Василий Сергеевич Норов (декабрист)

I.

Василий Сергеевич Норов родился в 1793 г. 5-го Апреля, в с. Ключах Балашовского уезда Саратовской губернии. Его отец Сергей Александрович Норов, женатый на Татьяне Михайловне Кошелевой, владел многими имениями в Саратовской, Рязанской, Тульской и Костромской губерниях. (Отец Сергея Александровича, Александр Семёнович, женат был на Авдотье Сергеевне Дуровой; погребены они в с. Дуровке, Сердобского уезда Саратовской губернии при каменной церкви).

В с. Ключах родились и братья Василия Сергеевича, Авраам и Александр. Отец их был в то время губернским предводителем дворянства. Когда мальчики стали подрастать, Сергей Александрович, по совету родственницы своей, Екатерины Романовны Дашковой, купил подмосковное имение в Дмитровском уезде, село Надеждино, куда вся семья Норовых переехала в 1803 году.

Старшего сына Василия отвезли в Петербург и определили в Пажеский корпус, где он своими способностями обратил на себя внимание императрицы Марии Фёдоровны, которая брала его часто во дворец к своему сыну Николаю Павловичу.

Любимой игрою Великого Князя с Норовым были оловянные солдатики. Из чурбачков устраивали они крепости, выкладывали их по чертежам, стреляли из каких-то пушечек. Однажды за такой игрой «армия» Норова явно стала брать перевес над «армией» Великого Князя, которая оказалась в «безвыходном положении», единственный способ спасти её было уничтожить разом «армию» Норова, что Николай Павлович и сделал, смахнув рукой со стола на пол всех «солдат» противника.

Оба «главнокомандующие» настолько разгорячились игрой, что вовсе забыли о положении, которое их разделяло...

Это имело благие последствия: всё свободное время от классных занятий паж Норов стал употреблять на самообразование. Он прочёл большинство французских классиков, многих из немецких. История, и в особенности военная, была его любимым предметом: при этом он уделял свободное время на уроки рисования и черчения, которые брал у одного из учеников Академии Художеств.

Год Отечественной войны был годом выпуска его из Пажеского корпуса. Его младший брат Авраам был уже в действующей армии под Смоленском.

Василий Сергеевич был в переписке со своим братом, которому в Бородинском сражении оторвало ногу. Привезённый с поля сражения в Москву, Авраам Сергеевич помещён был в Голицынскую больницу. Здесь, когда Москва была занята французами, оператор Наполеона Лярей сделал ему ампутацию ноги (такую же операцию он сделал другу и товарищу Норова Обольянинову).

Письма брата и друзей из действующей армии усиливали нетерпение Василия Сергеевича стать в их ряды. Выпуск из Пажеского корпуса состоялся в августе месяце. Василий Сергеевич, прекрасно выдержав экзамен, лично Государем был определён в лейб-гвардии Егерский полк, который стоял в то время на Калужской дороге при реке Наре.

В самый день своего приезда в полк Норов уже участвовал в деле с неприятелем, а через два дня в Тарутинском сражении, за которое награждён орденом св. Анны 4-й степени с надписью на сабле «за храбрость». С этих пор начинается боевая жизнь Норова. Привожу некоторые письма обоих братьев к родным. Авраам Сергеевич писал:

*  *  *

«Город Смоленск 1812-го года июля 22

Здравствуйте, милой мой Папенька и милая моя Маменька.

Получил я, слава Богу, письмо ваше, можете поверить, как я оному рад был, не получая так давно от вас оных; также доволен, что могу и вам почаще писать, адресовав на имя Графа Аракчеева письма. Целую ручки ваши за деньги - 400 р., ибо они мне довольно нужны, и непременно буду стараться умереннее употреблять оные. Я от того не мог писать вам некоторое время, что не было оказии и почты.

Притом мы стояли под Витебском верстах в 5 от французов, и велено даже нам было готовыми быть совершенно для вступления в дело; французы доходили до 2-х верст до нас, наш другой корпус, там их встретив, дал сражение, и от нас был виден огонь от стрельбы и ружейные выстрелы, а смотря в подзорную трубу видны были даже движения войск; раненых и пленных ежеминутно мимо нас провозили, совсем было доходило до нас и очень жаль, что не послали нас. Французов же опрокинули и прогнали.

Сегодня К<нязь> Багратион с корпусом своим к нам присоединился. Платов там же. Бог нам помощник и не умедлит произвести мщение над врагом нашим.

Поцелуйте, милый Папенька, Дуничку милую и Катю, милого Алексашу, Мишу и Митю. Прощайте, целую ручки ваши и прошу благословления вашего.

Остаюсь вернолюбящий сын ваш А. Норов.

От братца получаю довольно часто письма, он здоров и с нетерпением желает скорее к нам поехать.

Поклонитесь, милый Папинька и Маминька, братцам Глебовым, тетушке и бабушке и Наталье Гавриловне. Еще раз прощайте, целую ручки ваши.

Извините, что на простой бумаге пишу, здесь почтовой не везде найдешь. Спешу отослать письмо сие на почту».

19-летний В.С. Норов писал домой:

«1812 г. 10-е Октября на поле при реке Наре.

Здравствуйте, Папенька, целую ваши ручки и прошу вашего благословения.

Богу угодно было, чтоб братец пролил кровь свою за отечество и попал в руки неприятеля. Но сам братец пишет, что ему и всем раненым нашим офицерам весьма хорошо, доктора искусные и рана его заживает. - Он потерял только кисть ноги: сперва оторвало только ему носок, но отрезав немного повыше, его тем спасли. Кротким своим нравом и поведением братец снискал себе во всех своих товарищах и начальниках друзей.

Генерал Ермолов и все офицеры Гвард<ейской> Артиллерии, получа от него письмо через франц<узского> Парламентера и узнав, что ему нужда была в деньгах, послали ему значительную сумму червонцев. Итак, кажется, по Милости Божьей, братец не в самом худом положении: по окончании же войны будет возвращен к нам, а может быть и скорее, по стараниям любезного князя Сергея Сергеича.

По крайней мере, к утешению нашему я извещу вас, что братец действовал столь отлично во время сражения, что обратил на себя внимание начальников и награжден орденом Святого Владимира с бантом и чином подпоручика. Мне весьма приятно было слышать от товарищей его, как все братца хвалят и сколько он имел духу; в самую минуту, как его ранили, он сказал только: «Заставили меня французы ходить на одной ножке». Словом сказать, братец подал самому мне собою пример, и я сколько его сожалею, столько и радуюсь, что он храбрый офицер. Надеюсь, что Господь Бог сохранит его своею Милостию.

О себе же скажу вам, что я вышел из корпуса по всему возможному порядку и никогда в камер-пажеском мундире не бывал в армии, а это был другой волонтер, которого ошибкою взяли за меня. Я еще с ума не сошел, и мне никогда не приходило на мысль самовольно вырваться из корпуса, а меня выпустил сам Государь, и я прибыл в армию только с неделю. Приезд мой был ознаменован столь щастливым происшествием, что надо вам об оном донести и обрадовать вас всех победою.

Третьего дни атаковали мы французов столь счастливо, что они бежали от нас как овцы. 37 пушек и знамя достались победителям. Говорят, что начальник польских войск князь Понятовский убит и французы в крайнем беспорядке разбрелись по лесам, откуда ежедневно водят их к нам по сотням. Следствием мудрого распоряжения Св<етлейшего> К<нязя> Кутузова французская армия доведена до крайности, и они питаются только лошадьми.

По начатым движениям французов видно, что они хотели бы отступить, но сего им невозможно, и гордый Наполеон найдет здесь гроб своей Славы и войск своих.

Еще не удалось мне быть в огне, но я был только зрителем третьевнешней победы, ибо до гвардии не доходило дело. Сегодня али завтра надеюсь, что удастся мне с своими Егерями потягаться с Французами. Уже я видел их удаль, но где им стоять против штыков наших. Так будьте уверены, что естли мы много потеряли, то французам всем лечь на земли нашей. Сие видно из положения армий.

Вас, Маминька, прошу Христом Богом не беспокоиться о мне, даже о братце, а молить Господа Бога и уповать на него. Братец возвратится к вам здоровым и орденом украшенным. Он заслужил поведением своим любовь и почтение от всех своих товарищей, и приятно слышать, как они его все хвалят. Вы знаете, Маминька, долг наш Отечеству. Знаете и нас, что мы постыдились бы быть в пажах, когда и честь и долг велят сражаться. И мы друг перед другом показываем, что мы русские и воспитаны в честных и благородных правилах.

Надежда наша Бог. Он нам и покровитель. Так нечего нам страшиться, а только помышлять, как быть полезными Отечеству. Все, что случилось, то Богу было угодно, и христианину грех унывать и роптать на судьбу. Братец же ранен совсем неопасно, правда, как не жалеть, но вместе и не благодарить Господа Бога, что он сохранил его живым там, где 1100 офицеров остались на поле сражения. Еще Господь Милосерд и услышал Молитвы наши.

О себе же скажу вам, что восхищен всем, что каждый день вижу. Наконец я в своем месте и чувствую себя способным быть полезну Отечеству. Живу я нельзя лучше в походе, очень здесь весело - военная музыка и гром орудий рассеивают всякую печаль. Прошу вашего благословления и с оным готов ежеминутно лететь в сражение.

Поручите нас Божию промыслу и будьте спокойны.

Сын ваш Василий Норов.

Всегда, когда только досуг, буду извещать вас о себе».

*  *  *

(Декабрь) 1812. Вильна.

«Здравствуйте, любезный Папинька и любезная Маминька, целую ваши ручки и прошу вашего благословления.

Поздравляю вас с радостью: братец оставлен в Москве, вылечен от раны и хотел скоро отправиться к вам. Сию приятную весть привез мне Парфен, с которым получил я ваши письма и посылки. Он повстречался на дороге с посланным от вас в Москву мужиком Григ<орием> Семеновым, который там видел братца и сказал Парфену, что уже и подводы за ним отправлены в Москву. Надеюсь на милость Божию, что он скоро утешит вас своим приездом. Посланный вами ко мне человек занемог на дороге, почему и воротился назад, а Парфен пришел ко мне пешком. Нужды мне никакой нет, а что вы, Маменька, мне прислали, за то чувствительно вас благодарю.

Я по Милости Божьей до сих пор здоров, был под ядрами и пулями, но жив. Надеюсь, что и впредь сохранит меня Господь Милостью своею. Правда, что трудно в походе, но когда же и служить, как не теперь. Как можно думать о спокойствии и о жизни, когда дело шло до спасения Отечества! Тот день, в которой я в первый раз был в сражении, был самый счастливый для меня в жизни. Любовь к отечеству, вера и честь - вот о чем помышлял я ежеминутно и часто даже не примечал падающие около меня ядра.

Последнее сражение, которое наиболее расстроило французов, было под Красным. Мы день и ночь преследовали неприятеля, наконец, под городом Красным недалеко от Смоленска настигли мы французскую армию. Сам Наполеон остановил ее и расположил в боевой порядок, но сильной огонь нашей артиллерии скоро принудил их к отступлению. Целой день продолжалась сильная канонада с обеих сторон. Наконец, велено нам было атаковать в штыки, и наш полк, построясь в колонну, первый на них ударил, закричав «Ура!».

Все, что нам сопротивлялось, положено было на месте. Множество взято в плен. Корпус фельд<маршала> Нея был отрезан и истреблен. Французы потеряли 200 пушек и 20000 пленных. Ночью я был послан со стрелками, чтоб выгнать из деревни остающихся французов. Они долго защищались, но мы, зажегши деревню, принудили их сдаться. Подле меня разорвало одну гранату, но мне не причинило никакого вреда.

С тех пор мы гнали безостановочно неприятеля до Березины, где было последнее поражение французов, и теперь гвардия остановилась в Вильне, куда приехали Государь и Великий Князь, а армия преследует остатки французов в Пруссии. Итак, по милости Божией, неприятель выгнан из пределов нашего Отечества. Мы ожидаем повеления идти в Пруссию или возвратиться в Петербург. Прощайте, будьте уверены, что не пропущу случая писать к вам. Прошу вашего благословления.

Сын ваш Василий Норов.

Письмо Наталии Гавриловны доставлю непременно. Князя Сергея Сергеевича здесь нет, он с Бениксеном, и если мы сами с ним не соединимся, то найду случай отдать Князю ваши письма.

Прошу Нат<алию> Гаврил<овну> извинить меня, что нет времени писать».

*  *  *

«Елитов 1813 года февраля 18-го

Здравствуйте, любезный Папенька и любезная Маменька, прошу вашего благословления.

Я, слава Богу, по сих пор жив и здоров. После того сражения под Красным, о котором я вам писал из Вильны, более мы не дрались с французами, одни только казаки преследуют их. После быстрого и трудного марша наконец остановились мы теперь на границах Силезии или Немецкой Империи, чтобы дать время идущим к нам из России подкреплениям к нам присоединиться. Сверх сего суровость времени препятствует несколько деятельности военных действий; но с открытием весны надо ожидать начатия оных. Сколь война сия ни была кровопролитна, но мы охотно желаем еще сражений, чтоб получить твердый и полезный мир для отечества нашего.

Мы оставили Россию и идем теперь в иностранных землях, но не для овладения оными, а для их спасения. Надо даровать мир и спокойствие Европе, говорит нам Государь наш, и мы идем на Запад с войною для мира. До сих мы сражались для спокойствия нашего отечества, теперь будем сражаться для спокойствия всей Европы. Надо пользоваться расстройством неприятеля, чтоб не дать ему усилиться. Бог и победа всегда с нами, и мы идем вперед.

Прошу вас, Папенька и Маменька, не беспокоиться обо мне - уже не раз Господь Бог спасал меня. Вы видите, я уже три раза был в сражении и Слава Богу жив. Так и впредь надо надеяться на Милость Божию.

Я писал к вам из Вильны в Петербург через князя Федора Сергеевича, но не знаю, дойдет ли до него сие письмо. Теперь учрежден в армии полковой почтамт, и буду всегда пользоваться случаем писать к вам и уведомлять вас о всем. Но от вас ничего не получаю; если вы не знаете, как писать ко мне, то вот адрес: в Главное дежурство 1-й армии в 5-й корпус Лейб-Гвардии в Егерский полк.

Более же всего меня беспокоит, что я не имею более известий о братце, у вас ли он в Ключах или еще лечится.

Я вас уведомлял уже, что Парфен нашел меня в Вильне, отдал все, что с ним послали, что я держу его по сих пор у себя, не имея случай верно его отправить к вам, почему вы и не должны беспокоиться, что не получали так долго обо мне известий. Князя Сергея Сергеевича теперь нет в армии, а он должен быть в Петербурге. Нужды я по сих пор никакой не терпел. Письмо Натальи Гавриловны к ее брату я еще не мог отдать, ибо его полк не у нас в армии; но всегда ищу случай вернее его отослать, но беспрестанные движения сему препятствовали до сих пор.

Целую всех братцев и сестриц.

Прощайте, прошу вашего благословления и целую ваши ручки.

Сын ваш Василий Норов».

*  *  *

«Лагерь под Бауценом, 5-го Мая 1813 г.

Здравствуйте, любезный Папенька и любезная Маменька, целую ваши ручки и прошу вашего благословления.

Я по сих пор по Милости Божией слава Богу жив и здоров. Успехи нашего оружия завели нас так далеко, что почти нет возможности писать в свое отечество, да и прежние мои письма из России и Польши не думаю, чтоб вы все получили; но зная, сколь вы должны беспокоиться, не имея обо мне никакого известия, решился я писать наудачу. Молю Бога, чтоб сие письмо дошло до вас, по крайней мере будете знать, что я еще жив. О нуждах своих не нахожу надобности писать к вам, будучи совершенно уверен, что ничего получить не могу. Но более всего меня беспокоит, что от вас не имею никакого известия.

От братца Аврама получил я два письма в городе Калише. Он мне пишет, что вы, Папенька, к нему приезжали, но с собой не взяли, потому что его рана не совсем еще закрылась. Потом он мне писал, что совсем уже выздоровел и ожидает вас всей семьей в подмосковную, почему и думаю, что мне туда писать к вам надлежит, а не в Зубриловку. Я думаю, вы известны о всем происходившем здесь через Ведомости. Я получил за сражение под Красным орден Св. Анны 3-й степени и теперь представлен к получению другого за бывшее у нас с неделю назад кровопролитное с французами дело под Люценом.

Вы, я думаю, известны, что прусская армия действует теперь вместе с нами, равно ожидаем и соединения австрийской. Вчера было также авангардное дело, в котором французы весьма много потеряли. Все обещает нам счастливый успех в благом нашем намерении - освободить от ига французов все вооружившиеся против нас в прошедшую кампанию нации и показать, что Россия не только что могла истребить восставшее против нее ополчение, но адресовать мир и спокойствие всей Европе.

Извините, что нет времени более писать к вам. Сей час на аванпостах начинается дело, сего дни должны мы получить 15000 свежего войска и пойдем завтра или послезавтра атаковать французов. Прощайте, прошу вашего благословления, надейтесь на Милость Божию и нимало обо мне не беспокойтесь. Бог сохранит нас от всего уже не первый раз. В прошедшем сражении мы осыпаны были ядрами, но по Милости Божьей все таки ничего. Целую всех братцев и сестриц. Прощайте. Молите Бога, чтоб нам дал успех.

Сын ваш Василий Норов».

*  *  *

«Лагерь под Швейдницем, 20-го Мая 1813 г.

Здравствуйте, любезный Папенька и любезная Маменька.

На сих днях получил я два письма от вас, чему чрезвычайно рад и вижу, что ваши письма гораздо вернее доходят сюда, нежели отсюдова к вам, ибо вы пишете, что ничего от меня не получаете, а я писал к вам из Ляд, Вильны, Калиша, Силезии и Саксонии. Но видно, из всех сих писем ни одно не дошло до вас. Но зная, сколь должно вас сие беспокоить, опять пишу вам наудачу, тем более, что я не знаю, куда адресовать вам - в подмосковную ли или в Зубриловку, хотя я знаю, что в сем месяце должны вы быть в Надеждино.

Я слава Богу здоров и по сих пор не ранен, в чем я вижу один только промысел Божий, ибо редко бывали такие жаркие сражения, как у нас теперь. Я писал вам из лагеря под Бауценом, что мы готовились к сражению. На другой и третий день атаковали нас французы в превосходных силах в нашей позиции. Сражение продолжалось три дня сряду, 9-го и 10-го. Наш полк прикрывал батареи, коими французы с дьявольскою силою стремились овладеть. Но мы не дали им завладеть ни одним колесом. Здесь были мы 4-е часа в перекрестном огне. Около меня убило и ранило 230 человек. Меня самого крепко ударило выхватившею ядром землею, но ничего не сделало. Я имею счастие быть представлену в другой раз в числе отличившихся.

Сам Государь и Прусский Король подвергали себя немалой опасности. Сколь ни лестно наше ремесло, однако ж мы все желали бы скорого окончания сей войны, ибо наскучило стоять на биваках и зачастую по два и по три дня почти не евши. Но мы рады все терпеть, если бы только знали, что доставим славный Мир нашему Отечеству. Я не стану вас уведомлять о новостях, ибо вы должны быть о том известны по газетам.

О нуждах своих хотелось бы мне дать вам знать, но как можете переслать мне из такой дали? Я не имею теперь ни гроша денег, но откуда мне получить, а занимать, хотя б и было у кого, мне не хочется. Жалования же нам еще не выдавали. Дай Бог, чтоб сие письмо дошло до вас. Целую всех братцев и сестриц и прошу вашего благословления. Прощайте.

Сын ваш Василий Норов.

Сей час идем в поход, некогда более писать.

Вы, Папенька, просите меня, чтоб я обстоятельнее писал к вам, доволен ли своею службою и начальниками, то, по Милости Божьей, нельзя быть довольнее, как я своими начальниками и службою. В адъютанты еще не хочу. Сию кампанию отслужу - и во фрунт. Прощайте. Пока жив, всегда буду вас уведомлять о себе.

Князь Владимир Голицын, который в казаках, ранен».

*  *  *

Оттуда же, 28-го Мая 1813 г.

«Целую тебя от всего сердца, любезный братец, и благодарю тебя, что меня не забываешь. В Калише и здесь получил я письма твои, ты пишешь, что здоров, но я сему не верю, ибо знаю, что такое лишиться ноги, и ты сам пишешь, что во многих местах рана твоя опять открылась. Все сие от первой дурной операции, редкой лекарь бывает хладнокровен под ядрами. Я сам сие много раз примечал. Но что делать! Надо надеяться на милость Божию, что скоро рану твою совершенно затянет.

Я воображаю, как ты мучишься, любезной братец, да нимало чем меньше твоего мучаюсь, воспоминая о тебе. Но нашему брату должно быть хладнокровну на эти вещи и утешать себя по крайней мере тем, что остался жив там, где тысячи остались на месте. Так, любезной братец, удивляюсь и я, как остался жив после последнего дела. И поверь, что если бы лишился ноги или руки, то утешал бы себя тем, что терплю с тобою одно. О сем думаю я всякой раз, как идем в сражение. Я должен благодарить Бога, что, быв в четырех сражениях и два раза в деле, по сих пор не ранен. Я верю, как неприятно быть ранену в первом деле, но кто может роптать на Бога!

Я думаю, любезной братец: что ты известен чрез Газеты о всем, происходившем здесь. Вот тебе все в коротких словах. Перешед Эльбу, нашли мы французов между Лейпцигом и Альтенбургом в крепкой позиции. Главнокомандующий граф Витгенштейн решился воспользоваться тою минутою, как Наполеон отрядил знатной корпус к Лейпцигу, и атаковать французов прежде, нежели сей корпус успеет подкрепить их.

Сражение продолжалось с утра до полночи. Наши дрались с обыкновенною их храбростью. Пруссаки в сей день сравнились с нами. Правой фланг неприятеля был опрокинут, центр же его прорван и сбит с поля. Оставалось левый фланг и оный подавался назад, как вновь пришедшие колонны показались. Тогда г. Тормасов пододвинул наш и 3-й корпус вперед, и мы были противопоставлены свежему неприятелю.

Деревня Клейн-Гершен разделяла нас, в которой дрались наши стрелки с переменным счастием. Наши же гвардейские колонны стояли неподвижно и в готовности к атаке под сильным огнем вновь поставленных неприятельских орудий. Тут ты можешь вообразить, как приятно нам было, особливо нам, егерям, которые привыкли драться в стрелках. Как я желал, чтоб нас пустили так, как под Красным, выгнать неприятеля из деревни или ударить в штыки! То бы наше дело. Но уже наступила ночь, а бестии французы все не переставали в нас жарить, и, чтоб виднее было, освещали нас пущенными ракетами и светлыми ядрами.

Наконец, неприятель отступил и потянулся по дороге к Лейпцигу в намерении нас обойти. Тогда пошли и мы на маневры. Но если б драться на другой день, то доказали бы им дружбу, ибо к утру должен был прийти Милорадович с свежим корпусом и не дал бы долго сомневаться. Французы гораздо многочисленнее нас в силах, особливо в пехоте. Конницы же у них мало, артиллерии у них довольно, но никак не может сравниться с нашею. Из гвардейской артиллерии была с нами только одна Гогелева рота, которою командует теперь Ладыгин, а Гогель умер. После сего дела перешли мы Эльбу обратно и стояли в укрепленной позиции под Бауценом. Здесь было у нас трехдневное сражение.

В первый день г. Барклай-де-Толли атаковал корпус Лористона и разбил его наголову. 3 генерала, 6 пушек и 1000 пленными достались нам. На другой день началось Генеральное сражение. Неприятель сильно наступал на город и весьма много потерял. Но так как положено было ему дать Генеральное сражение, а не защищать город, то его подпустили под наши батареи. Здесь сражение сделалось весьма жарко. Французы сильно форсировали наш левый фланг, по горам в лесу, но были прогнаны казачьею артиллериею. На третий день атаковал он нас во всех пунктах, но ничего не мог сделать. Артиллерия наша мешала его колонны, как песок вихрем. Все сие время стояли мы под ядрами.

В 4-е часа пополудни неприятель, скопив все свои силы, стал теснить правый фланг наш. Пруссаки должны были отступить с важных высот, где французы поставили свои батареи. Тогда наш полк под начальством Алексей Петровича Ермолова послали на подкрепление. Но пруссаки уже отступили, остались только одни мы прикрывать свои батареи. Били нас спереди, анфилировали нас с гор на правом фланге. Весь огонь французов был по нашей артиллерии и по нашим двум батальонам, но Слава Богу не дали французам завладеть ниже одним колесом.

Здесь потерпели более всего стрелки нашего полка от брошенных в ров гранат, меня едва не убило ядром и больно ударило вырвавшеюся землею. Наконец велено было нам ретироваться, тогда батареи наши стали свозить через одно орудие, а мы прикрывали их отступ. Вашу гвардейскую артиллерию я всю видел в деле и славно действовала. Я часто вижусь с Ладыгиным, Дивовым и Сумароковым, они все тебе кланяются и говорят, что получили от тебя письмо. Я, кажется, любезной братец, довольно тебе пишу, и еще бы более писал, когда б имел время.

Прощай, любезной братец. Молю Бога день и ночь о твоем выздоровлении. Прошу, не забывай меня. Прости, любезной братец. К папеньке я писал.

Брат твой Василий Норов.

Поклонись от меня Обольянинову».

*  *  *

«Прага, 17-e сентября 1813.

Здравствуйте, любезный Папенька и любезная Маменька, целую ручки и прошу вашего благословления. И именем Божиим прошу вас обо мне не беспокоиться. Не скрою от вас, что я ранен пулею в ляжку в сражении 17-го августа под Теплицем, не скрою вам, что рана не легкая. Но опасности никакой нет. Теперь нахожусь я в городе Праге в Богемии и лечусь весьма спокойно, и по Милости Божией все идет хорошо, доктора свое дело знают, а я уповаю всем сердцем на Господа Бога, на коего и вас прошу возложить всю вашу надежду. Явно до сих пор хранил меня святой его промысел. В трех больших сражениях оставался невредим, но в четвертом угодно было святой Его воле, чтоб я был ранен, и кто может роптать!

Я с своей стороны благодарю от всего сердца Господа Бога, во-первых, что дал нам в сей день победу, что я успел заслужить внимание моих начальников и любовь товарищей и солдат, особливо сих последних, кои сами не щадили своей жизни, чтоб вынести меня живого из французских рядов. Особенно лестно мне было получить всеобщую похвалу от всего полка. За Бауценское дело получил я орден Св. Владимира 4 степени и вновь представлен к награждению за последнее дело.

Итак, прошу вас, Папенька и Маменька, обо мне не беспокоиться. Бог даст, вы меня еще увидите здорового и, может быть, сию зиму я буду у вас. Нужды я никакой теперь не имею. От вас получил 600 сер. да 375 жалования да еще 64 червонца от Государя - Слава Богу, ни в чем не нуждаюсь. Лечусь я в одном обывательском доме здесь в Праге. Граф Аракчеев прислал мне сюда ваши письма, и сие я ему посылаю и пишу к нему.

Вам уже, я думаю, лучше писать ко мне прямо теперь в Прагу, адресуя на имя дежурного Генерал-Майора Кикина, который приставлен Государем здесь за нами смотреть. Прощайте, прошу вашего родительского благословления, и прошу вас Христом Богом, особливо вас, Маменька, беречь себя и обо мне не беспокоиться. Рана моя ничего опасного не имеет, и доктора говорят мне, что так как я всегда себя берег и имею крепкое сложение, то рана моя скоро заживет. Я только месяц как ранен и уже гораздо лучше против прежнего. Почитаю себя счастливым, что пролил кровь за Отечество и сделал довольно для своей чести, которая мне всего дороже.

Сын ваш Василий Норов».

Письмо графа Аракчеева.

«В Богемии, город Теплиц. 20 Сентября 1813 г.

Милостивый Государь Сергей Александрович.

Письмо ваше от 17 августа я получил на сих днях и присланное ваше письмо к сыну вашему я доставил, а также и рапорт к Эйлеру в Гвардейский артиллерийский батальон доставлен. Теперь я уведомляю вас, Милостивый Государь, что сын ваш в бывшем у Теплице 18 августа сражении ранен, но, Слава Богу, легко, что сами увидите из прилагаемых его к вам писем. Он теперь находится в столичном городе Праге, где и пользуется; я препоручил его как лекарю знакомому, так и начальствующему там генералу нашему, коему писал, дабы он выдал ему и денег, если он потребует. Из приложенного при сем письма генерала Кикина увидите, что ему он выдал 40? червонцев, которые я Кикину и заплатил.

Сын ваш желает быть уволен в Россию для излечения, что я буду стараться выполнить. Если вам угодно будет денег ко мне прислать, то адресуйте их в С. Петербург, к господину почт-директору Кашкину, который ко мне их доставит чрез фельдъегерей, едущих к нам.

Свидетельствуйте мое почтение, Милостивой Государь, дражайшей вашей супруге, благодарю за ее приписание и прошу ее не беспокоиться о сыне, который скоро выздоровеет, а притом и к вам сам придет.

С истинным почтением пребуду навсегда

Ваш, Милостивый Государь,

Покорный слуга граф Аракчеев».

Из своеручного письма графа Аракчеева к В.С. Норову, из Франкфурта на Майне 19 Ноября 1813 г.

«Милостивый Государь мой Василий Сергеевич!

Сего числа получил я от родителей ваших письмо и сорок червонных, кои в замену полученных уже вами от генерал-майора Кикина и отданы ему с роспискою, которая препровождена от меня к вашему Батюшке. Прилагаю от него к вам письмо, и, как вы уволены по Высочайшему приказу за ранами в Россию, то желая, чтобы не имели дорогою остановки, препровождаю при сем Билет, по которому в нуждах дорогою оказываемо вам будет пособие. Я писал вместе с сим к генерал-майору Цвилиневу, что ежели вы имеете нужду в деньгах для дороги, то чтобы он дал вам несколько червонных, а вы по получении должны меня уведомить для возвращения ему выданных вам денег. Впрочем, желаю вам скорого выздоровления и пребуду с почтением

Покорным Слугою

Граф Аракчеев.

Если вы по сию пору не уехали, то уведомьте меня, для чего вы по сие время живете в Праге и не едете к своим родителям, где бы вам гораздо спокойнее и приятнее было жить».

*  *  *

Ещё не вполне поправившись от тяжёлой раны, полученной при Кульме, Норов возвратился в Россию. Ему было тогда всего двадцать лет; в чине подпоручика он имел ордена св. Анны 4-й степени с надписью «за храбрость», св. Анны 3-й степени с бантом и 2-й степени, украшенную бриллиантами, св. Владимира 4-й степени с бантом, медаль в память войны 1812-1813 годов и Кульмский крест.

В лейб-гвардии Егерском полку он был любим солдатами, с которыми делил все невзгоды и опасности боевой жизни; солдаты смело шли с ним в дело в самые опасные военные предприятия, видя в своём молодом начальнике друга, который без надобности не станет жертвовать ими: «они знали, что только что кончится бой, он первый явится на помощь, успокоить раненых, утешить страждущих».

Норова любили товарищи, он был уважаем начальством, как беззаветно преданный военному делу. Нередко во время походов, несмотря на свои юные года, он участвовал в сражениях с отдельными командами, которые были ему поручаемы. Воспоминание о В.С. Норове надолго сохранилось в лейб-гвардии Егерском полку.

Время, проведённое им для лечения раны, не прошло даром для его личного развития. Он начал собирать себе библиотеку преимущественно по истории и военному искусству.

В начале двадцатых годов, на одном из парадов он был оскорблён Великим Князем Николаем Павловичем. Придя с парада в казармы полка, он немедленно подал прошение о переводе его в армию; его товарищи последовали его примеру. Император Александр Павлович, лично знавший Норова, принял участие в этом деле, и оно кончилось объяснением Великого Князя с Норовым, который тут же был назначен ротным командиром.

В 1822 году Норов перешёл в Московский гренадерский полк и в чине подполковника командовал батальоном.

Со времени возвращения наших войск из Франции начинаются у нас тайные общества, первоначально с благою целью содействовать правительству в его заботах об устройстве внутренних дел государства. Эти общества возникали не без ведома Александра Павловича. В них приняли участие многие лучшие люди, особливо после известной Варшавской речи.

Общества эти имели несколько отделов. В.С. Норов, перешедший на службу в Киев, присоединился к обществу Южному. Он был со своим полком близ Бобруйска, где предполагались большие манёвры в присутствии Государя. Членами Южного общества задумано было проникнуть к нему в то время, когда будут находиться при нём в карауле Норов и Швейковский. Норов наотрез отказался и объявил, что никого не допустит до Государя и скорее перейдут через его, Норова, труп...

Зимой семья Норовых жила в Москве, а летом в Надеждине Дмитровского уезда. Полк Норова стоял в Москве, следовательно большую часть года он был в семье у своих родителей. Семья Норовых состояла тогда из отца и матери, двух дочерей и четырёх сыновей. Авраам Сергеевич, бывший тогда полковником конногвардейской артиллерии, в первый раз путешествовал по Европе. Третий брат Александр был студентом Московского университета, и четвёртый, Дмитрий, только что поступил в лейб-гвардии Егерский полк. Две сестры их: Авдотья Сергеевна (осталась девицей) и Екатерина Сергеевна, вышедшая замуж в 1828 году за поручика конногвардейской артиллерии, адъютанта генерала Игнатьева, Петра Николаевича Поливанова.

Летом 1825 г. в Надеждине Норов сидел за чтением спиной к открытой балконной двери, выходящей в сад. Вдруг он громко позвал своих сестёр, бывших в соседней комнате, и те удивлены были представившейся им картиной: большой коршун очутился на курчавой голове их брата Василия и хлопал крыльями. Этот случай очень встревожил мать их Татьяну Михайловну; она предчувствовала, что беда разразиться над головой её старшего сына.

Зимою в 1825 году вся семья Норовых была по обыкновению в Москве. Жили в наёмном доме, принадлежавшем генерал-майору Михаилу Александровичу Фонвизину, другу и боевому товарищу Василия Сергеевича. Известие о событии 14 декабря поразило Норова: «Что наделали, что наделали эти горячие головы. Погубили святое дело!» Ни одно письмо из Петербурга не получалось Норовыми.

В январе 1826 г., ночью, две троечные кибитки въехали во двор дома Фонвизина, и два жандарма с жандармским офицером вошли в дом. Предъявлен был приказ об аресте Норова. Татьяну Михайловну без чувств отняли от сына, сёстры плакали навзрыд, отец благословил сына образом. В том же доме арестован был и владелец его М.А. Фонвизин. Он прощался со своей женой Натальей Дмитриевной и двумя сыновьями: Дмитрий был двухлетний, а Михаил ещё грудной. (Оба молодые Фонвизины умерли в 1851 и 1852 гг. в Одессе от чахотки в семействе Е.С. Поливановой).

Наталья Дмитриевна заявила жандармскому офицеру, что она последует всюду, куда повезут её мужа, хотя бы на плаху. До рассвета обе кибитки выехали из Москвы по Петербургскому тракту.

III.

В 1838 году Государь Император, во внимание к прошению престарелого отца, высочайше повелеть соизволил уволить Норова от службы, что и последовало того же года в мае месяце.

Можно себе вообразить, какая была радость Татьяны Михайловны, когда в половине июля в Надеждине ей доложили, что «приехал дорогой гость». Она была у себя в спальне наверху и встала с кресел. «Васенька!» - вскрикнула она; но ноги ей изменили; ее на руках снесли вниз, она обняла своего сына и зарыдала от радости. Тут были: отец его, сестра с детьми и два брата, Александр и Дмитрий.

Ещё за год до приезда Василия Сергеевича в Надеждино, около парка был выстроен флигель под названием «флигель Василия Сергеевича». Когда поселился в нём его хозяин, он принял совершенно особенный характер от всех Надеждинских жилых помещений: низкие, мягкие диваны, покрытые коврами, длинный стол, за которым расположены были книги, карты, шкаф с книгами; на стенах впоследствии появилась коллекция Верпетовских гравюр Наполеоновских войн; в соседней небольшой комнате на ковре висели Кавказское оружие, седло с серебряным убором и пр.

Василий Сергеевич целые дни не разлучался со своей матерью. Бывало, в саду и по аллее парка катал он её в креслах с колёсами; любила она цветы, и он, по её указанию, ухаживал за розами, пересаживал, подвязывал кусты, обрезал сухие ветки, у Кондыревского пруда посадил дубок, а другой за верхним прудом.

Предвидя, что дни её уже сочтены, он уходил из дома во флигель тогда лишь, когда Татьяна Михайловна отправлялась спать. В своём флигеле просиживал он вечера с сестрой, её детьми и братьями. Рассказы его про Кавказ увлекали всех: он так живо умел охарактеризовать природу Кавказа, горцев, морские плавания. Дети с восторгом слушали его и разглядывали его рисунки. И сам он расспрашивал про всех и обо всём и вспоминал свою сестру Дунечку.

После кончины матери своей (23 ноября 1838) Норов старался как можно меньше времени оставаться в Надеждине. Его возмущал вид многочисленной дворни: лакеев, камердинеров, выездных, казачков и пр., толпившихся в передних, а во время обеда стоявших за стульями в синих фраках, со светлыми пуговицами и в белых галстуках.

Не любил он обедать в большом доме: обед всегда продолжался долго; от нетерпения он начинал подёргиваться и крутить усы, а когда при отце высказывал свои убеждения, то Сергей Александрович укорял его, говоря: «Брось, Васенька, своё вольнодумство; всё у тебя в голове ложная филантропия и либеральные идеи».

Бывало, Василий Сергеевич говорил своей сестре: «Не могу я выносить Надеждинского житья; на каждом шагу там шклаверы (esclaves); отпустил бы их отец к своим семьям, зачем ему столько людей? Устрой мне в Татьянине маленький домик; я буду приезжать к тебе». С большим, бывало, удовольствием он, придя к себе во флигель, крикнет: «Сенька, седлай лошадей: поедем в Татьянино к сестре». Несмотря ни на какую погоду, он очень любил делать поездку верхом в бурке и башлыке, во время грозы, часто в проливной дождь.

В Татьянине он был совсем по себе, играл с детьми, приучал их ездить верхом, или, бывало, укатит с двумя старшими в Тарусово к Корсаковым. В Татьянинском саду под его руководством устроена была земляная крепость, и часто, когда приезжали дети Корсаковы, то взвивался крепостной флаг на бастионе, и штурм начинался. Зимой эти военные игры, под руководством Норова, были особенно оживлены.

Любил Норов проводить время в почтенном семействе Корсаковых. Семён Николаевич и Софья Николаевна Корсаковы имели шесть сыновей и трёх дочерей. Они всецело отдались воспитанию своих детей и устройством своего имения. Семён Николаевич много занимался гомеопатией: за неимением в то время докторов (в Дмитровском уезде один был врач, Иван Константинович Теряев), вся округа обращалась к Семёну Николаевичу за врачебной помощью; кроме того он делал ежедневные метеорологические наблюдения, занимался дагерротипом и съёмкой силуэтов, большая коллекция которых сохранилась и до сего времени в Тарусове.

Там же была хорошая библиотека и получалось всё новое и лучшее, что выходило из печати в России и несколько иностранных журналов. Когда сыновья Корсаковы приезжали из Петербурга на Рождественские вакансии, в Тарусове устраивались детские театры, Русские и Французские. Норов и брат его Дмитрий принимали живое участие в этом. Дмитрий Сергеевич был всегдашним режиссёром.

Кроме семейства Корсаковых Норов бывал в семьях Савеловых в Новом Селе и у Гарднеров в Вербилках. В обеих этих семьях были молодые люди и дети. Норов любил бывать в обществе молодёжи; тут, среди детей и юношей, обрисовывались высокие качества открытого и прямого его характера. В юношах он видел будущих полезных слуг отечеству и готовых жертвовать собой на пользу и славу родины.

Вскоре после кончины Татьяны Михайловны он исходатайствовал себе разрешение провести сначала два лета в Ревеле, а потом и совсем переселился в Ревель, чтобы пользоваться морскими купаньями для восстановления своего здоровья.

Первое письмо Василия Сергеевича из Ревеля было от 29 июня 1839 года.

«... Приехал я сюда в добром здоровье 23 Июня. Под Петербургом я имел свидание с братом Абрамом, который лучший брат в свете... Потом между Ямбургом и Нарвой рессора моей коляски поломалась, что заставило меня потерять целый день и заплатить 40 р. асс. Здесь в Ревеле я был очень хорошо принят всеми. Квартиру я нанял очень удобную.

До сих пор я посещаю лишь три дома: Грессера, жандармского полковника, Рашета, друга и товарища моего брата, и дом его тещи. Все прекрасные люди и дамы, и мужчины. Грессер служил в Преображенском полку и был со мной под Кульмом; здесь же граф Штакельберг, который был со мной на Кавказе под Адлером. Здесь меня знают. Купаюсь в море, в час дня и перед закатом солнца. До сих пор температура воды + 11°.

Адрес мой: в Ревеле на Нарвской улице близ Екатеринталя, в доме купца Епинатьева. Я уже писал к отцу; попросите и вы, чтобы он разрешил сделать пристройку к моему флигелю; а вас прошу, мои друзья, устройте для меня в Татьянине убежище на случай бури».

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTU0LnVzZXJhcGkuY29tL3ZPYWRQLVhEQjFyR3E4cURWNVY5Q05MY2ZHczQzNXVCNmwtZFNRLzdWbzdJaTh6ZHZnLmpwZw[/img2]

К.Х. Петерсен. Вид Ревеля. 1848. Холст, масло. 52 х 67 см. Государственный Эрмитаж.

«Ревель, 7 июля 1839.

... Здоровье мое восстановилось, я чувствую себя очень хорошо, воды Балтики и особенно воздух Европы мне в пользу.

Знай, милая сестра, что меня здесь любят почти так же, как ты любила меня, когда нас разделяли Эльбрус и Казбек. Наконец я нашел уголок в Европейской России, где меня знают больше, чем вы, в ваших варварских болотах, которые полезны разве только для охоты за дупелями и для этой чертовой травы какой-то, о которой у одних ваших соседей говорили целый обед и мне надоели. Здесь же мы говорим о Наварине, о пароходах, о железных дорогах, а подчас и о Чухонском масле и о картофеле.

Прощайте, meine liebe Schwesterchen и Bruderchen. Передайте мое глубокое почтение нашим дорогим и несравненным Корсаковым; скажите им, что я смотрю на их Тарусово, как на светоч среди полного мрака, как на прекрасный оазис среди дикой пустыни; скажите, что я их уважаю и люблю всем сердцем.

Бедный Мерль умер; его жена поехала в Петербург к ее матери и приедет сюда в Ревель, как мне говорят».

*  *  *

«1 Декабря 1839 г. Ревель.

... Постройка для меня в Татьянине флигелька должна быть маленьким секретом между нами. Боюсь, чтоб отец не подумал, что я не хочу жить у него в Надеждине: это его оскорбит. Я очень держусь за Надеждинскую рощу и флигель, который вы так хорошо устроили. Когда мне не надоедают, мне там очень хорошо в моем совершенном уединении, в тени, в прохладе; к тому же 12 верст разделяют нас, это расстояние существует как нарочно, чтобы поддерживать мое perpetum mobile.

Поездки верхом или на дрожках, или в санях, очень мне полезны и в физическом, и в нравственном отношениях. Я прошу тебя, сестра, скажи отцу, что я возвращусь в Надеждино и очень прошу, весной по просухе, отштукатурить стены, выкрасить краской: кабинет зеленой, спальню светло-голубой, библиотеку желтой.

Я намерен мебелировать и украсить стены боевыми картинами и рисунками по своему выбору и в Татьянине буду иметь у вас маленький, но веселенький домик; внутреннее расположение предоставляю тебе: ты знаешь мои потребности. Моя маленькая хижинка должна быть от вашего дома и от всякого другого жилья в двух или трех стах шагах. Чтоб было лишь две комнаты: одна для меня, другая для библиотеки. Очень меня одолжишь, дав мне у себя уголок».

*  *  *

«8 Января 1840. Ревель.

... Верьте, мои друзья, я люблю деревню, люблю уединение и предпочитаю в тысячу раз общество ваше и соседей ваших тому, которое я нахожу здесь. Я никогда не любил большой свет. Мне надо летом тень, что я найду в ваших лесах, на пчельнике; во время зимы огонь, хороших книг, трубку, а еще что? Как будто и все? Еще мне надо la liberte. В этом отношении мне здесь хорошо».

*  *  *

«17 марта 1840. Ревель.

Я здесь повсюду принят как в домах высшей аристократии, так и в купеческом обществе как нельзя лучше, даже удручен тем любезным вниманием, которое все мне оказывают и особенно приглашениями на долгие, нескончаемые обеды, которые, ты знаешь, я никогда не любил. Фрак меня душит, и бывают минуты, когда я сожалею о наших завтраках без сюртуков на траве во время экспедиций на Кавказе.

В течении масленицы я был на дворянском бале в Actien-club и на маскарадном купеческом балу в Canuter-Gilde (это учреждение существует со времен владычества Датчан; тут много древностей, Абрам их описал бы: мне же это скучно, к тому же я не ученый, как ты знаешь). Был и на купеческом бале Schwartz-Haupter. Я ожидаю теперь с первой навигацией несколько литографий из Парижа, которые я выписал: La bataille d'Arcole, La derniere cartouche, Napoleon a Mountereau, и другие, Горас-Вернета, еще из книг Souworiws Leben, Les voyages du duc de Raguse 4 тома».

*  *  *

«4 Мая 1840. Ревель.

Мое желание уехать отсюда 1-го Августа, если Богу угодно. Я имею позволение прожить здесь для морского купания по 1 Сентября. На одну дорогу с подорожной надо 500 р. асс. а на прожитие здесь я полагаю мне хватит 2250 р. асс.

... Здесь гулянья в Catherinthal и по набережной превосходны. Время очень хорошо, море освободилось ото льда; есть корабли пришедшие из Бразилии, Малаги, Бремена, Любека. Несмотря на это, я возвращаюсь в ваши варварские болота. Но неужели вы верите, что мне в Чухляндии, как бы она прелестна ни была, лучше нежели посреди вас?»

*  *  *

Московские доктора советовали сестре Норова Е.С. Поливановой полечиться морскими купаниями. При трудностях передвижения в те времена (ехать одной, без детей, было для неё невозможно), муж её Пётр Николаевич решился поступить на службу в один из приморских городов. С этой целью он поехал в Петербург хлопотать о назначении.

В его отсутствие в Татьянине, в их семье, случилось горе: три дочки в возрасте от 1 года до 7 лет занемогли скарлатиной и в течение трёх дней все умерли. Василий Сергеевич всё время болезни детей был в Татьянине и тщательно наблюдал, чтоб здоровые дети не имели никакого общения с больными. После этого Екатерина Сергеевна не захотела оставаться в Татьянине и переехала в Надеждино к отцу, в так называемый «Поливановский флигель», в нескольких шагах от флигеля брата своего.

Пётр Николаевич Поливанов был назначен членом Одесской таможни. Весной 1842 года он со старшим сыном Василием уехал в Одессу.

Старик Сергей Александрович был очень доволен, ласкал внучат и во всё время пребывания своей дочери в Надеждине ни разу не ворчал на сына за его «либерализм и ложную филантропию».

К этому времени относится постройка церкви в с. Надеждине. В.С. Норов взял на себя наблюдение за работами. Вместе с тем, память своей матери, он тщательно наблюдал, чтоб каждая клумба цветочная в саду была также ухожена, как это было при Татьяне Михайловне, тоже в грунтовых сараях, в теплицах и оранжереях. Во всём этом главной помощницей ему была племянница Танечка Поливанова, дочь Екатерины Сергеевны. (Татьяна Петровна Поливанова (1829-1885), замужем была за генерал-лейтенантом А.В. Аносовым. Её переводы «Демона» на французский язык и 2 части «Фауста» на русский).

В 1843 году Екатерина Сергеевна с детьми уехала в Одессу. Для брата её это было большим огорчением, тем более, что Василий Сергеевич получил отказ на своё прошение разрешить ему жить в Одессе. Вместо того он снова уехал в Ревель.

В 1844 и 1845 годах Василий Сергеевич ездил в Саратовскую губернию, в с. Ключи к брату своему Александру.

Он любил свою родину, с. Ключи, любил Хопёр, любил его разлив, его дубраву и сосновую рощицу в верхнем саду, насаженную его матерью. Но степи беспредельные были ему не любы, как и «алгвазилы», как он называл агентов полиции, неотвязчиво следивших за всякой его прогулкой, за всякой его поездкой. Эти мелочи его раздражали, и он уехал в Ревель с тем, чтобы из него не выезжать.

Сергей Александрович, незадолго до своей кончины, стал ликвидировать свои денежные счета, и так как Татьянино было дано Екатерине Сергеевне сверх её приданого, то и следовало его оплатить известной суммой, наличного же капитала не было. Пришлось его продать. Продали это имение Черкесовым, родственникам Корсаковых, которые в это время жили в Одессе.

Продажа Татьянина печально подействовала на В.С. Норова.

В 1848 году скончался Сергей Александрович. При кончине его были Дмитрий Сергеевич с женой и Василий Сергеевич. Погребён он был в Николо-Пешношском монастыре в приделе преподобного Мефодия. После кончины отца своего В.С. Норов навсегда оставил Надеждино.

*  *  *

Вот ещё два письма его из Ревеля, одно к сестре и её мужу, а другое к Корсакову.

«Ревель, 10 Декабря 1851.

Пишу вам редко, потому что нет ничего весёлого, когда находишься среди постоянных огорчений, одинокий, proscrit, брошенный далеко от своих, среди людей, с которыми ничего не имеешь общего, в стране, в которой ничего нет привлекательного, но все-таки лучше чем Надеждино. Там верх скуки, здесь по крайней мере передо мной бушующее море. Но к сожалению эту зиму было много несчастий.

Один Английский корабль погиб с людьми и имуществом; другой, Французский, разбился в том самом месте, где летом у нас купанье, но к счастию все люди спасены. Французский характер счастливый, никогда не унывают: на другой же день крушения я видел их, играют на скрипке, поют «Cadex Rouselle», танцуют, а в Париже теперь режутся.

Что думаете вы о президенте? Он ничего не имеет за собой замечательного, кроме знаменитого имени. Запрет людей, которые несравненно имеют более личных достоинств как: Changarnier, Cavagnac, Lamoriciere и другие, которые так много оказали услуг Франции, чтобы спасти ее от анархистов!

18-го Брюмера Наполеон имел за себя свои предшествующие заслуги, победы и более всего недовольство народа директорией, тогда как г. Людвиг Бонапарт не имеет ничего подобного противопоставить достоинствам генералов, как Changarnier и другие. Рано дали ему власть. По моему этот выскочка должен был начать с того, чтобы в Алжире заслужить эполеты. Его дядя начал с подпоручика артиллерии и потом прошел через все чины военной иерархии прежде чем быть назначен главнокомандующим армией в Италии.

Но бросим политику, перейдем к естественной истории. Здесь видел я чудо: это кит, которого убили весной на нашем берегу; иногда они заходят в Балтийское море, но очень редко. Кит дался себя убить без сопротивления. Этого чуда у вас в Черном море нет, но у вас другие чудеса. Порасскажите мне про Одессу и ее окрестности.

Пишите мне чаще о! сестра и о! племянница. Я привык к восклицаниям о! читая часто Плутарха, Тита Ливия и пр. Вот образцы, с которыми никогда нам не сравниться и которые нас всегда будут подавлять своим величием, между тем ведь и они, как и мы, сотворены из земли. Не думайте, что у меня в голове лишь Анибалы да Сципионы; в моем положении я хотел бы походить на Епиктета своим стоицизмом и на Аристида величием души; но прекрасных добродетелей этих великих образцов мы никогда не достигнем.

Что же касается твоего Silvio Pellico, я не верю его филантропии, если не быть мизантропом; я думаю, что он маскировал свои истинные чувства. Если нет, то это святой человек; я же никогда не претендовал на святость».

*  *  *

«Ревель, 30 Декабря 1852 года.

Почтеннейший Семен Николаевич! От души поздравляю вас с новым годом и желаю вам всем совершенного здоровья и благополучия. Уведомите меня о вашем здоровье и о всем семействе и как и где кто находится? Были ли вы в сию зиму в Петербурге? Как вы нашли ваших гвардейцев и артиллеристов и инженеров? Были ли в Москве?

Что касается до меня, моя жизнь здесь довольно была бы сносна, если бы не страдал ежедневно головою. Никакие алопатические средства не помогают!! Здесь один только гомеопат, но и тому 90 лет! Не знаю, что мне делать. Если б я имел счастье быть подле вас, вы верно бы мне помогли.

Но Надеждино мне опротивело до крайности, а Саратовская степь еще более. По неволе должен жить здесь; признаюсь, желал бы душевно, чтобы наконец позволили мне основаться в Москве. Вот, одно место, где я могу найти душевное спокойствие.

Здесь летом морское купание мне много помогает и разгоняет хандру; зимою порядочная опера и Немецкая труппа, но с Немцами я мало симпатизирую и после смерти покойного незабвенного графа Логина Петровича Гейдена, редко хожу к графине. Там все переменилось, семейство ее сделалось все придворное, всё фрейлины, флигель-и генерал-адъютанты, звезды, шифры, лесть, скука, болтовня про двор. Для меня одна отрада быть в обществе генералов Сталя и Вахтена. Этот последний был адъютантом у принца Евгения Вюртембергского, и мы с ним были в сражениях под Люценом, Вальдгеймом и проч. Эти воспоминания дороже для меня, чем гостинная и придворная болтовня».

*  *  *

В начале декабря 1853 г. Норов занемог рожистым воспалением ноги и написал Аврааму Сергеевичу в Петербург лишь тогда, когда доктора признали болезнь его безнадёжной. В день получения письма Авраам Сергеевич (он был тогда министром народного просвещения) поехал во дворец к императору Николаю Павловичу просить разрешения навестить умирающего брата, но на это не последовало соизволения Государя.

Посланные Авраамом Сергеевичем доктор и домочадец г. Гумалик застали Василия Сергеевича уже почти в бессознательном состоянии. За день до приезда их он приобщился св. таин и соборовался. Доктор Дек и многие из Ревельских его друзей, старых и молодых, постоянно навещали больного. Скончался он 10-го декабря 1853 года и похоронен на тамошнем Русском кладбище.

В ноябре месяце брат его Александр Сергеевич получил от него письмо, в котором он пишет: «Сестра сообщает мне, что ее сыновья, сначала Николай, а потом и Сергей едут на Кавказ в действующую армию. Проездом они будут у тебя в Ключах. Прошу тебя выдай из моих доходов каждому по сту рублей и скажи им, чтобы возвратились с войны с Георгиевскими крестами».

Оба эти приказа были исполнены.

Н. Поливанов

1899 года 13 Декабря

С. Надеждино.

Декабрист без декабря

С.В. Лёвин

В 1834 г. в Петербурге вышли из печати воспоминания участника Отечественной войны 1812 года и заграничного похода русской армии 1813-1814 гг. Книга была издана анонимно; только много лет спустя стала известна фамилия автора - Василий Норов.

Василий Сергеевич Норов родился 5 (17) апреля 1793 г. в с. Ключи Балашовского уезда Саратовской губернии в старинной дворянской семье. Помимо саратовского имения семья Норовых владела поместьями в Тульской, Рязанской и Костромской губерниях. Отец - Сергей Александрович Норов служил в гвардии; в звании майора вышел в отставку и поселился в своём саратовском имении.

В 90-е гг. XVIII в. он был предводителем саратовского дворянства. С.А. Норов был вспыльчивым, властным помещиком, жестоко обращавшимся со своими крепостными. Мать Василия - Татьяна Михайловна (урождённая Кошелева) представляла собой полную противоположность деспотичному супругу, отличаясь добротой, спокойным уравновешенным характером.

Начальное образование Василий Норов получил дома. Осенью 1801 г. родители определили его в одно из самых привилегированных учебных заведений России - Пажеский корпус. Здесь он показал себя примерным воспитанником. На Норова обратила внимание императрица Мария Фёдоровна, которая стала брать его во дворец товарищем игр великого князя Николая Павловича.

В августе 1812 г., отлично выдержав экзамен, В.С. Норов в чине прапорщика был выпущен из корпуса и «лично государем» определён в лейб-гвардии Егерский полк, в составе которого участвовал в боях 1812 г. и 1813-1814 гг. На службе Норов показал себя отважным, мужественным, знающим военное дело офицером, пользовавшимся уважением среди солдат и офицеров.

«Его уважали и любили все его сослуживцы гвардейского егерского полка…», - вспоминал Д.Н. Свербеев. «В лейб-гвардии егерском полку, - читаем у Н.П. Поливанова, - он был любим солдатами, с которыми делил все невзгоды и опасности боевой жизни: солдаты смело шли с ним в дело в самые опасные военные предприятия <…>, они знали, что только - что кончится бой, он первый явится на помощь, успокоить раненых, утешить страждущих».

Боевое крещение Норов получил в начале октября 1812 г. в сражении на р. Чернишне. Здесь русские кавалерийские части и егеря под командованием В.И. Орлова-Денисова и К.Ф. Багговута нанесли поражение войскам маршала И. Мюрата. «Атаковали мы французов столь счастливо, что они бежали от нас, как овцы, - писал Норов 10 октября 1812 г. своим родителям, - 37 пушек и один знак достались победителям».

14-16 ноября остатки наполеоновской армии, покидая пределы России, переправлялись через р. Березину. Лейб-гвардии егерский полк первым ворвался в г. Борисов, форсировав Березину. «Кровопролитный бой, - вспоминал Норов об этом сражении, - закипел в одно время на обоих берегах. С самого утра поднялась метель с северным ветром; сильная вьюга засыпала нам глаза инеем и снегом: в нескольких шагах ничего нельзя было приметить; виден был блеск выстрелов».

1 января 1813 г. начался заграничный поход русской армии. В.С. Норов, как и большинство русских офицеров, приветствовал этот поход.

«Сколь война сия ни была кровопролитна, - писал он матери 14 февраля 1813 г., - но мы скорее желаем ещё сражения, чтобы получить твёрдый и полезный мир для отечества нашего. Мы оставили Россию и идём в иностранных землях, но не для завладения оными, а для их спасения. Надо даровать мир и спокойствие Европе…»

Боевой путь Норова в Европе завершился под городом Кульмом. В Кульмском сражении он был ранен в ногу и отправлен на лечение в Прагу, а в ноябре 1813 г. выехал в Россию.

На родину Василий Норов вернулся в чине подпоручика, награжденный орденами Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», 3-й степени с бантом, 2-й степени с бриллиантами, Святого Владимира 4-й степени с бантом и Кульмским крестом, особенно ценимым русскими офицерами. На родине, в Саратовской губернии, он получил также в награду и памятную медаль о войне 1812 г.

Залечив рану, Норов продолжил службу в родном полку. В 1816 г. он был произведён в поручики, а в 1818 г. получил звание штабс-капитана. Стремление к общественной деятельности привело Норова в тайное общество «Союз благоденствия», в которое его принял в 1818 г. полковник Александр Муравьёв. Однако активного участия в деятельности общества он не принимал.

«В 1818 г. в Москве, - говорил Норов на допросе по делу о восстании 14 декабря 1825 г., - был принят в тайное общество под названием «Союз Благоденствия». Назвать я членов не могу, ибо обещал сего не делать. Намерение моё было приготовиться к получению Конституции от верховной власти. В 1819 г. услышал я, что общество уничтожилось, и с тех пор я с оным более не в сношении».

Весной 1822 г. судьба вновь свела Норова с великим князем Николаем Павловичем. На одном из смотров цесаревич, будучи в дурном расположении духа, остался недоволен разводом двух рот лейб-гвардии егерского полка и в резкой, оскорбительной форме сделал замечания нескольким офицерам. Подойдя к Норову, великий князь,хотел по своему обыкновению ущипнуть его, однако, Норов не позволил ему этого сделать.

Через несколько дней во время очередного развода полка Николай Павлович намеренно обрызгал Норова грязью. После развода Норов написал прошение об отставке и вызвал великого князя на дуэль. Николай от дуэли благоразумно уклонился. После чего ещё около двадцати офицеров лейб-гвардии егерского полка в знак солидарности с Норовым решили подать в отставку и шестеро успели это сделать.

Инцидент приобрёл широкую огласку. Современники рассматривали его как конфликт гвардии, привыкшей «при Александре I к гуманному обращению со стороны самого государя…», с великим князем. Последний, хотя и не считал себя виновным в этой истории, всё же переживал по этому поводу. «Вы посудите, - писал он И.Ф. Паскевичу, - сколь я терплю от сего несчастного приключения: одно меня утешает, что я не виноват ни в чём».

В конфликт вмешался сам Александр I, заставивший Николая Павловича извиниться перед Норовым. Василию Норову вызов великого князя на дуэль стоил шести месяцев гауптвахты и перевода в армейский 18-й Егерский полк, а в октябре 1823 г. он перешёл в Московский гренадерский полк и в чине подполковника командовал батальоном.

После восстания 14 декабря 1825 г. Василий Норов был арестован. Вот как описал сцену ареста присутствовавший при этом А.И. Кошелев: «Сидим мы у Норова и беседуем. Вдруг около полуночи, без доклада входит полицмейстер и спрашивает, кто из нас Василий Сергеевич Норов. Когда хозяин встал и спросил, что ему нужно, тогда полицмейстер объявил, что имеет надобность переговорить с ним наедине. Норов попросил нас уйти на время.<>. Опечатали все бумаги Норова, позволили ему только в сопровождении полицмейстера взойти к старухе-матери, чтобы с нею проститься и повезли его в Петербург».

Николай I «удостоил» Норова личным допросом. Д.И. Завалишин в своих записках со слов Норова так описал его встречу с Николаем: «Когда Норова после 14 декабря арестовали и привезли во дворец, то Николай Павлович до того разгорячился, что сказал: «Я знал наперёд, что ты разбойник, тут будешь» и начал его сыпать бранью. Норов сложил руки и слушал хладнокровно.

Бывший тут свидетелем командир гвардейского корпуса Воинов старался успокоить государя, у которого от сильного раздражения пересёкся голос. Воспользовавшись этим, Норов и сам внутренне взбешённый, перешёл, как рассказал, в наступательное положение и сказал: «Ну-ка ещё. Прекрасно. Что же вы стали? Ну-ка ещё. Ну-ка». Государь вышел из себя и закричал: «Верёвок! Связать его».

Воинов, видя, что сцена дошла до неприличия, забылся и сам, вскричав: «Помилуйте, да ведь здесь не съезжая», схватил Норова за руку и утащил из кабинета».

В.С. Норова осудили по второму разряду, приговорив к политической смерти, которая заключалась в том, чтобы положить голову на плаху, и к 15 годам каторги с лишением воинского звания и дворянского достоинства.

Согласно обвинительному приговору Норов обвинялся в том, что во-первых, «участвовал согласием в умысле на лишение в Бобруйске свободы блаженной памяти государя императора и ныне царствующего государя», во-вторых, «принадлежал к тайному обществу с знанием цели».

На мой взгляд, обвинение против Норова надумано.

Члены Южного общества С.И. Муравьёв-Апостол и М.П. Бестужев-Рюмин планировали во время военных учений, которые должны были пройти весной - летом 1823 г. под Бобруйском, арестовать императора Александра I, великого князя Николая и генерал-адъютанта И.И. Дибича, после чего «произвести бунт в лагере и, оставя гарнизон, идти на Москву, возмущая на пути и присоединяя к себе другие войска». В этом деле Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин рассчитывали на помощь полковника И.С. Повало-Швейковского и Норова. Однако Норов наотрез отказался участвовать в аресте Александра I.

«Я клянусь всемогучим богом, - свидетельствовал он на допросе, - что если бы сделано было покушение на жизнь или свободу покойного государя, то к какому-бы обществу я не принадлежал, я охранял бы священную его особу до последней капли крови». Это намерение Норова подтверждается письмами из семейного архива Норовых, которые использовал в своей статье Н.М. Поливанов - муж сестры Василия Норова, Екатерины.

По второму пункту обвинительного приговора (о принадлежности к тайному обществу) следует отметить, что после самороспуска «Союза благоденствия» Норов ни в какое общество больше не вступал. Собственно, и в «Союз благоденствия» он вступил «по молодости», увлечённый «духом вольнодумства, сперва без всякой цели, только для удовольствия свободно говорить», при этом «часто сам не понимал, про что рассуждают».

Как же Норов оказался в рядах Южного общества?

П.И. Пестель на вопрос о принадлежности Норова к тайному обществу ответил, что лично с ним не знаком, но «мне сказали Сергей Муравьёв и Бестужев-Рюмин, что они его в общество приняли, и мы его считали в числе членов».

М.П. Бестужев-Рюмин показал на допросе: «Норов был уже членом прежнего общества («Союза благоденствия». - С.Л.): во вновь преобразованное он вступил в Бобруйске в 1823г. и оное решительно оставил, вышедши в отставку». С.И. Муравьёв-Апостол свидетельствовал, что «Норов ни мною и ни Бестужевым не принят в общество, а принадлежал Союзу благоденствия».

Выходит, Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин автоматически перенесли членство Норова в «Союзе благоденствия» на Южное общество, даже не сказав ему об этом. Ни о существовании Южного общества, ни о том, что является его членом, Норов не знал. «Даже само название Южного общества, - отвечал на допросе Норов, - мне доселе было неизвестно и ни с кем из членов оного никогда не был в сношении». Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин объявили Норову, что они не признали самороспуска «Союза благоденствия» и Норов, вероятно, считал их и себя участниками этого общества.

Обвинение Норов признал справедливым, но считал себя виновным в том, что «был в сношении с преступниками». Так он называл участников восстания на Сенатской площади. Известие о событии 14 декабря поразило Норова. «Что наделали, что наделали эти горячие головы. Погубили святое дело!» – записал со слов своей матери Н.М. Поливанов.

Современники считали, что суровость наказания Норова вызвана личной ненавистью Николая I к нему. Норов провёл десять лет в Свеаборгской, Выборгской, Шлиссельбургской и Бобруйской тюрьмах, но это не сломило его. В письме к родителям от 12 апреля 1833 г. из Бобруйской тюрьмы он писал: «У меня достаточно характера, чтобы переносить с твёрдостью мою роковую судьбу. Только смерть может прекратить её. Я счастлив был бы, если пришлось бы умереть, всё равно полковником или солдатом, на поле чести, если не для блага отечества, то пусть во славу нашего оружия на Кавказе».

Благодаря ходатайствам матери В.С. Норов в 1835 г. был переведён рядовым в 6-й линейный Черноморский батальон. Здесь он «состоял под строгим секретным надзором».

На Кавказе военное руководство высоко ценило В.С. Норова как военного специалиста, его знания по военной стратегии и тактике, приглашая на военные советы.

Д.Д. Ахлестышев, служивший в то время на Кавказе, говорил сестре В.С. Норова Екатерине Сергеевне: «И я, и главнокомандующий барон Розен во время экспедиции часто пользовались советами вашего брата Василия Сергеевича. Во многих случаях он заменял нам офицера Генерального штаба, его рекогносцировки всегда отличались точностью». Сам Норов считал, что на Кавказе он воевал за чуждое ему дело. «Я был тем более далёк от того, чтобы считать черкесов своими врагами…», – писал он в замечаниях на книгу Д.С. Белла о Черкесии.

В 1838 г. Норов по болезни был уволен со службы с «высочайшим дозволением» жить в семейном имении с. Надеждино Дмитровского уезда Московской губернии, но под секретным надзором. Однако в Надеждино он оставался недолго. Мать к этому времени уже умерла, а с отцом отношения оставались натянутыми. В 1841 г. Норов получил разрешение переехать в Ревель.

Осенью 1847 г. Норов приехал в саратовское имение с. Ключи, чтобы навестить своего брата Александра. «Он [В.С. Норов. - Л.С.] любил свою родину, с. Ключи, любил Хопёр, любил его разливы, его дубраву и сосновую рощицу в верхнем саду, насаженную его матерью», - писал Н. Поливанов. Но вскоре Норов был вынужден покинуть Ключи. Причиной его скорого отъезда стала постоянная слежка за ним «агентов полиции, неотвязчиво следивших за всякой его прогулкой, за всякой его поездкой. Эти мелочи его раздражали, и он уехал в Ревель с тем, чтобы из него не выезжать». Действительно, в Саратовской губернии местная власть следила буквально за каждым шагом Норова.

Едва он приехал в Ключи, балашовский земский исправник уже доносил саратовскому губернатору: «В исполнении предписания Вашего превосходительства от 14 ноября за № 1988 за прибывшим в Балашовский уезд село Ключи унтер-офицером Норовым иметь секретный полицейский надзор, предписано мною приставу 1-го стана Хорченкову, о чём Вашему превосходительству имею честь донести».

Однако «секретный полицейский надзор» был настолько явным, открытым, что Норов выразил протест по этому поводу. 6 марта 1848 г. подполковник корпуса жандармов Есипов просит саратовского губернатора «предписать местным властям иметь за унтер-офицером Норовым во всё время его проживание в означенных уездах и городе, не полицейский надзор, а секретное наблюдение, не обнаруживая такового Норову».

В Ключах долго сохранялась добрая память о В.С. Норове. Так, 90-летняя жительница села Устинья Кочеткова в начале XX в. на вопросы приезжавших и просивших рассказать о Норовых, вспоминала: «Один-то сын у старого барина при царе служил в министрах, а другой жил будто беспаспортный. Сын этот против царя шёл, поэтому никуда нельзя было ему выезжать».

Норов умер в Ревеле в 1853 г. Николай I не разрешил Аврааму Сергеевичу Норову ехать в Ревель хоронить брата. Василия Сергеевича хоронил его дворовый слуга. До 1858 г. на могиле В.С. Норова не было даже памятника. Известный историк-архивист, почётный член Археографической комиссии Н.В. Калачов в одном из своих писем осенью 1858 г. сообщал А.С. Норову:

«В бытность жены моей в Ревеле, она исполнила данное мне Вашим Высокопревосходительством, поручение - узнать, поставлен ли на тамошнем русском кладбище памятник вашему покойному брату. Она нашла белый каменный памятник с надписью, поставленный, как ей сказали генералом Грёссером, но без решётки».

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW40LTE3LnVzZXJhcGkuY29tL0VWLTVWdVVuZGxhM3VxeE1SYlBya1kzazZyQjl4cEUxdTJEQ0h3LzVGNnBDT1hWVDI0LmpwZw[/img2]

Освободитель родины от наполеоновских войск Василий Норов сам оказался в цепях деспотизма. Он не являлся участником тайных декабристских обществ и восстания на Сенатской площади, он был «декабристом без декабря».

№ 2 (9)

Копия с формулярного списка о службе пехотного принца Вильгельма Прусского полка подполковника Норова

Выписка из списка, имеющегося в деле о увольнении его от службы. Оный Норов высочайшим приказом 1 марта 1825 года по прошению за раною уволен от службы // (л. 14 об. - 15)

Чин и имя, отчество и прозвание, также какие имеет ордена и прочие знаки отличия?

Подполковник Василий Сергеев сын Норов. Кавалер орденов св[ятой] Анны 2 степени, св[ятого] равноапостольного князя Владимира 4 степени с бантом, св[ятой] Анны 4 степени и имеет серебряную медаль в память 1812 года и прусский знак отличия Железного креста.

Сколько от роду лет?

31

Из какого состояния, и буде из дворян, то не имеет ли крестьян, и если имеет, то где в каких селениях и сколько именно?

Сын отставного майора.

В службу вступил и во оной какими чинами происходил и когда

чины -- годы -- месяцы -- числа

Пажем -- [1]801 -- Октяб[ря] -- 2

Камер-пажем -- [1]810 -- Декаб[ря] -- 24

Прапорщиком -- [1]812 -- Авгус[та] -- 27

Подпоручиком -- [1]813 -- Июля -- 13

Поручиком -- [1]816 -- Майя -- 15

Штабс-капитаном -- [1]818 -- Авгус[та] -- 25

Капитаном -- [1]821 -- Майя -- 13

Подполковником -- [1]823 -- Октяб[ря] -- 9

В течение службы в которых именно полках и баталионах по переводам и произвождениям находился?

полки и баталионы -- годы -- месяцы -- числа

В свите его императорского величества

Лейб-гвардии в Егерский полк

По высочайшему его императорского величества приказу переведён в 18 егерский полк тем же чином -- [1]822 -- Мар[та] -- 20

В пехотный принца Вильгельма прусского полк

Во время службы своей в походах и в делах против неприятеля где и когда был, также какие награды за отличие в сражениях и по службе удостоился получить?

1812 года, октября 6, в ночной экспедиции при Тарутине, 12 в сражении при городе Малом Ярославце, 30 в ночной экспедиции при деревне Климентино, ноября 4 и 5 под городом Красным, при деревне Доброй, а в преследовании неприятеля с авангардом чрез город Боршов, до города Вильны, за что награждён орденом св[ятой] Анны 4 степени;

[1]813, генваря 3, переправясь через реку Неман, за границу в Варшавское герцогство и в пределах Пруссии, апреля 20 в сражении при городе Люцине, за отличие в коем награждён орденом св[ятого] Владимира 4 степени с бантом, майя 8 и 9 при городе Бауцене, августа 15 и 16 под городом Пирною, при деревне Зейде, 17 и 18 под городом Теплиц, при селении Кульме, где ранен сквозь левую ляжку в пах пулею навылет, за что награждён орденом св[ятой] Анны 2 степени;

[1]814 по излечении оной поступил в резервную армию, под начальством генерала-от-инфантерии князя Лобанова-Ростовского состоящую, и, находясь в оной, был при блокировании Модлинской крепости; за смотр, бывший [1]823 года, сентября 13, вашим императорским величеством объявлено высочайшее благоволение.

Российской грамоте читать и писать и другие какие науки знает ли?

По-российски, по-французски читать и писать умеет; алгебру, географию, историю, арифметику, артиллерию и физику знает.

В домовых отпусках был ли, когда именно, на какое время и явился ли на срок?

[1]813, октября 8, до излечения ран, [1]816, генваря с 3 на два месяца, и [1]824 года, июня с 17 дня, до излечения болезни к морским водам на 6 месяцев, где и ныне находится.

В штрафах был ли, по суду или без суда, за что именно и когда?

По высочайшему вашего императорского величества приказу, в 20 день марта [1]822 года, объявленному за непозволительный поступок против начальства, в коем оказался виновным по произведённому следствию, выписан из гвардии в 18 егерский полк с содержанием под арестом 6 месяцев и всемилостивейше прощён октября 9 числа 1823 года.

Холост или женат и имеет ли детей?

Холост.

В комплекте или сверх комплекта, при полку или в отлучке, где именно, по чьему повелению и с которого времени находится?

В комплекте, а находится в отпуску.

К повышению достоин или зачем именно не аттестуется?

Достоин.

Подлинный подписал: Генерал-инспектор инженеров Николаи

Верно: Начальник архива Деларю

С подлинным читал: Помощник начальника архива Петров // (л. 8)