероде объясняется тем известным фактом, что храбрый методичный немец умело руководил первым большим партизанским отрядом и сделал для общего дела больше, нежели порывистый поэт-партизан с его буйной сотней гусаров и казаков».

История ещё рассудит, правильно ли делал Давыдов, придавая такому явлению, как партизанская война, исключительно русское звучание. Его «партизанская карьера» могла так и не состояться, ибо буквально в начале партизанских боевых действий гусарский отряд Давыдова попал в засаду крестьян-партизан и мог быть уничтожен своими: форма у гусар всех армий была похожа, офицеры говорили по-французски, и крестьяне не могли разобраться, французы или русские и перед ними. Это заставило Давыдова переодеться в крестьянскую одежду и отпустить бороду, что делали и другие партизаны, например А.С. Фигнер.

Совершенно понятно, почему в советское время не Фигнер, Кнорринг и Винцингероде, а именно Давыдов стал символом партизанского движения. Всерьёз заговорили и о самой Отечественной войне 1812 г., и о партизанах только в 1941 г., и в это время, разумеется, говорить о немцах на русской службе было бы не уместно. Отмечая роль Д.В. Давыдова в Отечественной войне 1812 г. не следует забывать и о А.Н. Сеславине, А.И. Чернышёве и других.

Вряд ли можно осуждать человека такого склада, как Давыдов, за преувеличение своей роли в войне. В стихотворении «Партизан» он не просто пишет о себе, он заставляет читателя сопереживать командиру партизанского отряда, ведущему за собой людей, взявшему ответственность за их жизни и за исход сражения:

И мчится тайною тропой
Воспрянувший с долины битвы
Наездников веселый рой <...>
Начальник, в бурке на плечах,
В косматой шапке кабардинской,
Горит в передовых рядах
Особой яростью воинской.
Сын белокаменной Москвы,
Но рано брошенный в тревоги,
Он жаждет сечи и молвы,
А там что будет - вольны боги!

Но была и объективная основа этого мифа. В то время, как Фигнер погиб, а Винцингероде и Барклай молчали, несомненный же литературный талант Давыдова оставил за ним пальму первенства. Денис Давыдов - признанный всеми певец Отечественной войны 1812 года. Это всегда признавали другие участники Отечественной войны. Фёдор Николаевич Глинка писал:

Усач. Умом, пером остер он, как француз,
Но саблею французам страшен:
Он не дает топтать врагам нежатых пашен
И, закрутив гусарский ус,
Вот потонул в густых лесах с отрядом -
И след простыл!.. <...>
Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы,
И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан.
Но милым он дарит в своих куплетах розы.
Давыдов! Это ты, поэт и партизан!..

Признание Ф.Н. Глинки - серьёзного публициста, прозаика, поэта, активного участника Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов русской армии, декабриста - многого стоит, потому что никто так хорошо, как он, не разбирался в военном и поэтическом деле одновременно.

Молодое поколение боготворило поэта-партизана, он был для них общепризнанным героем, образцом для подражания в личной жизни, в поведении в свете, в поэзии. Поэт Евгений Абрамович Баратынский пишет:

Пока с восторгом я умею
Внимать рассказу славных дел,
Любовью к чести пламенею
И к песням Муз не охладел,
Покуда русский я душою,
Забуду ль о счастливом дне,
Когда приятельской рукою
Пожал Давыдов руку мне!

Высоко ценил Дениса Давыдова и почитал его своим другом и наставником Александр Сергеевич Пушкин, хотя сам Давыдов, несмотря на довольно большую разницу в возрасте, называл Пушкина своим «парнасским отцом и командиром». Пушкин, в свою очередь, особенно в ранний период своего творчества, очень многим был обязан Давыдову, о чём никогда не забывал:

Тебе, певцу, тебе герою!
Не удалось мне за тобою
При громе пушечном, в огне
Скакать на бешеном коне.
Наездник смирного Пегаса,
Носил я старого Парнаса
Из моды вышедший мундир:
Но и по этой службе трудной,
И тут, о мой наездник чудный,
Ты мой отец и командир.

Миф пятый: о Денисе Давыдове как о бесшабашном гусаре, для которого главным было развлечения и почести. Юношеская язвительность со временем перешла в зрелый скептицизм. В своих мемуарах Давыдов критически отзывается о Великом Князе Константине Павловиче, да и вся его проза полна личных нападок на отдельных представителей знати, которые, по мнению поэта-партизана, не столь геройски проявили себя на войне.

Разумеется, вся его поэзия предельно субъективна. «И в то же время Давыдов как русский солдат, писатель и дворянин умеет отдать должное достойному противнику или великому человеку - достаточно вспомнить мгновенный портрет французского маршала Ланна в описании тильзитской встречи императоров или обращенные, прежде всего, к Пушкину великодушные слова о Наполеоне: “Забыта уже вражда к нему и гений его оценен бесспорно и торжественно”. Поэт-партизан много сделал для такой оценки».

Отдавая должное военным успехам Фигнера (послужившего прототипом Фёдора Долохова в романе Л.Н. Толстого «Война и мир»), Давыдов осуждает его жестокость и бесчеловечное обращение с пленными.

Вообще же, как замечает поэт в стихотворении «Полусолдат», военная жизнь, воинские подвиги и воинская слава отбирают у человека естественные радости жизни, требуя от него подчинения долгу службы без остатка:

Нет, братцы, нет: полусолдат,
Тот, у кого есть печь с лежанкой,
Жена, полдюжины ребят,
Да щи, да чарка с запеканкой!

И уж совсем не «геройский», а скорее философский смысл вкладывает бывалый рубака в элегию «Бородинское поле» - размышление о смысле жизни, о цене победы, о своём месте в войне:

Умолкшие холмы, дол некогда кровавый,
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,
И шум оружия, и сечи, и борьбу!
Мой меч из рук моих упал, мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы...
О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
Т ы, голосом своим рождающий в полках
Погибели врагов предчувственные клики,
Вождь гомерический, Багратион великий!
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! я лечу - веди меня, я твой:
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!
Но где вы?.. Слушаю... Нет отзыва!
С полей Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую гостям соратника иль друга.

Миф шестой: о Денисе Давыдове как о любимце женщин и сердцееде. Более чем романтична и достойна отдельного описания личная жизнь Дениса Давыдова. Вопреки легендам, первоначально она складывалась не столь удачно. Его первая любовь, Аглая Антонова, предпочла Денису его двоюродного брата - высокого красавца, драгунского полковника. Следующая любовь, юная балерина Татьяна Иванова, вышла замуж за своего балетмейстера. Племянница Раевских, Лиза Злотницкая, обманула его ожидания, увлеклась картёжником и кутилой князем Петром Голицыным и вышла за того замуж.

Женился Денис Давыдов в 1819 г. на Софье Николаевне Чирковой, но и здесь не обошлось без приключений. Всем запомнился и полюбился именно поэтический давыдовский образ бесшабашного гусара-партизана Бурцова, но не все понимали, что он развивался вместе со своим создателем, становился глубже и серьезнее. На каком-то этапе давыдовский герой «отделился» от своего создателя и зажил своей самостоятельной жизнью.

Чаще всего это способствовало популярности поэта, но иногда создавало немалые проблемы. Свадьба генерала Давыдова едва не расстроилась: мать невесты, узнав про его «зачашные песни», велела отказать Давыдову как пьянице, беспутнику и картёжнику. Друзья покойного мужа еле её уговорили, объяснив, что генерал Давыдов в карты не играет, пьёт мало, а то, что написано в стихах, - только поэтический образ.

Денис Васильевич был счастлив в браке, у него родилось девять детей, своей жене в 1829 г. посвятил прекрасные строки:

Вы хороши! - Каштановой волной
Ваш локон падает на свежие ланиты;
Как мил ваш взор полузакрытый,
Как мил ваш стан полунагой!
Не вы ль оригинал живой
Очаровательной хариты,
Кановы созданной рукой?

Но Давыдов не был бы Давыдовым, и не был бы гусаром, свободным во всём, в том числе и в личной жизни, если бы не бросал вызовы общественному мнению. В 1831 году он поехал навестить сослуживца в Пензу и без памяти влюбился в его племянницу, 23-летнию Евгению Золотарёву. Он был на 27 лет старше её. Несмотря на то, что он очень любил свою семью, ничего не мог с собой поделать. Этот страстный роман продолжался три года, но потом Евгения вышла замуж, а Денис вернулся в семью...

Денис Васильевич Давыдов прожил довольно долгую и счастливую жизнь. Он сделал успешную карьеру, причём основой его заслуг были всё же военные подвиги, которые однозначно принимались всеми. Он был любим дворянским обществом, боготворим молодёжью, его уважало старшее поколение, он был обласкан властями. Давыдов -один из немногих, кого знал и почитал простой народ за участие в Отечественной войне 1812 года: очень долго его лубочные портреты в крестьянской одежде, с бородой и иконой на груди висели в крестьянских избах. Он состоялся как поэт, его литературный дар признавали многие, в том числе и А.С. Пушкин.

Он был счастлив в любви и семейной жизни, несмотря на свою легкомысленность и гусарство. Он стал образцом для молодого поколения, тем легендарным офицером-гусаром, на которого равнялись тысячи молодых людей. Посмертная судьба его была столь же счастлива: он оставался героем и в царской России, и в СССР, остаётся героем и в наше время.

Советская историография и советское литературоведение из многих персонажей Отечественной войны 1812 г. выбрали именно его и как героя-организатора партизанского движения, и как одного из немногих «мыслящих представителей дворянства», почти декабриста. Но именно это вполне справедливо: герой Отечественной войны 1812 г. и ещё многих войн, которые вела Россия, истинно свободный человек, талантливый поэт и кумир молодёжи, Денис Васильевич Давыдов достоин вечной славы.

Денис Давыдов. Сражения и победы

Выдающийся командир и идеолог партизанского движения во время Отечественной войны 1812 г., генерал-лейтенант Русской армии, гусар и поэт. Был храбр, безрассуден и немыслимо везуч на поле боя, поражал обаянием и остроумием… Человек-символ 1812 года.

В дымном поле, на биваке
У пылающих огней,
В благодетельном араке
Зрю спасителя людей.
Собирайся вкруговую,
Православный весь причет!

Д.В. Давыдов «Бурцову»

Родился в Москве 16 июня 1784 г. в семье бригадира Русской армии Василия Денисовича Давыдова, служившего еще под началом А.В. Суворова. Большая часть детства прошла на Украине, среди военных лагерей на Полтавщине. Денис Давыдов с юных лет заинтересовался военным делом - маршировал, вскидывал ружье, отдавал себе приказы. Интерес этот развился в 1793 г., когда его заметил сам граф Александр Васильевич Суворов. При осмотре Полтавского легкоконного полка, Суворов обратил внимание на резвого ребенка и сказал: «Ты выиграешь три сражения!»

Мальчик «бросил псалтырь, замахал саблею, выколол глаз дядьке, проткнул шлык няне и отрубил хвост борзой собаке, думая тем исполнить пророчество великого человека». Но родительская розга быстро обратила его к учебе. До 13 лет он учился французскому языку, танцам, рисованию и музыке.

В начале 1801 г. Д. Давыдов был отправлен на службу в Петербург. Столь желанная им служба в Кавалергардском полку для него давалась с великим трудом, так как малый рост никак не устраивал дежурного офицера. Давыдову своим остроумием, обаянием и, как ни странно, скромностью - пришлось убедить его все-таки изменить свое решение. 28 сентября 1801 г. он стал эстандарт-юнкером, но одновременно занимался сочинением стихов. Тогда же он открыл новую для русской поэзии область – повседневный военный быт провинциальных офицеров, с его искренними отношениями, пирушками и повседневной готовностью к войне. Он сумел передать настроения, внутренний мир тогдашнего офицера.

Немалое влияние на юного Давыдова оказал его двоюродный брат, А.М. Каховский, который вместо поздравлений со вступлением на службу осыпал его язвительными замечаниями и насмешками в сторону необразованности и несобранности молодого человека.

«Что за солдат, брат Денис, - который не надеется быть фельдмаршалом! А как тебе снести звание это, когда ты не знаешь ничего того, что необходимо знать штаб-офицеру?»

Страстное желание нести службу и соответствовать ей заставило Давыдова взяться за книги, а впоследствии чтение его так увлекло, что грозные слова кузена не терзали больше его сердце.

В сентябре 1802 г. Давыдов был произведен в корнеты, в ноябре 1803 г. - поручики. Но уже 13 сентября 1804 г., за свои сатирические стихи в сторону первых лиц государства, переведен из кавалергардского полка во вновь сформированный Белорусский гусарский полк, стоявший тогда в Киевской губернии. Так с кавалергардами поступали очень редко и только за большие провинности - трусость в бою, казнокрадство или шулерство в картах.

Гусарская жизнь понравилась Денису Васильевичу, однако она оставляла его в стороне от баталий против Наполеона (гвардия участвовала в боевых действиях, а его гусарский полк - нет). Тогда Давыдов во что бы то ни стало решил попасть на поле боя. Его старания воплотились в жизнь только в январе 1807 г., когда его назначили адъютантом к князю Багратиону. Такой расклад событий его вполне устраивал, так как он существенно приблизился к неприятелю и имел возможность проявить себя.

В свое время Давыдов в одном из стихов вышутил длинный нос Багратиона и поэтому немножко побаивался первой встречи с ним. Опасения были оправданны: «Вот тот, кто потешался над моим носом» - представил Багратион окружению вошедшего адъютанта. Ответ Давыдова Багратиону понравился, что определило их взаимоотношения на продолжительный срок: Денис Васильевич заметил, что писал о его носе только из зависти, так как у самого его практически нет.

Впоследствии, когда Багратиону докладывали, что неприятель «на носу», он переспрашивал: «На чьем носу? Если на моем, то можно еще отобедать, а если на Денисовом, то по коням!»

Произведенный 14 января, по старшинству, в штаб-ротмистры, Давыдов прибыл в Морунген, к началу выступления армии в поход. 24 января он уже участвовал в деле под Вольфсдорфом и впервые, по его же собственным словам, «окурился порохом». Боевое крещение едва не стоило ему плена, если бы не подоспевшие на выручку казаки.

Уже с 24 января 1807 г. Денис Давыдов участвовал в боях с французами. В сражении при Прейсиш-Эйлау он появлялся на самых опасных и ответственных участках. Один бой, по мнению Багратиона, был выигран только благодаря Давыдову. Он в одиночку бросился на отряд французских улан и те, преследуя его, отвлеклись и упустили момент появления русских гусар. За этот бой Денис получил орден Святого Владимира IV степени, бурку от Багратиона и трофейную лошадь. В этой и других битвах Давыдов отличился исключительной храбростью, за что был награжден орденами и золотой саблей.

В конце кампании Давыдов смог увидеть самого Наполеона. Тогда в Тильзите заключался мир между французским и русским императорами, и многие его не одобряли. Давыдов тяжело переживал эти события, которые, по его мнению, сильно ударяли по национальной гордости его народа. Позднее он рассказывал, как в начале переговоров в русскую ставку приехал французский посланец Перигоф, который держал себя с вызывающей наглостью (не снимал головного убора в присутствии русских генералов и т.д.).

«Боже мой! - восклицал Д. Давыдов, вспоминая этот случай. - Какое чувство злобы и негодования разлилось по сердцам нашей братии, молодых офицеров, свидетелей этой сцены! Тогда еще между нас не было ни одного космополита; все мы были старинного воспитания и духа, православными россиянами, для коих оскорбление чести отечества было то же, что оскорбление собственной чести».

Не секрет, что в начале царствования Александра I Давыдов входил в так называемую дворянскую фронду. Написанные им в 1803-1804 гг. басни «Голова и Ноги», «Река и Зеркало», «Орлица, Турухтан и Тетерев» (где под Орлицей подразумевалась Екатерина II, петухом Турухтаном - Павел I, а глухим Тетеревом - Александр I) ходили по рукам. В басне «Голова и Ноги» он дошел практически до открытой угрозы властвующему императору.

Чего стоят, например, эти строки - обращение «Ног» к «Голове»:

А прихоти твои нельзя нам исполнять;
Да, между нами ведь признаться,
Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись - как же быть, -
Твое Величество об камень расшибить.

В течение шведской кампании 1808 г. Давыдов неотлучно находился при авангарде Кульнева в северной Финляндии; сопутствуя ему во время походов, он с ним расставлял пикеты, наблюдал за неприятелем, разделял суровую его пищу и спал на соломе под крышею неба. В марте 1809 г., верховным командованием решено было перенести войну в пределы самой Швеции, для чего отряд Багратиона получил приказание двинуться по льду Ботнического залива и занять Аландские острова. Давыдов поспешил возвратиться к Багратиону и особенно отличился при овладении островом Бене.

В поисках сражений и славы Давыдов метался между военачальниками, стремясь как можно ближе быть к неприятелю. Так, в том же 1809 г. Давыдов, как адъютант Багратиона, отправился с ним вместе в Турцию и участвовал в делах при взятии Мачина и Гирсова, в бою при Рассевате и при блокаде крепости Силистрии. В следующем году Давыдов просил оставить его при Кульневе, с которым сблизился еще в 1807 г. Приязнь эта «достигла истинной, так сказать, задушевной дружбы», которая продолжалась всю жизнь. В поучительной школе этого неусыпного и отважного воина он кончает курс аванпостной службы, начатой в Финляндии, и познает цену спартанской жизни, необходимой для всякого, кто решился «нести службу, а не играть со службою».

Принимая участие в боях при взятии крепости Силистрии и при блокаде Шумлы в 1810 г., Давыдов был награжден бриллиантовыми украшениями к ордену св. Анны 2-й степени. Однако, когда ввиду ожидавшейся новой войны с Наполеоном, было решено заключить мир с Турцией, он возвратился к Багратиону, получившему начальство над армией с главной квартирой в Житомире.

С наступлением 1812 г., когда война с Францией считалась неизбежной, гвардии ротмистр Давыдов просил о переводе его в Ахтырский гусарский полк, предназначавшийся в передовые войска, для предстоящих военных действий против французов. 8 апреля 1812 г., Давыдов стал подполковником и был назначен в Ахтырский гусарский полк, расположенный в окрестностях Луцка, получив в команду 1-й батальон полка (в полку было 2 батальона, по 4 эскадрона в каждом). 18 мая Ахтырский полк выступил в авангарде в поход к Брест-Литовску.

После получения информации о слабости тыловой базы французов, ее растянутости, подполковнику Давыдову пришла в голову идея попросить в свое распоряжение особую команду кавалеристов, для нападения на тылы французских войск, с целью уничтожения их продовольственных транспортов. С этой идеей он обратился к Багратиону и доложил ему свои мысли о партизанской войне. Задумка понравилась Багратиону, и он рассказал о ней Кутузову. Последний, в принципе, согласился с этим предложением, однако, признал его несколько опасным, дозволив употребить для дела только 50 гусар и 80 казаков. Давыдову такие силы показались чрезмерно малыми, но, тем не менее, он достиг желанного результата.

Со своими гусарами и казаками в одной из вылазок он умудрился взять в плен 370 французов, отбив при этом 200 русских пленных, телегу с патронами и девять телег с провиантом. Его отряд быстро разрастался за счет крестьян и освобожденных пленных.

Таким образом, Давыдов был одним из первых, кому принадлежала мысль о развертывании партизанской войны, одним из первых он и начал ее приводить в действие в 1812 г. Удары партизан Давыдова были направлены, прежде всего, на коммуникации неприятеля, что сильно повлияло на его наступательные возможности, а затем и на бедственный для французов исход всей кампании, особенно с наступлением сильных морозов.

Наполеон ненавидел Давыдова и приказал при аресте расстрелять его на месте. Ради его поимки французы выделили один из лучших своих отрядов в две тысячи всадников при восьми обер-офицерах и одном штаб-офицере. Давыдов, у которого было в два раза меньше людей, сумел загнать отряд в ловушку и взять его в плен вместе со всеми офицерами.

Одним из выдающихся подвигов Давыдова за это время было дело под Ляховым, где он вместе с другими партизанами взял в плен двухтысячный отряд генерала Ожеро. Затем под г. Копысь он уничтожил французское кавалерийское депо, рассеял неприятельский отряд под Белыничами и, продолжая поиски французских обозов до Немана, занял Гродно. Наградами за кампанию 1812 года Денису Давыдову стали ордена св. Владимира 3-й степени и св. Георгия 4-й степени.

С переходом границы Давыдов был прикомандирован к корпусу генерала Винцингероде, участвовал в сражении под Калишем, а, вступив в Саксонию, с передовым отрядом занял Дрезден. За что был посажен генералом Винцингероде под домашний арест, так как взял город самовольно, без приказа. По всей Европе о храбрости и удачливости Давыдова слагали легенды. Когда русские войска входили в какой-нибудь город, то все жители выходили на улицу и спрашивали о нем, чтобы только увидеть его.

За бой при подходе к Парижу, когда под ним было подряд убито пять лошадей, но он все-таки прорвался со своими казаками к французской артиллерийской батарее, изрубив ее прислугу и решив тем самым исход сражения, Давыдову был присвоен чин генерал-майора.

После Отечественной войны 1812 г. у Дениса Давыдова начались неприятности в военной карьере. Вначале его отправили командовать драгунской бригадой, которая стояла под Киевом, затем ему сообщили, что чин генерал-майора ему присвоен по ошибке, и он полковник. Давыдов называл драгун не иначе, как посаженными на лошадей пехотинцами, но был вынужден исполнить этот приказ.

А в довершение всего, «слишком самостоятельного» полковника Давыдова перевели служить в Орловскую губернию командиром конно-егерской бригады. Для боевого гусара, привыкшего быть в самом пекле сражения, это было огромным унижением. От назначения он в письме императору отказался, мотивируя тем, что носит усы, а егерям по форме одежды усы не полагались. Ожидая реакции государя, Денис Васильевич ожидал отставки и опалы, но царь, когда ему докладывали, был в хорошем расположении духа и возвратил Дениса Давыдова в гусарский полк с возвращением чина генерал-майора.

Частые служебные перемещения Давыдова показывают, что он не находил себе места для служебной деятельности в мирное время. Живя в деревне или в Москве, он занялся составлением записок, посвященных партизанской войне, с целью показать ее важное значение на ход стратегических операций целых армий. Записки эти вылились в целый научный труд с названием «Опыт о партизанах».

Гражданская жизнь Давыдова продолжалась до 1826 г. В день своей коронации в Москве, новый император Николай I предложил Давыдову вернуться на действительную службу. Ответ, разумеется, был утвердительным. В августе 1826 г. генерал отправился на Кавказ, где был назначен временным начальником войск, расположенных на границе Эриванского ханства. После первой встречи с неприятелем, 19 сентября у селения Атымлы и после постройки крепости Джелал-Оглу, он отправился, для поправления расстроенного здоровья, на кавказские минеральные воды.

В 1827 г. он возвратился в Россию и окунулся в семейную жизнь, пока в 1831 г. не вспыхнуло польское восстание. 12 марта он прибыл в главную квартиру армии в Шенице и затем в Красностав, где принял начальство над отрядом из трех казачьих и одного драгунского полков. 6 апреля он взял приступом город Владимир Волынский и уничтожил отряд мятежников.

Затем, соединившись с отрядом графа Толстого, Давыдов отбросил корпус Хржановского на батареи Замостья, а затем командовал авангардом и отдельными отрядами в корпусе генерала Ридигера, за что был награжден чином генерал-лейтенанта, орденами св. Анны 1-й степени и Св. Владимира 2-й степени. По окончании войны, Давыдов отправился в свое имение в Симбирской губернии, где и скончался 22 апреля 1839 г.

Ради Бога, трубку дай!
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
С закрученными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрон гусар летучих,
Чтоб до неба возлетел…
Жизнь летит: не осрамися,
Не проспи ее полет,
Пей, люби да веселися! –
Вот мой дружеский совет.

Д.В. Давыдов «Гусарский пир»

Всю свою жизнь Денис Васильевич Давыдов бросал вызов судьбе. Искал возможность проявить себя, бросался в самую гущу схватки, терпел лишения и невзгоды наравне со своими подчиненными. Был храбр, безрассуден и немыслимо везуч на поле боя. Был везде «своим», поражал обаянием и остроумием. Любимец женщин и весьма харизматичный человек. Хороший семьянин. «Певец вина, любви и славы».

Д.В. Суржик, ИВИ РАН