© Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists»

User info

Welcome, Guest! Please login or register.

You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » Из эпистолярного наследия декабристов. » Письма В.К. Кюхельбекера из крепостей и ссылки (1829-1846).

Письма В.К. Кюхельбекера из крепостей и ссылки (1829-1846).

Page:   1 2 3 4 5 6  

Posts 31 to 40 of 51

31

30. Матери

Перевод с немецкого.

<Свеаборг.> 8 ноября <1834 г.>

...Здоровье мое опять превосходно. У меня изрядный аппетит; этому нечего удивляться, так как я много хожу, потому что обдумываю стихи. Только спать мало приходится: ложусь поздно, а встаю рано; впрочем, я сплю очень хорошо и крепко с полчасика после обеда и ночью. Да и чувствую я, что короткий сон мне очень полезен. Я опять пью кофе (в прошлом году мне этого нельзя было делать); до сих пор оно мне не повредило, но я тотчас же откажусь от него, как только допишу моего «Ляпунова». Я уже за четвертым актом.

В будущем году, любезная матушка, попрошу Вас прислать мне «Одиссею»; с изучением «Илиады» я покончу около пасхи. Жаль мне моих греческих книг! У меня была недурная справочная библиотека: Гомер, Аристофан, три трагика. Все  это в 1825 году осталось в моей квартире, и бог весть, где это теперь. Прошу лишь теперь, то есть к весне, прислать мне одну «Одиссею», ибо получи я больше, остальные, в особенности мой любимец Аристофан, отвлекли бы меня от старого, верного Гомера и заставили бы меня нарушить ему верность. В дальнейшем я Вам также напишу, какое издание я желал бы иметь...

32

31. Hат. Г. Глинке

<Свеаборг.> 13 нояб<ря> 1834 г.

...Как мне приятны ваши письма, ты истинно не поверишь, друг мой любезный Наташа! Теперь вы в начале их прибавляете еще премилые прекрасные виньетки. Эти виньетки уж и сами по себе очень хороши, но мне они особенно дороги, что служат новым доказательством вашего желания доставить удовольствие старому отшельнику; сверх того они меня, так сказать, переносят в Петербург. Впрочем, этого последнего не говорю обо всех, напр<имер>, твоя третья виньетка представляет строение мне вовсе не знакомое; оно, верно, новое. Какое и где?

Благодарю, мой милый друг, за твой лестный отзыв о пьэсе, которую назвал я поэтической чепухою, а еще более за доброе мнение об образе мыслей самого автора. Дай бог, чтоб касательно сего образа мыслей ты не ошибалась! Насчет же самой пьэсы я с тобою поспорю. Она точно не религиозная, хотя, если угодно, и мистическая1. Но мистицизм может быть и у скептиков; он (что тебе покажется странным) не раз соединялся даже с совершенным безверием и в философии произвел, слившись с афеизмом, панфеизм Спинозы, который по всей справедливости не может назваться не чем иным, как идеализированным, поэтическим афеизмом. Впрочем, все это не относится к моей пьэсе, которая, хотя и не религиозная, но, к счастью, и не антирелигиозная, а просто плод поэтической хандры.

Твой друг В. Кюхельбекер

1 Трудно сказать, о каком стихотворении Кюхельбекера идёт здесь речь. Под «мистическим» Кюхельбекер подразумевал «чудесное» - сказочную фантастику и веру в «таинственное», далеко не всегда совпадающие с религиозной мистикой. Следующее за этим письмо Кюхельбекера к племяннице А.Г. Глинке (от того же числа - 13 ноября 1834 г.) опубликовано по автографу из собрания Н.П. Смирнова-Сокольского в «Лит. наследстве», т. 58, 1952, стр. 1008-1010.

33

32. Ю.К. Глинке

Перевод с немецкого.

<Свеаборг.> 21 декабря 1834 г.

Любезная сестрица, скажи мне, ради бога, почему вы мне не пишете? давно ведь пора: около двух месяцев сижу я без писем от вас. Я немного пал духом; однако благодарю очень за дружеский подарок, присланный вами. Чай, - о чем прошу сказать маменьке, - был еще не нужен: тот фунт, который я осенью получил, я еще и не начинал. Котенок мой умер. Откровенно признаюсь тебе, что я целую ночь не спал и два дня не ел; особенно у меня раздиралось сердце в моменты, когда мне приносили пищу: *не с кем делиться!* - И поплакал я; это, конечно, малодушно, но что поделаешь! Самое скверное, что я сам в смерти моего бедного Васьки** повинен: я не умел с ним обходиться; я хотел, чтоб он меня слушался, как собака, а с этим дело не шло; ему часто поэтому доставались побои.

Вечером перед его смертью (он болел уже давно) я как раз писал матушке, и Васенька*** был особенно приветлив со мной: он прыгнул ко мне на колени, но не хотел ничего есть и уснул. Пробило одиннадцать. Я захотел ложиться и выпустил его из форточки****, чтобы быть спокойным ночью (разумеется, я хотел его опять впустить; хотел только перестелить постель). Зверек долго глядел на меня и не трогался с места. Я еще крикнул ему, как будто он мог меня понять: *«Погоди, Васенька, только перестелю постель»*.

Когда постель была готова, он был уже за решеткой, откуда я его не мог достать, и на другой день - мертв1. За чай, шоколад и остальное благодарю как дорогую матушку, так и Юленьку от всего сердца. Однако письма были бы мне несравненно приятнее. Твоих милых детей целую и желаю им очень приятных праздников. Бориса я особенно благодарю за журнал2 (*я ему хотел было писать - да на листике, назначенном для него, напишу во второй раз письмо к Julie; первое мое письмо не годится *). Прости! Порадуйте меня письмами! Прошу вас! Целую маменьке руки; тебе также.

Твой Вильгельм

*Слова, заключённые в звёздочки, написаны по-русски.

**Васьки - по-русски.

***Васенька - по-русски.

****форточки - по-русски.

1 Кюхельбекер записал в дневнике 18 декабря 1834 г.: «Сегодня помер мой котенок Очень мне понятна скорбь Гофмана о его Муре: я своего Васьки никогда не забуду». 

2 «Библиотека для чтения».

34

33. Б.Г. и Ник. Г. Глинкам

<Свеаборг. 31 декабря 1834 г.>

...Вот вам подарок к новому году - прочтите эти стихи и Наташе и скажите ей, что в них мистика точно почти религия; но что это не всегда бывает с мистикою, что есть мистика вовсе не религиозная. Я для вас переписал эту пьесу прямо с аспидной доски, то есть я ее только сегодня кончил: вот почему полагаю, что еще многое в ней переменю; между тем prenez ce premier jet, comme il est*.

Между тем желаю вам радостно встретить новый год. Если будете писать к братцу Дмитрию Григорьевичу, прошу ему обо мне напомнить. Будет у вас время, так и вы, верно, обо мне вспомните и обрадуете меня строчкой; но я отнюдь вас не тороплю и прошу не считаться со мною письмами; мне делать нечего, а вас судьба наделила и заботами и развлечениями вдоволь. Володе Одоевскому и Соболевскому1 желаю, как говорится, с новым годом нового счастия; повторю слова моего друга Théodore2: je prie le bon-Dieu, qu’il leur accorde tout le bonheur qu’il m’a refusé**. Простите; обнимаю и целую вас, - да сохранит вас Христос!

Ваш друг В. Кюхельбекер

Скажи, Борис, Одоевскому, что его «Княжна Мими» очень хороша3. Если мое мнение ему важно, - так пусть знает, что это первое его сочинение, которым я совершенно доволен: оно не чета пестрым сказкам4.

*примите этот первый опыт, каков он есть (франц.).

**молю бога, чтобы он ниспослал им все то счастье, в котором он мне отказал (франц.).

Адресаты письма и дата его установлены по дневнику Кюхельбекера: «Кстати внесу в тетрадь стихи, которые сочинил я в последних числах декабря; я их отправил к племянникам» (запись от 1 января 1835 г. ) и по приписке к стихам в письме (NB. Переправлено 31 декабря»). Начало письма не сохранилось. Уцелевшая часть письма начинается отрывком стихотворения «Мое предназначение» (со ст. 41 до конца).

Интересна приписка Кюхельбекера в этом письме к стихам: «NB. Ещё замечание: у меня два раза употреблено слово могущий, а не могучий, так и должно быть. Напрасно некоторые новейшие поэты сбивают эти два прилагательные: могучий богатырь - тут речь о телесной силе; могущий Исфраил - тут говорится о силе духовной». «Мое предназначение» было впервые напечатано в составе дневника Кюхельбекера в «Русской старине», 1884, № 2, стр. 343 (ср. Кюхельбекер, т. I, стр. 157-160). Через несколько дней - 8 января 1835 г. - Кюхельбекер написал «Второй разговор с Исфраилом».

1 Сергей Александрович Соболевский (1803-1869) - друг Пушкина, в 1818-1820 гг. был учеником Кюхельбекера в Петербургском университетском благородном пансионе.

2 Théodore - вероятно, декабрист Ф.Ф. Вадковский (см. прим. 7 к письму № 46).

3 Кюхельбекер записал в дневнике 20 декабря 1834 г.: «В "Библиотеке" прочёл я три повести; одна из них: "Княжна Мими" - Одоевского, чрезвычайно хороша; это первое сочинение Володи, которым я доволен».

4 «Пёстрые сказки» - серия произведений Одоевского, составившая сборник: «Пёстрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных учёных обществ, изданные В. Безгласным» (1833). По поводу «Отрывка из записок Гомозейки» Одоевского, прочитанного в «Библиотеке для чтения», Кюхельбекер записал в дневнике (19 октября 1834 г.): «Одоевского отрывок - отрывок Одоевского, т. е. сочинение человека, который пишет не своё».

35

34. Матери

Перевод с немецкого.

<Свеаборг.> 17 января 1835 г.

Милая, добрая матушка, это первое письмо, которое я Вам в нынешнем году пишу и, слава богу, я могу Вам сообщить одно лишь хорошее. Я опять занят1 и поэтому здоров и весел. Работа моя спорится, хотя я и не без страсти ей отдаюсь. Она настраивает меня весело. Я вполне чувствую себя хозяином своего предмета, вполне свободным, я играю своей темой С трагедией2 было иначе: эта вещь одолевала меня; она, как будто, удалась, но она меня истощила и изнурила.

Я немножко упрекаю себя, что уже около полугода забрасываю греческий язык, но у меня поистине руки до него не доходят. Давно у меня не было более поэтичного периода, чем теперь; едва ли он долго продлится. Главное беречь себя, не слишком напрягаться, чтобы потом опять не впасть в ипохондрию. О том, что мое здоровье теперь действительно хорошо, Вы можете судить по тому, что я теперь обладаю отменным аппетитом.

В моем нынешнем настроении я живо чувствую все благодеяния бога, доволен миром и людьми и даже не совсем недоволен собой. Хорошо было бы, однако, если бы это настроение у меня удержалось не только теперь, но если бы я мог перенести его и на то время, которое принадлежит к дням, о которых Соломон говорит: «они мне не нравятся». Со временем это мне, быть может, и удастся.

Моя почтовая бумага на исходе: осталось у меня всего шесть маленьких и один большой лист; кроме того, прошу мне также прислать простую серую или синюю бумагу; другая мне не так еще скоро понадобится. Все это я прошу оплатить из моих собственных денег (если они у меня, правда, еще водятся). Далее я хотел бы очень (повторяю, если мои финансы это действительно позволят), чтобы Вы Михаила подписали на какой-нибудь журнал, например на «Телеграф»; это доставило бы ему большое наслаждение. Я назвал «Телеграф», а не «Библиотеку», потому что последнюю сам получаю и, ей-богу, надеюсь, что рано или поздно мы соединимся, так что он ее и так прочитает, правда, немного поздно, но, я думаю, в нашем положении это почти безразлично. Я послал Юленьке стихи; заставьте их Вам, любезная Матушка, перевести; я очень желаю, чтобы они Вам понравились.

Что поделывает Юстина Карловна? Наташа писала мне, что у нее ревматические боли в руке; есть ли улучшение? Прежде я писал Вам иногда о своем чтении. Нынешнее мое чтение не очень привлекательно, но и не очень пресно. Так, например, в данное время я читаю «Деяния Петра Великого» Голикова. Человек этот - не историк и не имеет никаких притязаний на это; однако его неученый, некритический энтузиазм в высшей степени привлекателен; его честная личность, его прямодушие вполне в духе старых мемуарных писаний. Откровенно говоря, я этого Голикова предпочитаю некоторым позднейшим жеманным и приукрашенным и, тем не менее, очень поверхностным так называемым прагматикам3.

Кроме того, я не прочитал, а насквозь изучил два философских сочинения Шеллинга: во-первых, его письма о догматизме и критицизме и его речь об отношении изобразительных искусств к природе. Последняя исключительно хороша и в высшей степени пришлась мне по душе. Что касается писем, то философ остановился на полпути к религии, к христианству и свернул на боковую тропинку, которая едва ли сможет его туда привести, куда только один путь ведет.

Впрочем, в этих письмах все, вплоть до точки, когда он воскликнул «Стой!», так глубоко, так правдиво, что я ничего похожего не знаю. Но читать их надо с величайшим напряжением умственных способностей и не давать себя сбить с толку, когда форма иногда представляется шероховатой или еретической. Я теперь вполне понимаю, как Шеллинг в конце концов пришел к мысли преобразовать свою систему и стать мистиком (в хорошем смысле этого слова). Известно, что он теперь таковым является и что он даже перешел в католичество; хотя последнее я даже не вполне постигаю, - зачем и как?4

Целую Ваши руки, так же как и сестрицы Юстины и остаюсь Ваш

Вильгельм

Конвертов у меня еще шесть.

1 В конце декабря 1834 - начале января 1835 г. Кюхельбекер читал Державина и сочинил несколько лирических стихотворений («Мое предназначение», «Измена вдохновения», «Оссиан», «Второй разговор с Исфраилом»). В дневнике под 6 января 1835 г. читаем: «Спасибо старику Державину! Он подействовал на меня вдохновительно; тремя лирическими стихотворениями я ему обязан».

2 «Прокофий Ляпунов».

3 О труде И.И. Голикова см. также: «Дневник Кюхельбекера», стр. 230-231.

4 О впечатлениях, связанных с чтением «Писем о догматизме и критицизме» Шеллинга, см.: «Дневник Кюхельбекера», стр. 225. Несколько позже, в марте, Кюхельбекер читал его же «Философские исследования о сущности человеческой свободы» (там же, стр. 230). Интерес к Шеллингу, который Кюхельбекер проявлял издавна (значительную роль в этом отношении должна была сыграть дружба его в начале двадцатых годов с В.Ф. Одоевским - убеждённым шеллингианцем), отчетливо характеризует идеалистическую природу философских воззрений поэта-декабриста.

Религиозное чувство Кюхельбекера, сильно обострившееся в условиях одиночного крепостного заключения, находило идейно-философское обоснование в сочинениях Шеллинга. Художественные взгляды Кюхельбекера, с юности разделявшееся им понимание искусства как «высокого», «боговдохновенного» пророчества, в свою очередь, получали известную опору и обоснование в эстетике Шеллинга, который толковал искусство как «внутреннее созерцание» и «божественное откровение». Увлечение религиозно-мистическими идеями Шеллинга свидетельствует о глубоких противоречиях, свойственных мировоззрению Кюхельбекера.

36

35. Ник. Г. Глинке

<Свеаборг.> 5 марта 1835 г.

Давно, мой друг Николай Григорьевич, я к тебе не писал: последнее мое к тебе послание от 6 декабря; дошло ли оно до тебя или нет, - не ведаю1. Впрочем, - если оно и не дошло, - беда не большая, потому что в нем кое-что полусправедливое, а кое-что и совершенно ложное. Дело шло о чтении и - не знаю, почему мне вздумалось утверждать, что чтение редко бывает вредным. Я этот вопрос потом рассматривал со всех сторон и размышления свои сравнивал с собственными опытами!

Нет сомнения, что многое зависит от того, как и кто читает. Для чистого все чисто; но и самые превосходные книги могут быть пагубны, когда поймешь их криво <...> Позволено ли поэту изображать порок? - Между словами. изображать и защищать - большая разница. Изображать поэт все может и даже должен, иначе он будет односторонним; но представлять порок в привлекательном виде - преступление не перед одною нравственностию, а, к счастию, и перед поэзиею; впрочем, я едва ли могу поверить, чтобы, кроме совершенно помешанного, кому могло вздуматься прямо хвалить грабеж, насилие, пьянство, распутство etc.

Есть другие пороки, которые с первого взгляду менее грязны, и есть писатели, которые старались их представить заманчивыми: расслабление нравов семейственных, которые, впрочем, тоже распутство, да только более тонкое, безверие, эгоизм нашли, напр<имер>, защитника в Коцебу. Но поэт ли Коцебу? - Мне кажется, что унижение души, необходимо нужное, чтобы найти эту мерзость прекрасною, совершенно несовместимо с вдохновением, доступным - по-моему - только для души высокой или по кр<айней> мере влюбленной в высокое.

Перейдем к частностям. Позволены ли поэту картины сладострастные? - Этот вопрос довольно сложен: не забудь, что он разрешается только самою поэзиею, а не нравоучением; ибо теория, которая свободное искусство покоряет чему-нибудь постороннему, вместе уничтожает самое искусство. Если картина такова, что смущает нас, что возбуждает в нас скотскую похоть, - будь уверен, что тут и самая поэзия улетела: дело поэзии одухотворять вещественную природу, а не подавлять дух веществом. Впрочем, нередко виноват не поэт, а сам читатель: его воображение уже грязно, - вот почему оно марает картину поэта.

Не смешон ли вопрос: благопристойная ли нагота в Венере Медицейской? и что скажешь о ханже или фавне, который вздумает разбить дивный истукан, дабы он не соблазнял его? Те же нагие истуканы - большая часть сладострастных картин древних. Гомер, напр<имер>, говорит о любви Гелены и Александра так же бесстрастно и спокойно, как о щите Ахиллеса; он говорит о ней, потому что того требует его повесть, а не думает любоваться этою картиною, не мешкает на ней, не старается возбудить в слушателе (в его время еще читателей не было) вожделение. Иное дело новые; напр<имер>, Виланд2; для него сладострастная сцена - находка; он до гадости медлит на самых мелочах, на самых неблагопристойных подробностях. Но повторяю, поэт ли Виланд? - Впрочем, сладострастные картины и древних не советую читать никому, кто к ним не приступит с намерениями и с душой художника.

Другая крайность - антипоэтическая - представлять, напр<имер>, в драме, в романе лицо порочное совершенным дьяволом, променять долг живописца на роль проповедника (говорю роль, ибо для поэта проповедовать - только роль, сверх того роль не в его характере); разумеется, что и тут поэзию убивают наповал, а вместе с нею и истину, потому что человеческих дьяволов нет, не было и никогда не будет. Представляй, художник, природу, какова она есть; не хвали порочного, но не лишай его и того, что в нем не порок, что в нем прекрасно. Мщение самое адское и страшное чудовище, но в душе мстительной есть энергия, совершенно не зависящая от самой мстительности, хотя мстительность и привита к ней; не лишай же Маргериты de Valois этой энергии; будь она фурия, но фурия мощная.

Нравственность - самое святое дело; но что бы ты сказал о портном, который, не сшив тебе в срок мундира, стал бы говорить тебе: «Николай Григорьевич, не горячитесь! вспыльчивость - порок». Не так ли, - ты бы отвечал ему: «Предоставь моему духовнику читать мне поучения; твое дело - игла, нитки, ножницы». Тот же портной - поэт: его дело - изображать, а не учить. Но польза поэзии? Польза, друг мой, великое слово, если только понять, как должно это слово.

Часто поэт полезнее всякого проповедника: не могу поверить, чтобы тот легко стал мерзавцем, кто раз полюбил наслаждения, какие дает нам поэзия, - разумеется, истинная. Поэзия возвышает душу, отвлекает ее от мелких хлопот, попечений, суеты ежедневной жизни, переселяет ее в мир красоты, покоя, картин и звуков и тем самым омывает, облагораживает ее - вот польза поэзии; другой не знаю и не постигаю. Может ли существовать нравоучительная или религиозная поэзия? О первой скажу решительно: нет; где учение - там уж нет поэзии.

Поэзия религиозная совсем не то: если она невольное излияние чувств, если кто обращается к богу, говорит об истинах религии, потому что иначе не может, - он, без сомнения, - поэт, и в самом высоком значении этого слова. Но очинить перо, разложить бумагу и сказать самому себе: «Напишу-ко я поэму дидактическую, в которой поражу всех противников католической церкви», - в нравственном отношении очень похвально, но вместе очень и не поэтически; а это-то и сделал Louis Racine3. А это-то и забывают очень часто наши Аристархи4.

Впрочем, бог с ними, с Аристархами: мне их не судить и не переспорить. Судья им тот же Шиллер, на которого они так часто ссылаются; надеюсь, что Шиллера никто не обвинит в намерениях противунравственных; между тем он сильно в своих полемических сочинениях восстает на нравоучительную теорию в поэзии.

Еще вопрос: виноват ли будет твой портной, если мундир, сшитый им для совсем иного употребления, ты наденешь в цели не нравственной, напр<имер>, с тем, чтоб вскружить голову дурочке, на которую эполеты, шитье etc. сильно действуют? Виноват ли и поэт, когда глупый школьник или едва вышедший из школы прапорщик читают его нарочно с тем, чтоб найти звуки, стихи и рифмы, в которые могли бы одеть свои нечистые помыслы? Прошу кланяться от меня Борису. Целую и обнимаю вас обоих.

Твой друг В. Кюхельбекер

Данное письмо представляет значительный интерес, поскольку в нём, в связи с частным вопросом о праве художника изображать порок, Кюхельбекер касается системы своих художественных взглядов.

И в данном случае Кюхельбекер, как всегда, исходит из представления о «высокости» искусства, доказывая, что поэзия должна «возвышать душу» и уводить человека от «суеты ежедневной жизни» в мир высоких и благородных чувств и идей. Кюхельбекер видит «истину» искусства в том, что оно призвано изображать «природу, какова она есть», и считает, что художнику должна быть предоставлена полная свобода изображения жизни, любых явлений действительности.

Вместе с тем Кюхельбекер настаивает на полной независимости художника от каких бы то ни было специальных - утилитарных и дидактических - задач, полагая, что они лежат вне истинного искусства. При этом важно подчеркнуть, что Кюхельбекер, подобно всем декабристам, видел в искусстве мощное средство морального воспитания в духе прогрессивных идей. Но «пользу» искусства он усматривал в самом искусстве, в его непосредственно эстетическом воздействии, облагораживающем и возвышающем душу человека, а не в нравоучительном проповедничестве, не в прямолинейном морализировании. Эти мысли Кюхельбекер неоднократно развивал в 30-е и 40-е годы в дневнике, письмах, статьях.

1 Письмо Кюхельбекера к Ник. Г. Глинке от 6 декабря 1834 г. до нас не дошло.

2 См. прим. 3 к письму № 18.

3 Луи Расин (1692-1763) - незначительный французский поэт, сын Жана Расина; писал главным образом на религиозно-дидактические сюжеты.

4 Аристархи - здесь в смысле: строгие, придирчивые литературные судьи (от имени Аристарха - александрийского грамматика II в. до н. э.).

37

36. Б.Г. Глинке

<Свеаборг. 7-15 мая 1835 г.>

...же касательно платы, предоставляю тебе, мой любезный опекун! При разделе этой платы прошу не забывать следующего: часть - брату, часть - Дивову, а третью - мне1; в счет сей последней можешь брать иногда и книги. Еще одно - первое мое произведение, которое отпечатаете (я бы всего более желал, чтобы это был Зоровавель2, прошу непременно посвятить генералу Бенкендорфу.

Твое благородное сердце поймет меня: Бенкендорфу я обязан счастием, что могу писать; я хотел бы доказать ему, что чувствую всю важность этого благодеяния3. И ты же, мой добрый Борис, лично свезешь ему экземпляр, когда это все удастся - не так ли? О величайшей осторожности, касательно моего имени, уже считаю лишним повторять просьбы свои: ты понимаешь, что мы не должны переступать за границу того, что нам позволено; тем более, что позволено столько! В заключение не могу не благодарить тебя за твое братское участие; верь, что удастся ли, не удастся ли, а это участие для меня дороже всякой удачи. Оно у меня записано в той книге, которую, как говорит Гамлет, каждый день перечитываю не в памяти, а в сердце.

Касательно № 5 в 1-м отделении4 уведомь меня обстоятельнее, сделай милость; тут не одна собственная польза заставляет меня желать успеха. Благодарю князя Владимира5 за память: я его никогда не забывал и мне он всегда был дорог. Дай бог ему счастия, но в том смысле, как я понимаю это слово, - счастия внутреннего, душевного. Ich bitte Sie meinem lieben Boris zu sagen, dass auf der letzten Seite des Werkchens, welches eben gedruckt wird, folgende Anmerkung, als Note des Herausgebers, hinzugesetzt werden möchte*: Окончание сей второй части заставляет нас полагать, что за нею еще последует третья6. О поэме своей «Основание Отроча монастыря» скажу, что она у меня à peu-près** кончена: Саше посылаю эпилог7.

Благодарю тебя, мой друг, что обещаешься хлопотать о моих детищах. Но прошу отложить все старания касательно их до возвращения Александра Сергеевича8: у меня много причин, по которым желаю, чтобы никто не знал даже, что Зоровавель написан мною9. Sapienti sat est***...; или, если угодно, по французски: à bon entendeur demi mot suffit****. Воображаю твое свидание с Соболевским10. Как он тебя узнал? Это истинно удивительно: в двенадцать лет не только вы, люди молодые, но и мы, старики, крепко переменялися. Если опять увидишься с Соболевским, расспроси его про Володю Одоевского, а именно: занимается ли он еще науками, или, женившись, совершенно развелся с музами.

Начало письма и, вероятно, конец его утрачены; не хватает, видимо, двух почтовых листков. Написано не рукой Кюхельбекера (очевидно копия, сделанная кем-то для В.Ф. Одоевского). Датируется на основании упоминаний об отъезде Пушкина из Петербурга и о том, что драма «Ижорский» находится в печати.

*Я прошу сказать моему дорогому Борису, что на последней странице сочиненьица, которое печатается, можно было бы добавить следующее замечание, как примечание издателя (нем.).

**приблизительно (франц.).

***Мудрому довольно (лат.).

****хорошо понимающему достаточно намёка (франц.).

1 Речь идёт об авторском гонораре Кюхельбекера (см. об этом прим. 4 к письму № 21).

2 «Зоровавель» - поэма Кюхельбекера, написанная в 1831 г. Сюжетную основу поэмы составило предание о возвращении иудеев на родину в IV в. до н. э., изложенное в III и IV главах «Книги Эздры» (Библия). В 1836 г. «Зоровавель» был опубликован в составе анонимно изданной книги Кюхельбекера «Русский Декамерон 1831 года, изд. И. Ивановым». В осуществлении этого издания принимал участие Пушкин.

Первая попытка опубликовать поэму относится к 1832 г.: 22 июля 1832 г. Кюхельбекер благодарил сестру Юлию Карловну за то, что родные предупредили его желание и передали рукопись Пушкину. «Я очень хочу, чтобы он «Зоровавель» был напечатан», - писал Кюхельбекер сестре (Кюхельбекер, т. II, стр. L). Тогда же Кюхельбекер записал в дневнике: «Зоровавель мой в руках Пушкина. Хотелось бы мне, чтобы его напечатали» (там же, стр. LV). В другом случае Кюхельбекер назвал поэму «Зоровавель» - «мой любимец» («Дневник Кюхельбекера», стр. 135).

3 Мысль о посвящении поэмы шефу жандармов Бенкендорфу (чего сделано не было) вызывалась, конечно, тактическими соображениями: от Бенкендорфа ближайшим образом зависела судьба литературных произведений Кюхельбекера. Известно, что в 1831 г. Пушкин ходатайствовал перед Бенкендорфом об издании произведений и переводов Кюхельбекера (без указания его имени). Ходатайство это лишь через несколько лет увенчалось частичным успехом: были изданы «Ижорский» и «Русский Декамерон».

4 Вероятно, речь идёт о списке произведений, которые Кюхельбекер предназначал к опубликованию.

5 Князь Владимир - В.Ф. Одоевский.

6 Имеется в виду издание «Ижорского» (I и II части), вышедшее в свет (анонимно) в начале мая 1835 г. (ценз. разр. - 10 июня 1833 г.) . Кюхельбекер получил экземпляр книги 12 мая 1835 г.: «Большую радость бог послал мне: мой "Ижорский" мне прислан, напечатанный» («Дневник Кюхельбекера», стр. 233). Две части мистерии были написаны в 1827-1833 гг., третья часть - только в 1840-1841 гг. Примечание, которым Кюхельбекер просил сопроводить издание 1835 г., в книге не появилось: она в это время уже была отпечатана.

7 Поэма «Основание Отроча монастыря» в дальнейшем получила заглавие: «Юрий и Ксения» (в 1835 г. Кюхельбекер ещё раз вернулся к обработке поэмы). См. о ней прим. 7 к письму № 10.

8 Пушкин 5 мая 1835 г. уехал из Петербурга в Псковскую губ.; вернулся в Петербург 15 мая. Просьба Кюхельбекера ещё раз свидетельствует о том, что Пушкин принимал непосредственное участие в издании произведений своего друга.

9 Предостережения Кюхельбекера были вызваны отчасти содержанием поэмы «Зоровавель»: развернутая в ней тема возвращения на родину изгнанников приобретала живой, актуальный смысл в связи с судьбой сосланных декабристов. Как раз в 1835 г. многие возлагали необоснованные надежды на якобы предстоящую амнистию декабристов (по истечении десятилетнего срока со дня восстания). Может быть, откликом на такого рода слухи было стихотворение Пушкина «Кто из богов мне возвратил...».

10 См. прим. 1 к письму № 33.

38

37. Н.И. Гречу

Баргузин. 13 апреля 1836 г.

Милостивый государь Николай Иванович, около двадцати лет тому назад я имел честь познакомиться с Вами во время годичного торжественного чтения в императорской публичной библиотеке. С того вечера до самого несчастного дня, который меня разлучил и с семейством и с родиною и чуть было не отторг и от занятий словесностью и драгоценным мне языком отечественным, - Вы, матушка ваша, супруга, словом все Ваши постоянно показывали мне самое дружеское расположение.

Вы, почтенный Николай Иванович, были, так сказать, восприемником младенческой (и, вдобавок, во время оно довольно плаксивой) моей музы: первый ее лепет начался в Вашем журнале1. Теперь она возмужала, и самолюбие шепчет мне - будто бы стала говорить несколько толковее, чем во время оно. Позвольте же, милостивый государь, предложить Вам: во 1-х, без платы кое-какие ее россказни, а во 2-х, за плату участие, и постоянное, статьями в прозе в журнале, который, как то видно из объявления г-на прошлогодничного редактора, - ныне Вы опять сами издаете2.

За статьи в прозе прошу Вас, если Вы согласитесь на мое предложение, назначить мне 100 рублей в месяц деньгами и на 300 рублей в год книг, курительного табаку (Жукова 2-х рублевого), кофе etc. С своей стороны даю Вам слово, что - буде только мне позволят, - Вы каждый месяц станете получать от меня, по крайней мере, по одной, притом довольно обширной статье, содержания или чисто литературного, или критического, или же этнографического, исторического, филологического, будут, может быть, некоторые и tant soit peu* философические, - однако, наперед Вам обещаюсь, без кудрявой немецкой терминологии. Рукопись, которую ныне отправляем к Вам, - не моя, а брата. Он Вам будет писать о ней подробно3.

Покорно прошу Вас уведомить меня, если ее получите; также потрудитесь, милостивый государь, известить меня, согласны ли Вы на мои условия? Как скоро дойдет до меня ответ Ваш (чего, впрочем, ожидаю не прежде пяти месяцев), примусь переписывать статьи, которые у меня готовы: например, о Юморе (Humour), о греческой дигамме, о Мерзлякове, Пушкине, Кукольнике, Марлин ском и других; из иностранцев: о Шекспире, Шиллере, Гёте, Томсоне, Краббе, Муре, Вальтере Скотте; о некоторых немецких проповедниках4.

К тому прибавлю несколько легких статей, вроде той, которую я когда-то  напечатал в «Мнемозине» и назвал, кажется, «Земля безглавцев»5. Мои литературные статьи никогда не могут быть полемическими: самое мое положение этого не позволяет; однако, надеюсь, что будут не совсем и скучны. Прошу покорнейше уведомить меня, как скоро только можете, согласны ли Вы принять мое предложение или нет. Милостивой государыне Вашей матушке, равно и супруге, прошу засвидетельствовать мое нелицемерное почтение и сердечную преданность. Не считаю нужным уверять Вас, что с этими же чувствами честь имею быть, милостивый государь, Вашим покорным слугою

В. Кюхельбекер

P. S. Фаддею Венедиктовичу6 мой поклон. - Да! брат прочел мое письмо и, заметив в нем помарки, пристал ко мне, чтоб я его переписал, но Вы, кажется, почтеннейший Николай Иванович, Вильгельма Кюхельбекера довольно хорошо знаете, верно от него никогда не ожидали порядочного письма и, увидев эпистолию, чисто и красиво написанную, даже вероятно бы спросили: «Полно - его ли она?».

Итак... Упомянул я о своих поэтических (или, по крайней мере, хоть стихотворных) произведениях, порождениях или как Вам угодно будет их назвать. Налицо у меня вот что: 1) около 60 пиэс мелких; 2) три отрывка «Вечного жида»; 3) History в 5 действиях «Прок<офий> Ляпунов»; 4) фарс в пяти же Действиях) «Нашла коса на камень»7; 5) «Ричард III», весь и 6) два действия «Венецианского купца»; 7) поэма в 6 Canto «Юрий и Ксения»; 8) повесть в пяти главах и разговорах «Сирота»; 9) легенда в двух частях «Семь спящих отроков»; 10) поэмка в трех главах «Зоровавель». Теперь же пишу трагедию «Архилох». Выбирайте.

Письмо было задержано в III Отделении и не вручено адресату.

*немного (франц.).

1 Первое выступление Кюхельбекера в печати было в сентябре 1815 г., в журнале «Амфион», издававшемся А.Ф. Мерзляковым. Но, начиная с лета 1817 г., Кюхельбекер деятельно сотрудничал в издававшемся Н.И. Гречем «Сыне отечества», который был в ту пору прогрессивным журналом, объединявшим многих писателей декабристского направления.

2 Имеется в виду «Сын отечества», выходивший в это время под редакцией Греча и Булгарина.

3 В архиве III Отделения сохранилось также письмо М.К. Кюхельбекера к Гречу от 13 апреля 1836 г. М.К. Кюхельбекер предлагал Гречу для его журнала свои статьи этнографического характера: «...живу около десяти лет в Забайкальском крае, и всё, заслуживающее внимания, я, сколько то позволяли мне обстоятельства, старался узнать как можно подробнее. Посылаю Вам образчик моих записок о нашей, как называют здесь эту страну, Даурии; извините: место не русское - чем богат, тем и рад. В прежнем моем положении я гордился бы, если бы что-нибудь из трудов моих нашла место в Вашем издании, - а самое напечатание считал бы достаточным для себя возмездием.

Мои обстоятельства переменились: вот почему и прошу Вас, если статейка Вам понравится, прислать мне за неё, что Вам самим будет угодно. Особенно нынешний год мне деньги необходимы: строю дом, а сохою здесь немного добудешь. - Вторая статья длиннее и потому, что заключает в себе не одни общие статистические данные, но и живой быт народа, кажется, и заманчивее. Её к Вам отправлю тотчас же по получении от Вас ответа на мое письмо или напечатанного экземпляра краткого очерка, или даже и ранее. Будут и продолжения» (неизд. - ЦГИА, ф. № 109, 1 эксп., д. 61, ч. 14, лл. 67-68).

Статья, посланная М.К. Кюхельбекером, как и письмо его, не дошла по назначению. В письме М.К. Кюхельбекера имеется следующая приписка Вильгельма Карловича: «P. S. Брат поручил мне извиниться перед Вами в помарках, какие кое-где встретятся Вам в рукописи; эти помарки - поправки. Если случится, что сделаем ещё некоторые, - мы их Вам сообщим. Михайло Карлович просит Вас прислать ему десять, экземпляров, особенно напечатанных, для раздачи здешним нашим знакомым, - а я, во всяком случае, сойдёмся ли мы с Вами или нет, надеюсь, что Вы не откажете мне в пересылке к нам Вашего журнала. - В. К.».

4 Из всего перечисленного до нас дошли: статья о юморе (часть большой работы, озаглавленной: «Гора и мышь») и «Рассуждение о восьми исторических драмах Шекспира», упомянутые в литературном завещании Кюхельбекера. Рукописи этих произведении находились в собрании Ю.Н. Тынянова (см. Кюхельбекер, т. I, стр. LXXVII), - нынешнее местонахождение их не известно. Ср. заметки Кюхельбекера о юморе в его «Дневнике», стр. 40-41.

5 «Земля безглавцев» - памфлет Кюхельбекера, напечатанный во второй книжке «Мнемозины» (1824).

6 Булгарину.

7 Фарс «Нашла коса на камень» был издан анонимно в Москве в 1839 г. (ценз. разр. - 20 января 1839 г.). Это - подражание комедии Шекспира «Укрощение строптивой».

39

38. Н.А. Полевому

Баргузин. 9 июля 1836 г.

Милостивый государь, Николай Алексеевич, из журналов знаю, что Вы издаете продолжение «Древней российской вивлиофики»1. Вы меня, быть может, забыли, но я, верьте, по сю пору помню Вашу ко мне приязнь, я ее никогда не забуду. Желая Вам напомнить о себе, препровождаю к Вам приложенную рукопись: она не древняя (список на обороте последней страницы означен 87 годом); но, сколько могу судить об этих предметах, - впрочем, мне очень мало знакомых, - она списана с хорошей, старинной харатейной.

Самое содержание мне кажется не без достоинства: это сборник, но систематический, расположенный по дням и месяцам, составленный из нравственных изречений, порою довольно резких и остроумных. Посылка моя, милостивый государь, не совсем подарок: книга-то принадлежит не мне, а здешнему мещанину; он, правда, за нее ничего не требует, но намекнул, что ему приятно бы было иметь часы: итак, пришлите через начальство на мое имя простенькие - рублей в 25 или 30*2.

Ваш журнал, который я читывал в своем уединении, доставлял мне много и очень много приятных минут. С Вашими литературными мнениями я почти со всеми согласен; что до частных суждений об отдельных сочинениях и их авторах, мы бы, конечно, кое о чем и кое о ком, вероятно, и поспорили, если бы судьба нас свела с Вами, но без этого не может же быть3. Если получу от Вас ответ, это будет для меня знаком, что могу продолжать с Вами переписку и тогда уведомлю Вас подробно о себе и своих занятиях. Милостивой государыне супруге Вашей прошу засвидетельствовать мое усерднейшее почтение, так же и Ксенофонту Алексеевичу4. С нелицемерною преданностию и не ложным уважением к Вам как к литератору, так и к человеку, честь имею быть, милостивый государь, Вашим покорным слугою.

Вильг<ельм> Кюхельбекер

P. S. Брат мой Михайло, хотя и не знаком с Вами лично, но Ваш большой почитатель; он просит меня кланяться Вам.

Письмо было задержано в III Отделении и не вручено адресату.

С Н.А. Полевым (1796-1846) Кюхельбекер познакомился, очевидно, в 1825 г. и сперва относился к нему критически, о чём можно судить по письму его к В.Ф. Одоевскому (от сентября - октября 1825 г.): «Твоё ли дело служить предметом удивления Полевому и подобным филинам? Что за радость щеголять молодыми, незрелыми, неулегшимися ещё познаниями перед совершенными невежами?» («Русская старина», 1904, № 2, стр. 382).

Вероятно, по инициативе Одоевского Полевой был привлечён к участию в альманахе «Мнемозина»: здесь, во II части, появился его очерк «Спутник жизни». Полевой относился к Кюхельбекеру с большим уважением; в 1829 г. он напечатал в «Московском телеграфе» (ч. XI) вольнолюбивое стихотворение Кюхельбекера «Ницца» (1821) - по цензурным соображениям с купюрой и с измененным заглавием («К Гёте»).

1 «Древняя российская вифлиофика» - сборник исторических материалов, изданный Н.И. Новиковым (1-е изд. в 10 частях - 1772-1774 гг.; 2-е изд. в 20 частях - 1788-1789 гг.; продолжение «Вифлиофики» издано Академией Наук в И частях - 1786-1789 гг.). Н.А. Полевой предпринял издание аналогичного сборника, остановившееся на первом томе: «Русская вифлиофика или собрание материалов для отечественной истории, географии, статистики и древней русской литературы, издаваемое Н. Полевым». М., 1833.

2 Рукопись, посланная Полевому, не была вручена ему и вернулась обратно к Кюхельбекеру (см. «Летописи», стр. 179-180).

3 Кюхельбекер получил возможность познакомиться с «Московским телеграфом», очевидно, только в начале 1832 г. (см. «Дневник Кюхельбекера», стр. 45). Замечания по поводу прочитанного в «Московском телеграфе», в том числе и полемику против Н.А. Полевого, - см. в «Дневнике» (по указателю).

4 Ксенофонт Алексеевич Полевой (1801-1867) - младший брат и ближайший сотрудник издателя «Московского телеграфа».

40

39. Hат. Г. Глинке

<Баргузин.> 4 января 1839 г.

Милый друг Наташа. Я, было, хотел писать к тебе накануне нового года, как то бывало писывал к вам из крепости, но хандра и неодолимая лень мне помешали. Теперь немного отлегло. Итак, вот и новый год, четвертый, встреченный мною за Уралом, третий в Баргузине. Чего вам, мои друзья, желать? Счастия? да что такое счастие? Пожелаю вам лучше быть всегда довольным собою; тогда, наверно, будете довольны и судьбою.

Твое милое письмо от 26 сентября мне принесло истинную отраду, особенно все, что говоришь о матушке. Посылку, а именно: детские капоты, два детских платьица, байку, бамазею, чулки, башмачки, одеяло, утюг и «Северную пчелу» получили мы исправно; и сердечно благодарим матушку за гостинец; я в особенности за детские вещи. Теперь Тиня1 уже не бедна, как ее, бывало, называли сестра и тетка: вот и ей бабушка прислала же капотец, башмаки, платье. Этот ребенок, право, - единственная моя радость в Баргузине; она меня любит как только в этих летах можно любить. -

Раз у нас кое-кто сидел - мать ее держала на коленях, а гость дал ей кусочек сахарцу; мы разговаривали; Тинюша вдруг стала проситься на пол; ее спустили, - она прямо ко мне, - вынимает сахар из ротика и сует его мне в руку: ешь, тятя! (Она и меня зовет тятей.)  Искренно: этот кусочек сахару показался мне таким знаком любви, с которым мало что умею сравнить изо всего, что случалось со мною в жизни. У меня теперь «Библиотека для чтения» за 37<-й> год.

Тут я встретил между прочим известие и суждение о Декамероне2. Это суждение так замечательно, что не могу не выписать его для тебя; вот оно слово в слово: «Что холера морбус причинила нам много зла, об этом нечего спорить, и что мы до сих пор еще не знаем всей меры зла, какое она причинила, доказательство того - «Русский Декамерон», не считая тьмы повестей, родившихся от холеры морбус. Не будь холеры, не было бы и «Рус<ского> Декамерона».

На свете тысячью книгами было бы менее, тысячью людьми более. Величайшее зло, какое холера произвела в Европе, состоит в том, что она людей заменила книгами. Прибавьте еще, что в числе людей, которых она похитила, были многие весьма умные, между тем как родившиеся от ней книги все очень ограниченные. «Декамерон» тоже холерная книга, дитя холеры - и что в ней пользы!

Автор или издатель рассказывает, что во времена холеры какая-то графиня будто бы удалилась с обществом в деревню и там от нечего делать вздумала писать стихи и прозу. Много ли написала, неизвестно. Но ключница графини выдала потом рукопись учителю уездного училища Барабарову, а тот передал г. Иванову, а г. Иванов напечатал. На первый случай мы отделались дешево: вышла только поэма в стихах, которую прочитал в обществе графини некто Чинарский3.

Поэма не велика, но за ней грозят еще девять холерных поэм и повестей. Проклятая холера! - Но какова собой поэма, девица морбус, дочь госпожи холеры морбус? Уверяю вас, что не лучше и своей маменьки, холеры, и своего папеньки морбуса». Как ты думаешь об этой критике? - Не так ли? она очень остра, умна, основательна и написана самым правильным русским языком? Впрочем, тут то хорошо, что «Декамерон» напечатан; автор или издатель, полагаю, за славой перестал гоняться, а выручка за его книгу все же, быть может, даст ему средство прокормить с год свое семейство.

Святки наше семейство провело не совсем скучно; два или три вечера собирались у меня молоденькие женщины и девушки и играли в разные игры: в жмурки (здесь им имя - имельцы), хоронили золото, переряжались и пр. Две игры были мне вовсе не известны: одна называется в оленя, другая - сеять просо... В оленя вот как играют: мужчина сидит, а девушки вокруг него пляшут и поют песню, которую когда-нибудь для тебя спишу; у каждой девушки платок в руке, она им машет, а он должен, не вставая с места, стараться вырвать у них платки. Потом они свои платки выкупают. - Вторая игра также плясовая. Всего более я был доволен, что во все святки бог меня избавил от пьяных отцов, братцев и сожителей красавиц; к счастию ярмарка нынче раньше обыкновенного, и все они изволили отправиться туда, в бурятские юрты.

Жена4 много и много тебе кланяется; когда я сказал, что ты велела ее поцеловать, она меня спросила: «Не лжешь ли? Неужто Наталья Григорьевна в самом деле в каждом письме обо мне вспоминает? ». Чтоб не забыть! Генерал-губернатор прислал сюда предписание: уведомить нам своих родных, чтоб они, если вздумают отправлять к нам книги, прилагали к ним особенные списки, а не записывали их в число прочих вещей. Маменьку твою и сестриц обнимаю и целую им и тебе ручки. За известия о Николае очень благодарю5.

Твой друг В. Кюхельбекер

1 Тиня - старшая дочь М.К. Кюхельбекера, Юстина (род. в 1836 г.).

2 Далее приводится анонимный отзыв о книге Кюхельбекера «Русский Декамерон 1831 года» («Библиотека для чтения», 1837, т. XX, отд. Литературная летопись, стр. 41-42). Сюжетно книга Кюхельбекера приурочена к холерной эпидемии 1830 г.

3 Поэма в стихах - «Зоровавель» (см. прим. 2 к письму № 36).

4 Кюхельбекер женился 15 января 1837 г. на Дросиде Ивановне Артёновой (1817-1886), дочери баргузинского почтмейстера. Это была грубая («мужиковатая», по характеристике И.И. Пущина) особа, не давшая Кюхельбекеру семейного счастья. Впрочем, эта характеристика не помешала Пущину после смерти Кюхельбекера иметь с Артёновой связь, от которой родился сын Иван.

6 Н.Г. Глинка, служивший офицером в Закавказье, 13 апреля 1838 г. получил лёгкую рану в стычке с горцами на Черноморской береговой линии.

Page:   1 2 3 4 5 6  

You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » Из эпистолярного наследия декабристов. » Письма В.К. Кюхельбекера из крепостей и ссылки (1829-1846).