Декабрист Николай Цебриков
Н. Кирсанов
Николай Романович Цебриков родился в семье известного писателя, действительного статского советника Романа Максимовича Цебрикова (1763-1817), получившего потомственное дворянство в год своей смерти. Мать Екатерина Александровна Караулова (1770-1813).
Роман Максимович был сыном простого казака Максима Цебрика, по его собственным словам, «родился на свет в бедности». Уроженец Харькова, получил образование в местной семинарии, а у лейпцигских купцов, ежегодно приезжавших на Харьковскую ярмарку и останавливавшихся во дворе, где жили Цебриковы, обучился немецкому языку. Шестнадцати лет отправился с немецким обозом в Лейпциг, проделав большую часть пути пешком. Русский консул в Саксонии помог самоучке-харьковчанину стать студентом Лейпцигского университета.
Учась, Роман в то же время занимался переводами при сделках купцов на ярмарке. Возвратившись в Россию в 1785 году, получил место архивариуса в Коллегии иностранных дел. Два года спустя, в начале войны с Турцией, Цебриков был прикомандирован к походной канцелярии генерал-фельдмаршала князя Потёмкина-Таврического. Находясь в лагере под Очаковом, занялся переводом с французского замечательной, уничтоженной за границей, книги Анж Гудара «Мир Европы», автор которой выступал за «всеобщее замирение с отложением оружия на 20 лет».
Перу Р.М. Цебрикова принадлежит довольно много переводов и несколько оставшихся неопубликованными статей. Одна из них - «Адская политика владетелей-тиранов и краткое им напоминовение человеколюбца» - трактовала о происхождении власти и развитии взаимоотношений правителей и народных масс. «Когда необходимость и усилившиеся пороки общества, - рассуждает Цебриков, - принудили людей избрать себе начальников или вождей, сделавшихся потом их властелинами и мучителями, были они первыми государями, ежели им название сие приписать можно, и довольствовались тем, что видели невольников перед своими ногами в прахе ползавших, которым сами незадолго перед тем были подобны...»
Статья эта написана под явным влиянием Ж.-Ж. Руссо; сочинения его в конце XVIII века были запрещены в России, поэтому Цебриков, говоря о вождях, «сделавшихся» мучителями народа, вынужден был заметить, что мысль эта - из книги, которую «благоразумие не позволяет ему наименовать».
«Адская политика» Цебрикова наполнена острыми соображениями. Таково утверждение, что «иго договоров» ложится на плечи только простых людей, «кои одни обязаны их исполнять везде и во всякое время». Таков и конец статьи, содержащий грозное напоминание тиранам, что «одна только потребна минута, чтобы народу познать и уразуметь естественные свои права».
Надо сказать, что склонность к литературному творчеству была присуща не только Цебриковым. Сестра жены Романа Максимовича, Варвара Александровна, была замужем за генералом от инфантерии Б.Я. Княжниным - сыном Я.Б. Княжнина, автором знаменитого «Вадима Новгородского». Эту трагедию без сомнения знал будущий декабрист Николай Романович Цебриков, несколько раз, перечитывавший её, равно как и запрещённую книгу опального революционера А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Чтение подобной литературы не могло не отразиться на мировоззрении молодого Цебрикова. В конечном итоге, он пополнил ряды восставших на Сенатской площади в день 14 декабря 1825 года.
Будучи весьма ограниченным в средствах, Роман Максимович не мог достаточно позаботиться о воспитании своих детей. Их у него было пятеро, четверо из которых сыновья. Они сызмальства были отданы в кадетские корпуса, Николай в Горный, Александр и Константин - в Морской. Четвёртому Ивану, было всего восемь лет, когда он потерял отца. Дальнейшая судьба его сложилась печально. Окончив кадетский корпус и выпущенный прапорщиком в армию, он в 1838 году был лишён дворянского достоинства и разжалован в рядовые «за кражу у дворянина Качалова 300 рублей и разных вещей».
Старшие сыновья после смерти отца оказались предоставлены сами себе. Судьба Николая была решена на Сенатской площади, Александр, тоже «прикосновенный» к декабрьским событиям, тем не менее сделал карьеру и дослужился до чина вице-адмирала. Константин, изменивший морю, выбрался в генерал-лейтенанты. Оба они пережили своего брата-декабриста, но не сочли нужным подать ему руку помощи, когда он, после долгой службы на Кавказе, сбросил, наконец, солдатскую шинель.
Впрочем, всё это было много позже. А пока, жизнь Николая Романовича вяло нанизывала год за годом. Не окончив курса в Горном кадетском корпусе, он 2 апреля 1817 года был выпущен юнкером в лейб-гвардии Артиллерийскую бригаду, но в том же году, 2 октября, перевёлся в лейб-гвардии Финляндский полк. Там он и оставался до 1825 года, весьма медленно продвигаясь в чинах. Спустя почти девять лет, в канун своего 25-летия, Цебриков, наконец, 1 января 1825 года получил чин поручика. Тогда-то и закончилась одна его жизнь и началась новая, совершенно иная.
Литератор Н.И. Греч, отнюдь не гнушавшийся сплетнями при создании своих мемуаров, оставил в наследие историкам много басен. Одна из них повествует о поручике Николае Цебрикове, случайно очутившемся возле Сенатской (Петровской) площади в тревожный день 14 декабря. Завидев бегущих на площадь моряков, среди которых имел множество приятелей, он будто бы закричал им: «Куда вас чёрт несёт, карбонары?» (В начале XIX века в Италии так называли членов тайной революционной организации. - Н.К.). Случившийся поблизости квартальный донёс, что Цебриков закричал: «Вперёд против кавалерии!». И сколько ни оправдывался Цебриков, он был осуждён.
С лёгкой руки Н.И. Греча, Н.Р. Цебриков и в историю вошёл под знаком этого анекдота. С течением времени анекдот успел обрасти иными необычайными подробностями, из которых отсеялся новый вариант. Будто Цебриков явился на площадь усмирять мятежников и скомандовал своему взводу: «Вперёд, карабинеры!». А квартальному послышалось: «Вперёд, карбонары!». Но Цебриков никогда не командовал карабинерным взводом, да и рота его квартировала за городом и не принимала участия в событиях 14 декабря.
Цебрикову и действительно, как будто, присущи были все те черты, которыми определяются случайные участники восстания декабристов. На самом деле это не совсем так. Правда, он остался, видимо, в стороне от общественного движения, но скорее эта отчуждённость его может быть приписана случайности. Жёсткие рамки гвардейской жизни, с её плац-парадами, муштровкой, серой чередой будней и - в виде единственной отдушины - кутежами и дебошами, были для Цебрикова тесны. В полку он слыл «оригиналом». А ближайшее начальство аттестовало его недостойным к повышению «за дурное поведение по службе и беспокойный характер».
А.А. Бестужев на следствии отнёс Цебрикова к числу лиц, которые, не принадлежа к Обществу, «действовали в его видах». Был ли Цебриков официально членом Общества, либо нет - не столь важно. Показание Бестужева в данном случае заслуживает полного доверия, ибо он был хорошо осведомлён в делах Общества за последний год и отнюдь не склонен к выгораживанию своих товарищей.
Но важно то, что Цебриков, во всяком случае, был весьма близок к заговору и по своему настроению, и по личным связям. Д.И. Завалишин, в своих многоречивых излияниях перед следственной комиссией, дал, между прочим, весьма тягостное для Цебрикова показание: «Я, быв раз у Беляевых, увидал вбежавшего офицера Финляндского полка, который начал изливать досаду свою в самых страшных заклинаниях и хулениях. Я спросил: «Кто это?» - Мне отвечали Беляевы: «Цебриков. Вот голова, не то, что его брат (имелся в виду Александр), который у нас, тот дрянь, а уж этот на всё готов». - Я спросил, давно ли они знакомы? - Они отвечали: «Давно, и он часто у нас бывает».
Таким образом, по своему настроению Цебриков всецело принадлежал к тому довольно широкому кругу офицерской молодёжи, из которого заговорщики в тревожные дни декабря спешно вербовали адептов. Некоторые шаги в смысле приобщения Цебрикова к движению были предприняты. Накануне присяги он присутствовал на собрании у Н.П. Репина. А в самый день 14 декабря, утром, участвовал в довольно многолюдном совещании у А.П. Арбузова, поручившего ему «бунтовать Финляндский полк».
Николай Цебриков не исполнил этого наказа. Он несравненно ближе был связан с Гвардейским экипажем, в рядах которого и принял участие в возмущении на Сенатской площади, где, как явствует из его дела, проявил значительную активность.
Затем - тревожный вечер в поисках надёжного убежища. Где-то, не то на улице, не то на квартире у отсутствовавшего Репина, Цебриков встретился с Е.П. Оболенским (числившемся тоже в Финляндском полку). Они вместе отправились к знакомому штаб-лекарю Н.Г. Смирнову, где и провели ночь.
Обрывок из ночных бесед уцелел в письме Цебрикова к Оболенскому от 27 марта 1860 года. По нему можно заключить, что если до этого Цебриков мало был осведомлён о делах Северного общества, то эта ночь открыла ему глаза на многое. Наутро оба были арестованы.
Содержался Цебриков сначала при полку, а затем - на главной гауптвахте. 3 января 1826 года был переведён в Петропавловскую крепость, в № 4 Кронверкской куртины. Из её окошка в день казни декабристов, он видел половину виселицы с пятью гнилыми верёвками, на которых, как потом писал он, «надо было по два раза умирать».
На следствии Цебриков занял позицию полного отрицания выдвинутых против него обвинений. Он подчёркивал свою полную непричастность к тайному обществу, доказывал, что в рядах восставших оказался «случайно» (пришёл туда «ради любопытства», а к восставшим матросам подходил «унимать, чтоб не стреляли»); утверждал, что якобы случайно встретил после разгрома восстания Оболенского, которого «призрел из жалости».
При допросах Цебриков держал себя гордо и независимо. В журнале заседания Следственного комитета от 8 января 1826 года записано: «Допрашивали поручика финляндского полка Цебрикова, который оказал не только явное упорство в признании, но ещё в выражениях употреблял дерзость, забыв должное уважение к месту и лицам, составляющим присутствие».
«Для обуздания Цебрикова от подобных поступков и возбуждения его к раскаянию» было решено «испросить высочайшее соизволение на закование его в ручные железа». Такое повеление Николая I было получено 10 января. В «железах» Цебриков находился до 30 апреля, но несмотря ни на что, продолжал отрицать свою причастность к замыслам тайного общества, знакомство с его членами и участие в восстании. Он оставался при своих показаниях даже на очных ставках, устраиваемых ему с другими подследственными.
Верховный уголовный суд приговорил Цебрикова «к лишению токмо чинов, с написанием в солдаты с выслугою», отнеся к одиннадцатому разряду «государственных преступников». Рассматривая приговор суда, Николай I ужесточил наказание Цебрикову - против его фамилии в приговоре написав: «По важности дурного примера, им поданного в присутствии своего полка, при толпе бунтовщиков, и запирательстве и упорстве, не достоин благородного имени, а потому разжаловать в солдаты без выслуги».
Из Петропавловской крепости Н.Р. Цебрикова отправили в Бийский гарнизонный батальон, куда он прибыл 18 августа 1826 года. По собственному признанию, там он встретил «дикое невежество бурбонства, как и следовало ожидать, пьянство начальников, замеченных в святотатствах кражи церквей» и только «одного доброго человека, батальонного командира».
Впрочем, не только батальонный командир проявил сочувствие к «государственному преступнику». Если судить по позднейшей переписке Цебрикова с Е.П. Оболенским, Николай Романович находил утешение в обществе местных барышень. Первой была «одна добрая женщина, перешедшая за бальзаковский возраст», второй - «влюбившаяся» в Цебрикова «20-летняя жена развратного и пьяного коменданта артиллерии полковника Шепелева».
Вскоре было получено распоряжение о переводе Цебрикова на Кавказ, в пехотный полк фельдмаршала графа Паскевича. Следуя через Омск, декабрист благодаря покровительству полковника С.Б. Броневского, назначенного ещё в 1819 году М.М. Сперанским начальником «новой Омской области», помещается в отдельную палату гарнизонного лазарета, расположенного на Скорбященской улице, по причине «нездоровья». Там он заводит «интригу с жёнами старшего доктора и полицмейстера». Заподозрив неладное, последний вначале настаивает на переводе Цебрикова в общую солдатскую палату, а затем и вовсе добивается досрочной выписки «неблагонадёжного» солдата.
Перед отъездом из Омска, Цебриков был «ласково принят» в доме Броневского, который, как выяснилось, был осведомлён о похождениях «прекрасного Иосифа в Бийске, бежавшим от Пентифриевой жены, от которой спасла его прекрасная девушка Маша, жившая с ним в Бийске под одною кровлею». На прощание Броневский пожелал Николаю Романовичу «быть сохранённым на дальнейшее путешествие в Тифлис».
8 марта 1827 года Цебриков прибыл к новому месту службы. За участие в боях во время русско-турецкой войны 16 июня 1828 года он был произведён в унтер-офицеры.
Современник, заставший его в пехотном полку рядовым, говорит, что к этому времени он совершенно «свыкся с жизнью солдата и потерял всякий светский лоск». Избегая общества офицеров, держался только своей братии - рядовых, играл с ними в карты, ходил в старой солдатской шинели, пропахшей махоркой; с лицом, одубевшим от дождя и ветра, в порыжелой от солнца фуражке, из-под которой торчали клочья седых волос.
Целых десять лет тянул он на Кавказе солдатскую лямку и только 31 мая 1837 года - за штурм Ахульго - был произведён в прапорщики. За эти годы не раз встречался с декабристами: в Ставрополе - с Нарышкиными и братьями Беляевыми, в Тамани - с Лорером. Кавказ покинул 6 марта 1840 года, будучи по болезни уволенным от службы с учреждением за ним полицейского надзора. Цебрикову разрешили жить только в Саратовской и Тамбовской губерниях, и он провёл в этих краях несколько лет.
Устроившись управляющим Саратовским имением села Завьялова Балашовского уезда Л.А. Нарышкина, обретающегося за границей, Н.Р. Цебриков столкнулся с мрачной действительностью и с глубокой душевной болью об этом писал: «Грабёж с одной стороны и беспорядочное распределение работ с другой были невыносимы. С крестьянами никакого человечества; а между тем эти 1200 душ дают дохода ежегодно до 50 000 рублей ассигнациями. В декабре 1840 года ужасно было видеть бедность этих крестьян».
В 1841 году Цебрикову разрешили (доклад от 26 сентября) вступить в гражданскую службу в одной из внутренних губерний, кроме столиц, где иметь за ним строгий надзор начальства. Цебриков был определён помощником елатомского окружного начальника государственных имуществ, но по возникшим на него в 1843 году от государственных крестьян жалобам палатою, нашедшей его виновным в превышении власти, уволен от должности 15 марта 1844 года.
По распоряжению Тамбовского губернатора Цебриков от дальнейшей ответственности был освобождён. В 1846 году он самовольно отлучился в Казань, откуда был вытребован обратно в Тамбовскую губернию и поселён в имении Лиона - селе Бондарях Тамбовского уезда. В 1854 году по ходатайству Тульского губернатора Цебрикову разрешили проживать в Тульской губернии. «Для приискания себе частной службы» Цебриков устроился управляющим имения И.А. Раевского.
В конце 1840-х годов ещё в Тамбовской губернии Цебриков сошёлся там с вольноотпущенной крестьянкой Анной Андреевной Титушкиной, от этой внебрачной связи у них родился в 1850 году сын Николай, записанный по фамилии крёстного - Ивановым.
Почти все знавшие Н.Р. Цебрикова считали его человеком своеобразным, необузданно правдивым и пылким до сумасбродства. Этой горячностью проникнута и его статья, обвинявшая генерала А.П. Ермолова в провале восстания, посланная автором А.И. Герцену, которого он глубоко чтил. После многих безрезультатных просьб о разрешении выезда в столицу и снятии полицейского надзора таковое, наконец, было дано Цебрикову 23 июня 1855 года, в самый разгар Крымской войны. Этого добилась его сестра Наталия Романовна Алимпиева, между прочим, ближайшая приятельница О.С. Павлищевой, сестры А.С. Пушкина.
Белый, как лунь, с солдатским «Георгием» в петлице, появился Цебриков в Петербурге, привезя с собой печальные вести о Севастополе. Его племянница Мария Константиновна записала встречу и беседу с ним.
Вскоре Цебриков, верный идеям Герцена, принял участие в общественном движении 1850-х годов.
Из Петербурга он написал декабристу Е.П. Оболенскому, что наградой за выпавшие на их долю лишения должно стать исполнение «задушевных убеждений молодости - уничтожение крепостного состояния».
А немного позже, ища места и обращаясь с этой целью к сыну декабриста Якушкина - Евгению Ивановичу, заведовавшему в Ярославле палатой государственных имуществ, с достоинством откровенничал: «Я променял ружьё на соху, управлял разными имениями, берёг и поправлял крестьян и ничего не нажил, ничего не имею, к счастью моему, у меня довольно сил и энергии, - и всё перенесённое не в состоянии сломить меня».
Политические взгляды Цебрикова пережили обратную эволюцию сравнительно со многими декабристами, которые по возвращении из Сибири от чистого сердца протягивали руку правительству Александра II. Цебриков нисколько не склонен был к примирению.
Здесь должно оговориться. Цебриков отнюдь не принадлежал к числу выдающихся людей. Его воспоминания и письма свидетельствуют не столько о самобытности и оригинальности политических взглядов, сколько об усердном чтении герценовских «Колокола» и «Полярной Звезды». Несомненно, он принадлежал к числу наиболее горячих поклонников Герцена в России. Литературное наследие его отмечено щедрыми заимствованиями идей, а то и целых выдержек (без указания источника) из политических произведений А.И. Герцена.
В свою очередь и Цебриков готов был всячески служить Герцену, усердно корреспондируя ему за границу. Помимо помянутой статьи о Ермолове, Герцену были посланы очерки «Воспоминания о Кронверкской куртине» и «Анна Фёдоровна Рылеева». Многими другими ценными сведениями о декабристах Герцен был также обязан Цебрикову.
Но если в политических и социальных воззрениях Цебрикова было мало оригинального, то зато уж заимствованные у Герцена радикальные идеи он воспринял глубоко и навсегда. Амнистия 1856 года застала его по существу тем же восторженным, экзальтированным юношей, который тридцать лет назад вышел на Сенатскую площадь. Только смутное стремление к преобразованию России, приведшее его в ряды мятежников, стало теперь несколько глубже и обоснованнее.
Потому-то могло случиться, что Цебриков, единственный из всех декабристов, в конце 1850-х годов оказался втянутым в студенческое движение, в которое он нёс свою проповедь «гуманности, в смысле желания материального и духовного блага, счастья родной стране», как вспоминал один из его тогдашних слушателей Виктор Острогорский. Он поддерживал связь со всеми декабристами, пытался устраивать нечто вроде демонстраций на похоронах умиравших товарищей. Звание «декабриста» для него было знаменем, которое он нёс с неизменной гордостью.
Конечно, во всём этом была некоторая доля позёрства и самолюбования. Ореол мученичества импонировал Цебрикову, в жизни которого 14 декабря осталось единственным ярким моментом. Это отмечали и некоторые его современники, одни - добродушно, иные - со злым сарказмом. Но это было естественным в человеке, которому шестидесятилетняя жизнь оставила только солдатского «Георгия» в петлице да высокое звание одного из первых русских революционеров.
17 апреля 1857 года, находясь в Тульской губернии и управляя Каширским имением Раевских - Кузьмищевом, Цебриков обратился к царю с прошением о «даровании усыновлённому им мальчику Николаю» прав его законного сына. Ответа он не получил.
И.С. Тургенев хорошо знал Н.Р. Цебрикова и рекомендовал его своей приятельнице Е.Е. Ламберт, «как отлично-честного и достойного человека для управления имением». Там (в Сквирском уезде Киевской губернии) Цебриков в 1860 году получил место управляющего и вскоре умер. Несчастный случай оборвал его жизнь: весной 1862 года помогая крестьянину поднять завалившийся воз, он оцарапал себе колено; в результате - нагноение и смерть от заражения крови, или, как тогда говорили, от «антонова огня»...
