Глава первая
H.И. Тургенев в годы юности и студенчества
И по происхождению, и по воспитанию Николай Иванович Тургенев принадлежал к тому слою русского дворянства, который, занимая промежуточное место между верхними аристократическими кругами Петербурга и Москвы и наиболее видными группами провинциального дворянства, был на рубеже двух столетий единственным представителем русской образованности и литературы. Семейство Тургенева - одно из наиболее культурных дворянских семейств конца ХVIII и начала XIX века.
Иван Петрович Тургенев.
Глава семьи - Иван Петрович Тургенев, помещик Симбирской губернии, родился в 1752 г., учился в московском университете, потом до 1789 г. служил на военной службе. По выходе в отставку И.П. Тургенев остался жить в Москве, где протекли и последние годы его службы, и отдался масонской деятельности.
Его масонская деятельность.
Как известно, масонские ложи XVIII столетия были реакцией против широко распространенного в том же веке религиозно-философского вольнодумства, материализма и рационализма. Материализм рассматривал духовную жизнь человека как проявление его материальной жизни и отрицал всякое самостоятельное существование «духа». Рационализм призывал к переустройству общественных и частных отношений на началах разума и видел в религии порождение невежества и суеверия. В противовес этому масонство в своих теоретических построениях и практической деятельности апеллировало к религии и мистицизму.
Мистицизм, как и всякое религиозное учение, признавал самостоятельное существование и первостепенное значение духа, в духовной жизни отводил первое место чувству, а в жизни чувства выдвигал глубокое внутреннее стремление к единению с божеством » к личному самосовершенствованию. Но он считал, что единение с божеством есть прежде всего дело внутреннее, что никакая церковная религия сама по себе не способствует этому единению, так как «царство божие внутри вас». Организация же масонов должна была способствовать единению этих каменщиков-строителей новой «внутренней церкви».
Таким образом, масонство должно было занять резко враждебную позицию по отношению ко всякому философскому вольнодумству и всяким попыткам переустройства внешних общественных отношений. С другой стороны, отношение масонства к существующим церквям было не вполне ясно и определенно: оно могло противопоставить себя или в качестве новой религии, но могло претендовать и просто на роль дополнения к ним. Русское масонство XVIII века стояло как раз на последней позиции. Соединяя людей, неудовлетворенных официальным православием, оно не противопоставляло себя ему: масоны оставались преданными церкви, а в своей организации искали только той особой внутренней духовной жизни, которой не находили в православии.
И.П. Тургенев был одним из самых ревностных членов московского масонского кружка, группировавшегося вокруг Н.И. Новикова, Шварца и Лопухина. Его перу принадлежит ряд переводов на русский язык виднейших сочинений иностранных масонов и две (по крайней мере, пока установлена принадлежность ему только двух работ) самостоятельные работы. Из них одна, носящая заглавие: «Кто может быть добрым гражданином и подданным верным», - особенно характерна для масонского миросозерцания автора.
Консерватизм общественных и политических убеждений. По его мнению, истинного «доброго гражданина и подданного верного» не могут воспитать внешние побуждения к славе, почестям и успехам. «Сии побуждения должны быть внутренние, а не внешние, божественные, а не человеческие», из них же на первом месте стоит «страх наказания божия и стыд перед человеками».
Русские масоны не были просто равнодушны по отношению к общественным и политическим вопросам; они разрешали их . в консервативном духе. И.П. Тургенев не составлял исключения в этом отношении. Его «добрый гражданин и верный подданный» «бояся бога, почитает государя, повинуется властем» и т. д. Французская революция внушает ему «скорбь и ужас». «О, боже, - восклицает он, - неужели и ныне не видят, что корня зол, погубляющих Францию, должно искать и в пренебрежении фундаментальных законов св. религии Иисусовой?».
Ближайший друг и единомышленник Тургенева, А.М. Кутузов, в свою очередь, был близок и дружен с А.Н. Радищевым, радикалом и вольнодумцем. Но книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» - этот яркий протест против самодержавия и крепостничества во имя «прав человечества», за который автор поплатился ссылкой в Сибирь, вызвала резкое осуждение в масонском кружке. Кутузов видел в ней нечто непозволительное. Тургенев, еще не читав книги, находил, что Радищев «страдает за вредное свое любописание, которое бесполезно и ему только пагубно», хотя и жалел его, как человека. Другие высказывались еще резче.
Взгляды друзей на «крещеную собственность» лучше всего выражены в письме Кутузова к Тургеневу. «Публикуя в ведомостях (о продаже деревень. А. Ш.), надобно выговорить некоторых дворовых людей; я и сам еще не знаю, которые мне достанутся; когда станут делить, то постарайтесь, чтобы и дворовые люди разделены были поровну. Тут есть два парикмахера: один - Сергей Смирной, другой - Федул Григорьев; итак смотри, чтоб на одну сторону не достались».
Стоя таким образом твердо на почве традиционного общественного уклада, московские масоны занимались внутренним самосовершенствованием, а также алхимией, теософией и другими «науками», назначение которых состояло в удовлетворении мистической жажды единения с потусторонним миром магическими рецептами. Но Екатерина II увидела в масонстве опасную независимую общественную силу, и на них обрушилось гонение.
Глава кружка, Н.И. Новиков, был заключен в Шлиссельбургскую крепость, другие отделались легче: в частности, Тургенев был выслан в свою симбирскую деревню, откуда получил разрешение возвратиться при Павле. Вернувшись в Москву, он занял пост директора московского университета. В 1803 году он вышел в отставку, после чего прожил еще четыре года.
Екатерина Семеновна Тургенева.
Если в И.П. Тургеневе гуманный и культурный человек мог пересиливать помещика-крепостника, то жена его, Екатерина Семеновна, была Настоящим типом русской барыни-крепостницы. В общение с ней жаждавшие «внутренней церкви» масоны должны были чувствовать себя на твердой родной крепостной почве. Собственные дети никогда не вспоминали о матери с тем теплом и сердечностью, которые характеризовали их отношения к отцу. Ее воспитательские приемы не выходили за пределы внешнего: она строго следила за нравственностью сыновей и исполнением ими обрядов православия, а впоследствии очень заботилась об их карьере, духовные интересы их ей были совершенно чужды, и, конечно, она не могла иметь на них никакого влияния.
Начать с того, что ее глубоко образованные сыновья получали от нее совершенно безграмотные письма. Так, напр., в одном из писем к Николаю Ивановичу, тогда геттингенскому студенту, она писала: «Милай мой Никалаша, очинь я довольна, что ты часто пишешь. Благодарю Бога, что ты здаров... Ты ныньче говеть не будешь, прошу тебя не упущай малица Богу, меня ето сакрушает».
Когда впоследствии Н.И. Тургенев перевел своих крестьян с барщины на оброк, ему пришлось выдержать столкновение с деспотической матерью. «Оброк матушке не нравится», - писал он брату. И не о ней ли вспоминает Николай Иванович, когда пишет в своем французском сочинении о России: «Принадлежа по происхождению к классу рабовладельцев, я с детства узнал тяжелое положение миллионов людей, стонущих в России в цепях крепостного права; зрелище такой вопиющей несправедливости живо поразило мое юное воображение и оставило в душе моей никогда уже неизгладившееся впечатление».
При этом Екатерина Семэновна была вполне светской барыней и уже в старости бывала на балах у московского генерал-губернатора кн. Голицына. «Старуха Тургенева так разрядилась, что любо, - писал после одного из таких балов важный московский барин А.Я. Булгаков, - на пальце был подаренный Александру (ее второму сыну А.Ш.) перстень, и она по милости его еще чаще нюхала табак».
Литературные связи И.П. Тургенева.
Таким образом на духовную жизнь молодых Тургеневых из родителей мог влиять только отец. Но масонские мистические интересы Ивана Петровича не передались его детям. Гораздо большее влияние на них имели его литературные связи и интересы. Дом И.П. Тургенева был одним из культурных центров тогдашней Москвы. Здесь можно было встретить главу нового направления литературы того времени, H.M. Карамзина, поэта-сановника И.И. Дмитриева; здесь в качестве друзей молодых Тургеневых бывали начинающие поэты: В.А. Жуковский и А.Ф. Мерзляков и дядя А.С. Пушкина, Василий Львович, - творец опасного «Соседа» и другие. Сентиментализм. Господствующим литературным направлением тогда был сентиментализм, внесенный в русскую литературу H.M. Карамзиным.
Сентиментальное мировоззрение, подобно мистическому, руководилось в жизни не разумом, а чувством и воображением. Но здесь чувства были распространены на более широкий круг предметов: сюда входила и любовь, и дружба, и другие земные привязанности. Но это не мешало этим чувствам быть крайне односторонними и монотонными: они все были далеки от реальной жизни, искусственно подогреты и проникнуты меланхолией.
Счастье - внутри человека, но в этой жизни оно не может быть достигнуто вполне. Только за гробом человек узнает настоящее счастье. Отсюда - меланхолия. Но здесь в жизни чувства, в нравственном совершенствовании можно найти некоторое приближение к далекому идеалу.
Самое главное - быть чувствительным и проливать слезы. Речь, конечно, идет о литературных слезах, так как основатель направления, Карамзин, весьма трогательно доказывавший в своей повести «Бедная Лиза», что и крестьянки любить умеют, - в жизни был достаточно суровым помещиком. Настоящая жизнь чувств - вдали от испорченной городской жизни, на лоне сельской природы.
Сентименталисты считали себя последователями Руссо, великого демократа XVIII века: но их не интересовали его политические идеалы; в его произведениях они пленялись исключительно возвеличением им жизни, близкой к природе, жизни чувства, его собственной чувствительности и враждой к рационализму, рассудочности: «Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совести и доверенностью к Провидению», писал Карамзин. В его «Сельской комедии» хор довольных поселян поет:
Как не петь нам?
Мы счастливы,
Горожане нас умнее,
Славим барина-отца.
Их искусство - говорить.
Наши речи не красивы,
Что ж умеем мы? - Сильнее
Но чувствительны сердца.
Благодетелей любить.
Такое направление было великолепным литературным дополнением действительности, воплощенной в лице Екатерины Семеновны Тургеневой и других крепостников-прозаиков. Книжный рынок был переполнен подражаниями «Бедной Лизе»: «Бедная Маша», «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор», «Счастливый воспитанник или долг благодарности сердца» и т. д.
Андрей Иванович Тургенев.
Старший сын Ивана Петровича и Екатерины Семеновны, Андрей Иванович, родившийся в 1781 г. и умерший в ранней юности, вместе со своим другом Жуковским, был вполне под влиянием этого литературного направления. Он был поэт и, подобно пушкинскому Ленскому, «пел поблекший жизни цвет без малого в осьмнадцать лет». В его «Элегии»:
Угрюмой осени мертвящая рука
Уныние и мрак повсюду разливает,
поэту слышится «в пустых развалинах» «стон глухой», он видит, что
На камне гробовом печальный, тихий гений
Сидит в молчании с поникшей головой.
В письме к Жуковскому Андрей Иванович рисует скромный идеал сентименталиста: «укромный уголок да Руссо в руках», «дружба и поэзия». Большего в этой жизни искать нечего.
Забудем здесь искать блаженства
В юдоли горести и слез,
Там, там, око среди небес,
В жилище блага, совершенства.
И его будущая жизнь представляется А.И. Тургеневу в следующем виде: деревня, «она», несколько истинных друзей, поэзия и облегчение участи бедных мужиков. Идеал умного и гуманного помещика.
Андрей Иванович был связан самой горячей дружбой с отцом, братом Александром и Жуковским, которым пришлось его оплакивать в 22-летнем возрасте.
Александр Иванович Тургенев.
Второй сын Ивана Петровича, Александр Иванович, родился в 1784 году. Будучи тремя годами моложе брата Андрея, он унаследовал от него дружбу с Жуковским и широкие литературные интересы; он получил блестящее научное образование в Геттингенском университете, был знаком с литературными знаменитостями всей Европы; провожал Пушкина в двух важнейших случаях: привез его в Царскосельский лицей в 1811 г. и, спустя четверть века, отвез его тело в село Михайловское; захватил еще споры славянофилов и западников в сороковых годах.
Но сам он не был ни литератором, ни ученым. Он был просто образованным светским человеком. По словам его близкого друга, кн. П.А. Вяземского, «он был умственный космополит; ни в каком участке человеческих познаний не был он, что называется, дома, но ни в каком участке не был он и совершенно лишним».
В Геттингенском университете он увлекся исторической наукой и обратил на себя внимание профессора Шлецера, читавшего русскую историю. Здесь и его. политические убеждения приняли либеральную окраску. Он мечтает по возвращении в Москву заняться науками и напечатать несколько книжек для распространения в России «политических новых идей, которые не могли родиться при прежних правлениях». В частности, его прельщает мысль об историческом исследовании условий вступления на престол династии Романовых - была ли власть Михаила Федоровича ограничена боярами. Если да, то Россия должна быть ограниченной монархией, и самодержавие русских государей есть «похищение не принадлежащей им власти».
Однако либерализм и Тургенева и его учителя Шлецера был весьма скромным. Так, в одной лекции Шлецер проповедовал «страшные истины для тиранов» и доказывал право народов на революцию, но закончил словами, что революция сопряжена «всегда с такою опасностью, что лучше оставить и терпеть до тех пор, пока провидение само захочет освободить народ от железного скипетра». И увлечение наукой, и мечты о политической публицистике оказались кратковременны для Александра Ивановича: в полном согласии со своими родителями он предпочел государственную службу.
Когда Шлецер предполагал устроить его адъюнктом при Академии наук, Александр Иванович писал отцу: «Я не знаю, из чего заключили Вы, что мне очень хочется в Академию; я никогда не был мечтателем и никогда не хотел занимать профессорской кафедры»... И друг Тургенева Кайсаров в письме к Ивану Петровичу находил смешным, что «немецкий мечтатель рекомендует русского дворянина в профессора».
Оба «геттингенские либерала» посмотрели на этот вопрос чисто практически и в полном согласии с традиционными взглядами дворянской среды. На службе А. И. Тургенев быстро подвигался вперед, его либерализм не помешал ему занимать важный пост в «министерстве затмения» (ироническое выражение Карамзина про министерство народного просвещения) кн. А.Н. Голицына. Но служебная карьера его оборвалась после осуждения брата Николая. После этого Александр Иванович оставался только «умственным космополитом» и бессменным посетителем светских и литературных салонов.
«А.И. Тургенев - милый болтун, - писал знавший его на склоне его жизни Герцен, - весело видеть, как он, несмотря на седую голову и лета, горячо интересуется всем человеческим, сколько жизни и деятельности. А потом приятно слушать его всесветные рассказы, знакомства со всеми знаменитостями Европы. Тургенев - европейская кукушка, человек au courant (в курсе) всех сплетен разных земель и стран, и все рассказывает, и все описывает, острит, хохочет, пишет письма, ездит спать на вечера et faire l'aimable (и показывать свою любезность) везде».
Но нет сомнения, что общение и знакомство с этой «европейской кукушкой» было полезно в умственном отношении очень многим молодым людям, и А.И. Тургенев сыграл свою роль в истории русского культурного развития. Русская историческая наука обязана А.И. Тургеневу извлечением документов о России из западно-европейских архивов, особенно ватиканского (папского). Умер он в 1845 году.
Младший из сыновей И.П. Тургенева (четвертый), Сергей Иванович, учился, как и братья, в Геттингене, подавал блестящие надежды, но после осуждения брата помешался и умер.
Николай Иванович Тургенев.
Николай Иванович, впоследствии видный политический деятель, был третьим сыном Ивана Петровича.
Он родился в 1789 г. и, за исключением нескольких детских лет, рос и воспитывался в Москве, где в 1806 году окончил университетский пансион. Годы 1806-1808, первые годы ведения Н.И. Тургеневым его дневника, дают материал для суждения об его умственном развитии в эту раннюю пору юности.
Сентиментальное настроение.
Первое, что бросается в глаза в духовном облике молодого Тургенева, это - заимствованное, очевидно, от окружающей литературной среды, - сентиментальное настроение. Будущий экономист в ранней юности не мало занимался поэзией. Вот, например, образец его поэтических опытов:
Доверши, Судьба, мученье
Над несчастной головой,
Ускори ты зол стремленья,
Перестань играть ты мной.
Коль на то, Природа злая,
Ты меня произвела,
Чтоб, в несчастьях утопая,
Проклинал всегда себя;
Коль на то ты сотворила,
Чтоб влачить мне жизнь, стеня,
Горе скуку довершило -
Heт несчастнее меня.
В ряду читаемых им произведений первое место з: дли сентиментальные романы, повести и стихи, как, например, «Новая Элоиза» Руссо, «Письма Элоизы к Абеляру» и др.
Религиозное мировоззрение.
Из наук молодого Тургенева больше всего интересовала философия: в дневнике немало указаний на это. Он составлял конспекты учений различных философских школ древности, но это именно конспекты прилежного ученика, и стремления выработать философское мировоззрение тут незаметно. Зато виден очень активный интерес к религиозным вопросам. Это, конечно, тоже влияние окружающей среды - мистиков - отца и его друзей - и сентименталистов-литераторов. Иногда Тургеневым владеют сомнения в существовании бога. «Мысли атеистические отравляли мое моление, беседование с творцом природы», пишет он однажды?
Если он не стал атеистом, то причину этого надо видеть не в мистицизме, к которому, по-видимому, у него, как и у старших его братьев, не было склонности, а во влиянии Вольтера. Этот писатель в глазах крайних мистиков - атеист, на самом деле вел энергичную борьбу на два фронта - против церкви и против атеизма - за так называемый деизм. Сущность этого мировоззрения заключается в признании единственными основами религии бога, как творца существующего, законов природы, ограничивающих его могущество, загробной жизни и необходимости добродетельного поведения и в отрицании всякого культа и догмы.
Тургенев в чтении Вольтера находил аргументы и против «безбожников» и против «фанатиков». «Во всем, что существует, есть выбор,- пишет он в дневнике, - следственно, есть существо, управляющее по своей воле... Вот доказательство наисильнейшее всем безбожникам, и Дидерот не мог бы опровергнуть его».
Ему кажется достаточным для единения всех исповеданий то обстоятельство, что «все верят в единого бога, нет, одни люди заставляли других людей верить еще их выдумкам, которые они сами почитали справедливыми, и думали, что неверящие тому, чему они сами верят, все будут после смерти осуждены: гнали их... От сего произошли различные веры, различные обряды, которые все справедливы и несправедливы. Всякой хвалит свою.
Несчастные, вспомните, что верите все одному и тому же богу, творцу вашему и всей вселенной. Что же нужды, что один поклоняется и благодарит его так, другой иначе? Наружность ничего не значит, лишь бы внутренность была чиста. Вы все почитаете его творцом своим и природы, почитайте и щадите кровь ваших несчастных собратий».
В другом месте молодой Тургенев разражается проклятиями по адресу монахов, называя их «глупыми и злыми тунеядцами» (хотя неожиданно заключает: «Но в России монахи полезны, по причине семинарий»). Эти рассуждения, однако, не доказывают какого-либо особого религиозного свободомыслия молодого Тургенева, так как в изучаемую эпоху в русском обществе и мистики, даже из числа преданных церкви, и, тем более, люди чуждые мистицизму, искали объединяющих религиозных положений и отрицательно относились к вероисповедной вражде.
В кругах, чуждых мистицизму, деизм был наиболее популярной религией. Кроме веры в бога, Тургенев верил и в загробную жизнь. Он тяготился несовершенством окружающей жизни и искал утешения в вере в лучшую жизнь за гробом. Им владеет модная тоска по «небесной отчизне» и убеждение в совершенной бесцельности человеческого существования. Именно поэтому он верит, что должна быть иная лучшая жизнь за гробом.
Личное настроение.
Но отнюдь не только следование за модой определяет пессимистическое настроение молодого Тургенева. Он, прежде всего, тяготился серым обыденным настроением и тосковал по полной и деятельной жизни; не находя никакого удовлетворения, благодаря замкнутости натуры, в светских удовольствиях. «Я совсем не предвижу, - пишет он, чтобы я мог жить счастливо и весело. Ничто меня не прельщает: в этом-то и беда состоит. Годы моей молодости я надеюсь провести как-нибудь в забвении и следственно буду несколько счастлив или лучше сказать - спокоен и доволен. Но долго ли продлится молодость?
Если и теперь, когда я живу почти по-монашески, удовольствия светские меня не очень много пленяют, - что будет тогда, когда испытаю и узнаю их. Тогда я почувствую к ним некоторого рода омерзение... Что делать от скуки? Философствовать? Наскучило. Надеяться? Не на что. Стреляться? Слишком много, но самое верное лекарство от скуки. Желать же нечего, да и нельзя (скучно)».
Влияние Руссо. В общем мировоззрение юного Тургенева складывалось под непосредственным влиянием окружающей среды, от которой были восприняты деизм и мрачный взгляд на «юдоль плача». Вместе с тем, на Тургенева навсегда наложило печать отсутствие сколько-нибудь деятельного стремления к выработке дельного философского мировоззрения: он всю жизнь был чужд склонности к так называемому «отвлеченному умозрению».
Из других ходячих воззрений Николай Иванович заимствовал мнение о жизни, согласной с природой. По его словам «род человеческий» до тех пор не будет счастлив, пока все поступки людей, «дела важные и мелкие, одним словом, все не будет согласоваться с природою». Это, по-видимому, навеяно учением Руссо. Но этот писатель вообще не имел большого влияния на Тургенева. Как и большинство его русских современников, он отнесся равнодушно и даже безучастно к политическим идеям Руссо.
Политические мнения Тургенева.
Вообще политикой молодой Тургенев не интересовался, политических сочинений, по-видимому, не читал. И политические мнения его ничем не отличались от общепринятых в дворянской среде взглядов. Таково, например, отношение к французской революции. Считая, что философ вообще не может быть вреден людям, он делает исключение для Философов французской революции, замечая, что это «особенный род философов». Война с Наполеоном в 1806-1807 г.г. вызывает с его стороны совершенно определенное отношение. Он с ужасом воображает себе его пришедшим в Москву, и «санкюлотов, скачущих и бегающих по длинным улицам московским». К Тильзитскому миру он относится настолько отрицательно, что видит в нем осуществление этого своего «пророчества».
Отношение к крепостному праву.
Но к крепостному праву Тургенев уже тогда относился отрицательно. В дневнике его за 1808 г. имеется заметка по истории. И вот, говоря о положении невольников в древней Греции, он сравнивает его с положением русских крепостных крестьян. Записывая, что рабы, нашедшие убежище в храме Тезея, могли менять господ, он, в скобках, замечает: «У нас и этого нет», а далее, касаясь запрещения бить чужих невольников, восклицает: «Также и этого у нас нет».
По-видимому, такое отношение к крепостничеству у Николая Ивановича сложилось с детства. Повлияло на него в этом отношении, очевидно, и чтение Радищева, о котором есть упоминание в одном месте дневника. Но нет никаких оснований утверждать, чтобы эта идея уже тогда сколько-нибудь сильно захватывала Тургенева. Конституционные же влечения верхов дворянства Н.И. Тургенева, как и всех окружающих его, совершенно не коснулись.
Геттингенский университет.
[img2]aHR0cHM6Ly9zdW40LTE2LnVzZXJhcGkuY29tL0FNa2NjVTNwajNpNFh2MF9SNXN1WHExN2JuVHdtM2d2UUNwd1RnLzRIUkU4TmJXSExFLmpwZw[/img2]
С 1808 по 1811 г.г. Н.И. Тургенев учился в Германии в Геттингенском университете. Здесь он близко соприкоснулся с жизнью и идеями Западной Европы, отрешился от модного сентиментализма и выработал себе, под влиянием местных профессоров, некоторую систему взглядов в вопросах истории, экономки и юриспруденции.
Историческая кафедра Геттингенского университета в ХVIII веке.
По словам одного историка ХVIII века, eже в последнем десятилетии этого века «Геттинген сделался средоточием реальных и материальных наук». Это значит, что собственно экономические науки были хорошо поставлены в Геттингене. Но это же следует сказать и об исторической науке, которая здесь уже тогда преподавалась в тесной связи с экономикой. Во второй половине XVIII века историческая кафедра Геттингенского университета украшалась именами профессоров: Гаттерера, Шлецера и Шпитлера.
Первый из них читал в Геттингене в течение 40 лет и был известен, главным образом, разработкой вспомогательных исторических дисциплин: источниковедения, дипломатики и палеографии. Учеников своих он побуждал к самостоятельной работе над источниками и с этой целью первый создал научный исторический семинарий. Август-Людвиг Шлецер, помимо труда на шведском языке по истории торговли древних народов, известен своим интересом к русской истории. В этой области ему принадлежит труд о Несторе-летописце. Этот ученый настолько подчеркивал важность для истории экономики и статистики, что ем до сих пор ставят в вину отрицание «идеальных сил».
Живя в Петербурге, Шлецер преподавал статистику детям русских вельмож (гр. Разумовского, Теплова, Олсуфьева и Козлова), при этом он называл эту науку «познанием отечества» и на первом же уроке ставил вопросы, свидетельствующие о внимательном изучении им экономической жизни России и Европы, например: «Какие товары производит русский человек? Откуда получает он свое золото и серебро?»
Основные силы творческой деятельности, по его мнению, - земля, люди и деньги в их взаимодействии. Как указано выше, к ученикам Шлецера принадлежал и А.И. Тургенев. Ник. Тургенев тоже застал Шлецера еще живым в Геттингене. Из школы профeccoрa Шпиттлера вышли учителя H И. Тургенева, профессора Геерен, Сарториус и Гуго. Сам Шпиттлер достиг известности своими трудами по политической истории нового времени. На него произвела сильное впечатление Французская революция: в ней он увидел следствие вековой борьбы третьего сословия за свои права.
Это имело влияние на всю его научную деятельность, что он и сам сознавал. По его словам, его предшественники не могли себе ставить вопросов, выдвинутых перед ними революционной эпохой. «Теперь, говорил он, - каждого интересует прежде всего вопрос о времени и формах происхождения третьего сословия, об отношениях его к другим сословиям и к государственной власти, а также вопрос о финансах и налогах».
Таково было наследство геттингенской исторической кафедры к началу XIX века. Если Гаттерер выдвигал научное значение работы над источником, указывал методы и приучал к занятиям вспомогательными науками; если Шлецер учил историков экономике и статистике, то Шпиттлер искал в прошлом ключа к пониманию современности, обращаясь к исторической роли сословий и уже выдвигая крупную роль третьего сословия, чем впоследствии занимались французские историки эпохи реставрации.
Профессор Геерен.
В годы студенчества Н.И. Тургенева курс древней и новой истории читал в Геттингене ученик Шпиттлера, проф. Геерен, в свое время пользовавшийся большой известностью, а впоследствии развенчанный суровой исторической критикой, видевшей в нем только способного дилетанта и упрекавшей его в пренебрежительном отношении к источникам, особенно в области древней истории. Но новейшая историография признает некоторую заслугу за трудами Геерена в этой области, хотя бы потому, что он подверг вдумчивому анализу торговую деятельность древних народов.
Геерен, несомненно, продолжал традицию геттингенской исторической кафедры, интересуясь по преимуществу историей торговли и колоний. Наибольший успех он имел как лектор-популяризатор истории трех последних (XVI-XVIII) столетий.
Считая, что событиями, определяющими момент перехода средних веков к новому времени, явились взятие Константинополя турками, открытие Америки и морского пути в Индию, он в дальнейшей истории интересуется, главным образом, развитием торговли и колониальных отношений. Внешнюю политику государств нового времени он прямо связывает с их колониальными интересами.
Во внутреннем политическом развитии этих государств Геерен отмечает торжество монархического начала, усиление городов и образование буржуазии, прикрепление крестьян к земле и их политическое бесправие. В положении этих двух последних классов по отношению к привилегированным он усматривает источник неизбежных революций. В победе английской революции над абсолютизмом Геерен видит торжество образцовой конституционной монархии.
Интересно мнение Геерена о влиянии колоний на политическую жизнь Европы: потребление колониальных продуктов - кофе, чая, сахара - вызвало к жизни кафе, в которых политическая и литературная деятельность получила новые источники энергии, и, «не будь всеобщего признания этих продуктов обеих Индий, западная Европа никогда не дошла бы так быстро до своего нынешнего цивилизованного состояния». К сожалению, Геерен был не только научным дилетантом, но и идейно беспринципным человеком.
После увлекательного изложения развития буржуазии и влияния торговли на цивилизацию, слушатели были вправе ожидать вдумчивого отношения к идеям и событиям более близкой эпохи. Но здесь Геереном руководили осторожность, страх, а может быть, и отсутствие определенных убеждений. Во всем идейном движении XVIII века он не находит ничего ценного. Он скептически отзывается о Монтескье, этом идеологе умеренного конституционализма, называет Руссо «наиболее наглым и красноречивым из софистов», пытавшимся обосновать систему правления на ложных принципах народного верховенства. «Ведь, государство, - говорит Геерен, - начинает существовать только тогда, когда прекращается народное верховенство».
Экономисты-физиократы и Адам Смит напали на след верных экономических идей, но остались чистыми теоретиками и не имели никакого практического значения. Конец же XVIII века, с точки зрения Геерена, это - полное крушение всяких моральных устоев, поколебленных Разделами Польши и совершенно разрушенных французской революцией.
Последнюю Геерен совершенно не понимает: забыв свои рассуждения о бесправии буржуазии и крестьянства и развитии торговли, он видит в революции только влияние ложной идеи народного верховенства, примененной на практике в Америке и оттуда перенесенной в Европу. Но, несмотря на свои недостатки, Геерен умел увлекать своих слушателей и особенно возбуждать в них интерес к экономическим вопросам. Профессор Сарториус.
Еще с большей силой возбуждать такой интерес мог другой ученик Шпиттлера, историк, читавший курс теоретической политической экономии и «политики», Георг Сарториус. Его лекции были, собственно говоря, популяризацией учения английского экономиста Адама Смита, последователем которого он был. Как историк, он сделался известен своим исследованием «Истории Ганзейского Союза».
Во введении к этой работе Сарториус дает образную и мастерскую картину развития средневековых городов. В этих городах, по его мнению, проявился дух независимости и свободы, родиной которого была Италия, сохранившая у себя остатки древне-римской городской жизни. Близость Средиземного моря способствовала развитию этих остатков. Оно манило итальянцев на восток.
Последние крестовые походы, по словам Сарториуса, «имели целью не столько освобождение гроба господня, сколько торговые выгоды (преимущества) венецианцев, генуэзцев и гаизанцев. Вслед за ними стали все пышнее расцветать другие города Италии, Южной Франции и Аррагонии». А на почве развития торгового могущества городов вырос и дух независимости и свободы. В средневековых городских коммунах Сарториус видит первые, хотя и несовершенные образцы благоустроенной политической свободы. Лекции Сарториуса о «политике» были посвящены в сущности, главным образом, государственному хозяйству и финансам.
Русские студенты, командированные в Геттинген.
Когда летом 1808 г. Н.И. Тургенев собрался ехать в Геттинген, у него нашлись компаньоны. По докладу попечителя петербургского учебного округа Новосильцева, министерство народного просвещения командировало за границу для подготовки к профессуре несколько человек студентов С.-Петербургского Педагогического Института. Среди них были будущие профессора СПБ университета и Царскосельского лицея: И.К. Кайданов - истории, А.И. Галич - философии и русской словесности, А.П. Куницын - естественного права, Карцов - математики и физики, Чижов - математики, Плисов - политической экономии и т. д. Из них первые четверо были учителями А.С. Пушкина в лицее.
«Начертание» студентам.
Отправляемым студентам было дано любопытное «начертание», т. е. инструкция, как нельзя более характерная для требований, предъявлявшихся в эту эпоху к просвещению в правительственных и высших дворянских кругах. Несомненно, что наблюдавшаяся тогда среди помещиков предпринимательская горячка способствовала повышению интереса к экономике, а роль России в непрекращающейся международной борьбе внушала правящим сферам стремление итти в области просвещения наравне с европейским умственным движением, И «начертание» обнаруживает несомненную осведомленность его автора в современном ему состоянии европейского знания.
Так, любопытен взгляд на историческую науку. «Если учение истории состоит не в одном познании происшествий, если с помощью оной нынешнее состояние людей должно изъяснять, по сличению с прежними происшествиями, если посредством сей науки должно находить надлежащие отношения государств между собою; если, наконец, историк будет принужден употреблять свои исследования, где доказательства недостаточны или противоречат, то ясно, что он учение свое должен учредить следующим образом: деяния людей суть главнейший предмет истории. Их нужды заставляют их действовать, их намерения, чувства и страсти определяют направление оных и влияние их на благо общества.
Итак, чтобы понимать происшествия и судить об оных, историк должен сначала узнать природу и свойства людей и для того узнать эмпирическую психологию, естественное и общественное право, общую политику, государственное хозяйство, статистику и энциклопедию наук». Затем, пройдя всеобщую историю, историк должен обратиться к изучению «словесности, земледелия, промышленности (хлебопашества, рукоделий и торговли), истории церкви и древностей».
Указав далее на необходимость изучения вспомогательных наук, инструкция останавливается на Геттингенском университете, в котором преимущественно перед другими университетами «исторические науки и для дипломатических занятий нужные сведения «процветают». Кому неизвестны в сем отношении Шлецер, Ейхорн, Планк, Герен, Гуго, Сарторий и Мейнерс?»
Как видно, автор начертания не только хорошо знаком с Геттингенским университетом, но и сам понимает сущность исторической науки по-геттингенски и даже по-шлецеровски, считая, что людей заставляют действовать их «нужды». Не менее любопытно наставление философам. Здесь инструкция намечает цель: «сделаться прямым философом, полезным гражданином и не быть подвержену опасности быть раскащиком пустых умствований или бессмысленным распространителем мистических заблуждений».
Для достижения этой цели молодой ученый должен «всеми силами стараться иметь понятия о вещах, он должен обозревать и научаться природе, не приступая еще к суждению об ее законах, он должен изыскивать человека как разумное существо, как жителя земного прежде, нежели начнет писать о свойствах людей». Поэтому изучению философии должно предшествовать изучение естественной истории, физики, антропологии, энциклопедии наук и «всеобщей» грамматики. В числе желательных руководителей по философии инструкция называет геттингенского профессора Гуго «одного из известнейших учителей права».
Профессор Гуго был основателем исторической школы права, которая, в противовес учениям XVIII в., проповедовала, что право и государство являются продуктами исторического развития, а не отвлеченных законов природы и разума. Эта школа по существу была проникнута консервативной враждой к революциям и реформам и пыталась найти историческое оправдание существующим учреждениям. И русское правительство было в праве искать здесь надежной опоры против «пустых умствований». Но характерно для эпохи, что опоры ищут в положительном знании, а не в «мистических заблуждениях», которые через несколько лет будут провозглашены основой и политики и просвещения.
Позволительно предположить, что в составлении этой инструкции принимал видное участие Александр Иванович Тургенев. Основания для этого предположения следующие: во-первых, А.И. Тургенев служил в канцелярии Новосильцева (хотя и числился по комиссии составления законов, а не по ученому округу, но подчинен он был именно Новосильцеву); во-вторых, в исторической части инструкции чувствуется рука бывшего геттингенского студента, и особенно ученика Шлецера.
Н.И. Тургенев в Геттингене.
Н.И. Тургенев, по приезде в Геттинген, застал еще в живых Шлецера, к которому он и явился, как брат его бывшего ученика, и встретил самый радушный прием. Лекции Шлецер читать уже не мог и около года спустя Н.И. сообщил брату о его смерти. Влияние лекций и трудов Геерена.
Геерена Тургенев начал слушать в октябре 1808 года. Это были лекции по древней истории, истории важнейших европейских государств и статистике. Первое впечатление от этих лекций Николай Иванович выразил в своем дневнике словами: «Читает хорошо и для меня понятно». Одновременно с этим он стал знакомиться с трудами Геерена, от которых тоже был в восторге. После нового года Геерен стал читать историю трех последних столетий, и Тургенев писал брату об этих лекциях: «едва ли можно теперь найти подобного профессора во всей Германии. Цену его можно узнать, слушая у него вступление сих лекций. Надобно сказать, что я от роду не слыхал ничего подобного сему с кафедры».
Тургенев стал быстро усваивать себе взгляд Геерена. В частности лекции этого профессора о французской революции внушили ему несколько пессимистических мыслей о «зверстве человеческого рода». В этом суждении - все тогдашнее отношение Тургенева к великому движению XVIII века.
В своем курсе Геерен говорил и о России. Эту часть Тургенев слушал с особенным интересом, хотя его и возмущало, что профессор сравнивал Петра I с шведским королем Карлом XII. На этих лекциях Тургенев мог получить представление о некоторых основных отличиях русского исторического процесса от западно-европейского. Геерен отмечал, что в славянских странах России и Польше не было феодализма, было рабство народа, не развивалась городская жизнь и оказалось невозможным образование буржуазии.
Петра I Геерен действительно сравнивал с Карлом XII, но не в пользу последнего: он находил, что Петр служил разуму, а Карл только собственным страстям. Реформа Петра, с точки зрения Геерена, особенно характерна приближением к Балтийскому морю и созданием дисциплинированной армии. Покорное перенимание русской знатью европейских обычаев, по его мнению, является доказательством ее рабской зависимости от царя.
Во всей последующей истории России Геерен видит проявление завоевательных стремлений во внешней политике и жестокий деспотизм во внутренней. Геерен пробудил у Тургенева интерес к экономической истории и внушил ему мысль о важном значении в истории Запада развитая городов и буржуазии. Россия предстала здесь перед Тургеневым, как страна экономически и политически отсталая, как страна без городов и буржуазии, страна крепостного права и полицейского самодержавия.
Влияние лекций Сарториуса.
Еще большим в своем духовном развитии Тургенев обязан проф. Сарториусу. Его он начал слушать в летнем семестре 1809 г. Читал тогда Сарториус «всеобщую политику», и лекции его очень понравились Тургеневу, который ставил в особенную заслугу Сарториусу его интерес к России. Курс «всеобщей политики» содержал в себе ознакомление с системами экономической политики, с государственным хозяйством и финансовыми вопросами. С осени Сарториус читал политическую экономию, и Тургенев, сверх слушания его лекций, принялся за перевод его книжки, излагавшей систему Адама Смита. Лекции Сарториуса не только познакомили Тургенева с экономическими теориями, но и сделали его последователем учения Адама Смита.
Окончив перевод Сарториуса, он стал читать Смита, которого назвал в дневнике «умнейшим человеком». Затем он стал знакомиться и с другими экономистами, и вообще занятия экономическими вопросами стали главными в его жизни. Экономический либерализм и крепостное право в мировоззрении Тургенева. В учении Адама Смита Тургенева привлекли идеи невмешательства государственной власти в экономическую жизнь, свобода торговли, труда и промышленности, частной хозяйственной инициативы. Эти идеи углубили его старое отрицательное отношение к крепостному праву. Он ставит теперь себе «священнейшим долгом» «улучшение состояния земледельцев», принадлежащих ему лично, и содействие «облегчению судьбы земледельцев вообще».
Тургенев охвачен мечтами о будущей жизни в своем имении среди книг, забот о хозяйстве и крестьянах и т. д. Вряд ли можно назвать эти мечты сентиментальными, хотя они и облечены в сентиментальную форму: «улучшение состояния землевладельцев» здесь представлено делом частной инициативы просвященного помещика. В представлении Тургенева эта частная инициатива соединялась с правильно понятыми интересами самих помещиков. Уничтожение рабства, - пишет он в дневнике, - есть первый важнейший шаг к достижению целей государственных вообще.
Но тут правительство, кажется, не настолько может успеть, сколько частные люди, а они должны видеть свою пользу; а чтоб видеть оную, надо знать немного более, нежели курить вино и ездить за собаками, - надобно просвещение. Следственно судьба рабства тесно соединена с судьбою просвещения дворян, которым должно вбить в голову благородные человеческие понятия; собственную пользу их надобно им показать, убедить их в истине, справедливости, человеколюбии, религии; а для сего нужны соединения умных, верных граждан, покровительствуемых правительством».
В этом рассуждении Тургенев верен духу учения Смита. Роль правительства здесь чисто просветительная. Задача просвещения - внушить невежественным дворянам более правильные понятия о собственной их выгоде и тем способствовать постепенному уничтожению крепостного права. Последнее будет уничтожено частными людьми, по мере того, как они познают несоответствие его своим интересам, требующим, очевидно, применения в хозяйстве производительного капитала и наемного труда. Таким образом Тургенев склонялся на сторону идей экономического либерализма. Неопределенность политических воззрений. В области чисто политических взглядов геттингенские профессора не могли сообщить Тургеневу ничего определенного.
Геерен не колебал консерватизма его взглядов, но определенности им придать не мог. Сарториус тоже был очень осторожен в обрисовке идеалов будущего. Он даже указывал своим слушателям, что прочной может быть только конституция, органически связанная с прошлым. На лекциях проф. Гуго Тургенев знакомился с идеями «исторической» школы права, но лекции этого профессора ему не нравились.
Лекции по уголовному праву проф. Геде, который умер молодым, не оставив никаких трудов, напротив, имели на него большое влияние, и он сохранил о них воспоминание на всю жизнь. В своем французском сочинении он посвятил этому профессору целую главу, где назвал его человеком глубокого и изящного ума. Отношение к вопросам текущей политической жизни.
Собственно интерес к политике у Тургенева в Геттингене не стал более глубоким и интенсивным. Он, однако, не мог не откликаться в своем дневнике на события текущей политической жизни: ведь он жил в Германии, где так остро чувствовался гнет Наполеона. Тургенев по-прежнему отрицательно относится к заключенному в Тильзите франко-Русскому союзу. Записывая в дневнике свои пожелания на новый 1810 год, он желает «Александру сделаться тем Александром, каким он был за 4 года», в годы борьбы с Наполеоном. Раболепство немцев перед ставленником Наполеона, его братом, вестфальским королем Иеронимом, которого он называет «Еремой», его глубоко возмущает.
Находит себе отражение в дневнике и знаменитая континентальная блокада, установленная Наполеоном и заключавшаяся в решительней борьбе с проникновением на континент Европы английских и колониальных товаров. Проникшие товары подвергались, по приказанию Наполеона, сожжению. 12 декабря 1810 г. Тургенев записывает: «в силу французских указаний конфискован здесь кофе и сахар и, думаю, чай. Наша Софья еще поит нас каждое утро кофеем, но не знаю, долго ли это продолжится. Беспрестанно в газетах читаешь, что везде тут английские товары».
Все эти впечатления и мнения вполне совпадали с обще-распространенными тогда в русской дворянской среде настроениями. Итоги студенческих лет. В итоге своего студенчества, таким образом, Тургенев отрешился от молодого сентиментализма, потерял интерес к религиозным вопросам, заинтересовался экономикой и склонил свои симпатии к идеям экономического либерализма. Чисто политические взгляды его не стали более определенными и менее зависимыми от ходячих дворянских воззрений. Но углубилось его отрицательное отношение к крепостному праву, как институту, стесняющему частную хозяйственную инициативу и противоречащему идее свободы труда.
