10. С.Г. Волконскому*
Иркутск, 6 декабря 1856 г.
После стольких сломанных колёс и осей, после того, как Мишель тащил вас на буксире, после того, как вы расстались с ним, чтобы зимовать неизвестно где, наконец, после всех плохих новостей, выложенных его глашатаями, пора было вам приехать к нам, чтобы избавить от тревог и утешить!1 Ещё куда ни шло, что вы писали с Запада, но вы сумели три для спустя после приезда в Москву отвлечься от семьи, от всех переживаний, чтобы послать мне столь задушевные страницы; вот один из порывов, который вас выдаёт, мой добрый и уважаемый Сергей Григорьевич, и вследствие которого я лишь отчасти признаю за вами ваше свидетельство о благородном происхождении2.
Спасибо, мой достойный друг, за эту более чем дружескую заботу, впрочем, я её заслужил, потому что более чем тревожился за вас обоих. Теперь, когда вы лишены пышных украшений, выбриты причёсаны (и я надеюсь, не a la moujik)3, приукрашены и принаряжены, как настоящий парвеню, бросайтесь вперёд, но позаботьтесь хорошенько наблюдать, не поддаваясь впечатлениям от первых объятий, и вы увидите холодность, замешательство, некое враждебное чувство, выражаемое, правда, безмолвно, и пусть чувство уместности помешает вам разразиться возмущением; это, если не оскорбительно, по крайней мере, довольно обидно.
Дело в том, что, видите ли, мы, с нашими титулишками, которые носим с маленькой преамбулой, уточняющей помилование4, находимся в фальшивом, даже в абсурдном положении, мы проделали столь долгий обходной путь, чтобы прийти к отправной точке и поставить себя в явное противоречие с собой, а этого не прощают, и теперь, когда мы принадлежим себе, когда за нами более нет тридцати наших лет ссылки, внушавших известное уважение, щита, о который разбивались стрелы недоброжелательства, это послужит предметом поношения и унизит нас более всего.
Именно так: всё вокруг изменилось, мы - люди, над которыми глумятся, которые абсолютно лишены уважения, и не следует обманываться на сей счёт, потому что необходимо давать отпор этим враждебным мнениям и именно в момент приобретения положения. Кроме этого общественного мнения, против которого я уже должен был выступить, чтобы отразить некоторые атаки, произведённые здесь, но затеянные в ином месте (не говорю где), обратите-ка внимание на мнение правительства, в порядке вещей, правда. Достаточно было написать на полях слова «под надзор»**, чтобы возвести их в закон и захотеть вас им подчинить***.
Вот в чём дело. К предписанию от министра Ланского объявить нам милости приложен список лицам, помянутым в манифесте, и в графе после поименования милостей следуют безо всякого управляемого слова «под надзором»5. Нас спросили, куды мы едем, и объявили содержание списка. Пошли отзывы. Трубецкой отвечал прекрасно, допуская в своём деле одну высочайшую волю и никакой другой. Ко мне объявление пришло гораздо позже, и я на другой день отправился к властям. Какуев не знал ещё содержания письменных отзывов и сказал мне, что мы совершенно правы, но что он должен отписываться и сделал должные уже распоряжения через губернское правление6.
- «В таком случае я должен искать ограждения моих прав выше, и я еду к К[арлу] К[арловичу]»7. - «Пожалуйста». - «Я сейчас туды поеду». - «Не оскорбляйтесь, что нам делать, да и представьте, скажу вам по секрету, наше положение. Я получил от министра бумагу, в которой он говорил, что государю угодно немедля иметь список лицам, оставшимся под надзором, за исключением тех, которые воспользовались милостями манифеста - явно, что государь хочет и с последних снять надзор»8. - «Позвольте спросить, к какому списку вы меня причислите?» - «Разумеется, к списку воспользовавшихся милостями». - «Тут что-то неясно, в[аше] п[ревосходительство], в списке вы скажете, что я избавлен от надзора, а здесь вы меня хотите отдать под надзор». - Вот вам образчик воззрения здешних властей!
Оттуда я отправился к Дувингу9, с чем, вы думаете, - с просьбою, чтобы он об этом не доносил, «они бо не ведают, что делают». Но он и слышать не хотел и, кажется, сделал своё дело. После этого заехал к К[арлу] К[арловичу], который также нашёл наше дело справедливым, но... но... «я не мог иначе поступить». - «В таком разе я подам прошение». - «Прекрасно, я приму его в основание и напишу министру». - «Ужели вам нужно моё мнение для того, чтобы оградить нас от нарушения дарованных нам прав? Ужели достаточно двух слов, чтоб лишить чести дворянина без суда, без приговора, и всё это противно высочайшей воле; всё это делают потому, что это мы, и нам остаётся одно - обратиться к самому государю, подав просьбу на высочайшее имя».
- «Вы, может быть, не получите объявления от губ[ернского] правления, а я между тем объяснения от министра». - «Я думаю, в[аше] п[ревосходительство], что он вам это на ухо шепнул, а вам угодно было дать делу гласность». - «А что вы думаете, это очень может быть». - «Против этого мы ни слова, и можете нас обставить жандармами, но не стеснять нас в наших действиях». Таким образом мы разошлись, и я написал прошение Какуеву, первое в жизни, и в чём? - отстаивая те же права, которые я хотел уничтожить!..10 Но дело не в дворянстве, а дело в сопротивлении.
В подаче просьбы я остановился, не желая подвергнуться замечанию, не имея явного объявления. На другой день Трубецкой должен был съездить в губ[ернское] прав[ление] для подписки данной мне доверенности; при надзоре не допустили бы, напротив, Успенский был крайне любезен и распространялся насчёт приобретения прав по всем делам общественным11. Поэтому просьба на двухрублёвой бумаге лежит до объявления на столе; если это будет, то подастся она, а вслед за нею и на высочайшее имя. Впрочем, это будет первая и последняя попытка: я всегда почитал это вздором и остаюсь при своём мнении, на том основании, что государь один за нас, а все его слуги против - слуги же все и вся при некоторых условиях.
Вот вам, добрейший Сергей Григорьевич, подробнейший отчёт здешних притеснений в доказательство ничтожного нашего значения! А между тем на основании всех этих прав мы совершили законный акт, по которому имена Трубецкого и Поджио сияют во всём блеске - я же ещё и уполномоченный! Но, предвидя судейскую бурю, я почти решаюсь сдать дело и постараюсь этого достигнуть. Я никаких предположений насчёт будущности себе не позволяю - стар больно, чтоб заноситься в в туманную не даль, а близь. После вашего отъезда и вообще после дарования мне прав я утратил право на здоровье: силы слабеют и не раз подвергался я кашлю, и другим припадкам, предвестникам последней развязки всех завязок жизни!..
Допускаю, однако же, мысль отправиться как тунгус в горы как для здоровья, так и для личного надзора и за работами, и за работниками. Вот будущность, представляемая жене: вместо Воробьёвых Верхоленские горы. Между тем добрый Саша12 предложил мне свой каменный дом, умоляет всё бросить и ехать, не думая ни о чём, прямо к нему, отказываясь на этот год и от Мариенбада! На все эти горячие призывы сердца отвечаю, стесняя собственно своё, холодными принуждёнными отзывами рассудка! Но здесь стало холоднее прежнего, согреться негде! Все вы, друзья, уехали, и одиночество высказывается более и более. Сижу всё дома - я обвёл вокруг себя черту и не перейду её, а между тем стану хлопотать как о старых, так и о юных недорослях.
Попрошу Николая Николаевича дать первым возможность к выезду из ссылки, вторым же, праздношатающимся балбесам, - какое-нибудь понудительное назначение. Представьте всё это оренбургское дворянское поколение, заброшенное, забытое и теперь невольно выдвинутое на сцену13: довольно и Бейтонов для Сибири14. Теперь есть ещё малолетки у Фролова, Фаленберга, Крюкова и прочих15. Одним почерком пера можно всех их подвести под какое-нибудь общее спасительное распоряжение. Вот вам нечто о наших.
Бестужевы едут в Россию, а Михайло остаётся с своими 3000, которые Персин успел уже выманить16. Горбачевский, лишась пособий, остался на мели без всяких средств. Я успел предложить обоим места выгодные: от них будет зависеть всё прочее17. Завалишин, как опытный кормчий, бросил свой якорь у верной пристани. Дружинин и Быстрицкий порываются, но увы...18. Кюхельбекер19 в том же нюхательном положении, не думая, не заботясь ни об чём. Дивное, чудовищное равнодушие, подходящее к какой-то стойкости. Бечаснов так же громок, счастлив, как и был, с некоторыми оттенками, обнаруживающими дворянина рязанского. О минусинском племени ничего не знаю, - ялуторовское вас, верно, известило о тобольцах и курганцах.
На днях проводили нашего доброго Сергея Петровича - благослови его бог, как его все здесь благословили. Завидное такое расставание с местом, где в течение стольких лет человек умел быть так неизменно верен делу и добру. Много, много он перенёс и сколько предстоит ему ещё испытаний! Если бы вы знали, какое на меня наводит уныние вид ваших замков, когда-то гремевших кликами,.. теперь же опустевших, как будто дух жизни славной покинул их навсегда!.. Видно, моя участь подлежит какой-нибудь особенности, если мне суждено было быть зрителем, и, конечно, неравнодушным, всего этого передвижения.
Кстати об этом: я усматриваю из письма вашего, как вы счастливы, как все ваши ощущения и полны, и безмятежны, вижу, что для них вы готовы жертвовать и здоровьем, и спокойствием, обрекаясь на такую подвижную жизнь! Но посоветовались ли вы с вашими силами? Выдержите ли вы эту московскую толчею, и ужели вам предназначено не выходить из всего петровского? При таких условиях выбор Москвы неуместен, и почему вам всем, и старым, и больным, не поселиться где-нибудь на юге? Простите мне это отступление - мысль пробежала, и я её не сумел скрыть, вопрос, быть может, убеждений многих****.
Я не рассказываю вам ни о местных делах, ни, того менее, о последних событиях; мы достаточно посылаем вам листков говорящих, чтобы держать вас в курсе наших новостей. Послушайте, вот ещё один едет, Иосиф Баснин20. Ну, уж этот будет опавшим листом.
Отъезды действительно в порядке дел. Ахилл, раненный в сердце, то есть всё-таки в пятку, уехал под предлогом семейных дел, в то время как это было лишь для того, чтобы избежать генерала!21 осудите же, что будет, когда двинется Польша, она только что отправила первый свой вагон; Тулинские pojechali do Warszawy22, благословлённые генералом-священником со всей торжественностью, которой требовало событие. Кагал*****23 на нас досадует, он говорит, что с нами обращались как с законными детьми, а с ними как с незаконнорождёнными.
Не напоминает ли вам это письмо наши разговоры прежних лет, когда мы позволяли мысли носиться с непринуждённостью, которую даёт близость, поддержанная столькими испытаниями! Я положил могильную плиту на мысли, чувства, убеждения прежних дней, уступая другим сделать надлежащую надпись. Я написал вам длинное письмо на 8 страницах с курьером <...>******, но после неоднократных размышлений порвал его как несвоевременное, потому что некоторые мысли, как монеты, несмотря на присущую им ценность, имеют хождение лишь в определённых странах и в определённое время, не у нас! Мир этим мыслям, этому прошлому, тому великому умершему, к тени которого я, однако, всегда буду взывать, когда почувствую, что душа моя слабеет! Если принесу я даже своё последнее дыхание, все свои мысли и порой мои <...>****** тревоги.
Вы, столько послуживший этому прошлому, примите, мой достойный друг, дань моего уважения и признательности, они ваши по праву. Если я был чем-то в своих глазах, я этим обязан всем вам! Теперь же, когда всё расторгнуто, разбито, раздроблено в ступе помилования, теперь же, когда мы не должны ничего в политическом смысле, сохраните для меня немного светской дружбы, которая здесь в таком ходу, сообщайте ваши новости и не забывайте сибиряка и тем более в начале нашего общенародного баснословного признания вспоминайте о Сибири, об этом крае изгнания, которому вы были обязаны вашим крещением в истории.
*Подлинник на франц. яз. Помета С.Г. Волконского: «Отвечено 12 февраля».
**Слова «под надзор» по-русски.
***Далее по-русски.
****Далее по-французски.
*****Старшина в еврейской общине.
******Одно слово неразб.
ИРЛИ. Ф. 57. Оп. 1. Д. 228. Л. 15-20 об.
1 До Омска М.С. Волконский ехал вместе с отцом, а затем опередил его (ИРЛИ. Ф. 57. Оп. 1. Д. 245. Л. 1).
2 По амнистии 1856 г. декабристам возвращалось потомственное дворянство. Этим объясняется и употреблённое ниже слово «парвеню» (выскочка).
3 С.Г. Волконский в Сибири носил одежду и причёску, похожие на крестьянские.
4 Манифестом от 26 августа 1856 г. декабристам даровалось потомственное дворянство «по изъявленному ими раскаянию и безукоризненному <...> поведению», однако осуждённым по I и II разрядам не возвращались прежние титулы (Кодан С.В. Сибирская ссылка декабристов. Иркутск, 1983. С. 421).
5 В приложениях к манифесту содержалось указание на установление над декабристами негласного полицейского надзора, но об этом не должны были объявлять публично, однако при оглашении присланного из Министерства внутренних дел текста было публично объявлено и о надзоре. С.П. Трубецкой, В.А. Бечаснов, Х.М. Дружинин подали письменный протест, но после ознакомления с текстом указа отказались от него. Прошение А.В. Поджио неизвестно, вероятно, он его не подавал (Кодан С.В. Сибирская ссылка декабристов. С. 247). Ланской Сергей Степанович (1787-1862) в 1855-1861 гг. был министром внутренних дел.
6 Какуев Павел Иванович, председатель Иркутской казённой палаты, в 1856 г. временно управлял Иркутской губернией.
7 Венцель Карл Карлович (по документам - Бургартович) (1796-1874), генерал-майор, военный губернатор Иркутска и иркутский гражданский губернатор, в 1856 г. замещал отсутствовавшего Н.Н. Муравьёва и исполнял обязанности генерал-губернатора.
8 Надзор устанавливался над всеми декабристами, но от иркутских властей требовался список остававшихся под надзором в Иркутске.
9 Дувинг Афанасий Александрович, подполковник жандармского корпуса.
10. Т.е. дворянские привилегии.
11 Успенский Пётр Николаевич, председатель Иркутского губернского правления, печально известен своей неприглядной ролью в деле М.С. Лунина. 20 ноября 1856 г. было официально засвидетельствовано создание золотопромышленной компании С.П. Трубецкого, А.В. Поджио и А.О. Поджио, уполномоченным её был А.В. Поджио.
12 Саша - А.О. Поджио.
13 Сосланные в Сибирь члены Оренбургского тайного общества В.П. Колесников, Х.М. Дружинин, Д.П. Таптыков и их дети. Из них только Х.М. Дружинину удалось в 1857 г. получить пособие и выехать в Россию. В.П. Колесников и Д.П. Таптыков умерли в Сибири.
14 Вероятно, имеется в виду Михаил Алексеевич Бейтон, чиновник, служивший в 1840 г. в Главном управлении Восточной Сибири. В Иркутской летописи упомянуто ещё о том, что в 1718 г. были вызваны из Иркутска в Тобольск воевода, полковник и дьяк, правителем дел воеводства за их выездом остался дворянин Яков Бейтон.
15 К моменту выезда из Сибири у П.И. Фаленберга было двое детей, у А.Ф. Фролова - трое, у А.А. Крюкова - пятеро.
16 Сёстры Бестужевы Елена Александровна (1792-1874), Мария Александровна (между 1793 и 1796 - 1889) и Ольга Александровна (между 1793 и 1796 - 1889) в 1847 г. приехали к сосланным братьям в Селенгинск, в 1858 г. вернулись в Европейскую Россию. Бестужев Михаил Александрович (1800-1871) после отбытия каторжных работ находился вместе с братом Николаем Александровичем на поселении в Селенгинске, где и оставался до 1867 г. В 1857 г. он заключил контракт на 3000 руб. с купцами Серебренниковым и Зиминым на доставку груза по Амуру.
17 Предложение И.И. Горбачевскому было, вероятно, связано с золотыми приисками (Горбачевский И.И. Записки. Письма. С. 160).
18 Завалишин Дмитрий Иринархович (1804-1892), по окончании каторжных работ обращён на поселение в Читу, где остался и после амнистии. Дружинин Хрисанф Михайлович (1808 - после 1862) и Быстрицкий Андрей Андреевич (1799-1872) не имели средств на выезд из Сибири. К.К. Венцель ходатайствовал о выдаче неимущим декабристам прогонных денег и казённых подорожных. Х.М. Дружинин получил их, а А.А. Быстрицкому оказали материальную помощь Малая артель и С.П. Трубецкой (Кубалов Б.Г. Декабристы и амнистия // Кубалов Б.Г. Декабристы в Восточной Сибири. Иркутск. 1925; Якушкин. С. 453; Пущин. С. 505).
19 Кюхельбекер Михаил Карлович (1798-1859), с 1831 г. жил на поселении в Баргузине.
20 Баснин Осип Васильевич (1830-1865), сын иркутского купца В.Н. Баснина, близкого к декабристам, особенно к А.Н. Муравьёву.
21 Заборинский Ахиллес Иванович (1820-1895), полковник, начальник штаба при генерал-губернаторе Восточной Сибири, в 1856 г. получил от Н.Н. Муравьёва замечание о недочёте в «амурских суммах» и, несмотря на возражения Муравьёва, выехал 3 декабря 1856 г. из Иркутска, мотивируя это необходимостью вступить в права наследства (Заборинский А.И. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский // Русская старина. 1883. № 6; РГБ. Ф. 22. 3.1. Л. 1 об. (письмо Н.А. Белоголового А.А. Белоголовому от 4 декабря 1856 г.).
22 Тулинская Констанция Юлиановна (урожд. Олендская), гувернантка Трубецких, и её муж Кароль Тулинский, сосланный в Сибирь по делу Ш. Конарского.
23 Вероятно, К. Тулинский.
