№ 7 (6)
Прибавление к ответу лейб-гвардии Измайловского полка поручика Гангеблова.
Не могу не начать с того, что я действительно с капитаном Бутовским начал слабым и кончил сильным либеральством. Почти единственное кратковременное знакомство моё с поручиками (ныне капитанами) Семёновыми1 не могло исправить меня. Наконец знакомство и2 неприметная постепенность оного с Лаппою приковали меня к нему, и стыжусь, но говорю истину, выказывая фанатизм вольности, я был рабом Лаппы. В одиночном заключении я совершенно вошёл в себя и оглянул прошедшие мои поступки.
Комитет, высочайше учреждённый, да благоволит забыть прежние мои ответы, кроме прибавления к последнему, и да извинит меня в том, что беспокоил неполными и несправедливыми показаниями.
___________________________
Теперь начну цепь происшествий со времени получения записки от подпоручика Кожевникова.
Занятый слухами, привезёнными мне из столицы Лаппою3, и получив записку, я, решившись твёрдо сохранив верность присяге, сжёг её и поспешил к Лаппе, бывшему в карауле. Там мы дали друг другу слово - не присягать4.
Возвратясь домой, велел я моему слуге собраться в Петербург (но слуга отправился не прежде 11-ти часов)5, где между прочими делами (1)* мы приказали, Лаппа и я, отыскать // (л. 17 об.) и увидеть Кожевникова. Вступив уже в караул, я начал подозревать, что подобные слухи действительно не могут быть справедливы, но появление Лаппы, который, идучи к присяге, зашёл и ко мне, опять меня переуверило; когда же он ушёл с намерением не присягнуть, я начал несколько раскаиваться, что не объявил ему о моём умозаключении и пожелал, чтобы он не сдержал своего слова.
Лаппа возвратился и объявил, что присягнул, оробея от многочисленности незнакомых ему драгунских офицеров. Я, следуя его либеральности, показал вид неудовольствия, но внутренно был доволен, и ввечеру присягнул с караулом и с 3-ю гренадерскою ротою, которою командовал я6 за болезнию штабс-капитана Шванвича 2-го. После сего я утвердился в моём положении и не только не думал склонять к бунту солдат, но, когда сменили нас, чтоб приготовиться к выступлению, то, доведя их до казармы и распуская, уговаривал оставить лишние толки и любопытство.
Пред самым выступлением возвратился мой слуга, оставивший Петербург накануне, в 11 часов вечера. Он сказал нам от Кожевникова, чтобы мы ничего не затевали и что всё сделалось уже; но, расспрашивая слугу, узнали, что он видел солдат в беспорядке на площади и что войска остались ночью на бивуаке. Это возродило во мне некоторое подозрение, усиленное вестями нами встречаемых и продолжением нашего марша. Не менее того, в Стрелине, утверждённый в своём заклю // (л. 18) чении, я советовал полковнику Щербинскому объявить солдатам о смерти графа Милорадовича и тем более вооружить их против убийц любимого генерала7.
Я думал, что из Стрельны нас воротят, но мы пошли вперёд, и чем шли дальше, тем более и более дела столицы являлись мне в сомнительном положении. Наконец рассказ корнета Скалона8 уверил меня, что бунт господствует со всею свирепостию9.
Когда приближались мы к Красному кабаку, полковник Щербинский, остановив на дороге батальон не в дальнем расстоянии от л[ейб]-гв[ардии] Уланского полка, за коим виднелись лейб-драгуны, поспешил с рапортом в трактир к генерал-адъютанту Чичерину. Люди стояли вольно в отделениях; я из первого отделения вышел вперёд, подстрекаемый любопытством, и расспрашивал о новостях отдельно стоявшего уланского офицера (кажется, Строева, я не знал его); ко мне присоединились ещё штабс-капитан Норов 4-й, поручик Болтин и прапорщик Скалон (кажется, так).
Лаппы же не было, но Строев, как казалось, не хотел ничего сказать нам. Вдруг является корнет Уланского полка Скалон, как бы в беспамятстве, и начинает рассказывать о ужасах бунта; между прочим, говорил, что митрополит вышел со крестом увещевать взбунтовавшихся измайловцев, но что гренадеры первого батальона, вырвав у него крест, били им преосвященного и что они, лейб-уланы, ожидают только первого сигнала от нашего батальона, чтобы единодушно закричать10: «Ура Константин!»
Всё это рассказываемо было с исступлением. Но я, уверенный в своей истине, отошёл к моему отделению, коему возвратившийся полковник Щербинский, как первому, поспешил скомандовать: «Левое плечо в обратный путь». (Вероятно, для того поспешил, чтобы развести измайловцев с уланами.)
Пришедши уже в Петергоф, Лаппа и Норов рассказывали мне, что он, Лаппа (после того, как я повёл отделение моё), подошёл к корнету Скалону, где (к счастию!) остался и Норов, ожидая отделения своей роты, и что Лаппа11 до того воспламенился рассказом Скалона11, что, как он говорил мне сам, уже открыл рот в намерении закричать: «Ура Константин!», но Норов смело в том12 // (л. 18 об.) ему воспрепятствовал. По образу мыслей Норова поступок не значащий, но по тогдашним обстоятельствам - услуга важная!
Лишь под арестом в Кронштадте, припомнив некоторые слова Лаппы, я заключил, что он знал о заговоре, например, рассказывая мне неясно и отрывисто о волнении умов в С.-Петербурге, он сказал: «Там есть молодцы!» Но в то время я не понял, ибо мыслями совершенно был далёк от общества. И накануне даже ареста нашего, ввечеру, когда был у нас Норов, то среди толков наших о современных делах, о самоубийстве капитана Богдановича и аресте четырёх офицеров наших Лаппа с приметным беспокойством сказал: «Что если и нас возьмут?» Но я равнодушно уверял его, что это вздор и что быть этого не может, ибо у нас всё было тихо. Норов, может быть, помнит о сём.
Вообще я видел, что с тех пор, как объявил нам батальонный командир об аресте наших офицеров, Лаппа внутренно мучился и на мои вопросы отвечал, что сожалеет о них и о Богдановиче, но не говорил мне ни слова о намерении своём ехать с раскаянием к государю императору.
Причина, по коей я не открыл заблаговременно о Лаппе, была следующая: хотел уменьшить вину свою таким образом, чтобы высочайший Комитет не потерял, впрочем, ничего в своих исследованиях, ибо как Лаппа добровольно явился к его императорскому величеству, то я полагал его раскаяние столь искренним, что он ничего не утаит, кроме знакомства в духе общества со мною, от которого он ничего более узнать и не мог.
Теперь я догадываюсь, на чём корнет Свистунов основывает свои утвердительные показания о соумышлении моём с членами Южного общества. В первое наше свидание, слушая его рассказ, я понял, что тут есть заговор, и спросил у него, не из членов ли был офицер, покушавшийся на жизнь государя императора в прошлых годах, что слышал от Лаппы ещё прежде13 всту // (л. 19) пления моего в тайное общество. Значит ли это участие в заговоре общества, о существовании коего и не подозревал я ещё тогда? И что Свистунова донос ложен - подтверждаю14.
Лейб-гвардии Измайловского полка
поручик Гангеблов15 // (л. 20)
1 Фамилия подчёркнута карандашом.
2 Далее зачёркнуто: «наконец».
3 Фамилия подчёркнута карандашом.
4 Слова «друг другу слово - не присягать» подчёркнуты карандашом.
5 Пять строк от слов «Занятый слухами...» отчёркнуты на полях карандашом.
*(1) «Прочие дела сии были следующие: как я не знал, что со мною будет, и мог ожидать даже смерти, то подумал о моих долгах и об участи моего слуги, крепостного человека. Посылая его, веля ему взять свой паспорт, хранившийся в пуке писем, лежавших в бюро, которое по тяжести не перевёз с собою в Петергоф, но оставил на квартире поручика графа Ламздорфа. Паспорт велел вынуть, а письма сжечь, ибо не хотел, чтобы семейные дела мои были известны кому-либо из посторонних.
Кроме писем от родственников, там было письма четыре или пять от офицера Кирасирского святого ордена полка Бородоевского, с коим познакомился во время моего отпуска. Причиною вре // (л. 17 об.) менной моей с ним переписки было истребование денег с одного из неплативших ему должников его и о получении оных денег. С моей стороны было писем не более как и с его, и последнее, со вложением последней части долга, ста рублей, отправлено, помнится, в сентябре прошлого, 1825-го. Все они адресованы в гор. Крылов Херсонской губернии.
Сверх того, писал с слугою моим записку к полковому казначею, исполняющему должность полкового адъютанта, подпоручику Кобякову 2-му, в котором выражался таким, сколько могу упомнить, образом: «Если получите в канцелярии повестку денег на моё имя, то прошу покорнейше не пересылать их ко мне в Петергоф, расплатить такому-то и такому-то» При записке также приложил и доверенность на получение оных денег с почты на простом лоскуте бумаги по неимению форменной. Я думаю, у Кобякова сохранены как записка, так и доверенность» (прим. док.).
6 Слова «которою командовал я» вписаны над строкой.
7 Три строки от слов «я советовал...» отчёркнуты на полях карандашом.
8 Фамилия подчёркнута карандашом.
9 Две строки от слов «в сомнительном положении...» отчёркнуты на полях карандашом.
10 Шесть строк от слов «Уланского полка Скалон...» отчёркнуты на полях карандашом и помечены на полях знаком «NB».
11 Фамилия подчёркнута карандашом.
12 Четыре строки от слов «корнету Скалону...» отчёркнуты на полях карандашом и отмечены знаком «NB».
13 Против строки «в прошлых годах...» проставлен знак «NB».
14 Слова «донос ложен - подтверждаю» подчёркнуты карандашом.
15 Дополнение к ответам написано А.С. Гангебловым собственноручно.
