№ 21 (23)1
В высочайше учреждённый Комитет
Подпоручика Черноглазова
Дополнительное показание.
Истинное раскаяние заставляет меня признаться, что я при первом допросе сделал ложное отречение, равно и на вопросные пункты, от высочайше учреждённого Комитета мне данные, на некоторые из них я мог бы показать истину, но по необдуманности своей я на все пункты сделал отречение, и хотя учинил признание по показанию Тиханова, но я в оном не всё то открыл, что знал и что должен был открыть. Ныне же решился облегчить свою совесть, доведя до сведения высочайше учреждённого Комитета всё то, что мне Пестов сообщал об обществе Конституционистов, изложив всё до малейшей подробности.
Я чувствую, что сим откровенным признанием должен неминуемо усугубить своё преступление, а вместе с оным и наказание, которое заслуживаю, ибо безрассудное моё запирательство довершило // (л. 31 об.) несчастие моё, в которое я по заблуждению ввергнул себя. И что я хотел скрыть от высочайше учреждённого Комитета запирательством, то глас, пробудившийся от заблуждений совести, побудил ныне меня совершенно открыть всё, что знал по обществу, дабы облегчить хоть совесть свою, спокойно ожидая решения своей участи.
Во время бывшего манёвра близ местечка Лещина подпоручик Пестов, подъехавший ко мне, открыл2 об учреждающемся обществе Конституционистов, в котором он был уже членом (и что поручик Шультен об этом знает3), и приглашал меня вступить в члены, я, не обдумавши хорошенько, что готовится для меня погибель, изъявил своё согласие на предложение его. Тогда он дал мне два листа исписанной бумаги, сказавши, что я могу себя познакомить с началом Конституции, а на другом листе были заклинания с разными гиероглифами, которые он обещал мне после пояснить. И требовал, что ежели я решился вступить в общество, то должен предварительно быть того же дня на совещании общества, которое должно собраться на квартире у Андриевича.
1 Вверху листа помета чернилами: «Читано 7 июня».
2 Две стоки от слов «Во время бывшего...» отчёркнуты на полях карандашом.
3 Слова «Шультен об этом знает» подчёркнуты карандашом.
Причём сказал мне, чтобы я как можно был осторожен пред полковником Вальцом1. Того же дня после обеда пришёл ко мне Тиханов, которому я сообщил всё сказанное Пестовым и просил его побывать в обществе и узнать об оном обстоятельнее. На другой день приходит ко мне на квартиру Шультен2 и Тиханов и говорят, что // (л. 32) общество то преопасное, ибо действия его непозволительные и злоумышленные, и что в оном ни одного порядочного человека не было, а всё молодёжь, которые, когда умолкнут ораторствовать Спиридов и Бестужев, то начинают кричать: «Да здравствует Конституция!» Почему мы все трое, не сказывая никому более, решились не бывать никогда в том обществе и не иметь никаких сношений с членами оного.
Спустя несколько дней я приехал в Лещин к Пестову, дабы отдать ему вышеупомянутые начала Конституции и заклинания. Тут он мне сказал, что Веденяпины 1-й и 2-й приняты в общество, а кем не сказал, и советовал выбрать от бригады в представители Тиханова и стараться как можно более и более приобретать членов, я же ему сказал, что это значит навербовать молодых людей для того, чтобы вместе с ними погибнуть самим и их погубить. Тут-то Пестов начал мне доказывать, что Конституция есть благо для отечества и что членов общества очень много из хороших людей, и когда я просил наименовать кого-нибудь из оных, то он мне сказал, что время всё откроет.
После того приехал я к Пестову за приказанием, но он и Борисов 2-й собирались идти в лагерь в общество и приглашали меня, но я не пошёл с ними и без приказания уехал из Лещина. Потом Пестов советовал Шультену3, Тиханову и мне съездить и познакомиться с подполковником Муравьёвым и сказал, что у него можно прочесть всю конституцию, но нами сие предложение было отвергнуто.
За несколько же дней до специаль // (л. 32 об.) ного смотра и манёвров окончательных мы получили письмо от Бечасного, адресованное на имя Шультена4, Тиханова и моё, и когда Тиханов распечатал оное, то мы прочли приглашение быть того дня в обществе5 на квартире Андриевича, и что то совещание было уже последнее. Тиханов сказал посланному: «Иди и скажи Бечасному, что письмо отдано», - а сам оное изорвал, и как мы уже решились никогда не бывать в обществе, то и сдержали своё обещание.
Я же после того, бывши в Лещине, встретил там Веденяпина 1-го, который мне сказал, что набор членов в общество уже кончен. Пестов же объявил мне, что общество нами очень недовольно и полагает, что мы, не бывая в оном, пренебрегли как членов, так и общество, а я ему отвечал, что6 предположения иногда бывают справедливы. Тут он мне сообщил, что будто конной бригады поручики Врангель, Нащокин, подпоручик Новицкий, прапорщик Высочин принадлежат уже к членам. Того же дня я, бывши у Врангеля, спросил его о том, что Пестов мне сообщил, но он как человек честный уверял, что он никогда ни от кого и не слыхал ни о каком обществе. И сим кончилось моё сношение с Пестовым во время пребывания на манёврах, с другими же членами я ни малейшего сношения не имел и даже о постороннем.
1 Фамилия подчёркнута карандашом.
2 Фамилия подчёркнута карандашом.
3 Фамилия подчёркнута карандашом.
4 Фамилия подчёркнута карандашом.
5 Четыре строки от слов «получили письмо от Бечасного...» отчёркнуты на полях карандашом.
6 Две строки от слов «в оном, пренебрегли как членов» отчёркнуты на полях карандашом.
В половине же октября м[еся]ца командир бригады полковник Вальц командировал меня по делам службы в город Житомир, и во время двухдневного моего пребывания на квартире Пестова я старался выведать о важных членах общества, но он // (л. 33) мне оных не открыл, сказав, что это есть тайна. Между прочим сообщил, что в последнее совещание, бывшее у них на манёврах, Спиридов заставлял целовать образ, и все члены сие учинили, и Пестов сказал, что он делал сие не для себя, но для армейских офицеров. В чём же именно клялись, истинно не знаю и не помню, говорил ли Пестов мне об этом.
Открыл мне он тут же, что к обществу принадлежат в 3-м корпусе полковники Враницкий, Тизенгаузен и Повало-Швейковский и что будто подполковник Муравьёв перед баталионом говорит о Конституции и что очень много членов во 2-й армии и в 4-м корпусе, прибавил также к тому, что из артиллеристов подполковник Фролов и капитан Пыхачёв и даже подполковник Берстель принадлежит к членам, но как Пестов ложно мне сказал на Врангеля, то я ни в чём ему и не поверил, тем более что, служа с Берстелем несколько лет, я никогда и одного слова не слыхал от него вольнодумческого или насчёт правительства.
Наконец Пестов стал меня просить, чтобы мы сколько-нибудь споспешествовали обществу, приготовляя нижних чинов, от чего я решительно отказался и сказал, что с солдатом всё можно сделать: и хорошее и дурное, и тут же спросил его: «На какой конец приготовлять солдат, разве вместо Конституции вы хотите произвесть революцию? Какое же это благо [для] отечества? Что требуется // (л. 33 об.) с оружием, то уже не есть для блага, хороша Конституция, ежели даёт оную государь, а требовать оную не полезно, а надо просить».
Пестов мне на сие отвечал, что это быть не может, чтобы просить Конституцию, а надо требовать, и сказал, что на будущий год во время манёвров всё должно решиться, даже сама жизнь государя императора. Потом потребовал от меня, если я не согласен на такую Конституцию1, честного слова никому о разговоре с ним не открывать, впрочем, сказал: «Вы читали заклинания и должны знать, что кинжал всякому запретит много говорить». Я по слабости своей и дал слово молчать об этом.
Пред самым же отъездом сказал мне, что ежели Тиханов отказался быть представителем, то должно избрать другого, и кто будет оным, тот должен писать, буде захочет знать подробно об обществе, к полковнику князю Трубецкому, прибавив притом, что будто он же ездил с Конституцией за границу и везде получал похвалу оной и что Конституция для России составлена из всех конституций, какие существуют в мире, и выбрано самое лучшее из оных. Но я всё это оставил без внимания и из разговоров Пестова со мной, что только припомнил, то истинно показал.
В половине же ноября м[еся]ца Веденяпин 1-й был командирован в корпусную квартиру, и когда пришёл ко мне для получения прогонов, то я просил его сказать Пестову, что название представитель из нас троих никто не принимает, а предо // (л. 34) ставляем оное ему или самому Пестову. Сим уже совершенно кончилось моё сношение с Пестовым, и что происходило у них, я ни от кого не слыхал более.
5 декабря, узнав от полковника о кончине блаженной памяти государя Александра Павловича, я, бывши наедине с полковником2, открыл ему, что меня на манёврах приглашали вступить в общество Конституции, но умолчал о Шультене и Тиханове и сказал о себе одном, и ничего ему подробно не открыл. Спустя же несколько дней говорил об этом с полковником в присутствии капельмейстера, и полковник сделал мне выговор, что я на манёврах не открыл ему3 об этом, и тут-то я сказал, что его именно советовали беречься и что я самих верховных членов никого не знаю.
Когда же полковник уехал в отпуск, а с ним и Тиханов, то и он открыл ему о приглашении, которое сделал нам Пестов4 на манёврах, но не знаю, всё ли он ему сказал, что Тиханов слышал в обществе. По отъезде же их я Шультену сказал, что о приглашении в общество я открыл полковнику, но только о себе.
30 декабря5 получено было в бригаду предписание командующего дивизиею, чтобы собрать роты в штаб-квартиры и ожидать повелений по случаю возмущения Черниговского пехотного полка, причём ясно открылось, что значило общество Конституционистов и в какую погибель под личиной блага хотели ввергнуть Россию.
1 Три строки от слов «даже самая жизнь» отчёркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
2 Слово «полковником» подчёркнуты карандашом.
3 Десять строк от слов «Александра Павловича, я, бывшие наедине...» отчёркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
4 Далее взято в квадратные скобки слово «нам», ошибочно написанное дважды.
5 Далее взято в квадратные скобки слово «получили», написанное ошибочно дважды.
Зная же, что Пестов до фанатизма был предан обществу, сказал я Шультену1, ежели бы, на случай, Пестов приехал к нам с дурными предложениями, то мы должны будем его арестовать и представить как возмутителя, Шультен же отвечал2, // (л. 34 об.) что мы бы его в таком случае не послушали.
Когда же Черниговский полк был усмирён, то я, быв у подполковника Берстеля с бумагами (ибо он был командующим бригадою), то спросил его, правда ли, как Пестов мне говорил, что и он знал об этом обществе, на что мне Берстель отвечал, что Пестов ложно сказал, ибо он ни от кого об этом не слыхал.
5-го же января сего года Пестов, ехавши в отпуск, заехал к Шультену3 и между прочим, как я слышал, разговорами старался оправдать возмущение черниговцев, уверял, что это делалось для блага всех, и когда ему стал прапорщик Лисенко противоречить в противном, то было с ним поссорились (сие я слышал от самого Лисенки, ибо я не был ещё тогда у Шультена).
Вечером пришёл я к Шультену, где застал ещё Пестова, который меня встретил сими словами, что я могу его арестовать и представить куда знаю, ибо он теперь в наших руках. Я ему отвечал, что действительно говорил я это Шультену и ныне подтверждаю, если бы он приехал к нам с дурными предложениями, и сказал ему: «Ты, кажется, слыхал от меня, что хотя я и хотел Конституции, но не возмущений». Тогда Пестов мне сказал, как он жалеет, что ошибся во мне, и что он не считал меня так малодушным, и я пожалел о том, что лучше бы он ошибся во мне прежде и не приглашал бы меня в члены, то я был счастлив, а ныне, вероятно, должен буду скитаться в Сибири.
На что мне Пестов отвечал, что я насчёт общества должен быть покоен, ибо из нас троих никого в списках общества не состоит, и я действительно упокоился и не полагал, чтобы нас взяли как преступников, основываясь на уверении Пестова, и думал, что нас из общества исключили.
И уверение-то Пестова подало мне гибельную мысль сделать ложные отречения насчёт общества, ибо я в душе своей не принадлежал к нему и ни в чём не споспе // (л. 35) шествовал оному обществу, но знал об обществе от Пестова и теперь вижу, что я, будучи виновником в том, что, знавши о злоумышленном обществе, не донёс о том (признаюсь откровенно, что я, будучи в заблуждении, ужасно боялся открыть, ибо если бы не мог доказать об оном, то как ложный доносчик пострадал бы), запирательством же своим усугубил вину и как преступник должен буду пострадать.
Когда же прекращено было возмущение Черниговского полка, то многие из посторонних узнали, что нас троих приглашали на манёврах в общество, и сие сообщил некоторым наш капельмейстер, который слышал, что я полковнику открыл о себе, а после капельмейстеру сказал я о Шультене и Тиханове. Решившись откровенно обо всём, что знал и что до меня касается, донести высочайше учреждённому Комитету, должен был войти в таковую подробность.
Присовокупляя к тому ещё, что первоначальные вольнодумческие суждения я начал слышать от бывшего своего командира капитана Панова4 (который ныне подполковником), и хотя сначала я ему во многом противоречил, но он начал наконец убеждать меня своими суждениями, и с того времени (1823 года) начали бродить во мне вольнодумческие мысли, и как Панов был не только либералист, но даже вольнодумствовал насчёт религии, а я по неопытности и стал держаться его суждениям. К тому же часто попадались стихотворения, в коих дух вольнодумства господствовал, // (л. 35 об.) и из таковых сочинений были у меня ода «Вольность» сочинения Александра Пушкина, «Деревня» и, не помню, ещё какое-то небольшое сочинение его же и пародия на голос: «Боже, царя храни!»
1 Фамилия подчёркнута карандашом.
2 Слова «Шультен же отвечал» подчёркнуты карандашом.
3 Фамилия подчёркнута карандашом.
4 Фамилия подчёркнута карандашом и отмечена на полях знаком «NB».
Нынешнее же моё несчастие, ужасная будущность и чтение священных книг меня образумили, и я получил другой образ мыслей, другие во всём понятия, и здесь-то открылось мне, что под именем Конституция, которой и я по заблуждению своему желал (не зная вовсе, что в оной заключалось), готовилась погибель отечеству. Ах, если бы прежде были те чувства и суждения, какие ныне, то, открыв о злоумышленном обществе, мог бы осчастливить себя, но пустой страх, заблуждение ввергнули в погибель ужасную.
Если бы даже я пред полковником не утаил о Шультене и Тиханове и открыл бы всё то, что Пестов мне говорил, то и тогда могли бы ещё вовремя донести правительству, а я говорил только о себе одном. Но поздние раскаяния не облегчают участи и в полной мере заставляют чувствовать своё преступление. Открыв же истинно высочайше учреждённому Комитету всё то, что я знал и что мог припомнить, успокою, по крайней мере, свою совесть, и буду страдать с тою мыслию, что ничего не скрыл от правительства, а сделался преступником от заблуждений.
Подпоручик Черноглазов1 // (л. 15)
1 Показания написаны И.М. Черноглазовым собственноручно.
