Поджио Александр Викторович.

Page: « 1 2 3 4

Posts 31 to 34 of 34

Share312019-10-22 12:41:17

Декабрист А.В. Поджио

И.В. Порох

Александр Викторович Поджио - личность, безусловно, незаурядная, яркая, импульсивная. В документе Следственной комиссии о нем говорилось: «Поджио вообще является пламенным членом общества, неукротимым в словах и суждениях». Человек горячего темперамента, он вместе с тем легко поддавался колебаниям и сомнениям. А.В. Поджио нельзя отнести к числу несгибаемых заговорщиков. Он небезупречно прошел через тягостное испытание следствия, внешне раскаявшись в своих действиях и замыслах. Но позднее, в своих «Записках», А.В. Поджио вновь поднимается до высот повинной дворянской революционности, граничащей у него в годы падения крепостного права с демократизмом.

А.В. Поджио интересен своей одновременной принадлежностью к Южней и Северной организациям декабристов, и он немало способствовал объединению их действий. На следствии А.В. Поджио заявил, что имел склонность к математике и истории. Увлечение последней весьма выразительно проявилось в его «Записках», которые справедливо характеризуются как «идеологическая исповедь одного из наиболее ярких представителей буржуазного радикального крыла декабристов».

Александр Викторович Подокно родился 27 апреля 1798 в г. Николаеве. Отец его, Виктор Яковлевич Поджио, - уроженец Пьемонта. В конце 70-х годов XVIII в. по приглашению адмирала Дерибаса он уехал из Италии. В качестве волонтера В.Я. Поджио участвовал в русско-турецкой войне (1787-1791 гг.), отличился при взятии Измаила 22 декабря 1790 г., за что получил награду и чин секунд-майора. С 1783 г. жил в Одессе, где и умер 29 августа 1812 г., оставив жене Магдалине Осиповне и детям небольшое именье в с. Яновке, Чигиринского повета, Киевской губернии, и 398 душ крепостных крестьян.

В семье Поджио было двое сыновей: старший - Иосиф (1792 г. рождения) и младший - Александр (оба - будущие декабристы). Старший воспитывался в Петербургском иезуитском пансионе, а младший - в Одесском училище, учрежденном дюком де Ришелье. «Сие училище относительно к наукам и получаемому в нем образованию ума и нравственности, - показывал на следствии А.В. Поджио, - было самое ничтожное.

Я, 12 лет, достиг успехами моими высший класс... 13 лет, покойный родитель мой меня взял из института с намерением отвезти меня в пансион к иезуитам для усовершенствования моих наук; но смерть, постигшая его, воспрепятствовала сему моему назначению. До 16-го года моего я пробыл дома при матери моей, не имея уже учителей. Здесь я занимался только тем, чему учился, и потому преуспеваний в науках никаких не делал. На 16-м году отправился на службу».

Военную службу А.В. Поджио начал 1 марта 1814 г. подпрапорщиком во вновь сформированном Гвардейском резерве. 27 августа того же года его перевели в лейб-гвардии Преображенский полк, который стоял в крепости Новогеоргиевской (Модлин), находящейся северо-западнее Варшавы при слиянии Вислы с Бугом и Наревом. А.В. Поджио не был непосредственным участником Отечественной войны, но отголоски «грозы 12 года», общение с теми, кто перенес все ее тяготы, оказали на него сильное влияние. Время своего идейного «прозрения» А.В. Поджио определяет точно. «В 1819-м году, - писал он в показаниях, - начался мой ропот, а с 1820 года мое первоначальное вольнодумство».

Решающим фактором идеологического поворота А.В. Поджио считал общение с членами тайного союза. «Я стал отклоняться от общества [т. е. от своего обычного окружения. - И.П.], сближаться с людьми, с мнениями и с целью тайного общества. С сим предубеждением уже взялся я за учение всего, что только мог, и тут книги возымели свое влияние над умом, получившего уже направление. Политическая экономия, права, одним словом, все, что касается до составления и управления общества вообще - все это я пожирал с умом жадным и любопытным.

После сего перешел я к управлению государств, каждого порознь, стал вникать в образ правления каждого из них, для чего и прибегнул к Делолму, Констану, Филанжиери и прочим... Обратил внимание к политике тех времен; увидел время, где дух преобразования взволновал народы. Испания, Неаполь, Пьемонт, Греция вслед одни за другими приняли образ свободного правления; с тех пор журналы с рук моих не сходили, и я с величайшим вниманием следовал до малейшего происшествия. Следовал все прения палаты депутатов во Франции и всем суждениям издателей «Constitutionne!» [французская газета. - И.П.], не упускал ход англицкого парламента, одним словом, я был в духе тогда монархического представительного правления».

Отвечая на вопрос Следственной комиссии, А.В. Поджио рассказывает о своих встречах и связях с декабристами: «Еще с 1820-го года я бывал в сношениях с полковниками Шиповыми, у которых я встречался с Никитой и Сергеем Муравьевыми, с Чедаевым [Чаадаевым. - И.П.]. Не говоря о обществе, говорили часто о правительстве. Я довольно понимал цель разговоров, хотя никем из них не был принят в общество. В 1821-м году я встретился с Луниным в Бельмонте, где он тогда проживал.

Так как вышепоясненные лица были ему из родных и коротких друзей, то коснувшись к ним, коснулись и к образу мыслей их и нашего собственного. П. Шипов (речь идет о И.П. Шипове. - И.П.) до того мне говорил там же, что он его знал как весьма свободомыслящего и весьма умного человека. Все это меня с ним сблизило, а дней несколько спустя мне Шипов предложил, не хочу ли я вступить как членом в общество.

Я на то скоро, то есть сейчас же, согласился, будучи еще прежде к тому склонным, и приехав вместе к Лунину, он, Шипов, о мне Лунину говорил. Лунин сказал, что он очень рад, поедет в Петербург и внесет меня в книгу, после чего я буду признан членом общества. Не помню, при Шипове или без него, говорили о мерах и цели общества, не помню именно, как свое ли мнение или целью общества, он мне говорил о покушении на жизнь покойного государя, но я с сим согласен был...»

По возвращении из Петербурга, куда Лунин ездил для получения назначения, он не виделся более с А.В. Поджио. «Таким образом, - показывал последний на следствии, - я остался, не зная и поднесь, включено ли было мое имя в Зеленую книгу». Из показания Поджио следует, что И.П. Шипов и М.С. Лунин, не получив информацию о решении Московского съезда, собирались в апреле - мае 1821 г., во время учения гвардии в западных губерниях, принять А.В. Поджио в Союз благоденствия.

Но формальный самороспуск этой декабристской организации не позволил выполнить задуманное. Подготавливая А.В. Поджио к приему в тайное общество, М.С. Лунин рассказал ему о предшествующей конспиративной деятельности, в том числе о «Московском заговоре» осенью 1817 г. членов Союза спасения. Условный прием А.В. Поджио в Союз благоденствия способствовал последующему приобщению молодого вольнодумца к декабристскому движению.

В период организационного оформления Северного общества один из его основателей - Н.М. Муравьев - явно рассматривал А.В. Поджио как человека, достойного быть членом нового конспиративного союза. Об этом свидетельствует поручение, которое Н. Муравьев дал ему, по всей видимости, летом 1823 г., написать устав тайной организации. Однако А.В. Поджио вступил официально не в Северное, а в Южное общество.

«В 1823-м году, - писал он на следствии, - проезжая через Киев, я остановился в доме Василия Давыдова по старому моему с ним знакомству. Я имел поручение от Никиты Муравьева вручить ему или одному из Муравьевых конверт под фальшивым адресом для доставления к Пестелю. Сим подав мне сомнение и на любопытство мое открыли они мне соединение их для достижения цели... Тут я был принят Давыдовым и Муравьевым и обещал им свое содействие. Побудило меня взойти в их общество связь моя прежняя с ними н убеждение тогда мое в необходимости участвовать в предприятии даровать свободу и права народу нашему».

Вступление А.В. Поджио в Южное общество, которое состоялось в конце января - начале февраля 1823 г., когда он был в отпуске, привело его «в самое воспалительное положение». На него «возложено было привести петербургскую управу к возобновлению и содействию поспешному». А.В. Поджио очень энергично взялся за порученное дело. Тем более что руководители Северного общества, не оформив официально А.В. Поджио в рядах своей организации, все же считали его «северянином», отсюда, кстати, и предложение Н. Муравьева написать устав тайной организации.

Сам A.В. Поджио также полагал, что имеет прямое отношение к Северному обществу, и считал себя вправе даже принять в него своего сослуживца по Преображенскому полку поручика B.М. Голицына. Итак, «южане» и «северяне» видели в А.В. Поджио своего товарища по обществу.

Однако самому А.В. Поджио все же больше импонировали активная деятельность н республиканизм П.И. Пестеля и его соратников. Видимо, подспудно зреющее намерение перебраться на юг, «в родные места», окрепло в связи с неудачей его проекта устава Северной организации. Проект устава, написанный А.В. Поджио, не удовлетворил «северян». Одни считали его повторением «правил» Союза благоденствия, другие находили неполным. Общим недостатком проекта была «недостаточная четкость политических формулировок».

В декабре 1823 г. А.В. Поджио, оставив в качестве эмиссара южан в Петербурге М.И. Муравьева-Апостола, выехал в Киев к месту новой службы и на встречу с Пестелем, имея к нему бумаги от Никиты Муравьева. Однако в дороге А.В. Поджио заболел и добрался до места назначения только 26 января, не застав уже Пестеля в Киеве.

В отсутствие руководителя «южан» А.В. Поджио сообщил А.П. Юшневскому, как второму директору общества, и находившимся в Киеве В.Л. Давыдову, С.И. Муравьеву-Апостолу, С.Г. Волконскому и Μ.П. Бестужеву-Рюмину свое мнение относительно состояния дел в Петербурге. На вопрос Юшневского - «какая же цель общества?» - А.В. Поджио сказал: «Мнение разделено... - иные хотят республику с покушением на жизнь всей царской фамилии, а... другие ... отвергнули республику».

А.В. Поджио особо настаивал на том, чтобы сменили Никиту Муравьева, который, как руководитель организации, по убеждению А.В. Поджио, бездействовал. Получив назначение в Днепровский полк 18-й пехотной дивизии, А.В. Поджио естественно вошел в ряды Каменской управы, во главе которой стояли генерал С.Г. Волконский и полковник в отставке В.Л. Давыдов. А.В. Поджио становится заметной фигурой в Южном обществе.

Горячий, исполненный решительной готовности на самые отчаянные поступки, он привлек к себе внимание Пестеля. Мало с кем вождь «южан» был так откровенен, как с А.В. Поджио. Известен их разговор, который в идейном смысле оказался для А.В. Поджио кульминационной точкой его политического радикализма. Разговор этот состоялся в сентябре 1824 г. в Линцах, на армейских учениях, т. е. уже после Петербургского совещания Пестеля с руководителями Северного общества.

Пестель, обосновав все отрицательные стороны монархического правления, ввел А.В. Поджио «в свою республику», основанную на народном представительстве, и добился от своего собеседника ее признания. Позднее речь зашла о цареубийстве как средстве достижения поставленной политической цели, а также о других сторонах тактического решения государственного переворота.

Пестель насчитал тринадцать членов императорской фамилии, которых в интересах революционного переворота следовало лишить жизни. И А.В. Поджио, хотя и ужаснулся при этом перечне, согласился с Пестелем. Для осуществления этого акта, который Пестель назвал «заговором», необходимо было создать специальный отряд цареубийц. Пройдет немного времени - и Поджио заявит Μ.П. Бестужеву-Рюмину, что «готов быть одним из заговорщиков», проявив тем самым, по словам молодого руководителя Васильковской управы, «характер истинно римский».

В разговоре Пестеля с А.В. Поджио был затронут вопрос о временном верховном правлении, о его составе, а также о министерствах. «Пестель, - показывал А.В. Поджио на следствии, - мне читал отрывки Русской правды в 1824-м году при начале его сочинения. Помню, читал мне статью о разделе земель и вольности мужиков, составление волостей общественных, что занимало его более всего, как он мне говорил».

Пестель рекомендовал А.В. Поджио «обработать» Майбороду, Лорера и Старосельского, а также узнать, проезжая через Орел, что за волнения произошли там в Екатеринославском кирасирском полку, и, если возможно, основать Восточную управу и возглавить ее. Однако А.В. Поджио «мимоездом через Орел ни с кем не виделся и потому ничего не сделал».

Пережив после встречи с Пестелем в Линцах взлет революционных настроений, А.В. Поджио вскоре оказывается во власти разочарований, следствием чего явилось его решение выйти в отставку. В ответ на официальное прошение, поданное в декабре 1824 г., 31 марта 1825 г. А.В. Поджио был «по домашним обстоятельствам уволен от службы подполковником». Однако он не прерывал связей с тайным обществом. В январе-феврале 1825 г. он присутствует на очередном контрактовом съезде «южан» и вновь встречается с Пестелем. Вождь «южан» выразил свое неудовольствие по поводу решения А. В. Поджио выйти в отставку. А.В. Поджио узнал о переговорах с представителем Польского патриотического общества князем Яблоновским.

На следствии А.В. Поджио признался: «...при прощании моем с Пестелем я ему говорил, я всегда буду вашей партии и если я вам нужен буду, то напишите мне два слова». Лето 1825 г. А.В. Поджио намеревался провести на Кавказе. Ранее, в апреле месяце, в Киеве состоялась его встреча с М.И. Муравьевым-Апостолом, который просил его разузнать о грузинском тайном обществе. «После того в мае месяце, - показывал А.В. Поджио, - отправился я на Кавказ, где более удостоверился, что общества там не существовало никакое - ибо сколько я там ни видел людей, сего в них не замечал, кроме приверженности невероятной почти к генералу от артиллерии Ермолову, - но сие не есть к тому заключение».

В конце сентября 1825 г. А.В. Поджио возвращается с Кавказа и попадает в накаленную и тревожную обстановку. Над заговорщиками сгущались тучи. Повышенный интерес к членам Южного общества, проявленный начальником южных военных поселений генералом Виттом, насторожил Пестеля. Были и другие настораживающие сигналы относительно обнаружения правительством тайной организации. Роковой удар не заставил себя ждать, хотя события, ускорившие его, были, конечно же, непредвиденными.

В ноябре 1825 г. в Таганроге неожиданно скончался Александр I. Сложилась ситуация междуцарствия - при двух возможных претендентах на престол, великих князьях Константине и Николае, - не было законного царя. И на Юге и на Севере началась напряженная работа по мобилизации, революционных сил. Правда, в начале декабря 1825 г. Пестель через Давыдова «объявил решение управы не начинать ничего, если в Петербурге не приступит общество к действию». Правительство опередило «южан».

13 декабря 1825 г. был арестован Пестель, а вслед за ним - Юшневский и Барятинский, возглавлявший в последнее время Тульчинскую управу. Южное общество оказалось обезглавленным. В этот критический момент только руководители Васильковской управы и А.В. Поджио предпринимали смелые попытки перейти к решительным действиям. С.И. Муравьев-Апостол возглавил восстание Черниговского полка.

А.В. Поджио через С.Г. Волконского пытался «возмутить» 19-ю пехотную дивизию. «21-го числа декабря, - рассказывал А.В. Поджио на следствии по этому поводу, - приехал я к генералу Давыдову на званый обед. Здесь находились Давыдов, Лихарев и Янтальцев. Давыдов первый объявил мне о приезде Волконского с известием о арестовании Пестеля, Юшневского, Крюкова и сослании князя Барятинского под арестом к генералу от инфантерии Сабанееву. Час спустя прибыл туда и Янтальцев, которого Волконский застал в Болтышке. Сей подтвердил выше сказанное Давыдовым, с добавлением, что общество все открыто с именованием 80 членов оного [...] [...]разговоры клонились о неизбежной нашей гибели и о сожалении нашем о Пестеле. Янтальцев особенно жалел Юшневского.

После обеда сейчас все разъехались всякой к себе для сожжения бумаг иных - важных ни у кого не было, сие я знаю. Приехав домой и вспомнив обещание мое ехать к Муравьеву, я хотел иметь достоверное решение о намерении Южной управы. В сем намерении писал я письмо к князю Волконскому, ѵгде, говоря ему, что гибель наша неизбежна при открытии общества, посягнувши на такую цель, что казни ожидают всех, когда в такое время гонения начались, убеждал его с средствами, им имеющими, спасти Пестеля [...] 22-го числа прочел я сие письмо брату моему, который убеждал меня оставить его, но я с письмом отправился к Янтальцеву [...] Ответ известный сказал мне Янтальцев: как вы к князю сие пишете, вы знаете его, он действовать не будет [...]

Я Янтальцеву прочел письмо, также и записку особенную, в которой заключил предприятие в случае действия Южной управы, мне Пестелем объявленное еще в 24-м году, в бытность мою у него. То есть двинуться с успевшими к тому склониться полками 19-й пехотной дивизии, полагая присутствие князя Волконского, мое и капитана Фохта достаточным к склонению полков 1-й бригады, а что за ней последуют и другие, соединить с стоящим смежно Вятским полком и, сделав нападение на Тульчин, арестовать главные лица Главной квартиры 2-й армии. Я говорил Янтальцеву, чтобы он сие напомнил князю, которому, верно, Пестель сие сообщал...».

23 декабря А.В. Поджио вновь приехал к Давыдову, где застал своего брата и подпоручика Лихарева, которому прочел копию письма к Волконскому. А.В. Поджио послал за подорожной, чтобы ехать к С.И. Муравьеву-Апостолу. Время шло, а Волконский молчал. Наконец, 26-го декабря Ентальцев передал ему слова самого Волконского, «что он ничего не станет делать [...j Тут убеждения брата и собственно мои остановили меняли я решился никуда не ехать и ожидать участи своей у себя в деревне», Лишенная поддержки революционная решимость А.В. Поджио была исчерпана. А ведь в пылу возбуждения он говорил о своем намерении поехать в Петербург в случае» если на Юге не решатся действовать, и совершить цареубийство.

3 января 1826 г. А.В. Поджио был арестован в своем поместье, д. Яновке, генерал-майором Набелем, который при атом сказал, «что дело кончено Муравьева», имея в виду подавление восстания Черниговского полка правительственными войсками. В тот же день из г. Звенигородка А.В. Поджио под конвоем повезли в Петербург, куда он прибыл 11 января и по распоряжению дежурного генерала был «отправлен к генерал- адъютанту Башуцкому для содержания под арестом на Главной гауптвахте». 12 января он был заключен в Петропавловскую крепость. Начался тюремно-следственный период его жизни.

Во время политического процесса А.В. Поджио избрал довольно своеобразную линию поведения и самозащиты. Возможно, его тактика была следствием грубого вмешательства царя в ход дознания. Учитывая создавшуюся обстановку, А.В. Поджио не запирался, был в отношении себя предельно откровенен, полагая, видимо, таким образом создать у Следственной комиссии впечатление о своем полном раскаянии. Он неоднократно писал пояснительные и саморазоблачительные письма генералу Левашеву.

В конце концов А.В. Поджио добился своей цели, но излишней откровенностью усугубил и без того тяжелое положение Пестеля н С. И. Муравьева-Апостола. В официальной записке Следственного комитета в разделе «Обстоятельства, принадлежащие к ослаблению вины» говорится: «Готовность при первых допросах раскрыть все известное ему, Поджио, и раскаяние в поступках его».

Тем не менее А.В. Поджио был отнесен к 1-му разряду и по конфирмации приговора царем 10 июля 1826 г. осужден на каторжную работу навечно. По коронационному манифесту Николая I от 22 августа 1826 г. срок каторжных работ был сокращен до 20 лет. После объявления приговора осужденных на каторжные работы рассредоточили до отправка в Сибирь мелкими группами по разным тюрьмам (Шлиссельбург, Динабург, Выборг, Кексгольм, Свеаборг, Бобруйск и др.).

А.В. Поджио был отправлен 27 июля 1826 г. в Кексгольм вместе с Ф. Вадковским, В. Кюхельбекером, Барятинским, Горбачевским. 12 октября 1827 г. А.В. Поджио вместе с И.И. Пущиным и П.А. Мухановым отправился в дальний путь к месту сибирской каторги. 25 октября А.В. Поджио с товарищами в Кунгуре догнал группу Якушкина, Тютчева, Арбузова. «Мы ехали все шестеро вместе около двух суток, - вспоминал впоследствии И.Д. Якушкин, - потом наш фельдъегерь, добрый Миллер, увез нас троих вперед...».

24 ноября группы прибыли в Иркутск, а 15 декабря 1827 г. - к месту назначения в Читу, где уже находилось 76 человек. В соответствии с высочайшим распоряжением декабристы содержались «во всех отношениях по установленному каторжному положению». Ежедневно их водили на работу, которую они проделывали, имея постоянно на руках и ногах кандалы. Кормили заключенных скудно и однообразно. «Обед приносили к нам, - писал впоследствии Н.И. Лорер, - на носилках, очень грязных, на которых, вероятно, навоз выносили когда-то...»

После выполнения работ, когда имелось свободное время, А.В. Поджио учил своих товарищей по заключению итальянскому языку. Получив в 1828 г. разрешение иметь огород, многие из декабристов с увлечением занялись выращиванием овощей. В Забайкалье местное население сажало тогда только капусту и лук. «А.В. Поджио первый, - писал А. Е. Розен, - возрастил в огороде нашего острога огурцы на простых грядках, а арбузы, дыни, спаржу и цветную капусту и кольраби - в парниках, прислоненных к южной стене. Жители с тех пор с удовольствием стали сажать огурцы и употреблять их в пищу».

В Чите декабристы прожили до начала августа 1830 г., когда пешим ходом двинулись в Петровский завод, где для них была выстроена специальная тюрьма. Осужденным по 1-му разряду, к которым принадлежал А.В. Поджио, дважды (4 февраля 1828 г. и 8 ноября 1832 г.) сокращали сроки каторжных работ (сначала до 15, а затем до 13 лет).

10 июля 1839 г. А.В. Поджио направился на жительство в маленькую деревушку Усть-Куда, расположенную в 23 верстах от г. Иркутска, недалеко от Ангарского тракта, при впадении реки Куды в Ангару. Выбор им места поселения был неслучайным. С 1834 г. в Усть-Куде жил его старший брат Иосиф, осужденный по 4-му разряду и просидевший 8 лет в Шлиссельбургской крепости. После смерти брата 8 января 1848 г. в Иркутске А.В. Поджио особенно остро почувствовал одиночество, и все же его деятельная, кипучая натура восторжествовала.

Не располагая средствами и не имея материальной поддержки от родственников, А.В. Поджио вынужден был своим трудом зарабатывать на жизнь. Он воспользовался правом получить при выходе на поселение 15 десятин земли в качестве Душевого надела. По свидетельству Н.А. Белоголового, А.В. Поджио «с большими заботами выращивал всякую редкую в Сибири зелень и особенно ухаживал за дынями и канталупами, которыми очень гордился». Кроме того, А.В. Поджио имел под покос луг, известный под названием «Выгородки», в 2-3 верстах от деревни на р. Куде.

В 1851 г. в жизни А.В. Поджио «произошла капитальная перемена... он женился на классной даме иркутского девичьего института Ларисе Андреевне Смирновой, девушке лет 26-ти, урожденной москвичке и без всякого состояния, но чрезвычайно доброй, и эта доброта и большой здравый смысл сглаживали разницу, которая была заметна в образовании, вкусах и самих натурах обоих супругов, и сделали брак этот счастливым».

В конце октября 1854 г. родилась дочь, которую назвали Варей. В дом много пережившего человека пришла радость, но вместе с тем необходимо было найти «новые источники доходов для удовлетворения самых скромных потребностей своей жизни» (там же). Поддавшись весьма распространенному влечению, Поджио решил заняться золотоискательством. Но он не был удачлив в поисках, хотя истратил на них все свои весьма ограниченные средства.

В нужде, среди разных тягот, А.В. Поджио не терял интереса к жизни, к политическим событиям в России и Европе. Сын декабриста Е.И. Якушкин писал жене 10 декабря 1855 г.: «Поджио итальянец, сохранивший весь жар и все убеждения юношества. Эта пылкость в человеке уже пожилом имеет какую-то особенную прелесть, но грустно становится, когда подумаешь, Что такая энергия уже тридцать лет стеснена тюрьмой и ссылкой. Сколько бы пользы она могла принести, ежели бы ей был дан простор».

С горячностью и настойчивостью А.В. Поджио брался за любую деятельность. Много времени и сил отдавал он педагогическим занятиям. Одним из его учеников был известный впоследствии хирург и общественный деятель Николай Андреевич Белоголовый (1834-1895), в жизни которого А.В. Поджио «играл роль второго отца». Узнав об амнистии в связи с коронацией 26 августа 1856 г. Александра II А.В. Поджио первое время не хотел расставаться с Сибирью.

Однако вскоре он приходит к мысли, «что в Иркутске уроками нельзя добыть порядочного куска хлеба, а тем менее обеспечить жену и ребенка На случай своей смерти. В это время он получил от старшего своего племянника А.О. Поджио [...] предложение переехать к нему в петербургское имение, где ему представлялись и спокойное доживание своего века и материальное довольство для семьи ... Александр Викторович, не видя перед собой другого выхода, решил принять это предложение».

2 мая 1859 г. А.В. Поджио с женой и дочерью выехали из Иркутска и в июне были в Москве. Пробыв здесь недолго, А.В. Поджио направляется в Петербург и по пути заезжает в Тверь, чтобы навестить М.И. Муравьева-Апостола. Из Петербурга семья А.В. Поджио переехала на жительство в имение племянника, находившееся в Торопецком уезде Псковской губернии, где А.В. Поджио рассчитывал найти «покой и отдохновение от своей скитальческой жизни [...] Но его ждало разочарование».

Между ним и племянником, человеком сухим, расчетливым, воспитанным в консервативных убеждениях, не было ничего общего. А.В. Поджио с семьей «поселили в мрачных, темных комнатах небольшого флигеля», и хозяева имения «давали ему постоянно и в разных мелочах чувствовать, что его содержат, как бедного родственника, на хлебах из милости. Вот этого-то унижения и постоянных оскорбительных уколов не мог он вынести».

После решительного объяснения с племянником Поджио покидает «негостеприимный кров, прожив в нем всего-навсего несколько месяцев». А.В. Поджио снова едет в Москву в поисках средств к существованию. У него даже возникла мысль вернуться в Сибирь. 19 декабря 1859 г. М.И. Муравьев-Апостол сообщил Е.И. Якушкину из Москвы: «Поджио возвращается в Иркутск».

Однако в это время разбогатевший иркутский знакомый А.В. Поджио К.Я. Дараган предложил ему место управляющего в подмосковном имении Никольском. А.В. Поджио согласился, и отъезд в Иркутск не состоялся. Правда, удовлетворения от своей новой должности он не получил. Обреченный на безделье в усадьбе Дарагана, А.В. Поджио тяготился своим положением. Ко всему добавилась болезнь - острое воспаление почек.

Получив разрешение от нового генерал-губернатора древней столицы П.А. Тучкова, сменившего печально, известного А.А. Закревского, приезжать для лечения в Москву, А.В. Поджио зимой 1860/61 г. неоднократно им пользовался.

Судя по письму М.И. Муравьева-Апостола Е.И. Якушкину от 10 мая 1861 г., А.В. Поджио в это время снова решает вернуться в Сибирь, «чтобы заняться каким-то промыслом». Посвященный в тяжелое положение А.В. Поджио и зная его настроения, Н.А. Белоголовый, встретившись в июне 1861 г. в Париже с Герценом, рассказал ему обо всем, 16 июля 1861 г. в разделе «Смесь» 103-го листа «Колокола» появилась заметка под названием «А.В. Поджио и его племянники», в которой говорилось:

«Известный декабрист Александр Викторович Поджио, по возвращении из Сибири, нашел свое имение в руках родных племянников Александра и Льва Осиповичей, весьма богатых помещиков. Они не возвратили старцу его имения, стоящего не больше 35 000 рублей, и он, обремененный семьей, остался без средств. Если племянники не опровергнут этого, то имя их не должно забыться в наших летописях».

Незадачливые племянники были весьма сконфужены гласным разоблачением их скаредности и жестокости и вернули А.В. Поджио небольшую часть наследственного капитала в сумме 15 000 руб. Несмотря на преклонный возраст, А.В. Поджио хотелось принять посильное участие в деле освобождения крестьян. 24 сентября 1861 г. М.И. Муравьев-Апостол писал Е.И. Якушкину: «Поджио оставил намерение ехать в Сибирь с целью золотоискательства и взял в аренду имение Молчановых в 50-ти верстах от Москвы».

Имение находилось в селе Шуколово Дмитровского уезда. Владелец имения, малолетний Молчанов, был внуком С.Г. Волконского. Его мать Елена Сергеевна, в замужестве Кочубей, «как опекунша попросила Поджио взять на себя нелегкий труд управлять этим имением на [...] переходное время, с тем, чтобы составить и ввести уставные грамоты... Поджио с величайшей готовностью принял это предложение: забыв о болезни и забрав семью, он осенью того же 1861 г. переселился из Никольского в уединенное и захолустное Шуколово.

С пылом молодого человека и в то же время с сознательным благоговением старца, призванного на склоне своей жизни к осуществлению заветных идеалов всей этой длинной жизни, принялся он за изучение положения, за старательное ознакомление с местными условиями, боролся с поднимавшимися на каждом шагу препятствиями, недоверием к себе бывших рабов, но не падал духом и бодро старался привести дело к удовлетворительному концу».

В конце марта 1863 г. у А.В. Поджио побывал Н.А. Белоголовый. Его поразили неблагоприятные условия жизни беспокойного управляющего. Но это не помешало последнему успешно завершить составление уставной грамоты. Осенью 1863 г. А.В. Поджио вместе с женой и дочерью едет в Италию в качестве сопровождающего семью Елены Сергеевны, муж и сын которой, будучи тяжело больными, нуждались в лечении. Позднее А.В. Поджио принимает решение переселиться в Швейцарию для лечения и для того, чтобы дать приличное образование своей дочери. Об этом он написал 12 августа 1864 г. Н.А. Белоголовому в Иркутск.

В январе 1865 г. в Женеве состоялась встреча А.В. Поджио с Герценом. В письме Η.П. Огареву Герцен так описал ее: «Часов в 11 [...] явился старец с необыкновенным, величаво энергическим видом. Мне сердце сказало, что это кто-то из декабристов. Я посмотрел на него и, схватив за руки, сказал: «Я видел ваш портрет». - «Я Поджио» ... Этот сохранился еще энергичнее Волконского (который при смерти, болен). Господи, что за кряж людей! Иду сейчас к нему».

По авторитетному свидетельству Н.А. Белоголового, «отношения между Герценом и Поджио с первой встречи установились самые теплые и естественные, основанные на взаимном уважении. Герцен встретил Поджио с тем восторженным почетом и увлечением, на какие способна была его страстная натура. Со своей стороны Поджио слишком высоко ценил громадный публицистический талант Герцена, чтобы не отозваться горячо на это сближение» (Белоголовый Н.А. Указ, соч., с. 117-118).

О самом уважительном и сердечном отношении Герцена к А.В. Поджио говорит дарственная надпись, сделанная Искандером на книге, подаренной дочери декабриста Варе, гласившая: «От одного глубокого, глубокого почитателя вашего отца в знак памяти о Женеве».

Примерно за месяц до смерти А.В. Поджио вернулся в Россию. Умер он 6 июня 1873 г. в доме С.Г. Волконского в с. Вороньках Черниговской губернии и похоронен рядом с самыми близкими ему друзьями - владельцем имения и его женой М.Н. Волконской.

Share322019-10-22 12:49:09

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTUudXNlcmFwaS5jb20vbnQ2VG0xakRMQ2NwcW4tUVRMNm1Yb2N6aUhDZFAwWXFpemFvUlEvQjRnZ2YxbG5EVjAuanBn[/img2]

Неизвестный фотограф. Портрет Александра Викторовича Поджио с женой Ларисой Андреевной, рожд. Смирновой и дочерью Варей. Конец 1850-х. Бумага, альбуминовый отпечаток. 13,2 х 15,1 см. Государственный исторический музей. Происходит из собрания Волконских.

Галина Лумпанова

«Всё странствую, скитаюсь»: Декабрист А.В. Поджио после амнистии

Тема - биография декабриста А.В. Поджио - не новая. Она изучена историками, исследователями и освещена в известной литературе. В частности, Н.П. Матханова (ныне доктор исторических наук) опубликовала его научную биографию в сборнике «А.В. Поджио. Записки, письма», выпущенном Восточно-Сибирским книжным издательством в Иркутске в 1989 г. (тираж 50 000 экз.).

Письма декабриста и его статьи, размещённые в этом сборнике, представляют богатый материал для изучения судьбы этой замечательной личности и его окружения. Казалось бы, в последующее время в издаваемых биографических статьях об А.В. Поджио не должно быть ошибок. Могут быть лишь выявлены новые архивные материалы, которые дополнят его биографию неизвестными фактами и эпизодами.

Однако в очерке «От Бородина до сибирской ссылки» из сборника «Тверитяне в войне с Наполеоном» (Тверь, 2012) много неточностей. На некоторые можно не обращать внимание, но на одну из них нельзя не отреагировать. Сообщая, что в имение Знаменское в 1859 г. к племяннику приехал после ссылки декабрист А.В. Поджио, автор очерка (из деликатных соображений фамилию его не называю) утверждает следующее: «Впоследствии он ездил отсюда в Швейцарию и Флоренцию, а с 1863 г. несколько лет прожил за границей <…>».

Получается, что декабрист прожил в Знаменском до 1863 г., выезжая в Швейцарию и во Флоренцию. Если употреблён глагол «ездил», а не «выехал», то предполагается, что он возвращался и опять уезжал. В действительности Александр Викторович прожил у племянника 6 месяцев и покинул Знаменское в том же 1859 г. после ссоры, уехав не за границу, а в Москву, чтобы подыскать себе пристанище.

Причиной ссоры явилось нежелание младшего Поджио выделить долю из наследства, полагающуюся дяде по завещанию покойной матери декабриста Магдалины Осиповны Поджио. Больше в Знаменское Александр Викторович не приезжал.

Размещая в статье информацию об Александре Поджио, расходящуюся с уже известными фактами из биографии декабриста, автор не сослался на архивные или мемуарные источники, следовательно, он не сделал открытия, а допустил ошибки в изложении темы о судьбе декабриста после возвращения из Сибири.

Да простит меня уважаемый автор за смелость в критике его статьи, но истина дороже. Публикуемая мною статья о жизни декабриста А.В. Поджио после амнистии основана на его письмах, упомянутой статье Н.П. Матхановой, Биографическом справочнике «Декабристы» и других официальных источниках, а также новых архивных находках.

* * *
Александр Викторович Поджио (1798-1873) служил офицером в лейб-гвардии Преображенском полку (в Петербурге), затем в чине майора был переведён на юг России и 31 марта 1825 г. в чине подполковника вышел в отставку [1, с. 14].

В делах тайного общества принимал участие с 1823 г. и играл в нём активную роль. В материалах следственного дела говорится, что «он был пламенным членом» общества [2, c. 88]. Верховным уголовным судом он был осуждён по I разряду на смертную казнь, заменённую императором сначала на вечную, а затем на 20-летнюю каторгу в Сибири, куда его отправили в октябре 1827 г. Впоследствии срок каторги был уменьшен, и в 1839 г. Поджио отправили на поселение в с. Усть-Куда, вблизи Иркутска, где уже находился его старший брат Иосиф, тоже декабрист [1, c. 146].

В возрасте 53 лет он женился на 28-летней Ларисе Андреевне Смирновой, классной даме иркутского девичьего института, и в 1854 г. у них родилась дочь Варя [1, c. 145]. Семью нужно было содержать, обеспечить будущую жизнь дочери, и Поджио принялся за поиски и добычу золота.

Разрешение на аренду земельных участков для поиска золота было выдано на имя его племянника Александра Осиповича Поджио (сына Иосифа), проживавшего в Европейской России. Он же внёс и свой пай в общий фонд поисковой компании. Всей работой компании руководил Александр Викторович [3, c. 494]. Первые года были удачными, и сдав государству добытый драгоценный металл, он получил несколько тысяч рублей.

В 1856 г. декабристам была объявлена амнистия, но Поджио оставался в Сибири ещё три года. Он провожал уезжавших товарищей по изгнанию, обеспечивал нуждавшихся деньгами из средств «Малой артели» декабристов, помогал в решении судьбы детей, ставших сиротами.

С 1857 г. поиски золота стали неэффективными, он закрыл своё дело, продав пай другой компании, в течение 1857-1859 гг. выезжал вместе с поисковой партией в горы на прииски. С ним выезжали жена и дочь. Начались его первые странствия и скитания [3, c. 224].

Наконец, Поджио решился перебраться в Европейскую Россию. Получив от казны деньги на дорожные расходы, 2 мая 1859 г. с женой и пятилетней дочерью выехал из Иркутска [4, c. 41]. Он ехал по приглашению племянника Александра Осиповича [3, c. 167] в его имение Знаменское, доставшееся ему от деда Матвея Челищева и находившееся в Торопецком уезде Псковской губернии (ныне Тверской области).

Какими соображениями руководствовался племянник, приглашая Александра Викторовича с семейством к себе на жительство, неясно. Во всяком случае, как уже было сказано, он не собирался делиться с ним наследством, полученным после смерти бабушки, то есть матери его отца Иосифа и дяди Александра Поджио.

В пути Поджио остановился в Нижнем Новгороде и встретился с амнистированным декабристом И.А. Анненковым. В Москве он убеждается в успешном разрешении своих хлопот об определении в учебные заведения малолетних Другановых, племянников своей жены, оставшихся сиротами после смерти отца.

Он навещает сестру ссыльного М.В. Петрашевского и резко говорит с ней о нуждах последнего [3, c. 232]. Узнаёт адрес Е.И. Якушкина, сына декабриста, принявшего на себя после смерти И.И. Пущина дела «Малой артели», и в письме к нему сообщает, кому, уезжая, он оказал помощь из её фонда и просит не оставить их без поддержки в последующее время [3, c. 232].

Затем он «сделал крюк» [3, с. 229] и съездил в Тверь, чтобы повидаться с Матвеем Ивановичем Муравьёвым-Апостолом, поселившимся в этом городе, поскольку жить в столицах амнистированным декабристам не разрешалось.

В Твери Поджио ожидала, по словам его воспитанника Н.А. Белоголового, «новая, совсем непредвиденная, встреча» с сестрой его товарища по военной службе Павла Игнатьева, Ольгой [5, с. 95]. В молодости Александр Поджио часто бывал в петербургском доме Игнатьевых. Блестящий гвардейский офицер, умный и красивый, приглянулся Ольге. Вероятно, и он испытывал к ней симпатию. В 1823 г. в связи с переводом на службу в Днепровский пехотный полк Поджио выехал из столицы.

После суда над декабристами Ольга оставила мирскую жизнь и удалилась в монастырь под именем Марии. Спустя десять лет она стала игуменьей Знаменского осташковского женского монастыря, а с 1849 г. - Христорождественского тверского.

Нет основания не верить Белоголовому, что встреча Поджио с Ольгой Игнатьевой в Твери была случайной. Но думается, что без подсказки Муравьёва-Апостола здесь не обошлось. Именно он мог рассказать Поджио о сестре Игнатьева, именно он мог оповестить матушку игуменью о приезде Поджио. За два года жизни в этом городе Муравьёв-Апостол, его жена и воспитанницы не раз бывали в монастыре на церковной службе и на «священных торжествах».

Настоятельница монастыря пригласила Поджио навестить её. Они приехали, и в скромной келье монастыря состоялось их свидание. Через тяжёлые испытания судьба провела их и на короткое время свела, чтобы доставить им радость увидеть друг друга и вспомнить о счастливых днях молодости. Оба сильно постарели, а Ольга (Мария) в своём чёрном одеянии выглядела совершенно старушкой. Именно так Лариса Андреевна будет называть её, рассказывая об этом свидании. Выражая радость от встречи, игуменья несколько раз сжимала руки молодой гостьи, повторяя:

- Вы счастливейшая из женщин! Вы должны посвятить свою жизнь заботе о вашем муже, беречь его, потому что это святой человек! [5, c. 96]

27 июня Поджио с семьёй прибыл в Знаменское. Племянник хорошо их встретил и предоставил им отдельный флигель с шестью комнатами. Первое время Александр Викторович радовался новой жизни, новым родственникам, восторгался умением племянника управлять имением и большим хозяйством. По вечерам они вели бесконечные беседы. «Представьте, что здесь я у сына, а не у племянника <…> Он человек очень умный, начитанный и строжайшей правоты», - писал он друзьям в Сибирь [3, c. 239].

Но его тяготила обязанность подчиняться жёсткому, словно в учебном заведении, распорядку дня, в котором было прописано, что и когда надо делать.

У племянника в доме, саду и за их пределами - у крестьян - всюду был порядок. Это вызывало восхищение у декабриста. «Порядок делает нас богатыми!» - повторял племянник [3, c. 229]. И он, действительно, был богатым землевладельцем. После проведения крестьянской реформы у него останутся земли в Торопецком уезде в количестве 5000 десятин [6], Холмском - 3600 [7], Осташковском в Тверской губернии - 240 [8].

Жена Александра Осиповича Варвара Николаева происходила из дворянского рода Муравьёвых и доводилась троюродной племянницей декабристам Никите и Александру Муравьёвым. Её отец Николай Александрович, в прошлом капитан 1-го ранга, был холмским уездным предводителем дворянства [9, c.25]. Они поженились в 1842 году, и у них было семь детей [3, c. 228].

Некоторые авторы статей, в том числе Н.А. Белоголовый, называют женой Александра Осиповича княжну Гагарину - но это ошибка. Как доказательство этой ошибки можно привести два источника. Исследователь рода Муравьёвых С.Н. Муравьёв называет его женой В.Н. Муравьёву [9, c. 36]. Мать Варвары, Александра Фёдоровна Муравьёва, в письме от 5 марта 1842 г. к Н.Н. Муравьёву (будущему Муравьёву-Карскому) пишет:

«<…> Зная ваше родственное расположение к семье моей, первою обязанностью я поставлю уведомить вас, что я помолвила Вариньку за Александра Осиповича Поджио. Хотя он ещё очень молод, но правила его и почтенье к отцу заставили меня <…>дать ему слово. Он теперь в отставке, живёт в своём имении, которое в трёх верстах от Торопца <…>. Получа (так в тексте. - Г.Л.) имение по наследству деда своего Челищева, он должен был оставить службу, чтобы устроить дела свои и помочь отцу и дяде, которые живут в Иркутске вместе с Никитой Михайловичем» [10].

19 сентября племянник устроил Александру Викторовичу поездку в Псков «в дормезе шестериком», а оттуда - в Петербург. Декабрист хотел повидаться с Я.Д. Казимирским, вернувшимся из-за границы после лечения, и своими друзьями «старичками» С.П. Трубецким и С.Г. Волконским, которых он «вызвал в Питер». Поездка удалась, его желание исполнилось.

Повидал он и детей своих товарищей: Сашу, дочь Трубецкого, её мужа Николая Ребиндера, Мишу Волконского и его жену Елизавету [3, c. 235]. Более того, у него состоялось свидание с товарищем по Преображенскому полку П.Н. Игнатьевым, ставшим петербургским генерал-губернатором. Но свидание не принесло ему радости, оно было неискренним, натянутым и оставило чувство разочарования в старом приятеле [5, c. 97].

Возникает желание уехать от племянника. «<…> с первым путём брошу эти болота, эту бессолнечную страну и переберусь, куда - ещё не знаю: так обстоятельства ещё не разгаданы», - пишет он 5 ноября Евгению Якушкину [3, c. 238].

Неразгаданные обстоятельства - нерешённый с племянником вопрос о материнском наследстве. Он просил племянника выделить причитающую ему часть наследственного капитала, которым завладели его племянники Александр Осипович и Лев Осипович. Тот отказался. Возник конфликт. «Я потерял всякий стыд и требую от грабителей своё достояние. <…> вызвал меня, всё обещал, а как дело дошло до определений, то и вспять», - писал декабрист Якушкину в другом письме [3, c. 241].

Требование А.В. Поджио о выделении своей доли наследства основывались на желании его матери Магдалины Осиповны передать денежный капитал своим сыновьям, о чём она составила завещание. Но увы! Завещание не было утверждено [4, c. 40], а потому в права наследования вступили племянники.

Поджио знал, что родственники других декабристов поделились с ними своим состоянием: Анненков получил землю с 1750 крестьянами, Муравьёв-Апостол - с 450 [3, c. 228], и это укрепляло правоту его убеждений.

В декабре 1859 г. после шестимесячной жизни в Знаменском, начавшейся идиллией и закончившейся ссорой, Поджио уезжает от племянника в Москву. Начались новые скитания.

С разрешения московского генерал-губернатора он прожил в Москве один месяц, размышляя, где найти ему пристанище и средства к существованию. Его не покидает желание вернуться в Сибирь и «заняться прежним делом», и появляется другое - поехать на юг России, в Киев.

Сибирский знакомый К.Я. Дараган предложил ему в аренду своё имение, находящееся в двух часах езды от Москвы. В конце января 1860 г. Поджио перебрался в с. Никольское Звенигородского уезда и поселился в отдельном флигеле [3, c. 241]. Здесь его навестил друг С.П. Трубецкой с сыном Ваней. Поджио тяготился праздной жизнью, хотел принять участие в великом деле освобождения крестьян. Он с радостью согласился на предложение С.Г. Волконского стать управляющим имением его малолетнего внука Серёжи Молчанова и в 1861 г. переехал из богатой усадьбы в захолустное Шуколово Дмитровского уезда [3, c. 260, 522].

В это время друзья начинают помогать ему в получении от племянников части состояния покойной матушки. Сын Волконского Миша вступил в переговоры с Александром Осиповичем, а Белоголовый, будучи за границей, обратился за содействием к А.И. Герцену. 15 июля 1861 г. газета «Колокол» опубликовала заметку «А.В. Поджио и его племянники».

«Нам пишут с просьбой поместить в «Колоколе» следующее: известный декабрист Александр Викторович Поджио по возвращении из Сибири нашёл своё имение в руках родных племянников Александра и Льва Осиповичей, весьма богатых помещиков. Они не возвратили старцу его имения, стоящего не более 35 тысяч рублей, и он, обременённой семьёй, остался без средств. Если племянники не опровергнут этого, то имя их не должно забыться в наших летописях» [11].

А через несколько дней в газете «Будущность», издателем которой был П.В. Долгоруков, появилась ещё одна статья на эту тему «Поступок господ Поджио» [4, c. 47].

Племянник узнал об этих статьях, но в ответ на предложение Михаила Волконского разрешить этот спор в семейном порядке потребовал третейского суда.

Суд состоялся в апреле 1862 г. Посредником декабриста был сенатор Н.Р. Ребиндер, посредником его племянника - коллежский советник П.Н. Мяснов. Стороны пришли к соглашению о выплате Александру Викторовичу вознаграждения в сумме 6000 рублей, из которых племянник выдал наличными 4000 рублей и на 2000 - написал «сохранную расписку» [12, c. 301].

Итак, Поджио получил от племянника часть материнского наследства, и эти деньги вместе с привезённым из Сибири небольшим капиталом и денежными суммами, выдаваемыми позже дочерью Волконского Еленой по завещанию её второго мужа Н.А. Кочубея для Вари Поджио, позволили в дальнейшем Александру Викторовичу скромно жить в России и за границей и дать дочери образование.

Личные проблемы Поджио не заслонили от его внимания готовящуюся крестьянскую реформу. Первоначальное предположение правительства освободить крестьян от крепостной зависимости без земли, как это произошло в прибалтийских губерниях, возмущает его. Он пишет Н.Д. Свербееву (зятю Трубецкого), что «русского мужичка на чухонский или эстонский лад» повернуть нельзя.

«<…> вы колом не вышибите у него из головы, чтобы земля, расчищенная им, или его дедом, или прадедом, <…> которую он удобрил и искони пользовался, не была бы его собственностью». Он считает, что «эта мера поставит сейчас же оба сословия во враждующие отношения», потому что одна сторона «имеет всё, а другая ничего», и «не пройдёт двух месяцев, как <…> дворяне-владельцы» будут просить у правительства «стального посредничества», то есть применения оружия [3, c. 244].

После объявления «Положения 19 февраля 1861» об освобождении крестьян Поджио приступил к выделению наделов крестьянам в имении Сергея Молчанова. Столкнувшись с трудностями, связанными и с «расположением земель одних через другие», и с необходимостью выделить крестьянам дополнительную землю, что привело бы к рубке леса, он просит С.Г. Волконского приехать в Шуколово. От составления уставной грамоты он отказался.

Через некоторое время у него обостряется болезнь почек, и по приглашению Волконских в июне 1862 г. Александр Викторович с семьёй переезжает в Черниговскую губернию, в Воронки, имение зятя Волконского, Н.А. Кочубея [3, с. 525; 4, с. 47]. Работу по составлению уставной грамоты в имении Шуколово закончил вместе с мировым посредником сосед-помещик И.Д. Лужин по доверенности, выданной ему Еленой Кочубей, опекуном малолетнего владельца имения [3, c. 269, 272, 524].

Осенью 1863 г. Поджио с семьёй выехал за границу, в Венецию. Он вызвался сопровождать Елену Кочубей и его больного мужа Николая Аркадьевича в их поездке в тёплые края. В апреле 1864 г. Николай Аркадьевич скончался. И вновь Поджио сопровождает Елену, которая перевозит тело покойного мужа в Россию и хоронит в Воронках [3, c. 281]. Этой же осенью Александр Викторович уезжает с семьёй в Швейцарию. И надолго. «Там воды, средства учебные для Вари и дешевизна!» - объясняет он причину выезда [3, c. 281].

Теперь начались скитания за границей. Сначала он жил в Лозанне, а потом переезжает в Женеву - город на берегу озера, уютный, спокойный, с большими удобствами для жизни и воспитания дочери. Он поселился в скромном пансионе мадам Пико, вместо улицы он указывает в своих письмах «У Епископа» [3, c. 296]. Обстановка и люди пансиона ему нравятся: «Здесь ковры, печь, двойные рамы и стол хорош. Тут же все русские и добрые люди». В летний зной Поджио с семьёй уезжает куда-либо в горы (в Монтрё, Бе, Моржен, Терратет-Шильон и др.) и для прохлады, и для укрепления здоровья дочери.

В Женеве и её окрестностях проживало много русских, покинувших Россию по различным причинам, в том числе, по словам Поджио, «удалившихся от русской дороговизны» [3, c. 288] либо от холеры. Он встречает многих знакомых, среди них Нонушку - дочь декабриста Никиты Муравьёва, в замужестве Бибикову, Е.Г. Волконскую, сестру декабриста Сергея Григорьевича. Его навещают приезжавшие для лечения Михаил Волконский, Николай Белоголовый и другие. В ту пору Женева стала «самым ярким местом русской эмиграции» [5, c. 132], старой и молодой, с разными политическими воззрениями.

В первые дни жизни в Женеве Поджио познакомился с А.И. Герценом. Александр Иванович назвал его одним из главных деятелей 14 декабря и нашёл, что он сохранился «энергичнее Волконского». «Что за кряж людей! Титаны», - говорил он. Намечалось их сближение.

По словам Белоголового, Поджио «высоко ценил громадный публицистический талант Герцена», но, когда они перешли к обсуждению современных тем, «тут не замедлила обнаружиться заметная рознь между ними» [5, c. 136]. В частности, Поджио не разделял социалистических взглядов Герцена, отрицательно относился к студенческим волнениям 1861 года и считал несвоевременным восстание в Польше. Произошла размолвка, а после некролога Волконскому, написанного П.В. Долгоруковым, в отношениях между ними возникло охлаждение.

Александр Викторович ведёт большую переписку, живёт интересами своих друзей, следит за политическими событиями в мире. «Маленькая Швейцария с республиканской формой правления, с её демократическими нравами, патриархальной простотой и в то же время с высокой умственной культурой, пришлась ему по душе», - писал Н.А. Белоголовый [5, c. 127].

В сентябре 1867 г. в Женеве проходил конгресс мира и свободы, Поджио с семьёй видели восторженную встречу женевцами Гарибальди, приехавшего на конгресс, а на другой день слушали его речь [3, c. 543].

Впечатление от конгресса он изложил в письме к И.С. Трубецкому, сыну декабриста: «Конгресс потерпел фиаско. Заезжие иностранцы и выходцы вздумали пускать в ход социальные и антирелигиозные свои теории. Здесь образовалась страшная оппозиция.<…> dePonnad, француз, предложил <…> истребление духовенства, разрушение церквей <…>. Таким образом, эта чудная светлая идея мира была затемнена, изуродована <…>. Скажем и так, что если искажённая идея мира потеряла своё влияние в одной местности, то не потеряет своего всемирного значения» [3, c. 344].

Летом 1868 г. Поджио с семьёй ездил в Россию, в Воронки. После смерти мужа Н.А. Кочубея на Елену Сергеевну свалилось много проблем, связанных с вступлением в наследство, выполнением пожеланий покойного, ведением большого хозяйства. По поручению Михаила Волконского Поджио должен был убедить Елену (его сестру) решить вопрос об образовании её старшего сына Серёжи и строительстве церкви по завещанию Кочубея.

Кроме того, Поджио надеялся «побороть увлечение» Елены А.А. Рахмановым, управляющим её имением, вдовцом, и уберечь её от брака с ним [3, c. 367]. Доводы Поджио оказались бессильны. «Мы разошлись во всём с Неллей, кроме дружеских чувств наших», - писал Поджио М.С. Волконскому [3, c. 361]. Декабрист с семьёй уехал в Женеву.

В 1871 г. дочь Поджио кончила курс в высшей женевской школе. У неё был музыкальный талант, и Поджио, не жалея денег для его развития, приглашал лучших пианистов давать ей уроки. В этом же году он с семьёй переезжает в Италию, во Флоренцию, где жил знаменитый немецкий музыкант Ганс фон Бюлов, и тот стал давать уроки Варе. Но в январе 1872 г. Бюлов уехал в Америку.

Поджио не вернулся в Швейцарию. Он был сильно болен [5, c. 168]. Его не покидают мысли о смерти и печальной участи, ожидавшей его жену и дочь. Он настоял на том, чтобы его перевезли в Черниговскую губернию, в Воронки, где он мог бы «сложить свои кости» возле своего друга С.Г. Волконского, а его семья могла бы получить внимание и поддержку его детей - Михаила и Елены. Последние дни его жизни прошли в счастливом окружении заботливых жены, дочери и друзей.

6 июня 1873 г. он умер. Кончилась его жизнь «полная тяжёлых испытаний, самоотречения и сохранившая до конца своего и молодые свои убеждения и непоколебимую ничем любовь к людям и веру в добро» [5, c. 180].

Его похоронили, как того он хотел, возле могилы С.Г. Волконского.

Источники:

1 Декабристы. Биографический справочник. Под редакцией академика М.В. Нечкиной. М., 1988.

2 Восстание декабристов: Документы. Т. 11, М., 1954.

3 Поджио А.В. Записки, письма. Иркутск, 1989.

4 Матханова Н.П. Декабрист Александр Викторович Поджио. [Вступительная статья] // А.В.Поджио. Записки, письма. Иркутск, 1989.

5 Белоголовый Н.А. Воспоминания и другие статьи. М., 1897.

6 Псковские губернские ведомости (ПГВ), 1874, № 14.

7 ПГВ, 1864, № 41.

8 Тверские губернские ведомости, 1863, № 16.

9 Муравьёв С.Н. Муравьёвы. 1488-1996. Париж-Москва, 1997.

10 ОПИ ГИМ.Ф. 254. Ед. хр. 377. Письма к Н.Н. Муравьёву-Карскому.

11 Колокол. Газета А. Герцена и Н. Огарёва. Факсимильное издание М., 1962,выпуск 4 за 1861, № 103 от 15 июля 1861.

12 Письма по поводу имущественной тяжбы А.В. Поджио // Сибирь и декабристы. Вып. 6. Иркутск, 2009.

Share332019-10-22 12:52:19

Александр Викторович Поджио

В.А. Фёдоров

Итальянец по происхождению, Александр Поджио всю жизнь провёл в России, изведав и тюрьму, и ссылку, и нищету. Но когда на старости лет попал во Флоренцию, то написал: «Что за роскошь, что за рай! И мечтал ли я, что когда-нибудь увижу все это собственными глазами? Но не думайте, любезный друг, что я желал бы здесь закрыть навеки мои глаза и быть похороненным в этой чудной и живописной могиле; нет, я желал бы умереть в России и там остановить мои кости…»

В последней четверти XVIII в. когда Европа приближалась к революционным бурям, отец будущих декабристов, братьев Иосифа и Александра Поджио, был владельцем небольшого имения в верхней Италии и жил безбедно. Приятель-легитимист, спасавшийся от кары революционеров, сманил Виктора Поджио в Россию, где они присоединились к первым устроителям славного города Одессы - герцогу (дюку) Ришелье, де Рибасу, Ланжерону. Роль Поджио-старшего, впрочем, была скромной: подлекарь в Одессе, лекарь в Херсоне, потом штаб-лекарь, потом секунд-майор. Этого было достаточно не только для того, чтобы выстроить дом в Одессе, но и завести имение в Чигиринском повете Киевской губернии - 398 душ.

Оба сына родились в России. Между прочим, в одесском доме Поджио не раз останавливался А.В. Суворов, в семье даже создался своего рода культ русского полководца. Старший сын Иосиф (1792 г. р.) отправлен был в учение в Петербург, младший Александр (1798 г. р.), о котором рассказываем, долгое время оставался при матери. Затем, вслед за братом, вступил портупей-прапорщиком в лейб-гвардии Преображенский полк и к 1816 г. стал прапорщиком. С 1819 г., как говорил он, начался «мой ропот», с 1820 г. - вольнодумство. Последняя временная граница определялась сближением с «заговорщиками».

Итальянцу Поджио, несмотря на всё его «обрусение», небезразличны были революционные события на родине отцов (Неаполь, Пьемонт). Да и внутренние дела России, где разрушалась торговля и промышленность, вводились бессмысленные и жестокие военные поселения, волновали его. Больно ударил отказ Александра I прийти на помощь грекам. Поджио писал: «Довольно известно всегдашнее покровительство правительства нашего к единоверцам нашим, угнетённым грекам. Со времени Екатерины II сие покровительство не прерывалось по 1820 год…»

Братья Поджио, отличавшиеся красотой, изяществом манер, рыцарским благородством, южной живостью характера, вскоре стали желанными гостями в любом петербургском обществе, где обсуждались жгучие вопросы века. Много было там говорено о свободе, о переменах в государственном устройстве, да и о личности монарха, конечно.

Иосиф Поджио, правда, скоро женился, отдался семейным хлопотам. Александр перешёл из гвардии в армию - в Днепропетровский пехотный полк. Там он, так оказать, уже формально стал членом Южного общества. В его лице Общество приобрело «пламенного члена, неукротимого в словах и суждениях». Эта оценка вполне точна, хотя и принадлежит делопроизводителю следственной комиссии А.Д. Боровкову.

Страстная натура Поджио порой уводила его мысль «в сторону»: то он собрался за границу - даже паспорт в Америку выправил, - то решил выйти в отставку (и осуществил это намерение, достигнув чина подполковника), то готов был по согласованию с Пестелем готовить цареубийство, но во всех колебаниях он оставался предан идеям свободы и товарищам по Обществу. Свидетельством тому - сохранившиеся сведения о его долгом двухдневном разговоре с Пестелем о формах будущего правления в России, о предпочтительности республики перед конституционной монархией, о готовности к цареубийству. Известно также, что Пестель читал ему отрывки «Русской правды».

Поджио был членом Каменской управы Южного общества, ближайшим сотрудником Пестеля, сторонником самых крайних мер, обсуждавшихся в кругу декабристов. Не раз ездил он гонцом от «южан» к «северянам».

В 1823 г. привёз Пестелю конверт с важными бумагами от Никиты Муравьёва. Когда был арестован Пестель, Поджио предлагал силой освободить его, но не успел: после одного из совещаний в имении Н.Н. Раевского Грушёвке Александра Викторовича арестовали. И начался его «крёстный путь», этапами которого стали Петропавловская крепость в Петербурге, Кексгольм и Шлиссельбург, Чита, Петровский завод, поселение под Иркутском, а потом ещё 17 лет скитаний по Руси в поисках хлеба насущного и житьё за границей…

На следствии Поджио не только не пытался выгородить себя, но рассказывал всё до мельчайших подробностей. При этом он, увы, называл многие имена, открывал намерения и поступки разных лиц. Не легче будет, если мы напомним, что так поступали многие декабристы. Причины разнообразны: вера в справедливость своего дела, за которое не жаль и на плаху пойти; искреннее заблуждение, будто правительству и так все известно и запирательство смысла не имеет; иезуитские методы следствия, когда Николай I и его помощники искусно стравливали арестованных между собою, добиваясь взаимных оговоров. Правда, по мнению исследователей декабризма, Александр Викторович играл со следствием «свою игру».

Буквально на одной и той же странице протокола он называет предложения Пестеля «несбыточным бредом» и говорит, что этот человек «обольстил его своим умом и неопровержимыми доказательствами». То Поджио сознаётся в намерении совершить цареубийство и подробно обрисовывает все обстоятельства, с этим связанные, то, наоборот, утверждает, что замысел этот был несерьёзен, о нём, мол, говорилось «шутя» и т. п. Как бы то ни было, показания Поджио и всё его следственное дело дают богатейший материал для истории декабризма, для психологических портретов первых дворянских революционеров, для характеристики деятельности самой следственной комиссии.

Прямо надо оказать, что изобличающий Поджио материал, собранный следственной комиссией, оказался «богатым». В протоколе говорится: «При переговорах Южного общества с Северным обществом о принятии республиканской цели с истреблением царствующего дома, не только сам одобрял сию меру, но передавал другим и говорил, что им должно начать приступ к действию.

Он считал с Пестелем особ царской фамилии, обрекаемых на жертву. Он по арестовании Пестеля намеревался начать возмущение, письмом склонял к тому кн. Волконского и говорил с другими членами, предполагая напасть на Тульчин и арестовать первых лиц Главной квартиры 2-й армии, потом надумал отправиться к С.И. Муравьёву-Апостолу в надежде, что тот начнёт действия. Собирался ехать в Ригу за союзниками и в Петербург для умерщвления государя-императора…»

Александр Викторович Поджио был отнесён к I разряду злоумышленников и приговорён к смертной казни отсечением головы. При утверждении приговора казнь была заменена 20 годами каторжных работ. 12 октября 1827 г. вместе с И.И. Пущиным и П.А. Мухановым Поджио был отправлен в Нерчинские рудники. Закованные в кандалы, сперва в телегах, потом в санях, они к середине декабря добрались до Иркутска. Дорога была необыкновенно тяжела для Поджио, но он её стойко выдерживал и утешал других.

Те, кто видел Поджио после его выхода из тюрьмы на поселение в 1839 г., поражались его неординарной, сразу же останавливающей внимание внешностью. Вот одно из описаний: «Длинные чёрные волосы, падавшие густыми прядями на плечи, красивый лоб, чёрные выразительные глаза, орлиный нос, при среднем росте и изящной пропорциональности». Есть и другое: «Одежда его своеобразна, он носит длинные волосы наподобие наших священников; красивая чёрная борода и красивые усы подчёркивают его итальянскую физиономию, его костюм - русский полуказакин; всё это составляет нечто необычайное и чудное и поражает вас, когда вы слышите его французский говор и любезности с дамами».

Однако вовсе не одна внешность привлекала к нему людей. Казалось, «теплолюбивый» итальянец мог бы возненавидеть холодную сибирскую пустыню, где лучшие годы провёл в тюрьме и ссылке. Но нет! Напротив, он словно хотел согреть этот «рай неусыпными трудами и теплом души. В деревне Усть-Куда под Иркутском было у него огородное и полевое хозяйство на арендованных участках.

Не только яблоки на сибирской земле (даже до поселения - у тюремной стены) выращивал, но и дыни, которые, как рассказывали, сделали бы честь и петербургскому столу. Декабрист А.Е. Розен вспоминал: «Из различных пород овощей почти все были неизвестны за Байкалом; сажали и сеяли только капусту и лук. Товарищ наш А.В. Поджио первый возрастил в ограде нашего острога огурцы на простых грядках, а арбузы, дыни, спаржу и цветную капусту и кольраби в парниках, прислонённых к южной стене острога».

Там же, в Усть-Куде, выстроил он дом, где летом жил со своими учениками - сыновьями местного купца Белоголового. Зимою занятия русским языком, историей, географией продолжались в купеческом доме Белоголовых в Иркутске. Один из учеников, врач Н.А. Белоголовый, навсегда стал верным другом Поджио. Его воспоминания остаются важнейшим источником сведений об этом удивительном «итальянце в России». Многие годы спустя доктор Белоголовый писал о декабристах-поселенцах: «Они сделали меня человеком, своим вниманием разбудили во мне живую душу и приобщили её к тем благам цивилизации, которые окрасили всю мою последующую жизнь. Более всех из них я обязан своим пробуждением Александру Викторовичу Поджио».

В 1851 г. Поджио женился на классной даме Иркутского девичьего института Ларисе Андреевне Смирновой - москвичке, которую необходимость заработать на хлеб насущный занесла далеко от родных мест. Была у них единственная, горячо любимая дочь Варенька. В последние годы ссылки Поджио увлекла работа на небольшом золотом прииске на речке Элихте в 3000 верстах от Иркутска. Некоторое время он надеялся на успех этого предприятия и вложил в него свой скромный капитал. Он увлечённо, с итальянской страстностью, как пишет Белоголовый, рассуждал о породах, шурфах и шлихах, но испытал полное разочарование: прииск постепенно разорял его. Однако он долго не терял надежды на успех и, не воспользовавшись указом 1856 г., выехал из Сибири только в 1859 г.

«Вольный» период его жизни, сложившийся нелегко, заслуживает подробного рассказа, выходящего за рамки нашего очерка. Здесь напомним только, что самыми близкими друзьями Поджио в Иркутске были Мария Николаевна, Сергей Григорьевич Волконские и всё их семейство. В доме Волконских Поджио шутя называли «дядькой». Дети Волконских Елена (Нелли) и Михаил заботились о «дядьке» до конца его дней. После смерти Марии Николаевны (1863) Поджио, похоронив её в имении дочери - селе Вороньки Черниговской губернии, выехал в Швейцарию.

«Для него, - вспоминал Н.А. Белоголовый, - это было то же самое, что переход из тёмного заточения в ярко освещённый зал, потому что в ту пору Женева была самым ярким местом русской эмиграции, и всё, что в ней предпринималось, имело отзыв и среди молодёжи внутри России. Поджио достиг уже того возраста, когда имел право считать свою песню спетой, и относился к бурлившей вокруг него борьбе в качестве стороннего, не деятельного, хотя вовсе и не бесстрастного наблюдателя и свидетеля. Равнодушным и бесстрастным он не мог быть потому, что продолжал горячо любить Россию и свято хранить свои либеральные убеждения, вошедшие у него в плоть и в кровь». А. И. Герцен, познакомившийся с Поджио в последние годы жизни «русского итальянца», отзывался о нём с большим уважением.

Для ещё одних горестных похорон пришлось ему в ноябре 1865 г. выехать в Россию - скончался С.Г. Волконский. Поджио писал тогда: «Вот и доплёлся за вами живыми до 1866 года. Плетусь и переживаю при этом многое и многих. Пережил и доброго старика моего Сергея Григорьевича…» Белоголовый навещал его в Женеве, ездил вместе с ним в Италию и не уставал удивляться свежести его чувств. Он так определяет удивительную личность Поджио: «Никогда не думать о себе, о своём покое и отдавать себя в жертву там, где он мог сколько-нибудь облегчить чужую нужду». Дочь Поджио обручилась с русским офицером и готовилась к возвращению на родину - это было отрадой для старика.

В 1873 г., почувствовав, что крутая стезя его подходит к концу, он попросил отвезти его в Черниговскую губернию, чтобы найти успокоение рядом с М.Н. Волконской. Последнее желание Поджио осуществилось. После кончины Александра Викторовича доктор Белоголовый получил от семьи своего учителя несколько тетрадок, найденных в его архиве. В них Поджио набросал первые черновики своих записок. Копия их хранилась у дочери, по мужу Высоцкой, и была передана ею в Румянцевский музей.

Поджио писал: «Много, много нам будет испытаний, но мы их вынесем победно. Наши верования не ослабеют, а окрепнут, мы останемся верными себе и России <…> Есть начала, есть истины, не поддающиеся порче, и как проводники, хотя и схороненные, остаются истинными. Будет и им их время». Как бы причудливо ни складывалась история, всё же был он прав...

Share342020-01-25 05:33:57

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTYwLnVzZXJhcGkuY29tL2MyMDU4MjgvdjIwNTgyODAxMC8zYTllYy9yXzJ0UUlSX0JBay5qcGc[/img2]

Л. Перини. Портрет Александра Викторовича Поджио с дочерью Варей. 1863. Венеция. Бумага, альбуминовый отпечаток. 9,1 х 6,2 см. Государственный Эрмитаж.

Page: « 1 2 3 4

© Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists»

Forum navigation