М.И. Серова, доктор исторических наук

Александр Михайлович Муравьёв

Вторым декабристом из рода Михаила Никитича Муравьёва стал его младший сын - Александр Михайлович (19.03.1802, Петербург - 24.09.1853, Тобольск). В свои девятнадцать лет он стал членом тайных обществ - Союза благоденствия (принят был М.С. Луниным), а затем - Северного.

После ранней смерти отца в 1807 г., когда Александру было всего пять лет, большое влияние на его воспитание вместе с матерью оказывал старший брат - Никита, который на всю жизнь стал для него воплощением честности и благородства. Он тщательно следил за развитием Саши и успешно использовал по отношению к нему, также как их отец, прогрессивную методику воспитания Ж.-Ж. Руссо.

Значительную роль в становлении личности Александра сыграли события войны 1812 года. Будучи в малолетнем возрасте, он не мог участвовать в сражениях, но испытал весь ужас войны и её разрушительных последствий: горе соотечественников, трудности семьи, которой пришлось с приближением неприятеля эвакуироваться из Москвы в Нижний Новгород и жить там в стеснённых условиях. Как впоследствии вспоминал Константин Батюшков, все они теснились в трёх комнатах и «не было угла, где можно было бы поворотиться».

Вместе с тем, в одном доме вместе проживали замечательные люди, цвет тогдашней российской интеллигенции, друзья и родственники Муравьёвых, оказывавших также самое благотворное влияние на растущего Сашу: И.М. Муравьёв-Апостол с младшим сыном Ипполитом, П.М. Дружинин - директор Московской губернской гимназии, Ф.М. Эванс - преподаватель Московского университета, К.Н. Батюшков - поэтический учитель А.С. Пушкина (предсказавший явление Пушкина) и приходившийся Александру родным дядей.

Это окружение формировало характеры детей, да и сама Екатерина Фёдоровна была образцом благородства, терпения, сострадания к ближним. В семье царил культ чести, самоотверженности, взаимного любви и уважения.

Для образования сыновей Е.Ф. Муравьёва приглашала лучших преподавателей и воспитателей. По свидетельству самого Александра Михайловича, данному Следственному комитету от 25 мая 1826 г., «высочайше учреждённому для изыскания о злоумышленном обществе», он прослушал дома курсы лекций у профессоров Петербургского университета Ф.Ф. Гедике по истории, географии, латинскому языку; К.Ф. Германа - по истории и статистике; Э.В. Раупаха - по истории.

Ещё в детстве он воспринял «свободный образ мыслей» от воспитателя-швейцарца Бидо, а в более старшем возрасте проникся передовыми идеями, читая Ж.-Ж. Руссо, Вольтера, Монтескье, Мирабо, Сея, Бентама, Франклина, Мюллера, Герена, стихотворения Шиллера, Гёте, Кернера, Бейрена, Делавиня и др.

В доме Е.Ф. Муравьёвой постоянно пребывали родственники, друзья, представлявшие цвет и гордость российской культуры - В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, П.А. Вяземский, Н.И. Уткин, О.А. Кипренский, многие будущие декабристы.

У Саши проявлялись склонности к живописи (в 1817 г. он написал портреты Дениса Давыдова и П.А. Катенина), а позже, уже на поселении в Сибири, писал и посылал матери портреты Никиты, племянницы Нонушки, рождённой в Сибири, что доставляло великую радость матери, разлучённой с любимыми и обожаемыми детьми; написал несколько портретов декабристов, интерьер комнаты Никиты в Петровском заводе.

Таким образом, особая атмосфера муравьёвского дома, семьи и всего окружения «с высокой духовностью, культурой, добротой и милосердием, нравственными исканиями и стремлениями к справедливости, присущими как старшему, так и молодому поколениям, формировала отношение юного Александра Михайловича к окружающей его действительности», - пишут исследователи жизни декабриста Г.Г. Лисицына и Э.Н. Филиппова.

В 1821 г. Александр поступил на военную службу, как это было принято в дворянских родах, в привилегированный аристократический Кавалергардский полк. В этом полку служило 15 декабристов, что является, в определенной степени, одним из показателей закономерности развития передовых идей того времени: даже представители элиты общества осознавали всю пагубность самовластья и господства крепостничества и стремились к модернизации государственного и общественного строя.

Передовая политическая мысль всё более и более овладевала сознанием лучших представителей дворянства. Среди них оказался и Александр Михайлович Муравьёв. В 1821 г. он стал членом Союза благоденствия.

Однако реформирование этого Союза вскоре привела к возникновению двух новых тайных обществ - Южного, в Тульчине (где была квартира 2-й армии) во главе с П.И. Пестелем, и Северного, в Петербурге, возглавлявшегося директорией в составе: Никита Муравьёв, Евгений Оболенский и Сергей Трубецкой.

Наиболее активная деятельность Северного общества приходится на 1823 год, когда лидерство перешло в руки К.Ф. Рылеева. В 1824 г. в Северное общество был принят и Александр.

С приходом в Общество Кондратия Рылеева там произошло размежевание на радикалов и либералов. Радикальная часть декабристов-северян шла за К.Ф. Рылеевым, разделяла идеи «Русской правды» П.И. Пестеля и готова была к непосредственной активной деятельности.

Умеренная часть северян разделяла либерально-конституционные взгляды Никиты Муравьёва и не готова была к активным действиям.

Такое положение дел противоречило настроениям южан и их лидера П.И. Пестеля. Южное общество декабристов единогласно приняло как программу действий проект его конституции - «Русскую правду» и стремилось к немедленному претворению её в жизнь. Однако южане не без оснований считали, что необходимо объединить усилия Юга и Севера, но объединительной платформой должна при этом быть «Русская правда».

Однако все предпринимаемые южанами попытки к объединению наталкивались на противодействие умеренных северян и особенно - Никиты Муравьёва. Тогда П.И. Пестель принял решение о создании в Северном тайном обществе филиала Южного общества как базы для последующего слияния Обществ, во что он твёрдо верил.

Действительно, политическое сознание большинства членов Северного общества всё более активно склонялось к радикализму П.И. Пестеля, к восприятию идей республики. Эти идеи требовали немедленного воплощения в жизнь. В этих условиях нужен был механизм укрепления связи филиала в Петербурге с руководством Северного тайного общества.

Фигурой, наиболее подходящей для обеспечения функционирования этого механизма, оказался Александр Михайлович Муравьёв. Тому способствовали его личные качества: убеждённый член тайного общества, разделявший радикальные республиканские идеи, воодушевлённый ими, безукоризненный исполнитель.

Ему была отведена роль связного и посредника между «главным координатором действий среди офицерства» князем Е.П. Оболенским и кавалергардами - членами северного филиала Южного общества.

В течение 1824-1825 г.г. Александр развернул активную деятельность по расширению состава Общества и лично принял в него своих товарищей-кавалергардов З.Г. Чернышёва, А.Н. Вяземского (его принял поручик Кавалергардского полка А.С. Горожанский, но по рекомендации Александра), а также двоих товарищей из других полков - поручика л.-гв. Преображенского полка Н.В. Шереметева и корнета л.-гв. Гусарского полка Г.Д. Колокольцова, имел намерение принять юнкера Конного полка князя А.А. Суворова, внука великого полководца А.В. Суворова, но его опередил поручик л.-гв. артиллерии С.И. Кривцов.

Политическая активность и одновременно благородство Александра Михайловича Муравьёва проявились в эпизоде, связанном с освобождением от крепостной неволи талантливого молодого крепостного графа Д. Шереметева Александра Васильевича Никитенко (1804-1877).

Крепостной юноша был грамотным и образованным человеком. В 1818 г. он первым учеником окончил трёхклассное Воронежское уездное училище, с увлечением читал жизнеописания Плутарха, труды французских энциклопедистов, проявлял «склонность к авторству» - в форме «неотправленных писем к приятелю».

Но по крепостному состоянию ему была закрыта дорога в гимназию, однако он добился возможности учительства в семьях купцов, чиновников уездного города Острогожска. Оценив знания и высокие нравственные качества юноши, предводитель острогожского дворянства В.И. Астафьев, избранный председателем Библейского сотоварищества, сделал А.В. Никитенко его секретарём.

Здесь он наиболее полно проявил свои литературные и ораторские способности: на первом общем собрании сотоварищества (январь 1824 г.) произнёс речь в защиту политической мудрости, против «дерзких систем» и «мрачного ума софистов XVIII века». («Речь…» была позже опубликована: Сб. ОРЯС. Т. 18. СПб. 1878).

Сам же А.В. Никитенко привлёк к себе внимание князя А.Н. Голицына, тогдашнего Министра народного просвещения и духовных дел, председателя Библейского общества, а также К.Ф. Рылеева, родственника В.И. Астафьева, и близких к нему офицеров - Александра Муравьёва и Е.П. Оболенского.

Наибольшую активность в деле освобождения А.В. Никитенко проявил А.М. Муравьёв вместе с Е.П. Оболенским. Как записал впоследствии А.В. Никитенко, «они составили настоящий заговор в мою пользу и положили сделать коллективное представление обо мне графу. Всех энергичнее действовали два офицера - Александр Михайлович Муравьёв и Евгений Петрович Оболенский… Кавалергарды не пропускали ни одной встречи с графом без того, чтоб не говорить ему обо мне… Завидев Муравьёва или ещё кого-то из товарищей, …он спешил сам предупредить их разговором о Никитенко».

Усилия и хлопоты успешно завершились, когда 11 октября 1824 г. А.В. Никитенко получил от наследника графа Шереметева «вольную», и немалая заслуга в том была Александра Муравьёва.

В дальнейшем А.В. Никитенко окончил философско-юридический факультет Петербургского университета, занимался преподавательской деятельностью в высших учебных заведениях Петербурга (читал курсы политической экономии, русской словесности), стал профессором Петербургского университета, известным в России историком литературы, журналистом, мемуаристом, цензором.

Честность и исполнительность Александра Муравьёва были залогом того, что именно ему Е.П. Оболенский поручал сбор денег для нужд Северного общества. Свидетельство об этом факте фигурирует в показаниях самого А.М. Муравьёва Следственному комитету.

Собранные им деньги -250 руб.- вместе с другими суммами, имевшимися в кассе Общества, были переданы К.Ф. Рылеевым для воспомоществования одной бедной вдове.

Активность А.М. Муравьёва возрастала по мере развития событий, связанных с внезапной кончиной императора Александра I в Таганроге, подготовкой восстания в период междуцарствия. Выражалась эта активность в постоянных совещаниях декабристов - несколько раз на квартире А. Муравьёва.

Сам он как доверенное лицо К.Ф. Рылеева и Е.П. Оболенского участвовал в совещаниях высшего руководства готовящимся восстанием, пытался влиять на колеблющихся кавалергардов - П.Н. Свистунова, который хотел перед самым восстанием покинуть Петербург, говоря, что «они затевают пустое».

И он, действительно, уехал. Но вот И.А. Анненков и Д.А. Арцыбашев, также собиравшиеся уехать из столицы, под влиянием А.М. Муравьёва, остались.

Кавалергардский полк 14 декабря утром присягнул Николаю Павловичу как новому императору и выступил на стороне последнего против восставших декабристов, хотя кавалерийская атака полка не дала результатов, и император применил артиллерию для разгрома восстания.

А.М. Муравьёв находился в составе своего полка, следовательно, фактически выступал против своих товарищей-декабристов, защищая режим, против которого боролся около пяти лет. И тем не менее, 19 декабря он был арестован у себя дома командиром полка С.Ф. Апраксиным. Тогда же были арестованы И.А. Анненков и Д.А. Арцыбашев.

Вначале Николаю I показалось, что молодые кавалергарды оказались в тайном обществе случайно и им было объявлено высочайшее прощение, но в назидание и наказание каждому из них царь определил арест в крепости на срок в шесть месяцев: А. Муравьёву - в Ревельской, И. Анненкову - в Выборгской, Д. Арцыбашеву - в Нарвской.

Пока Александр Муравьёв пребывал в крепости (а пробыл он там четыре месяца) в следственных делах накопился материал и свидетельства о его активном членстве в тайном обществе. Это обстоятельство потребовало от Следственного комитета начать дознание, и Александру были представлены «вопросные пункты для чистосердечного показания», т.е. началось следствие, закончившееся переводом его в Петропавловскую крепость.

По свидетельству исследователей жизни и деятельности декабриста Г.Г. Лисицыной и Э.Н. Филипповой, в ходе следствия Александр старался всячески выгородить своего старшего брата - Никиту, но, сообщая подробности, усугублял свою вину.

В соответствии с установленной виной Александр Михайлович Муравьёв был отнесён к IV разряду, что означало 15 лет каторжных работ с последующим поселением в Сибири, но по конфирмациям от 10 июля 1826 г. и позднее, от 22 августа того же года, срок каторги был сокращён до 8 лет, а по высочайшему указу от 8 ноября 1932 г. оставшиеся два года каторги были заменены ссылкой.

Утром 12 июля 1826 г. Верховный суд объявил осуждённым приговор. В записках А.М. Муравьёва, написанных позже, в Сибири, и озаглавленных «Мой журнал», он подробно описал процедуру объявления и исполнения приговора: «Нас ввели в каре, образованное войском, на площади, окружающей крепость; она была заполнена гвардейскими полками; на одном из бастионов была видна возвышающаяся виселица с пятью затяжными петлями. Снимают мундир с тех из нас, кто носил его, бросают его в огонь, преломляют шпагу над нашими головами. Одетых в лазаретные халаты, нас отводят в нашу тюрьму.

В то время, как мы покидали площадь, казнили наших пятерых мучеников (Сергея Муравьёва-Апостола, Павла Пестеля, Кондратия Рылеева, Михаила Бестужева-Рюмина, Петра Каховского - М.С.). Они искупили преступление, самое ненавистное для толпы, - быть зачинщиками новых идей. Их казнили жестоко. Двое из этих благородных жертв, Сергей Муравьёв-Апостол и Кондратий Рылеев, когда доска была выбита, упали с большой высоты и разбились. Их снова повесили, совсем искалеченными. Те, кто составлял Следственный комитет, новые иуды, получили титулы и награды; это была цена крови… Нас всячески желали унизить, но тщетно. Политические приговоры никогда не будут позорными, они придают новую силу идеям, за которые умирают».

Александра Михайловича перевели в каземат Алексеевского равелина Петропавловской крепости, откуда 11 декабря 1826 г. вместе с братом Никитой и двумя другими декабристами - Иваном Анненковым и Константином Торсоном, закованными в кандалы, отправили в Сибирь «для употребления в каторжную работу в Нерчинских рудниках».

В Сибири братья Муравьёвы были определены в Читинский острог, где и пребывали до августа 1830 г. К этому времени была построена новая тюрьма для декабристов в Петровском заводе, куда они перешли из Читы (переход был пеший, двумя группами и продолжался полтора месяца, с 7 и 9 августа по 21 и 23 сентября – М.С.).

7 ноября 1832 г. по случаю рождения великого князя Михаила Николаевича некоторым декабристам, в том числе и Александру Муравьёву, был сокращён срок каторги и осуществлен перевод на поселение с последующим перемещением в Отдельный Кавказский корпус рядовым солдатом, под пули, ибо там, на Кавказе, шла война.

Однако спустя 15 дней скончалась жена брата, Александра Григорьевна, и Александр Михайлович стал хлопотать, чтобы его оставили в Петровском заводе до окончания срока каторжных работ Никиты Михайловича, дабы поддерживать его в несчастье и заботиться о нём.

14 декабря 1835 г. Николай I отметил десятилетие своего императорства и в честь этого события освободил от каторжных работ ряд декабристов, в т. ч. Никиту Муравьёва, но при этом забыт был его брат, Александр, поэтому понадобилось ещё несколько месяцев, чтобы в бюрократической переписке напомнить об А.М. Муравьёве и определить и его судьбу.

Наконец, 16 апреля 1836 г. повелением Николая I братьям Муравьёвым было назначено место поселения в Сибири - с. Урик, в 17-ти верстах от Иркутска.

Хлопоты Муравьёвых о поселении в Западной Сибири, где климат благоприятнее, а также о разрешении вывезти в центральную Россию, на попечение бабушки, Екатерины Фёдоровны Муравьёвой, Нонушки, оставшейся без матери, не были удовлетворены, поэтому братья Никита и Александр отправились на место поселения.

5 июля 1836 г. они прибыли в Иркутск и далее - в с. Урик. Александр Михайлович правом освободиться из ссылки путём определения рядовым в Отдельный Кавказский корпус так и не воспользовался. Начался семилетний для Никиты (скончался на месте поселения в 1843 г. - М.С.) и семнадцатилетний для Александра (скончался в 1853 г. в Тобольске - М.С.) период сибирской ссылки.

Конечно, положение ссыльнопоселенцев выгодно отличалось от положения каторжников, но всё равно они оставались под пристальным каждодневным надзором, не имели права свободного передвижения и какой-либо деятельности без санкции властей, а переписка с родными и друзьями подвергалась жёсткой цензуре.

И тем не менее, жизнь ссыльных декабристов постепенно налаживалась. Огромную помощь в этом оказывала их мать, Екатерина Фёдоровна, которая официальными и неофициальными путями поддерживала сыновей деньгами, продуктами, всеми необходимыми вещами и предметами для обустройства жизни на новом месте. Братья к ноябрю 1837 г. построили в Урике свой дом, получили в пользование по 15 десятин пахотной земли, занялись сельским хозяйством.

Большую роль в поддержании морального духа имело то обстоятельство, что в Урике и поблизости оказалась на поселении довольно большая группа декабристов, среди которых были родственники - М.С. Лунин, А.З. Муравьёв и ближайшие друзья - Трубецкие, Волконские, И.И. Пущин, Е.П. Оболенский, В.Ф. Раевский, Ф.Ф. Вадковский, П.Н. Свистунов и другие.

Муравьёвы поддерживали постоянную связь и с другими декабристами, находившимися на поселении в различных городах и весях Сибири.

Здоровье Нонушки, дочери Никиты, требовало постоянного врачебного наблюдения и помощи, и здесь незаменимым другом и помощником оказался Ф.Б. Вольф, который был распределён на поселение в тот же Урик. Вот свидетельство самого Фердинанда Богдановича, которое он высказал в своём письме к М.А. и Н.Д. Фонвизиным от 11 ноября 1836 г.: «...Мы всегда почти вместе с Муравьёвыми…Мы узнали друг друга покороче, живши вместе, и ничто не нарушает нашего согласия».

Александр Михайлович был не просто дружествен с доктором Вольфом, но и носил в своём сердце постоянную признательность за ту помощь, которую он оказывал семье Муравьёвых, особенно в выздоровлении Нонушки, жены Александра Михайловича - Жозефины и его самого.

Женился Александр Михайлович в 1839 г. на Жозефине Адамовне Бракман, родственнице гувернантки Нонушки - К.К. Кузьминой, которая из-за несложившихся отношений с братьями Муравьёвыми покинула их семью. Брак Александра Михайловича был счастливым, у них было шестеро детей (двое из них умерли).

В ссылке у Александра Михайловича наиболее ярко проявились таланты и способности к предпринимательской деятельности. Это известно из писем самого Александра к матери, где он сообщает о продаже зерна, торговых подрядах с крупами, организации с местными крестьянами ловли байкальского омуля, кредитовании денежных средств в частные руки под проценты; он часто упоминал фамилии сибирских купцов, с которыми имел деловые отношения. Сохранилось свидетельство о том, что своих лошадей, которых у них было более 40, Муравьёвы зимой отдавали под извоз на Кругобайкальскую дорогу и в г. Томск. Всё это привносило в жизнь определенный смысл, помогало пережить однообразие ссылки в далёкой и холодной Сибири.

Однако привычный ритм жизни был нарушен новыми бедами, обрушившимися на Муравьёвых: в ночь с 26 на 27 марта 1841 г. был арестован их кузен М.С. Лунин и отправлен в самую страшную сибирскую тюрьму - Акатуй. 28 апреля 1843 г. скоропостижно скончался Никита, старший брат Александра, которого он боготворил, а спустя несколько дней - 1 мая - первенец, сын Александра. От этих потерь, как свидетельствуют письма, Александр Михайлович не смог оправиться до конца своей жизни.

В августе того же года Муравьёвых покинула осиротевшая Нонушка: хлопотами родственников она под фамилией Никитина была устроена пансионеркой в Екатерининский институт в Москве.

Урикский дом опустел и осиротел настолько, что Александр Михайлович не мог там больше жить. Начались обоюдные хлопоты (со стороны самого Александра Муравьёва и его матери, Екатерины Фёдоровны) о возможности перевода Александра Михайловича на поселение в Западную Сибирь и о возможности гражданской службы.

Местом нового поселения стал г. Тобольск, куда был также переведён и Ф.Б. Вольф. 20 мая 1845 г. семья А.М. Муравьёва и Ф.Б. Вольф тронулись в путь на новое место ссылки.

Из письма Александра Михайловича к Нонушке: «Я покидаю Урик с большой печалью, но скажу тебе откровенно, я бы не смог там жить долго, ибо это место, где мы все вместе провели столько драгоценных минут, причиняет мне горе, и это отражается на моём здоровье».

Тобольский период жизни декабриста начался 10 июля 1845 г. Он содержит несколько существенных составляющих личной и общественной жизни декабриста. Прежде всего - это служба в канцелярии Тобольского губернского правления. Фактически - служба мелкого канцеляриста, ибо начата она была с должности писца 4-го разряда без жалования, а закончена - в чине коллежского регистратора, что по петровской табели о рангах соответствует 14-му, самому нижнему рангу.

А.М. Муравьёв надеялся, что работа в этой должности поможет возвратить наследственные права. (Он не знал, что Николай I наложил запрет на возврат декабристам подобных прав.)

Второй составляющей его тобольской жизни были переживания о больной и престарелой, горячо любимой матери. Находясь в дали от нее, он непосредственно ничем не мог ей помочь. Это чувство жестоко угнетало его.

Третьей составляющей, вносящей положительные эмоции и смысл жизни, была связь со «своими», т.е. декабристами, поселёнными в Тобольске и недалеко - в Ялуторовске. Имелись возможности встречаться, поддерживать связи, переписываться, обмениваться книгами, газетами, журналами. Это была привычная для декабристов духовная жизнь, без которой трудно себе представить само их существование.

В Тобольске жили И.А. Анненков и П.Н. Свистунов, бывшие кавалергарды, Н.С. и П.С. Бобрищевы-Пушкины, С.М. Семёнов, М.А. Фонвизин, В.И. Штейнгейль. Трижды в неделю они собирались в муравьёвском гостеприимном доме. Ялуторовская «колония» декабристов состояла из М.И. Муравьёва-Апостола, И.И. Пущина, Н.В. Басаргина, Е.П. Оболенского и И.Д. Якушкина.

Связь со «своими» состояла не только во встречах и переписке, но и в продолжении декабристской артели, в реальной материальной помощи нуждающимся товарищам. Александр Михайлович помог в 1849 г. М.И. Муравьёву-Апостолу, в 1850 г. - Д.А. Щепину-Ростовскому, в 1851 г. - В.И. Штейнгейлю. Из письма Нонушке от 6 марта 1853 г. видно, что Муравьёвы взяли на воспитание двухлетнюю сироту Лизу Кронер: «Это очень красивая малышка двух лет, которую мы очень любим; её родители, отец и мать, умерли в течение месяца… Ребёнок остался сиротой. Мы с женой сказали себе: где четверо сыты, тут и пятый будет сыт, и, таким образом, вместо четырёх детей у нас теперь пятеро».

Другой ипостасью Александра Михайловича в Тобольске была общественно-благотворительная деятельность. В 1848 г. в Тобольске вспыхнула эпидемия холеры. Александр Михайлович пожертвовал 430 руб. серебром «на пользу бедных, поражённых холерою». Он также явился учредителем фонда в пользу «бедных больных и остающихся после умерших вдов и сирот».

В начале 1850-х гг. А.М. Муравьёв принял участие в организации первого в Тобольске общедоступного женского учебного заведения - девичьего приходского училища, преобразованного позже в Мариинскую женскую школу. Все расходы на открытие данного учебного заведения производились за счёт общественной благотворительности.

Из декабристов свой денежный вклад внесли А.М. Муравьёв, П.Н. Свистунов и М.А. Фонвизин. Кроме того, Александр Михайлович вошёл в состав Комитета по учреждению женской школы вместе с директором училищ Тобольской губернии П.М. Чигиринцевым, учителем К.Н. Николаевым, купцом-меценатом Н.С. Пеленковым и общественной деятельницей М.В. Львовой. Вскоре к ним присоединился П.Н. Свистунов, сменивший позднее в Совете училища А.М. Муравьёва после его смерти.

Александру Михайловичу были поручены обязанности казначея и эконома, включавшие финансовые и хозяйственные заботы, и декабрист их выполнял блестяще. На его личные средства был куплен для занятий каменный дом, содержались учитель Николаев и надзирательница Резанова.

Тобольские и ялуторовские декабристы оказывали школе методическую помощь, особенно И.Д. Якушкин, у которого был уже значительный опыт по организации первых в Сибири общедоступных всесословных и бесплатных школ.

Тобольское училище было торжественно открыто 30 августа 1852 г. К следующему году в нём обучалось 92 девочки. Вот свидетельство Александра Михайловича из его письма Нонушке и её мужу М.И. Бибикову от 6 марта 1853 г.: «Я не писал вам всё это время, ибо был занят устройством здесь учреждения для воспитания мадемуазелей. Меня назначили казначеем, и так как…губернатор должны были его инспектировать, я должен был всё подготовить; он был весьма удовлетворён и очень меня благодарил. Действительно, доставляет удовольствие видеть этих маленьких барышень, имевших поначалу манеры белого медведя и ставших теперь весьма представительными».

И, наконец, ещё одна ипостась Александра Михайловича: осмысление декабризма как течения общественной мысли и революционной практики, а также своего собственного места в нём. Это осмысление получило отражение в его записках «Мой журнал», написанных в Тобольске в конце 1840-х - начале 1850-х гг.

Об авторстве этих мемуаров в российской историографии сложились разные точки зрения: от полного отрицания авторства А.М. Муравьёва (Е.И. Якушкин) - до документально установленного и доказанного авторства Александра Михайловича (Н.М. Дружинин, Г.Г. Лисицына, Э.Н. Филиппова).

Записки охватывают период с начала царствования Александра I до прибытия декабристов в январе 1827 г. в Иркутск. Они объединены общим замыслом, имеют «посвящение» и разделены на восемь законченных по смыслу глав или очерков: I - вступительная, с общей характеристикой правления Александра I, II - «Тайное общество», III - «Мой арест», IV - «Санкт-Петербургская крепость», V - «Следственный комитет», VI - «Приговор», VII - «Сибирь», VIII - «Иркутск».

Как пишут Г.Г. Лисицына и Э.Н. Филиппова, название «журнал» или «дневник» подчёркивает личный характер записок, но вместе с тем они имеют одну, выделяющую их среди других мемуаров, особенность. Личные воспоминания являются лишь частью «Журнала» и относятся только к периоду после 14 декабря 1825 года.

Наряду с ними значительное место в записках (главы I, II, V, VI) занимает историко-политический очерк о возникновении и деятельности в России тайного общества и расправе правительства над его членами. В нём сведения об авторе, за исключением косвенных фраз, отсутствуют. Отличаются эти главы от остального текста и стилем изложения.

В первой главе при характеристике правления Александра I автор цитирует довольно значительные по объёму отрывки из речей императора по разным поводам, далее он даёт общую характеристику второго периода царствования Александра I, приводит сведения о Шервуде, о поведении Николая I 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади, о К.Ф. Рылееве, включая цитату из его поэмы «Наливайко», о М.Н. и Н.М. Муравьёвых и некоторые другие.

Как считают исследователи жизни и деятельности А.М. Муравьёва Г.Г. Лисицына и Э.Н. Филиппова, источником всех этих сведений для декабриста был труд И.-Г. Шнитцлера об истории России, изданный в Париже в 1847 г.

А.Е. Розен в своих «Записках декабриста» указывает, что декабристам это сочинение Шнитцлера было известно, и что именно этот автор из всех иностранных писателей «всех вернее и подробнее описал действия тайных обществ и происшествие 14 декабря».

Как пишут названные выше ученые, «к концу 1840-х - началу 1850-х гг. в результате интенсивного общения декабристов между собой в период каторги и ссылки уже высветились узловые, с точки зрения самих декабристов, моменты их движения, была создана концепция декабризма.

К числу авторов первых сочинений о тайном обществе принадлежали Н.А. Бестужев, М.А. Фонвизин, М.С. Лунин, Н.М. Муравьёв, С.П. Трубецкой и другие. Все они, и прежде всего Н. Муравьёв и М. Лунин, представляли тот круг лиц, с которыми А.М. Муравьёв, в силу своих родственных и дружественных отношений с ними его брата, общался, и, тем самым, не мог быть непричастен к обсуждению волновавших декабристов проблем.

Несомненно поэтому, что к моменту создания своих записок Александр Михайлович уже имел представление об истории тайного общества в целом. Из этого же следует, что помимо личных воспоминаний он мог включить в «Журнал» сообщения, размышления и сведения из высказываний и сочинений других декабристов, воспользоваться уже выработанной концепцией декабризма».

Одна из главных тем записок А.М. Муравьёва - критика самодержавия как системы правления. Автор многократно, почти во всех главах, и нелицеприятно характеризует Александра I и Николая I: через критику монарха как венца самой системы власти, через критику «раболепства» придворных и действий «самовластного и подозрительного» правительства, через показ «всех бед российской действительности», источником которых являлось самодержавие.

Нельзя не согласиться с выводами Г.Г. Лисицыной и Э.Н. Филипповой о том, что Александр Михайлович Муравьёв «писал свои записки, уже имея за плечами жизненный опыт, десятилетия каторги и ссылки и знание российской действительности. Тем значительней кажется его убеждённость в правоте выбранного им пути и тех идей, ради которых он пожертвовал жизнью, - необходимости уничтожения крепостного права и конституционного преобразования политического строя России».

Глава «Приговор» заканчивается замечательными словами об историческом значении дела декабристов: «Во время следствия государь услышал много истин, которые остались бы ему, вероятно, неизвестными, много подробностей о России. Страна обязана тайному обществу опубликованием Свода наших законов, солдат - уменьшением срока военной службы, длившейся 25 лет. Наказание шпицрутенами, которое применялось без всякой меры, ныне ограничено. Стало быть, у нас есть утешение в нашей гибели в том, что мы выполнили полезную задачу в этом мире скорби и испытаний. Мученики полезны для новых идей. Всякая преследуемая истина есть сила, которая накопляется, есть день грядущего торжества».

Таким образом, «сознательный и деятельный член тайного общества» Александр Михайлович Муравьёв занял в блистательном «муравейнике России» своё достойное место. Его имя по праву стоит в одном ряду с именем брата, Никиты Михайловича и других «первенцев свободы», достойно чтится потомками.

Г.Г. Лисицына, Э.Н. Филиппова

Декабрист Александр Михайлович Муравьёв

За время существования тайного общества декабристов в его ряды был вовлечён довольно широкий круг прогрессивно мыслящих представителей русского общества. Каждый из них прошёл свой путь. Одни выдвинулись в лидеры, став теоретиками и идеологами движения, другие сыграли активную роль в организации и проведении вооружённого восстания, третьи, найдя утешение в личной жизни или служебной карьере, отказались от «заблуждений молодости». Большинство же составляли рядовые члены.

Увлечённые «пламенной любовью к Отечеству» и свободолюбивыми идеями, добровольные исполнители замыслов руководителей, они приняли посильное участие в деятельности общества, а затем разделили со своими товарищами тяготы и лишения долгих лет каторги и ссылки. К числу последних принадлежал и Александр Михайлович Муравьёв. Деятельность Александра Муравьёва в тайном обществе не была ведущей, но она - одна из страниц истории движения декабристов, а судьба его столько же драматична, как и судьбы главных участников событий.

А.М. Муравьёв, представитель младшего поколения декабристов, не участвовал в войне 1812 г. В возрасте 19 лет, в 1821 г., был принят в тайное общество М.С. Луниным. До восстания он принимал активное участие в деятельности общества, но 14 декабря, пережив мучительные колебания и сомнения, оказался на стороне правительственных войск. Прощённый вначале императором, Александр Муравьёв был помещён в «назидание» на шесть месяцев в Ревельскую крепость, но затем, после выяснения следствием всех обстоятельств, приговором Верховного уголовного суда был осуждён на 15 лет каторжных работ.

Сокращённый впоследствии срок наказания Муравьёв добровольно продлил на три года, чтобы морально поддержать находившегося с ним на каторге брата, Н.М. Муравьёва. Десятилетия, проведённые А.М. Муравьёвым в Сибири в окружении таких декабристов, как Н.М. Муравьёв, М.С. Лунин, С.П. Трубецкой, М.А. Фонвизин и другие, оказали решающее влияние на формирование его политического мировоззрения. В конце жизни он был убеждён в исторической правоте тех принципиальных идей, которые провозглашались членами тайного общества. А.М. Муравьёву не суждено было прожить долго. Он умер в 1853 г. в ссылке, не дожив нескольких часов до разрешения вернуться в Россию и трёх лет - до амнистии.

Имя А.М. Муравьёва привлекало внимание исследователей прежде всего тем, что он принадлежал к знаменитому «муравейнику», восемь представителей которого значатся в «Алфавите декабристов». Кроме того, старшим братом Александра Михайловича был Никита Муравьёв, один из основателей первых тайных обществ, идеолог Северного общества, автор конституции. Роль Никиты Михайловича в жизни Александра Муравьёва трудно переоценить, но вместе с тем его личность невольно заслонила от современников, а затем и от исследователей, младшего брата.

Возможно, принадлежностью к известной фамилии и родством с Никитой Муравьёвым интерес к декабристу и ограничился бы. Однако спустя почти 50 лет после смерти А.М. Муравьёва стало известно, что он оставил записки. Они назывались «Мой журнал» (далее: «Журнал»), были написаны на французском языке и сохранились в нескольких вариантах. Впервые один из них опубликовал в 1902 г. немецкий профессор Т. Шиман. Записки побудили исследователей внимательно всмотреться в личность их автора.

Из дореволюционных историков к биографии А.М. Муравьёва обращались А.И. Дмитриев-Мамонов и С.А. Панчулидзев. Дмитриев-Мамонов на основании переписки губернской администрации с III отделением собственной е.и.в. канцелярии осветил тобольский период жизни декабриста (1845-1853). Панчулидзев обратился к жизни и деятельности А.М. Муравьёва в связи с подготовкой издания биографий кавалергардов. Так как по цензурным соображениям биографии кавалергардов-декабристов в основное издание не вошли, С.А. Панчулидзев позднее хотел издать их отдельным сборником на правах рукописи, но, по-видимому, работа остановилась на уровне корректурных листов (местонахождение их пока остаётся неизвестным).

В РГВИА в фонде Музея Кавалергардского полка хранится черновая рукопись под названием «Биографические сведения и другие материалы о службе Муравьёва А.М. за март 1821 - декабрь 1823». Судя по почерку, она написана Панчулидзевым и является подготовительным материалом для упомянутого издания. Хотя в заголовке хронологические рамки ограничены, рукопись охватывает весь период жизни декабриста, включая сибирский.

К работе над биографией А.М. Муравьёва историк впервые привлёк следственные материалы, записки декабриста, воспоминания современников и некоторые другие документы. На основании этих источников Панчулидзев пришёл к выводу о том, что А.М. Муравьёв особенного влияния в тайном обществе «ни по уму, ни по характеру» не имел, был послушным исполнителем воли Е.П. Оболенского и использовался последним «как вербовщик и соглядатай» за Кавалергардским полком. При описании последующей жизни и деятельности Муравьёва автор никаких оценок не дал.

С.Я. Штрайх и П.А. Садиков, опубликовав в 1920-1930-х гг. варианты записок А.М. Муравьёва, предварили их биографическими очерками. Наиболее подробно жизненный путь Александра Михайловича описал П.А. Садиков, используя все доступные к тому времени источники и литературу. Оба историка, как и С.А. Панчулидзев, считали деятельность А.М. Муравьёва в тайном обществе незначительной.

Однако эта оценка Александра Муравьёва как члена общества позднее была опровергнута М.В. Нечкиной при публикации следственного дела декабриста. На основании анализа следственных материалов и конкретных фактов она пришла к выводу о том, что «перед нами сознательный и деятельный член тайного общества». Авторы других публикаций записок А.М. Муравьёва ограничивались приведением кратких биографических данных мемуариста.

В настоящей статье на основе всех выявленных источников прослеживается деятельность А.М. Муравьёва в тайном обществе и воссоздаётся его биография. Изучение сохранившихся вариантов текста записок А.М. Муравьёва «Мой журнал» позволило проследить процесс их создания и выявить использованные автором источники.

19 марта 1802 г. в семье Михаила Никитича Муравьёва, сенатора, товарища министра народного просвещения, попечителя Московского университета, известного историка, писателя, поэта, и жены его Екатерины Фёдоровны, урождённой Колокольцевой, родился второй сын, Александр. Он появился на свет на семь лет позже старшего брата Никиты. Восприемниками при крещении младенца в придворной соборной церкви Зимнего дворца были император Александр I и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна.

Муравьёвы принадлежали к дворянскому роду, восходящему к XV в. Они состояли в близком родстве с семьями Муравьёвых-Апостолов, З.М. Муравьёва и Н.Н. Муравьёва, подаривших истории немало известных имён. Тесные родственные узы связывали их с семействами Луниных и Батюшковых. Декабрист М.С. Лунин был сыном родной сестры Михаила Никитича - Федосьи Никитичны. Замечательный русский поэт К.Н. Батюшков приходился М.Н. Муравьёву племянником.

Состояние М.Н. Муравьёва было невелико, но он удачно поправил его, женившись на дочери сенатора барона Ф.М. Колокольцова, которая принесла ему солидное приданое. Фёдор Михайлович, дед будущих декабристов, был человеком властным и самолюбивым. Он владел десятками тысяч десятин земли и несколькими тысячами душ крепостных. Это не мешало ему, крупному помещику, заниматься откупными операциями, быть членом Российско-Американской акционерной компании и держаться прогрессивных взглядов в вопросах развития российской промышленности.

Приобретённое богатство и близость М.Н. Муравьёва ко двору (он был воспитателем великих князей Александра и Константина Павловичей) позволили его семье вращаться в кругу высшей сановной аристократии. Человек талантливый и всесторонне образованный, Михаил Никитич принадлежал к числу сторонников французского «Просвещения», был участником Литературного салона, в который входили писатели и поэты: Н.М. Карамзин, Н.И. Гнедич, В.И. Майков, Н.А. Львов, И.П. Тургенев, И.И. Дмитриев, А.Ф. Бестужев, И.М. Муравьёв-Апостол и А.Н. Оленин. Многие из них были его близкими друзьями. В доме Муравьёвых несколько лет жил и воспитывался молодой К.Н. Батюшков. Впоследствии он признавался, что Михаилу Никитичу - этому редкому человеку добрейшего сердца и обширной учёности он обязан своим классическим образованием и первыми литературными успехами.

Воспитанию вообще, в особенности воспитанию сыновей, М.Н. Муравьёв придавал важнейшее значение. Он стремился к расширению кругозора детей, старался пробудить в них устойчивый интерес к достижениям человеческой культуры, опираясь на нравственные основы и гуманные общественные принципы, выработанные мыслителями со времён античности до конца XVIII в.

Ранняя смерть (в 1807 г.) помешала Михаилу Никитичу оказать сколько-нибудь заметное влияние на образование младшего сына, но впоследствии Никита Михайлович, помогая матери в воспитании брата, часто следовал педагогическим приёмам и пристрастиям своего отца. Книга Ж.-Ж. Руссо «Эмиль, или О воспитании» занимала в формировании личности братьев особое место, на ней воспитывался вначале Никита, позже - Александр.

После смерти Михаила Никитича воспитание и образование сыновей стали основной заботой Екатерины Фёдоровны. Она покинула Петербург и переехала жить в Москву, где поселилась в Арбатской части в доме на Никитской улице. Переезд был продиктован, видимо, желанием быть ближе к родственникам и стремлением к более спокойной и дешёвой жизни.

Тесные родственные и дружеские отношения связывали Екатерину Фёдоровну с семьёй И.М. Муравьёва-Апостола. Она приняла горячее участие в судьбе Ивана Матвеевича в тяжёлое для него время. Когда в 1810 г. умерла его жена Анна Семёновна, на попечении Екатерины Фёдоровны остались малолетние Муравьёвы-Апостолы, которые росли и воспитывались вместе с её сыновьями на протяжении пяти лет. На долю семейства Муравьёвых и Муравьёвых-Апостолов выпало немало тяжёлых испытаний - потери близких и дорогих людей, болезни и война.

Приближение неприятеля заставило Екатерину Фёдоровну в августе 1812 г. продать московский дом и поселиться на даче в Филях, а в сентябре того же года уехать в Нижний Новгород. В Нижнем Новгороде в одном доме с Муравьёвыми жили И.М. Муравьёв-Апостол с младшим сыном Ипполитом, П.М. Дружинин - директор Московской губернской гимназии, друг семьи Муравьёвых, Ф.М. Эванс - преподаватель Московского университета, К.Н. Батюшков и две иностранки. Все они теснились в трёх комнатах, не было «угла, где можно было бы поворотиться». В это же время в городе находились Карамзины, близкие друзья Муравьёвых.

Молодые Муравьёвы увидели весь ужас войны и её разрушительных последствий, наблюдали горе своих соотечественников, немало трудностей и лишений перенесли сами. Пример окружавших их взрослых людей, особенно Екатерины Фёдоровны, которую всегда отличали доброта, сострадание к ближним и мужественное терпение, формировали характеры детей. Александр на протяжении всей своей жизни боготворил своих близких, старший брат с детства был для него воплощением благородства, честности и образованности. В записках Александр Михайлович упоминает ставший широко известным случай с Никитой Муравьёвым, убежавшим из дома на войну с Наполеоном. Поступок сына заставил Екатерину Фёдоровну начать хлопоты об устройстве его на военную службу и о возвращении семьи в Петербург.

Приехав в Петербург в 1814 г. Екатерина Фёдоровна поселилась с Александром на набережной реки Фонтанки, недалеко от Аничкова моста, в доме купца Кружевникова.

Петербургский период сыграл важную роль в формировании личности Александра Муравьёва, его мировоззрения и устремлений.

Для образования сыновей Екатерина Фёдоровна не жалела средств, приглашала к ним лучших преподавателей и воспитателей. Одним из них был швейцарец Петра - добрый друг семьи. Его внезапная смерть в 1812 г. тяжело переживалась в доме Муравьёвых. О другом воспитателе детей Муравьёвых - Майере упоминает в воспоминаниях Ф.Ф. Вигель. Майер был французом, в Москву приехал из Парижа, его семья была хорошо известна Муравьёвым. Сам Александр Михайлович называл своим воспитателем швейцарца Бидо, который ему «уже с детства внушал свободный образ мыслей».

В отличие от старшего брата, обучавшегося в Московском университете, Александр получил домашнее образование. С ним занимались известные профессора Петербургского университета: Ф.Ф. Гедике, преподаватель истории, географии и латинского языка, Н.И. Бутырский, преподаватель политической экономии и российской словесности, академик К.Ф. Герман и профессор Э.В. Раупах.

Последний был выслан в 1822 г. из России за «вредное» либеральное влияние на студентов университета. Сохранилась тетрадь А.М. Муравьёва с записями лекций по «всеобщей политической истории», датированная концом 1819 г., с его рисунками и исправлениями Н.М. Муравьёва. Кроме того, Александр Михайлович изучал немецкую и французскую литературу и продолжал это занятие под руководством Никиты Михайловича, находясь на военной службе.

Широко образованный Никита советами и наставлениями умело направлял интересы младшего брата. Имея в своём распоряжении богатую библиотеку, составленную Михаилом Никитичем, Александр много читал и занимался переводами. В круг его чтения входили произведения тех же авторов, которые в юности увлекали Никиту: Руссо, Вольтера, Монтескье, Мирабо, Сея, Бентама, Франклина, Мюллера, Керена, Шиллера, Гёте, Керпера, Байрона, Делавиня.

Внимание Никиты Михайловича к занятиям младшего брата побуждало Александра относится к ним более прилежно. В одном из писем к Никите он отчитывался: «Я теперь объявляю тебе, что я не заслуживаю название «любезного ленивца», ибо я целое утро сижу в твоей библиотеке и перевожу Эмиля. Я нарочно выбрал Руссо для перевода, ибо он труднее прочих французских авторов. По возвращении моём в полк я намерен заняться переводом Франклина».

Одним из известных нам увлечений Александра в юности была живопись. В переписке Никиты Михайловича с матерью сохранилось свидетельство о написанных им в 1817 г. портретах Дениса Давыдова и П.А. Катенина.

В богатом, открытом и хлебосольном доме Екатерины Фёдоровны Муравьёвой всегда было много родственников и друзей, его посещали люди, ставшие гордостью России, - В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, П.А. Вяземский, Н.И. Уткин, О.А. Кипренский, многие будущие декабристы. Никита Михайлович после возвращения в Петербург вошёл в литературное общество «Арзамас» и собирал у себя его членов. Часто и подолгу у Муравьёвых жил Константин Батюшков, находя у них приют, дружеское участие и искреннюю заботу о его здоровье.

Екатерина Фёдоровна заменила ему мать, он высоко ценил её душевные качества и заботы, восхищался Никитой, беспокоился о воспитании и образовании Александра. В каждом письме к Екатерине Фёдоровне он справлялся о своём юном друге, писал о том, как он дорожит его вниманием, мечтал, «чтобы Сашенька походил на своего брата и сердцем и умом». Он надеялся, что это сбудется.

«В нём очень много хорошего, и, конечно, он сравняется с братом добрыми качествами и никогда, ничем не огорчит вас», - писал Екатерине Фёдоровне Батюшков. «Желательно, чтобы учение его шло твёрдым порядком, чтобы он сам более и более к этому пристрастился. Самое золотое время жизни терять не надобно. И для него уже наступает время рассудка и истинного честолюбия».

С 1818 по 1823 г. в доме Муравьёвых жила семья Карамзиных. Николай Михайлович работал над «Историей государства Российского», одновременно помогая Екатерине Фёдоровне готовить к изданию сочинения М.Н. Муравьёва.

В этой особой атмосфере муравьёвского дома, с её высокой духовностью, культурой, добротой и милосердием, нравственными исканиями и стремлениями к справедливости, присущими как старшему, так и молодому поколениям, формировалось отношение юного Александра Михайловича к окружающей его действительности. Черты характера Александра во многом были схожи с характером отца, не отличавшегося «энергией и силой», склонного к тишине, спокойствию, уединению и сентиментальности. Они делали молодого человека немного замкнутым, а небольшой физический недостаток - заикание - немногословным и стеснительным.

Родные и близкие долго относились к нему, как к ребёнку. Анна Петровна Керн, ровесница Александра, знакомая с ним с детства, упомянула в своих воспоминаниях о поразивших её отношениях в семье Муравьёвых: «На весёлых шалунов влияла сильно их заботливая добрая мать, одного из них впоследствии, именно Александра, когда ему было 19 лет, она услала с бала у Олениных в 10 часов домой спать. Это был тот, которому было суждено испить горькую чашу».

Одно из немногих воспоминаний этого времени, дошедших до нас, о братьях Муравьёвых мы находим в записках С.В. Капнист-Скалон, дочери писателя В.В. Капниста. У неё остались самые благоприятные впечатления от общества братьев Муравьёвых и их кузена М.С. Лунина: «Зная хорошо этих молодых людей и отдавая полную справедливость их уму, благородству и добрым качествам, я истинно могу сказать, что, к сожалению, впоследствии, в жизнь мою в городах и столицах наших до старости я не встречала подобных молодых людей».

Эта восторженная похвала в большей степени, конечно, относится к Никите Михайловичу и Михаилу Сергеевичу: Александр в ту пору был ещё очень молод, - но ценность этого высказывания по отношению к нему в том, что оно - ещё один штрих в описании того окружения и той атмосферы, в которой он постоянно находился.

Летом 1819 г. Екатерина Фёдоровна с сыновьями и М.С. Луниным во время путешествия на Украину приехали в Одессу, где в это время находилась вся семья И.М. Муравьёва-Апостола. «Собравшись вместе, - вспоминала Капнист-Скалон, - молодые люди горячо спорили и толковали о политических делах, о разных предположениях и политических преобразованиях».

Присутствуя при этих спорах и обсуждениях, Александр, безусловно, находился под впечатлением разговоров о рабстве в России, выглядевшем уродливой язвой на фоне прогрессивных политических движений в странах Европы. Он мог догадываться или даже знать о существовании тайного общества. Известно, что в 1820 г. вместе с Никитой Михайловичем и другими будущими декабристами он был членом Петербургского общества учреждения училищ по методе взаимного обучения.

В самом начале 1821 г. Александр Муравьёв поступил на службу в один из самых привилегированных полков - Кавалергардский. В разное время в этом полку служили М.С. Лунин, М.Ф. Орлов, П.И. Пестель, П.П. Лопухин - создатели и члены тайных обществ Союза спасения и Союза благоденствия. Александру I было известно о либеральных настроениях кавалергардов, которые особенно проявились в 1820 г. во время волнения Семёновского полка.

Обеспокоенный явным сочувствием гвардии семёновцам, император весной 1821 г. объявил вывод полков к западным границам для «проветривания голов». Вместе со своим полком собирался в поход и Александр Муравьёв. Это событие, как показывал он на следствии, совпало с его первым вступлением в тайное общество.

К этому времени руководители Союза благоденствия, в 1818 г. пришедшего на смену Союзу спасения, вновь оказались перед необходимостью его реорганизации. Причиной послужила изменившаяся в 1819-1820 гг. политическая обстановка в странах Западной Европы. Пример военных революций в Испании, Неаполе, Португалии привёл членов тайного общества к выработке нового взгляда на роль армии в осуществлении сокровенной цели. Определённое влияние на формирование этого взгляда оказали события 1820 г. в Семёновском полку и другие случаи неповиновения командованию нижних чинов в армии.

Наиболее активные члены Союза благоденствия, целью которого до этого была конституционная монархия, заговорили о введении республиканского правления в России. Началась работа над проектом будущей конституции. Политическая обстановка в стране потребовала от тайного общества полной конспирации и повлияла на решение его руководителей о том, что действовать придётся силой оружия. В прежнем своём составе Союз благоденствия не мог отвечать новым задачам, поэтому на состоявшемся в начале января 1821 г. в Москве съезде было объявлено о его роспуске. Сделано это было для того, чтобы избавиться от ненадёжных членов и создать новое тайное общество на основе другого организационного устройства.

После московского съезда наметился раскол в движении, который ознаменовался появлением Северного и Южного тайных обществ. Новая организация как на Севере, так и на Юге делала ставку на военных. Началась вербовка членов из среды молодых офицеров. Возвратились на военную службу Н.М. Муравьёв и М.С. Лунин: Никита Михайлович отправился на место нового назначения в Минск 1 октября 1821 г., а Михаил Сергеевич определился в армию в начале 1822 г. До этого, весной 1821 г., в Петербурге, находясь в гостях в доме Муравьёвых, М.С. Лунин принял в тайное общество молодого родственника и новоиспечённого кавалергарда - Александра Муравьёва. Это известно из показаний, сделанных на следствии Александром Михайловичем, сам же Лунин отрицал свою причастность к вербовке новых членов.

О жизни А.М. Муравьёва в Витебске, где стоял Кавалергардский полк, сохранилось мало сведений. Вместе с ним в походе участвовало много будущих декабристов, среди них были друзья Александра - Ф.Ф. Вадковский, И.А. Анненков, Д.А. Арцыбашев, А.С. Горожанский. Офицеры гвардейских полков, выведенных из столицы, в Витебске оказались вырванными из общественной и политической жизни. Служба занимала так мало времени, что большинство из них проводили его на балах и за картами. В отпуск пускали неохотно, особенно в Петербург. Многие молодые офицеры, потратив все деньги, перевелись в армию. Их вынужденное безделье вдали от политических страстей продолжалось больше года.

Никиту Михайловича Муравьёва, бывшего проездом в Витебске для встречи с младшим братом, неприятно поразил расточительный образ жизни молодых кавалергардов. Осенью 1821 г. он писал матери: «Сашу я нашёл весьма благоразумным. Товарищ его Вадковский тоже очень хорош, и нельзя было бы для него избрать лучшего. Я обедал с ним два дня в трактире и заметил тотчас ему, что неприятно и скучно обедать и проводить 2 или 3 часа с людьми, которых губит бездействие и неспособность их ни мыслить, ни заниматься каким-нибудь делом. Он согласился со мною и сказал мне, что они уже прежде поставили учредить между собой артель, чтоб обедать дома». Опасаясь, как бы брат не втянулся в рутинное однообразие и бесполезность такого существования, он убеждал его найти себе достойное занятие.

В декабре 1821 - январе 1822 гг. Александру Михайловичу по просьбе Екатерины Фёдоровны удалось побывать в отпуске в Петербурге. Там он вновь встретился с М.С. Луниным, который, определившись в службу, собирался ехать в свой полк.

В конце июня 1822 г. Александр Муравьёв вернулся с полком в Петербург. После возвращения гвардии в столицу деятельность Северного общества возобновилась. Период 1822-1823 гг. был для тайной организации непростым. Никиту Муравьёва выбрали правителем. Он закончил первый вариант конституции, который обсуждался как на Севере, так и на Юге. Пестель резко критически оценил проект Муравьёва, в котором он, склоняясь к представительной монархии, отошёл от прежних республиканских взглядов. Южное общество фактически отвергло конституцию Н. Муравьёва, а в Северном она подверглась серьёзной критике.

Спорность выдвинутой Муравьёвым программы приостановила приём в общество новых членов. В это время от Северного общества отдаляется М.С. Лунин и отходят некоторые другие члены. В составе его остаются Н.М. Муравьёв, С.П. Трубецкой, Н.И. Тургенев, Е.П. Оболенский, И.И. Пущин, М.М. Нарышкин, В.Д. Вольховский и А.В. Поджио, позже переехавший на юг. В этой связи не вызывают удивления слова А.М. Муравьёва о том, что он «почти и забыл, что был принят». Этим же, по-видимому, объясняется отсутствие каких-либо сведений о его деятельности в 1822-1823 гг.

В 1823 г. наметились серьёзные перемены: в Северное общество вошла группа лиц, и прежде всего К.Ф. Рылеев, которые оживили деятельность общества, однако они же стали причиной возникших разногласий. Рылеев часто упрекал соратников в бездействии и инертности, считая себя единственным активным членом Северного общества. Подобные упрёки исходили и от некоторых членов Южного общества.

Известно высказывание М.И. Муравьёва-Апостола о том, что Никита Муравьёв и его окружение «проводят время в беспрерывных прениях» и кроме этого ничего не делают. М.П. Бестужев-Рюмин говорил, что Трубецкой и Муравьёв «связывают руки» тем, кто хочет действовать, особенно Рылееву и Оболенскому. С.П. Трубецкой оценил деятельность новой группы так: «Приняли Рылеева. С тех пор каждый из членов принимал сам, не давая о том знать прочим». Напряжённость отношений в Северном обществе подтверждается плохо скрытым раздражением Н.М. Муравьёва по поводу того, что «многие из молодых членов принимали других самовольно и никому о том не доносили».

Но, несмотря на разногласия, на собрании Северного общества осенью 1823 г. прошли выборы директоров. Ими стали Н.М. Муравьёв, С.П. Трубецкой и Е.П. Оболенский. Им удалось консолидировать силы своей организации, деятельность которой с этого времени заметно активизировалась.

В том же 1823 г. руководитель Южного общества П.И. Пестель предпринял шаги для того, чтобы достигнуть определённости в отношениях Северного и Южного обществ. Его основной задачей было соединение обоих обществ под началом единой директории на платформе революционной программы, которой являлась созданная им «Русская Правда». Для достижения этой цели в Петербург отправились как временные делегаты, так и постоянные представители, искавшие союза с Северным обществом. Постоянным представителем Пестеля в Петербурге был М.И. Муравьёв-Апостол. Он налаживал отношения с членами Северного общества, делая ставку на более радикально настроенного Е.П. Оболенского и используя всё своё влияние родственника и друга на Н.М. Муравьёва.

План южан, предполагавший немедленное восстание, вызывал яростный протест Н.М. Муравьёва, который, как и прежде, призывал к осторожности. Приехавшему к нему в 1823 г. от Пестеля А.П. Барятинскому он говорил, что рассчитывать на Петербург рано - молодые гвардейские офицеры увлекаются не революцией, а балами. Вместе с тем, пытаясь успокоить Барятинского, Н. Муравьёв обещал, что Северное общество начнёт пропаганду в гвардейской среде. Не дожидаясь результатов этой пропаганды, Барятинский приступил к организации филиала Южного общества на Севере и принял в члены организации Ф.Ф. Вадковского и И.Ю. Поливанова. Возмущённый этим, Н.М. Муравьёв объявил самовольный акт Барятинского недействительным и произвёл вторичное «перепринятие» их в состав Северного общества.

Идея создания на Севере южной группы тайной организации, не очень удачно начатая воплощаться Барятинским, привлекла внимание Пестеля. Во время своего приезда в Петербург весной 1824 г. для объединения усилий Южного и Северного обществ он провёл совещание новой организации - петербургского филиала южан, в состав которого вошли офицеры Кавалергардского полка. П.И. Пестель изложил перед ними содержание «Русской Правды», убеждал в необходимости введения республиканского правления в России и поставил вопрос о неизбежности цареубийства.

Этот сложный период в деятельности тайного общества совпал с новым этапом в жизни А.М. Муравьёва. Матвей Иванович Муравьёв-Апостол решил привлечь Александра к более активной деятельности в тайной организации. В связи с тем, что по указанию Пестеля формирование южного филиала проводилось в тайне от руководителей Северного общества, Муравьёв-Апостол не мог привести Александра Михайловича прямо к Пестелю, не рискуя поставить об этом в известность Никиту Муравьёва. Он предпринял следующий шаг: поговорив с Александром и удостоверившись в его осведомлённости о тайном обществе, он принял его снова и отвёз к члену Северного общества князю Оболенскому, потом познакомил его с князем Трубецким и полковником Измайловского полка М.М. Нарышкиным.

Таким образом, Муравьёв-Апостол, формально приняв А. Муравьёва в Северное общество, фактически отвёл ему роль связного между руководством Севера и петербургским филиалом Юга. Руководителям Северного общества было удобно использовать его для разных поручений, поскольку Александр служил в Кавалергардском полку вместе с членами петербургской ячейки южан.

На следствии Александр Михайлович признавался, что в бытность Пестеля весной 1824 г. в Петербурге встречался с ним. П.И. Пестель и М.И. Муравьёв-Апостол сердито сетовали ему и Ф.Ф. Вадковскому на охлаждение Никиты Муравьёва к делам общества. Необходимо отметить, что второе вступление А. Муравьёва в тайное общество произошло против воли Никиты Михайловича, который «сопротивлялся, чтоб отставной подполковник Муравьёв-Апостол познакомил [Александра. - Авт.] в 1824 году с князем Оболенским и тем не ввёл в действующие члены».

М.В. Нечкиной принадлежит мысль о том, что индивидуальную деятельность членов тайного общества очень трудно учесть, но по слабым следам, оставленным в документах и воспоминаниях, всё же можно составить о ней известное представление. Попытаемся это сделать в отношении к Александру Муравьёву.

Новое вступление в тайную организацию было для Муравьёва значительным и лестным. С этого времени он считал себя настоящим членом Северного общества и, несмотря на увещевания старшего брата, активизировал свою деятельность в нём. С весны 1824 г. усилился приток новых членов тайного общества, условия приёма намного упростились и предполагали лишь выражение определённой радикальности в социальных и политических взглядах. Е.П. Оболенский предоставил Александру Муравьёву право принимать новых членов. Новообращённым Муравьёв сообщал «о цели и намерениях общества восстановить в России конституционное правление, о видах и средствах действий, предположение на соучастие войск и великого множества членов, особенно во 2-й армии».

В обязанности каждого принимавшего, по словам А.М. Муравьёва, входила пропаганда необходимости нового государственного устройства и средств, ведущих к его достижению; кроме того, от него требовались «решительность и самоотверженность», что выражалось «в жертвовании имения и самого себя». Из следственного дела А.М. Муравьёва видно, что самостоятельно он принял в члены тайного общества поручика Преображенского полка Н.В. Шереметева, ротмистра Кавалергардского полка З.Г. Чернышёва, корнета Гусарского полка Г.Д. Колокольцова; предлагал вступить, но получил отказ от поручика Гусарского полка князя Э.А. Белосельского-Белозерского и поручика Кавалергардского полка князя Ф.А. Щербатова; хотел принять юнкера Конного полка князя А.А. Суворова, но был «упреждён» поручиком артиллерии С.И. Кривцовым; с его согласия, что тоже имело значение, А.С. Горожанский принял корнета Кавалергардского полка А.Н. Вяземского.

По свидетельству А.С. Горожанского, чаще других собирались для обсуждения дел общества П.Н. Свистунов, А.М. Муравьёв, И.А. Анненков, Д.А. Арцыбашев и А.Н. Вяземский, а особенно тесные отношения были между ним, П.Н. Свистуновым и А.М. Муравьёвым, и «почти при всяком случае всегда обращалась материя о политике и кого надо стараться принять».

Во время таких встреч А.М. Муравьёв знакомил своих товарищей с проектом конституции своего брата, которая, по его словам, «по умеренности её мнений» не нравилась его товарищам. Горожанский, отвергнувший конституцию Н.М. Муравьёва, ссылался на конституцию полковника Пестеля, которая должна была быть «гораздо либеральнее». С текстом «Русской Правды» сам Александр Михайлович, по-видимому, знаком не был, но знал её понаслышке. Он мог слышать о ней от М.И. Муравьёва-Апостола или от Ф.Ф. Вадковского, с которым находился в дружеских, а после женитьбы Никиты Михайловича на Александре Григорьевне Чернышёвой ещё и в родственных отношениях.

После отъезда Фёдора Вадковского к месту новой службы в Нежинский конно-егерский полк, куда он был переведён в июне 1824 г. по высочайшему приказу «за неприличное поведение» (шутки по поводу императора и сочинённую им сатирическую песню), Александр Михайлович Муравьёв пытался спасти документы Вадковского, которые могли тому повредить, он поехал к нему на квартиру, «захватил его бумаги и сжёг». Так он сам рассказал об этом на следствии.

Несколько иначе изложил этот эпизод С.П. Трубецкой: Муравьёв обратился к нему с просьбой забрать у него бумаги Вадковского в связи с тем, что не мог их хранить у себя, и уже сам Трубецкой их сжёг. Среди бумаг были: список «первоначально произведённого следственного дела по происшествию лейб-гвардии Семёновского полка», черновые письма к статс-даме графине Чернышёвой и к императору с просьбой о помиловании его брата, полковника Вадковского, и Катехизис на французском языке.

Ещё одно упоминание о деятельности А.М. Муравьёва в этот период мы находим в записках бывшего крепостного, ставшего позднее профессором Петербургского университета, А.В. Никитенко в рассказе о его выкупе на волю в 1824 г. у графа Д. Шереметева, служившего в Кавалергардском полку. Этот случай вызвал большой резонанс не только среди будущих декабристов - однополчан графа, но и за пределами полка, среди светской молодёжи. «Большую сенсацию произвела моя биография, - вспоминал Никитенко, - в кружке кавалергардских офицеров, товарищей молодого графа Ш[ереметева]. Рылеев был очень дружен с некоторыми из них. Они составили настоящий заговор в мою пользу и положили сделать коллективное представление обо мне графу.

Всех энергичнее действовали два офицера - Александр Михайлович Муравьёв и кн. Евгений Петрович Оболенский. Кавалергарды не пропускали ни одной встречи с графом без того, чтоб не говорить ему обо мне. Завидев Муравьёва или ещё кого-то из товарищей, он спешил сам предупредить их разговором о Никитенко». Вокруг имени одарённого молодого человека декабристами была создана атмосфера нетерпимости к губившему таланты крепостному рабству, которая вынудила графа Шереметева освободить Никитенко, и немалая заслуга в том принадлежала А.М. Муравьёву.

В период 1824-1825 гг. Александр Муравьёв по поручению Оболенского не раз собирал деньги на «разные издержки» по делам Северного общества, хотя и не всегда знал, на какие именно. Любопытно, что члены Южного общества П.Н. Свистунов, С.И. Кривцов и А.А. Плещеев, к которым обращался за пожертвованиями А. Муравьёв, денег ему не дали, отвечая, что принадлежат не к Северному, а к Южному обществу и приберегут средства для него.

Вероятно, это обстоятельство было настолько существенным, что Свистунов на следствии вспомнил и точную сумму, просимую Муравьёвым, - 300 рублей. Лишь однажды Александру Михайловичу удалось собрать для кассы общества 250 рублей, которые вместе с другими деньгами были отданы Оболенским Рылееву для помощи одной бедной вдове.

В другой раз А. Муравьёву было поручено выяснить политические настроения в аристократической среде. Для этого нужен был человек, имевший там прочные связи, и он как нельзя лучше отвечал этим требованиям. Неизвестно почему, но молодой человек, имевший близких и дальних родственников и знакомых, приближённых к высшему свету и ко двору, не придумал ничего лучшего, как перепоручить это дело А.С. Горожанскому, своему однополчанину, человеку, далёкому от света, но имевшему знакомого (может быть, даже единственного) среди «важных особ» - генерал-провиантмейстера Абакумова.

Выведать у него что-либо Горожанскому не удалось, кроме того, что генерал «всегда ужасно сильным противником показывал себя либерализму». Между тем, по словам самого Горожанского, он представлял Абакумова своим товарищам как большого либерала для того, чтобы показать свою значительность. А. Муравьёв не придал большого значения миссии Горожанского, так как тот ничего существенного не узнал.

Несколько раз, примерно за год до 14 декабря, Александр Муравьёв собирал совещания у себя на квартире: первый раз, когда принимал в общество Н.В. Шереметева и знакомил его с Е.П. Оболенским; в другой раз пригласил к себе П.Н. Свистунова и поручика Конного полка А.А. Плещеева для знакомства с корнетом того же полка князем А.А. Суворовым; в третий раз организовал знакомство Оболенского со Свистуновым; в четвёртый раз - встречу Рылеева и Оболенского с Н.М. Муравьёвым (тогда же Рылеев посвятил их всех в замысел Якубовича об убийстве императора). Сам А.М. Муравьёв принимал участие в совещаниях у Оболенского и Горожанского, где встречался с Рылеевым, П.П. Коновницыным, С.И. Кривцовым и другими.

Последние две недели перед восстанием стали для А.М. Муравьёва началом серьёзных испытаний. 27 ноября в Петербург пришло известие о кончине в Таганроге Александра I. Сложный период междуцарствия заговорщики надеялись использовать для осуществления государственного переворота и достижения конечной цели - введения конституции. Северное общество связывало свой успех с армией и особенно с гвардейскими полками. Руководство отрабатывало различные варианты действий, меняя их в соответствии с получаемыми известиями.

В обстановке лихорадочного возбуждения и разногласий между членами общества в поисках средств и методов организации восстания, в стремлении во чтобы то ни стало «не упустить случая» и собрать как можно больше сил для участия в восстании среди армейских и гвардейских полков Александру Муравьёву была отведена роль связного и посредника между «главным координатором действий среди офицерства» князем Е.П. Оболенским и кавалергардами - членами северного филиала Южного общества. Для него наступило время решительных поступков, теперь он должен был на деле доказать свои убеждения и готовность действовать.

На основании имеющихся источников невозможно досконально восстановить хронологическую цепь действий Александра Муравьёва в каждый из предшествовавших 14 декабря дней: он сам и А.С. Горожанский, основной свидетель, на показаниях которого построено обвинение Муравьёва, часто называли лишь примерные даты событий. При сопоставлении показаний А. Муравьёва и А. Горожанского с показаниями других декабристов можно лишь приблизительно говорить о тех или иных датах и времени суток.

Особенность положения Александра Муравьёва заключалась в том, что он, являясь единственным представителем Северного общества среди кавалергардов, был ближе других к руководству Севера - Рылееву и Оболенскому. Именно ему в эти дни давал различные поручения Оболенский, посвящая в планы и приглашая на совещания. Несколько раз встречался А.М. Муравьёв с К.Ф. Рылеевым, от него узнал о намерении вывести войска на Сенатскую площадь.

Не случайно уже на первом допросе Александр Михайлович дважды назвал имя Рылеева. Безукоризненной рекомендацией Александру Михайловичу было, конечно, родство с Никитой Муравьёвым и протекция М.И. Муравьёва-Апостола, но, видимо, и сам Александр - участник многих тайных совещаний, горячий сторонник его идей и пропагандист конституции, честный и исполнительный юноша - смог снискать симпатии и доверие к себе руководителей тайного общества.

Получив известие о смерти императора, к Александру Муравьёву приехали Свистунов и Горожанский. Обсудить это известие у него на квартире им не удалось - у Александра был гость. Соблюдая конспирацию, позже они встретились у Свистунова и приняли решение послать А. Муравьёва к Оболенскому, чтобы получить необходимые сведения и распоряжения. Оболенский и бывший у него в то время Рылеев дали указание присягать только цесаревичу, в противном случае оказать сопротивление.

27 ноября в столице состоялась присяга новому императору Константину, через три-четыре дня после неё, по первоначальному плану руководителей Северного общества, должны были начать действия на Сенатской площади военные. Об этом Муравьёв узнал от Оболенского 28 или 29 ноября, но вскоре намерения руководителей общества изменились.

О втором плане восстания Оболенский известил Александра Муравьёва рано утром 10 декабря. Накануне, 9 декабря, после распространившихся слухов о возможном отречении цесаревича от престола, было принято решение в случае новой присяги «распространить действия в полках». Это означало, что те из них, которые откажутся от присягать великому князю Николаю Павловичу, должны выйти на Сенатскую площадь, требуя выдачи завещания Александра I, будто бы хранящегося в Сенате и содержащего обещания сократить сроки военной службы до десяти лет.

Встреча Оболенского с А. Муравьёвым означала, что руководители восстания рассчитывали на участие в нём Кавалергардского полка. А. Муравьёв, всегда послушный исполнитель, на этот раз энергично возразил Оболенскому: «Нас примут за сумасшедших и с помощью пожарных труб всех прогонят». Это же он повторил вечером того же 10 декабря Рылееву, в доме которого встретился с поручиком Финляндского полка А.Е. Розеном.

Рылеев велел на следующий день после обеда ехать к Оболенскому, где будет проходить собрание офицеров. Он добавил, что если слухи об отречении цесаревича Константина подтвердятся, то можно будет надеяться на выступление Финляндского, Измайловского, Московского, Гренадёрского полков и Морского экипажа, после чего к ним, вероятно, присоединятся и другие полки. Рылеев высказывал надежду на мирный исход восстания, надеясь, что солдаты не захотят стрелять по своим.

Известно, как развивались события и какое место в них занимали действия Кавалергардского полка. И хотя А. Муравьёв этого знать ещё не мог, в сущности, он оказался прав. Сейчас трудно судить о том, чего было больше в его словах - нерешительности или реальной оценки возможностей кавалергардов. Видимо, было и то, и другое. Бесспорно одно: несмотря на то, что в полку к этому времени насчитывалось 15 членов тайного общества, никто из них не смог стать руководителем или активным агитатором.

В среде офицеров - членов общества не было полного единодушия и согласованности в действиях. Заодно действовала группа: Горожанский, Муравьёв, Анненков и Арцыбашев. Настроение Свистунова внезапно изменилось, как свидетельствуют его собственные показания, а также показания Муравьёва и Горожанского, он стал демонстративно отдаляться от общества.

11 декабря Муравьёв, Анненков и Арцыбашев собрались у Горожанского: надо было решить, кто поедет на совещание к Оболенскому. Александр Михайлович хотел поехать к нему сам, но не смог из-за болезни матери. Почему не поехал Горожанский - неизвестно, отправились к Оболенскому Анненков и Арцыбашев. Они представляли на собрании Кавалергардский полк. Кроме них там присутствовали: поручик Гренадёрского полка А.Н. Сутгоф, подпоручик Измайловского полка Н.П. Кожевников, штабс-капитан Московского полка Д.А. Щепин-Ростовский, поручик А.Е. Розен и прапорщик А.И. Богданов Финляндского полка, корнет Конного полка А.И. Одоевский и лейтенант Гвардейского экипажа А.П. Арбузов.

Целью этой встречи было обязать друг друга честным словом «быть на площади в день присяги с тем числом войск, которое каждый может привести». По словам Анненкова и Арцыбашева, они согласились не присягать императору Николаю Павловичу, но поощрять к возмущению солдат оба отказались. 12 декабря Муравьёв, Горожанский, Анненков и Арцыбашев обсудили создавшееся положение и ждали дальнейших событий. Свистунов по-прежнему отвергал и осмеивал каждое новое предложение и к тому же собирался ехать в Москву по служебным делам. Таким образом, группа кавалергардов была единодушна в одном - решении не выводить войска на на площадь. Следует признать, что и сама задача «взбунтовать» Кавалергардский полк была очень сложной.

Накануне восстания, 13 декабря, Александр Муравьёв провёл утро в экзециргаузе на разводе, после поехал домой и весь день провёл с больной матерью. Желание отговорить Свистунова от поездки не покидало его. Вечером он отправился к нему домой и вместе с Анненковым и Арцыбашевым старался уговорить не покидать Петербурга в такой важный момент. Свистунов наотрез отказался, сказав, что они «затевают пустое».

Изучение следственных дел кавалергардов, их показаний даёт основание для вывода о том, что А.М. Муравьёв оставался при твёрдом убеждении непременно принять участие в грядущих событиях и склонял к этому своих товарищей. Некоторые из них, намеревавшиеся уехать из Петербурга, как, например, Анненков и Арцыбашев, уступили его уговорам и не уехали.

Утром 14 декабря офицеры Генерального штаба П.П. Коновницын, Д.А. Искрицкий и С.М. Палицын по заданию руководителей совершали разъезды по городу для координации действий разных полков и оповещения штаба восстания. Проезжая мимо Кавалергардского полка, Коновницын встретил А. Муравьёва и осведомился о позиции кавалергардов. Тот ответил, что полк примет присягу, но стрелять по восставшим не будет. Вскоре Кавалергардский полк присягнул новому императору Николаю Павловичу, правда, перед этим вышла заминка: чуть не испортил всего начальник дивизии генерал А.Х. Бенкендорф, потребовавший присяги без рассуждений и объяснений. Командиру полка С.Ф. Апраксину пришлось его удалить и с толковыми разъяснениями провести присягу.

В этой ситуации решительность и находчивость проявил командир Кавалергардского полка, а не члены тайного общества, заранее не поверившие в возможность и эффективность агитации среди солдат. Из кавалергардов - членов общества в Петербурге были только Анненков, Арцыбашев, Вяземский, Горожанский, Депрерадович и Муравьёв - все они, кроме Горожанского, приняли присягу вместе с полком.

После присяги Иван Анненков, Александр Муравьёв и Дмитрий Арцыбашев отправились к Горожанскому домой и сообщили о только что принятой присяге, затем решили послать Александра Горожанского к артиллерийским казармам и в конную гвардию, чтобы узнать, что делается там. Вернувшись, Горожанский доложил обстановку: в одних полках присягают, в других присяга приостановлена. Это известие вызвало замешательство: с одной стороны полк принял присягу и изменить ничего нельзя, с другой - товарищи станут говорить, что они не только ничего не сделали для того, чтобы помешать присяге, но и не предприняли даже попытку к этому.

А.М. Муравьёв был явно расстроен: «Вот как действуют, а говорили и спорили со мною, что ничего не может быть», - воскликнул он и предложил Горожанскому распространить среди солдат слух, что манифест не верен, а Константин Павлович от престола не отказывался. Горожанский вызвал унтер-офицера Михайлова, которому и было дано поручение посеять сомнение в верности присяги. План этот не был осуществлён - солдаты не поверили унтер-офицеру. Эта очень слабая попытка Александра Муравьёва и его товарищей провести запоздавшую агитацию в солдатской среде завершилась полной неудачей.

Николай I, получив известие о начале восстания, отдал распоряжение привести в боевую готовность Преображенский и Конногвардейский полки, которые уже присягнули; чуть позже он отдал приказ генералу С.Ф. Апраксину о выводе на площадь Кавалергардского полка. Полк вышел с большим опозданием и расположился на Адмиралтейском проспекте вдоль особняка Лобанова-Ростовского. Николай I так охарактеризовал действия своих войск: «Кавалергардский полк равномерно ходил в атаку, но без большого успеха».

По многочисленным воспоминаниям очевидцев и показаниям декабристов, противоборствующие стороны старались избегать, насколько это было возможно в такой ситуации, кровопролития. Атаки кавалергардов, так же, как и конной гвардии, желаемых результатов не принесли. Николай был вынужден отказаться от попытки атаковать восставших кавалерией, но это не помешало ему жестоко подавить восстание при помощи артиллерии.

Что мог чувствовать и о чём размышлять Александр Муравьёв, накануне ещё заговорщик, а теперь послушное орудие в руках того, против кого затевал заговор? Не этими ли тяжёлыми чувствами объясняется его умалчивание в записках о собственной деятельности в тайном обществе? Александр Михайлович, конечно, ни по характеру, ни по склонности, ни по поступкам не был героем, не был он и выдающимся членом тайного общества, но, воспитанный в окружении людей, стремившихся к борьбе за справедливость и свободу, как человек порядочный, он не мог оставаться в стороне от происходивших вокруг него событий, не мог равнодушно наблюдать действия близких ему людей.

Напротив, он старался подражать брату, Лунину, Муравьёвым-Апостолам, он восхищался ими, верил им, разделял их взгляды, пропагандировал их, особенно после знакомства с Оболенским и Рылеевым, которые, несомненно, оказали на него большое влияние. Он был ревностным исполнителем их замыслов, но при этом совершенно не подходил для действий, требовавших личной инициативы и активности, что подтверждается его собственным признанием: «Ослеплённый прелестью тайны, новыми для меня мыслями, дружеством ко мне членов, деятельными вспоможениями нуждающимся, которые многие из членов, в особенности Рылеев делал (хотя он и недостаточный человек), был я в восхищении от них и разделял их образ мысли».

*  *  *

Единственным сочинением, созданным А.М. Муравьёвым, являются его записки «Мой журнал». Их текст вызвал интерес исследователей. Так, С.Я. Штрайх, впервые публикуя «Журнал» на русском языке, обратил внимание на одну особенность этого не совсем обычного сочинения: в некоторых местах, где речь шла об истории тайного общества, его текст совпадал с текстом статей М.С. Лунина «Взгляд на русское Тайное общество с 1816 до 1826 года» (далее: «Взгляд») и «Разбор Донесения тайной следственной комиссии государю императору в 1826 году» (далее: «Разбор»).

Историк предположил, что эти мысли А.М. Муравьёв мог почерпнуть из урикских бесед Лунина и Никиты Муравьёва. К дальнейшему изучению текста «Журнала» в этом направлении исследователей подтолкнула публикация в 1924 г. «Замечаний» Е.И. Якушкина на записки А.М. Муравьёва, написанных им вскоре после смерти декабриста с помощью отца, И.Д. Якушкина.

В них был поставлен вопрос об авторстве записок и утверждалось, что они принадлежат не Александру Михайловичу, а его брату, Никите Муравьёву, отрывочные записи которого собраны в «Журнале». П.А. Садиков в 1931 г., дав в целом нелестную характеристику личности А.М. Муравьёва, выразил сомнение в способности декабриста проделать столь сложную, по его мнению, работу, как собрать в одно целое записи брата, сделанные им, по свидетельству Якушкина, на полях книг.

Вместе с тем учёный согласился с мнением Штрайха о том, что «Журнал» перекликается с произведениями Лунина, и указал ещё на одно подобное сочинение - записку Н.М. Муравьёва «О тайном обществе», опубликованную им в том же сборнике. В 1933 г. Н.М. Дружинин в монографии о Н.М. Муравьёве проанализировал вопрос о том, действительно ли автором «Журнала» является Никита Михайлович, и пришёл к заключению, что большая часть этого сочинения может быть приписана только А.М. Муравьёву.

Но, вместе с тем, историк не отрицал и того, что мемуарист мог использовать заметки брата. Они, по его мнению, могли лечь в основу первой части «Журнала», посвящённой общей характеристике царствования Александра I и истории тайного общества, так как по стилю изложения и основным мыслям она созвучна политическим воззрениям Н.М. Муравьёва сибирского периода. В последующих публикациях по истории декабризма при частом цитировании «Журнала» вопрос о его авторстве и текстологической основе не поднимался.

Достоверных сведений о том, как создавались записки А.М. Муравьёва, не сохранилось. Из декабристской среды единственное свидетельство о «Журнале» оставил в своих «Замечаниях» на него Е.И. Якушкин. В них утверждалось, как уже говорилось, что роль Александра Михайловича в создании «Журнала» незначительна - он лишь автор посвящения к ним, а сами записки - это собранные в одно целое краткие записи Н.М. Муравьёва. В этом суждении авторитетных современников (прежде всего И.Д. Якушкина, принимавшего участие в создании «Замечаний»), как показывает исследование, содержится лишь доля истины, но оно повлияло, судя по всему, на отношение современников и ряда исследователей к «Журналу» как к не заслуживающему внимания источнику.

Возможно, этим объясняется тот факт, что другие декабристы, хотя и знали о существовании «Журнала» (что несомненно, так как о «дневнике» А.М. Муравьёва на французском языке было известно тобольским старожилам, о чём они сообщили в 1892 г. занимавшемуся историей рода Муравьёвых М.В. Муравьёву), не оставили об этом сведений. Даже близкий друг Александра Михайловича П.Н. Свистунов не назвал его фамилии в перечне известных ему товарищей-мемуаристов.

Так же, по-видимому, отнеслись к «Журналу» и П.В. Долгоруков, видный представитель русской эмиграции, собиравший материалы для «Истории заговора 14 декабря 1825 г.», и А.И. Герцен, с которым жена декабриста, Ж.А. Муравьёва, виделась во время пребывания за границей в 1856-1857 и затем в 1860-х гг. Долгоруков лишь сделал из «Журнала» отдельные выписки, а Герцен в письме к Н.П. Огарёву о встрече с Жозефиной Адамовной во Флоренции в 1867 г. даже не упомянул о записках декабриста, хотя трудно предположить, что о них не шла речь.

Между тем если воссоздать историю написания Александром Михайловичем записок, то становится очевидным его авторство, а это позволяет иначе взглянуть на личность декабриста.

Записки охватывают период с начала царствования Александра I до прибытия декабристов в январе 1827 г. в Иркутск. Они объединены общим замыслом, имеют «посвящение» и разделены на восемь законченных по замыслу глав или очерков: I - вступительную, с общей характеристикой правления Александра I, II - «Тайное общество», III - «Мой арест», IV - «Санкт-Петербургская крепость», V - «Следственный комитет», VI - «Приговор», VII - «Сибирь», VIII - «Иркутск».

Название «журнал» или «дневник» подчёркивает личный характер записок, но вместе с тем они имеют одну, выделяющую их среди других мемуаров особенность. Личные воспоминания являются лишь частью «Журнала» и относятся только к периоду после 14 декабря 1825 г. Наряду с ними значительное место в записках (главы I, II, V, VI) занимает историко-политический очерк о возникновении и деятельности в России тайного общества и расправе правительства над его членами. В нём сведения об авторе, за исключением косвенных фраз, отсутствуют. Отличаются эти главы от остального текста и стилем изложения.

В первой главе при характеристике правления Александра I автором приводятся довольно значительные по объёму отрывки из речей императора по разным поводам, причём не в пересказе, а цитаты. В поисках источника на французском языке, который содержал бы все указанные цитаты, мы обратились к изданному в Париже в 1847 г. сочинению И.-Г. Шнитцлера по истории России.

Сравнение обоих сочинений показало, что А.М. Муравьёв использовал из этого издания не только цитаты из речей Александра I, но и ряд других сведений. Перечислим их: общая характеристика общественного настроения в России при вступлении на престол Александра I, сведения о Шервуде, о поведении Николая I 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади, о К.Ф. Рылееве, включая цитату из его поэмы «Наливайко», о М.Н. и Н.М. Муравьёвых и некоторые другие.

Судя по всему, именно чтение труда Шнитцлера послужило толчком А.М. Муравьёву для создания первых из дошедших до нас вариантов его записок. Об этом говорит написанная по данным Шнитцлера первая глава «Журнала». Так же, как и у Шнитцлера, записки Муравьёва разделены на две главы, каждая из которых закончена по смыслу и имеет своё название.

Общим является и приём изложения материала, представляющий собой сочетание исторического очерка с мемуарными фрагментами. Не могло не повлиять на выбор декабристом данного издания и то обстоятельство, что Шнитцлер упомянул в нём всю семью Муравьёвых, включая Александра Михайловича. Слова писателя об отце братьев Муравьёвых - Михаиле Никитиче - Александр Муравьёв включил в свои записки почти без изменений, а упоминание о бегстве Н.М. Муравьёва из дома в 1812 г. развил в собственные воспоминания.

Создавая один за другим новые варианты «Журнала», А.М. Муравьёв каждый раз обращался к тексту Шнитцлера. Так, во втором варианте «Журнала» уточнённые даты речей Александра I совпадают с указанными Шнитцлером, в том числе речь на Варшавском сейме в 1818 г. датирована, как и у писателя, только по новому стилю - 27 марта. В третий вариант «Журнала» Муравьёв включил отрывок из поэмы К. Рылеева «Наливайко» в переводе на французский язык Ансло, который приведён и Шнитцлером.

В целом следует сказать, что А.М. Муравьёв использовал из этого сочинения преимущественно факты, а также некоторые выводы автора, совпадающие с его точкой зрения. При этом в ряде случаев декабрист дополнял Шнитцлера, как, например, о Никите Муравьёве, а некоторые утверждения его оспаривал, например, о поведении Николая I в день 14 декабря. Сведения Шнитцлера по истории тайного общества, описанной им на основании «Донесения Следственной комиссии», не нашли отражения в «Журнале» А.М. Муравьёва.

Кроме сочинения Шнитцлера из других печатных источников того времени Александр Михайлович использовал также книгу Н.И. Тургенева «Россия и русские». На идентичность эпизода из «Журнала» о расправе над чугуевскими военнопоселенцами и описания тех же событий Н.И. Тургеневым впервые указал В.И. Семевский. Из этого же издания, как нами установлено, Муравьёв заимствовал для третьего варианта записок и рассуждения о проявлениях рабства в России.

На вопрос о том, какими источниками мог пользоваться А.М. Муравьёв при написании глав о деятельности тайного общества, некоторый свет проливает история создания «Журнала». Ко времени его написания, к концу 1840-х - началу 1850-х гг., в результате интенсивного общения декабристов между собой в период каторги и ссылки уже высветились узловые, с точки зрения самих декабристов, моменты истории их движения, была создана концепция декабризма. К числу авторов первых сочинений о тайном обществе принадлежали Н.А. Бестужев, М.А. Фонвизин, М.С. Лунин, Н.М. Муравьёв, С.П. Трубецкой и другие.

Все они, прежде всего Н. Муравьёв и М. Лунин, представляли тот круг лиц, с которыми А.М. Муравьёв, в силу своих родственных связей и дружественных отношений с ними его брата, общался и, тем самым, не мог быть непричастен к обсуждению волновавших декабристов проблем. Несомненно поэтому, что к моменту создания своих записок Александр Михайлович уже имел представление об истории тайного общества в целом. Из этого же следует, что помимо личных воспоминаний он мог включить в «Журнал» сообщения, размышления и сведения из сочинений других декабристов, воспользоваться уже выработанной концепцией декабризма.

Естественным было бы прежде всего сравнить записки А.М. Муравьёва с сочинениями Никиты Михайловича сибирского периода. Но, к сожалению, единственная, дошедшая до нас работа декабриста «О тайном обществе» (в копии Е.И. Якушкина) несопоставима с «Журналом», поскольку речь в ней идёт о влиянии деятельности общества на развитие России после 1825 г. Существовали ещё, как мы знаем, записи Никиты Михайловича о тайном обществе, сделанные им, по свидетельству Е.И. Якушкина, на полях книг. Но они не сохранились.

Кроме того, как известно, согласно традиции, Н.М. Муравьёв участвовал в создании политических произведений своего единомышленника М.С. Лунина, которые явились, по-видимому, плодом их длительных бесед на поселении в с. Урик. Это представляет особый интерес, так как именно с произведениями Лунина, в частности с «Взглядом» и «Разбором», многие исследователи отмечали созвучие «Журнала». Выяснение того, в чём сходны и чем различаются указанные произведения, поможет, возможно, прояснить историю создания очерка о тайном обществе в записках А.М. Муравьёва. Это заставляет обратиться к более подробному анализу содержания «Журнала» и сочинений Лунина «Взгляд» и «Разбор».

Сравнение рассматриваемых произведений выявляет общую для обоих авторов концепцию истории тайного общества, от момента зарождения до расправы правительства с его членами. В целом она излагается ими обобщённо, с указанием лишь основных этапов его деятельности. Настойчиво подчёркивается единство общества и указываются общие для правого и левого крыла задачи, главными из которых являлись ликвидация самодержавия, введение конституционного правления и уничтожение крепостничества. Оба автора выдвигают конституционные задачи на первый план.

Сознательно обходятся вопросы об имевших место разногласиях между членами общества по поводу тактики действий и будущей формы государственного устройства России, существовании двух конституций, путях решения вопросов о власти и земле. А. Муравьёвым и Луниным оспаривается утверждение «Донесения Следственной комиссии» о том, что тайное общество хотело подчинить Россию республиканскому правлению (А. Муравьёв свидетельствует в «Журнале», что Никита Муравьёв признал себя на следствии республиканцем лишь потому, что «был доведён до крайности» методами допроса).

События 14 декабря в рассматриваемых сочинениях предстают перед читателем как следствие конкретных, сложившихся тогда случайных обстоятельств, в первую очередь, смерти Александра I, отречения великого князя Константина Павловича и двух присяг. Значение этого дня оценивается авторами не как факт, а как принцип действий, как необходимый акт во имя будущего. И Лунин и Муравьёв подчёркивают высокую нравственность и благородство поведения ведущих деятелей тайного общества.

Наибольшая близость выявляется в опровержении основных положений «Донесения Следственной комиссии». Главное обвинение, предъявленное декабристам, - в намерении цареубийства - отрицается. И статьи Лунина и «Журнал» Муравьёва пронизаны убеждённостью в правоте действий членов тайного общества. Авторы указывают на значение деятельности тайного общества для истории России, результаты которой проявились в ряде прогрессивных правительственных мероприятий.

В «Журнале» содержится и ряд мыслей, созвучных лунинским. Среди них рассуждения о сущности самодержавной системы правления, о значении событий 14 декабря, о расчёте правительства при обвинении декабристов в умысле цареубийства на определённые слои общества.

Особый интерес представляют текстуальные совпадения в рассматриваемых произведениях. Первый из таких отрывков находится в главе «Тайное общество» «Журнала» и во «Взгляде» Лунина. Речь в нём идёт об «ошибках», с точки зрения авторов, в деятельности общества. Сравнение текстов показывает, что одна и та же мысль у Лунина изложена развёрнуто, а у Муравьёва - сжато. У обоих авторов этот отрывок предшествует описанию событий 14 декабря. Другой текстуально совпадающий фрагмент находится в главе «Следственный комитет» «Журнала» и в «Разборе» Лунина. В нём говорится о ночных допросах декабристов во время следствия. Описание их отличается у обоих авторов лишь небольшими деталями.

Наряду с общностью идей, некоторых мыслей и приводимых фактов в изложении истории тайного общества в «Журнале» в сравнении с лунинским текстом содержится множество иных трактовок и дополнений. В нашем анализе они имеют особое значение, поэтому приведём наиболее существенные из них:

при характеристике правления Александра I оба автора используют высказывания и речи императора, выражавшие его стремление ввести в России конституционное правление. Но Лунин это сделал прежде всего для обоснования «законности» деятельности тайного общества. Муравьёв же, увеличив количество цитат, усилил ими контраст в политике правительства до войны 1812 г. и после неё, подчеркнув поворот в сторону реакции, и объяснил этим глубокое разочарование и неудовлетворённость в передовых слоях русского общества;

о войне 1812 г. Муравьёв говорит несколько общих фраз, упоминая о победе русского народа в ней и некоторых её участниках, - в отличие от Лунина, который вскрыл её глубокое воздействие на умы русского общества;

перечень фактов российской действительности, свидетельствовавших о реакционном повороте в политике правительства после войны 1812 г., у Муравьёва значительно шире, чем у Лунина, причём некоторые из них, например о расправе с Боком, Молесоном, Тиром и Платером, не называются не только Луниным, но и никем из других декабристов.

Муравьёв, в отличие от Лунина, приводит подробные сведения о составе тайного общества на разных этапах его деятельности;

задачи тайного общества, указанные Муравьёвым, названы и Луниным во «Взгляде». Но у Лунина они даны в иной последовательности и сформулированы более полно, с добавлением задач, выражающих отношение общества к развитию торговли и промышленности и польскому вопросу;

разделение тайного общества на Северное и Южное Муравьёв считает мерой к "расширению" его деятельности, в то время как Лунин относит этот факт к признаку нарушения единства общества, его разрушения;

критике самодержавия, как системы правления, Муравьёв уделил в записках больше внимания, чем Лунин в своих статьях. В «Журнале» эта тема является одной из главных и раскрывается многообразно: через критику монарха, как венца этой системы (нелицеприятные характеристики Александру I и Николаю I встречаются почти во всех главах), через критику «раболепства» придворных и действий «самовластного и подозрительного» правительства, как её производных, через показ «всех бед российской действительности», источником которых автор считает самодержавие;

при описании событий 14 декабря Муравьёв подчеркнул мирный характер намерений декабристов, утверждая, что они шли на Сенатскую площадь с единственной целью - устроить торжественную манифестацию и объявить во всеуслышание о своём намерении добиться свободы России (лишь термин «восстание», употреблённый им, не согласуется с этой оценкой). Из причин поражения он называет лишь одну - предательство Я.И. Ростовцева, сообщившего императору о готовящемся выступлении. Лунин же пишет о событиях 14 декабря как о вооружённом восстании и разбирает поражение декабристов как поражение в военной операции, не упоминая о доносе Ростовцева;

при описании следствия Муравьёв аргументирует свою точку зрения теми же материалами, что и Лунин, однако ряд моментов или трактуется им иначе, или имеет другой контекст. Так, упоминание о том, что великий князь Михаил Павлович выступал на следствии в роли «истца и судьи в собственном деле», у Лунина логически увязано с текстом: «Само правительство не верило сему обвинению (в намерении цареубийства. - Ред.): оно бы не допустило, чтобы брат государя явился истцом и судьёю в собственном деле». У Муравьёва эта фраза находится при имени великого князя в перечне членов Следственного комитета и никак не комментируется.

Фрагмент о ночных допросах декабристов, текстуально совпадающий у обоих авторов, вместе с тем имеет разный контекст. У Лунина этот отрывок предваряют фразы о стремлении Следственной комиссии нарушить «спокойство духа» узников, необходимое им для «соображения ответов» на допросах, и употребить «все средства», чтобы «раздражать и волновать их». Муравьёв же вводит этот отрывок пояснением о порядке работы заседаний Комиссии, проводившихся как днём, так и ночью.

Об условиях содержания и методах допросов декабристов Лунин подробно говорит в едином отрывке в «Разборе», а также кратко во «Взгляде». В «Журнале» фактически те же сведения помещены в разных главах. При этом ряд положений сформулирован Муравьёвым так же, как и Луниным: об употреблении на следствии вымышленных показаний и отказе узникам в очных ставках, о роли священников во время следствия, о дополнительном наказании за молчание на допросах.

Вместе с тем ряд примеров, имея в основе ту же мысль, что и у Лунина, сформулирован иначе: Лунин писал во «Взгляде» о воздействии на заключённого «слезами обманутых семейств» - Муравьёв о том же написал более пространно, оценив эти действия как «нравственную пытку» заключённого; Лунин писал о применяемых Комиссией во время следствия «угрозах и поношениях» - Муравьёв те же действия относил к допросам императора; Лунин указывал на то, что члены Комиссии выуживали у декабристов показания обещанием от царского имени помилования - Муравьёв писал, что сам император «даровал прощение и не сдержал обещанного»; Лунин факт личного допроса царём назвал незаконным методом следствия - Муравьёв, не давая оценки, описал конкретную обстановку этих допросов; Лунин сообщал, что к следствию не были привлечены многие значительные члены тайного общества - Муравьёв указал конкретные примеры этому;

касаясь вопроса об обвинении декабристов в умысле на цареубийство, Лунин, отрицая его в целом, всё же признал, что он обсуждался членами общества. Муравьёв в «Журнале» полностью опровергает обвинение, не упоминая об обсуждении этого намерения членами общества;

в отличие от Лунина Муравьёв не выдвигает в записках в адрес «Донесения Следственной комиссии» обвинения в сокрытии истинных намерений тайного общества и сущности его программных задач.

В целом сравнение указанных произведений Муравьёва и Лунина в освещении истории тайного общества и следствия над его членами приводит к следующим выводам:

в «Журнале» Муравьёва соединены сведения, заключённые у Лунина во «Взгляде» и «Разборе»;

налицо общность материала, использованного авторами, проявляющаяся в общей концепции, сюжетах, фактах, оценках событий, некоторых мыслях. Имеются случаи текстуальных совпадений;

вместе с тем ряд фактов, упоминаемых Луниным, трактуется Муравьёвым иначе, вплоть до придания им противоположного смысла, или имеет другой контекст; в ряде случаев события описаны авторами по сравнению друг с другом или более лаконично, или более пространно, с указанием конкретных примеров;

в описании одних и тех же эпизодов у Муравьёва и Лунина имеются разночтения, например, количество предателей в тайном обществе, осуждённых членов общества, сорвавшихся с виселицы приговорённых и т.д.

в «Журнале» имеются сведения, отсутствующие в сочинениях Лунина, и наоборот;

одним из самых существенных отличий этой части записок Муравьёва является отсутствие в них размышлений, имеющихся в сочинениях Лунина, о «народности» идей тайного общества и роли народных масс в истории.

Названные различия показывают, что, судя по всему, Муравьёв не пользовался при создании записок лунинскими сочинениями. Вместе с тем совпадение сюжетов, фактов, оценок, мыслей, общей концепции движения декабристов у обоих авторов позволяет сделать предположение о существовании общего для них источника. Причём речь идёт здесь, видимо, не об устной традиции, а, судя по текстуальным совпадениям, о рукописи.

Характер разночтений «Журнала» и произведений Лунина указывает на то, что А.М. Муравьёв пользовался отрывочными, фрагментарными записями из неё, которые лишь очерчивали круг вопросов и проблем, а «Взгляд» и «Разбор» представляют собой более позднюю по времени создания, частично переосмысленную и доработанную её редакцию.

Здесь уместно вспомнить о свидетельстве Якушкиных, содержащемся в «Замечаниях» на записки А.М. Муравьёва, по поводу существовавших «очень отрывочных» заметок Н.М. Муравьёва, из которых Александр Михайлович, по их мнению, и составил свои записки. Эти сведения авторитетных современников А.М. Муравьёва заслуживают серьёзного внимания, но требуют уточнения.

При чтении «Замечаний» становится очевидным, что высказанное авторами утверждение о том, что в «Журнале» А.М. Муравьёву принадлежит только «посвящение», не соответствует истине. Это прослеживается в противоречиях, содержащихся в дальнейших рассуждениях Якушкиных. Так, с одной стороны, в «Замечаниях» говорится, что Александр Михайлович, в силу своей молодости и положения в тайном обществе, сам написать историю общества не мог и поэтому воспользовался при создании «Журнала» записями Никиты Муравьёва, сохранившимися, по их словам, на полях книг. Якушкины отрицали при этом возможность того, что мемуарист мог получить необходимые сведения от находившихся с ним на поселении товарищей.

С другой стороны, в «Замечаниях» сообщается, что заметки Н.М. Муравьёва были «очень» (в другом варианте «слишком») отрывочными, и этим объясняются ошибки в «Журнале» в изложении фактов. Разбору этих «ошибок», собственно, и посвящены «Замечания». Из этого следует, что Якушкины считали А.М. Муравьёва создателем по крайней мере большей части записок. Судя по тому, какие факты рассматривают авторы «Замечаний», они видели полный текст «Журнала», а значит, читали и те его главы, которые построены исключительно на личных воспоминаниях декабриста. Что же тогда они имели в виду, когда писали, что автор «Журнала» «ничего» не говорит в своих записках о себе?

Ответить на этот вопрос можно, предположив, что Якушкины подразумевали только ту часть записок А.М. Муравьёва, которая посвящена историко-политическому очерку о возникновении и деятельности в России тайного общества. Именно в этих главах, как мы уже отмечали, Александр Михайлович ничего не говорит о себе. Если это так, то, следовательно, Якушкины имели в виду не автобиографические записки Никиты Муравьёва вообще, а какие-то неизвестные нам очень отрывочные его заметки, касающиеся только истории тайного общества.

По-видимому, именно они и были использованы А.М. Муравьёвым в «Журнале». Отрывочность записей брата заставила Александра Михайловича дополнить их, используя свой личный опыт и знания. При этом он не ставил перед собой задачи теоретически обобщить и развить содержащиеся в них идеи.

Таким образом, близость содержания глав «Журнала» об истории тайного общества, в основе которых, судя по всему, лежат записи Н.М. Муравьёва, с произведениями Лунина «Взгляд» и «Разбор» позволяет сделать предположение о том, что и Н.М. Муравьёв и М.С. Лунин пользовались одной рукописью, посвящённой истории деятельности тайного общества в России. Но только ли они? Существует ещё одно декабристское сочинение, в котором не только обнаруживается «теснейшая связь» с сибирскими политическими произведениями М.С. Лунина и Н.М. Муравьёва, но и содержится фрагмент, текстуально совпадающий с «Разбором» Лунина и «Журналом» А.М. Муравьёва.

Речь идёт об «Обозрении проявлений политической жизни в России» М.А. Фонвизина и отрывке текста о ночных допросах декабристов во время следствия. Сравнивая указанные три текста, видим, что текстуальное совпадение Лунина - Фонвизина значительно шире, чем Лунина - Фонвизина - Муравьёва. Оно распространяется в сравнении с «Журналом» на вступительные фразы к этому эпизоду и последующий отрывок о методах следствия и условиях содержания узников в крепости. Таким образом, текст А.М. Муравьёва отличается от фонвизинского так же, как от лунинского.

Но вместе с тем в описании М.А. Фонвизиным  перехода арестованных из каземата в зал заседаний и обстановки допроса есть детали, которые совпадают только с «Журналом» и которых нет у М.С. Лунина, в частности указания на «ярко освещённую залу» присутствия и на то, что узникам задавали вопросы, «не давая времени образумиться».

Сравнивая тексты Фонвизина и А.М. Муравьёва в целом, видим, что наряду с названным текстуальным совпадением они близки по самой форме сочинений (сочетание историко-политического очерка с мемуарными фрагментами), имеют созвучие в картине александровской эпохи, с обоснованием причин возникновения тайного общества, в указании на роль доноса Ростовцева в событиях 14 декабря, инквизиторский характер следствия и в разборе извращающего смысл деятельности тайного общества «Донесения Следственной комиссии».

То обстоятельство, что в произведениях, по крайней мере, трёх декабристов - Фонвизина, Лунина и А.М. Муравьёва (использовавшего записи Н.М. Муравьёва) имеются текстуальные совпадения и единая концепция декабризма, как нам представляется, не случайно и говорит о том, что существовал коллективный труд декабристов. Он вобрал в себя, по-видимому, те мысли, которые родились в процессе бурных дебатов декабристов на каторге.

Таким образом, изучение текста записок А.М. Муравьёва позволяет восстановить процесс работы над ними. Среди использованных автором источников - современная ему историческая литература (сочинение И.-Г. Шнитцлера), опубликованные за границей записки Н.И. Тургенева, мемуарные свидетельства декабристов (В.Ф. Раевского, С.П. Трубецкого, В.И. Штейнгейля и, видимо, многих других), услышанные им на каторге и в ссылке, и, наконец, личные воспоминания.

При работе над главами, посвящёнными истории тайного общества и следствия над его членами, А.М. Муравьёв использовал, по-видимому, не дошедшие до нас фрагментарные записи Н.М. Муравьёва, которые представляли собой наброски труда, созданного декабристами в процессе совместных дискуссий на каторге и в ссылке. Именно этим объясняется, на наш взгляд, близость их по содержанию, вплоть до отдельных текстуальных совпадений, указанных глав «Журнала» с произведениями других декабристов, прежде всего единомышленников Н.М. Муравьёва - М.С. Лунина и М.А. Фонвизина. Это подтверждают и свидетельства самих декабристов о коллективном осмыслении ими истории и значения деятельности тайного общества в России.

До амнистии 1856 г. своей главной задачей декабристы, как известно, считали разоблачение лжи официального «Донесения Следственной комиссии» и незаконных методов проведённого правительством следствия. Этой цели в полной мере отвечал и очерк о тайном обществе в «Журнале» А.М. Муравьёва. Дополнив записи Никиты Михайловича собственными впечатлениями и сведениями, Александр Михайлович рассказал о благородстве намерений членов тайного общества и беспощадной расправе над ними. Многочисленные варианты «Журнала» отразили стремление автора сделать его наиболее выразительно и убедительно.

«Журнал» - единственное сочинение А.М. Муравьёва. Уже сам факт его создания говорит о многом. Взявшись за перо в определённый момент своей жизни, Александр Михайлович как бы следовал завету брата, писавшего в своё время: «Мало любить хорошее, иногда надо это и выразить. Если это не принесёт никакой пользы сейчас - это останется залогом для будущего».

Привлечённые к работе над «Журналом» источники, оценки минувшим и современным мемуаристу событиям, идеи, которые он считал нужным выразить в записках, отражают как политические взгляды сибирского периода А.М. Муравьёва, так и идейную атмосферу декабристской среды, в которой они создавались.

Александр Михайлович писал свои записки, уже имея за плечами жизненный опыт, десятилетия каторги и ссылки и знания российской действительности. Тем значительней кажется его убеждённость в правоте выбранного им пути и тех идей, ради которых он пожертвовал жизнью, - необходимости уничтожения крепостного права и конституционного преобразования политического строя России.

«У нас есть утешение в нашей гибели в том, - писал он, - что мы выполнили полезную задачу в этом мире скорби и испытаний. Мученики полезны для новых идей. Всякая преследуемая истина есть сила, которая накопляется, есть день грядущего торжества».

Воспоминания современников о декабристах, проживавших в Уриковском селении, записанные Ив. Ивановым

О Муравьёвых

Братья Муравьёвы Никита и Александр Михайловичи, при приезде в Урик, проживали в доме крестьянина Иосифа Дмитриева Малых. Живя в этом доме, Муравьёвы начали строить за селением, на степном месте, большой дом, глаголем, одноэтажный, саженей на 15, со множеством комнат, в которых и поселились оба брата. Никита был одинок, а Александр с женой Жозефиной Адамовной. При доме постройка была громадная: амбары двухэтажные, конюшни, скотские дворы, кухни, людские и проч.

Лошадей держали более 40, на которых пахали в десять сох цельные места десятин до 50-ти, а зимою лошадей отпускали в кругоморскую дорогу и в гор. Томск на извоз. На новой земле урожаи были отличные. Своим хлебом наполнялись амбары и прикупалось много хлеба: хлеб возился в Иркутск для сдачи в казну. Рабочие всегда оплачивались хорошо и кормились сытно. Никто и никогда шагу не шагнул без платы. Хлеб перемалывался на своей мельнице, днём работавшей быками, а ночью лошадьми. Сеялись: рожь, ядрица-пшеница, овёс, ячмень и просо.

По два года в смежном селении Лыловском поля крестьян выбивало градом, и Муравьёвы в это время выдавали свой хлеб на каждую душу по одному пуду, без оплаты и возврата. Умилительно было видеть, как малые ребята, старики, здоровые мужики и женщины без всякого возраста окружали амбар, ожидая выдачи. Бедняки уриковские тоже получали хлеб даром. Оба брата были высоки ростом, красивы и мужественны.

Жили они по-барски, освещая свои покои восковыми свечами. Никита Михайлович всегда ходил по полевым работам пешком, с тросточкой. Оба брата были чрезвычайно набожны, церковь посещали не упостительно. На местной церкви вместо деревянной кровли сделали железную, обнесли церковь вместо ветхой глухой ограды - решетчатою деревянною; бедному священнику Карнакову построили дом на 3-4 саженях, выстроили близ церкви деревянное здание в 3 и 9 саж., с тремя отделениями - одно для богадельни, другое для училища и в средине оных - для торговой лавки.

Местный дьякон обучал крестьянских детей, другое помещение с лавкой отдавалось кортом, и доход обращался в пользу церкви. В настоящее время дохода получается от сего ветхого здания 24 руб. в год. Обсадили церковную ограду тополями, из коих уцелел по сие время один на память об усердии Муравьёвых к церкви Божией. В церкви остались до сего времени половина большого ковра и Святая икона Божией Матери, так называемой итальянской живописи. Много добра делали Муравьёвы народу. Сад развели большой, в который крестьяне возили всякие сибирские деревья, а тополи из-за Ангары и Иркута за хорошую цену. В первое время поселения хотя и ездили в Иркутск, но тайно от местной власти - по ночам, зато к ним ездили большие господа.

Сенатор Толстой, генерал-губернатор Муравьёв1 и другие бывали у них, а когда ездили уже открыто, с разрешения начальства, то в Урике часто бывали большие балы с привозными из Иркутска музыкантами, причём пускались в саду ракеты с разноцветными огнями. На Пасхе собирались к ним все деревенские молодые люди качаться на качелях и играть в разные игры, причём все оделялись конфектами, пряниками, и в толпы ребятишек бросались мелкие деньги, каковых один мальчуган набирал иногда до 40 коп. Муравьёвы ездили в карете в пять лошадей, три в корню и две выносные с форейтором. Ездили в Иркутск, в Александровский завод к управляющему, в Олонки к Владимиру Федосеевичу Раевскому и в сел. Оёк к Трубецкому, а в Разводную к Муравьёву [Артамону]2 не ездили.

Лунин, проживавший в Урике, в своём доме, был постоянным посетителем Муравьёвых, а последние редко бывали у него. Рядом с Муравьёвыми был дом доктора Вольфа (дом сей перенесён и стоит доселе на другом месте), очень обходительного, имевшего свою лошадь и лакея, лечившего всех своими лекарствами и постоянно кушавшего у Муравьёвых. Муравьёвы давали крестьянам денег на наёмщиков в солдаты. Муравьёвы выписывали из России сохи, бороны, плуги, каковые, однако, не привились у крестьян, а лишь одно только, так называемое рало, употребляющееся до сего времени, а также крупный красный картофель, который имеется в настоящее время у каждой уриковской хозяйки.

Дом Муравьёвых впоследствии был куплен и перевезён в Троицкий приход гор. Иркутска золотопромышленником Соловьёвым (ныне учителя Залесова). На похоронах Никиты Михайловича было множество народа деревенского и из города; погребён он в ограде Уриковской церкви. На могиле Никиты Михайловича памятник каменный (из тёсаного камня) четырёхгранный, и на оном водружено литое чугунное распятие, отлитое, говорят, в Петровском заводе, бывшем месте заключения.

На западной стороне памятника, на вделанной медной доске надпись: «Никита Михайлович Муравьёв, родился 1797 году 19 августа, скончался 1843 года 28 апреля»; на южной стороне: «Никита Александрович Муравьёв, родился 1840 года 16 ноября, скончался 1843 г. 1-го мая». Александр Михайлович выехал с женою и малолетней дочерью куда-то в Россию3, в сопровождении кормилицы уриковской крестьянки Евдокии Никитиной Тельных, которую и её мужа, по миновании надобности, возвратили в Урик на свой счёт.

О Волконском

Князь Сергей Григорьевич Волконский выстроил себе дом на той же местности, на которой были дома Муравьёвых и Вольфа. Все три дома стояли в одном порядке, разделённые отдельными заплотами, в которых были сделаны, для сквозного прохода, калитки, так что муравьёвские гости или Волконского и они сами переходили друг к другу внутренними комнатами. Дом был двухэтажный, громадного размера, перевезённый впоследствии в гор. Иркутск к Преображенью, где в настоящее время Ремесленное училище и в котором жил Волконский по выезде из Урика. Князь жил в нижнем этаже.

При доме насажен был сад, но реже, чем у Муравьёвых, много служб, амбаров. Занимался он хлебопашеством, разрабатывал новую землю и покупал готовую, всего имел до 30 десятин. Выезжал в Иркутск и Оёк к Трубецким у которых бывали большие балы с музыкантами, менее скромно, чем Муравьёвы, в тарантасе на тройке. Имел повара, много мужской и женской прислуги для скотного двора и прачешной, у него было более 20 лошадей, много коров, свиней, а преимущественно коз (яманов).

На лошадях пахали, а зимою отправлял под извоз. Князь одевался в рабочие дни в лёгкий халат и картуз с большим козырем, а зимою в овчинный крытый тулуп с остроконечной высокой шапкой; над полотьем гряд и над всякой работой наблюдал сам, и сохрани Бог, если увидит когда кого-либо из своих рабочих сидящих верхом на запряжённой лошади или во время бороньбы; он был скуп и очень горяч.

Гнев свой утишал тем, что, скинувши и бросивши на землю свой картуз или шапку, топтал их своими ногами до тех пор, пока не проходила вспышка. Поднявши шапку, отряхал о колено и надевал на голову, как ни в чём не бывало. Волконский был высокий седой старик, некрасивой наружности, сильно картавил, а княгиня была молода и красива даже. У княгини была отдельная дача в Усть-Куде, в 10-ти верстах от Урика, на правом берегу р. Ангары, в урочище, называемом «Камчатник», где во всё лето проживала со своим сыном Михаилом.

Дачный дом был небольшой, на 4 и 6 саж., и при оном службы, прислуга и пара небольших, но бежких лошадей, на которых княгиня и выезжала. Князь редко летом посещал «Камчатник», но дача устраивалась под его надзором, и он разбивал природный березняк дорожками, в природных каменных глыбах устраивал диваны, скамейки и разные сиденья на два, на три человека и окрашивал эти природные седалища красками. К княгине ездило много именитых гостей, и в числе иных приплывал на катере архиепископ Нил, возвращавшийся обратно в карете.

Постоянными посетителями княгини были два брата Поджио, тоже декабристы, в особенности старший Осип Викторович, у коего был дом также в Усть-Куде. Зимой проживала княгиня в Урике в верхнем этаже дома. Князь (так его звали в Урике) реже ходил в церковь Муравьёвых, а княгиня часто. Князь хотя давал крестьянам хлеб, но взаймы, но по просьбе крестьян ездил в Казённую Палату хлопотать о неправильно назначаемых по очередям в солдаты.

Крепостных людей ни у Волконского, ни у Муравьёвых не было. Вообще о этих людях, преимущественно о Муравьёвых, в Урике сохранилась самая добрая память, и посему было видно, что они от всего сердца делали крестьянам добро, научая их опытному сельскому хозяйству и помогая делом в их трудных обстоятельствах, и что это были высоко гуманные люди, не проповедовавшие, однако, крестьянам тех учений, за кои они сами пострадали.

О Лунине

Лунин Михаил Сергеевич был старый холостяк, жил в выстроенном своём доме, на краю с. Урика, по дороге в селение Лыловское, жил он одиноко, держал одного коня с кучером и в качестве эконома и стрелка по охоте ссыльного Федота Васильева Шаблина, в сопровождении которого и некоторых тихонопадских, ширяевских и лыловских крестьян часто ездил на охоту, с которой привозил много коз и другой дичи, а жена Шаблина Васса Назарова была кухаркою и наблюдала за чистотою дома. Лунин был католик и имел в своём доме моленную, в которую вход детям Шаблина был запрещён. По вероисповеданию его звали поляком. Из Иркутска часто приезжал ксендз, с которым Лунин подолгу молился.

Сельским хозяйством не занимался, кроме огородничества. Здешним мужикам не пособлял, а помогал, а может быть, платил за охоту, своим соохотникам и бедным лыловским. Лунин часто ходил к Муравьёвым, а последние к нему редко, из города езжали к нему тоже редко. Человек он был богатый, и дочь Шаблина, небольшая девочка, видела у него полный ящик кредиток. Дети Шаблина, шаля иногда в его комнате, передвигали что-либо, то он говаривал «худые русские дети, худые...». Долго ли, коротко ли, после сего случилось обстоятельство, от которого пострадали как Лунин, так и его слуги, лишившиеся хороших и привольных мест.

Однажды рано утром страшно застучали в запертые ворота неизвестные люди и приказали отворить. Лунин сперва не соглашался, но, видя перелезавших через заплот жандармов, приказал отпереть. Явившиеся какие-то военные (полицмейстер Тюменцев) дали Лунину прочитать какую-то бумагу и приказали собираться. Когда это случилось, кто-то из охотников дал знать о происшедшем князю Волконскому, который, тотчас же пришедши, просил позволения у полицейского начальника проститься с «братцем». Начальник на это заметил: «Ты, Волконский, лучше бы сделал, если бы не приходил». Всё имущество Лунина собрали в ящик и его самого увезли куда-то далеко4.

При аресте Лунина и укладывании имущества было замечено Шаблиным, что нижние чины из конвоиров много вещей попрятали по своим карманам. На вопрос: «За что взяли Лунина?», - крестьяне объясняют: «Часто приезжал к Лунину из Иркутска какой-то человек и писал много чем-то белым, так что, глядя на бумагу, ничего не было видно, а если бумагу обратить к свету, можно прочитать написанное».

Шаблин сказывал своим семейным, что Лунин писал к своей сестре фрейлине Екатерине Сергеевне, «что царь, по словам Лунина, не видит и не слышит, как крестьяне задавлены податями и что богатые теснят бедных и что он, Лунин, всех освободит. Таковое письмо попалось в руки государя, и Лунина приказано было увезти куда-то далеко». При отъезде Лунин просил Волконского давать пропитание своей прислуге, но покровительством сим пользовались недолго, за отъездом князя в Иркутск Шаблину достался один домик, перевезённый им в середину Уриковского селения. Остатки построек Лунина и теперь целы - во владении крестьянина Фёдора Давыдова.

Ив. Иванов

РГВИА, ф. 3545, оп. 3, д. 525, л. 10-14.

1 И.Н. Толстой, сенатор. Н.Н. Муравьёв-Амурский (1809-1881), гр., в 1847-1861 гг. генерал-губернатор Восточной Сибири.

2 В с. Разводная с 1839 г. жил декабрист А.З. Муравьёв.

3 А.М. Муравьёв с семьёй выехал из Урика в мае 1845 г. в Тобольск, в это время у него было двое детей.

4 М.С. Лунин в 1841 г. был отправлен в Акатуйскую тюрьму.