Алексей Тучков
Д. Мурашов
Алексей Алексеевич Тучков родился в Москве на Святки 26 декабря 1800 года. По его словам, что важно для личного самоопределения, «за двенадцать лет до нашествия французов». Отец Тучкова, Алексей Алексеевич, генерал-майор, в годы Отечественной войны являлся предводителем дворянства Звенигородского уезда Московской губернии. «Он был богат не столько по наследству, сколько по счастливой игре в карты, к которым питал большую страсть», - вспоминала внучка генерала и дочь декабриста Наталья Тучкова-Огарёва.
Родные дяди Тучкова-младшего Александр, Павел, Николай, Сергей Алексеевичи воевали с Наполеоном. Тучков-первый, Николай, получил смертельную рану на Бородинском поле и перевезенный в Можайск братом Алексеем вскоре скончался. Тучков-четвертый, Александр, генерал-майор, погиб у Семёновской флеши. В память о муже Маргарита Михайловна Тучкова, урождённая Нарышкина, основала на Бородинском поле монастырь, став его настоятельницей. С родным братом Маргариты Тучковой - Михаилом Михайловичем Нарышкиным судьба сведет Алексея Тучкова в Союзе Благоденствия. В детстве Тучков вживую видел армию Наполеона и с «младшим братом играл ружьями, брошенными солдатами французами в поле, близ сада».
Первоначальное образование Алексей Алексеевич получил дома, в усадьбах отца на Пречистенке и в Подмосковье. Затем был Московский университетский благородный пансион, где Алексей Тучков учился с сентября 1814 по сентябрь 1816 года. Потом - до февраля 1817 года - училище колонновожатых (так в то время называли юнкеров, готовящихся стать офицерами Генерального штаба).
В Москве училище колоновожатых основал на собственные средства генерал Николай Николаевич Муравьёв, отец декабристов Александра и Михаила Муравьёвых. Вместе с Тучковым, по словам его дочери, учились братья Жемчужниковы, в том числе декабрист Антон Аполлонович Жемчужников. Тучков был дружен с братьями, часто бывал у них в гостях, где влюбился в их сестру Наталью. В 1824 году она стал женой Тучкова.
Из училища колонновожатых Алексей Тучков вышел в марте 1817 года и сразу же был зачислен в Пажеский корпус - самое престижное военно-учебное заведение империи. Как писал сам Тучков, «отец мой желал, чтобы я вступил в военную службу». В июле 1817 года Алексей Алексеевич Тучков получил звание прапорщика и стал офицером Генерального штаба. К этому времени относится его командировка в Тульскую губернию для топографического и статистического описания Одоевского и Белевского уездов, а также его знаменитый дневник, неоднократно цитировавшийся декабристоведами.
Вот некоторые фрагменты дневника (1818 год, июль): «Сидоровское принадлежит И.Н.Х., городничему новосильскому. Крестьяне работают всю неделю поголовно на барина, исключая четверга и пятницы, - они только два дня работают на себя; что же касается до воскресенья, то они в этот день работают на барина, себе - грех».
«Покровское принадлежит И.И.Г. - вот его хозяйство: первое - оброк с тягла сорок рублей; сверх того, барщина поголовно, когда вздумает; всякий крестьянин обязан дать ему барана, овцу, курицу, свиней, поросят, даже масла, холста и пр., и всего, что только можно вздумать. Собранный скот и вообще весь господский роздан по крестьянам; они обязаны его кормить, а в случае, что корова или другое издохнет, то мужик за это должен заплатить, как тому и был пример: за теленочка взял он 60 рублей с мужика, который его кормил».
«Немцово - однодворческая деревня. Однодворцы живут несравненно чище, богаче; они имеют своих крестьян и поступают с ними варварски. Правда, что они не бьют их, но заставляют работать очень много, и что хуже всего делят их бесчеловечно: одному достался дед, другому - сын, третьему - внук. Продают и покупают их по одиночке».
«Что же касается до самих помещиков, то я не знаю, с чем можно их сравнить - вот их образ жизни: встают рано, пойдут осмотрят работу крестьянина, секут, ежели покажется дурною, потом пьют травник и сивуху, не знаю только, в какое время: я виделся с иными по утру рано, с другими поздно, с иными в полдень, и везде заставал если не водку (ибо это дорого), то сивуху или травник».
«В заключение рекогносцировки одоевского уезда смело можно сказать, что напрасно думают о русских крестьянах, что они варвары безо всякого просвещения, что они преданы все почти пьянству и не чувствуют вреда, происходящего от его пагубного порока; что они, получив однажды свободу, не в состоянии будут употреблять ее ни на что полезное, и что тогда размножится число людей, преданных всяким порокам, особливо же грабеж и разбой, - наконец напрасно говорят, что теперь - золотое время спокойствия и тишины, благодаря власти помещиков. Я удостоверился в несправедливости сих мнений следующими доводами, которые ясно убеждают в противном.
Можно ли назвать варваром человека, который бы сказал следующее: «Господа забыли, что и мы такие же, как они, люди, и обходятся с нами как со скотами - продают детей наших и нас самих по одиночке, разоряют целые семейства и целые деревни, наказывают безвинно и жестоко. Госпожи, забыв стыд, свойственный их полу, приказывают нескольким мужчинам при своих глазах сечь безвинно обвиняемых женщин. Неужели Бог не услышит наших молитв? Разве господа думают, что они никогда не умрут и никогда не дадут ответа пред Богом в их беззакониях? Но по смерти мы будем все равны, и там не будет ни господина, ни раба. Это одна наша надежда, и если б мы ее лишились, мы бы не знали, как и жить на свете».
Двумя месяцами ранее, весной 1818 года, Алексей Тучков был принят в Союз Благоденствия членом его Коренной управы и руководителем управы в Москве полковником Александром Муравьёвым - сыном создателя училища колонновожатых, где Тучков учился год назад.
Своё участие в Союзе Благоденствия Алексей Алексеевич Тучков не отрицал, но утверждал, что «ни в каких совещаниях не был». Несмотря на тайный статус, задачи Союза Благоденствия были вполне легальными. Цель Союза формулировалась так: «добрая нравственность есть твердый оплот благоденствия и доблести народной, и что при всех об оном заботах Правительства едва ли достигнет оное своей цели, ежели управляемые с своей стороны ему в сих благотворных намерениях содействовать не станут, Союз Благоденствия в святую себе вменят обязанность, распространением между соотечественниками истинных правил нравственности и просвещения, споспешествовать Правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим Творцом предназначена. Имея целию благо Отечества, Союз не скрывает оной от благомыслящих сограждан, но для избежания нареканий злобы и зависти, действия оного должны производиться в тайне».
По словам дочери Тучкова, «пылкий и самостоятельный характер отца был не пригоден для военной службы; не раз у него случались неприятности с начальством, обращавшимся с подчиненными подчас довольно грубо. Так, например, однажды, посланный куда-то по казенной надобности, отец мой…стоял на крыльце станционного дома, когда подъехала кибитка, в которой сидел генерал (впоследствии узнали, что это был генерал Нейдгардт).
Он стал звать пальцем отца моего.
- Эй, ты, поди сюда! - кричал генерал.
- Сам поди, коли тебе надо, - отвечал отец, не двигаясь с места.
- Однако кто ты? - спрашивает сердито генерал.
- Офицер, посланный по казенной надобности, - отвечает ему отец.
- А ты не видишь, кто я? - вскричал генерал.
- Вижу, - отвечал отец, - человек дурного воспитания.
- Как вы смеете так дерзко говорить? Ваше имя? - кипятился Нейдгардт.
- Генерального штаба поручик Тучков, чтобы ты не думал, что я скрываю, - отвечал отец.
Эта неприятная история могла бы кончиться очень нехорошо, но, к счастью, Нейдгардт был хорошо знаком со стариками Тучковыми, потому и промолчал, - едва ли потому, что сам был виноват».
Происшедшее, скорее всего, имело место быть в 1819-1820 годах, когда Алексей Алексеевич Тучков был подпоручиком. Звание поручика ему присвоили при отставке, осенью 1820 года. В Главном штабе, где служил Тучков, он состоял в подчинении флигель-адъютанта полковника А.И. Михайловского-Данилевского, первого историка Отечественной войны 1812 года («Записки 1814-1815 годов» Михайловского-Данилевского выйдут в 1834 году).
В отставку «по болезни глаз» Тучков ушел 3 октября 1820 года и через два года уехал за границу, где «занимался медициною и физическими науками». После возвращения из-за границы (1824 год) Алексей Алексеевич женился и жил в имении отца в Тверской губернии. Он вспоминал, что в это время «со всей деятельностью молодости» принялся за хозяйство. Зимой Алексей Алексеевич и Наталья Аполлоновна Тучковы перебирались в Москву.
Здесь, как утверждают декабристоведы, Тучков вновь вступил в тайную организацию, и не в одну, а сразу в две - Московскую управу Северного общества и Практический союз. Произошло это в январе или феврале 1825 года. Однако это утверждение не совсем корректно. На следствии никто из декабристов (как и сам Тучков) не говорил о его вступлении в эти общества, упоминалось только то, что одна из встреч проходила на его квартире.
Показательно, что следствие не считало Тучкова членом Северного общества и Практического союза. Единственное утверждение князя Константина Оболенского на этот счет было оставлено им без внимания: «Оболенский пояснил, что он, будучи при первом допросе в болезненном состоянии, даже до дурноты, не помнит, что сказал о сем совещании, но теперь утверждает, что об оном не знает и никогда не слыхивал». Правитель дел Следственной комиссии А.Д. Боровков писал: «Из показаний членов, участвовавших в 1825-м году при составлении управы в Москве, - Кашкина, Горсткина, Колошина и Нарышкина открывается, что у Тучкова совещания о введении конституции не было, а проводили вечер в обыкновенных разговорах…»
Иными словами, Алексей Тучков знал о декабристских организациях - Северном обществе и Практическом союзе, но членом их не был. Считать его членом выше названных обществ только на основании того, что он был на их заседаниях (Тучков находился в дружеских отношениях со многими декабристами) - преувеличение. Еще один аргумент - воспоминания Натальи Алексеевны Тучковой-Огарёвой. Они писались во второй половине XIX века, когда декабристы были уже амнистированы, и о них можно было говорить открыто. Тучкова считала отца членом только Союза Благоденствия и указывала, что он «был дружен со многими из членов Северного общества и с некоторыми из Южного; особенно дружен он был с Иваном Пущиным, с А. Бестужевым, Евгением Оболенским, с братьями Муравьёвыми-Апостолами и др.»
Есть и личный аспект, который позволяет считать правдивыми слова Тучкова, сказанные на следствии. Декабрист признавался: «…я заметил в себе один важный недостаток, в числе других недостатков, которые может быть заметили другие. Мой недостаток есть откровенность, а иногда излишняя доверчивость к людям».
Получается, что А.А. Тучкову в силу особенностей своего характера было сложно лгать, поэтому на следствии по делу декабристов он говорил правду.
Решение об аресте Алексея Тучкова Следственный комитет принял 12 января 1826 года. Имя Тучкова, как и Константина Оболенского, впервые назвал допрошенный 11 января Сергей Николаевич Кашкин, член Северного общества и Практического союза. Ровно через месяц, 12 февраля, Тучкова первый раз допросили. В протоколе заседания Следственного комитета значилось: «Допрашивали: гвардейского генерального штаба поручика графа Коновицына, отставного поручика Тучкова, штаб-лекаря Смирнова, отставного польских войск генерала графа Хоткевича и тех же войск отставного полковника Тарновского. Первые три ничего замечательного не показали…»
Со слов дочери Тучкова, по «привозу в столицу» отец «был доставлен прямо в Зимний дворец; его допрашивали в зале, около кабинета императора». После допроса отец сказал громко: «Если вы хотите отвести меня в крепость, то вам придется тащить меня силою, так как добровольно я ни за что не пойду».
Государь спросил, что это за шум; узнав, в чем дело, он приказал содержать отца в генеральном штабе, где он просидел три или четыре месяца. Так как его не было в Петербурге во время вооруженного возмущения, то против него не нашлось никаких важных улик. Я спрашивала отца, почему он так восстал против заключения в крепости.
- Я боялся за твою мать, - отвечал он, - боялся, что эта весть дойдет до моей семьи… тогда ожидали рождения твоей старшей сестры.
Действительно, во время заключения отца родилась, в 1826 году, старшая сестра моя, Анна Алексеевна, в Москве, в доме, нанятом дедом для всей семьи, - своих домов у него тогда уже не было».
Последний раз дело Тучкова Следственный комитет рассмотрел 11 апреля 1826 года, а через несколько дней последовала решение Николая I: «Продержать еще месяц под арестом и потом отпустить».
Алексей Алексеевич сохранил тёплую память об участниках тайных обществ. Наталья Тучкова-Огарёва вспоминала, что отец «много говорил о декабристах, об их мечтах; он вздыхал, вспоминая о них и думая, сколько пользы могли бы принести России эти образованные и высоконравственные люди, если бы несчастная случайность не увлекала их в водоворот декабрьской смуты, который выбросил их навсегда из общества; слыша так много о них, об их страданиях, о лишениях, перенесённых ими доблестно, мы относились, конечно, с детства к ним восторженно».
После возвращения из Петербурга в Москву А.А. Тучков вместе с семьей и своим отцом уехал в Пензенскую губернию, в село Яхонтово (Долгоруково), ныне Иссинского района Пензенской области. Оно было «отдаленным» имением Тучковых. Еще три поместья были в губерниях Тульской, Симбирской и Владимирской (все остальные оказались проданы за карточные долги отца декабриста).
Тучкова-Огарева вспоминала: «…вся наша семья перебралась на жительство в село Яхонтово /…/, в маленький домик, крытый соломою, в котором проживали прежде приказчики; из Москвы перевезли немного мебели, некоторые сокровища, остатки прежнего величия, множество книг с литографиями картин разных галерей, с изображением разных пород птиц и пр.; все эти дорогие издания хранились в шкафах, на которых были расставлены бюсты разных греческих богов и богинь; впоследствии старшая сестра рисовала с них карандашом и тушью».
В Яхонтово Алексей Алексеевич Тучков провел оставшуюся часть своей жизни, выезжая из него в Петербург, Москву и за границу.
В 1836 году после возвращения из Бельгии и Франции, где был на лечении, Тучков завел в Яхонтово свеклосахарный завод. «Устроил паровое производство по рисункам, которые привез с собою, - вспоминал он, - и при самых ограниченных способах, я первый в России с успехом начал паровое сахарное производство». Карамельками с собственного завода Алексей Тучков, по словам Дениса Давыдова, угощал местное дворянское общество.
Рядом с сахарным заводом Тучков в 1839 году построил новый барский дом, в который он и его семья переехали после смерти дочери декабриста Анны, рожденной в период петербургского заточения Тучкова.
А годом ранее в Яхонтово приезжал пензенский епископ Амвросий (Морев). Наталья Тучкова-Огарёва сохранила в воспоминаниях их диалог: «Все разместились в гостиной, куда и мы с сестрой вышли перед обедом; архиерей разговаривал с моим отцом, который сказал ему, между прочим, почтительно улыбаясь:
- Вот что плохо, преосвященный, крестьян-то не учат закону божьему; они очень суеверны, а религии вовсе не знают; об евангелии и не слыхивали; ведь мы ваше стадо, вы должны печься о нас грешных.
Амвросий усмехнулся:
- Ученье Христа! Да что вы, Алексей Алексеевич, разве можно так шутить! Вы благодарите создателя, что они (крепостные) не знают евангелия; знали бы, так вас бы не слушались; начальство-то лучше нас с вами это понимает».
Соседом по имению Алексея Алексеевича Тучкова был поэт и публицист Николай Платонович Огарёв, друг, пожалуй, самого известного политического эмигранта России XIX века писателя Александра Герцена. В Старом Акшине (ныне Республика Мордовия), что находилось в 35 верстах от Яхонтово, Огарёв провел свои детские годы. Весной 1835 года за «переписку, наполненную свободомыслием», Николай Огарев был выслан под надзор отца и полиции в Пензенскую губернию. Тогда же Огарёв впервые появился в Яхонтово. «Он любил рассуждать с моим отцом, слушать его рассказы о 14-м декабря, о друзьях декабристах, - вспоминала Тучкова-Огарёва, - иногда они играли в шахматы».
Тучков входил в круг близких друзей А.И. Герцена и Н.П. Огарёва, давал им деньги в долг. Был знаком со многими «западниками». В 1844 году, например, слушал лекции историка Т.Н. Грановского. Был искренне «удивлён профессором и аудиторией».
В неотправленном письме к Огарёву от 18 апреля 1843 года Герцен писал: «Ты спрашиваешь об Алексее Алексеевиче - это человек, говорящий 2 х 2 = 4. (Это гегелевское замечание, что знающий реальное, здоровая натура говорит, увидя 2 х 2 = 4, не будучи скандализирован, что не три, и не страдая о том, что не 5)».
В феврале 1837 года А.А. Тучков был впервые избран предводителем дворянства Инсарского уезда. «Я был удивлен, - писал он, - что меня выбрали потому, что не имел никакой совершенно партии. А выбрали дворяне меня потому именно, что я был без всяких с ними особых связей (что и не редко, что предпочитают человека не имеющего пристрастия ни к кому в особенности) и что бывшие прежде в этой должности иным очень не нравилось. /…/ Меня выбрали, я принял звание и с честию его нес. Бремя тяжелое, хотя круг обязанностей и небольшой. Надобно угодить начальству, закону и дворянству. Это труд выше сил человеческих, если начальство не содействует благородному предводителю в отправлении его законных обязанностей».
По словам дочери Тучкова, Алексей Алексеевич находился во враждебных отношениях к пензенскому губернатору Александру Алексеевичу Панчулидзеву: «Панчулидзев удивлялся взглядам отца и никогда не мог его вполне понять; между ними было не мало ссор и неприятностей. Однажды отец, выведенный из терпения, сказал ему: «Вы мне вовсе не начальник, я непосредственно подчинен министру внутренних дел». Возможно, что опыт общения с Панчулидзевым привел Тучкова к странной формуле эффективного общения с российской властью, которой он однажды поделился с Герценом.
В «Былом и думах» известный эмигрант-публицист писал: «У нас все так, - говаривал Алексей Алексеевич, - кто первый даст острастку, начнет кричать, тот и одержит верх. Если, говоря с начальником, вы ему позволите поднять голос, вы пропали; услышав себя кричащим, он сделается дикий зверь. Если же при первом грубом слове вы закричали, он непременно испугается и уступит, думая, что вы с характером и что таких людей не надобно слишком дразнить».
Уездным предводителем дворянства А.А. Тучкова избирали пять раз: в 1837, 1839, 1842, 1845 и 1862 годах. Стоит отметить, что во всех случаях Тучков имел твердую поддержку инсарского дворянства, даже если его кандидатура очень сильно не устраивала губернатора. Так было, например, в 1858 году, когда Панчулидзев, накануне отмены крепостного права, пытался блокировать процесс избрания Тучкова в Комитет по улучшению быта помещичьих крестьян. Сам декабрист желания быть выбранным не изъявил и вопрос был снят сам собой. От должности предводителя дворянства Тучкова отстраняли всего лишь раз и по решению Николая I в 1850 году.
Эта отставка получила широкую огласку. Советские исследователи считали отставку политической, но, скорее всего, в основе ее - бытовая причина.
В 1848 году Тучковы были за границей, путешествовали по Италии и Франции. Их спутником была семья Александра Ивановича Герцена. В письме к Огарёву Александр Герцен почему-то сравнивал Алексея Тучкова с Владимиром Бельтовым, героем своего романа «Кто виноват?». Роман только что, в 1847 году, вышел в свет отдельным изданием. «Это Бельтов в своем роде», - писал он, хотя биография литературного персонажа Герцена никак не совпадала с биографией Тучкова.
Да и в дворянском обществе губернии Тучков не был чужим, как Бельтов, хотя, как и он читал «вредные книжонки все то время, когда «остальные дворяне «занимались полезными картами». Алексей Алексеевич «пристрастно относился к Парижу и французам». Герцен смеялся над таким отношением и говорил декабристу о своём разочаровании во Франции.
Тучкова-Огарёва вспоминала: «В одно из этих прений отец мой, выведенный из терпения безнадежностью взглядов Герцена на Францию, сказал ему:
- Позвольте вам сказать, Александр Иванович, что вы не знаете этой страны, вы ее не понимаете; одна электрическая искра падет, и все изменится; чем хуже нам кажется все, тем ближе к развязке.
- Из ваших слов о том, что делается во Франции, я заключаю, что мы не далеки от провозглашения республики.
- Я пари держу, - вскричал отец, - что Франция прогонит мещанского короля, который правит ее судьбами, и провозгласит республику».
Герцен и Тучков поспорили на бутылку шампанского и вскоре Герцен, как проигравший, ее представил. Король Франции Луи-Филипп был низвергнут, и 25 февраля 1848 года Франция стала республикой.
Этот пример исчерпывающе характеризует либерализм Алексея Тучкова, его западничество, приверженность республиканским идеалам. В дни Французской революции Тучков был в Париже и видел её своими глазами. Он был, говорила его дочь, «в неописанном восторге». Литературный критик Павел Анненков вспоминал о днях Учредительного собрания в мае 1848 года: «Я ходил все это время в Тюльери и по площади de la Concorde, занятой батальонами национальной гвардии, линейного войска и палимой ярким солнцем, ожидая сигнала, который должен был по программе Правительства возвестить народу объявление Республики в собрании. Со мной было семейство Тучковых».
Бескровный характер Французской революции обрадовал Тучкова, показал правильность его веры во французский народ, способный совершать важные перевороты без крови. Однако затем июньское восстание рабочих, подавленное армией, разрушило его мечту.
«Мы увидели, на какие злодеяния способен человек, когда он охвачен чувством страха. - Писала Тучкова-Огарёва. - Из провинции прибыла в Париж, для восстановления порядка, мобилизованная гвардия; рабочие в отчаянии, без работы, голодные, отважились на устройство баррикад; как ужасно было отмщение мещан! С Елисейских полей мы слышали отчетливо, когда расстреливали на Марсовом поле; достаточно было, чтобы какой-нибудь полицейский удостоверился, что пахло порохом от рук рабочего, - и его немедленно, без суда, волокли расстреливать. Герцен и мой отец становились угрюмы, молчаливы. И в самом деле, легче было молчать: негодование, бессильный гнев в них брали верх над всеми другими чувствами».
Во Франции политические убеждения Алексея Алексеевича Тучкова, лелеемые с декабристских времен, расшатались и ослабли. Дочь Тучкова подвела итог отцовских размышлений: «Оказалось, что в новой республике не так хорошо, как думалось издали; сменили заглавие: слово «монархия» на слово «республика», а содержание осталось то же. В экономическом отношении благосостояние народа ничуть не улучшилось и никто о нем и не думал; народ бедствовал, особенно рабочий класс Парижа; он требовал работы, а испуганное мещанское сословие сокращало все производства, сводило на минимум все требования и заказы».
О внутреннем перевороте Тучкова писал и Герцен своим друзьям в Москву: «Перехожу к более личным делам. Алексей Алексеевич для вас будет кладезем подробностей, он много видел, и хорошо видел, июньские дни отожгли и у него последнее дикое мясо, т. е. буржуазологии…». В Москву из революционной Франции А.А. Тучков привез французские журналы.
После возвращения из заграничного путешествия дочь Алексея Тучкова Наталья влюбилась в Николая Огарёва. Личная жизнь Огарёва (он был женат на племяннице пензенского губернатора Панчулидзева Марии Львовне, урожденной Рославлёвой) к этому времени окончательно расстроилась. Супруги не жили вместе, но и не разводились. Согласие на развод не давала Мария Львовна. Тучков был против интимных отношений дочери с Огарёвым. Однако, несмотря на это, они жили гражданским браком.
Панчулидзев считал, что Огарёв и Тучков позорят его племянницу. Находясь в Петербурге, он встретился с руководителем III отделения графом А.Ф. Орловым, и заявил, намекая на факт проживания А.А. Тучкова в революционной Франции, о политической неблагонадежности и безнравственном поведении его и Николая Огарёва. В марте 1850 года последовал их арест.
Сама Тучкова-Огарёва не увидела в нем никакой политики, считая арест результатом её «смелого поступка». Следствие, проведенное в Петербурге, выдвинутых обвинений не подтвердило. Алексей Тучков и Николай Огарёв были отпущены (как и арестованный с ними Николай Сатин, зять Тучкова), но - из объятий русского Левиафана просто так никто не освобождался - под секретный надзор полиции. В 1853 году Мария Львовна Огарёва скончалась, и Наталья Тучкова с Николаем Огаревым обвенчались.
Показания, данные Алексеем Алексеевичем Тучковым по данному делу, довольно интересны и позволяют узнать не только эпизоды его биографии, но и его точку зрения на некоторые вопросы.
Обвинение в коммунизме
«Я коммунист!!!! Да я не знаю еще определенно, что и означает слово коммунист в отношении к обществу, в котором однако же живу я, которого я член, дворянин и был предводителем дворянства. Если это есть тайная секта, то почему же во всей России эта секта состоит из меня одного? /…/ Из всех бредней, которые печатались в Европе, из всех нелепостей, конечно гнуснее всего коммунизм.
Даже сам Прудон его обругал. Я не охотник ни до газет, ни до политики, ни до открытий, называемых теориями социалистов. /…/ Я не имел времени читать все эти бредни, и скажу наконец решительно, что несмотря на безумные партии, взволновавшие к несчастью Западную Европу, и там даже не может быть на деле этой безбожной секты коммунистов. Безумную теорию можно написать на бумаге, но осуществить на деле - другое дело».
Европа и Россия
«Что же касается до заграничных обычаев в сравнении с нашими, то я скажу смело, и у нас и у них есть хорошие и есть дурные обычаи. Но предпочитать иностранное, потому что оно не Русское, есть глупое слабоумие, в котором нельзя меня упрекнуть. Я люблю все, что Русское, и где я ни был, я везде стыдился отвергать отечественные обычаи за то, что они не сходны с иноземными. Всякая народность имеет свою особенность, которая может казаться смешною иностранцу, как их обычаи кажутся странными нам. Но Русский не может гнушаться отечественными обычаями, как и немец не может гнушаться немецкими».
О революции
«Я всегда ненавидел всевозможные революции, потому что верю в спокойное усовершенствование дел человеческих, а не верю, чтобы потоки крови решали вопросы гражданственности».
О религии
«Всю свою жизнь я провел в религиозных убеждениях и никогда не был против религии. Таинство брака я не только уважал в глубине сердца моего, но и говорил против безумства новейших писателей, из которых Жорж Занд старалась уменьшить влияние религии на это таинство. Но против каких либо обрядов церкви я никогда не говорил. Но что касается до постов, то скажу, что я в числе весьма многих, которые не соблюдают в строгости постов. Частые болезни и слабость желудка не позволяют мне соблюдать постов в строгости. Много раз священники разрешали скоромную пищу, особенно когда человек и без того мало ее употребляет. Я именно в этом положении нахожусь. Я ем чрезвычайно мало и могу сказать, что всю мою жизнь провожу в посте, употребляя необходимо нужное для моего существования».
Алексей Алексеевич Тучков был помещиком средней руки. Накануне отмены крепостного права за ним числилось 3604 десятины земли. К крепостным крестьянам он относился хорошо, и они, по свидетельству дочери, его любили. Свидетельством доброго отношения к крестьянам является Уставная грамота села Яхонтово - договор о наделении землей крестьян, вышедших из крепостной зависимости. Тучков отдал им всю землю, что была в их пользовании до 1861 года: 1410 десятин или по 2,3 десятины на мужскую душу. Земля прилегала к селу, имела сенокосные угодья и водопои.
Однако Тучков (такое право было у него, как помещика, по закону) планировал переселить 21 крестьянскую семью, чьи избы находились близко к усадьбе. Для устройства на новом месте Тучков выделял им пособие. Крестьяне не согласились с решением помещика и затеяли против него судебную тяжбу. Она продолжалась десять лет и закончилась в 1875 году в пользу крестьян. Дома крестьян остались на месте.
Несмотря на практический склад ума, Алексей Алексеевич Тучков, как и большинство дворян-помещиков, не сумел справиться с ведением хозяйства после отмены крепостного права. На имении Тучкова, перешедшем к нему от отца в 1841 году, висели огромные долги. Весь выкупной платеж - 66946 рублей - пошел на погашение задолженности только Московской сохранной казне.
Однако Тучков задолжал большие суммы и частным лицам. Но источников их погашения не было. С наймом крестьян не получалось, а сахарный завод после отмены крепостного права не работал. В 1870 году Яхонтово, по решению суда, было описано за долги.
Тяжелым ударом для Тучкова, примерного семьянина, стала семейная драма его дочери. Находясь за границей, Наталья Алексеевна, не разведясь с Николаем Огарёвым, сожительствовала с Герценом.
Их общий ребёнок, Лиза Герцена, в 1875 году из-за неразделенной любви покончила жизнь самоубийством; двое малышей, сын и дочка, умерли от дифтерита в трехлетнем возрасте. «Наталья Алексеевна обладала сложной психикой личности, замкнутой на самой себе. Эгоцентризм её не знал пределов, хотя она в минуты просветления порой глубоко страдала, бывала критична по отношению к самой себе. - Писала о дочери Тучкова историк Наталья Пирумова. - Переписка Герцена и Огарёва конца 50-х-60-х годов помимо делового и идейного содержания была посвящена проблеме невозможности как совместной жизни с Натальей Алексеевной, так и полной разлуки с ней».
Алексей Алексеевич Тучков неоднократно ездил за границу к дочери, часто находившейся в подавленном состоянии. В 1876 году, после смерти Герцена и уговоров отца, Наталья Алексеевна вернулась в Яхонтово.
Алексей Алексеевич Тучков скончался три года спустя после возвращения дочери и был похоронен при церкви села Старое Акшино. Могила декабриста не сохранилась.
