Декабристы в Красноярске

В.А. Смирнов

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTEzLnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTU0MTYvdjg1NTQxNjU4Ni8xYmFjMjcvVVB3LWZmM21rSUUuanBn[/img2]

Здание Благородного собрания в Красноярске, построенного по проекту декабриста Г.С. Батенькова. Фотография начала XX в.

Движение декабристов можно рассматривать с двух совершенно противоположных точек зрения или с точки зрения общерусской, с которой почти исключительно до сих пор его и изучали, или с местной, сибирской, краевой, с которой его изучали мало. А между тем разница в точках зрения приводит и к результатам совершенно различным и имеющим особенное в каждом случае значение.

Если к событию 14 декабря мы подходим с общегосударственной точки зрения, перед нами на первом плане встанут всегда подготовка движения, причины, его вызвавшие, идеалы участников движения и значение события для дальнейшего хода, опять-таки общегосударственной истории; при детальной же проработке его внимательно прослеживается история как самого дня 14 декабря, так и дней ему предшествовавших и за ним следовавших, история следствия и суда, и почти всегда судом и ссылкою в Сибирь определенных групп изучение оканчивается; дальнейшая же судьба декабристов в Сибири исследователей занимала уже мало, так как в общерусской жизни вновь явились деятелями только немногие из декабристов, и то уже после 1856 года.

Таким образом, весь интерес изучения с этой точки зрения, сосредоточивается на общих вопросах, личность же отдельных участников движения исследователей интересует мало, особенно участников рядовых и ничем особенным себя в истории переворота не проявивших, и в частности сибирский период их жизни представляется мало значительным, а если и вызывает интерес, то преимущественно в эпоху пребывания их на каторге и совместной их жизни там.

Напротив, с нашей местной, сибирской краевой точки зрения, декабристы и в массе, и по отдельности каждый, представляются наиболее интересным для изучения и важными в истории края именно тогда, когда перестает интересоваться ими историк общерусских движений, и с этих пор внимание исследователя сибирского сосредоточивается на изучении общественной жизни декабристов на каторге и взаимодействия водворенных на поселение с местным сибирским обществом, при чем, естественно, личные качества отдельных невольных обитателей Сибири получают в такой обстановке особенное значение.

Выясняется при этом и другая особенность: в то время, как для одной части русского общества (именно для России Европейской) ссылка слишком сотни культурных и честных людей была несомненным и большим минусом, для Сибири это обстоятельство оказалось фактором благоприятным, дав ей почти такое же количество культурных работников, а так как в ней культурных людей вообще было мало, а в глухих углах нередко и совсем не было, то эта сотня ссыльных получила значение чрезвычайно большое, особенно - когда их стали селить в городах группами, и они, в силу своей большей, по сравнению с окружающим обществом и местным начальством, культурности и большего нравственного развития, стали в центр этого общества, невольно преклонявшегося перед ними и подчинявшегося их облагораживающему и цивилизующему влиянию.

Так как многие из осужденных не принимали никакого участия в восстании, даже отошли от движения уже несколько лет назад, а остальные не могли провести в окружающей их сибирской обстановке своих политических идеалов, да и деятельность их развивалась в среде, совершенно не похожей на ту, в которой они воспитывались и собирались действовать в России Европейской, то и в изучении сибирской главы истории декабристов на первое место выходят не политические принципы, во имя которых они вышли на восстание против Николая, а их общекультурные идеалы, и они принимаются за дело поднятия общей культурности сибирской жизни и утверждения одинаково, как для себя, так и для окружающих, прав человеческой личности, к какому бы общественному слою эта личность не принадлежала, и перед лицом всякой местной власти и всякой местной общественной силы, как и сами они выступали в самых различных .профессиях: рядовых земледельцев, фермеров с посевом по 20-40 и более десятин, прасолов, портретистов, табаководов и т. д. А вместе с этим преимущественное право на наше внимание получают зачастую опять-таки не те лица, которые имели наибольшее значение в истории самого события 14 декабря...

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTIudXNlcmFwaS5jb20vaW1wZy9XWDVfbjJJM3Nsa25aYVM4UzRYQnEzRndZMkNOb3I2akJKUXAwZy9KX2pPVkVOVWIxay5qcGc/c2l6ZT0xOTk5eDEzMTAmcXVhbGl0eT05NSZzaWduPTIxMDQ0ZGZhODBiZWE0MWIxNjk2MjFlNzE0ZWQ2OGNiJnR5cGU9YWxidW0[/img2]

Конечно, работа декабристов в Сибири была незаметною, невидною, но в итоге она оставила глубокие следы и оставила целую. эпоху в жизни и воспитании сибирского общества. И вот, как раз с этою стороной жизни декабристов подробно мы еще не были достаточно знакомы. Для того, чтобы осветить ее полно, или, по крайней мере, так же, как освещены подготовка и сущность движения, нужно: во-первых,- пересмотреть существующую литературу о декабристах, начиная с мемуаров, приурочив ее данные к определенным районам, и во-вторых, - использовать сохранившиеся еще на местах архивные документы и воспоминания, как младших современников их, так и проживающих во многих местах Сибири потомков.

Таким образом, к литературе, изучающей движение в его целостности, должна присоединиться и монографическая разработка отдельных вопросов сибирской деятельности декабристов и их работы в отдельных городах и районах Сибири; и эта тщательная детальная проработка литературного материала в географическом разрезе, в связи с привлечением нового неиспользованного материала для характеристики культурно-экономической среды, в которую попали декабристы, и их воздействия на нее, будет иметь значение и для будущего историка культурного и экономического развития Сибири, и для общей истории государства.

В соответствии с постановкою самого вопроса, мы не будем останавливаться на политике правительства по отношению к декабристам, с одной стороны, потому, что об этом написано уже много, а с другой, и потому, что на местах в Сибири, при большом удалении даже ее губернских центров от столицы, всегда существовала и проводилась местною властью своя политика - собственная, иногда приводившая к облегчению положения опальных, иногда, напротив, создававшая для них прижимки и затруднения, не предусмотренные даже петербургскими властями, вообще, немилосердными по отношению к участникам движения 14 декабря.

А так как эта местная сибирская политика проводилась каждым представителем власти по своему усмотрению, и вдобавок в каждой местности осложнялась еще усмотрением и властей подчиненных, то сплошь и рядом оказывалось, что от предположений столичного правительства сибирская действительность оставляла только рожки да ножки, и выигрывал или страдал от этого тот или иной декабрист, что определялось уже комбинацией местных обстоятельств.

Так, в Туруханске енисейский окружной начальник Тарасов запрещал Н. Бобрищеву-Пушкину и Шаховскому «фамильярно смотреть на него» и становиться впереди его в общественных местах, а в Енисейске он же вызывал к себе в квартиру Фонвизина и держал по нескольку часов, а иногда и до самого утра. В Ялуторовске власть приказывала срубить столб, служивший для научных наблюдений, в Минусинске Мозгалевскому задерживали выдачу казенного пособия и т. д., хотя в то же время , Якубович разъезжал из одной деревни в другую, даже не спрашивая разрешения, а местная власть знала и помалкивала.

Какова же была комбинация местных условий в Красноярске и что представлял собой Красноярск за время пребывания здесь декабристов? Красноярск с тридцатых до пятидесятых годов был небольшим губернским городом, возведенным в это звание только с 1822 г., и в 1830 г. насчитывал всего три тысячи населения, занимавшегося преимущественно земледелием. Несмотря на свое положение на большой трактовой дороге, Красноярск большого торгового значения не имел, и жизнь в нем шла спокойно и однообразно. Купечество его было немногочисленно и невлиятельно, и тон в обществе задавала небольшая же группа чиновников губернских, в значительной части приезжих из Европейской России или, как тогда говорили просто, «из России».

Известно каждому, что сибирское чиновничество этих времен отнюдь не отличалось добродетелями, и самые широкие полномочия генерал-губернаторов не могли побороть взяточничества и произвола, от которых страдала наша богатая окраина. Умственные интересы чиновников были вполне под стать их добродетелям, и в городе не было ни книжной лавки, - таковая имелась на всю Сибирь одна (в Иркутске), - ни культурных развлечений и только хождение в гости, с выпивкой и закуской, да иногда с танцами и сильнейшие сплетни оживляли существование красноярского высшего класса.

Однако, изучение личного состава этого чиновничества показало нам, что в его среде наряду с большинством, искавшим в жизни только наживы или выгоды, все время встречались лица значительных культурных стремлений и даже с интересом не только к культурной работе вообще, но и к научной. Прежде всего, первый губернатор края А.П. Степанов был известным писателем того времени и, находясь в Красноярске с 1822 по 1831 год, объехал весь край, живо интересуясь его природою и этнографией, собрал большие коллекции по археологии; этнографии и естественным наукам и издал в 2 т. «Описание Енисейской губерний», не утратившее своего значения для науки и сейчас.

Под его несомненным влиянием в Красноярске развивалась литературная деятельность, были собраны средства на устройство городской библиотеки и было возбуждено ходатайство о разрешении научно-литературного общества в Красноярске, на что, впрочем, Петербург ответил решительным отказом. После его отъезда известная научная и литературная работа все время продолжалась в Красноярске, и здесь с 30-х до 60-х годов работали Пестов («Записки об Енисейской губернии»), А.И. Мартос («Письма о Восточной Сибири» и статьи «Об остяках»), знаменитый ботаник Турчанинов, состоявший с 1837 по 1845 год председателем Губернского Правления в Красноярске и неоднократно заменявший высшую местную власть, кн. Костров, давший впоследствии свыше 30 книг и статей по этнографии и истории Енисейского края, известный ученый доктор Лессинг, ведший здесь одно время метеорологические наблюдения и др.; из нечиновных людей можно отметить В.Н. Латкина и его сына Н.В. Латкина, занятых исследованием золотоносных районов, Черносвитова, привлекавшегося по делу Чернышевского и занимавшегося в Красноярске переводом с французского брошюр философского содержания...

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTM2LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvb3hiVVZjaVd3djQ0WjZ0WW9xamJGTkI0T040aUtDemEzVFdqR2cvcFFha3RfODlPN3cuanBnP3NpemU9MTk5OXgxMjY3JnF1YWxpdHk9OTUmc2lnbj1jMDNiZjMzYzE2OWU1OTE1YTM1Nzg1MmY2ZmYwNTgzNyZ0eXBlPWFsYnVt[/img2]

От времени до времени наезжали сюда и представители университетской науки, особенно - когда, начиная с 30-х годов, быстро стала развиваться золотопромышленность и новая сильная общественная группа золотопромышленников, выдвинутая ею в центр общества рядом с чиновничеством, а часто и выше его, установила постоянные связи с центрами и стала предъявлять требование на культурных людей.

В городе выписывались, особенно со времени развития золотопромышленности, журналы и книги русские и иностранные, а все это вместе взятое заметно повышало культурный уровень красноярского общества и могло сделать пребывание в его среде в достаточной степени сносным, а положение на большом сибирском тракте облегчало сношения с внешним миром и приводило в соприкосновение с проезжавшими культурными людьми.

В то же время и местная администрация, хотя и остерегаясь центральной власти и зная ее суровости, чтобы не сказать более, по отношению к декабристам, однако, не оставляла ссыльных без поддержки и участия. Так, Степанов и лично, и через своих подчиненных делал, что возможно, для проезжавших в ссылку и их родных, и принимал их у себя; его преемник перевел Фонвизина в Красноярск, чтобы избавить его от назойливости и прямого преследования окружного начальника, а что это делалось, вопреки приказам из Петербурга, показывает маленькая история с письмом Юшневской.

Когда Юшневская, проезжая к мужу на каторгу, остановилась в Красноярске и была у Степанова по делу, а потом отправила по почте письма в Россию, Степанов, получив от почтмейстера эти письма, обратился к ней с такою просьбой: «Так как...в некоторых местах упоминается обо мне в лестных отзывах, то прошу вас покорнейше не упоминать моего имени ни в какой переписке».

Таким образом, местная высшая власть была благожелательно настроена и в связи с этим живущие в Красноярске декабристы не подвергались прижимкам и преследованиям вроде упомянутых выше, от которых страдали ссыльные во многих местах Сибири, и Красноярск был, по сравнению с другими местностями енисейского края, счастливым исключением.

Собственно сначала для водворения декабристов Красноярск, как и другие сибирские города, не предназначался. По словам тогдашнего генерал-губернатора Восточной Сибири Лавинского, в беседе с декабристом Лорером, даже генерал-губернатор не мог выбирать места для жительства их по своему усмотрению, так как из Петербурга точно указывали место поселения, держась сначала правила водворять их в самые отдаленные местности и не селить даже двоих вместе (так, даже Лавинский не находил нужным одобрять правительственную политику!).

Однако, эта строгая политика вскоре же начала нарушаться и разбросанные по'самым медвежьим уголкам тогдашней пустынной Сибири государственные преступники постепенно, хотя и не все, начали сдвигаться к югу в более теплые, населенные и культурные места и водворяться в местностях, где они могли бы прожить своими трудами. Одною из таких местностей оказался и Красноярск, в котором последовательно водворено было на жительство, на более или менее долгий срок, восемь человек декабристов:

1. Ф.П. Шаховской с сентября 1827 г. (в 1828 переведен).

2. С.Г. Краснокутский с конца 1831 по 1839 г.

3. Н.С. Бобрищев-Пушкин с 1831 по 1839 г.

4. П.С. Бобрищев-Пушкин с лета 1833 по 1839 г.

5. М.А. Фонвизин с женой с марта 1833 по июль 1839 г.

6. М.Ф. Митьков с 1836 по 1849 г.

7. М.М. Спиридов с 1839 по 1854 г.

8. В.Л. Давыдов с семьей с 1839 по 1855 г.

Первым декабристом, попавшим сюда на жительство, был Федор Петрович Шаховской, сосланный первоначально прямо на поселение в Туруханск и пробывший там с 7 сентября 1826 г. по 12 августа 1827 г.

Внук известного политического мыслителя 18 в. М.М. Щербатова, он отличался такою же любовью к книгам, как и его дед, и у него в России была превосходная библиотека. Натура активная, он немедленно по прибытии в Туруханск принялся за обучение местных ребят грамоте, вошел с жителями в постоянное общение, стал помогать им и материально деньгами, и своими медицинскими советами - и очень удачно (в свое время он слушал лекции д-ра Лодера) - и наметил работу по посадке картофеля и акклиматизации хлебных растений в Туруханске.

Местный заседатель обеспокоился такою деятельностью его, и обучение грамоте было запрещено, но хозяйственную и медицинскую деятельность Степанов прямо разрешил. Однако, вышло столкновение с окружным начальником, а вскоре (26 июля 1827 г.) губернатор Степанов уведомил Туруханского отдельного заседателя, что «по Высочайшему, повелению, указано состоящего на поселении в Туруханске Шаховского поселить в каком-либо ином городе губернии» и предписал немедленно Шаховского отправить в Красноярск, где задержаны были до его скорого приезда следующие ему от родных 500 р. асс. (около 140 р. серебром) и посылка. При этом предлагалось отправить Шаховского так, чтобы «он отнюдь ни в чем не потерпел».

Очевидно, Красноярск был избран ему для местожительства самим Степановым, неоднократно вообще выражавшим свое сочувствие проезжавшим через Красноярск «государственным преступникам.

Сведений о жизни Шаховского в Красноярске не сохранилось, тем более, что и пробыл он здесь недолго, прибыв в Красноярск не ранее конца сентября, а в 1828 г. он переводится уж в Енисейск (по данные А.И. Кытманова), где жил сначала на частной квартире, а вскоре сошел с ума от всего пережитого и, как сумасшедший, помещен в енисейскую больницу и уже отсюда по ходатайству родных в начале 30-х годов переведен в Европейскую Россию.

Затем в 1831 г. прибыл в Красноярск для лечения в губернской больнице Николай Бобрищев-Пушкин. Несмотря на то, что серьезных обвинений ему не предъявляли, и вместо каторги, - он был назначен только на поселение, судьба его оказалась ужаснее других, присужденных, по видимости, к наказаниям более тяжелым. Отправленный на север Якутской области, живя в самых тяжелых материальных условиях и в совершенном одиночестве, он не вынес наказания и повредился в рассудке. Тогда его перевели в Туруханск, но сюда он прибыл в «величайшей степени ипохондрии», по определению туруханской полиции.

При полном отсутствии в Туруханске врачебной помощи и прежней нужде - все свои деньги и даже платье он сразу по приезде роздал туруханской бедноте, а ниоткуда, кроме одного письма на 100 р. асс., ничего не получил за все время - болезнь его и душевное отчаяние усилились, и его пришлось последовательно переводить: сначала в Туруханский монастырь, потом в Енисейский и, наконец, в Красноярск. Временами он бывал ь полном сознании, но потом разум его затемнялся и он начинал, как выражались наблюдатели, «нести чепуху» или впадал в припадок буйного помешательства.

В 1829 г. видел его в Енисейске норвежский астроном Ганстен, записавший в своем дневнике: «Он имел благородную наружность, но глаза впалые с зеленоватыми подглазицами; одежда его была убогая и покрыта насекомыми». Жалкое его состояние и полное отсутствие у него средств к жизни заставили администрацию поместить его в Красноярске в больницу, которая была прекрасно устроена, и где он имел, по словам посетившего его там Розена, особенную комнату в отдельном флигеле и при нем находилась старательная прислуга.

Очевидно, несмотря на полную его бедность, чье-то местное сочувствие проявлялось в заботах о бедном изгнаннике, несмотря на противоречие с политикой высшего начальства. Жалкое состояние его было причиной перевода сюда его брата Павла из Верхоленска, куда он был направлен по истечении срока каторжных работ. Летом 1833 г. он прибыл в Красноярск, где, по-видимому, поселился вместе с братом. Это был один из наиболее блестящих людей даже в среде декабристов, на редкость высокой культурности. Окончив знаменитое училище «колонновожатых» Муравьева в Москве, он поступил в штаб расположенной на юге 2-й армии и здесь «попал в общество образованных людей, мечтавших, как и он, о высшей цели и благе отечества» (Розен).

За участие в заговоре он был присужден по 4 разряду к 12 годам каторги, но не пал духом и на каторге проявил большие организаторские способности и самые разнообразные таланты: при полном отсутствии одежды и мебели для арестованных, организовал артели столяров и портных для обслуживания нужд сотоварищей и был лучшим мастером в той и другой специальности; выбранный товарищами по заключению на должность хозяина (завхоза), он так хорошо поставил общественный огород и вообще, хозяйство, что, заготовив весь запас овощей, нужный для пропитания казематных узников, нашел возможность значительную часть картофеля, свеклы и других продуктов огорода распределить между нуждающимися коренными жителями края.

Вместе с этим продолжалась и его умственная работа и, помимо того, что его солидная математическая подготовка служила ему при составлении выкроек при портновской работе, он, во время пребывания в Петровском остроге, читал лекции по высшей математике для заключенных и в то же время отличался, как вдохновенный поэт, писавший замысловатые басни и прекрасно переводивший стихами, а силу его логики признавали даже его противники в многочисленных спорах во время заключения, в частности - в спорах о происхождении человеческого слова.

Но он выделялся не только, как образованный и деловой человек: все его знавшие единодушно отмечают его стремление быть полезным всем окружающим, без различия их звания и общественного положения, как внутри острога, так и за его стенами. - Исполненный любви к ближним, - говорит хорошо его знавший декабрист Розен, - он был всем доволен, услужлив, всегда покоен и терпелив, был снисходителен к другим и строг только к самому себе.

Чем он жил в Красноярске, мы не знаем, но, судя по тому, что в последующие годы в Тобольске он пользовался, наряду с другими «государственными преступниками», не получавшими пособия от родных, казенным пособием и «беспрерывными трудами то на пользу города, то для частных лиц снискивал себе пропитание», - можно думать, что и в Красноярске он получал пособие и имел случайные заработки, удовлетворявшие его скромным потребностям. Несомненно, что человек с таким образованием и с такой душой, одновременно сильной в невзгодах и мягкой к людям, должен был пользоваться симпатиями окружающих, и действительно, его любили везде, где ему случалось проживать: и на каторге, что подтверждают все товарищи, и в Верхоленске, и в Тобольске.

Судя по тому, что он помогал бедным и в Верхоленске до Красноярска, и в Тобольске после, надо думать, что и здесь он был активным участником жизни и что бедные и больные и здесь пользовались его вниманием и нежною заботливостью. В то же время, человек образованный и неоценимый собеседник (по словам Шенрока), он был принят в высшем красноярском обществе например, Беляев упоминает, что он устроил для гарнизона солнечные часы, которыми офицеры вначале не умели пользоваться. Однако, особенно он сблизился только с присланными в Красноярск позднее Фонвизиными, с которыми он сходился в наклонности к тихим наслаждениям тесного кружка (Шенрок).

Стремление к свободе у него всегда сохранялось живо, несмотря на ссылку и каторгу, и в одной из своих поздних басен - «Брага» он пишет, как брага, крепко заткнутая в бочонке, разорвала обручи и вытекла, и прибавляет нравоучение: «А если бы крестьянин был умней, И сколько надобно, дал браге бы свободы, И сам бы с брагой был для праздничных он дней, - И бочки разрывать не довелось бы ей. Свое всегда возьмет закон природы. Но, конечно, в николаевское время эта басня не могла быть напечатана.

В конце 1831 г. прибыл из Минусинска Семен Григорьевич Краснокутский, бывший обер.-прокурор Сената, сосланный непосредственно на поселение сначала в Якутскую область, а затем в Минусинск. Это был человек уже не молодой и болезненный. В 1829 г. С.И. Кривцов знал его в Минусинске еще довольно живым и бодрым, однако, вскоре он почувствовал расслабление в ногах и бедрах, так что мог ходить только с чужой помощью. Получив разрешение ехать для лечения на Туркинские воды около Байкала, он доехал только до Красноярска и здесь болезнь задержала его надолго.

Напрасно он боролся с нею, обращаясь за помощью и к врачам, и к знахарям русским, бухарским и армянским: болезнь продолжала прогрессировать и в 1832 г. Розен пишет в своих «Записках». Глаза его блестящие и живые и пергаментный цвет лица показывали живость ума и разрушение тела. Изредка его возили в церковь и за город (100 с. Записки)». Его положение и в материальном и в других отношениях было значительно лучше, чем многих других декабристов: от своих родных он получал средства, достаточные для жизни со всеми удобствами, и с ним жила тетка, так что и одиночества он не знал.

Сотоварищи по ссылке относились к нему прекрасно и навещали его, устраивая в его квартире свои собрания; бывали у него и знакомые из числа постоянных красноярских жителей. Болезнь, его поразившая и лишившая его употребления ног, почти не позволяла ему покидать кровать, а по городу его возили в особой тачке, но за кротость и ровность характера и мужество, с которыми он переносил свои многолетние страдания, он пользовался общим уважением.

Среди красноярского общества приобрел даже себе верного друга в липе городничего молодого человека, который после смерти или отъезда тетки С. Гр. вышел в отставку и посвятил себя уходу за больным. На его руках Краснокутский впоследствии и умер в Тобольске. В марте 1835 г. число красноярских декабристов увеличилось прибытием из Енисейска М.А. Фонвизина с женою. Об их жизни именно в Красноярске сохранилось очень мало сведений.

Шенрок, пользовавшийся письмами Фонвизиной, в красноярском периоде их жизни почти не упоминает; нет сведений и у Францевой. Однако, несмотря на кратковременность пребывания супругов Фонвизиных в Красноярске, они должны были иметь большое значение в городе,так как и муж, и жена Фонвизины были люди выдающиеся по своим умственным и душевным качествам.

Михаил Александрович на военной службе пользовался большим уважением со стороны своих начальников, как человек решительный и способный, а солдаты полков. которыми он командовал, любили его вплоть до готовности, даже много лет спустя, жертвовать за него своею жизнью. Так, когда он содержался в Петропавловской крепости, часовые во время прогулки предложили ему бежать, принимая на себя всю тяжесть тогдашних взысканий. Сотоварищи-декабристы единогласно отзываются о нем, как о человеке чистом и благородном, и питали к нему большое уважение.

Вступив в тайное общество, он уже вскоре обратил на себя внимание правительства, хотя и принадлежал к наиболее умеренной группе заговорщиков. Таким образом, повсюду, где бы он ни находился, он был на видном месте. Так должно было быть и в Красноярске. Получив в молодости хорошее образование и притом собственными силами, он и в ссылке продолжал много читать и следил за политическою жизнью других стран. Жена его, Наталья Дмитриевна, была одна из прелестнейших женщин своего времени. «В ее голубых глазах, -  вспоминает декабрист Лopep, - светилось столько духовной жизни, что человек с нечистою совестью не мог смотреть ей прямо в глаза».

Она обладала громадным запасом духовной силы и, будучи много моложе своего мужа, оказывала на него большое влияние. Оставив в России двух сыновей, чтобы следовать за мужем в Сибирь и быть с ним на каторге, но, постоянно думая об оставленных детях и болея о них душою, она не могла быть спокойна и счастлива, но, несмотря на свою болезненность, находила в себе силу помогать мужу, и после того,. как рождавшиеся в Сибири ее дети один за другим все умирали в младенческом возрасте, силу своей любви и энергию она обратила на воспитание чужих детей и разведение цветов, которые обожала до страсти. Она отзывалась на всякое доброе дело и оказывала окружающим помощь, как и чем могла.

Несмотря на то, что, живя в Красноярске, Фонвизины, ранее получавшие от брата большие суммы, нуждались в средствах вследствие прижимок со стороны генерал-губернатора Сибири Броневского, можно думать, по аналогии с тобольскою их жизнью, что они служили центром объединения для местного общества и товарищей по ссылке. И действительно, есть указание, что, помимо ссыльных, у них были знакомке и в среде местного общества.

Собрания декабристов и их знакомых происходили обычно в квартире Краснокутского, которому болезнь препятствовала передвигаться; здесь происходили беседы и только изредка играли в карты, чем собрания фонвизинского кружка и отличались от обыкновенных красноярских сборищ, где были выпивка, карты и танцы и обязательно в больших размерах пересуды и сплетни. Но особенно дружны были Фонвизины с П.С. Бобрищевым-Пушкиным и местным жителем Петром Солоцким, которые бывали у них постоянно. В 1836 г. с освобождением 2-го разряда в Красноярск прибыл еще один декабрист - Михаил Фотиевич Митьков.

Образованный и начитанный человек, честный и решительный, он выделялся строгостью в исполнении долга, состоя на военной службе, и пользовался всеобщим уважением; но, несмотря на строгую умеренность жизни, расстроил свое здоровье, которое еще более пострадало во время заключения в Петропавловской крепости. Поэтому, поселившись по отбытии каторги в Красноярске, он по болезни жил совершенно философом.

«Он имел, - пишет Беляев, - хорошенькую небольшую квартирку, которая содержалась в самой педантической чистоте, меблированная с большим вкусом и комфортом. У него была большая библиотека. Чтение было его страстью, а другой - верность часов». Любопытно, что друзья его, хорошо его знавшие и постоянно с ним видавшиеся, ни одним словом не обмолвились о большой работе, которую он вел ровно десять лет подряд.

Держась правила - никогда не сидеть без дела, он вскоре по приезде первый в Красноярске организовал метеорологические наблюдения, отмечая температуру, осадки, облачность, давление и ветры, и аккуратно вел их с 12 января 1838 г. по 12 января 1848 г., пока позволяло ему здоровье. Подробный журнал наблюдений составлялся им на немецком языке и был позднее использован Вильдом в его работах по метеорологии России.

Средствами для своей скромной жизни он по видимому, располагал достаточными и находился в постоянных сношениях с братом, жившим в России, получая от него, кроме денег, и гостинцы вроде московских калачей. К концу жизни он имел уже собственный дом, за который давали после его смерти 1500 р., и хозяйством его заведывала ключница. Только здоровье становилось все слабее, и уже 29 ноября 1847 г. В.Л. Давыдов пишет знакомым:

«Бедный Михаил Фотиевич был очень нездоров; теперь поправился, т. е. остался при обыкновенных своих страданиях и делается еще слабее» а через два месяца добавляет: «Михаил Фотиевич все страдает, после вашего отъезда (т. е. с октября) более 3-4 раз не выезжал». Болезнь продолжала развиваться и 1 февраля 1849 г. Митьков пишет сам: «Скажу вам, что я почти в том же положении, как и был, только одышка еще усилилась и не позволяет мне выезжать... Мой образ жизни, согласный с моим положением, все тот же, что и был: я всегда чем-нибудь занят, а потому, несмотря на мое болезненное состояние, не скучаю, и кончина здешней жизни мне представляется, как успокоительный сон».

С приездом Митькова в Красноярске собралось небольшое по числу, но избранное общество высокообразованных, культурных и сердечных людей, которые, естественно, должны были занять первое место в красноярском обществе по своему удельному весу, тем более, что и местная администрация не стеснялась выказывать по отношению к декабристам свои симпатии. Так и преемник Степанова, приехав в Енисейск и имея перед собой дурное отношение окружного начальника - местной силы - к Фонвизину, доходившее временами до прямого преследования, пригласил Фонвизина к себе, усадил его рядом и разговаривал почти исключительно с ним, после чего, конечно, местное начальство обмякло сразу.

Надо думать, что и после переезда Фонвизиных в Красноярск отношение к ним осталось прежним. Однако, всего через два года начавшееся было соединение декабристов в Красноярске закончилось: в 1838 г. переведены были в Тобольск Фонвизины, прибывшие в Тобольск 6 августа, при чем, по-видимому, перевод состоялся без всякого желания с их стороны, а в 1839 г. переехали туда же и их друзья - оба Бобрищевы-Пушкины и Краснокутский, и в Красноярске Митьков остался одиноким. Впрочем, вскоре прибыли сюда по окончании своего срока и последние декабристы 1 разряда Спиридов и Давыдов, на много лет составившие вместе с Митьковым тесный дружеский кружок.

Михаил Матвеевич Спиридов за свою деятельность в тайном обществе был первоначально приговорен к смертной казни, -которая была заменена вечною каторгой, а в конце 1839 г. закончилась и эта последняя и он был направлен на поселение в Красноярск. Это был, как и Шаховской, внук упомянутого уже выше политического мыслителя Щербатова и очень образованный человек: имеются сведения, что в 1809-1812 г. он вместе с другими молодыми людьми (в том числе и Фонвизиным) организовал кружок для изучения военных наук, а в Петровском заводе по просьбе сотоварищей он читал им свои записки по средневековой истории. Тринадцать лет каторги не убили в нем энергии.

По прибытии в Красноярск он сначала поселился в городе, где в 1840 году были у него и останавливались проездом на Кавказ братья Беляевы. Завязаны им были и знакомства в городе, но вскоре подобно многим декабристам он подал прошение о предоставлении ему земельного участка и, получив таковой около д. Дрокиной в 12 в. от Красноярска, переселился туда и выстроил себе дом в 2 комнаты с кухней, к которому постепенно присоединил дом для рабочих и, несомненно, другие хозяйственные постройки. Здесь он постепенно развил большое хозяйство и, не довольствуясь отведенным ему первоначально пятнадцатидесятинным наделом, довел посевы до 40 десятин при 20 лошадях и 6 работниках, считая вместе с приказчиком.

Работал и он сам в поле, - воспоминания старожилов говорят разно, - но во всяком случае дело пошло и он стал отправлять хлеб на своих лошадях на золотые прииска в тайгу. Давало ли хозяйство ему доход, сказать трудно: в письмах В.Л. Давыдова встречаются иронические замечания; «Уехал в свое глупое Дрокино» (письмо 14 ноября 1847 г.) «Предприниматель в затруднении» (80 апреля 1848 г.), и по поводу пожара, уничтожившего новый домик Спиридова: -  «Где тонко, там и рвется» (24 ноября 1869 г.). Однако, по мнению крестьян, у него должны были оставаться средства, хотя он получал, по свидетельству старожилов, деньги и из России от сестры, в каком размере - неизвестно.

Среди старожилов д. Дрокиной сохранились воспоминания, что у него в деревне был дом из двух комнат с кухней, в котором были мебель и цветы и в котором он жил один с прислугой, принимая по временам приезжавших из города знакомых и гостей, а во флигеле жили его рабочие. Отношения к крестьянами у него были очень хорошие и в случае необходимости он всегда очень охотно ссужал нуждающихся хлебом или деньгами, но о себе рассказывать он не любил. После его смерти приезжал родственник из России и поставил ограду на старом кладбище в с. Заледееве, где погребен Спиридов.

Вместе со Спиридовым прибыл и Василий Львович Давыдов с женой и многочисленным семейством. Давыдов - одна из наиболее крупных фигур среди декабристов вообще. По словам хорошо знавшего его Розена, и в обществе и в ссылке он отличался прямотою, бодростью и остроумием. «Личность замечательная по уму и теплоте чувства к делу; бойкое обсуждение и ловкий увлекательный разговор», - говорит о нем Волконский.

Именно его усадьба служила когда-то центром собраний южных заговорщиков, и он принимал такое большое участие в организации заговора, что был причислен судом, к разряду и вместе с другими семью сотоварищами испытал настоящие горные каторжные работы в Нерчинском заводе, под суровым присмотром знаменитого Бурнашева. Однако, ссылка его не сломила и много лет спустя товарищ по ссылке Оболенский характеризует его почти так же: «Невелик ростом, довольно тучный, с глазами живыми и выразительными; в саркастической улыбке его заметно было и направление его ума и вместе с тем некоторое добродушие, которое невольно располагало к нему тех, кто близко с ним был знаком».

Первоначально Давыдовы жили в Красноярске на частной квартире, в том числе несколько лет (по крайней мере до 1849 г.) в доме знаменитого золотопромышленника Мясникова, а затем приобрели или построили собственный дом с мезонином (ныне Советская, № 104). Отличаясь большою общительностью, они завязали многочисленные знакомства в городе, хотя близких знакомых у них было и немного.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTMudXNlcmFwaS5jb20vZG5lU19MaEptdF9EUkh4M2RNbXdJUU9JWVBZR2hSVGY5eDJRdGcvYUROdF9Lc01aRFUuanBn[/img2]

Дом, в котором жила семья Давыдовых. 1930-е. Фотобумага, фотопечать. 10,5 х 14,8 см. Красноярский краевой краеведческий музей.

Особенно хороши у них были отношения с Я.Д. Казимирским, когда-то после Лепарского служившим плац-майором в Петровском заводе и сумевшим на этой должности заслужить любовь и уважение многих декабристов. Даже такой непримиримый человек, как Мих. Бестужев, называет его в своих воспоминаниях честным, прямым и благородным человеком, которого все любили и уважали; у Бестужевых он бывал часто; Н. Бестужев, Пущин, Оболенский были с ним в переписке. В первой половине 40-х годов он служил в Красноярске и был ближайшим знакомым семьи Давыдовых.

После его перевода в другой город (по-видимому, в Иркутск) Давыдов регулярно с ним переписывался, интересуясь его делами и сообщая немногочисленные красноярские новости. С остальным красноярским обществом Давыдов сходился мало: посещали его и дорожили его знакомством многие и временами дом Давыдова переполнялся гостями и здесь веселилась молодежь под звуки бродячего еврейского оркестра, бывали и Давыдовы в гостях, но настоящего сближения быть не могло, так как Давыдов не желал принимать участия в распрях партий, сплетнях и пересудах, которыми изобиловала жизнь губернского общества. «Дружелюбие не оживляет нашего красноярского общества, - с грустью писал он Казимирскому в 1847 г. - Сплетен (!) у нас бездна. Для меня Красноярск сделался настоящею пустыней после вашего отъезда... Выпал снег и сообщение сделалось удобным, но к кому ездить?»

Только позднее установились постоянные хорошие отношения с небольшим крутом лиц, из которых упоминаются: местный видный чиновник Безобразов, Зубарев, доверенный откупщика Рязанова. Ездаков, человек, по отзыву знавшего его в Минусинске Беляева, - «очень образованный, хорошего общества, чрезвычайно приятный, благородный по своим правилам и добрейший по сердцу», - архитектор (?), Ледантю и немногие другие. Позднее, как указывают старожилы, дружбою его пользовались врачебный инспектор Попов и семья местного крупного золотопромышленника и городского головы П.И. Кузнецова, известного своею добротой и широким содействием молодым сибирякам, желавшим продолжать свое образование в России.

По свидетельству красноярских старожилок П.И. Смирновой и Е.П. Пассек, Давыдовы отличались чрезвычайною деликатностью в обращении и пользовались в Красноярске большим уважением. В письмах Давыдова сохранились указания, что даже магнаты местной золотопромышленности, гремевшей тогда на всю Сибирь, бывали у него и считались с его мнением, хотя, когда это мнение оказывалось против них, они демонстративно прекращали свои посещения. Как-то дом его посетил, очевидно, как особую местность-достопримечательность, даже английский турист, а при проезде в 1848 г. через Красноярск нового генерал-губернатора в Сибири Муравьева Давыдов провел у Муравьева «два исключительно приятных и очень интересных вечера».

Мало удовлетворяясь красноярской общественной жизнью, Давыдов находил утешение только в семейной жизни. Жена его, Александра Ивановна, была прекрасный человек: «Необыкновенная кротость нрава, всегда ровное расположение духа и смирение отличали ее», - пишет Розен. - О большом уме и английском сердце ее говорит Лорер. Оставив четырех детей в Европейской России, Давыдовы вырастили новую семью в Сибири: в 1840 г. Беляев упоминает о четырех маленьких детях, из которых один отличался замечательными способностями к рисованию.

После того, как Давыдов в 1842 г., воспользовавшись предложением правительства, отправил старших детей учиться в Россию, в 1847 г. у него было при себе пятеро детей: три дочери - Саша, Соня и Верочка и два сына - Лева и Алеша, из которых Алеша был еще грудной и пользовался особенною любовью отца. Детей он вообще очень любил и находил в них свое утешение.

В средствах Давыдовы, по-видимому, не нуждались, хотя деньги из России поступали от родных нерегулярно, благодаря посылке их не через почту, пропускавшую только установленный минимум (600 руб. на семейных), а через попутных, при чем одним из таких попутных - нарушителей воли высшего правительства - явился в 1849 г. вице-губернатор Белявский. Но все-таки при большой семье приходилось экономить и Василию Львовичу, большому любителю хорошо покушать, далеко не всегда можно было удовлетворять свои вкусы.

С годами жизнь красноярских декабристов становилась тяжелее: надвигалась старость, а с нею и болезни, надежды на свидание с родными становились все слабее, а когда сын Давыдова, Петр, самовольно приехал в Красноярск в 1851 г., рассчитывая устроиться на службу при Муравьеве и быть вблизи отца, радость свидания оказалась отравлена опасением, чтобы молодого человека за такое самовольство не задержали в Сибири совсем. И, наконец, один за другим друзья сошли в могилу: 23 октября 1849 г. умер Митьков, 21 декабря 1854 г. Спиридов и 25 октября 1855 г. последний - Давыдов, и в Красноярске декабристов больше не осталось.

Жена Давыдова уехала после смерти мужа в Россию, а один из сыновей женился там на сестре знаменитого композитора Чайковского. Подводя итоги пребыванию декабристов в Красноярске, прежде всего отметим, что положение их в красноярском обществе было столь же странным, как и вообще в Сибири: ссыльнопоселенцы по своему официальному званию, они должны были быть бесправными и по общему закону причисляться к волости или к мещанам, фактически же они жили в губернском городе и пользовались симпатиями и уважением как высшей местной власти, так и всего остального общества.

Еще на пути на каторгу многие декабристы отмечали радушное отношение к ним в Красноярске. Как, рядовых членов движения братьев Беляевых встретил на почтовой станции (они ехали с фельдъегерем) советник губернского правления Коновалов и проявил большую любезность и много внимания, а проезжая по окончании каторги на поселение в Минусинск, А.П. Беляев мог остановиться в городе на целые сутки и посещать, кого ему было угодно; Розену, следовавшему с товарищами на каторгу, купец Старков (у Розена ошибочно Старцев) предоставил для остановки парадные комнаты своего дома и угостил их «по-барски обедом и ужином и славною баней вечером».

Басаргина, Фонвизина и их спутников сам губернатор Степанов угощал с искренним радушием, а другим, как Анненкову и Юшневскому, посылал свой привет через их родных. Его преемник, узнав о преследовании Фонвизина енисейским окружным начальником, при своем посещении Енисейска выказывал ему такое исключительное внимание, что местное начальство совершенно изменило свое обращение, а соответственно этому и о прижимках со стороны полиции, от которых приходилось страдать, напр., Шаховскому и Ник. Бобрищеву-Пушкину в Туруханске, Фонвизину в Енисейске и Мозгалевскому в Минусинске, в Красноярске не упоминается.

Насколько можно судить по нашим данным, большим почетом и уважением пользовались декабристы и в местном обществе, в котором они являлись представителями значительно более высокой культуры. Если уже в Минусинске ссыльные могли найти приятное общество и образованных людей, тем более должны были их оценить в Красноярске, где больше было приезжих из России образованных чиновников и вообще больше связей с внешним миром, и, действительно, семейные предания, сохранившиеся здесь, подчеркивают выдающиеся личные качества этих невольных обитателей Красноярска.

Так, по воспоминаниям П.И. Смирновой, ее мать Е.И. Зелинская (ск. в 1880 г.) была знакома с декабристами, из которых особенно часто упоминала в разговорах о Давыдовых, и говорила, что под влиянием декабристов собирались кружки для чтения книг и обсуждения литературных произведений и что вообще влияние их на Красноярск было велико и благотворно, что это были выдающиеся люди, воспитанные и умницы и не только мужчины, но и их жены. Такое же воспоминание осталось и у живущей ныне Е.П. Пассек, дочери упомянутого выше П.И. Кузнецова.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTQ5LnVzZXJhcGkuY29tL2MyMDU3MjgvdjIwNTcyODk4NC8yN2YwOC9pWl80SE1xTjFUTS5qcGc[/img2]

Естественно, так как большая часть декабристов проживала в Красноярске недолго и они, сменяясь одни другими, почти не составляли такой сплоченной группы, как в Кургане или Ялуторовске, то, говоря о влиянии их на местное общество, преимущественно приходится считаться с кружком Давыдова, к которому относятся и последние сохранившиеся воспоминания.

Но все же, принимая во внимание, что красноярские декабристы, среди которых были такие выдающиеся люди, как Пав. Бобрищев-Пушкин, Фонвизины, Митьков, Давыдов и Спиридов, не были поселенцами, отрезанными от внешнего мира, а, напротив, находились с этим миром в связи даже, пожалуй, более живой и серьезной, чем остальное общество, состоя в частных сношениях и с бывшими сотоварищами по ссылке на Западе и Востоке Сибири; что они, представляя здесь европейское знание и культуру, выписывали и получали через знакомых и попутных иностранные и русские журналы и книги и даже, как Митьков, имели большую библиотеку.

Что они держались вполне независимо по отношению как к власти, так и к королям местной золотопромышленности, державшим в своих руках все почти чиновничество, - можно думать, что и здесь, как во многих других городах Сибири, декабристы должны были иметь большое цивилизующее влияние, утверждая и развивая понятия о справедливости, честности, любви к ближнему в окружавшем их обществе, слишком сильно увлекавшемся, особенно в эпоху развития золотопромышленности, материальною стороною жизни и не всегда допускавшем честные средства к обогащению.

Вот почему, не имея никакой официальной силы, и даже будучи почти бесправными по своему званию государственных преступников, они занимали почетное место среди окружавших их, даже чиновных и богатых людей, и память о них сохранилась до последнего времени, как о людях замечательных и достойных уважения, и Е.П. Кузнецова, последняя старожилка, хорошо знавшая их лично, вплоть до 1905 г., на могилу последнего здешнего декабриста привозила ежегодно цветы.

1925 г.