33. И.Д. Щербатову

1818, 3 октября. Москва.

Я сегодня вернулся из Рожествина Я надеялся получить письмо от тебя и узнать наверное, предполагаешь ли ты приехать в Москву; ты не пишешь мне уже более месяца. Твой отец и сестры здоровы; они должны вернуться сегодня в город. Прошу тебя, осведоми меня хоть немного о твоих проектах. Я был сегодня у него; он уехал в свое белорусское имение уже две недели и скоро не вернется, так как их нет еще здесь. Я не уверен, что не надоедаю тебе всеми этими новостями; но я могу при этом случае удержать себя от следования обычному моему побуждению, которое всегда толкает меня делать наудачу все, что я делаю. Пиши мне, это хорошо для тебя и для меня также.

Посылаю тебе письмо твоей сестры Натали. Прощай, мой милый друг. Фонвизин тебе кланяется.

35. И.Д. Щербатову

1818, 27 ноября. Москва.

Только что получил твое письмо, не знаю, от какого числа. Оно мне не доставило обычного удовольствия, какое я чувствую, получая вести от тебя; я начинаю, поистине, беспокоиться, видя тебя всегда в затруднении, всегда недовольным самим собою. Однако в свою очередь клянусь тебе, что я не имею никакого намерения проникать в тайну, которая окружает твои выражения; я хотел бы только видеть тебя вполне спокойным и более довольным.

Если бы я хотел повторять тебе банальные вещи, я мог бы, конечно, сказать, что прошедшее не может быть исправлено прошедшим, что только наши добрые и искренние намерения в будущем одни могут поправить то, что мы считаем сделанным нами дурно; что укоры совести нас погружают в состояние безнадежности, которое делает нас несчастными; наконец, я, вероятно, не кончил бы скоро, если бы хотел сказать тебе все такие прекрасные вещи по этому предмету, которые ты, может быть, так же хорошо знаешь, как и я. Ты ошибаешься, мой милый друг, если думаешь, что я когда-нибудь имел претензию делать что-нибудь: все, что мы можем делать, - это желать искренно счастья нашим друзьям [...].

Прощай, ты не должен на меня сердиться по пустякам.

Ты, может быть, не усомнишься, что твоя сестра Натали подлинно огорчена, что ты не написал ей ни разу после твоего отъезда; она серьезно думает, что ты сердишься на нее или совсем ее забыл. Ты не солжешь, если скажешь ей несколько слов дружбы, а ей это сделает большое удовольствие. Фонвизин тебе кланяется; с моей стороны пожелай всего лучшего Мишелю и Пьеру. Жорж1 здесь; он был болен. У твоего отца снова его желчь; у меня, кажется, снова моя лихорадка.

37. И.Д. Щербатову

1819, 5 марта. Москва.

Вот, наконец, я вернулся в Москву Очень уже давно, мой милый друг, не получал вестей от тебя и тебе ничего не писал. Это не удивительно, так как с некоторого времени у нас так мало предметов для разговора, и если я сегодня пишу тебе, то это потому, что, действительно, чувствую необходимым это сделать и вперед прошу у тебя прощения в том, что я тебе скажу.

Я боюсь, чтобы ты не раскаивался в доверии и интимности, в которые ты был вовлечен, может быть, дальше, чем того желал. Еще раз прости. Я тебя считаю щепетильным и не знаю, что бы я дал для того, чтобы успокоить тебя относительно будущего или заставить забыть прошедшее. Я чувствую, что эти немногие строки ничего не могут сделать и что долгие уверения не достигли бы, может быть, большего. Все, что я могу тебе сказать, это то, что, когда я подумаю, что ты можешь быть недоволен всем этим, я тебя уверяю, что я мучаюсь не меньше, чем ты сам. Желаю, мой милый друг, чтобы это письмо нашло тебя в добром здоровье и чтобы мои опасения, если это возможно, оказались ложными предчувствиями.

39. И.Д. Щербатову

5 июля, 1819.

Наконец, я получил твое письмо от 29 мая. Написав его, ты должен был предвидеть впечатление, которое оно произведет на меня; раньше, чем его распечатать, я испытал живейшее удовольствие, пробежав его, я был подавлен всем тем мраком, который тебе продиктовал его. Ах, боже мой, когда кончится это состояние тоски, или оно одно осталось для нас, чтобы мы замечали наше существование! Я бы хотел сейчас, чтобы в моем последнем письме не осталось ничего, что надо было бы объяснять, и тебя, в свою очередь, прошу быть более ясным в том, что ты мне говоришь. Говоря тебе, что я хочу устроить мои дела, я ничего не хотел сказать другого, как то, что я хочу закончить проект, который я вынашиваю в сердце годами.

Я написал министру об освобождении моих крестьян, ожидаю его ответа; это продлится несколько месяцев. В ожидании этого мое присутствие в деревне необходимо, - вот что я называю устройством моих дел. Возможно, что для окончания этого дела мне придется поехать в Петербург. Когда же это кончится, я буду считать себя свободным или, по крайней мере, рассчитавшимся с своею совестью.

Ты, может быть, не захочешь мне верить, если я скажу, что, достигнув этого конца, я не буду делать никаких проектов, хотя бы самых малейших. Зная меня, каков я есть, ты не должен был удивляться, что я так внезапно покинул Москву. Помимо того, что у меня вообще такая манера, я имел основания, чтобы так действовать, и, между прочим, то, которое я часто тебе повторял, что порох и огонь не могут оставаться вместе без большой опасности. Твое письмо полно тайны, и почему тебе скрытничать со мною? Если ты ожидаешь чего-нибудь неприятного, касающегося тебя, то почему мне об этом не сказать?

Ты знаешь, что я не позволю себе утешать тебя; если я не могу сделать ничего лучшего, я разделяю твою скорбь от всей искренности моей души. Если ты боишься чего-нибудь для меня, у тебя еще меньше оснований мне этого не говорить, и что бы ты мог мне сообщить, чего бы я тысячу раз не предвидел? Попытайся немного быть искренним со мной. Если ты не имеешь достаточных оснований, чтобы верить в дружбу, постарайся, по крайней мере, убедить самого себя, что она существует, и, может быть, ты будешь менее несчастлив. Фонвизин был у меня и приедет еще к 19 числу этого месяца.

Прощай, обнимаю тебя.