№ 6 (5)1
1826 года апреля 28 дня в присутствии высочайше учреждённого Комитета лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов спрашиван и показал.
Корнет Свистунов утвердительно показывает, что вы знали от него и разделяли с прочими членами преступные намерения Южного общества о введении в государстве республиканского правления с истреблением всех священных особ августейшей императорской фамилии.
Противу сего Комитет требует откровенного и положительного показания вашего: точно ли знали вы и разделяли означенное намерение Южного общества и кому именно из членов // (л. 12 об.) вы сообщили о сём и кто с оным также был согласен?
Я весьма уверен, что одна откровенность может обратить милосердное снисхождение всемилостивейшего монарха, и по сей самой причине говорю утвердительно, что до того времени, как представлен был пред его императорское величество, я наверное не знал ещё, какого именно рода Конституционное правление предполагаемо было обществом и какие меры для сего оно избирает2 (А)*
После того: бунт,открытое общество, мой арест как члена оного напомнили мне сомнительные слова Свистунова: Etats unis de l'Amerique Septentrionale и Qu'est ce que notre vie3. Из коих я ясно увидел, что общество не только одною связью (как я полагал прежде), но и самим духом походило на секту карбонаров4.
Свистунов, говоря о скорой поездке своей на Кавказ, спрашивал меня, не желаю ли познакомиться с кем-либо из членов его линии, но я отказался. Из офицеров, мною у него виденных, я не знал никого как члена общества, но подозревал их всех по одному знакомству с Свистуновым (В)* Не из того ли корнет Свистунов заключает // (л. 13) о моих связях с соумышленниками, что однажды, провожая меня и спрося, не принял ли я кого из офицеров Измайловского полка, получил в ответ: «Этого не должен я5 говорить тебе ни в каком случае, основываясь на условии общества, и уверен, что ты не только не оскорбишься, но и доволен будешь моею скрытностию». Не знаю, можно ли по догадкам говорить утвердительно!?6
Касательно же знакомства моего с членами Южного общества говорю с смертельною решительностию7, что никого из них как члена не знал и ни с кем из соумышленников, кроме корнета Свистунова, знаком не был. Слыша от него о Южной ветви общества, я сказал ему только мою догадку, что, вероятно, средоточие сей ветви есть кавалерийские южные поселения, в чём основывался единственно на слухах о неудовольствии вообще военных поселений. Равномерно говорил ему, что знал многих офицеров того края, бывши в отпуску в новороссийских губерниях, в конце 1823-го и в начале 1824 годов (С)*.
Но как членов ни одного не знал, не подозревая даже о существовании тайного общества8 и находясь во время отпуска неразлучно с отцом моим, коего непоколебимая преданность монарху обезоруживала малейшие мои политические мысли. Мог ли знать их таковыми в начале 1824 года, бывши сам принят во второй трети // (л. 13 об.) 1825 года? И чем мог я быть полезен заговорщикам, удалённый как от них, так и от покойного государя императора на 2000 вёрст? (Если только Свистунов упоминает о заговоре, долженствовавшем исполниться 15-го дня будущего майя, как слышал я от священника)9. Смею беспокоить Комитет высочайше утверждённый нижайшею моею просьбою: войти в строгое исследование сего пункта и тем обнаружить мою невинность, непонятную для меня клевету корнета Свистунова10.
Слыша о милостях, кои его императорское величество оказывать изволит преступникам, заблаговременно явившимся, я полагаю причиною моего несчастия - удаление от столицы. В Петергофе знал я только, что бунт произведён заговором11 и что многие арестованы, но и не воображал, чтобы общество произвело бунт. Причиною моего ареста и добровольное явление подпоручика Лаппы счёл записку, полученную обоими нами от подпоручика Кожевникова, и не более как минут за десять до представления к его императорскому величеству я стал подозревать только в истине бунта из разговоров генерал-адъютанта Потапова с подпоручиком Лаппою.
Не для того говорю, чтобы оправдать преступное и ничем не извинительное словесное моё запирательство, но желаю изложить причины, невольно побудившие меня к оному. И если бы обстоятельства мне благоприятствовали, то я не только первый поверг бы раскаяние моё к стопам монарха, но почёл бы себя счастливейшим, если бы мог открыть общество, которое пренебрегало и современным духом народа и младенчеством просвещения - словом, покушалось на величай // (л. 14) шее12 злодейство, внушённое слепым фанатизмом вольности13. Но всё это не может подтверждено быть никакими существенными доказательствами, и я даже лишён единственного, на которое мог надеяться - будущей моей службы, верной и неукоризненной.
Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов14
1 Вверху листа помета чернилами: «2 майя 1826».
2 Этот абзац на полях отчёркнут автором чернилами и отмечен цифрой «1».
*(А) «Впрочем, в сём случае Свистунов, может быть, и прав: в разговоре нашем я большею частию говорил по-русски, а он изъяснялся с чрезвычайною беглостию и возвышенным слогом на французском языке, так что я, далёкий от посредственного даже знания сего последнего, многое и весьма многое не понимал, но совестясь обнаружить свою непонятливость пред щёголем-кавалергардом (который бы вменил в порок несовершенное знание французского языка), я показывал согласие в надежде на многократные будущие свидания; и, простясь с Свистуновым, я знал только о том, что принадлежу к тайному обществу, коего цель: введение конституционного правления и соединение народов Славянского племени в одно целое, равно как и то, что общество распространилось на юге и в Польше» (прим. док.). Пять строк от слов «простясь с Свистуновым...» подчёркнуты карандашом и отмечены знаком «NB». Это примечание отчёркнуто автором на полях и отмечено цифрой «3».
3 Северо-Американские Штаты и что наша жизнь? (франц.)
4 Этот абзац на полях отчёркнут автором чернилами и отмечен цифрой «2».
*(В) «У него видел: подпоручика Чевкина (Гл[авного] шт[аба] е[го] и[мператорского] в[еличества]), Кашкарова (бывшего в л[ейб]-гв[ардии] Преображенском полку), Горожанского и Фрезера (кавалергардов), Росто // (л. 13) вцова (адъютанта ген[ерала] Бистрома) и ещё двух, коих имён не знаю, кавалергардского и конно-артиллерийского офицеров» (прим. док.). (Это примечание отчёркнуто автором на полях чернилами и отмечено цифрой «6».)
5 Далее зачёркнуто слово «был».[/i]
6 Весь абзац отчёркнут на полях автором чернилами и отмечен цифрой «4».
7 Слова «смертельною решительностию» подчёркнуты карандашом.
*(С) «Офицеров знал (чинов не упомню): Стародубовского кирасирского полка: Марнеца, Дрейлинга, Селиванова, Штерна, Билевича; Кирасирского святого ордена: Панютина, Бородаевского, Орлова; из поселённых уланов: Трегубова, коего знал и прежде; из конных артиллеристов: Вржозека и Гана (Петра), с коими знаком был в Пажеском корпусе. Их было весьма много, но частию не помню, а частию не знаю фамилий.
Вcех их видел в разное время у следующих моих родных и родственников: Екатеринос[лавской] губ[ернии] Верхнеднепровского уезда: у моего отца, у помещика Золотницкого (Ивана); Херсонской губер[нии] у помещицы Текеллиевой (урождённой Чорбы), у помещика Калачевского (Фёдора, умершего впоследствии), у помещицы Золотницкой (урождённой Чорбы), у помещицы // (л. 13 об.) генерал-майорши Кашириновой (урождённой Чорбы, впоследствии умершей). Сверх сего, ещё виделся с двумя родными братьями, служившими в то время в Дерптском конноегерском полку и двоюродным братом поручиком Калачевским (С.-Петербургского драгунс[кого] полку).
Переписку же имел постоянную: с штабс-ротмистром Александрийского гусарс[кого] полка Гангебловым, с подпоручиком Дерптского конноегерского полка Гангебловым, с вышеупомянутым поручиком Калачевским; временную: с (чина не помню) Бородоевским, Кирасирского святого ордена полку» (прим. док.). (Добавление «С» отчёркнуто автором на полях чернилами и помечено цифрой «6».)
8 Слова «не подозревая даже... общества» подчёркнуты карандашом.
9 Слова «(Если только.... от священника)» подчёркнуты карандашом.
10 Абзац от слов «Касательно же знакомства...» отчёркнут автором на полях чернилами и обозначен цифрой «5».
11 Слова «В Петергофе... заговором» подчёркнуты карандашом.
12 Весь абзац отчёркнут на полях чернилами автором и помечен цифрой «7».
13 Слова «покушалось... фанатизмом вольности» подчёркнуты карандашом.
14 Ответы написаны А.С. Гангебловым собственноручно.
1) Гнусная ложь! Я знал, но не от Свистунова, а от Лаппы, которому открылся (а)* недели за две до выступления в лагерь, но не был с ним совершенно откровенен; сказал ему, что более полугода как участвую в обществе, тогда как действительно принят Свистуновым в апреле или майе (1825). От Лаппы узнал, что он принят доктором философии Джилли, италиянцем, в 1819 году1; узнал ещё, что он открылся Назимову, поручику коннопионерного дивизиона, Кожевникову, подпоручику Измайловского полка; что Назимов знает как членов: Моллера, полковника Финляндского полка, Семёнова, бывшего в лейб-гвардии Егерском. Но, кроме Лаппы и Свистунова, никто не знал меня как члена; впрочем, быть может, Лаппа Назимову и сказал обо мне за тайну. О мерах же знал и от Свистунова2.
О времени развержения общества не знал я ничего, и не мог вообразить, чтобы в России поспешило оно своими действиями; в чём я противоречил и Лаппе, утверждавшему, что прежде десятилетнего срока общество обнаружится.
Вступил в общество совершенно по неосторожности. 2) Со Свистуновым имел одно свидание полное, но кратковременное в надежде на будущие. Второе свидание нарушено было явлением Чевкина и в сих двух свиданиях узнал. 3) Действительно, не более, по причине, объявленной в примечании А. О мерах понял. 4) Истина. 5) Сущая правда, кроме того, что знал ещё и Лаппу. 6) Всё это справедливо. 7) Рассказы Свистунова и Лаппы о многочисленности общества и существовании его на юге и в Польше счёл приманкою. Потом размыслил, что общество наше не что иное есть, как фанатизм - // (л. 14 об.) исчадие знойных страстей обитателей Италии. Но, полагая, что общество, существующее с 1814 года (как слышал от Свистунова3), не могло бы где и как-нибудь не обнаружиться, я почёл такие рассказы пустыми, и, полагая решительное4 введение Конституционного правления весьма ранним, а Республиканского до крайности безумным, я ограничивался лишь теми действиями, кои изложил в первых ответных пунктах, и сам никого не принял.
Вообще я действовал с таким легкомыслием, которого без презрения не могу вспомнить. Например, я иногда говаривал Лаппе, что служу для того в военной службе, чтобы со временем, командуя чем-нибудь большим, бунтовать (п)*; но вступление5 моё в военную службу есть покорность отцу, которого люблю и уважаю более всего на свете, а цель - следующая, в истине которой клянусь: ограниченное моё состояние не дозволяет мне пользоваться излишком, итак, дослужась до звания полкового командира, где излишком все, как известно, пользуются, употребить оный излишек на изучение тех предметов, без коих в гражданской службе обойтись нельзя; определиться к такому месту, где корыстолюбие более владычествует, и, вооружась всеми силами, истреблять лихоимство. А цель моей жизни, в случае неудачи предыдущего, удалиться в деревню и совершенно посвятить себя счастию моих крестьян, душ 50 или 60, кои надеялся получить в наследство.
За несколько дней до бунта Лаппа6 из Петергофа тайно7 ездил в Петербург и привёз вести, что умы в сильном волнении от разнесшихся слухов и что Кожевников обещал известить решительною запискою8; никогда так мало не думая о переменах в правлении, как в то время, я действительно приписал сомнительное положение столицы слухам и, поверя им, сам первоначально положил твёрдо сохранить верность присяге государю Константину Павловичу - вот причина, по коей9 // (л. 15) не открыл я записки, полученной от Кожевникова.
Прежде ещё моего вступления в тайное общество слышал я от Лаппы10 о намерении какого-то офицера (имени он не сказал мне) в 1823 или 1822, не помню, покуситься на жизнь покойного государя императора во время лагерного расположения, но что офицер11 сей удержан был своими товарищами.
Быв выпущен из Пажеского корпуса, я не знал других законов, кроме взгляда и слов начальника. Первый, внушивший мне смелость судить о правлении, был капитан Бутовский (впоследствии умерший), у коего был я в роте и который в Белоруссии, на месте, показал мне невыгоды неограниченной власти помещиков.
Не желать свободы не в природе человека, но я всегда предпочитал медленные и постепенные меры решительным переворотам политическим, кои не обходятся без величайших пожертвований; и до сего времени уверенный в неопровержимой сей истине, я, к стыду моего возраста, повторяю, что соучастничество моё было сущая легкомысленность (к)*.
Первоначально я полагал мой арест действительно следствием записки, полученной мною от Кожевникова, равно как и добровольную поездку Лаппы; разговор сего последнего с генерал-адъютантом Потаповым напомнил мне о тайном обществе и родил мысль, что соучастничество моё только предполагается по сношению с Кожевниковым. Душевно соболезнуя о почтенном отце моём и с искренним раскаянием вспоминая о своём легкомыслии - с другой стороны, опасаясь жестокости испытаний и полагаясь ещё на слово Свистунова, я старался как-нибудь ускользнуть, внутренно клянясь действовать впредь сообразно моему образу мыслей. Потом неразлучная мысль о несчастии моего отца, вовлекая меня в новые и новые затруднения, довела наконец до крайности.
Кончив на сей вопросный пункт мои ответы, исполненные адского бесстыдства, я не мог перенести угрызений совести и решился излить всю истину. // (л. 15 об.)
Но не донос Свистунова заставил меня быть откровенным; он прав, что говорил мне о мерах общества, но что я не имел сношений с членами Южного общества, что ни с кем не соумышлял на жизнь государя императора и что ни с12 кем13, кроме его, Свистунова, и Лаппы, не имел сношений в духе общества, всё это утверждаю с такою же решительностию, как и прежде. Одно снисходительное обхождение могло пробудить мою совесть.
Виновник новомодного, так сказать, моего либеральства есть Лаппа14, равно как и несчастия Кожевникова и Фока (принят ли был Фок, не знаю) (а)*. Я всегда знал Лаппу (не зная, впрочем, о либеральных его мыслях) как человека умного, до крайности доброго, благороднейшего и строгой нравственности - всё, даже равенство состояний, всё меня влекло к нему. Последние полтора года я жил с ним на одной квартире и говорю решительно, что если бы не был знаком с ним, не старался бы выказывать либеральство, не попал бы в общество и не доведён бы был до такой крайности (b)*.
В Петергофе я действительно не знал до самого разговора его превосходительства генерал-адъютанта Потапова с Лаппою что бунт произведён обществом. Лаппа, привезший мне вести из столицы, говорил15 отрывисто, казалось, не доверяя мне, не упоминал ни слова об обществе и дал только понятие о близком взрыве16, но не общества, а вообще умов. Из тону рассказа его я никак не мог заключить17, чтобы слухи, разнесшиеся в С.-Петербурге, были нарочито распущены, и он говорил мне о них со всею степенностию правды. Лаппа скрывал от меня давнее своё намерение предстать пред государя императора.
Когда полковник Щербинский (батальонный командир) // (л. 16) явился с фельдъегерем в нашей квартире, чтобы арестовать меня, я из отрывистых слов Лаппы ничего совершенно понять не мог; он говорил: «Позвольте и мне ехать к государю императору... я также виноват... Кожевников и Фок взяты... - может быть, я причиною... смерть Богдановича... всё это меня трогает!!» Никогда так мало не думая, как в то время об обществе, я действительно счёл причиною моего ареста и добровольной поездки Лаппы записку, которая могла быть открыта взятым под арест Кожевниковым (с)*.
Вообще причины, побудившие меня невольно к дерзкому запирательству в моих ответах, были следующие: 1) мысль об огорчении дряхлого моего отца, который, как тень, меня преследовал; 2) маловажность и почти бездействие моё в духе общества; 3) не надеялся и не смел ожидать снисхождения даже18 за одно моё участничество; 4) чувствовал, что не рождён быть злодеем, что могу жестоким уроком исправиться от легкомыслия, и, надеясь быть ещё чем-нибудь полезным в продолжение моей жизни, не хотел пропасть преждевременно.
Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Гангеблов19
NB. Нижайше извиняюсь в моём многословии, но я желал в полноте показать, что знал, что20 обдумал во всё продолжение моего ареста и что чувствую теперь.
Равномерно всепокорнейше прошу одолжить мне первые ответные мои пункты, где, если найду что исправить, переменю. Прошу покорнейше извинить неопрятность письма. // (л. 17)
*(а) «Совесть меня мучила в то время; я провёл ночь с неописанным внутренним мучением - и на другой день заболел горячкою. С тех пор я был в бездействии» (прим. док.).
1 Слова «От Лаппы... в 1819 году» подчёркнуты карандашом и отмечены на полях знаком «NB».
2 Слова «О мерах... Свистунова» подчёркнуты карандашом.
3 Слова «с 1814 года... Свистунова» подчёркнуты карандашом и отмечены на полях знаком «NB».
4 Слово «решительное» вписано над строкой.
*(п) «Также, наприм[ер]. В день присяги Лаппа говорил мне, что склонял унтер-офицера 8-й роты к бунту; я тоже его уверял, что призывал караульного моего унтер-офицера Морозова, который будто притворился непонимающим, но этого ничего не было» (прим. док.).
5 Четыре строки от слов «Вообще я...» отчёркнуты на полях карандашом.
6 Фамилия подчёркнута карандашом.
7 Слово «тайно» вписано над строкой.
8 Четыре строки от слов «За несколько дней до бунта...» отчёркнуты на полях карандашом и отмечены на полях знаком «NB».
9 Три строки от слов «сомнительное положение...» отчёркнуты на полях карандашом.
10 Фамилия подчёркнута карандашом.
11 Три строки от слов «Лаппы о намерении какого-то офицера...» отчёркнуты на полях карандашом.
*(к) «Государь император недаром мне сказать изволил, что я поступил не как взрослый человек, а как мальчик!» (прим. док.).
12 Предлог «с» вписан над строкой.
13 Слово «кем» исправлено из «кого».
14 Фамилия подчёркнута карандашом.
*(а) «Назимов, Кожевников и Лаппа знали друг друга, но не приняли меня по той причине, что полагали меня слишком пылким по любви моей к изящным художествам. Это узнал я от Лаппы тогда, как открылся ему» (прим. док.).
*(b) «Лаппа, может быть, помнит, как рассказывал я ему план моей жизни, бывши в лагере в 1823-м. Тогда я был с ним знаком, но не был приятелем; я говорил ему следующее: исполнить долг гражданина и верноподданного; в случае несчастия по службе жить в деревне и исполнять обязанности человека в частности» (прим. док.).
15 Далее зачёркнуто «мне».
16 Слова «понятие о близком взрыве» подчёркнуты карандашом.
17 Пять строк от слов «генерал-адъютанта Потапова...» отчёркнуты на полях карандашом.
*(с) «Дорогою с Лаппой о деле не говорил я ни слова, о чём свидетель фельдъегерь, нас везший» (прим. док.).
18 Слово «даже» написано над строкой.
19 Дополнение к ответам написано А.С. Гангебловым собственноручно.
20 Слово «что» вписано над строкой.
