172. Г.С. Батенькову1

1856. Февраля 12. Иркутск.

Очень давно я не писал к вам, почтеннейший Гавриил Степанович.

Скоро по отъезде Евгения я захворал и до сих пор едва таскаю ноги; но ваш листок от 20 генваря как будто оживил меня, и я почувствовал потребность отозваться за ваши строки. Похвала живительным и благотворным лучам солнца прекрасна в вашем письме.

Я вместе с вами радуюсь окончанию несносно долго продолжавшейся у нас зимы и вместе с вами уповаю на благое действие наступающей весны. Не забывайте, однако, что наше солнце не то, что полуденное солнце; оно непостоянно, как похвалами избалованная красавица, и непоследовательно, как человек, не имеющий никаких убеждений: то оно является во всем своем блеске, играет, то покроется тучей, и завоет ветер, и метель заносит все снегом; но и то уже хорошо, что миновали холода, постоянно продолжавшиеся зимой.

Вот уже и половина марта2 прошла, у добрых людей на юге скоро розы зацветут и соловьи запоют, а у нас все еще покрыто белой пеленой; и сколько надо тепла, чтобы растаять весь этот снег, и сколько грязи и слякоти, прежде чем наступит лето, и все у нас оживится и заживет полной жизнью; но ведь лето наступит, и вы и я мы этому верим, чего же более для нашего обихода.

Вероятно, вы уже знаете, что из наших рядов выбыл Тютчев в чистую отставку. Обоим Пушкиным позволено возвратиться на родину, и позволение это получили они, как писали сюда из Петербурга, по ходатайству тульского предводителя, который после такого подвига получил 162 балла лишних против того, что он имел на прежних выборах3.

С последней почтой получил еще только известие, что Ник[олай] Никол[аевич] приезжал в Петербург и хорошо там принят, но когда возвратится, неизвестно. Кроме моих старых, наши все здоровы.

Сергей Григорьевич остался бобылем, но не унывает, Раевского не видел я уже более года. Бечаснов бывает у нас довольно часто и держит себя молодцом.

Простите, почтенный друг. Сергей Петрович, Вечеслав и я, мы жмем вам крепко руку. Прошу вас поклониться от меня вашим домохозяевам и всем прочим знакомым.

174. С.П. Трубецкому1

Томск. Августа 17-го [1856].

Сегодня в пятом часу после обеда мы прибыли в Томск, ocтановившись в первой гостинице, какая случилась на пути. Вечеслав тотчас отправился отыскивать Батенкова, который, оказалось, весь вчерашний день провел в городе, а сегодня уезжает в свой соломенный дворец, куды и Вечеслав отправился за ним, а меня оставил хоть сколько-нибудь отдохнуть. На всем пути мы один только раз ночевали в Красноярске.

Зиновьев очень досадует на себя, что до сих пор не собрался написать тебе в ответ на твое, как он говорит, предоброе письмо; хоть сам он человек и грамотный, но до такой степени ненавидит процесс писания, что от души проклинает того, кто выдумал письмена.

Дела его по приискам идут очень недурно, но он и в своем воображении придает им будущность таких огромных размеров, что, слушая его, становится как-то страшно за него. Издержки по приискам на будущий год определены в 800 т[ыс.] и у них будет около 4 т[ыс.] работников, но это еще начало; Петр Васильевичь видит возможность не в продолжительном времени на всех приисках своей компании поставить до 12 т[ыс.] работников и так далее, а до сих пор у них до 70 приисков, из которых очень немногие пока разрабатываются.

Прииск княгини Трубецкой, говорят, очень хорош, но он в закладе у Соловьева и потому не разработан.

У вас, вероятно, уже известно, что И.О. Рябиков переводится в Красноярск и что его место заступит теперешний красноярский комиссионер, а как его зовут, не помню. Оболенский получил известие, что коронация отложена до 26 августа; к нему также пишут, что Леонид Васильевич остается на своем месте и пр.

Вечеслав не застал Гаврилы на Соломенном, я уже не знал, как быть, и совсем неожиданно сам собой отыскался Гавр[иил] Степано[вич]. Он и Вечеслав всех вас дружески приветствуют, а я тебя, мой добрый, сердечный друг, крепко обнимаю; обними за меня всех наших добрых друзей и у себя дома [нрзб.]2

Меня так ошеломил приезд Ивана Дмитриевича, особливо при [нрзб.] меня, что едва успеваю руку приложить. Благодарю за грамотку и Александру Ивановну. Я более еще удивился, когда мне сказали, что приехали Свербеевы.

Прощайте.

176. С.П. Трубецкому1

1856. Ялуторовск. Декабря 7-го.

Очень давно я не писал к тебе, мой добрый друг Сергей Петровичь, а почему и как это получилось, я и сам не очень понимаю.

Сперва я все ожидал возможности известить тебя о скором моем отбытии, потом общее волнение при проводах наших молодцов, в том числе и Александры Васильевны. Она точно отправилась молодцом вместе с Оболенским, от которого я получил письмо из Казани от 22 ноября. Через неделю после Оболенского мы проводили Пущина; он также написал ко мне из Казани от 26-го. Матвей Иванович выехал 1 декабря; в Шадринске он соединился с Свистуновым, который заезжал к нам из Тобольска очень ненадолго и отсюда проехал в Курган. Из Шадринска Муравьев и Свистунов отправились вместе до Нижнего, где Свистунов останется на житье, а Матвей заедет ненадолго в Москву, оттуда вернется в Полтаву.

Теперь Оболенский должен уже быть в Калуге, где давно ожидает его Наталья Петровна; она туды переехала с ним, чтобы жить вместе с братом.

Пущин хотел пробыть очень недолго в Нижнем, он спешил на дачу своего брата под Петербургом, чтобы увидеться со всеми своими, которые давно его ждут.

Батеньков еще в начале ноября был в Москве у моего Евгения и оттуда проехал в Белев.

Штейнгейль прежде его был в Москве, но ни с кем из наших не видался; он писал к Закревскому, который позволил ему пробыть несколько дней в столице, и он там выкидывал разные коленца.

Серг[ей] Гр[игорьевич] почти живет в Москве и даже бывает на балах.

Анненков еще не знает, поедет ли он на Запад или останется в Тобольске.

А Щепин уехал из Кургана на прошедшей неделе и Бригин собирается весной в Царское Село на житье к дочери, которая приглашает его к себе.

Басаргин также весной собирается уехать странствовать по России, а пока он отправился странствовать по городам Западной Сибири, и я теперь остался один с больным моим Вечеславом, и когда мне можно будет отсюда выехать, я не предвижу, а Евгений давно ждет меня и дачу нанял мне в одной версте от Москвы; в последнем своем письме он писал, что Ник[олай] Никол[аевич] выезжает 24 ноября, но если бы этого числа он выехал из Москвы, то давно бы проехал Ялуторовск.

Очень может быть, что это письмо не застанет уже тебя в Иркутске, но сегодня явилась какая-то особенная потребность написать к тебе.

Крепко тебя и всех вас, милые друзья мои, обнимаю. Не забудь отправить мои книги на имя Евгения в 3-ю Мещанскую, у Филиппа митрополита, в дом Аббакумовой.

178. С.В. Перфильев1 - В.А. Долгорукову

Москва. № 80. 23 февраля 1857 г.

Секретно

Во исполнение секретного предприятия вашего сиятельства!, от 17 сего февраля за № 403, я имею честь донести, что из лиц, по политическим преступлениям находившихся в Сибири и возвращенных в день священного коронования их величеств, Муравьев-Апостол, проживая в Московском уезде, в близком от города расстоянии, иногда, с разрешения военного генерал-губернатора, бывает в Москве; Батенков, с разрешения его сиятельства, действительно после проезда уже на место избранного им жительства приезжал сюда для совещания с докторами; Оболенскому же дозволено было пробыть здесь несколько дней по случаю болезни жены и для свидания с родными, которых у него очень много, но это было во время его проезда на место жительства в Калужскую губернию.

Чтобы лица сии позволяли себя входить - в самые неприличные разговоры о существующем порядке вещей - я подтвердить не могу. Несмотря на столь продолжительное отчуждение от общества, при вступлении в него вновь, - они не выказывают никаких странностей, ни уничижения, ни застенчивости, свободно вступают в разговор, рассуждают o6 общих интересах, которые, как видно, никогда не были им чужды, не взирая на их положение; словом сказать, 30-летнее их отсутствие ничем не выказывается, не наложило на них никакого особенного отпечатка, так что многие этому удивляются и предполагая их встретить совсем другими людьми: частию убитыми, утратившими энергию, частию одичалыми, могут находить, что они лишнее себе дозволяют.

Волконский, проживая близ Москвы в уезде, имея дозволение посещать больную жену и недвижимого зятя, действительно являлся в описываемом виде s общество. Зять его Раевский давал вечер для празднования княжеского достоинства, дарованного племяннику2.

Отец при начале находился в отдаленной внутренней комнате; когда публика собралась, начались танцы, его уговорили выйти полюбоваться на дочь - Молчанову, которая действительно обращала на себя общее внимание; старик соблазнился; то же самое повторил и на другом у Раевского вечере. Те, которые знали коротко отношения его к семейству, находили побуждение Волконского естественным, другим же могло показаться это неблаговидным. Волконский также был на семейном вечере у Свербеева, сын которого, служа в Сибири, женился там на дочери Трубецкого; Трубецкой - отец - также тут находился; кроме же того последний, исключая близких родных, нигде не бывал.

Обращаясь к неприличным разговорам поименованных лиц, я имею честь доложить, что кроме изложенного выше удивления, что они сохранили способность об всем говорить не сдерживаясь и не выказывали отсталости, я ничего сказать не могу. Если бы кто-нибудь из них позволил себе лишнее, то, конечно, граф Закревский обратил бы на это внимание, но до него, как мне известно, подобных сведений не доходило.

О пребывании здесь некоторых лиц я не доносил потому, что это было временно и с разрешения военного генерал-губернатора, а потому, если я не исполнил в этом случае мою обязанность, то покорнейше испрашиваю начальнического вашего сиятельства снисхождения.

Генерал-лейтенант Перфильев.