А судьба распорядилась иначе...
[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTU1LnVzZXJhcGkuY29tL1ZzYmdfdno0OG5LeFlYSEQ3dzJpMHVGLWNQa1h2RTcyRTNzLWVRL1JFckVYaGx2WHB3LmpwZw[/img2]
Николай Петрович смотрел на стоящего у порога пропылённого дальней дорогой молодого человека и, может быть, в его голове вихрем пронеслись незабываемые мгновения шестилетней давности. Бывает же такое в жизни: к бывшему гвардейскому штабс-капитану, душе петербургского общества, а нынешнему ссыльному поселенцу заштатного сибирского городка Верхоленска нежданно-негаданно заехал дорогой товарищ по несчастью. Тоже, декабрист, бывший гвардейский подпоручик Андрей Николаевич Андреев.
Хозяин, не спуская изумлённого взгляда с приехавшего, раскинув руки, двинулся ему навстречу. Не доходя несколько шагов до подпоручика, остановился, спазмы сдавили горло и Николай Петрович хриплым голосом вскрикнул:
- Андрей Николаевич?! Дорогой Вы мой! Жив?!
Тут же, у порога, не видевшиеся много лет, друзья кинулись в объятья, расцеловались.
- Проходи, дорогой, раздевайся. Садись, садись - вот сюда.
Он засуетился по своему холостяцкому жилищу, выставляя на стол всё лучшее, что у него было.
- Я оставляю тебя, хозяйскую работницу баней заняться попрошу - и сию секунду буду в твоём распоряжении.
А несколько минут спустя они уже сидели рядом, два единомышленника, встретившиеся августовским днём по воле самого государя, вот в этом глухом городишке, посреди необъятной сибирской тайги.
Декабриста Николая Репина недавно, после отбытия каторги в Петровском заводе, поселили в Верхоленске, прилепившемуся на узенькой полоске между поросшими листвяком сопками и величавой Леной.
После тяжёлых работ на рудниках Забайкалья ему казалось, что лучшего блаженства, чем живя здесь, он ещё не испытывал за все свои тридцать с небольшим лет. Попал сюда Николай Петрович в удивительное время сибирского лета. Тихость городка, свежие лесные запахи, долетавшие с окружавших город сопок, бодрили его. А сейчас, на пороге осени, в воздухе постоянно висел умиротворяющий его душу запах вянущей листвы и влажной земли.
Горожане, если так можно было назвать жителей Верхоленска - жили степенной крестьянской жизнью. Его никто не докучал расспросами. Верхоленцы молча, согласились с его присутствием здесь. И он поначалу с упоением окунулся в эту неспешную жизнь, отдыхал душой и телом от всех передряг, которые свалились на него в последние годы.
Но как человеку работоспособному, привыкшему постоянно быть в деле, такая жизнь ему скоро наскучила. Выйти здесь было решительно некуда. Все достопримечательности городка замыкались на церкви, нескольких притрактовых кабаках, да остроге. Была ещё небольшая пристань на Лене, с которой изредка солдаты под конвоем сводили группы привезённых по реке арестантов. Но время Верхоленской политической ссылки ещё не пришло, поэтому и арестанты, в основном, были уголовными элементами.
Друзьями Николай Петрович не спешил. Да и вряд ли они могли появиться в той глуши у потомственного дворянина, блестящего столичного офицера. В своё время ум, военная удаль и храбрость, незаурядные способности художника и музыканта снискали ему в столичном обществе большой успех.
В юношеские годы Николай Петрович получил разностороннее воспитание под руководством своего дяди по матери адмирала Карцева, директора Петербургского морского кадетского корпуса. За мятежный и свободолюбивый дух современники звали адмирала не иначе как «отъявленный вольтерьянец». Свои взгляды адмирал постарался привить и любимому племяннику. И Коля, как губка, впитывал дядины уроки свободы мысли и духа.
Всё это, однако, не помешало ему уже в 17 лет, по выходу из кадетского корпуса, надеть офицерские эполеты. Со службой постарались устроить хорошо - попал в Императорский финляндский полк.
Вскоре подоспел подходящий момент проверить свою отвагу и удаль: русские войска после разгрома Наполеона на Бородинском поле начали поход, увенчавшийся впоследствии полной победой русского оружия. Николай в составе родного полка прошёл с освободительной миссией Европу. Наблюдательный юноша видел, какая пропасть лежит в армии между офицерством и солдатами. Вот поэтому-то заложенные в отрочестве дядей благодатные ростки нет-нет, да и давали о себе знать. Особенно стало это проявляться после окончательной победы над Наполеоном.
Вернувшись в Россию, он, как и десятки других, прогрессивно настроенных офицеров, воочию убедился, что нового эта трудная победа над Наполеоном ничего не принесла. Тот же гнёт и нужда царят в городе и деревне, бесправие в армии.
Поэтому и немудрено, что когда представилась первая же возможность, штабс-капитан Репин безоговорочно принял сторону декабристов, полностью разделял их взгляды и принял деятельное участие в подготовке восстания.
Это ему, Николаю Репину, скажет Николай I на допросе: «Я давно знаю вас за человека, который под видом чести делает эдакие штуки - знает и не доносит...»
... Для восстания декабристы предварительно продумали тщательный план. Однако, обстоятельства складывались таким образом, что этот план, постоянно подвергался корректировке. Прежде всего нужно было не в общих чертах, а конкретно определить: в какой именно момент надобно выступать. Этот-то пункт и вызвал наиболее затяжные споры. Они велись сразу в нескольких местах, в основном, на квартирах преданных делу офицеров.
Для переговоров с командирами Финляндского полка было собрано совещание накануне выступления и на квартире штабс-капитана Н.П. Репина. Совещание вёл князь Оболенский, который представлял рылеевский центр. В этот вечер заговорщики так и не пришли к единому мнению. Поэтому на следующий день совещание продолжили на квартире князя Оболенского.
Мнения многих и тут расходились. Горячая голова, декабрист Якубович, говоря с жаром и сильной жестикуляцией предлагал: «Надобно разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабёж, потом вынести из какой-нибудь церкви хоругви и идти ко дворцу». Горячий и нервически возбуждённый, заразил он своей речью собравшихся.
Многие, и даже осторожный и опытный Оболенский, присоединились к этому предложению. Но позже оно всё-таки было отвергнуто как несостоятельное. Да и само привлечение народа, солдат было чуждо духу декабристской тактики военного переворота.
... А квартира души заговора Кондратия Рылеева в эти дни была настоящим штабом подготовки к вооружённому восстанию. Ежедневно и еженощно здесь шли горячие споры. Участники этих совещаний собирались для конечной выработки и обсуждения плана действий.
Но вот, наконец, наступил и последний вечер. Он пал на 13 декабря. Придя к единому мнению всё там же, на квартире Кондратия Рылеева, на следующее утро восставшие полки вышли из разных казарм и сошлись в одном месте - на Сенатской площади.
Штабс-капитан Н.П. Репин за преданность идеалам и готовность послужить святому делу в числе немногих был посвящён в подробный план государственного переворота.
... Метельной и морозной выдалась эта ночь с 13 на 14 декабря 1825 года. А в огромном особняке графа Лаваля, где проживает его зять, князь Сергей Трубецкой, веет теплом и покоем. Но кажущийся этот покой. Князь так и не прилёг, всю ночь вышагивая вдоль и поперёк большого кабинета. Заканчивалась последняя относительно спокойная ночь, заканчивалось время раздумий и колебаний. Нужно было делать выбор.
И вот с началом нового дня выбор сделан: князь пришёл к твёрдому намерению изменить план восстания. Единомышленники, естественно, об этом не знают и пребывают в полной уверенности, что руководитель в нужный момент будет на месте.
... Раннее морозное утро. С Невы задувает порывистый резкий ветер. По ещё затемнённым петербургским улицам, металлически взвизгивая железными полозьями, проносятся крытые возки. Все они направляются к серой громаде Сената. Члены Верховного органа России должны присягать новому императору.
Один из возков остановился у особняка графа Лаваля, стоящего буквально в двух шагах от здания Сената. Из него легко выскочил Кондратий Рылеев. Поздоровавшись с вышедшим на улицу Трубецким, они, тихо переговариваясь, наблюдали, как спешно собираются сенаторы.
В это время, дробно стуча подковами о промороженную мостовую, из переулка, примыкавшего к особняку Лаваля, вылетел заиндевевший всадник и быстро спешился подле руководителей восстания. То был штабс-капитан Репин.
- Господин полковник, - обратился он к Трубецкому, - офицеров-финляндцев сию минуту требуют к командиру для отдельной присяги!
- Понял! - И, секунду помолчав, сказал. - Готовы ли вы лично постоять за правое дело?
- Так точно! Готов идти против присяги, всеми силами буду содействовать выходу своих на площадь...
- С богом, штабс-капитан!
Огромный механизм, отлаживаемый долгие годы, начинал приходить в действие...
После поражения восстания на Сенатской площади начались аресты, допросы, суд.
Уже 8 июля 1826 года Сенат утвердил «Всеподданнейший доклад». В тот же день он был в руках нового монарха в Царском Селе. К этому важному документу Верховный уголовный суд приложил «Роспись государственных преступников, приговором суда определённым к различным наказаниям». Вне разрядов этой «Росписи» были поставлены «государственные преступники», приговорённые к смертной казни. Штабс-капитан Н.П. Репин попал в «государственные преступники» пятого разряда, по которому был осуждён к временной ссылке на каторжные работы на десять лет, а затем на вечное поселение в Сибири.
Николай I рассматривая доклад, нашёл приговор «...оным постановленный существу дела и силе законов сообразным». Однако пухлой рукой монарх начертал ряд изменений - передвинул «преступников» из одного разряда в другой и изменил сроки наказания. По пятому разряду десятилетняя каторга была заменена восьмилетней для Репина и Михаила Кюхельбекера.
Каторгу Николай Репин вместе с десятками других декабристов отбывал в Чите и Петровском заводе. В короткие часы отдыха он делал портретные наброски товарищей по несчастью. Он сделал рисунок «Жёны декабристов у острога», сделал портреты Якубовича, Бечаснова и Таптыкова, запечатлел будни каторжников в Читинском остроге за работой на ручной мельнице и выход их на прогулку...
Полезное занятие Николая Петровича в какой-то мере скрашивало тяжёлую жизнь декабристов.
Отбыв положенный срок на каторге, Н.П. Репин и попал на вечное поселение в уездный городок Восточной Сибири - Верхоленск...
С богатой биографией был и гость Репина, Андрей Николаевич Андреев - бывший подпоручик лейб-гвардейского Измайловского полка, сын коллежского советника, новгородского помещика. Воспитанник привилегированной Петербургской гимназии.
В члены тайного Северного общества его приняли в последние перед восстанием дни. Накануне он получил приказ делать всё возможное для отклонения солдат от присяги.
Ранним утром 14 декабря он явился прямо в роту и уговаривал солдат не присягать новому императору.
... Восьмой разряд, под который попал подпоручик А.Н. Андреев, гласил: «Лишить всех чинов, дворянства, сослать на вечное поселение в Сибирь».
Под крепкой стражей, вне очереди меняя лошадей на почтовых станциях, осуждённых по этому разряду быстро везли по маршруту Петербург - Иркутск.
Нимало не мешкая, не дав как следует отдохнуть в Иркутске от долгой и трудной дороги, их немедленно отправили до мест назначения «установленным порядком».
С предписанием на руках, осуждённые по восьмому разряду Бобрищев-Пушкин, Веденяпин и Андреев ещё несколько месяцев добирались до Якутска.
Уже догорали багряные краски короткой северной осени 1826 года, когда Якутск впервые увидел у себя декабристов. Все трое облегчённо вздохнули, настраиваясь на скорый конец дорожных мытарств - все собирались поселиться в Якутске, как и было указано в предписании.
Пока декабристы были в пути, утекло много воды. За это время Николай I соизволил ещё раз вернуться к делу осуждённых по восьмому разряду и решил одному из них, как он считал самому главному, бывшему подпоручику Андрееву определить место отбывания ссылки в глухом городишке Якутского края - Олёкминске...
И когда все трое добрались до Якутска, там уже лежал соответствующий приказ, лично подписанный Николаем I.
Тепло распрощавшись с друзьями, так опять толком и не передохнув, Андрей Николаевич по знакомому уже пути вернулся в Олёкминск, отстоящий от Якутска в пятистах километрах выше по течению Лены.
Проживание в далёкой глухомани не сломило воли столичного подпоручика. И отнюдь не жил он вроде одинокого, скрюченного дерева на краю скалы.
В Олёкминске их скоро оказалось двое. Был выслан сюда и декабрист Николай Алексеевич Чижов. Как человек литературно одарённый, Чижов предложил Андрею Николаевичу создать культурный кружок для местной интеллигенции.
С большой симпатией и уважением относился к ссыльным местный представитель власти исправник Фёдоров. Он с удовольствием согласился принимать участие в кружке и даже предоставил для этого свой дом. У Фёдорова постоянно и собирался кружок. Послушать высокообразованных столичных интеллигентов приходили местный доктор Орлеанский, купцы Подъяков и Дудников.
Долгие разговоры о современной литературе, музыке, театре, нравах петербургского общества обычно заканчивались далеко за полночь. Говорили в кружке и о политике, поднимали многие животрепещущие темы современности.
Удивительное дело - стоило лишь двум людям с обширным кругом идей и умственных запросов прибыть по злой воле в этот медвежий угол, как в городке, население которого составляло лишь три сотни якутов да казаков, стали приметными следы культурной жизни.
Андреев и Чижов делали многое, чтобы рассеять свою тоску. Стремились они расшевелить и это полузамёрзшее сонное царство. Влияние их на местное население было удивительным. Вскоре после их приезда многие жители Олёкминска начали выписывать газеты, журналы, книги.
Уже на следующий, 1827 год купец Подъяков, к примеру, выписал ежемесячный журнал «Московский телеграф», подписался на «Историю русских городов» писателя Полевого и начал оживлённую переписку с книжной фирмой Глазунова. Приходившие из Москвы книги первым делом читали в кружке...
Николай Чижов писал стихи, и первыми слушателями их, как правило, были члены кружка.
Большой радостью для Андреева и Чижова, а также для их друзей, были приятные события: проездом в Олёкминске останавливались ссыльные декабристы З.Г. Чернышёв, А.А. Бестужев и М.И. Муравьёв-Апостол.
Хотя и немного совсем времени пробыли они в гостях у друзей, но добрые и тёплые воспоминания остались у них надолго.
Созданный декабристами кружок не жил замкнутой жизнью - организовывались общие гулянья на природе, игры, которые проходили шумно, весело, в них принимали участие все жители городка от мала до велика.
Предприимчивый и умный человек, Андрей Николаевич и часа не сидел без дела, за время ссылки многое сделал для сурового якутского края. На берегу Лены он построил мукомольную мельницу. Пользовались ею все жители Олёкминска. У своего дома он заложил фруктовый сад, занялся вплотную огородничеством. И горожане только диву давались, как у него ловко всё выходит.
До экспериментов Андрея Николаевича на суровых якутских землях никто не рисковал заниматься огородничеством и садоводством. А он, правда, скромные, но получал урожаи свежих овощей, садовых ягод. После такого успеха жители прониклись к ссыльному барину ещё большим доверием и уважением.
Живя в Олёкминске, Чижов и Андреев не подчёркивали своего культурного превосходства над якутами и казаками. Не пренебрегали обычаями, не были в стороне от жизни горожан.
... Так прошло три долгих года. К этому времени из всех декабристов, поселённых в своё время в далёкой Якутии, лишь Чижов и Андреев оставались в этих краях. И сейчас для них наступили трудные дни.
Наехавшая как-то чиновная комиссия из Якутска нашла, что со ссыльными здесь либеральничают безмерно. И живут-де они слишком хорошо, и свободы у них много... А посему в столицу пошёл подробный донос, не заставивший ждать крутых мер.
Скоро по высочайшему повелению всем государственным преступникам запретили иметь на руках огнестрельное оружие, хотя знали, что основной досуг они занимают охотой, которая была одним из главных занятий и средств отвлечения от тяжких дум и мрачных мыслей. Также запретили выезжать за пределы городка. Но особенно тяжёлым ударом было то, что бескорыстного друга Фёдорова отстранили от службы и взяли под надзор.
Прибывшая в Олёкминск новая администрация видела в декабристах прежде всего государственных преступников. Она полностью и с особым рвением стала исполнять порученные инструкции.
Всё это переполнило чашу терпения Андрея Николаевича. После долгих прикидок «за» и «против», после долгих раздумий он начинает слать по инстанции депешу за депешей.
«...Ввиду необеспеченности и невозможности из-за дороговизны всех потребностей в Олёкминске снискать себе пропитание, - ложатся на бумажный лист каллиграфически выводимые буквы и строки, - прошу разрешения вступить в услужение к частным лицам... Как служащий того или иного купца я мог бы пользоваться относительной свободой выезжать из городка, встречаться с разными людьми...»
Просил он помощи и у друзей, состоятельной родни. Хлопоты большого круга лиц увенчались успехом. Вскоре пришло высочайшее повеление императора: ходатайство удовлетворить, перевести в другое место. Губернские власти решили поселить его в окружном городе Верхнеудинске.
Не теряя и дня, торопясь до осеннего ненастья успеть выбраться из Якутии, Андрей Николаевич, тепло попрощавшись с местными жителями, пустился в далёкий путь.
За месяц преодолев огромные таёжные пространства, 27 сентября он оказался в Верхоленске, чтобы повидать старого друга и продолжить далее путь за Байкал.
... Так за немудрёным столом и текли у них в этот вечер в небольшом флигельке, над которым плотно кустились деревья сибирского сада, беседы, воспоминания об общих друзьях, о пережитом. До глубокой ночи сидели они у свечи. Ха окном шелестел дождь. Радость встречи легко настроила обоих на спокойную общительность давнего знакомства. Тёплые воспоминания будили в них столь насыщенные минувшие годы.
В последние перед трагедией часы они много говорили в низкой, по-спартански непритязательной комнатушке о том, что зовётся «И дым отечества»... С глубокой тоской вспоминали Петербург, родственников, друзей.
Легли далеко за полночь с надеждой, что времени для разговоров ещё хватит.
... Первой неладное почувствовала служанка хозяйки, которая спала в сенях. Она разбудила хозяйку-купчиху, у которой Репин снимал флигель и зажгла свечу. Вместе они осмотрели печь, но ничего подозрительного не обнаружили. И вдруг служанка увидела, что густой дым валит из стоящего во дворе флигеля. Они кинулись к двери, забарабанили, но ответа уже не было. Через минуту-другую над спящим городком пролетели набатные призывы церковного колокола, возвещавшего о беде.
К пожарищу стали сбегаться полуодетые люди. Мужики кинулись ломать дверь. С притоком свежего воздуха пламя в доме загудело с утроенной силой, со звоном полетели оконные стёкла и багровое зарево с жутким треском вылилось на ещё тёмную прохладную улицу...
А когда упругое, по-таёжному незамутнённое солнце выстрелило над близкими мохнатыми сопками, горожане вытащили из ещё тлевшего, порушенного огнём строения, два обгоревших скрюченных трупа. В тот же день их свезли на местное кладбище и похоронили в общей могиле.
Вскоре для проведения следствия приехал сам иркутский губернатор Цейдлер. Умышленный поджог или убийство с целью ограбления он категорически опроверг. Все обстоятельства дела говорили за то, что друзья стали жертвой своей же оплошности или недосмотра за свечой, а, возможно, не потушили курительные трубки.
Но в сёлах и деревнях по Лене ещё долго ходили упорные слухи, что поджог якобы сделан слугою Репина - поселенцем, надеявшимся поживиться деньгами обоих.
«Декабристы в сибирской глуши считались богачами, помещиками, - говорили крестьяне, - быть может, жажда лёгкой наживы и побудила ограбить Андреева и Репина, а потом сжечь дом, чтобы замести следы преступления».
Когда было столько пережито, они меньше всего боялись смерти. Не время сразило - тяжкая трагедия. И произошла она в сентябрьскую ночь 1831 года.
А. Глушков
