[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTM0LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvWi0wRlhMbkZuWFpsWHoxdWpjbTBfclRlMy16T1lQUFZIa1lBVXcvQUlLNXBFbm5nVTQuanBnP3NpemU9MTIyNXgxNzMwJnF1YWxpdHk9OTUmc2lnbj1hNmY0ZDlhZDY0MTVhNTg3Mjk0NmU2MzhhNzNiM2FkZCZ0eXBlPWFsYnVt[/img2]
Н.А. Кирсанов. Портрет Николая Алексеевича Чижова. Реконструкция. 2012. Бумага, карандаш. 20 х 30 см.
Вопреки последнему утверждению автора, стихотворение «Признание» написано, несомненно, с большим вдохновением и мастерством, чем «Надписи к портретам», «Эпиграмма» и «Эпитафия», которые, видимо, следует считать первыми опытами поэта.
Те же мотивы разочарования звучат и в стихотворении «Вздох»:
Вздох
Зачем, во глубине души таимой,
Ты рвёшься вон, как узник из тюрьмы?
Покорен будь судьбе непримиримой:
Умри среди молчания и тьмы!
Ты выскажешь скрываемые тайны,
Жилец души безмолвный и печальный!
Тебя стрегут, моих страданий вестник,
Безумие и ненависть людей,
И смех врагов, и разума наместник -
Холодный иль пустой совет друзей.
К чему ж, раскрыв заветные скрижали,
В них начертать мне новые печали!
Стихотворения «Вздох» и «Признание» могли быть написаны и в Петербурге, и в первые годы ссылки. Все последующие стихотворения относятся к сибирскому периоду. В «Журавлях» ссыльный декабрист выразил тоску узника, его мечты о свободе:
Журавли
Чуть-чуть видны на высоте воздушной,
Заслыша осени приход,
Несётесь с криком вы станицей дружной
Назад в полуденный отлёт -
Туда, где светлого Амура воды
Ласкают зелень берегов,
Не ведая осенней непогоды,
Ни хлада зимнего оков.
Свободны вы, как ветр непостоянный,
Как лоно зыбкое морей,
Как мысль, летящая к стране желанной, -
Вы чужды участи моей.
Земного раб, окованный страстями,
Подъяв слезящие глаза,
Напрасно я хочу вспорхнуть крылами
И унестись под небеса.
27 июня 1828 г.
Но наряду с мотивами тоски и разочарования в стихах Якутского периода появляется и иное. Перечисляя «Сибирские цветы», декабрист в одноименном стихотворении выражает примирение с тихой и скромной жизнью в Сибирской глуши, проявляет интерес к природе края, который он уже считает своим:
Сибирские цветы
В глуши лесов уединенный,
Устрою домик я и сад,
И будет мой приют смиренный
Милей мне каменных палат!
Не стану из краёв далёких
Сбирать растенья в садик мой,
С полей отчизны, с гор высоких
Сберу цветы страны родной.
С долин Даурии гористой,
Возьму роскошный анемон,
Статис блестящий и душистый
И нежной белизны пион.
Сберу фиалки полевые
Эмблему скромной красоты,
И колокольчики простые,
И гордой лилии цветы.
С вершин высокого Алтая
Переселятся в садик мой
Спирей и астра голубая,
Нарцисс с завистливой красой.
Возьму душистых роз махровых
С Саянских каменистых гор,
И сараны цветов багровых -
Камчатки сумрачный убор.
Пуская приют мой небогатый,
В замену счастия даров,
Рукою флоры тароватой
Украсит роскошью цветов!
1828 г.
Стихотворение «Воздушная дева» представляет собою поэтическую переработку якутской легенды о лунной деве. Оно построено как монолог девушки, которая жалуется на свою участь. Житель звёзд явился на землю и предстал пред девушкой «в красе земной», а затем увлёк полюбившую его «в страну воздушных сил». Но «могучий дух» не смог или не захотел донести её до страны звёзд. Чем выше они поднимались, тем «легче, тоней, реже» был дух, а вскоре и совсем растаял. Девушка осталась одна между небом и землёй, и с тех пор носит ветер её взад и вперёд по «обширному воздушному дому». Тучи закрывают землю. Лишь иногда облака, на которых сидит девушка, несутся низко над землёй, и она видит родину, по которой тоскует и до которой никогда не сможет добраться:
Воздушная дева
Зачем, зачем от дальних мест,
Коварный житель светлых звезд,
Меня увлёк ты в край иной?
Ты мне предстал в красе земной,
Твой взгляд зажёг в моей крови
Палящий, бурный огнь любви.
Могучий дух! Такую страсть
Могла вдохнуть твоя лишь власть.
Была ль любима я, как знать?
Но он хотел с собою взять
Меня в страну воздушных сил -
Ему наш мир печален был.
И быстро ввысь умчались мы
В полночный час под кровом тьмы.
Отец и мать и край родной -
Всё, всё забыто было мной.
Уж был далёк земли предел,
Мой дух молчал и ввысь глядел...
Но вскоре тёмной ночи мгла
Вдруг нас багроветь начала.
Блеснула молния... в огне
На крыльях туч по вышине
Несётся буря, гром гремит...
А дух со мной всё ввысь летит!
Мне ужас чувства оковал,
По жилам хлад змеёй бежал,
Когда могучий дух стрелой
Сквозь область туч летел со мной.
И чудно: был ли это сон?
Чем выше возносился он,
Тем легче, тоней, реже был,
И вскоре след его простыл.
С тех пор, забыта и одна,
На волю ветров отдана,
В мятежном споре непогод
Несусь назад, несусь вперёд.
Обширен мой воздушный дом,
А я одна скитаюсь в нём,
Одна везде, одна всегда,
Чужда небес, земли чужда.
Сюда, в мой облачный предел,
Порой заносится орел
И, на крылах повиснув, ждёт,
Пока добычу взор найдёт...
О, если б хищного орла
Слезами тронуть я могла,
Давно бы гость воздушный мой
Меня унёс к земле с собой!
Надежда, ты мелькаешь мне
И здесь, в пустынной вышине!
Когда верхи гольцов вдали,
Чело подъемля от земли,
Пронзают тучи, - как горит
Во мне душа, как мысль летит
К земле, к земле!.. Но ветр пахнёт
И тучи вдаль от гор несёт.
Иль в тихий утра час весной,
Поднявшись сребряной грядой,
Толпятся в тверди облака...
И мнится страннице, близка
Страна сияющих светил,
Где друг коварный позабыл,
Среди веселья и пиров,
Мою тоску, мою любовь.
Порой несутся облака
Над родиной издалека.
Я узнаю и тёмный бор,
И мрачные вершины гор,
И юрты на брегу ручья,
Где обо мне грустит семья.
Я слышу лай домашних псов
И стук секир в тиши дубов.
Однажды с облаков моих
Мне виден шумный был исых,
И пляски дев, и бег коней,
Борьба и пир вокруг огней.
Созвала там подруг весна -
А я одна, всегда одна.
Беспечные они поют,
Меня же ветры в даль несут.
Но в час, когда темнеет день,
И с гор в долину ляжет тень,
И ветр затихнет, - голос мой
Им слышен в тишине ночной,
Как ропот отдалённых вод,
Как вздох пустыни, как полёт
Полночной птицы иль духов
Стенанье в глубине лесов.
между 1826 и 1833 гг.
В.Г. Белинский читал альманах «Утренняя заря» с «Воздушной девой» и опубликовал на него рецензию. С похвалой отозвавшись о стихотворении Шенье «Идиллия», в переводе И.И. Козлова, великий критик написал, что после него «можно с большим или меньшим удовольствием прочесть» ещё несколько стихотворений, в том числе и «Воздушную деву» Чижова.
Вероятно, многие декабристы в своих размышлениях и переживаниях прошли тот путь, который отразился в стихотворениях Чижова: сначала воспоминания о прошлом и разочарование, тоска, потом примирение с жизнью в Сибири: и, наконец, интерес к природе этого края, его людям, его преданиям...
Из находящегося в Якутской тетради Чижова списка видно, что он написал также стихотворения «Юным друзьям», «Водомёт», «К ранней птичке», которых в тетради нет. Там же имеется список прозаических произведений Чижова:
«1. Несколько мыслей об русской жизни.
2. Еким-простота (повесть).
3. Письма с берегов Лены.
4. Тунисская пленница.
5. Отрывок из записок путешественника.
6. О любви к отечеству.
7. Мысли и замечания.
8. Поединок.
9. Кукольное царство.
10. Прогулки по Лене.
11. Хлад (повесть)».
Сохранились ли до нашего времени автографы этих произведений, неизвестно.
В 1832 г. Н.А. Чижов вновь подаёт прошение о переводе, уже в Якутск, ввиду расстроенного здоровья и отсутствия медицинской помощи в Олёкминске. Николай I наложил резолюцию: «Перевести в другое место, но не в Якутск», - и Чижова по «усмотрению» Лавинского 25 января 1833 г. привезли на жительство в Александровский винокуренный завод Иркутской губернии и в том же году перевели в село Моты Жилкинской волости Иркутского округа.
Тем временем о сыне хлопочет престарелая Прасковья Матвеевна, с которой Николай Алексеевич находился в постоянной переписке. В подтверждение тому сохранилось письмо А.Х. Бенкендорфа Тульскому губернатору И.Х. Трейблуту от 29 декабря 1827 г.:
«Препровождая при сем письмо от поселённого в Олёкминске Чижова на имя его матери, я покорнейше прошу ваше превосходительство приказать оное вручить по адресату и о доставлении благоволить меня уведомить». По ходатайству матери Н.А. Чижову разрешено поступить рядовым в один из Сибирских линейных батальонов. 16 сентября 1833 г. он был зачислен в 14-й Иркутский батальон 4-й бригады 29-й пехотной дивизии, а 25 ноября 1833 г. переведён в 1-й батальон в Тобольск, где он познакомился с группой поляков, отданных в солдаты за участие в польском восстании 1830-1831 гг.
Среди них был музыкант Констанций Валицкий, который впоследствии писал в своих воспоминаниях: «Из русских находился там тогда Николай Алексеевич Чижов, бывший лейтенант флота, который за участие в восстании при вступлении на престол Николая был сослан на поселение с лишением всех прав в Иркутскую губернию, а впоследствии помилован в простые солдаты в Тобольске. Это был русский, но образование и благородные чувства снискали ему у всех нас уважение и приязнь».
Особенно тесная дружба связала Чижова с приехавшим в Тобольск после окончания Петербургского университета Петром Павловичем Ершовым. Молодой автор сказки «Конёк-горбунок», назначенный преподавателем Тобольской гимназии, прибыл в Тобольск в 1836 г. Чижов и Ершов нашли друг в друге людей, любящих и знающих литературу.
Ершов также познакомился с Валицким и одному из своих петербургских друзей, прибегнув к прозрачным сокращениям , писал: «Из других знакомых моих я назову тебе только двоих: В-лицкого, воспитанника Парижской консерватории и Ч-жова, моряка, родственника нашего профессора Д. С. Ч.»
Чижов, видимо, много рассказывал Ершову о своей жизни в Якутии, об этом крае, о верованиях якутов. Биограф Ершова А.К. Ярославцев в своей книге о поэте приводит его письмо петербургскому товарищу. В нём Ершов сообщает о своей работе над пьесой, мотивы которой явно были навеяны рассказами Чижова: «Это будет прекомическая опера, а растянется она на три действия, а имя ей даётся: «Якутское». И далее Ярославцев прибавляет: «Название пиески «Якутское» изменено в рукописи на «Якутские божки». Опера - фарс. Сюжет заимствован из Якутского предания». К сожалению, эта комическая опера не сохранилась, и судить о её содержании трудно.
Чижова привлекала культурная жизнь Тобольска. Ученики и преподаватели гимназии создали свой театр. Пьесы писал или подбирал Ершов, музыку - Валицкий. В 1836 г. состоялся спектакль, «подготовленный рядовым Чижовым и юнкером Чернявским». «Чернявский и Чижов, - вспоминал Валицкий, - написали пьесу, приноровленную к случаю, вроде оперетки, перемешанной с диалогической прозой, под названием «Удачный выстрел, или Гусар - учитель». И этой пьесы текст, к сожалению, не сохранился.
В Тобольске Чижов написал «Русскую песню» («У подгорья студены ключи шумят...»), отличающуюся задушевностью тона и большим лиризмом. Девушка любит доброго молодца, но эта любовь не по вине молодых людей заканчивается разлукой:
Русская песня
У подгорья студены ключи шумят,
Льются, бьются и на миг не замолчат.
Такова у красной девицы печаль:
Друга милого покинуть сердцу жаль.
Злые люди отравили счастья дни,
О любви моей доведались они.
Разлучили с милым другом, развели,
Но забыть его заставить не могли.
В лютом горе утешенье мне одно -
Сесть, задумавшись, под красное окно.
Может милый друг по улице пройдёт,
Грусть от сердца на минуту отведёт.
Может милый на окошко поглядит,
Красну девицу поклоном одарит.
Может, скажет, оглядевшийся вокруг:
«Я по-прежнему люблю тебя, мой друг!»
1837 г.
Такие стихи «в народном духе», которые могли бы стать словами народной песни, создавали многие современники Чижова. «Русские песни» писали Дельвиг, Лермонтов, Кольцов, Полежаев и другие поэты 1820-1830-х гг.
Во время пребывания поэта-декабриста в Тобольске в центральной печати появилась «Русская песня» и «Воздушная дева». Литературовед Б.Я. Бухштаб высказывал предположение, что эти стихотворения были посланы в столичные издания Ершовым и увидели свет благодаря литературным связям автора «Конька-горбунка». Мнение Бухштаба основывалось на том, что в тех же изданиях были напечатаны и стихотворения Ершова.
Однако ещё не все дошедшие до наших дней поэтические произведения Чижова оказались разысканными. Об этом свидетельствует не публиковавшееся письмо П.П. Ершова. Адресованное одному из петербургских друзей, письмо содержит просьбу напечатать несколько стихотворений Чижова. В письме помещено пять переписанных Ершовым стихотворений декабриста, из них три ещё не публиковались. Приводим письмо Ершова с изъятием стихотворений, бывших в печати, оставим только доселе неизвестные:
«Тобольск, 12 февраля 1837 г.
Исполняя обещание моё, присылаю тебе, милый Гриша «Воздушную деву» и несколько мелких стихотворений приятеля моего Николая Алексеевича Чижова. Очень бы хорошо, если б ты отдал их в Библиотеку для чтения; а ещё лучше, если бы наш поэт получил за них какое-нибудь вознаграждение. Подобное пособие было бы не лишнее в его положении. Но что тут толковать много: ты милый, славный, а стихи горой стоят за твоё достоинство. Читай!
«Воздушная дева»
У Чижова есть ещё несколько баллад, которые тоже обещаю прислать, если ты исполнишь предварённые условия. А согласись - баллада не дурна. Примечаний к ней, кажется, не нужно, дело ясно видно из стихов.
Русские песни
I
Что мне делать, сердце бедное,
Как мне быть с твоей тоской?
Ты сгораешь, безответное,
Воскуяровой свечой.
Дума есть в тебе глубокая,
Дума тяжкая, как гнёт:
За рекою черноокая
Светик-девица живёт.
Злые люди весть напрасную
Ей про молодца твердят:
Все её, девицу красную,
Разлучить со мной хотят.
В мыслях девица мешается
От лукавых чужих слов:
Он по Волге-де шатается,
Не к добру его любовь!
С ней вчера мы повстречалися
На заполье у ключей,
И как будто ввек не зналися -
Ни привета, ни речей...
Как же быть мне, сердце бедное,
Чем кручине пособить?
Иль угаснешь, безответное?
Иль разучишься любить?
Злые люди! Я понравлю вам!
Я от вас укроюсь в даль!
И на Волге по седым волнам
Разгоню свою печаль!
II
«У подгорья студены ключи шумят...»
Последняя роза
Уж лето минуло,
Повяли цветы,
В саду опустелом
Осталась лишь ты.
Нет розы - подруги
На ближних кустах,
Нет запаха в бледных
Опавших листах.
К кому же с любовью
Ты взор обратишь?
С кем в час непогоды
Печаль разделишь?
Ах, жалок, кто мечтает
Свой век сиротой!
Поди ж, успокойся
С увядшей семьёй!..
Со вздохом срывало
Цветок красоты,
И вдруг разметало
Младые мечты
Увянь, коль увяли
Все розы - друзья!
Ах! В мире недолго
Останусь и я!
Кто пережил дружбу,
Любовь схоронил, -
Желать ли, чтоб бедный
Томился и жил!
Другие его песни оставляю до будущего раза. Все они в этом роде. Но теперь дай назову одну: «Цыганка». Теперь ещё стихотворение:
Гробница
В долине безмолвной, под говор людской,
Порою чуть слышный с дороги большой,
Печальна, как память минувшего дней,
Виднеет гробница под склоном ветвей.
Дни днями сменялись, и годы текли...
Расселися камни и мхом поросли,
И плющем одеты те горы окрест -
Разбитая урна, свалившийся крест.
Старинную надпись на ржавой меди
Изгладило время и смыли дожди,
Преданья погибли, а камни молчат,
Чьи хладные кости под ними лежат.
Вечерней порою, в таинственный час,
Когда призывает задумчивость нас,
Вкруг тихой гробницы люблю я блуждать
И память о прошлом в душе пробуждать.
И мнится, под склоном плакучих ветвей,
Чуть видная в бликах вечерних лучей,
Сидит у гробницы безвестная тень
И смотрит, как гаснет на западе день.
Кажется, на первый раз довольно. Ну, что же, Гриша? Здоров ли ты? Пиши поскорее радостное известие...
Сибиряк».
Все эти не печатавшиеся стихотворения, о которых хлопотал Ершов, написаны Чижовым, видимо, на поселении в Тобольске, так как в тетради, отобранной у него в Олёкминске, их не было. Все они обладают несомненными художественными достоинствами и созданы на почве романтического метода. Декабристы, как и другие поэты-романтики, видели в народной поэзии единственную первооснову каждой национальной литературы. Они часто обращались к фольклору, создавая стихотворения в духе народных песен. Правда, у них преобладали массовые агитационные песни - «Ах, тошно мне», «Ах, где те острова» и другие, имевшие яркую пропагандистскую направленность.
У Чижова мы также встречаемся с произведениями песенного жанра, но только лирического склада. Его не публиковавшаяся «Русская песня» - это песня о несчастливой любви молодца. Она как бы представляет собой параллель к печатавшейся «Русской песне», написанной от лица девушки.
Как и в народной лирике, в песне Чижова не только раскрывается чувство, но и рисуется определённая ситуация: «злые люди» хотят разлучить молодца с девушкой. Причиной этого намерения является свободолюбие молодца, скрытое за упоминанием о том, что «он по Волге-де шатается». В глазах «злых людей» - это опасное дело, потому что по Волге «гуляли» смелые и удалые «добры молодцы», выступавшие против властей. Возможно, за песней стоят биографические факты, обусловленные положением ссыльного поэта, и опасливо относившиеся к Чижову обыватели предостерегали какую-то «Светик-девицу», чтобы она не связывала с ним своей судьбы. К слову сказать, Н.А. Чижов, до конца своих дней оставался холостым.
Стихотворение «Последняя роза» проникнуть чувством большой грусти. В старой литературной традиции роза была символом быстро отлетающего счастья. Красота розы - кратковременная, и традиционен в поэзии мотив печали, вызванной видом поникшего цветка. Лирический герой видит в облетевшем цветке символ и собственного увядания. Потому так остро чувствуется его переживание, так впечатляющ горький вздох в конце стихотворения. Печаль по поводу быстро уходящей жизни усугубляется глубоким одиночеством, вызванным утратой любви и потерей друзей. Ярко вырисовывается образ романтика с судьбой, исполненной тревог, чужого равнодушным людям.
Тема и образы стихотворения «Гробница» также очень характерны для романтической лирики. Это раздумья лирического героя над таинственным, его стремление постичь неизвестное, находящееся за гранью обыденной жизни. И здесь герой одинок и отчуждён от окружающего общества. Появляется типичный для романтиков, недовольных настоящим, интерес к давно ушедшему, к скрытому в глубине времени. Типичен и таинственный закатный пейзаж.
В раскрытии человеческой личности у романтиков большую роль играла музыка слова, музыка стиха. Она передавала душевную настроенность, волнение чувств, глубокий лиризм. И все три стихотворения Чижова отличаются плавностью, мягкой музыкальностью стихотворных размеров и интонаций, раскрывающими мир души. Для всех этих стихотворений характерна поэтическая искренность, хотя, может быть, они и лишены значительной оригинальности в силу произвольного или непроизвольного следования традициям, как в форме, так и в содержании.
Романтизм декабристов был романтизмом активным. В их литературе преобладала гражданская, патриотическая и сатирическая струя. Произведения декабристов были исполнены пафоса борьбы за лучшее общественное устройство, отличались энергией, бодростью духа. Романтизм Чижова является в целом созерцательным. Но и такой романтизм не был чужд декабристам. Хотя они и критиковали В.А. Жуковского за пассивность неприятия окружающего мира, однако мечтательность, устремление к возвышенному идеалу, грусть по совершенству проявились и в стихотворениях поэтов-декабристов.
Разгром движения декабристов, обстоятельства ссылки и, возможно, какие-то глубоко личные чувства явились исходным состоянием лирического героя этих трёх стихотворений Чижова.
Письмо Ершова свидетельствует, что у него были и другие стихотворения поэта-декабриста, пока ещё не обнаруженные, и убеждает в справедливости предположения Б.Я. Бухштаба, что стихотворения Чижова посылались в столичные издания Ершовым. Письмо также говорит о тяжёлом материальном положении Чижова во время пребывания на поселении.
К письму Ершова Чижов сделал приписку, адресовав её тому же корреспонденту: «Я просил Петра Павловича спросить у вас, на каком языке издана Клапротова Asia Polyglota, но он решительно на это не согласился, почему, не имея удовольствия знать вас лично, решаюсь зделать этот вопрос от себя. Н. Чижов. 1837». А на обороте листа с припиской Чижова Ершов полушутливо пишет адресату: «На той странице г. Чижов, желающий поглотить Азию полною глоткой, хотел было спросить у тебя, что ему делать с несчастным своим Якутским словарём, но при сем случае яко автор покраснел и сделал ужасную грамматическую ошибку, написав в слове сделать з вместо с, в чём и просит у тебя извинения».
Видимо, во время пребывания в Олёкминске Чижов составил словарь якутского языка или собрал для него материалы и естественно желал, чтобы этот труд не пропал для науки. Возможно, какие-то надежды он связывал с известным путешественником и ориенталистом Г.Ю. Клапротом, автором ряда трудов об азиатских народностях, их языках и материальной культуре. Но судьба этого словаря и до настоящего времени остаётся неизвестной.
В 1854 году в журнале «Современник» стали появляться шутливые стихотворения, сразу привлекшие и внимание читателей, и критики. На первый взгляд они казались только литературными пародиями, но их содержание было гораздо глубже: в них можно было увидеть и сатиру на бюрократию, и высмеивание пошлости, тупости, и одновременно истинную (а не только пародийную) поэтичность, скрытые под иронией серьёзные размышления... Так впервые заявил о своём существовании поэт Козьма Петрович Прутков.
Козьму Пруткова создали известный писатель граф Алексей Константинович Толстой и его двоюродные братья - Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы. В «Биографических сведениях» о Пруткове, помещённых при его «Полном собрании сочинений» (1884), Владимир Жемчужников сообщал, что соавтором Козьмы Пруткова был также поэт Ершов, участвовавший в написании пьесы «Черепослов».
В 1854 году Владимир Жемчужников служил в Тобольске и познакомился с Ершовым. Автор «Конька-горбунка» передал ему рукопись со стихотворными «куплетами», озаглавленную «Черепослов», и сказал: «Пусть ими воспользуется Козьма Прутков, потому что сам я уже ничего не пишу».
В 1860 году в журнале «Современник» была напечатана «оперетта» «Черепослов, сиречь Френолог», содержавшая насмешку над теориями австрийского врача Франца-Иосифа Галля (1758-1828). Галль был основателем френологии - «науки» о зависимости умственных способностей человека от формы его черепа. Слово «френология», возникшее на основе греческих «френос» (ум) и «логос» (учение) в России часто переводилось как «черепословие» - отсюда и название «оперетты». Согласно теории френологов, любому человеческому качеству, черте характера и т.п. соответствует определённое утолщение на черепе, или «шишка». По расположению и величине шишек на черепе френологи мгновенно определяли качества и способности человека.
Содержание пьесы довольно просто. В Петербурге живёт старый френолог профессор Шишкенгольм. К его дочери Лизе уже давно сватаются два жениха: отставной гусар Касимов и статский советник Вихорин - оба уже не первой молодости и совершенно лысые. Но Шишкенгольм, ощупав черепа женихов, отказывает обоим претендентам, заявив, что на их головах нет «шишек любви» и потому они не могут любить его дочь.
Отставной гусар просит служившего у Шишкенгольма фельдшера Иванова выручить его. Фельдшер несколько раз бьёт мученика по голове молотком, выбирая места для ударов в соответствии с учением френологов. На голове гусара появляются сначала шишка славы, шишка памяти, а потом и другие шишки, показывающие его ум, силу духа, чувствительность, любовь, терпение, способности к «познаниям и учению», музыке, живописи. Другой жених находит более простой выход из положения - надевает на свой лысый череп парик с накладными шишками.
Но Шишкенгольма нелегко провести. Он быстро распознаёт подлог. «Не хочу таких шишек!» - кричит разгневанный профессор.
Женихи окончательно изгоняются. В этот момент в квартире Шишкенгольма неожиданно появляется «известный гидропат Иеронимус-Амалия фон Курцгалоп». Френолог и гидропат в восторге друг от друга. Череп гидропата оказывается в полном порядке, и Шишкенгольм с радостью вручает Курцгалопу свою дочь.
Автором «Черепослова» издатели объявили Петра Федотыча Пруткова - отца Козьмы. Действительно, высмеивание френологии, злободневное в первые десятилетия XIX века, в 1860 году воспринималось уже как анахронизм.
Но «Черепослов» был направлен не только против френологии. Это - остроумная и весёлая пародия на бессодержательные слащавые пьесы с обязательным «слащавым концом», которых было так много в репертуаре русских театров. «Поклонники искусства для искусства! - писал Н.А. Добролюбов в редакционном предисловии. - Рекомендуем вам драму г. Пруткова. Вы увидите, что чистая художественность ещё не умерла». В этом смысле «оперетта» не потеряла своего значения и позднее. В 1900-1910-х годах она неоднократно ставилась в петербургских театрах.
Уже у Владимира Жемчужникова зародилось сомнение в том, что автором куплетов был Ершов, или, во всяком случае, только Ершов. Он обратил внимание на то, что в одном из писем Ершова к его другу Треборну упоминается о «куплетцах» для водевиля «Черепослов», написанного приятелем его «Ч-жовым».
Владимир Жемчужников не стал выяснять, кто скрывается под сокращённой фамилией «Ч-жов». Это сделал в 1945 году советский литературовед Б.Я. Бухштаб. «Мы можем считать установленным, - писал Бухштаб, - что в творческое наследие Козьмы Пруткова инкорпорированы стихи поэта-декабриста Николая Алексеевича Чижова, написанные за двадцать лет до создания «оперетты».
Трудно сказать, какая часть «оперетты» «Черепослов, сиречь Френолог» принадлежит перу Чижова. Жемчужников писал как о чужом лишь о «сцене» или «нескольких куплетах», «помещённых во вторую картину», назвав себя основным автором «оперетты». Однако письма Ершова из Тобольска позволяют предположить, что роль Чижова была значительнее, чем указывал Жемчужников и установил Бухштаб.
В письме к Треборну от 5 марта 1837 года Ершов сообщал: «Приятель мой Чижов готовит водевильчик «Черепослов», где Галю пречудесная шишка будет поставлена. А куплетцы в нём - и в Питере послушать захочется». В тот же день Ершов извещал украинского писателя Е.Н. Гребенку: «Мы с Чижовым стряпаем водевиль «Черепослов», в котором Галь получает шишку пречудесную. Вот уже пришлю к тебе после первого представления».
Итак, из писем Ершова видно, что Чижов, может быть, при некотором соавторстве Ершова, написал не несколько «куплетцев», а целый водевиль. В марте 1837 года водевиль был уже почти готов и намечалась его постановка на сцене гимназического театра в Тобольске (возможно, он и был поставлен, но сведений об этом мы не имеем). Вероятно, весь этот водевиль и был передан Ершовым Жемчужникову. Странно было бы предположить, что, имея целый водевиль, Ершов передал для Козьмы Пруткова лишь «несколько куплетов». Жемчужников писал, что полученные им стихи имели заглавие «Черепослов» - это тоже показывает, что Ершов отдал ему не отрывок, а законченную пьесу, написанную в Сибири декабристом Н.А. Чижовым.
Жизнь Чижова, отягчённая солдатчиной, тяжёлыми нравственными переживаниями, при всём том сложилась удачнее многих других: к нему благосклонно относился командир Сибирского корпуса, он же генерал-губернатор Западной Сибири Пётр Дмитриевич Горчаков. Человек сложный и своевольный, он принял участие в судьбе декабриста, ставшего любимцем всего полка. Летом 1837 г. Тобольск посетил наследник престола будущий император Александр II, совершавший большое путешествие по России.
«Для Сибири наступила важная эпоха: пронёсся слух, что наследник русского престола предпринимает путешествие по России и намерен посетить Тобольскую губернию, край, где так много страждущего народа. Какие сладкие надежды возлагал каждый сосланный на этого царственного отрока! Многие чаяли облегчения в своих нуждах, в своих страданиях, лишениях. Многие надеялись получить прощение и увидеть свою родину», - писал находившийся на поселении в Кургане декабрист Н.И. Лорер.
Наследник следуя через Тюмень, доехал 3 июня до Тобольска и после однодневного пребывания в этом городе отправился в обратный путь, но уже через Курган. Сына царя встречали в Сибири, как и везде, очень пышно и шумно.
Никаких особых «милостей» для ждавших улучшения своей судьбы не последовало, кроме некоторого облегчения участи отдельных лиц. Среди них оказался и Чижов. Позже Тобольский историк и краевед Н.А. Абрамов рассказал об одном эпизоде, связанном с торжественной встречей наследника: «По окончании представления его высочество произвёл смотр линейному батальону. Был в корпусном штабе, и во время обозрения там типографии были оттиснуты стихи Чижова:
Солнце новое встаёт
Над Сибирью хладной
И на тёмный Север льёт
Жизни луч отрадный.
Есть мнение, что Чижов написал стихи на встречу сына Николая I по предложению Горчакова, который после этого обратился к наследнику с ходатайством за него. И в результате цесаревич писал своему отцу - императору: «Горчаков, пользуясь моим прибытием сюда, осмеливается ходатайствовать за испрошение прощения некоторым несчастным, того истинно заслуживающим; он, верно, за недостойных не стал бы просить. Во-первых, он просит позволения произвести из рядовых 1-го линейного Сибирского батальона Чижова в унтер-офицеры, свидетельствуя его усердную и ревностную службу и тихое, скромное поведение.
Об этом вошёл с представлением к гр. Чернышёву (военному министру. - Н.К.). Помянутый Чижов, за принадлежание к тайному обществу и знание цели его, лишён лейтенантского чина и дворянства 10 июля 1826 г. и сослан в Сибирь на поселение, но по высочайшему повелению, объявленному графом Бенкендорфом 24 июня 1833 г., определён на службу рядовым в 1-ый линейный батальон». Ходатайство наследника престола царь удовлетворил. 15 июня 1837 г. Н.А. Чижов был произведён в унтер-офицеры.
В 1839 г. Главное военное и гражданское правления Западной Сибири были переведены из Тобольска в Омск. Князь П.Д. Горчаков, переехав туда, взял с собой и Чижова, который 15 февраля 1840 г. получил чин прапорщика и опять-таки, видимо, благодаря Горчакову занял довольно видное служебное положение. «Чижов произведён в прапорщики и правит должность старшего адъютанта в штабе», - сообщал И.И. Пущин декабристу И.Д. Якушкину. Приказом от 6 сентября 1840 г. Н.А. Чижов был назначен помощником начальника продовольственного отряда при штабе Сибирского корпуса.
12 июня 1842 г. Н.А. Чижов получает четырёхмесячный отпуск и уезжает на родину в село Покровское Чернского уезда Тульской губернии. В Сибирь он больше не вернулся, а 26 февраля 1843 г. по болезни был уволен в отставку. Приняв предложение жены своего сибирского покровителя Натальи Дмитриевны Горчаковой, стать управляющим её имениями, Чижов обосновался в селе Троицком Орловского уезда (ныне оно находится в Свердловском районе).
В этом сравнительно небольшом селе, расположенном у реки Рыбница в 37 верстах от губернского центра, и прошли последние годы жизни поэта-декабриста. Об орловском периоде его творчества пока мало что известно. За отставным прапорщиком Чижовым был установлен секретный надзор полиции, въезд в Москву и Петербург ему запрещался, посещение других мест допускалось каждый раз с особого разрешения. В апреле 1848 года уездный исправник сообщил орловскому губернатору П.И. Трубецкому о том, что Николай Алексеевич Чижов «по нахождению его управляющим в имении княгини Горчаковой в селе Троицком, Пушкино то ж, 12 числа сего апреля месяца умер».
По информации орловского краеведа В. Власова: «Ни усадебного дома Горчаковых, ни сельской Троицкой церкви с прилегающим к нему погостом до нашего времени не сохранилось. Старожилы села уже с трудом припоминают, что на его возвышенной части прежде находились три больших дома, другие усадебные постройки, окружённые липовым парком и фруктовым садом».
