143. И.И. Пущину1

Красноярск. 6-го августа [1854].

Еще из Томска я хотел написать к вам, добрый друг Иван Иванович, но Вечеслав отправил к вам свой листок, и я рассудил, что при его каракулях мои были бы лишними. Мы пробыли там целую неделю, ожидая отправления меня при жандарме, как казенное имущество.

Гавриил Степанович и Любимов 28-го вечером проводили нас четыре версты, за город, тут мы с ними расстались, распивши бутылку шампанского. Батенкова я слушал по целым часам с удовольствием. О н далеко человек не пошлый. Полагаю, что он после того, что вы его видели, много изменился. Теперь он обо всем и обо всех, говорит без малейшего запинания и говорит часто умно. В Томске познакомился я также с Толем. Бедный человек: болен, желт как лимон, по самому роду своей болезни почти в беспрестанной хандре и, чтобы не умереть с голоду, должен ежедневно в двух, домах давать уроки, за которые получает 40 рублей серебром в месяц. Он решительно ничего хмельного не пьет. Малый он очень неглупый и образованный, беседа с ним весьма приятна. С Батенковым он видается довольно часто, но зато с чиновниками и купцами, кроме необходимости, почти никогда.

Деньгами в Томске я распорядился, по возможности, окончательно. Из 350 рублей, которые остаются, Евгений должен со временем получить 100 рублей, Павел Григорьевич 50 руб., Лутчеву остается 200 руб. в обеспечение податей, которые он должен платить за Павла, а пока и за Евгения2. Впрочем, у нас вышла путаница с этими деньгами. Лутчев имел уже в своих руках 300 руб., но отдал их под залог какому-то неверному человеку: деньги теперь лежат, в окружном суде, и вышло из всего этого спорное дело; вот что рассказал мне Любимов, и я передаю вам его слова.

Мы были и ночевали на заимке у Батенкова. Славный у него там домик, и все там прекрасно устроено, но живет он мало на этой заимке, общество людей для него необходимо, и он почти каждый день бывает в городе, где он выстроил вместе с Лутчевым славный дом. Вообще Гавр[иил] Ст[епанович] великий строитель и разумеет это дело.

В Красноярск мы приехали 1 августа. Дорогой у нас сломалось колесо, и мы целый день простояли за его починкой, а здесь оказалось, что весь тарантас надо чинить, и его чинят, сегодня он должен быть готов, а власти здешние обещают, что завтра мы будем иметь все нужное, чтобы отправиться далее. У Падалки я не был, боясь его обеспокоить, у него все дети больны коклюшем.

Сегодня я видал [Падалку] у Василия Львовича, у которого мы живем уже шесть дней. Нас приняли здесь, как самых близких родных. Это само собой разумеется. Дочери-итальянки премилые, беседа с ними очень приятна. Саша - красавица, дика, как и при вас, но мне удается всякий день перемолвить с ней несколько слов. Александра Ивановна поручила мне непременно написать к вам от нее поклон. Все здесь вас очень любят. Василия Львовича здоровье не совсем в порядке, у него почти беспрестанная одышка, нога всегда болит и правая рука плохо служит, но далеко не так дряхл, как воображал его по рассказам. Александра Ивановна и он сам уверяют, что мой приезд совершенно оживил его. Я не знаю, до какой степени это правда, но знаю только, что Вас[илий] Льв[ович] мил и любезен и даже весел и остер, как бывало это с ним прежде.

Мы заезжали в Дрокино к Спиридову, про этого нечего много распространяться. Он молодец во всех отношениях. Теперь он занимается закупкой хлеба по поручению некоторых золотоприискателей и покупает в теперешнее время пуд оржаной муки по 15 копеек серебром, давая теперь задатки с тем, что мука поставится в свое время. Все эти дни Михаил Матвеевич живет с нами вместе.

Майора и Стадлера видел. Сегодня здесь в доме познакомился с Поповым и передал ему добрые вести о Полинке. Простите, любезный друг. Крепко жму вам руку. Всем нашим дружеское приветствие. Посылаемых отсюда к вам поклонов не передаю, потому что все это само собою разумеется.

145. В.И. и И.Д. Якушкины - И.И. Пущину1

10 сентября. Пятница [1854 г. Иркутск].

Вчера получил ваш листок от 13 августа и письмо к Александру Викторовичу, которое немедленно и доставил; он последние дни что-то расхворался, Bce боль в паху, мешающая ему двигаться. Мы с отцом по мере сил его навещаем.

7, наконец, Молчановы двинулись из Иркутска; проводы им, как говорят, были великолепны. Сер[гей] Григорьевич] отправился с ними до Нижне-Удинска вместе с Аделаидой, которую вы скоро увидите, так как ее светлость2 в двадцатых числах этого месяца отправляется обратно с тем, чтобы до зимнего пути успеть побывать в Киеве.

Аргонавты наши все рассеялись: кто в Аявде, кто в Якутске, кто в Камчатке, а генерал3, свиту которого в настоящее время составляет один камер-юнкер4, совершенно неизвестно, где находится. Исправник и заседатели недели две как не снимают мундиров и не сходят с тележки. Катерина Николаевна надеется его встретить до Киренска, доехала до Якутска, не имея об нем никаких известий, и там не узнала ничего положительного и потому решилась его дожидаться, не двигаясь дальше.

В последнем письме брат пишет о сигароншице Баршевского; он ей очень недоволен, говорит, что она недостойна славы Сазижова и что вышло несравненно хуже, чем была на рисунке.

Прощайте. Всем мой поклон. Зенеида Сер[геевна] вам очень кланяется5.

Много благодарю вас, любезный друг Иван Иванович, за ваши попечения о моей больной; без вас ей было бы плохо жить в моем отсутствии.

Я не писал к вам из Иркутска по той причине, что с каждой почтой ожидал вашего ответа на мое письмо к вам из Красноярска; и я теперь уверен, что вы ко мне писали и что на-днях я получу ваш листок, тогда напишу к вам подробно о нашем житье-бытье.

С нашими я, разумеется, довольно часто видаюсь, на неделе не был только у Волконских, потому что, пресыщаясь ежедневно черемшой и пропитанный ею, я не смел предстать пред светлейшей, которая, впрочем, очень мила и любезна со мной. Она 20-го выезжает из Иркутска и будет в Ялуторовске, вероятно, в первой половине октября.

Молчановы выехали отсюда 7-го; Нелинька очень желала, чтобы 28-е ей удалось провести с вами, это день ее рождения. Славный человек эта Нелинька, но об этом когда-нибудь после.

Пока простите, любезный друг. Всем нашим дружеское мое приветствие.

147. И.И. Пущину1

20 сентября [1854 г. Иркутск]

Сегодня утром Марья Казимировна прислала мне ваше письмо от 20 августа, добрый и любезный друг Иван Иванович, потом заехал Сергей Григорьевич с предложением писать с моряками Крюднером и Савичем, которые отправляются через несколько часов и, проезжая Ялуторовск, непременно будут в доме Бронникова2. На моем месте вы, конечно, воспользовались бы таким случаем, а я, как вам известно, не охотник, да и не очень умею поспешно управляться с моей перепиской. Вот и теперь пишу к вам, пока никого нет, и за два дня до отправления почты, чтобы иметь возможность побеседовать с вами на просторе.

О здоровье своем до сих пор ничего положительно хорошего не могу сказать: я менее худ, нежели был в Ялуторовске, и несколько окреп во время дороги и во время пребывания моего в Иркутске, но зато на ногах такие раны, каких не было во всю мою болезнь, и в которых по временам такая боль, что хоть кричать. Персии уверяет, что так и должно быть, что это действие черемши, которой я съедаю каждый день не более как две ложки; я, веря врачу, предоставил ему совершенно распоряжаться в этом деле и надеюсь, что со временем я избавлюсь от моих недугов.

Карсаков заехал к Вам и в самую пору, когда все наши были в сборе; спасибо ему, он никогда не проезжает Ялуторовск, не повидавшись с кем-нибудь из нас. Я полагаю, что по представлению вашему он возвратится полковником. Жаль, что он разъехался со своей сестрой. В главное управление сообщено, что он загнал пять лошадей; это немного для курьера, который проскакивал 5 т[ысяч] верст менее нежели в 14 суток.

Очень рад, что вам удалась шипучка; не имея возможности сам пить ее с вами, поручаю мой бокал Матвею Ивановичу в надежде, что он меня не выдаст. Я воображаю, какие у вас были жаркие дела во время пребывания Якова Дмитриевича в Ялуторовске. Отъезжая из Омска, он взял с собой несколько батарей д'Икем и шипучего Санпере. Вы знаете, вероятно, что он хотел приобресть собственность около Ялуторовска с тем, чтобы перетащить туды Викторочей3 и самому жить с вами несколько месяцев в году, но теперь он пишет, что климат ялуторовской ему не нравится, и приглашает Поджио переехать в Омск.

Еще раз большое вам спасибо за попечения ваши о бедной больной Оленьке; вы ее балуете, и это не худо; и ей и Родивоновне поклонитесь от меня; письмо последней давно доставлено, но сестры ее до сих пор я не видал; ни она, ни муж ее ко мне не являлись. От Батенкова я имел письменные поручения в семи пунктах, отсюда известил его о выполнении всех его поручений.

На-днях Вечеслав получил письмо от Колошина отчаянного содержания: он попал в беду, а в какую - не пишет и просит убедительно спасти его и похлопотать о переводе его из Читы в Иркутск, что решительно невозможно в отсутствии Николая Николаевича, который, хотя и весьма расположен не в пользу Колошина, но, конечно, не захочет погубить молодого человека, еще на. что-нибудь годного, несмотря на всю неправильность своего поведения. Из письма нашего к Матвею Ивановичу вы уже знаете, что старик Созонович пока проживает в Иркутске; по приезде Ник[олая] Николаевича] надеюсь отправить его в Тобольск к Пеляшеву, которому дай бог здоровья за то, что он не забыл старого друга. Представляю себе, как вы возились с M-me de Наго et compagnie. Я ее знаю по ее многим жалобам, вписанным в шнуровые книги на станциях; бедный это народ - артисты, самозванцы, отчасти жалок, а отчасти и гадок4.

Много благодарю вас за известие о Наталье Дмитриевне; уверен, что и вперед будете меня извещать об ней. По приезде моем в Иркутск я к ней писал, но не знаю, дойдет ли мое письмо когда-нибудь до нее; я его отправил к Евгению, а он, может быть, не знает, куда и как переслать его.

Когда я был в Омске, Яков Дмитриевич говорил мне о желании своем иметь порядочную гувернантку при своей Сашу ре; я предложил ему написать об этом к Евгению и получил ответ от Евгения; он пишет, что имеет в виду очень хорошую гувернантку, и я поручил ему написать к вам, а вы, что узнаете от него по этому предмету, передадите Якову Дмитриевичу. Очень понятно, почему вы не подписались под сочинением моего тезки, и нисколько не сомневаюсь, что вы написали бы совсем иначе, нежели он написал, посылая сигарошницу к Баршевскому, но понятно и то, что Николай Васильевич и Евгений Петрович, не желая огорчить сочинителя галиматьи, подписали свои имена под ней.

Вы напрасно полагаете, что я не видался с Падалкой; я с ним беседовал целых битых два часа у Василия Львовича. По словам губернатора, нет никакой возможности по требованию Баршевского взыскать что-нибудь с Снигирева, который не признает за собой никакого долга, а так как Баршевский не имеет никаких письменных доказательств, действительных перед судом, что противник его точно занимал у него деньги, то все это дело можно полагать повершенным.

От Ребендера и Вечеслав и я, мы получили премилые письма; он приглашает нас к себе; теперь это для обоих для нас решительно невозможно, но если я когда-нибудь попаду за Байкал, то разумеется, что непременно буду у Бестужевых5.

Вам уже известно, что мы живем в доме Гавриила Григорьевича, которого и вы и я, мы еще знали в Чите, а потом в Петровском. Хозяйство наше упрощено до-нельзя. Хозяин дома вместе с тем и наш закупщик, и наш повар, и наш камердинер. Он ухаживает за мной не хуже Родивоновны и хлопочет о больных моих ногах так же усердно, как и она хлопотала об них в Ялуторовске. Вообще до сих пор мы живем без малейших хлопот. Но пора спать, простите, до завтра.

21-е.

Продолжаю вчерашнюю мою беседу с вами. Несмотря на то, что я воняю черемшой, Катерина Ивановна потребовала от меня, чтобы я непременно обедал у нее два раза в неделю, вследствие чего по воскресеньям и четвергам Вечеслав и я, мы являемся у Трубецких к обеду и проводим у над остальную часть дня. Лариса Андреевна также не обращает внимание на то, что я пропитан черемшой, потребовала у меня, чтобы я обедал и проводил вечера у нее по вторникам, и я повинуюсь.

У Волконских с тех пор, что ем черемшу, совсем не бываю. Трубецкой и Викторочи часто видаются и в самых лучших отношениях между собой; и у тех и у других Волконские остаются в стороне по известным вам обстоятельствам; оно и быть иначе не может, а я люблю Сергея Григорьевича; он, несмотря на свои причуды, тот же добрый и способный к великодушным порывам человек, как и прежде; только, к сожалению, теперешняя его обстановка мало споспешествует его и доброте и великодушию6.

С тех пор, что вы его не видали, он очень пополнел и порозовел и вообще очень похож на портрет свой, который висит у вас над этажеркой; здоровье его вполне удовлетворительно.

Трубецкой с своей бородой очень напоминает средневековые фигуры, я любуюсь им во всех отношениях.

Из стариков более всех постарел Александр Виктороч, у него много морщин на лице и мало волос на голове, но зато при остатках прежней красивости у него осталась прежняя теплота души. Ларису Андреевну вы знаете и потому легко можете вообразить, как по доброте своей она любезна со мной.

Катерина Ивановна очень постарела и беспрестанно хворает. Кроме других ее недугов, она уже несколько месяцев кашляет, и Персин не надеется, чтобы этот кашель скоро миновал. Мы с ней не имеем почти никакой возможности много беседовать, я крепок на ухо, а она не может громко говорить. Раза два я играл с ней в ералаш по 2 копейки и проиграл, кажется, 15 копеек.

Но зато с Ларисой Андреевной мы совершаем огромные подвиги на зеленом сукне; до сих пор были нашими жертвами Рейхель и господин Аничков. Последний, воспитанный в Пажеском корпусе, провел часть своей жизни в гостиных и вежлив со всеми донельзя; в происшествии с Жордани, как это вполне объяснилось, он нисколько не виноват, чему, вероятно, очень порадуется Евгений Петрович.

Я был в Разводной у Марьи Казимировны, в лице она мало постарела, но очень пополнела и поседела; с истинным удовольствием я обнял Петра Ивановича. Он почти нисколько не изменился; та же поднятая бровь, та же глухота, та же доброта и те же убеждения, как и прежде. Андрея Ивановича не видал, опасаясь внезапным появлением раздражать его.

С Бечасным виделся у Сергея Григорьевича, и потом он был у меня; несмотря на то, что он потолстел, все его движения быстры, как движения молодого человека, на голове у него почти нет седых волос, зато усы, украшающие его верхнюю губу, белы, как зайчий мех. Знаменитая его маслобойня, по собственным его словам, дает самый незначительный доход; он живет подрядами и надеется при новом откупе получить место ревизора.

Раевской был у меня, и я провел с ним целый вечер. Он человек очень бойкий и, как кажется, неглупый, но странный какой-то у него ум: всех и каждого, кроме сильных, он нещадно ругает, ни с кем из наших он не видается, вообще продолжительная беседа с ним произвела на меня тяжкое впечатление.

Дросида Ивановна была у меня, и мы обнялись с ней, как старые, добрые знакомые; потом я заходил к ней, но не застал ее дома; она нисколько не постарела. Недавно она была за Байкалом у своих, но скоро там соскучилась. В Иркутске ей хорошо, она живет у старшей дочери Михаила Карловича, которая преславная женщина и вполне умеет ладить с теткой. Дросида Ивановна очень довольна участью своих детей и в этом отношении весьма благоразумна.

С Фелицатой Ефимовной виделся два раза; много ей здесь хлопот, а житье ее не совсем привольное. Она вспоминает о Ялуторовске с любовью и уверена, что провела там лучшие дни своей жизни.

Однако, пора кончать. Крепко обнимаю вас и добрых моих товарищей. Скажите тысячу любезностей от меня нашим дамам и девицам и обнимите за меня Ваню. Матрене Михеевне поклонитесь от меня. Вечеслав дружески приветствует все ялуторовское семейство. Сейчас мы с ним отправляемся к Трубецким. Поклонитесь от меня доброму Николаю Яковлевичу и Иенафе Филипповне.

Найдите возможность выручить мои книги и рукописный отчет о наших училищах от Свистунова и при случае также пришлите их. M-lle Olensky просила меня очень вам поклониться от нее, а я прошу вас в комнате, где я спал, в правом шкапчике, на нижней полке взять пистон, который я забыл, от машинки, подаренной мне Яковом Дмитриевичем, и при случае мне его прислать.

149. В.И. и И.Д. Якушкины - И.И. Пущину1

Иркутск. 28 октября [1854 г.]

Вчера только я получил письмо ваше от 24 сентября; я несколько дней как вернулся из командировки, ездил по равным степным думам и братским улусам. Во время моего отсутствия скончалась, как вам, вероятно, уже известно, Катерина Ивановна. Персин до последнего дня уверял, что нет никакой опасности, никого до нее не допускал (она очень желала видеть отца и Александра Викторовича) - она умерла, не сделав никакого распоряжения. Сергей Петрович с детьми уехал в Кяхту, где, вероятно, пробудет до будущего года, т. е. до генваря. Алинская и Горбуновы остались в Иркутске. Весь город до сих пор только и толкует, что о делах Сергея Петровича, все судят, рядят, ахают, охают; жар многих женихов на основании этого начинает остывать.

Свербеич последнее время вел себя так дико и непристойно, что из рук вон; отца это очень оскорбляло, и он его шпиговал при всяком случае, но, кажется, без пользы, по крайней мере, видимой.

Недурно было бы, кабы вы в самом деле собрались на Ангару, хотя тут атмосфера и действительно не совсем пригодная для человека порядочного, но к вам, как говорит Зиновьев, ничто не может пристать, следовательно, она вас не заразит и не запачкает, а нам, грешным, вы были бы и в пользу и в утешенье.

Вчера у Александра Викторовича происходил великий акт крещения дщери Варвары; восприемником был я и младшая Бабарыкина; ей же для передачи я отдал ваше письмо, потому что перед нами двери института заперты, и до него можно достигнуть только через квартиру г-жи Липранди, с которой я не знаком - фамилия такая, что уважения не вселяет2.

Что касается до Дороховой, то, кажется, она не на радость отправилась в Москву, потому что родные Муханова, еще она и не приехала к ним, уже бомбардируют письмами Софью Григорьевну, прося поскорее найти ей место где-нибудь внутри России3.

Молчанов, мало того что принял вполне неприличный (по составу участвующих) обед, еще хлопотал об описании его в «Московских ведомостях».

Зиновьев провел в Иркутске дней 10 и всякий день бывал у нас. Он в совершенном восторге от Ялуторовска и в особенности от дома Бронникова, - отца совсем очаровал. Теперь он отправился в Кяхту, откуда будет назад недели через две с тем, чтобы тотчас же отправиться восвояси, следовательно, по первому пути он у вас.

Через неделю я отправлюсь в Енисейскую губернию, чтобы составить записку о положении инородцев, и думаю добраться до Томска, от которого буду всего в 80 верстах. Пока прощайте, всем мой душевный привет. Об отце не пишу, потому что он требует четвертую страницу в свое распоряжение4.

С настоящей почтой отправляю письмо к Матвею Ивановичу, из которого вы узнаете все подробности о болезни и кончине Катерины Ивановны.

Не очень давно заходила ко мне Дросида Ивановна и просила написать к вам, чтобы вы прислали ей денег; она считает за вами процентов с своего капитала за два года5; живет она у своей племянницы, которая преславная женщина.

1 октября6 я писал к вам и просил вас добыть мне шубу из Березова; как скоро узнаете о цене этой шубы, известите об этом моего Евгения и, если он человек хоть сколько-нибудь порядочный, он не замедлит выслать вам за шубу деньги.

Зиновьев пробыл в Иркутске с неделю; он ежедневно навещал меня; человек он очень приятный; теперь он в Кяхте и возвратится сюды не прежде как дней через десять; потом пробудет в Иркутске, пока установится санный путь.

Простите, любезный друг. Крепко вам и всем товарищам жму руку. Аннушке кланяюсь, обнимите за меня Ваню. С нынешней почтой писал к Баршевскому и приглашаю его от имени Николая Николаевича перейти на службу в Иркутск.