63. И.И. Пущину1

1841. Марта 1-го [Ялуторовск].

Третьего дня получил письмо ваше от 21-го февраля, мой любезный Иван Иванович; сам я писал к вам уже четыре раза, но не всякий раз мои письма к вам отправлялись; из этого вы можете видеть, что я не совсем виноват, если вы не имеете удовольствия часто разбирать мой почерк. Теперь пишу к вам с Степаном Яковлевичем, который сегодня или завтра отправляется в Тобольск, а оттуда уже найдут случай переслать вам мой листок.

Надежда ваша относительно возвращения Марьи Петровны в Симбирск с внучатами всех нас здесь очень порадовала. Дай бог, чтобы она скоро имела возможность доставить их к родным Ивашева, но поверите ли, что мне иногда горько вообразить себе этих детей в Буинске2. Кажется, нет возможности, чтобы там имели к ним то внимание, какое им теперь оказывают в Туринске, и мне невольно представляется, что они посреди родных своих будут расти сиротами. Очень понимаю, что вы теперь занимаетесь с Машей более для того, чтобы знать ее, нежели для того, чтобы ее чему-нибудь обучить. С тех пор как Гутинька смотрит на ваши прописи, почерк ее совершенно изменился и очевидно улучшился. Очень жаль, что она не имеет возможности съездить в Тобольск полечиться.

Матвею Ивановичу отказали на просьбу его приехать в Тобольск лечиться; нам привез эти известия приятель ваш Петр Дмитриевич Жилин, с которым я не видался; проезжая в Курган, он дал мне знать, что приехал и уехал не дождавшись меня: на возвратном пути он пригласил меня к исправнику, у которого остановился, а мне показалось непристойным посетить его [нрзб.] в доме чиновника полиции. Этот ваш приятель должен быть кажется ужасный чудак. Свадьба Свистунова отложена до будущей зимы по несовершеннолетию невесты и мне все сдается, что этой свадьбе не бывать.

Вы почитаете себя счастливым, что окружены уродами женского пола; сколько мне припомнится, кривая ваша ученица с одной стороны не совсем дурна, и я уверен, что многие из наших либералов, будучи на вашем месте, давно бы обучили ее более нежели грамоте; дело в том, что в этом отношении вы не совсем либерал и слава богу; я никак не мог уговорить Родивоновну съездить в Ирбит; «скотолюбие в душе своей питая», она никак не согласилась расстаться с своими телятами. Черкасовых, которых вы называете моими, я совсем почти не знаю, одну из них, может быть, именно Елену я видел в церкви и еще встретил ее один раз за городом на лугу с книжкой в руках. И если эта смирная дева - та, которая вам кажется недурною, по-моему, она совсем не пригожая. Женитьба Кучевского меня нисколько не удивила, но при этом случае я очень порадовался, что он не с Оболенским, а то пожалуй и доброго нашего Евгения Петровича уговорил бы жениться.

Политические ваши странички к Олиньке очень меня позабавили, причем я не нарадуюсь на возвращение вашей юности и мне теперь кажется возможным, что мы с вами опять когда-нибудь вспеним заздравный кубок.

Но пора кончить, может Степ. Яковлевич сегодня едет и меня ожидает только. Простите, мой милый друг, душевно вас обнимаю; все наши здоровы, благодарят за память и пр. Прошу вас сказать мое почтение Марье Петровне, Прасковье Егоровне и поклонитесь от меня товарищам.

Снежинский и относительно нас продолжает действовать очень неисправно; вот две недели сряду, как я не получал писем от своих.

65. И.И. Пущину1

Марта 21 [1841. Ялуторовск].

Третьего дня получил письмо ваше от 16 марта, мой милый Иван Иванович, а сегодня представился случай написать вам через Тобольск. Как-то совестно не воспользоваться им и не написать к вам хоть несколько строчек. Вероятно, вы получите этот мой листок вместе с тем, который я вручил вашей Весталке тому назад почти две недели и который, как мне известно, она до сих пор к вам не отправила.

Эта дева решительно не дает мне прохода с своей болезнью всякий раз, что может замучить меня, толкуя мне подробно о своих недугах, о том, что она кушает, чем, как и когда испражняется. Я пытался несколько раз объяснить ей, что все это не по моей части, что я в врачебном искусстве совершенный невежа, - труд напрасный; она и все ее семейство преуверены, что я лекарь, каких немного. Недавно мать вашей Весталки простодушно у меня спрашивала, хорошо ли она поступает, ставя себе мыльцо, когда у нее запор. Разумеется, что я одобрил придуманный ею способ принимать пилюли; бывает иногда все это очень смешно, а подчас очень тошно. Вообще, кажется, они затрудняются принимаемым ими посредничеством в нашей переписке; вперед я намерен избавить их от этого затруднения и писать к вам хоть не очень часто, но через Тобольск.

Надо думать, что надежды, подаваемые Марье Петровне относительно ее сирот, когда-нибудь да сбудутся, но почти непонятно, что до сих пор по этому делу не хотят ей дать положительного ответа. Как это случилось, что Марья Петровна не видалась с пастором, который, объезжая свою паству, вчера приехал из Туринска; я полагал, что они евангелического исповедания. Пастор этот, кажется, человек очень порядочный и совсем другою покроя, нежели ксендз, с которым вы недавно познакомились.

Вы ничего не пишете мне о вашем экс-сюпер-интенданте; говорят, он человек весьма образованный и известный в Европе своими геологическими сочинениями.

На днях Степан Яковлевич возвратился из Тобольска. Дьяков снабдил его предписаниями на случай болезни, а на месте делал над ним разные опыты, из которых не все были удачны. Для больного поездка в Тобольск была уже тем полезна, что он убедился в незначительности своей болезни.

Вы удивляетесь, что Мат[вей] Иван[ович] не получил разрешения приехать в Тобольск для излечения своего солитера, и это тем более удивительно, что в то же самое время Фохт получил позволение приехать в Омск для лечения своей особы. Матвей Иванович писал не к Бенкендорфу, а к своей мачихе, которая теперь в Петербурге, о необходимости для него лечиться, извещал ее также о том, что он уже два месяца тому назад просил здешнего начальника о дозволении ему приехать в Тобольск, на что до сих пор на просьбу свою не имеет ответа; может, и ему по случаю свадьбы2 дозволят жить без солитера в кишках.

Три дня тому назад мы имели подробные известия о крае Минусинском через бывшего тамошнего начальника поселений Кутузова. Фаленберг женился на какой-то калмычке и, как кажется, не совсем удачно. Киреев сватался к повивальной бабке и получил отказ. Николай Крюков по-прежнему хлопочет, а брат его очень счастливо играет в бостон. Тютчев пьет не попрежнему, то-есть гораздо менее. Фролов хозяйничает не совсем успешно, Мазгалевский также. Последний до сих пор ничего не посылает Беляевым с их заведений, которые они ему предоставили с условием доставлять им половину выручаемых с них доходов; из этих господ все, которые просились на Кавказ, получили отказ на просьбу свою.

Ципоцкому часто поминаю о рисунках, вам обещанных, но, кажется, до сих пор он за них не принимался. Гутинька опять благодарит вас и Машу за приветствие.

Простите, мой любезный друг, душевно и очень крепко вас обнимаю.

Все наши дружески вас приветствуют; передайте от меня почтение и поклоны по принадлежности - деток ваших мысленно обнимаю. Матвей Иванович очень исправно посылает вам газету, и странно, что они в Тобольске ее задерживают; я напишу об этом сегодня к Михаилу Александровичу; может, ему удастся хоть на время разбудить Стефановского.

67. И.И. Пущину1

1841. Ялуторовск. Июня 10-го.

С месяц тому назад я получил письмо ваше от 2 мая. Потом через две недели мне доставили в один и тот же день два ваши письма от 16 и 23 мая; при последнем я получил камелию и клубнику. Премного вас благодарю за эти растения, мой милый и любезный Иван Иванович; три куста клубники по приказанию вашему я передал Марье Константиновне; она вам за них очень благодарна и просила меня сказать вам ее усердный поклон; остальные три куста я посадил у себя. Они уже растут и пустили плети. С первого взгляду на камелию я в нее влюбился, очерк и зелень ее листьев истинно прелестны. Кажется, она также прижилась, но, вероятно, с передряги не будет цвести в нынешнем году.

Если на каждое из трех последних ваших писем я не отправил к вам по листку, мной измаранному, то вините в этом не меня, а судьбу, которая не снабдила меня нужным приемом с людьми, как ваша Весталка, ее маменька и братец; при одной мысли провести с ними полчаса я чувствую судорожный дрожь. На-днях они всем семейством окружили меня на берегу реки; я шел купаться и был в одной рубашке и шинели; - напрасно старался я избегнуть их нападения. Весталка, как Мечьмерились, явилась на обрыве и перерезала мне дорогу; чтоб избавиться от нее, мне оставалось только броситься в воду, и, вероятно, я бы это сделал, если бы она не прекратила на меня свой натиск.

Мне иногда самому на себя досадно, что эти, как их называют, добрые люди для меня нестерпимы, но на сорок осьмом году уже трудно переменить нрав и обычай, а вы может быть не забыли, что даже в Петровском, в продолжении шести лет, редко случалось кому-нибудь переступить мой порог, кого бы я не желал у себя видеть, и может еще реже случалось мне зайти к человеку, которому бы я не мог искренно и дружески пожать руку; в этом отношении я здесь еще более избаловался и никакой не предвижу возможности, чтобы переписка наша могла продолжиться через дом Весталки.

Теперь пишу к вам единственно потому, что чувствую какую-то особенную потребность с вами побеседовать, не очень зная, когда и с кем буду иметь возможность отправить мое письмо; вероятно, пущу его на Тобольск.

Вы желаете знать содержание книги, сочиненной фехтовальщиком по имени, кажется, Dizier и изданной Alexandre Dumas'oм; я читал из нее отрывки, а остальное знаю из рассказа Матвея Ивановича. Вся эта книга состоит из сплетней, без порядку нанизанных, о России вообще и в особенности о Тайном обществе, которое сочинитель знает из доклада Комитета, прочитанного им, кажется, без малейшего внимания. С начала героиня романа представлена немного либеральной в известном вам смысле, но потом все ее чувства обращены к предмету ею обожаемому.

Предмет сей в свою очередь представлен философом, почитающим всех своих товарищей более или менее остолопами; не понятно, как и зачем он вступил в Тайное общество, которого цель для него не существует. Все это вместе - пренеистовая глупость; убедите Прасковью Егоровну, что произведение Dizier нисколько не заслуживает особенного ее внимания и еще менее ее негодования; он старался изобразить ее и графа Анненкова в прекрасном виде; только понятие его о прекрасном довольно уродливее и то, может быть, для нас, русских, а не для французов2.

Известие, что Любимов назначается стряпчим в Туринске, оказалось несправедливым; его сообщил сюда Петр Дмитриевич Жилин. На место тобольского стряпчего, который переведен в Ялуторовск, назначен бывший в Ялуторовске, и потому пока Любимов остается при прежней своей должности в ожидании обещанных ему богатых милостей.

С последней почтой Матвей Иванович получил пачку французских газет, по прочтении он отправит их к вам, разумеется через Тобольск, я потому также [нрзб.], что вы очень долго их не получите. Стефановского, вероятно, только могила может исправить; неделю тому назад я получил письмо из дому от 13 марта, которое, как видно, лежало в Тобольске /недель шесть, хотя на нем и надписано красными чернилами, что оно получено 16 мая.

Известие, что Марья Петровна имеет позволение с детьми возвратиться в Россию, всех нас здесь очень порадовало, но, признаюсь, что я еще более возрадуюсь, когда узнаю, что вы проводили их за Урал; пока они еще в Сибири, все остается какое-то невольное сомнение, чтобы данное обещание их родным скоро исполнилось. К вам, может, писали из Тобольска, что (вероятно, по этому случаю) был запрос о всех детях наших товарищей, рожденных в Сибири.

Очень понимаю ваше горе при известии о смерти Вольховского; матушка, извещая меня о его кончине, отгадала, что вы очень об нем потужите. Из этого ее письма узнал, что он коротко был знаком с Алексеем Шереметевым. Фонвизины не очень имеют право жаловаться на мое к ним молчание; они и сами ко мне очень редко пишут; но я на них нисколько не жалуюсь, зная, что они оба имеют наклонность иногда полениться.

Последнее письмо Михайла Александровича - от 26 мая, он в нем ничего не говорил мне про письма к вам Волконского и Сутгова, привезенные Фалькенбергом. Очень желаю, чтобы Энгельгард нашел возможность напечатать вашего Паскаля, я нисколько не сомневаюсь в исправности перевода, но цензура не обращает, на это внимания, и мне не верится, чтобы она пропустила вполне мысли Паскаля3.

Сейчас заходил ко мне Матвей Иванович и просил сказать вам от него тысячу приветствий; до сих пор он не имеет позволения приехать в Тобольск лечиться, несмотря на то, что его мачиха, в бытность свою в Петербурге, просила об этом самого графа Бенкендорфа. Истинно трудно понять в этом случае поведение князя Горчакова, и все это вместе тем более досадно, что оба наши больные, одержимые катаром, в последние месяцы более нежели когда-нибудь чувствуют припадки своей болезни.

На прошедшей неделе был у нас Фохт проездом из Омска в Курган. По его словам, князь Горчаков на представление свое о государственных преступниках получил решительный отказ; в Омске уверяют, что Лунин испортил все дело, при этом случае, кажется, можно спросить у этих господ, шутят они или смеются?

Я в душе благодарен жене моей и матушке, что они теперь, как и во все четырнадцать лет пребывания моего в Сибири, не позволили себе написать ко мне ничего похожего на надежды увидеть меня в России; это доказывает, что они не легко предаются пустым надеждам, которыми стараются питать наших родных.

Жаль бедного Лунина, ему должно быть теперь очень худо. Фохт слышал в Омске, что жандармский офицер с военной командою ночью окружил дом его, запечатал его бумаги, самого его заковали и отправили сперва в Нерчинск, а потом в крепость, за полтораста верст от Нерчинска; страшно за него подумать, что эта крепость может быть Окотуй4.

Степан Михайлович здоров, он очень опасается, чтобы вы не переписали получаемые от него письма. На представление позволить ему служить в Российских губерниях воспоследовал отказ.

Точно был запрос кн. Горчакову, нет ли какого препятствия для соединения Оболенского с вами; жаль, что вы заблаговременно не похлопотали о переводе вашем из Туринска; кажется, ни в каком случае вы не могли разъехаться с Евгением Петровичем, которого переводить для сожительства с вами теперь может быть найдут какие-нибудь затруднения - перевести вас обоих вместе в Ялуторовск.

С прошедшей почтой я получил письм о от Трубецкого (от 4 мая). Катерина Ивановна не совсем здорова и приписывает только несколько строчек, в последние годы здоровье ее видимо расстроилось и меня это по временам беспокоит.

О Лунине Сергей Петрович пишет, что он увезен в заводы и что более они ничего об нем не знают.

Александр Поджио три недели был в опасном положении, но теперь на ногах; Вадковский опять страдал грыжей и не может себе позволить даже умеренного движения. Сутгов хлопочет с мельницей, которую беспрестанно прорывает. О Каролине Карловне опять ни слова.

Из Кургана давно нет никаких известий, но на-днях мы ожидаем оттуда Белинского, который вместе с Ципоцким отправляется на родину. Господа эти и все их товарищи, присланные на жительство в Западную Сибирь, по представлению князя Варшавского и по случаю свадьбы наследника, получили совершенное прощение; по тому же случаю многим и другим полякам оказаны разного рода милости; может и наши пожилые юнкера отправятся теперь во-свояси5.

Степан Яковлевич очень благодарит вас за вашу к нему нежность и просит меня сказать вам его почтение. Мне совестно предложить ему посредничество в нашей переписке, это может подвергнуть его какой-нибудь неприятности; по моему мнению, всего бы лучше прекратить нашу переписку перемещением всех в Ялуторовск; подумайте, как бы это устроить. Пока прощайте, мой милый и любезный друг, душевно и очень крепко вас обнимаю.

13-го июня.

Сейчас пришел из лесу и мне вручили письмо ваше от 30 мая. Очень жаль, что Красноносый ваш приятель не застал меня дома; я, не скидая шапки, отправился к нему и имел удовольствие только видеть его супругу и посылку на мое имя; сам он, сказали мне, возвратится домой не прежде полуночи; я просил его домашних, чтобы они прислали его ко мне рано по утру. Мне очень желалось сегодня же взглянуть на ваш гостинец, но пришлось отложить это удовольствие до завтра; надеюсь, что сам Рыжиков принесет его, и я буду иметь возможность через него отправить к вам мой ответ на четыре ваши письма.

Мне искренно жаль Лунина и тем более, что я нисколько не разделяю вашего мнения6. Он хотел бы быть мучеником; но чтобы мочь и хотеть им сделаться, нужно было бы прежде всего быть способным на это. По хорошо известным причинам этого никогда не будет у Лунина. Государственный преступник в 50 лет позволяет себе выходки, подобные тем, которые он позволял себе в 1800 году, будучи кавалергардом; конечно, это снова делается из тщеславия и для того, чтобы заставить говорить о себе. Он для меня всегда был и есть Копьев нашего поколения. Тот также в свое время был остряк и тешил народ своими проказами. Мне почти совестно, что я так откровенно высказал свое мнение даже вам о несчастном нашем товарище, но это у меня вырвалось, и вы меня не осудите7.

Камелия пока стоит у меня в комнате и питаю ее светом сколько возможно более, перенося ее ежедневно два раза с окна на окно; у Матвея Ивановича теперь красят в доме, и я озабочен, чтобы ее как-нибудь не обидели перемещением из одной комнаты в другую. К тому же Матвей Иванович иногда слишком решительно поступает с растениями, и мне бы очень было, жаль, если бы он произвел какой-нибудь, неудачный опыт над камелиею.

Присланную вами тетрадку не замедлю доставить Александре Васильевне, она просила меня недавно сказать вам ее почтение. Старик ее за последнее время очень осунулся, и я иногда опасаюсь, чтобы нам не пришлось скоро поставить ему надгробный памятник. По сравнению, другой наш старик несравненно бодрее, он по крайней мере нисколько не унывает8.

На-днях здесь поймали беглого француза из Туринска по имени Bomonait de Varenne. Найденные при нем бумаги отправлены в Тобольск, в этих бумагах, которые я частью читал, тысяча доносов на чиновников вашего округа и миллион ругательств Басаргину за то, что он лишил возможности этого чудака соединиться с какой-то Авдотьей Котелыниковой, которая, по сознанию самого ее обожателя, est très' laide9.

Но пора ехать и к тому же честь знать. Надеюсь, что в этот раз вы будете довольны по крайней мере количеством отправленных мною к вам листков.

14-го, 4-й час утра.

Премного благодарен вам за подарок, который дошел до меня в совершенной целости. Выдумка ваша сделать табачницу с изображением на ней Читы прекрасна. Панаев ваш молодец [нрзб.] вам предан10. Еще раз простите, мой милый и любезный друг, и еще раз прекрепко вас обнимаю. Возвращаю с благодарностью [нрзб.], 2 части и одну часть George Zant [!]. Скажите мое почтение вашим дамам и поклонитесь от меня товарищам.

69. Е.И. Трубецкой1

Ялуторовск. Октября 25. 1841.

Всякий раз, как я получаю от вас письмо, княгиня, я почти достоин сожаления из-за невозможности читать его напечатанным. Вам, может быть, известно, что я с трудом разбираю чей бы то ни было почерк, не исключая и своих собственных каракуль, и вы поймете, как я бываю иногда раздражен, не имея возможности прочесть собственными глазами те милые письма, которые вы посылаете мне; это - вроде внезапного поражения глухотой во время разговора, из которого не хотелось бы упустить ни одного слова. На этот раз, получив ваше письмо от 26 августа, я имел удовольствие прочесть его с начала до конца, не останавливаясь. Письмо вашего мужа также доставило мне исключительное удовольствие; я убежден, что во время писания этого письма он мог быть только в хорошем настроении; это доказывает, что он совсем спокоен и доволен своим положением.

Я никогда не восторгался при виде гастронома, наслаждающегося вкусной едой, но мне приходилось иногда с удовольствием наблюдать крестьянина, который после полдневной работы смакует свой кусок черного хлеба и с жадностью пьет не очень чистую воду, как если бы это был нектар. Чтобы поступать, как он, необходимо иметь хороший аппетит, а это не всем дано; для того же, чтобы иметь возможность в духовном отношении поедать с хорошим аппетитом свой черствый, черный хлеб, нужно также иметь спокойную совесть, что тем более дано не каждому; но я прошу у вас извинения за то, что толкую вам хорошее о вашем муже, который способен вообразить, что я делаю это, желая на свой лад поухаживать за вами.

Вы пишете, что здоровье ваше было бы не плохо, если бы не ноги, которые, как вы опасаетесь, недолго будут действовать. Бог даст, это не случится. То хорошее, что вы мне сообщаете о ваших детях, не кажется мне только речью нежной матери и еще менее - матери, признательной провидению за дарование ей детей, достойных ее нежности. Прошу вас поблагодарить Катер[ину] Конст[антиновну] за ее добрую память и передать ей от меня пожелание всего хорошего. Прошу вас также пожать за меня руку Федору Федоровичу. Свистунов провел три дня с нами; теперь он в Тобольске по случаю нездоровья. Он, наверное, женится в январе.

Известия, полученные мною от своих, не из лучших: последнее время моя жена выглядит плохо. Первые вести, которые я получал об экзамене Вечеслава, были вполне удовлетворительными: литература, математика - все шло как нельзя лучше, но под конец он потерпел неудачу на латинском языке. Я очень огорчен этим. Не представляю себе, что станет делать бедный мальчик, хоть он и пишет, что решил снова сдавать экзамен в будущем году.

Прощайте, добрейшая княгиня. Да сохранит вас бог своей милостью.

И. Якушкин.

С понедельника Иван Дмитриевич гостит у нас. Это настоящий праздник, который он мне доставляет, пока приводится в порядок его жилище. Вы так добры, княгиня, что никогда не отказываетесь разделить радость других, и эта заставляет нас рассказывать вам о нашей. Мари передает вам тысячу нежностей. Слава богу, здоровье всех нас хорошо. Целую ваши руки.

М. Муравьев-Апостол.