III
По своему составу и традициям Кавалергардский полк был наиболее аристократическим из всех полков петербургской гвардии. Кавалергарды были учреждены с определённой целью - служить почётной охраной во время церемонии коронации; они выставляли своих офицеров на ступени царского трона, образовывали парадную декорацию на торжественных празднествах и выделялись внешним блеском своего обмундирования. Полк вербовался из представителей правящей знати и сохранял самую близкую связь с императорским двором.
В период дворцовых переворотов кавалергарды сыграли активную политическую роль, вмешиваясь в вопросы престолонаследия и расслаиваясь на сталкивающиеся групповые течения. В 1730 г. они выдвигали из своей среды сторонников и авторов дворянских конституций; при Анне Иоанновне были расформированы за своё мятежное настроение; при Елизавете Петровне вновь восстановлены в правах и осыпаны царскими милостями. Екатерина II зачисляла в кавалергарды своих приверженцев и вербовала из их среды своих фаворитов. При устранении Павла I кавалергардские офицеры во главе со своим командиром и шефом принимали непосредственное участие в заговоре и охраняли своими караулами спальню будущего императора.
Сознание своего общественного веса и преданность националистической идее составляли характерные черты этого аристократического полка. Его офицерский корпус брезгливо отгораживался от «выскочек», стараясь свято оберегать сословную чистоту своего избранного состава. В этом смысле очень характерен тот эпизод, который разыгрался в 1820 г. с Захаром Чернышёвым.
Произведённый из корнетов в поручики, граф Чернышёв вместе с офицером Понятовским написал анонимное письмо одному из своих однополчан: от лица офицеров полка он требовал, чтобы его адресат немедленно оставил общество кавалергардов. Результатом письма было назначение несостоявшегося поединка и последующий арест З.Г. Чернышёва. Гувернёр Жуайе разделил со своим воспитанником это недолгое пребывание в крепостном каземате.
При Александре I офицерские списки Кавалергардского полка, как и раньше, пестрели именами титулованной знати; консервативная традиция по-прежнему сплеталась здесь с оппозиционной политической струёй. Новые идеологические течения постепенно пробивали себе дорогу в эту замкнутую среду, проникнутую культом сословной чести.
В рядах Кавалергардского полка можно было заметить разнообразные оттенки либеральной мысли: здесь начинали свою политическую карьеру М.Ф. Орлов и П.И. Пестель, князь П.П. Лопухин и М.С. Лунин; лелеял планы национального восстания будущий вождь греческих гетеристов Александр Ипсиланти; переживали период своих молодых увлечений будущий граф П.Д. Киселёв и друг А.С. Грибоедова С.Н. Бегичев.
«Союз спасения» и «Союз благоденствия» имели здесь немногих, но убеждённых сторонников. Во время Семёновского возмущения либеральная «болтовня» кавалергардских офицеров немало беспокоила правительственные сферы. В период гвардейского похода 1822 г. военные власти стремились обезопасить Кавалергардский полк от вредного влияния либерального масонства. Критика правительственных действий сближала многих молодых кавалергардов, создавая благоприятную почву для возникновения и расцвета тайного общества.
Это глухое политическое брожение, постоянно наблюдавшееся в полку, нашло себе открытый исход за два года до вооружённого восстания. В 1823 г. Кавалергардский полк обратил на себя сосредоточенное внимание П.И. Пестеля: Южное общество декабристов избирает его организационной точкой опоры; в недрах полка создаётся республиканская ячейка, которая сознательно противопоставляет себя Северному обществу и его слагающейся конституционно-монархической программе.
Уже весной 1823 г. Южная директория начала систематическую атаку против умеренного Севера: в Петербург был направлен один из ревностных членов, князь А.И. Барятинский, который должен был разбудить дремавшую энергию северян и заручиться их согласием на вооружённое восстание и на полное истребление императорской фамилии.
Барятинскому не удалось достигнуть поставленной цели, но, уезжая из Петербурга, он прибегнул к искусному и обдуманному манёвру: он принял в члены тайного общества двух офицеров Кавалергардского полка - Фёдора Вадковского и И.Ю. Поливанова. Правда, он передал этих членов на попечение кн. С.П. Трубецкого, т.е. формально ввёл их в Северную управу, но смысл его действий был ясен: за спиной Северной думы Южное общество завязывало непосредственную связь с Петербургом, которая могла явиться исходным пунктом для образования самостоятельного республиканского филиала.
Своевременно заметив эту опасность, Никита Муравьёв «перепринял» Вадковского и Поливанова, но эта запоздалая попытка не имела никакого реального результата: Вадковский и Поливанов стали «адресоваться» к Югу, а в 1824 г. окончательно оформили своё присоединение к Южной организации. По-видимому, Барятинский действовал не в одиночку, а по указанию Пестеля: у Пестеля ещё сохранилась живая связь с Кавалергардским полком через посредство брата Владимира, бывшего члена «Союза спасения» и ещё недавно, в 1820 г., обратившего на себя внимание своим политическим вольномыслием.
Выбор Барятинского оказался вполне удачным. Фёдор Вадковский был близким родственником Чернышёвых, представителем богатой и влиятельной семьи. В его лице тайное общество приобретало молодого и энергичного прозелита, натуру восприимчивую и живую, одарённую пылким воображением и неутомимой жаждой деятельности. Эти индивидуальные особенности обеспечили Вадковскому несомненный успех среди молодёжи: его квартира была местом постоянных и многолюдных собраний, на которые сходились молодые офицеры, преимущественно из среды кавалергардов.
Увлекательная и образная речь Вадковского заражала своей искренностью и подъёмом. В своём политическом увлечении он переходил через границу реального, воображение рисовало ему заманчивую картину грандиозного и всемогущего общества; он верил этому прекрасному призраку и умел вдохновлять этой верой неопытные и взволнованные сердца.
Правда, Вадковский не умел конспирировать, был юношески доверчив и сильно вредил себе легкомысленной откровенностью. В конце концов за «неприличное поведение» его перебросили в провинциальный армейский полк, но он и там не прекратил своей организационной работы: он неустанно привлекал новых членов, в его сознании роились обширные планы и он сознательно готовил себя к новым опасностям и страданиям.
Пестель нашёл в нём и преданного ученика, и беспрекословного исполнителя. Однако при всей своей искренней революционности Вадковский и в Егерском полку оставался прежним аристократом: с презрением говорил он о провинциальной среде армейского офицерства, «об этих бедных и незнатных людях, живущих одним только жалованием». Брезгливо отворачиваясь от окружающего общества, он старался завербовать представителей видных и состоятельных фамилий.
Одним из таких намеченных кандидатов был граф Захар Чернышёв, наследник миллионного майората и свой человек в кругах петербургской аристократии. Вадковский приложил все усилия, чтобы привить ему политическое свободомыслие. «Он в моих глазах порочил правительство и говорил, что он думает, как все благомыслящие люди», - вспоминал впоследствии З.Г. Чернышёв.
Старания Вадковского привели к желанному результату: очень скоро З. Чернышёв проникся распространённым настроением политического либерализма и стал принимать непосредственное участие в политических беседах. Подобную же судьбу испытали и другие однополчане Вадковского: в начале 1824 г. в Кавалергардском полку уже была подготовлена почва для самостоятельной ячейки революционного общества.
К этому моменту политическая борьба между Северной и Южной организациями достигла своего наивысшего пункта. Усилия многочисленных делегатов революционизировать Северную управу не имели ожидаемого успеха. Весной 1824 г. Южная директория предприняла последнюю и наиболее энергичную попытку: она командировала в Петербург самого Пестеля и поручила ему добиться организационного слияния обоих обществ на основе южных революционных планов.
Пестель проявил себя талантливым искусным дипломатом, вдохновенным оратором и непобедимым спорщиком. Борьба между ним и Никитой Муравьёвым приняла форму непримиримого принципиального столкновения. Чаша весов колебалась в разные стороны, демократическое крыло Северного общества уже готово было изменить своему старому знамени. Однако в последний, решающий момент взяли верх умеренные социально-политические воззрения.
Северная управа отвергла идеи цареубийства и диктатуры, отказалась принять радикальную аграрную программу и воздержалась от предложенного объединения с Южной. Такой исход взаимных переговоров расстраивал тактические предположения Пестеля и ставил под угрозу разработанный им план политического переворота. Ему оставалось или сложить оружие, или решиться на обходное стратегическое движение. С присущей ему энергией Пестель избрал последний выход: он поставил себе задачу образовать новое петербургское общество, республиканское по своей программе и революционное по своей тактике, противопоставить эту ячейку Северной думе, расстроить её ряды, оторвать от неё революционные элементы и создать прочную и преданную опору для будущего восстания.
Старый тактический план потерпел при этом крупное изменение: отныне инициатива восстания и переворота должна была исходить от революционного Юга; на обязанность северной организации падало нанесение решительного удара - устранение императорской фамилии и официальное провозглашение республики. Кавалергардский полк, в котором была готовая завязь революционного филиала, явился основным объектом для стратегического манёвра Пестеля.
Вокруг Вадковского уже сложился кружок новопринятых членов: ротмистр И.Ю. Поливанов, корнеты П.Н. Свистунов и Н.Н. Депрерадович, артиллерийский подпоручик С.И. Кривцов. Был подготовлен к принятию поручик И.А. Анненков, были намечены и сагитированы другие офицеры Кавалергардского полка. Старый член тайного общества Матвей Муравьёв-Апостол, исполнявший обязанности южного комиссара при Северной думе, должен был скрепить воедино эту слагающуюся республиканскую организацию.
На квартире у П.Н. Свистунова было назначено учредительное собрание новообразуемого филиала. Явились Пестель, Матвей Муравьёв-Апостол и кавалергарды Вадковский, Поливанов, Свистунов, Анненков и Депрерадович. Вадковский познакомил Пестеля с собравшимися офицерами, присутствующие сели вокруг стола, и Пестель взял первым слово. Он прежде всего спросил собравшихся, согласны ли они участвовать в обществе, которое ставит своей целью революционное преобразование государства? Получив утвердительный ответ, он произнёс длинную, часовую речь, в которой постепенно развернул свою политическую и социальную программу.
Он подробно остановился на форме государственного правления, постарался раскрыть все преимущества республики и осветил политический опыт Северо-Американских Соединённых Штатов. Он говорил, что только дорогой ценой можно завоевать республиканский порядок: «Нужно быть готовым, чтобы жертвовать своею кровью и не щадить и ту, которую повелено обществом будет проливать».
Возбуждённые этой речью, присутствующие согласились с революционными доводами Пестеля. Пестель продолжал дальше: он говорил о необходимых мерах для упрочения республики, изложил свой план «национальной директории» (т.е. временного правления) и обосновал своё требование «разделения земель». Он воспользовался при этом экстрактом из «Русской Правды», который был изложен у него на нескольких листках.
Мало-помалу перед слушателями обрисовывался образ будущего государства, выяснилась система его политических и административных учреждений. Захваченные этой увлекающей картиной, члены собрания согласились дать клятву, что они будут с жаром содействовать намеченной цели. Тогда они были подведены к последнему, наиболее щекотливому вопросу. Логично, но осторожно Пестель заставил понять свою молодую аудиторию, что необходима смелая и решительная тактика, «что святейших особ августейшего дома не будет», что неизбежна кровавая жертва, которая оправдывается задачами революционной борьбы.
Слушатели не спорили, они просили только разъяснений и высказывали своё согласие. Вечер закончился совместным ужином, на котором пили за успехи общества и за здоровье его членов.
Собрание у Свистунова имело своё короткое заключение. Накануне отъезда Пестеля на квартире Вадковского состоялось совещание с участием четырёх лиц: Пестеля, Матвея Муравьёва-Апостола, Вадковского и Свистунова. Пестель объяснил Свистунову подробности организации Южного общества и состав его директории, возвёл Вадковского и Свистунова в высшие звания «бояр» и поручил им обоим, совместно с Матвеем Муравьёвым-Апостолом, руководить новообразованной ячейкой и умножать число её членов. По словам Свистунова, и он и Вадковский находились под обаянием ума и красноречия Пестеля и сознательно вступили в республиканскую организацию Южного общества.
После отъезда Пестеля новообразованная ячейка стала мало-помалу разрастаться и крепнуть. Благодаря энергии Свистунова в неё вступили корнеты Кавалергардского полка Д.А. Арцыбашев, А.С. Горожанский и Н.А. Васильчиков; позднее усилиями Горожанского были приняты кавалергардские офицеры: полковник А.Л. Кологривов, поручик П.П. Свиньин и корнет князь А.Н. Вяземский.
Постепенно влияние кавалергардского кружка распространилось на другие гвардейские части: при помощи Вадковского был присоединён двоюродный брат Захара Чернышёва конногвардеец А.А. Плещеев; через посредство Свистунова были приобщены к филиалу офицеры - Финляндского полка поручик А.А. Добринский и Измайловского полка поручик А.С. Гангеблов. Артиллеристом Кривцовым был принят корнет Конногвардейского полка А.А. Суворов.
Влияние петербургского отделения Южного общества распространилось и на территорию старой столицы. Летом 1824 г. Барятинский, приехавший в Москву из 2-й армии, принял в тайное общество прапорщика Владимира Толстого, отставного корнета графа В.А. Бобринского и ротмистра Гусарского полка А.И. Сабурова 2-го. Петербургская и московская ячейки были взаимно осведомлены о персональном составе своих членов и поддерживали непосредственную связь через поручика Анненкова.
Позднее, когда Фёдор Вадковский был переведён в Конно-Егерский полк, он не упускал случая, чтобы привлечь в организацию новых обещающих прозелитов: так были приняты конногвардеец Ф.В. Барыков, драгунский юнкер Ф.Я. Скарятин и поручик Кирасирского полка граф Н.Я. Бургари. Таким образом, петербургская ячейка выпустила целый ряд отдельных отростков, которые охватывали несколько городов: Москву, Пензу, Одессу и Курск.
Оторванный от столичной базы, Ф. Вадковский оставался главным вдохновителем и организатором северного филиала: он стремился поддерживать непосредственные связи и с Пестелем, и с разными городами. Отсюда его проект образования специального института связи - группы разъездных агентов тайного общества, поддерживаемых регулярными взносами действительных членов.
Деятельность Петербургского филиала перешла за намеченные организационные рамки. Противопоставляя себя Северной думе, ячейка кавалергардов старалась установить с ней непосредственные сношения, использовала её в политических целях - рассматривала её одновременно и как свою защитную оболочку, и как свой боевой резерв.
Среди либеральных кавалергардов был корнет Александр Михайлович Муравьёв, младший брат идеолога и организатора Северного общества. Ещё в мае 1822 г. двадцатилетним юношей он был принят в тайное общество через М.С. Лунина; но это был глухой период деятельности Петербургской управы: Александр Муравьёв чувствовал себя слишком молодым, плохо ориентировался в политических вопросах и скоро оторвался от революционной организации.
В 1824 г. на него обратил внимание его родственник Матвей Муравьёв-Апостол, который «перепринял» его в возродившееся общество. При этом Матвей Муравьёв-Апостол поступил очень обдуманно и дипломатично: не сообщая Никите Муравьёву и учитывая его близкую связь с молодым и неопытным братом, Матвей Муравьёв-Апостол зачислил кавалергардского корнета не в Южное, а в Северное общество, отвёз его к князю Е.П. Оболенскому и познакомил с С.П. Трубецким и М.М. Нарышкиным.
Скоро между Александром Муравьёвым и его революционными однополчанами установились теснейшие политические связи; окружённый группой республиканцев, А.М. Муравьёв участвовал в их собраниях, вёл с ними совместную агитацию, вербовал для них намеченных кандидатов. Фактически он явился посредствующим звеном между Северным обществом и петербургскими последователями Пестеля.
С помощью Александра Муравьёва в Южное общество были приняты Кологривов, Свиньин и князь Вяземский, которым сообщили основную задачу конституционного преобразования, но не открыли республиканской цели и террористической тактики.
Продолжая тактику Ф. Вадковского, республиканцы решили залучить в свою организацию и ротмистра Захара Чернышёва. А.С. Горожанский, один из горячих и энергичных членов филиала, повёл атаку на Александра Муравьёва и после настойчивых усилий достиг наконец своей цели. Весной 1825 г. на квартире у Горожанского Александр Муравьёв принял своего родственника, заранее подготовленного продолжительной агитацией.
Захару Чернышёву были сообщены самые необходимые сведения: он узнал, что тайное общество состоит из благомыслящих людей, что его цель - конституционное преобразование государства, что проект конституции уже написан и что со временем ему расскажут более обстоятельные подробности. З. Чернышёв охотно принял сделанное ему предложение. Впоследствии он так объяснял мотивы своего поступка: «Узнав, что вступили в сие общество многие люди, которых познания и дарования природные гораздо более и превосходнее моих, полагая, что они имели в виду улучшение правительства и благосостояние империи, и быв в таком же заблуждении как и они, - по примеру их одна любовь к отечеству побудили меня вступить в их тайное общество».
С этого момента З. Чернышёв сблизился с кружком петербургских республиканцев; он нашёл здесь своих старых друзей и знакомых - не только товарищей по полку, но и двоюродных братьев Вадковского и Плещеева, и своего старого друга артиллериста С.И. Кривцова.
Присматриваясь к составу петербургского филиала, мы наблюдаем, что он социально и политически однороден. Перед нами - представители обеспеченной аристократии, которые располагают широкими связями в дворянском обществе. По позднейшим правительственным справкам, у отца Свистунова было 5 тысяч душ крестьян в различных губерниях, у ротмистра Поливанова и его жены - около 2 тысяч душ крестьян, за Вадковским и его семьёй числилось более 1700 душ в Тамбовской и Орловской губерниях, за матерью С. Кривцова - около 700 душ в Болховском уезде; крупное состояние Чернышёва уже известно; о богатстве Анненкова сообщают нам мемуаристы; по формулярному списку Сабурова 2-го за его отцом состояло 475 душ в Тамбовской губернии.
Из двадцати членов организации четверо (граф З. Чернышёв, князь Вяземский, князь Суворов и князь Барятинский) принадлежали к титулованным фамилиям; Свистунов и Плещеев были сыновьями камергеров; Васильчиков, Кологривов, Сабуров и Кривцов происходили из старого русского дворянства; Депрерадович был сыном генерал-адъютанта, командира гвардейского Кавалерийского корпуса, Вадковский - сыном сенатора и графини Чернышёвой.
Так же однородны были политические взгляды и настроения кружка. Если отбросить разряд испытуемых «братьев» (Чернышёва, Кологривова и др.), то мы увидим перед собой воинствующих республиканцев, готовых на самые решительные насильственные меры. Некоторые из них, например Анненков, Сабуров и Свистунов, большие поклонники Жан-Жака Руссо; другие бредят проектами цареубийства и выражают стремление к немедленным действиям.
Мысль об истреблении тирана, завещанная дворянскими традициями, возбуждённая красноречием Пестеля и освящённая примерами античной истории, не раз возрождается в сознании революционных кавалергардов. Впервые она вспыхнула весной 1824 г. под влиянием распространившихся слухов о разгроме Южного общества. У Матвея Муравьёва-Апостола взволнованного сведениями об аресте его любимого брата, сложился план немедленного покушения на императора. Он сообщил свои мысли Пестелю, Вадковскому и Свистунову. Пестель принципиально одобрил его идею, Свистунов и Вадковский живо откликнулись и изъявили готовность активно действовать в этом деле.
Слухи оказались неосновательными, и террористический замысел филиала быстро расстроился. Однако идея цареубийства была выдвинута опять по инициативе увлекающегося Вадковского. Он сообщил свои планы небольшому кружку из Матвея Муравьёва-Апостола, Свистунова, Депрерадовича и Кривцова, которые долго и оживлённо обсуждали их на своих собраниях.
Вадковский проектировал воспользоваться большим балом в Белом зале императорского дворца, поразить всех членов царской фамилии и здесь же немедленно провозгласить учреждение республики. Проект не вызвал никаких возражений, посвящённые офицеры изъявили согласие на совместные действия. Впоследствии Свистунов не раз возвращался к этому замыслу, находя его вполне целесообразным и вполне осуществимым. Героический акт в ослепительной обстановке, в стенах дворца, на глазах потрясённой и обезоруженной аристократии казался чем-то средним между старым дворцовым переворотом и открытой военной революцией.
Моментами идея поголовного истребления царской фамилии перебивалась проектом индивидуального покушения: Вадковский непрерывно твердил о том, что он может и должен совершить террористический акт, встретив императора на Елагином острове и убив его из духового ружья. Таким образом, петербургские «мужи» и «бояре» казались убеждёнными носителями республиканских и тактических планов Пестеля.
Совершенно иное приходится сказать об их социальных воззрениях: идея демократического равноправия и земельного передела не нашла себе активного отклика в рядах революционных кавалергардов; их письма и показания совершенно игнорируют эти основные вопросы пестелевской программы.
Политические интересы и молодое воображение вели их по другой, традиционной дороге; подобно основателям аристократического Ордена русских рыцарей М.Ф. Орлову и графу М.А. Дмитриеву-Мамонову, они подхватили дворянскую идею тираноубийства и освятили её абстрактными догмами руссоизма и отвлечённым культом республики. Это поднимало их в собственных глазах как носителей последовательного политического радикализма. Конституция Никиты Муравьёва казалась им чересчур умеренной, Московскую управу Северного общества они третировали как возрождённую организацию «Зелёной книги», враждебную их собственным революционным взглядам.
Отмежёвываясь от Северного общества в политических целях, члены республиканского филиала опирались и на другую организационную структуру. В противоположность двухъярусной системе Петербургской управы (обычно остававшейся на бумаге), республиканцы установили у себя три категории членов: «братьев», «мужей» и «бояр». Новопринятые члены приобретали первую степень «братьев» и получали общие сведения о революционной организации; они оставались на положении испытуемых учеников, подвергаясь систематической обработке со стороны зрелых сочленов. Со временем они посвящались во вторую степень «мужей» и узнавали подробности о целях революционного общества и о мерах к их достижению.
Доказавшие свою преданность и энергию возводились в высшую степень «бояр», которые занимали руководящее положение, знали персональный состав верховного революционного органа и получали исключительное право принимать новых членов.
Петербургские республиканцы почти не отступали от этой системы: наличие трёх обособленных категорий ярко обнаруживается в их последующих показаниях. С этой организационной точки зрения вполне понятно положение З. Чернышёва в недрах Южного общества декабристов: ничего не зная о существовании двух обособленных обществ, З. Чернышёв считал себя членом петербургской организации: фактически он принадлежал к низшей категории «братьев», которые подготовлялись кавалергардами к посвящению в сознательные республиканцы.
Таким образом, формируя петербургскую ячейку Южного общества, Пестель сознательно применил старый организационный устав первоначального «Союза спасения». И здесь и там он создавал конспиративно-боевую организацию, рассчитанную на активные действия, проникнутую единством воли и подчинённую руководству сверху. В 1817 г. Пестель постарался облечь её в защитную оболочку масонской ложи, в 1824 г. она устроилась и действовала под прикрытием умеренно-либерального Северного общества.
Ненавидя аристократию, Пестель постарался использовать аристократическую среду и в начале, и в конце своей политической деятельности. Но образуя «Союз спасения» и проникая в недра таинственного Капитула Феникса, Пестель руководился скорее интуицией революционного заговорщика, чем ясной программой политического деятеля. За семилетний промежуток окончательно оформилось его политическое и социальное кредо, сложился его конкретный план революционных действий.
Силой вещей боевая база революционного восстания оказалась на юге; на севере, в столице нужна была сплочённая группа решительных и преданных заговорщиков для нанесения быстрого террористического удара. Ячейка Кавалергардского полка, наиболее аристократического и близкого к трону, казалась подходящей опорой для подобного акта.
Руками аристократии Пестель надеялся физически низвергнуть аристократический строй; он постарался составить подходящую группу будущих исполнителей и вдохнуть в неё силу революционного убеждения и готовность на личное мученичество. Письмо Вадковского, перехваченное Шервудом, и позднейшие воспоминания амнистированного Свистунова ярко отражают искусную агитацию южного якобинца. «Наш путь не должен быть усеян розами, и кто ничем не рискует, тот ничего не имеет» - таков был одушевляющий лозунг, завещанный Пестелем петербургским республиканцам.
Организационная попытка 1817 г. разбилась о принципиальные разногласия объединившихся заговорщиков. В северном филиале Южного общества не было и намёка на подобные разногласия. Тем не менее политическая карта Пестеля была и на этот раз бита. Идея республиканского переворота оказалась в резком противоречии с социальными инстинктами и симпатиями аристократического кружка. Кажущееся согласие и единство распалось при первой попытке решительного наступления. Революционная эмоция излилась в словах и не претворилась в самостоятельное действие.
Угрожающие признаки такого исхода проявились задолго до вооружённого восстания. Постепенно, в продолжение 1825 г., стало обнаруживаться растущее охлаждение старейших из членов: ротмистр Поливанов одумался, вышел в отставку и уклонился от всякого участия в обществе; поручик Анненков стал систематически избегать революционных собраний и предпочитал продолжительные командировки за кавалерийским ремонтом; корнет Свистунов начал парализующе действовать на молодёжь своим ироническим скептицизмом; Депрерадович, Васильчиков и Арцыбашев держались пассивного образа действия. В петербургском филиале Южного общества происходил невидимый внутренний кризис, который ярко обнаружился позднее, в откровенных показаниях на следствии.
По-прежнему горячую энергию проявлял А.С. Горожанский: он неустанно агитировал, вербовал кандидатов и возбуждающе действовал на А.М. Муравьёва. Но этот незнатный сын коллежского асессора был наименее типичным представителем аристократического кружка; в его приподнятом настроении уже чувствовались признаки будущего психического недуга.
Кризис республиканской ячейки был выражением не только индивидуальных идеологических надломов, он отражал собой глубокий общественный сдвиг, который охватывал передовые круги аристократического дворянства. Сельскохозяйственный кризис и обусловленная им реакция бросали вправо недавние либеральные элементы; настроение политической оппозиции утрачивало прежнюю напряжённость; постепенно ускользала та почва, которая поддерживала и питала революционную действенность сословного авангарда.
Накануне петербургского восстания республиканцы Анненков и Свистунов мало отличались по своему общему настроению от представителей ближайшего общественного круга: и от Михаила Орлова, и от Василия Давыдова, и от Никиты Муравьёва.
Единственным человеком, который ни на одну минуту не свёртывал своего боевого знамени, был увлекающийся и энергичный Вадковский. Заброшенный в провинциальное захолустье, оторванный от своей социальной базы, предоставленный самому себе, он по-прежнему волновался и горел в огне неустанной деятельности. Осенние месяцы 1825 г. были вершиной его революционной работы.
Но доверчивый и неумелый конспиратор уже шёл навстречу ожидавшей его гибели: в начале сентября состоялось его свидание с провокатором Шервудом, который увлёк его картиной несуществующего тайного общества на территории военных поселений. Перед Вадковским мелькнула волнующая мысль о необычайном усилении революционной организации и о возможной близости грядущего столкновения.
С этим моментом связано последнее свидание Вадковского с его двоюродным братом и другом Захаром Чернышёвым. С сентября 1825 г. З. Чернышёв числился в четырёхмесячном отпуске и проживал в своём орловском имении Тагино. Почти одновременно сюда приехали А.Г. Муравьёва, а через некоторое время её муж, руководитель Северного общества. Время от времени в Тагино наезжали родственники и знакомые: приехал Ф. Вадковский, а за ним ближайший сосед, московский республиканец прапорщик В.С. Толстой.
В сокровенных дружеских разговорах члены революционного общества делились сомнениями, планами и надеждами. Толстой познакомил Вадковского с московскими событиями и отношениями, сообщил ему о предполагаемом денежном пожертвовании Бобринского и о проекте подпольной революционной типографии.
В свою очередь Вадковский рассказал З. Чернышёву о плане вооружённого восстания и цареубийства, о разногласиях между Северным и Южным обществами, о революционной программе Пестеля и об ожидаемой вспышке в военных поселениях. Открывая Чернышёву эти подробности, Вадковский тем самым повышал его в следующую организационную ступень: из «брата» он делал его «мужем»; по-видимому, он поступил так с определённой целью.
Вадковскому необходимо было послать отчётное письмо в Южную директорию и познакомить Пестеля с агентом «новооткрытого» общества унтер-офицером И.В. Шервудом. Это ответственное поручение он решил возложить на Николая Булгари, а самого Н. Булгари вызвать из Одессы через посредство З. Чернышёва. Неожиданная болезнь матери помешала З. Чернышёву исполнить предложенную миссию, но, принимая поручение Вадковского, он неизбежно солидаризировался с революционными проектами Южного общества. Это обстоятельство сыграло отягчающую роль в его последующей судьбе, было причиной его каторжного приговора и источником его многолетних страданий.
Имя Захара Чернышёва стало немедленно известным провокатору Шервуду: Вадковский на новом свидании откровенно рассказал ему о своих замыслах и попутно назвал ему многих из заговорщиков. За два дня до восстания 14 декабря великий князь Николай Павлович получил в Петербурге подробное донесение генерала И.И. Дибича о действиях Шервуда, о рассказах Вадковского, об участии З. Чернышёва и о многом другом, относившемся к революционному заговору.
Дибич сообщал, что заговор касается многих лиц в Петербурге и «наиболее в Кавалергардском полку». Великий князь Николай Павлович немедленно отвечал ему о принятых мерах и об ожидаемых событиях. В этом «высочайшем» ответе были следующие короткие строки: «Выслать навстречу Булгари и Чернышёву фельдъегерей для взятия их под арест за городом и сюда доставить в крепость».
Таким образом, З.Г. Чернышёв был обречён - обречён раньше, чем проявилась его активная деятельность, прежде, чем разразилось вооружённое восстание.
В это время кружок петербургских республиканцев, с которым связал своё имя З. Чернышёв, переживал мучительные дни колебаний и нерешимости. Известие о смерти Александра I поставило перед кружком вопрос о немедленном выступлении, который вытекал из всей предшествующей программы, из всех предположений, завещанных Пестелем.
Руководители филиала Горожанский и Свистунов через посредство А.М. Муравьёва поспешили выяснить позицию Северного общества. К.Ф. Рылеев и князь Е.П. Оболенский отвечали: «если будут присягать цесаревичу, то присягнуть, в противном случае сопротивляться». Присяга великому князю Константину Павловичу прошла без всякой оппозиции.
Тем не менее в недрах Северной думы родился первый проект вооружённого восстания: поднять полки под предлогом мнимого завещания Александра I о сокращении солдатской службы; вывести возмутившиеся полки на Сенатскую площадь и принудить правительство подписать конституцию. А. Муравьёв сообщил предложение Северной думы главным представителям Южного общества. Горожанский присоединился к проекту, Свистунов ответил на него ироническим смехом.
Через несколько дней Северное общество сообщило новый переработанный проект: вызвать восстание в случае отречения Константина; опереться на верность присяге, выйти на Сенатскую площадь, заставить дать конституцию. На этот раз к проекту присоединились Горожанский и Анненков; Свистунов по-прежнему отнёсся к нему скептически-отрицательно.
События нарастали. Северная дума выдвинула диктатора, выработала план предстоящего выступления, постаралась связаться с полками Гвардейского корпуса, попыталась послать извещение в Южное общество. Оболенский предложил выполнить эту посредническую миссию Свистунову, но тот решительно отказался от предложенного ему поручения. Скептическое настроение Свистунова стало передаваться и остальным офицерам.
12 декабря состоялось совещание у Горожанского, наиболее энергичного из членов рассыпавшегося кружка. Решили установить непосредственную связь с Северной думой. Анненков и Арцыбашев поехали к Оболенскому и узнали о намеченном плане переворота. Оболенский в присутствии Рылеева призывал кавалергардов к активным революционным действиям, предлагал им воздействовать на солдат, заклинал их «умереть вместе». Но члены республиканского филиала отвечали уклончиво и нерешительно, ссылались на неопределённое настроение полка, высказывали сомнение в своих силах. Не обнаруживая революционной инициативы, они ограничились летучими совещаниями и частными разговорами.
Напрасно активное ядро уговаривало Свистунова остаться и принять непосредственное участие в надвигающихся событиях: Свистунов предпочёл под предлогом служебной командировки уехать из Петербурга накануне назначенного восстания. Единственное, на что он согласился, - это, заехав в Москву, передать письменный вызов Михаилу Орлову и сообщить устное поручение С.М. Семёнову.
Васильчиков последовал примеру Свистунова. Депрерадович не выразил согласия на выступление. Кологривов, Свиньин и З. Чернышёв находились за чертой Петербурга. Гангеблов стоял в загородном батальоне. Таким образом, северные последователи Пестеля оказались менее активными и решительными, чем руководители Северного общества: в кружке республиканских офицеров не оказалось ни революционной воли, ни авторитетного руководителя. При таких неблагоприятных условиях наступило утро 14 декабря.
Момент принесения присяги в казармах кавалергардов открывал несомненные возможности для революционного выступления: приказ дивизионного командира «присягать, не рассуждая» вызвал открытое волнение выстроившегося полка. Члены тайного общества и здесь не проявили революционного почина. Покорно и молча они уступили инициативу полковому командиру Апраксину и вместе с успокоенными солдатами принесли торжественную присягу самодержавному императору.
Возмущение Московского и Гренадерского полков на минуту вывело заговорщиков из состояния политической апатии. Арцыбашев и Анненков бросились к Горожанскому, Горожанский бросился агитировать солдат, поехал в Измайловские казармы, в одиночку вышел на Сенатскую площадь. Но эта мгновенная и запоздалая вспышка не изменила создавшегося положения.
Колеблясь и не решаясь, бывшие республиканцы пассивно отдались потоку событий: подчинились приказу Николая I, сели на коней, выехали на Адмиралтейскую площадь и составили боевой резерв в защиту самодержавного императора. В ответственный исторический момент они изменили своему революционному знамени и подчинили свою волю воле нового самодержца.
Эта измена пестелевским идеям не избавила их от ареста, крепости и суда. Но она с наглядностью показала внутреннюю противоречивость их позиции, несоответствие их социального положения их отвлечённому революционизму. Перед лицом начавшегося восстания они не почувствовали в себе настоящего действенного стремления революционно опрокинуть самодержавно-дворянскую империю.
