Главные участники восстания Черниговского полка

В возмутившемся почти полностью Черниговском полку участниками восстания проявлена была неодинаковая степень активности. Тут можно отметить серую солдатскую массу, сравнительно лишь в редких случаях выходившую из рамок обычной пассивности и механической автоматичности, и разжалованных в рядовые бывших офицеров, лиц без определенно выраженной революционной индивидуальности, и офицерский состав полка, вовлеченный в целом лишь случайно в бурный водоворот событий, наконец, сознательных участников происходившего.

К последним относились лишь кружок ротных командиров, два интимно близких С. Муравьеву-Апостолу лица, правда, не из числа сослуживцев и главный руководитель происшедшего неожиданно и преждевременно для самих заговорщиков восстания. Первая группа активных участников восстания, представлена четырьмя ротными командирами: поручиками Щепилло, Кузьминым, Сухиновым и штабс-капитаном бароном Соловьевым, бывшими членами Общества Соединенных Славян.

Оказывая надлежащее воздействие на своих подчиненных солдат, они соответственным образом побудили даже и своего вождя освобождением его от первоначального ареста выступить открыто против правительства, обусловив этим попытку скорейшей реализации замыслов заговора. Слишком много у них было воли к активной деятельности, как равно и бунтарских, революционных устремлений, чтобы роль их в событиях, связанных с восстанием Черниговского полка, не была посильно оттенена и самим С. Муравьевым-Апостолом в показаниях на допросе, и выносившими мятежным черниговским офицерам обвинительный приговор судьями, и современными происшествиям мемуаристами (Горбачевским, Руликовским и др.), и позднейшими, наконец, историками (например, М. Покровским).

Энергия, доходившая до горячности, революционная импульсивность, жажда бунта во что бы то ни стало и целый ряд типичных черт их психики довольно определенно характеризуют общий духовный облик этой группы деятелей поры восстания, давая вместе с тем возможность посильно выяснить индивидуальность и каждого из них, так что еще Горбачевский и М. Муравьев-Апостол в своих мемуарах были в состоянии представить соответственные портреты, например, Сухинова и Кузьмина.

В вырисовывающемся далеко не блеклыми красками кружке из этих 4 персонажей следует, впрочем, особенно стремительно - пылких Щепилло, Кузьмина и Сухинова противопоставить сравнительно уравновешенному Соловьеву, отличному от сотоварищей и некоторыми чертами темперамента и большею устойчивостью, сохранностью физического и духовного здоровья и т.д. Михаил Алексеевич Щепилло, несмотря на неизвестность его возраста, образовательного ценза, даже места расквартирования перед восстанием его шестой мушкетерской роты, довольно полно обрисовывается со стороны черт своего характера, благодаря идущим из ряда источников указаниям.

Недостаточно сдержанный, нетерпеливый, чрезвычайно импульсивный, склонный к поспешности, в Частности - к быстрому переходу от нормального состояния духа к горячности, запальчивости, гневу, озлоблению и дикому даже исступлению, готовый поэтому и на крайности, решительный и настойчивый до упрямства, Щепилло представлял собою личность, хотя и с ограниченным умственным кругозором, несложную, пожалуй, в своих психических переживаниях, но все же бесспорно интересную непосредственностью, цельностью общего морального облика.

Исполнительный и деловитый по службе, в чине поручика командир роты, ладивший с подчиненными солдатами, находившийся в надлежащем контакте с товарищами одинакового с ним служебного положения, ревностный член тайного политического Общества Соединенных Славян, в состав коего, по-видимому, ввел и Соловьева, он своею расправою в Трилесах со злополучным Гебелем фактически увлек окружающих офицеров - товарищей и солдат к открытому противоправительственному, революционному выступлению.

Приняв в начавшемся вслед за этим бунте Черниговского полка, в качестве одного из непосредственных сотрудников С. Муравьева-Апостола, весьма энергическое участие вплоть до самой катастрофы, Щепилло в схватке восставших с правительственными войсками пал одним из первых среди убитых и смертью своею запечатлел недолгую жизненную карьеру. В результате официального констатирования характера его деятельности и явилось мстительное отношение к погибшему (точно так же, как к И. Муравьеву-Апостолу и Кузьмину) со стороны восторжествовавшего противника: правительство запретило сооружение какого бы то ни было памятника на месте погребения этого типичного борца революционера.

Близкий товарищ Щепилло, поручик Анастасий Дмитриевич Кузьмин сходен с ним чертами психики. Питомец Петербургского второго кадетского корпуса, офицер через некоторое время Черниговского полка, он ничем собственно не отличался первоначально от сослуживцев в отношении выучки подчиненных солдат, имевшей в ту пору характер жестокой муштровки.

После своего морального и политического просветления радикально изменивши обращение с подчиненными нижними чинами, товарищески даже войдя в солдатскую артель 5-й мушкетерской роты, которою командовал, будучи всего в чине поручика, Кузьмин не считал при этом нужным скрывать от фельдфебелей образа своих мыслей и конечных целей. При их содействии подготовляя солдат к намеченному революционному выступлению, он снискал себе у последних большое, граничившее чуть не с преданностью расположение, и вызвал вместе с тем подражание Соловьева и Щепилло.

Он вступил вместе с Соловьевым в 1823 г. одним из первых в своем полку в состав недавно перед тем образовавшегося Общества Соединенных Славян. Завязавши деятельное с ним общение, введя между прочим туда же Сухинова и Фурмана, стараясь склонить также и Ракузу, Кузьмин внесен был даже в список 15 заговорщиков, готовых на покушение против высочайших особ. Мировоззрение Кузьмина сложилось независимо от гуманизирующего влияния С. Муравьева-Апостола, который лишь в предосеннюю пору Лещинского лагеря 1825 г. узнал о принадлежности к участникам тайного Славянского Общества также офицеров подчиненного ему батальона, и Кузьмина в том числе.

Распространяя сведения о целях заговора в виде уничтожения рабства (т. е. крепостничества), раздела земли, определения прав, обеспечения свободы и собственности каждого, выражая при этом уверенность, что начало действий наступит в скорости же, Кузьмин органически не был способен понимать смысла занятий единомышленников теоретическими, признававшимися им чуть не за глупости, рассуждениями в роде конституционных или республиканских планов, разговоров о «Русской Правде», революции и т.п., так как всему этому он предпочитал действие, актуальность, т.е. самый акт революционной борьбы самой по себе.

Весьма, деятельный сотрудник С. Муравьева-Апостола, который не даром перед своим первоначальным арестом раньше всего обратился именно к нему за поддержкою, Кузьмин первым из ротных командиров Черниговского полка поднял своих солдат на помощь Муравьеву и остался ему верен до смерти после разразившейся катастрофы. И по впечатлениям от знакомства с фактическим поведением и по современным отзывам о его личности, Кузьмин выступает обладателем, в общем, юношески пылкого темперамента, порывистою, импульсивною натурою, лицом, не понимавшим хладнокровия и терпения, способным увлекаться и выходить за пределы благоразумия, но вместе с тем и подыматься до настоящего революционного энтузиазма.

Открытая натура, щедрый по отношению к товарищам и тароватый, воплощение духовной бодрости, отваги и решительности, постоянства в стремлении к цели, практичности при подходе к ее осуществлению, настойчивости и энергии, поднимавшейся до экзальтации, он был поглощен при этом одною лишь идеей - всемерного рвения действовать. Смелый борец во имя революции, не смогший пережить катастрофу и смертью запечатлевший свои неосуществившиеся устремления, облик при этом с яркою индивидуальностью, рельефно выраженною, Кузьмин своим поведением неминуемо должен был вызвать мстительное отношение со стороны правительства даже к своей памяти, выразившееся в распоряжениях, тождественных изданным относительно И. Муравьева-Апостола и Щепилло.

Тесно примыкавший к Щепилло и Кузьмину складом натуры, поручик Иван Иванович Сухинов (1795-1828) должен быть признан выступающим в событиях в качестве весьма красочного персонажа. Уроженец северо-восточной части Херсонщины, выходец из мелко-чиновничьей среды, получивший так называемое домашнее образование, сменивший начатую подростком службу в гражданском ведомстве на военную профессию, он постепенно переходил в своем общественно-политическом мировоззрении от патриотического первоначально подъема и жертв из-за него здоровьем к последующей революционной восторженности, озлоблению и оформленной в определенное настроение ненависти к правительству.

Чистейший сангвиник, быстрый до поспешности в своих чувствах и поступках, нетерпеливый и с трудом сдерживавшийся, пылкий и даже пламенный, увлекавшийся до иллюзий и ослепления, Сухинов был склонен к переходам от одного настроения духа к другому. Высоко предприимчивый, настойчивый, решительный, твердый волею и безгранично энергичный, Сухинов был вместе с тем отважен, смел, готов на все, вплоть до самопожертвования.

Простой в общем, привлекательный в обращении, весьма общительный, пользовавшийся заслуженным доверием товарищей по службе, он и был введен Кузьминым в состав тайного политического Общества Соединенных Славян вместе с сослуживцем капитаном Фурманом. Исполнительный в ответственных поручениях, человек с природною сметливостью, Сухинов сделался также и одним из наиболее доверенных, преданных и ревностных сподвижников С. Муравьева-Апостола, который оказывал ему особое расположение. Активно прикосновенный к заговору еще до бунта, он был намечен для дальнейшего расширения революционной деятельности к переходу из Черниговского полка в Александрийский гусарский.

Сухинов, впрочем, остался при старых сослуживцах до самого восстания, в котором принял непосредственное участие, сыграв при этом весьма активную и видную роль. Он справился в Василькове с Трухиным, помог как уговорить тамошних солдат присоединиться к восставшим, так увлечь и офицеров, выполнял поручения относительно квартиры Гебеля, гауптвахты и т.д., усиленно знакомил солдат в походе с «Православным Катехизисом» вождя восстания, внушая им о вольности («царя быть не должно») и т.п.

Занимал он также по распоряжению Муравьева ответственное положение начальника сначала авангарда входившего в Васильков отряда, а позже начальника арьергарда и командира одной из мушкетерских рот (вместо получившего иное назначение Фурмана), лица, далее, производившего усиленные разведки во время марша и вообще почти правой руки главы восставших.

Постигшая восстание неудача, бесплодность намерения скрыться после катастрофы и фигурирование перед Могилевской военно-судной комиссией, которая приговорила его, как и Мозалевского, Быстрицкого и Соловьева, к весьма тяжелому наказанию, отразились на надломе его психики, отчасти чувствуемом и в показаниях во время дознания, и последние производят впечатление не то неискренности, не то оговора, извета относительно как солдат, так и сотоварищей по заговору - офицеров. Неудача на сибирской уже каторге попытки нового дерзновенного заговора обусловила конечное отчаяние несчастного, приведшее его к самоубийству.

Барон Вениамин Николаевич Соловьев (1798-1871) является четвертым из активной революционной группы ротных командиров Черниговского полка сподвижником С. Муравьева-Апостола, из числа вынесших на дорогу открытого восстания раньше лишь тлевшее революционное брожение. Уроженец Великороссии (рязанец), представитель обеспеченной в материальном отношении семьи и, вероятно, обладатель соответственного образовательного ценза, Соловьев был в общем человеком хорошего здоровья, крепкого, по-видимому, телосложения. Сравнительная молодость, известного рода идеализм и товарищеская солидарность объясняют принятую Соловьевым линию общественного поведения во время службы в Черниговском полку, где он в пору событий в чине штабс-капитана командовал одною из мушкетерских (второю) рот.

Влиятельный служебным положением офицер, Соловьев был одним из ранних среди сослуживцев участником Общества Соединенных Славян, будучи вовлечен в состав его еще с 1823 г. сначала Громницким, позже и Щепилло. Оказавшись весьма активным членом конспирации, он свою энергию проявил и в надлежащем, по примеру Кузьмина и Щепилло, распропагандировании собственной роты, и в настойчивом, по примеру других «славян», желании осведомиться о целях собиравшегося включить их в себя Южного Общества, и в согласии внести себя в список 15 наиболее решительных заговорщиков-террористов, и в готовности ехать вместе с Бестужевым-Рюминым в столицу с целью покушения.

По показанию Ракузы, Соловьев был одним из первенствовавших в заговоре главных возмутителей. В официальном «приговоре» он поставлен первым в перечне офицеров, осужденных Могилевскою военно-судною комиссией. Ему были при этом инкриминированы не только принадлежность к тайному обществу, стремившемуся к ниспровержению существовавшего государственного порядка, но и верное сподвижничество С. Муравьеву-Апостолу, участие в его замыслах, уговаривание в Василькове солдат и не своей роты примкнуть к восстанию и сопутствие Муравьеву до конца в дальнейших революционных выступлениях последнего, Соловьев поэтому, наравне с Сухиновым и Мозалевским, был приговорен первоначально к смертной казни, после высочайшей конфирмации замененной, впрочем, тождественной с Быстрицким карою моральною, материальною и политическою, разжалованием из офицеров в рядовые и лишением прав дворянского сословия, ссылкой (также первоначально вечной) в Сибирь на каторжную работу, с унизительным перед этим фигурированием под виселицей в Василькове в виду собранных войск и, наконец, возмещением убытков казны.

Оставшийся невредимым от ран и контузий в схватке с правительственными войсками, переживший ужасы следствия и суда, этапов, каторжной работы и т.д., уцелевший после раскрытия сибирского заговора злосчастного Сухинова, Соловьев успел дождаться амнистии и возвращения к родным, и при крепком, по-видимому, в общем здоровье он прожил после того еще 15 лет. Не проявляя в своем поведении красочных черт характера трех своих ближайших товарищей и оставаясь, по сравнению с ними, словно бы в тени, Соловьев все же обрисовывается довольно определенно в отношении своего облика.

В отличие от страстных по временам до необузданности товарищей, он характеризуется значительной сдержанностью, уравновешенностью темперамента, хладнокровием, трезвенностью, рассудительностью, склонностью к шутливой иронии. Отмеченные черты его характера не исключали, конечно, возможности - особенно под влиянием коллективной аффектации - впадать в состояние нервозной горячности, проявлять кипучую энергию во время пребывания в Василькове Муравьева с восставшим его отрядом, в походе и в схватке, стойкость (первоначально, правда, только) на судебном допросе, а также горделивость поведения в начальную особенно пору обрушившихся на него бедствий.

Несмотря на оговоры им солдат на допросах, отмечаемые Завалишиным чувственные эксцессы на каторге и т.п., свидетельствующие о недостаточно высоком моральном уровне натуры Соловьева, последний все-таки заслуживает внимания к себе не меньшего, чем его товарищи, хотя бы и потому, что является не только (как М. Муравьев-Апостол) очевидцем всех происшествий поры восстания и их активным участником, но и основным источником информации для мемуаристов Ф. Вадковского и Горбачевского и автором самостоятельной характеристики Сухинова, которая раньше приписывалась Горбачевскому.

Править мчавшеюся к революции и увлекаемою всего 2 парами ротных командиров колесницею выпало на долю С. Муравьеву-Апостолу, с которым в интимном общении во все время бунта находились с одной стороны старший его брат Матвей, подполковник в отставке, а с другой - М. Бестужев-Рюмин, подпоручик Полтавского полка. Из них первый был близок к вождю восстания лишь в силу родственных отношений, являясь в действительности в роли как бы тормоза его порывов, тогда как второй родственностью переживаний содействовал, наоборот, поддержанию и укреплению состояния подъема настроения у С. Муравьева-Апостола. Оба эти лица из круга интимного общения с С. Муравьевым-Апостолом, независимо от указываемой причины, представляют значительный интерес более сложною, чем у всех решительно участников восстания, структурою психики, большею, поэтому, утонченностью чувствований и весьма значительною политическою сознательностью.

Отпрыск старинного дворянского рода, к которому принадлежали между прочим и видные государственные деятели XVIII в. и известный ученый историк второй половины XIX столетия, Михаил Павлович Бестужев-Рюмин (1803-1826) происходил из хорошо обеспеченной в материальном отношении помещичьей семьи. Он мог поэтому, не посещая общественной школы, получить дома вполне приличное для своего круга светское образование, характеризовавшееся между прочим столь обычным в то время для людей его круга уменьем лучше выражать свои мысли по-французски, чем на родном языке.

Помимо уроков обычных учителей - иностранцев, он пользовался руководством и приглашаемых к нему давать уроки профессоров Московского университета: юриста Цветаева, известного Мерзлякова и их товарищей. Служил в гвардейских полках Кавалергардском и Семеновском, доступных тогда по преимуществу лишь богатым дворянам. Вслед за расформированием прежнего состава Семеновского полка за бунт 1820 г., Бестужев-Рюмин был переведен из гвардии в Полтавский пехотный полк, стоявший на квартирах в 1825 г. в местечке Ржищеве быв. Киевской губ., будучи в пору событий всего лишь в чине подпоручика.

Молодой офицер в Киевщине сближается с сослуживцем по Семеновскому и Полтавскому полкам С. Муравьевым-Апостолом, который, впрочем, не сразу его оценил. Подпавши всецело под влияние С. Муравьева-Апостола, Бестужев-Рюмин стал преданным другом, почти неразлучным спутником и ближайшим, неразрывным сотрудником его помыслов и политических действий. Введенный официально в состав Южного Общества на контрактовом съезде заговорщиков в Киеве 1823 года, он проявил замечательную энергию и незаурядные дарования в качестве конспиратора и совершавшего очень часто со специальными задачами разъезды пропагандиста. Он открыл существование тайных политических организаций польской и Соединенных Славян. Завязавши с ними сношения, он включил последнюю р состав Южного Общества.

Независимо от посильного распространения среди молодых офицеров соответственных взглядов, возбуждения среди слившихся с «южанами» «славян» не только «духа преобразования», но и действенной революционности и привлечения наиболее решительных из них к цареборческим замыслам, Бестужев-Рюмин выказывал инициативу в изыскании, вместе с Муравьевым, способов воздействия на настроение также и поднимаемых к восстанию солдат путем совместного составления «Воззвания» и «Православного Катехизиса».

В виду признания главарями заговора революционного его рвения, выдвинутый при содействии С. Муравьева-Апостола, несмотря на молодость и скромное служебное положение, на видный пост второго директора революционной Васильковской Управы и в свою очередь посильно подкреплявший неуклонно возраставшее политическое значение своего старшего друга, Бестужев-Рюмин сделался одним из главных нервов революционного движения на Юге.

В связанных непосредственно с восстанием Черниговского полка событиях деятельность Бестужева-Рюмина выразилась в том, что он после захвата в Василькове бумаг С. Муравьева-Апостола обсуждал вместе с единомышленниками из числа офицеров Черниговского полка вопрос о немедленном же вооруженном восстании против правительства, письменно побуждал к тому же «славян» и в других местах, предупредил своего друга и единомышленника о грозившей тому опасности, успел съездить из Трилесов (места первоначального ареста Муравьева с братом), хотя и безрезультатно, с агитационными целями в Радомысльский уезд, в интересах привлечения соответственной поддержки восставшим. Помимо «Воззвания» к солдатам, он принимал участие в спешном составлении текста вместе с С. Муравьевым «Православного Катехизиса» и сопутствовал ему в марше восставшего полка. В схватке с правительственными войсками Бестужев принимал личное участие, причем вместе с другими мятежниками был захвачен с оружием в руках.

Фактически одна из наиболее ярких фигур на революционном горизонте Юга, он естественно явился объектом особенно многочисленных, по сравнению со всеми другими привлеченными к Верховному Уголовному Суду, обвинений со стороны правительства. Ему, поставленному в официальном списке четвертым в порядке провинившихся, инкриминировалось: принятие деятельнейших мер к разрастанию тайного общества путем привлечения в него других, возбуждение к бунту офицеров и солдат при помощи составляемых «прокламаций» и произносимых «возмутительных» речей, участие в управлении Южным Обществом, присоединение к нему Славянского Общества, содействие замыслам поляков отторгнуть области от Империи, особенно же разнообразнейшие планы цареборства, в роде лишения свободы Александра I, изгнания императорской фамилии, цареубийства, истребления царской семьи, рассеяния праха или смертных останков и т.д., и, наконец, личное, непосредственное участие в бунте с оружием в руках.

В результате правительственной оценки политической деятельности его последовал жестокий приговор Верховного Уголовного Суда к четвертованию, замененному, как и четырем другим, признанным важнейшими из обвиняемых, повешением (13 июля 1826 г.). Практик-революционер, Бестужев-Рюмин в своем моральном облике вырисовывается на основании как впечатлений от знакомства с его кипучею и многообразною деятельностью, так и многих (не менее двадцати) современных о нем отзывов.

Из имеющегося в нашем распоряжении материала он выступает в нашем представлении человеком со значительной подвижностью, живостью натуры, располагавшею к доверчивости и даже дружбе экспансивностью, общительностью, которая обусловила завязание им за пятилетие пребывания в Киевщине и вообще на Украине обширных, поддерживавшихся частыми разъездами знакомств (помимо столичных) среди служилого и неслужилого дворянства великорусского, украинского и польского происхождения. При пылкости темперамента у него естественны были неуравновешенность настроения и несдержанность, склонность к самообольщению, бессознательному или сознательному преувеличению, восторженность, экзальтация до размеров, которые производили по временам впечатление не то странности, не то взбалмошности.

У Бестужева-Рюмина, человека сложных и сильных эмоций, можно констатировать разнообразные оттенки психических переживаний: нежную любовь к матери, преданность и сердечную привязанность к С. Муравьеву-Апостолу, отзывчивую участливость к павшему духом при вести о грозящем аресте Матвею Муравьеву-Апостолу, романтическую мечтательность и вместе с тем постоянную, ярко выраженную (что, конечно, вызывало неудовольствие умеренных элементов заговора) революционность настроения, поднимавшегося у него до настоящего пафоса во время декларирования свои мыслей, декламирования вольнодумных произведений и т.д.

При несомненной интеллигентности своей натуры, тонкости психической организации, энергичном реагировании на современную действительность, Бестужев-Рюмин все же во время восстания Черниговского полка, как чужой офицер, притом в скромном чине подпоручика, сыграл, по сравнению с местными ротными командирами, довольно бледную роль. Выказавши на судебном следствии объясняемую состоянием нервов, шокировавшую кое-кого из товарищей по заключению (напр., Басаргина) словоохотливость, в предсмертные часы он утратил и былую свою жизнерадостность.

Подле вождя восстания на Юге, с поры сгущения туч на политическом горизонте и вплоть до катастрофы, фигурирует в качестве неразлучного спутника старший брат Сергея, Матвей Иванович Муравьев-Апостол. Происхождением от родовитого, состоятельного, занимавшего видное положение и в литературе и на государственном поприще отца, проживавшего и в России (в частности - на Украине, в полтавском наследственном имении м. Хомутце, а также и в Киевщине) и за границей, объясняются как условия воспитания Матвея с братом в Париже и петербургском Корпусе Путей Сообщения, так и последующая служебная деятельность в военном ведомстве. С другой стороны, влияние среды обусловило постоянное общение его с представителями разных современных течений, в том числе и принадлежавших к оппозиционным и даже революционным кружкам.

В состав Союза Спасения Матвей Муравьев-Апостол вступил еще с 1817 г. и затем участвовал в последующих тайных политических организациях. Под конец числясь официально в Южном Обществе, он был не только знаком с общим положением дел заговора, но и осведомлен с наиболее рискованными замыслами, в роде намерений Якушкина (в 1817 г.), Лунина (в 1821 г.), брата Сергея (в Бобруйске и Белой Церкви) и Якубовича относительно Александра I, цесаревича Константина Павловича и т. д., не говоря уж о знакомстве в общих чертах с «Русской Правдой» Пестеля, составленными Сергеем Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым «Воззванием» к солдатам и «Катехизисом», с речью Бестужева-Рюмина к «славянам» и т. п.

Несмотря на далеко не сходный с братом темперамент, фактическую неприкосновенность к революционному движению в пору службы в Полтаве, не взирая также на отсутствие на тайных совещаниях с 1823 г. в Киеве, Каменке и в лагерях у Лещина, на первоначальный отказ вступить в Южное Общество и позднейшее также желание выйти из его состава, он под давлением более чем его сильной воли не только остался в рядах заговорщиков, но и соглашался по временам, помимо списывания секретных бумаг, хранения портфеля с бумагами Пестеля и т. д., принимать на себя ответственные поручения, как, например, участие в переговорах 1823-24 гг. в Петербурге между Южною Директорией и Северным Обществом или же миссию в Киеве к кн. Трубецкому. Одно время, правда, в состоянии аффекта, М. Муравьев помышлял даже о личном покушении на цареубийство и, наконец, неотлучно, сопутствовал брату Сергею со времени начавшихся для последнего осложнений.

В силу указываемых обстоятельств Матвей Муравьев-Апостол Верховым Судом причислен к государственным преступникам первого разряда, притом - третьим по степени серьезности, непосредственно вслед за князьями Трубецким и Оболенским. Он был приговорен к обезглавливанию, замененному присуждением, по лишении чинов и прав дворянства, к 20 годам каторжных работ и последующему поселению в Сибири, что, впрочем, благодаря хлопотам имевших высокие связи родственников, свелось фактически к временному заключению в финляндском каземате и ссылке на поселение в Сибирь.

Скончавшийся чуть не в столетнем возрасте (1793-1886), он интересен таким образом как современник, очевидец и участник ряда событий первостепенной важности: кампании 1812 г., заграничных походов 1813-14 гг., почти десятилетия затем противоправительственного движения в России начала XIX в. и последующей революционной вспышки. Как жертва многолетней тяжкой репрессии, он заслуженно пользовался под конец жизни ореолом мученика. Нося в жилах кровь предков разноплеменного (великорусского, украинского и сербского) происхождения и имея родителями лиц с несомненною духовною одаренностью, М. Муравьев-Апостол отображал в себе черты наследственности, по-видимому, главным образом со стороны отца. Он был типичным представителем давнишней дворянской, помещичьей России.

Располагая вполне приличным для своего времени образованием, М. Муравьев после 12 лет обычной для людей его круга военной службы вышел в отставку в чине подполковника в возрасте всего 30 лет. После временного пребывания в Петербурге в 1823-24 гг. без определенных занятий. М. Муравьев на год с лишним водворился было в полтавском имении отца, владевшего там 4 тысячами душ крестьян, что обеспечивало ему возможность спокойного существования в обстановке, более соответствовавшей его душевному складу, чем опостылевшая служба поры Аракчеевщины или же вызвавшая в скорости же разочарование революционная деятельность. При этом, как раньше записью в масонскую ложу или же прикосновенностью к конспирации отдавалась в известной степени дань современным течениям, точно также и теперь идиллическая обстановка Полтавщины должна была вызвать у него благодушное настроение.

Не обременяя себя какою-нибудь деятельностью на общественном поприще, он получил возможность читать и переписываться, по-светски философствовать на разные темы, мечтать об участии другого существа в радостях его жизни, выражать простодушную уверенность в возможности посильного облегчения участи закрепощенных бедных селян одними лишь благими намерениями прекраснодушного помещика, развлекаться садоводством, дилетантским лечением и т.п. занятиями.

Настроению при подобном времяпрепровождении вполне соответствовали и черты характера М. Муравьева-Апостола, поскольку о них можно составить представление по уцелевшей части его тогдашней корреспонденции, а также по дневнику в каземате Петропавловской крепости, не говоря уж о мемуарах на склоне лет. Повсюду чувствуются у него любовь к спокойствию, осторожность, не признававшая нужным спешить и горячиться, претендовавшая зато на рассудительность, фактически же граничившая с рефлексией.

Противник активной революционности брата Сергея, к которому все же был нежно и сильно, до преданности привязан, тормоз своего рода при нем, исполнитель в действительности его поручений, М. Муравьев-Апостол был человеком без надлежащей твердости в характере и готовности к самопожертвованию ради осуществления идеала. Излишне боязливый, он своим педантизмом, излишней чопорностью, барственным высокомерием не внушал окружавшим его членам Славянского Общества расположения к себе.

Революционер в сущности лишь по недоразумению, пребывавший после катастрофы в состоянии сильнейшего, вплоть до помыслов о самоубийстве, длительного упадка духа и энергии, на суде до излишества словоохотливый, полностью и чистосердечно раскаявшийся, он искренно в пору ссылки горевал, что дал увлечь себя иллюзиями расстроенного воображения.

В 1873 году, т.е. давно уже по возвращении из Сибири, заявивший печатно, что «неосуществившиеся и, пожалуй, даже неосуществимые в данной эпохе надежды нисколько не оправдывают преступных замыслов», М. Муравьев-Апостол (не в пример, напр., Горбачевскому) вполне примирился с общественною действительностью 60, 70 и 80 г. г. и чуть не испытывал старческое умиление от предоставленной ему возможности парадировать при освящении храма Христа Спасителя, хотя в одном из частных писем по поводу преобразований 60-х гг. и выразился: «Бог услышал наши (давнишние) пламенные молитвы и осуществил наши заветные желания».

Находившийся в центре событий Сергей Иванович Муравьев-Апостол (1796-1826) в отношении своего облика выясняется, подобно брату Матвею, и по впечатлениям от знакомства с его литературным наследием и из разных сообщений о его жизни и деятельности и из отзывов о нем как современников, так и позднейших биографов. Получивши первоначальное, незаконченное, правда, к 1808 г. образование в Париже и вышедши из офицерского класса петербургского Корпуса Путей Сообщения прапорщиком всего лишь на 16-м году жизни, С. Муравьев-Апостол участвовал в кампании 1812 г. и заграничных походах 1813-14 гг., а в 1815 г. поступил в лейб-гвардейский Семеновский полк.

Не осуществивши в силу противодействия отца намерения своего поступить в заграничный университет, он прослушал поэтому вместе с другими своими будущими политическими единомышленниками (братом Матвеем, Пестелем, Никитой Муравьевым, кн. Трубецким и др.) лишь лекции по наиболее интересовавшим его политико-экономическим вопросам у петербургского университетского профессора Германа. Присущее преимущественно юношескому возрасту чувство недовольства собой объясняет при этом религиозно-мистические искания, приведшие, как и брата, к временному сближению с масонством.

В реагировании на современную общественность постепенно переходя от горячего первоначально патриотизма к последующей неудовлетворенности окружающим и дальнейшей противоправительственной оппозиции, протесту, он сделался участником как первой тайной политической организации (Союза Спасения), так и позднейших ее видоизменений (Союза Благоденствия с 1817 г. и Южного Общества).

Испытавший серьезный психический надлом после срыва служебной карьеры вслед за так называемою Семеновскою историей 1820 г., назначенный после этого в чине подполковника сначала в Полтавский, а потом (с 1822 г.) в Черниговский пехотный полк в должности командира второго в нем батальона, с местом жительства в г. Василькове Киевской губернии, С. Муравьев-Апостол сыграл очень видную роль в современном ему революционном движении.

Вслед за распадением в 1821 г. Союза Благоденствия и образованием в 1822 г. не имевшего первоначально даже контакта с Севером Южного Общества с возглавляемой Пестелем и Юшневским Директорией, С. Муравьев-Апостол стал (вместе с Бестужевым-Рюминым) во главе Васильковской Управы, наиболее левой из трех существовавших на Юге и впоследствии наиболее также сильной.

Во время съезда представителей Директории и Управ в начале 1822 г. на киевских контрактах, при изложении Пестелем основных черт республиканской «Русской Правды», он принял в целом его программу (оспаривая, правда, некоторые ее частности), так как, соглашаясь и раньше на республиканское правление и революционные приемы введения республики, теперь всецело был заинтересован предстоявшим переворотом, выражал готовность действовать и всячески порывался к восстанию против правительства.

На контрактовом съезде следующего 1823 г., когда был введен и Бестужев-Рюмин и вновь обсуждался проект Пестеля, С. Муравьев выражал, между прочим готовность написать для «Русской Правды» (извлечение из которой имел при себе) статьи о финансах и народном хозяйстве, но не соглашался с предложением Пестеля относительно цареубийства, ставил на первом плане не теоретические вопросы, а подготовку к восстанию и начало революции, рвался вперед в своей усугублявшейся с течением времени революционной энергии и настаивал на необходимости начать поскорее действия. Безрезультатность замысла летом того же 1823 г. на захват царя во время ожидавшегося смотра войск в Бобруйске и огорчение от этой неудачи обусловили наконец согласие Муравьева на цареубийство, мысль о котором он перед тем в течение долгого времени (еще с 1817 г.) отвергал.

Не без его влияния между прочим брат Матвей брал на себя в 1823-24 гг. посредническую миссию в Петербурге с целью восстановления связи между Югом и замершим было в отношении революционной активности Севером, возобновил, несмотря на первоначальную неохоту, общение с Пестелем и выполнил поручение о воздействие в Киеве кн. Трубецкого на четвертый корпус.

Успев вовлечь в заговор многих, притом не только офицеров, возбуждая недовольство против правительства по разным причинам, он и Бестужев-Рюмин начали на киевских контрактах 1824 г. переговоры с представителями открытого Бестужевым-Рюминым за год раньше тайного политического польского Патриотического Общества, относительно взаимной поддержки во время ожидавшейся приближением революции. В то же время он настаивал и на новом, также не осуществившемся замысле захвата и убийства Александра I в пору предполагавшегося в Белой Церкви летнего смотра войскам.

Накопление революционной энергии у С. Муравьева-Апостола стало особенно чувствоваться с поры летних лагерных сборов войск III корпуса у Лещина под Житомиром в 1825 г., когда, помимо агитационных его успехов среди солдат из числа бывших сослуживцев по Семеновскому полку, последовало соединение с Южным открытого также. Бестужевым-Рюминым Общества Соединенных Славян.

Случившееся в это самое время внезапное отстранение от командования полком члена заговора Повало-Швейковского чуть не повлекло было решения, отложенного, правда, до лета 1826 г., начать немедленно же восстание в Киевщине и на Волыни и покончить при помощи Артамона Муравьева, Якубовича и других с выехавшим в Таганрог императором. Учет Пестелем фактической силы руководителей Васильковской Управы, действовавшей почти самостоятельно и как бы не несшей ответственности, и обусловил поэтому предложение в ноябре того же 1825 г. Муравьеву сделаться третьим членом Директории Южного Общества.

Сгущение туч на политическом горизонте со времени смерти Александра I, в связи с соответственными переживаниями, обусловило попытку С. Муравьева-Апостола популяризовать в посильно оформленном виде свои конечные, не высказывавшиеся раньше открыто даже перед собственными солдатами задачи в качестве весьма активного руководителя революционного движения.

В обращенном к русскому народу, российскому воинству и служителям алтаря «Воззвании» он заявлял, что все бедствия русского народа происходили от самовластного правления, которое рушилось со смертью тирана. Воля божья в том, чтобы сбросить узы рабства, противные христианскому закону. Отныне Россия свободна, так как теперь посылаются свобода и спасение. Следует раскаяться в продолжительном раболепствии. Русское воинство без злодеяний и междоусобных распрей должно восстановить основанное на святом законе народное правление (т. е. республику).

В составленном (как и «Воззвание», отчасти также в сотрудничестве с Бестужевым-Рюминым) окончательно в ночь перед выступлением из Василькова восставшего полка «Православном Катехизисе» он свои политические взгляды еще более развил. После предпосылок о сотворении богом человека для веры в него, для свободы и счастья и о тождестве почти понятий «свобода» и «счастье», им выяснялось далее, что причина несчастия русского народа и русского воинства - в похищении свободы царями, вопреки воле божьей лишь тиранящими народ.

Святой закон (т.е. священное писание) повелевает раскаяться в долгом раболепствии, ополчиться против тиранства и нечестия, поклявшись служить лишь Иисусу Христу, как одному царю на небе и земле. Ничто не должно удержать от исполнения святого подвига, и все «чистые сердцем» обязаны взяться за оружие, чтобы ниспровергнуть «неправду и нечестие тиранства» и восстановить сходное с законом божьим правление, где нет царей, которые, как притеснители, прокляты богом - человеколюбцем.

Избрание царей противно воле божьей, присяга царям богопротивна, и их поминают в церквах лишь вследствие их же собственного нечестивого приказания - с целью обмана народа. Христолюбивое российское воинство для освобождения страждущих семейств и родины и для исполнения христианского закона должно поэтому ополчиться против тиранства и восстановить в России веру и свободу. На отставших призывались анафема и проклятия.

Вести о неожиданной смерти Александра I и грозивших серьезными неприятностями заговорщикам доносах вызвали, в связи с предшествовавшими планами поездки с агитационными целями в столицу, святочный выезд 1825 г. С. Муравьева-Апостола на Волынь, сопровождавшийся осложнениями, которые повлекли за собою непредвиденное и самими руководителями внезапное вооруженное восстание.

Захваченный врасплох событиями, он, не смотря на лихорадочную деятельность, проявленную в привлечении при содействии непосредственных политических сподвижников на свою сторону отдельных рот солдат Черниговского полка вместе с их офицерами (иногда вопреки желанию последних), внушении им соответствующего настроения (от уговоров и подбадривания до чтения в торжественной обстановке «Катехизиса») и вообще в организационных мероприятиях, оказался бессильным использовать в своих интересах возможные конъюнктуры. Подавление поднятого им восстания обусловило окончательную ликвидацию заговора декабристов на всей территории его былого распространения.

Выяснение петербургскою Следственною Комиссиею всего характера противоправительственного поведения С. Муравьева-Апостола дало возможность Верховному Уголовному Суду формулировать соответственным образом свои обвинения.

Ему, помимо прикосновенности к политической конспирации, инкриминировались:

1) участие в управлении Южным Обществом, с принятием при этом деятельнейших мер к распространению его путем привлечения в него других, возбуждением их к осуществлению цели заговора, т. е. бунта, составлением прокламаций, участием в намерениях отторгнуть от Империи (польские) области,

2) умыслы против царя и царской семьи (захват и лишение свободы императора, цареубийство, настаивание на убийстве цесаревича, согласие на изгнание всей императорской фамилии) и

3) подстрекательство солдат с поднятием их к открытому восстанию, освобождением во время последнего колодников, подкупом священника к чтению лжекатехизиса перед войсками, личное участие в бунте и захват, наконец, в плен с оружием в руках.

Поставленный третьим вслед за Пестелем и Рылеевым в ряду признанных тягчайшими государственными преступниками, он был приговорен к смертной казни путем четвертования, которое было заменено повешением (в ночь на 13 июля 1826 года).

Знакомство с внешним формуляром С. Муравьева-Апостола позволяет таким образом составить достаточное о нем представление. Совместное со старшим братом домашнее воспитание под наблюдением главным образом матери и совместное же первоначальное обучение в Париже до 13-летнего возраста Сергея, почти одновременное пребывание братьев как в петербургском Корпусе Путей Сообщения, так и в Семеновском и Полтавском полках, одновременное также их общение с масонами и участниками тайных политических организаций и т.д., все это должно было отразиться на общности, почти сходстве отправных точек зрения Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов, независимо, конечно, от индивидуальности, свойств темперамента и черт поведения каждого из братьев.

Эти отличия усматриваются раньше всего уже во внешнем облике С. Муравьева, характеризуемом и дошедшими до нас его портретами и свидетельствами о нем современников. Он был среднего роста, плечист, плотного телосложения и хорошего в общем, крепкого здоровья. Имел серьезное обычно, но могшее и разгораться лицо, с серыми, быстрыми, блестящими глазами и прямым, острым носом, с волосами на голове вьющимися, светлыми. Обладал при этом голосом не только для проявления дара выразительной речи, но и для приятного вокального выполнения, а в отношении представительной наружности, по мнению некоторых, представлял сходство с Наполеоном I.

Затем, бросаются в глаза избыток сил С. Муравьева, постоянная живость, кипучая деятельность, неутомимость, неослабная, неизбывная энергия, страстность в чувствах и действии, параллельно со значительною предприимчивостью, даром инициативы и организаторства, равно как - свежесть, непосредственность чувства, убежденность, горячее воодушевление, подымавшееся до пламенного энтузиазма, романтической экзальтации, революционного подъема и бунтарского дерзания.

В соответственной связи с чрезвычайной активностью, чувствуется и наличие у него признаков сильной личности, человека с характером, твердою волею и самообладанием (даже перед казнью), решительного, смелого, отважного духом, настойчивого, крепкого в своих убеждениях, поразительно стойкого, с чувством собственного достоинства и не колебавшегося жертвовать собою. В надлежащей гармонии с обозначенными свойствами находилось и то, что сообщало С. Муравьеву-Апостолу особую яркость, - бесспорная даровитость его натуры и светлый ум, развитый широким образованием, постоянным расширением умственного горизонта и неустанным удовлетворением потребностей духовной пытливости.

В заключительном аккорде гармоничной до изящества нравственной цельности натуры С. Муравьева-Апостола следует поставить сердечную теплоту, действенную доброту, общепризнанную гуманность, его радушие и щедрость, особенно же жалостливость к солдатам, давшую впоследствии материал для официального инкриминирования в служебных послаблениях для Определенных целей, замечательный такт в обращении с другими, глубину и чистоту души, честность и благородство, идеализм и возвышенность помыслов, обаятельность, снискавшую всеобщие к нему симпатию, уважение и даже, по временам, преданность.

Независимо от согласных между собою, почти единодушных отзывов о личности С. Муравьева-Апостола, преимущественная значимость последнего - конечно, на общественно-политическом поприще. Беззаветно привязанный к своей стране, он обладал высоко развитым чувством гражданина, политическою сознательностью. Неудовлетворенный окружавшею печальною действительностью, рано примкнувший к противникам современного режима и сам начавший своевременно группировать около себя недовольных, он всецело был проникнут страстною ненавистью к «позору» страны, т.е. крепостничеству, и политическому рабству, являясь не просто вольнодумцем, убежденным республиканцем, а революционером, который жаждал скорейшего осуществления «народоправства», т.е. республики. Обладавший при этом даром привлекать к себе со стороны лиц разного общественного положения расположение и даже привязанность, умевший создавать желательное настроение, убеждать и воодушевлять, он пользовался авторитетом и значительною популярностью.

Уверенный в собственных силах и сознававший свою влиятельность, С. Муравьев склонен был, впрочем, к самообольщению. Деятельный агитатор, борец не без примеси романтики за идеалы лучшего будущего, воплощение, пожалуй, демократического великодушия, С. Муравьев-Апостол понимал вместе с тем значение взятой им на себя задачи. Уступая Пестелю в широте политического кругозора, превосходя его зато активностью, умением как организовать, развить и углубить заговор, так и формулировать в посильно доступном для масс виде устремления одного из наиболее крайних современных революционных течений в России, единственно на Юге выступив открыто против царского правительства, С. Муравьев-Апостол был поставлен в более благоприятные по внешности условия для реализации своих планов, чем, напр., арестованный преждевременно Пестель или же Рылеев, не могший (по формальным причинам) непосредственно руководить восставшими в столице войсками.

Крупный в случае переворота политический деятель, фактически же неудачник, предмет как инсинуаций по поводу своего политического поведения, так и суровой за него кары, герой начавшей было твориться легенды, объект творчества также песенно-музыкального, поэтического и литературно-художественного, изображений также, графических и литературных, а также научно-исторического изучения, обладатель, наконец, недостаточно, быть может, понятной рядовому обывателю психики бойца-революционера, он пал одним из пионеров в борьбе за происшедшее лишь на наших глазах радикальное обновление страны.

А. Добровольский