49. П.Я. Чаадаеву1
Марта 4-го [1825 г.]. Жуково.
Письмо твое, любезный друг, от 8 генваря, вчера я получил; очень тебе за него благодарен; по отъезде твоем из России брат твой извещал меня о тебе очень подробно; почти всякое письмо твое к нему сообщал мне в подлиннике или в переводе. С некоторого времени он пишет ко мне реже и о тебе почти ничего не говорит, жалуясь на тебя, что ты к нему сам редко пишешь. Сначала я не имел никакого желания к тебе писать, ибо имел часто очень подробные о тебе извещения, а после так получал твои адресы, что по моим расчетам мои письмы никогда не застали бы тебя там, к уды бы я мог по этим адресам их надписывать; впрочем, я думаю, что я сказал вздор2; вероятно, всетаки мои письмы до тебя доходили бы, если бы я писал их; во всяком случае, прошу тебя верить, что молчание мое более произошло от глупости моей, нежели от лени писать к тебе.
Очень рад, что почти на все твои вопросы могу тебе отвечать с точностью. От брата твоего получил я последнее письмо от 14 генваря из Хрипунова3, пишет, что он здоров, сбирается в Москву, оттуда в Витебск, и заедет за мной в Жуково. Кажется, он и сам всему этому не очень верит; в конце письма пишет, «что я теперь говорю, очень мне хочется сделать, - есть ли не какие-нибудь непредвиденные помехи будут, то сделаю».
Осенью я получил от него очень мрачное письмо, в котором он извещает меня, что он очень поглупел; я этому не удивился, он несколько месяцев возился с чиновниками гражданской палаты, нарочно ездил в Нижний хлопотать о свидетельстве на Хрипуново; с него за это просили кажется 2000 асс., а во всей России свидетельство стоит обыкновенно рублей 200 или 300. Не могу тебе наверно сказать, здоров ли твой брат, хотя он во всяком письме ко мне пишет: «о себе доношу, что здоров», и ни разу не писал, что был болен; но что вы не разорены, я в этом уверен, и долго разорены быть не можете, как бы об этом ни хлопотали, ибо я не думаю, чтобы можно назвать людей разоренными, у которых долгу тысяч сто, а имения почти на мильон.
Брат твой, может, эти годы не получает доходов, но это общая участь почти всех российских помещиков. Все так дешево, как я думаю никогда в России (по сравнению времен) не бывало, нигде почти мужики оброков не выплачивают, но кажется, не быв отгадчиком, можно отгадать, что это продолжиться долго не может. Конечно, нынешние годы долги платить довольно трудно и может многие были бы весьма в затруднении, если бы Опекунский совет не вздумал выдать по 50 асс. прибавочных на заложенные души и если бы не рассрочил долги свои на 24 года, так что должники в Воспитательный дом, платив ежегодно только по осьми процентов с занятого капитала, в 24 года весь долг выплачивают.
Вот тебе очень длинная и, может, совершенно4 излишняя статья о денежных обстоятельствах российских помещиков вообще. Мне очень желалось бы, чтобы ты убедился, что вы нисколько не можете быть разорены, и что если твой брат что-нибудь писал к тебе на это похожее, то, вероятно, это было в минуты нравственного расстройства, которому, как ты знаешь, как он ни силен, а бывает иногда подвержен. На этой почте буду к нему писать, сообщу ему твой адрес и извещу его, что ты о нем беспокоишься; он верно к тебе тотчас напишет.
Нынешней весной я был у Щербатовых или, лучше сказать, у княжны Лизаветы; она истинно премилая женщина, я с ней встретился, как будто мы никогда не расставались, и я провел с ней несколько часов превесело. Летом она ездила одна к князь Ивану; об нем очень давно ничего не знаю, но, как слышно, он очень терпеливо переносит неприятное положение свое. О тетушке твоей ничего верного сказать тебе не умею5.
После тебя у Ивана Александровича умерло двое детей; остался один мальчик и тот хворает; он, говорят, очень огорчен. К тому же его выбрали в уездные судьи, что, как ты можешь представить, нисколько не развеселит его; но я уверен, что все это вместе нисколько ему не мешает наичестнейше стараться быть добрым человеком. Михаил Александровичь недавно ушибся и был почти месяц в постеле; у него также есть сынок; оба брата живут всякий в своей подмосковной и только иногда приезжают в Москву. Граббе скоро после твоего отъезда принят в службу в Северский конно-егерский полк; на-днях он женился на Скоропадской, дочери богатой помещицы в Хохландии; свадьба, как говорят, стала 50 тысяч; по последнему его письму, он кажется очень счастлив.
Пушкин живет у отца в деревне; недавно я читал его новую поэму «Гаврилиаду», мне кажется, она самое порядочное произведение изо всех его эпических творений и очень жаль, что в святотатственно-похабном роде6.
Вяземский также, кажется, жив; мне также удалось читать недавно им написанную очень недурно пиеску - сравнение Петербурга и Москвы7.
Тургенев Николай за границей; братья его кажется в живых. Никита Муравьев также.
С. Трубецкой назначен дежурным штаб-офицером, кажется, в 3-й корпус, которым командует к. Щербатов, на место Раевского8.
Матвей Муравьев, как я слышал, сослан своим отцом (который принят в службу сенатором) жить9 в деревню; живет в совершенном уединении; я иногда получаю от него письма10.
Облеухов здоров по-прежнему, то-есть почти беспрестанно болен. Жена его купила деревню, живет одна с сыном; он у нее не был, и они, расставшись, еще не видались, а впрочем, часто друг к другу пишут и, как кажется, друг друга любят.
Вот, любезный друг, подробная тебе газета о всех11 общих наших знакомых.
Теперь скажу тебе о себе, что я девять месяцев как поселился в своей деревне Жукове, Смоленской губернии, Вяземского уезда, и с женой и с сыном12; Надежда Николаевна также почти все это время жила с нами; соседей знакомых у нас почти нет; ближайший - Пассек - от меня шестьдесят верст, и мы живем так уединенно и безвестно, что я недавно узнал о смерти Людовика XVIII-го. Впрочем, нам кажется не скучно и очень покойно. В Москве я не бываю. Занимаюсь немного хозяйством, ибо немного еще и толку в этом знаю. Собираюсь завести много цветов; понемногу строюсь - дом у нас небольшой, каменный и очень теплый; в Флоренции последнее может быть излишним, а здесь оно почти первое условие для существования. Мы все действительно живы и здоровы; матушка моя также; за память о ней много тебя благодарю.
Жена моя похудела, иные говорят, будто похорошела - думаю, она не столько сильфидообразна, как прежде; она родила и выкормила прездорового до сих пор мальчика, а это всегда женщинам чего-нибудь да стоит. Мальчика зовут Вечеславом13; он так [же], как и все мальчики его возраста, плачет, лопочет, бегает, но еще не говорит. Если тебе не достаточно всех сих о нас подробностей, то по возвращении в Россию и, пообж[ившись]14, с своими, приезжай пожить сколько-нибудь с нами - ты на нас посмотришь, а мы тебя послушаем. Мне кажется, ты дело сделал, что не ускакал от Рима в Россию - твой брат верно бы взбесился, если бы узнал, что он причиной неистовой твоей поспешности.
Сделай одолжение, запасись здоровьем физическим и нравственным и если можно, не будь никогда таков, как ты был в последнее пребывание твое в Москве15.
Прости, любезный друг, душевно тебя обнимаю и еще раз благодарю за письмо твое; оно мне доставило истинное удовольствие; я не смею просить тебя написать ко мне; вероятно, тебе и кроме этого есть что делать, а если это как-нибудь случится, то для меня это будет неожиданная радость16.
Надежда Николаевна и жена моя премного тебе кланяются; они обе тебя очень помнят и любят; часы непременно привези с репетицией и которые бы сколько-нибудь порядочно шли; это для жены моей - никакой надобности нет платить 400 р., если можно за 200 иметь порядочные. Если Иван Яковлевичь с тобой, то поклонись ему от меня - ты про него ни слова не пишешь18.
