№ 24 (23)
Высочайше учреждённому Комитету
Титулярного советника Степана Михайлова сына Семёнова
Ответы на вопросные пункты 2-го числа сего месяца
1
Я христианин греческого православного вероисповедания. От роду имею 34-й год. На исповеди и у святого причастия до 1823 года бывал ежегодно, а с 1823 года не был ни на исповеди, ни у св[ятого] причастия.
2
Сначала воспитывался в Орловской духовной семинарии, потом в императорском Московском университете. В семинарии учился российскому, латинскому, греческому и французскому языкам, географии, истории, стихотворству, красноречию, философии и богословию. Там учителями моими были: Дионисий, который ныне епископом пермским, Тимофей Крылов, служащий в департаменте горных и соляных дел, Иван Фовицкий, состоящий по канцелярии государя цесаревича, орловский протоиерей Евдоким Семов и покойные: протоиерей Василий Ильин, священник Яков Никольский, светские Яков и Харлампий Красины.
В университете обучался я статистике, истории, словесности, математике, физике, церковной истории, философии, правам: естественному, российскому, римскому и государственному хозяйству. Здесь наставниками моими были профессоры: Каченовский, Мерзляков, Цветаев, Сандунов, Шлецер и покойные: Гейм, Черепанов, Панкевич, Суворов, Страхов, Снегирёв, Буле, Рейнгард, Баузе. В университете по экзаменам получил я степени в 1810 году студента, в 1814-кандидата // (л. 38 об.) и в 1816-м магистра нравственно-политического отделения наук.
3
В службу его императорского величества вступил я в апреле 1819 года и тогда же как университетский магистр переименован в титулярные советники. С 1819 по исход февраля 1822 года состоял в департаменте духовных дел, управляя притом несколько месяцев канцеляриею комиссии приведения в ясность счетов по построению здешнего Казанского храма и исправляя должность секретаря женского патриотического общества.
В феврале 1822-го по высочайшему повелению командирован с чиновником Министерства внутренних дел статским советником Бедрагою для произведения вместе с дмитриевским уездным предводителем дворянства отставным гвардии штабс-капитаном Анненковым следствия по секретному делу в Дмитриевском уезде Курской губернии, где и находился по март 1825 года. По возвращении в Санкт-Петербург с марта по август служил в римско-католическом отделении Главного управления иностранных вероисповеданий. С августа по 29 декабря минувшего года был экспедитором по уголовной части в канцелярии московского военного генерал-губернатора. Под судом, в штрафах и подозрениях никогда и ни за что не находился.
4
На верность подданства государю императору Николаю Павловичу присягал я в генерал-губернаторской канцелярии вместе с чиновниками оной в тот же или на другой день после всенародного объявления о восшествии на всероссийский престол его величества.
5
Когда тайное общество под именем Союза благоденствия возымело своё начало, я подлинно не знаю; но слышал, состоя в сём обществе, что оно получило своё образование в 1817 году в Москве и основателями его были: полковники князь Сергей Трубецкой, Александр, брат его Михайло и капитан Никита // (л. 39) Муравьёвы. Тогда же сочинён ими Устав, который, как говорили, есть не что иное, как извлечение из постановлений прусского тайного общества, известного под названием Союза добродетели.
6
Цель Союза благоденствия, которая была объявлена всем членам при вступлении в общество и в подробности изложена в Уставе, состояла: а) в уничтожении крепостного состояния крестьян; b) в улучшении нравственности народной и с) во введении в государстве всего полезного. Сокровенною целию, известною вначале только главным членам и которою впоследствии проникли и прочие члены, было представительное правление. Для достижения сей двоякой цели необходимыми средствами признаваемо было: умножить сколько можно более число членов, усилить просвещение, распространить политические понятия и овладеть мнением общественным.
7
Я не могу сказать, чтобы общество в числе важнейших средств для достижения своей цели полагало содействие войска. Оно знало всю опасность сего содействия. Ему известны истории преторианцев, янычар и стрельцов. Но как обществу для исполнения его предположения необходимо было преклонить на свою сторону все государственные сословия, то оно желало иметь влияние и на войско. Для чего принимаемы были в Союз офицеры, а им советовали обращаться сколько можно кротче с солдатами и тем приобретать их к себе привязанность. Общество, сколько мне известно, не имело плана, каким образом произвести окончательные перемены в государстве.
8
Надежды общества не имели прочного основания, и я не знаю ни одного из известных в государственной службе лица, которое бы подкрепляло оные своим участием.
9
Члены Союза по Уставу обязаны были ежегодно вносить в общественную казну, кажется, двадцатую часть своих доходов. Но // (л. 39 об.) сие едва ли было когда исполняемо, ибо общественная сумма никогда не простиралась выше 5 или 12 рублей. Деньги сии хранились сначала у князя Трубецкого, потом у Никиты Муравьёва. Я не знаю, чтобы из оных делаемо было какое употребление.
10
Участие моё в делах тайного общества, и что мне об оном известно, заключается в следующем:
В генваре или феврале 1819 года принят я в Союз благоденствия в Москве чиновником Министерства иностранных дел Михайлою Волковым. Тогда же я узнал, что в Москве учреждается две управы: одна капитаном князем Фёдором Шаховским, к которой Волков со мною были причислены, а другая полковником Александром Муравьёвым, к коей принадлежали брат его Михайло Муравьёв, свитский офицер Пётр Колошин и университетские студенты Богородицкий и Ранг.
Перед отъездом моим в начале марта того года в Санкт-Петербург для определения в службу поименованные и ещё несколько других членов, принятых Муравьёвым, которых я не знал, всего человек десять или двенадцать, были собраны к Александру Муравьёву, который поручил мне объявить председательствовавшему тогда в обществе князю Сергею Трубецкому как об учреждении тех двух управ, так и о том, что московские члены надеются иметь успех в своих действиях.
По приезде в Санкт-Петербург о происходившем в Москве был отдан мною отчёт князю Трубецкому; после чего он познакомил меня с членами Союза: полковниками Ильёю Долгоруким, Фёдором Глинкою и подполковником Сергеем Муравьёвым-Апостолом. Я бывал с к[нязем] Трубецким у Никиты Муравьёва и однажды с ним (к[нязем] Трубецким) присутствовал в управе егерского офицера Алексея Семёнова, которую составляли офицеры Павел Колошин, Вольховский и Алексей Шереметев, который нынче адъютантом корпусного начальника графа Толстого. Пока к[нязь] Трубецкой жил в Санкт-Петербурге, я не имел настоящего понятия о состоянии общества, в дела оного не вмешивался и кроме одного раза, как сказано, не посещал ни одной управы.
Летом 1819 года, по отъезде к[нязя] Трубецкого за границу, получил я из Москвы письмо от Михайлы Волкова, который поручал мне // объявить Союзу, что он не хочет более принимать участия в его занятиях и просит о исключении его из числа своих членов. Письмо сие представлено было от меня князю Илье Долгорукому, тогдашнему председателю общества. Князь Долгорукий ввёл меня в Коренной совет, от коего мне было поручено отвечать Волкову, что он, по желанию его, выключается из Союза. В следующее заседание Совета был оному представлен от меня ответ Волкову. Совет тогда же наименовал меня своим секретарём и возложил на меня обязанность иметь сношения как с здешним, так и с московскими управами.
Вскоре после сего дошло до сведения Совета, что в Москве возникло несогласие между к[нязем] Шаховским и Александром Муравьёвым и что происходят беспорядки в делах тамошних управ. Мне поручено было написать к ним и просить, чтобы они действовали согласно и в духе общества. Вследствие чего Александр Муравьёв известил Совет, что он, познав своё заблуждение, уничтожает заведённую им управу, не хочет более быть членом тайного общества и всем советует последовать его примеру. Муравьёву ответствовано было, что совет его исполнен и чтобы он объявил московским членам, что Союз разрушен. С того времени не было никакого сношения ни с кем из бывших в Москве членами Союза. Они оставлены в том мнении, что тайное общество более не существует.
Между тем в Санкт-Петербурге принято было за правило: отобрав все экземпляры Устава, сжечь и не иметь никаких письменных сношений по делам Союза. Сим кончилось письмоводство моё по обществу, и после того обязанность мою составляло: быть посредником между Советом и управами; объявлять от имени Совета требования и распоряжения, касающиеся управ; о действиях сих последних доводить до сведения Совета и собирать с членов деньги. Но как ни Совет, ни управы почти ничего не делали, и я не помню, чтобы кто давал мне деньги для доставления в общую кассу, то и все мои действия состояли в одних посещениях Совета и членов управ.
Членами Коренного совета при мне были к[нязь] Долгорукий, граф Фёдор Толстой, Глинка, Никита и Сергей Муравьёвы, действительный статский советник Николай Тургенев и нынешний симбирский вице-губернатор Грибовский. В управах: Измайловской, Егерской и Московской были членами офицеры: измайловские: Брыгин, Годеин, Кутузов; егерские: Норов, Панкратьев, Челищев, Горскин; московские: Нарышкин, барон Фридрихс; преображенские: Сергей и Иван Шиповы, свитский Алексей Оленин, павловский к[нязь] Евгений Оболенский, артиллерийский Пущин и, не помню какого полка, // (л. 40 об.) Меркович (об управе Семёнова упомянуто выше). Кто и какой именно управе принадлежал, утвердительно сказать не могу, ибо с отъездом к[нязя] Трубецкого за границу порядок в обществе, как я слыхал, рушился, и члены управ собирались по личным связям: кто с кем был дружнее, тот к тому и ездил.
Совет собирался большею частию у Глинки и два или три заседания оного были у Никиты Муравьёва. Главными предметами рассуждения Совета были: принятие мер осторожности для сокрытия от правительства существования и занятий Союза и приведение в лучшее устройство дел общества. Значительного ничего не происходило в Союзе до приезда в Санкт-Петербург полковника Пестеля.
Когда в 1819 или 1820 году Пестель явился в Совет, то в оном рассуждаемо было о выгодах и невыгодах разных образов правлений. Пестель доказывал превосходство пред прочими правления Соединённых Штатов Америки. Все были согласны с Пестелем, что правление Соединённых Американских Штатов лучше всех, доселе известных правлений. Но когда начали рассуждать о том, может ли сей образ правления введён быть в России, тогда мнение большей части членов было отрицательным, и Глинка сильно доказывал, что в России, где монархические начала укоренены в понятиях народа, введение республиканского правления невозможно.
Спор сей не был кончен общим согласием и положено было продолжить рассуждения о пользе предмета в следующем заседании. Только сего заседания не было и вопрос остался нерешённым. Во время тех рассуждений произнёс ли Тургенев (le President sans phrases) и предлагал ли Глинка вверить правление государства императрице Елизавете Алексеевне, не упомню. Упомянутые рассуждения Совета были ли Пестелем сообщены Тульчинской управе, я не знаю, но членам здешних управ сообщены не были, и нельзя сказать, чтобы с того времени мысли республиканские начали брать верх над монархическими. Напротив, сколько мне известно, мысли здешних членов всегда были в пользу монархического представительного правления.
Кто именно находился в означенном заседании Совета, я не упомню, но, кроме Пестеля, Тургенева, Глинки, и меня, были, кажется, граф Толстой, Брыгин, Никита Муравьёв и ещё несколько человек. Между тем беспрестанно более и более увеличивающиеся // (л. 41) беспорядки в обществе были причиною, что некоторые из членов Союза сначала стали уклоняться от участвования в делах общества и наконец совсем оное оставили, а другие начали помышлять об учреждении независимых от Союза благоденствия обществ.
В сём предположении сперва князь Оболенский хотел учредить общество с адъютантом Главного штаба Яковом Толстым и покойным коллежским асессором Токаревым. Потом егерский офицер Алексей Семёнов думал то же сделать с измайловским офицером Алексеем и братом его Семёном Капнистами. Я был приглашён в то и другое и в последнем нашёл измайловских офицеров, Летюхина, Жукова, к[нязя] Оболенского, покойного свитского офицера Черевина, да после приняты были измайловские же офицеры Миклашевский и Данченко. Были ли ещё кто в числе членов сего общества, не помню.
Как члены измайловского общества не знали об учреждении к[нязем] Оболенским общества с Толстым и Токаревым, то и полагал Оболенский поступить в сём случае таким образом, чтобы оба сии общества действовали совершенно отдельно и, буде можно, даже не знали о существовании одно другого. Но и самое существование оных продолжалось не более двух или трёх месяцев. Оба сии общества не имели ни уставов, ни определённой цели, и в оных рассуждаемо было единственно о том, как умножить число членов и какое дать устройство обществу.
Наконец в 1819 или 1820 году полковник Глинка представил мне как члена тайного общества титулярного советника Перетца. Был ли при том Кутузов, я не помню, и виделся ли он где с Перетцем, не знаю. Перетц говорил Глинке и мне, что он или располагается принять или уже принял в свои сочлены Сенявина, Искрицкого, Устимовича и Данченка. В начальствующие члены сего общества назначались Глинка, Кутузов и я. По предложению Глинки, общество Перетца должно было действовать независимо от Союза благоденствия. Я не помню, чтобы от нас объявлено было Перетцу о существовании Союза благоденствия и кому-либо из членов сего Союза об учреждении Перетцова общества.
Не думаю, чтобы по предложению Перетца для узнания друг друга принято было нами еврейское // (л. 41 об.) слово «хейрут», ибо Глинка и я всегда были против того, чтобы в тайном обществе употреблялись какие-либо условные знаки. Рассуждая с Перетцем о цели и средствах его общества, я находил, что понятия его по сему предмету были согласны с видами Союза благоденствия. Перетца у Глинки, сколько припомнить могу, я видел не более одного раза, потом однажды я был у Перетца, и он, кажется, был у меня. Но как Перетц, не знаю почему, с самого начала показался нам подозрительным, то после двух или трёх свиданий я навсегда с ним расстался, и мы более нигде не встречались.
Об италианце Жили я не имею никакого понятия и ни от кого не слыхал, чтобы он был в связях с Перетцем или с кем другим из членов тайного общества.
Целию собрания в Москве депутатов Союза было не столько намерение отдалить ненадёжных членов, сколько желание или упрочить существование общества, или, ежели не найдётся верных к тому способов, совсем оное уничтожить. Отсюда отправлены были Тургенев и Глинка. Из южного отделения общества были в том собрании, кажется, Орлов, Грабе и, не знаю к каким управам принадлежавшие, генерал-майор Фон-Визин и капитан Якушкин. Был ли ещё кто там из членов, мне неизвестно. Что происходило в том собрании, я достоверно не знаю, но слышал после от Тургенева и Глинки, что между депутатами возникли несогласия и споры и кончились оные тем, что Союз благоденствия был разрушен.
По возвращении в Санкт-Петербург Тургенева было объявлено всем наличным членам об уничтожении общества. // (л. 42)
В то же время Тургенев располагался, выбрав некоторых из членов уничтоженного Союза, вновь учредить тайное общество. Для чего из прежних членов приглашены были к[нязь] Оболенский, Нарышкин и я, да вновь принятые полковник Митьков, Яков Толстой и Миклашевский. Но как сие происходило пред выступлением гвардии в поход, то с отбытием оной из Санкт-Петербурга и все действия общества прекратились. Я не помню, имело ли сие общество устав или по крайней мере хотя какие положительные правила касательно своих действий и определённую цель в рассуждении преобразования правления в России.
Но сколько мне известен образ мыслей Тургенева, то главнейшей целию его было: освобождение крестьян, распространение просвещения, свобода книгопечатания, учреждение присяжных и гласность в судах. Затем он остался бы доволен каким ни есть представительным правлением.
Я утвердительно могу сказать, что ни Тургенев и никто из известных мне членов общества не обнаруживали при мне вредных намерений касательно царствующей фамилии, и общество никогда не назначало времени для исполнения своих предположений.
С выступлением гвардии в поход, как я уже сказал, все действия общества, основанного Тургеневым, были прекращены. Оставшиеся здесь члены видались иногда, но ничего не предпринимали. Бездействие сие продолжалось весь 1821 по исход февраля 1822 года, когда я командирован был в Курскую губернию. Что с того времени по 1825 год происходило без меня в Санкт-Петербурге между членами тайного общества, вовсе не знаю, ибо я ни с кем из них по сему предмету не имел никакого сношения. // (л. 42 об.)
Возвращаясь в марте 1825 года из Курской губернии в Санкт-Петербург, я видел[ся] в Москве с коллежским асессором Пущиным, который тогда объявил мне, что Тургенев пред отъездом своим за границу основал новый союз, коего ближайшая цель - освобождение крестьян, а дальнейшая - достижение представительного правления; что членами сего союза в Москве он, Пущин, Нарышкин, Тучков, Колошин, Горсткин и барон Штенгель, а в Санкт-Петербурге к[нязь] Оболенский, Рылеев, Никита Муравьёв и Брыгин.
По приезде в Санкт-Петербург узнал я от Оболенского, что к союзу Тургенева принадлежал ещё финляндский полковник Моллер, конногвардейский офицер князь Одоевский и адъютант Бестужев, что сей союз ещё слаб, но что он надеется усилить его приумножением новых членов. Токмо с марта по август (время, проведённое мною в Санкт-Петербурге) никого вновь принято не было, и члены ничего не делали.
В августе переселился я в Москву, и тамошние члены во всё время пребывания моего с ними по 29 декабря также ничего не предпринимали в духе тайного общества.
Из членов, в разное время уклонившихся от общества, известны мне: князь Долгорукий, Алексей Оленин, Шиповы, Глинка, граф Толстой, Годеин, Меркович и Грибовский. Но когда именно кто из них оставил общество, утвердительно сказать не могу.
Во всё время пребывания моего в тайном обществе собственно мной никто в оное принят не был.
11
О тайных обществах в Польше и Южной России не имел никакого понятия. Я знал только // (л. 43) о существовании Тульчинского. Да и от том основательного сведения не имел. По слухам, мне известным, что оно было сильнее Санкт-петербургского и что в нём было больше порядка. Во всё время пребывания моего в Санкт-Петербурге с 1819 по 1822 год я не помню, чтобы кто с какими поручениями от здешних членов был отправляем к тульчинским. Оттуда приезжал сюда при мне однажды Пестель, и предмет переговоров с ним объяснён мною выше. А были ли какие сношения здешних членов с тульчинскими во время отсутствия моего из Санкт-Петербурга с 1822 по 1825 год, не знаю.
12
Когда капитан Муравьёв известил меня о злоумышлении капитана Якубовича на жизнь покойного государя, то я действительно отвечал ему, что исполнение сего намерения повлечёт за собою разрушение общества и гибель членов. Мнение сие разделяли и прочие члены, которым в одно со мною время о том объявлено было Муравьёвым, именно: генерал-майор Фон Визин, полковник Митьков и Пущин.
13
Покушался ли в 1817 году на жизнь покойного государя капитан Якушкин, замышляли ли тоже покушение в 1823 и 1825 годах члены Южного общества, приезжали ли сюда в 1823 году Поджио, Борятинский, Пестель и другие с положением о истреблении всех особ императорской фамилии и основании в России республиканского правления, равно приезжал ли в том же году в Москву Безстужев-Рюмин с письмами к генерал-майору фон Визину и Якушкину о том, чтобы начинать действия общества для исполнения // (л. 43 об.) предположенных планов; был ли в Санкт-Петербурге князь Волконский с предложением о истреблении царствующей фамилии и говорил ли о том с Трубецким, Оболенским и прочими, я вовсе не знаю и ни от кого о том не слыхал.
14
С полковником Митьковы по возвращении его из-за границы познакомил меня в Москве Пущин. Имел ли Митьков с кем из членов иностранных, а равно польских обществ, какие совещания и делал ли с ними какие условия, я не знаю и ни от него и ни от кого о том не слыхал.
15
В 1825 году Нарышкин ездил в крымскую свою деревню и по возвращении оттуда сказывал мне, что был в Киеве у к[нязя] Трубецкого. Брыгин в том же году писал ко мне в Москву, что он из деревни своего тестя ездил, но не объяснил для чего, в Киев и виделся там с к[нязем] Трубецким. А имели ли они какие поручения от здешнего общества к тамошнему, совещались ли там о чём с к[нязем] Трубецким или с кем другим и с каким условием возвращались оттоль, я вовсе не знаю.
16
Писал ли Нарышкин из Москвы, а к[нязь] Оболенский из Санкт-Петербурга Пестелю, чтобы он начинал действия, уверяя его, что у них всё к тому готово, мне тоже неизвестно.
17
О составлении тайного общества между морскими офицерами, о духе сего общества и присоединении оного к нашему Союзу ничего не знаю; и я ни // (л. 44) с кем из морских офицеров не знаком.
18
Коллежский асессор Пущин от 11 декабря минувшего года извещал меня, что как по слухам государь цесаревич отказывается от престола, то он человеками с пятью или шестиюдесятью, имея на своей стороне тысячу или полторы гвардейских солдат и надеясь, что прочие к ним пристанут, намерены провозгласить императором цесаревича Константина Павловича. Но что плана, как сие произвести, ещё не сделано, и чем всё сие кончится, он не знает; что он спит в одежде, чтобы по первому знаку явиться на площадь, и когда я получу сие письмо, всё уже будет кончено. В заключение он просил меня показать его письмо нашим сочленам. Я показывал то письмо только генерал-майору фон-Визину и полковникам Нарышкину и Митькову, раполагаясь потом его уничтожить. Но Нарышкин выпросил у меня оное для прочтения генерал-майору Орлову, как принимавшему участие в делах общества и по своей скромности ему известному.
По прочтении письма Пущина мы все были того мнения, что предприятие его и его сообщников кончится несчастным для них оборотом.
Никто из членов, в Москве находившихся, не имел намерения о произведении там неустройства по случаю переприсяги.
19
Вскоре по получении в Москве сведения о происшествии 14 декабря штабс-капитан Муханов в одно со мной время был у Митькова // (л. 44 об.) и потом у мня. Но я по совести утверждаю, что не знаю, говорил ли он у Митькова: «Ужасно, если все виновники возмущения погибнут. Чтобы помешать сему и отмстить за них, он знает нескольких человек, готовых убить государя, и он сам готов его убить».
Я не помню, кто именно, кроме меня, в одно с Мухановым время, был у Митькова. Помню только, что было несколько человек сторонних и что когда по уходе Муханова от Митькова сей, не знаю по какому поводу, говорил мне, что ему Муханов не нравится, то я отвечал, что он (Муханов) любит много говорить и нескромен.
Я не слыхал, чтобы Муханов предлагал кому отправиться с ним в Санкт-Петербург для исполнения каких-либо его намерений и чтобы кто изъявлял своё согласие на его предложение.
Сколько мне известно, никто не предлагал членам Московского союза уведомлять членов Южного общества о происшествии 14 декабря и требовать от них действий для освобождения виновников возмущения и достижения цели общества. По сему случаю не было никаких ни рассуждений, ни предприятий.
Чувствуя всю тягость положения, моим запирательством мне навлечённого, и быв совершенно уверен, что от прозорливости Комитета ничто укрыться не могло, я чистосердечно изложил здесь действия мои по тайному обществу и всё мне об оном известное. Но три года, проведённые мною вне общества, могли иное изгладить из моей памяти, // (л. 45) и легко статься может, что в ответах моих окажется какое-либо несходство с показаниями других. Почему убедительно прошу Комитет не приписывать того намерению моему что-либо от него скрыть и потребовать от меня объяснения; от меня же о всём, что только вспомню, искренне будет донесено.
Титулярный советник Семёнов1
Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф
6 апреля 1826 года // (л. 46)
1 Ответы написаны С.М. Семёновым собственноручно.
