Чтобы как-то отвлечься от постигшего его горя, Сергей Петрович, в сопровождении сына Ивана и дочери Зинаиды, сразу после похорон уезжает к Ребиндерам в Кяхту. «…Мне её (Е.И. Трубецкой) недостаёт, но я её не оплакиваю; знаю, что её душа всегда с нами, так же точно, как моя мысль постоянно с нею. Я буду продолжать без жалоб терпеть существование до тех пор, пока никто из моих не будет иметь нужды во мне…
Моё одно желание быть руководителем моей младшей дочери до тех пор, пока она со мной и продолжать развивать семена тех добрых качеств, какими Провидение наделило моего сына. Он ещё молод, ему нет ещё двенадцати лет, я нисколько не рассчитываю прожить достаточно долго, чтобы окончить его воспитание, но я на этот счёт спокоен, ибо я убеждён, что при наличности родных, дающих нам столько доказательств своего к нам участия, недостатка в покровителях у него не будет»…
Вернувшись в Иркутск, Сергей Петрович писал Батенькову: «Собственная душа не мешает мысли заниматься общим делом. Война и ожидание её последствий всегда предметом разговоров, когда сходимся». Он с горечью сообщал, что событие в России редко доставляют утешение, «чаще сердце обливается кровью, и тогда негодование берёт верх над другими чувствами. Странная бедность в людях! Глас народа, говорят, есть глас божий, но и народ не произносит никакого имени. Знаем только то, что те, которые есть, не годятся, а кого поставить вместо их? - Нет ответа».
Амур, Севастополь, Камчатка, Кронштадт - вот горячие точки, к которым было обращено внимание декабриста. «Военные действия, и в особенности в Крыму, поневоле поглощают все его мысли и хоть ненадолго отвлекают от ежеминутной скорби», - отмечала А.С. Ребиндер, сообщая о состоянии отца. Вызывала негодование бездарность правительства, начавшего неправую войну, и командования, которое в этой войне проливало напрасно кровь, губило народное добро и утешало себя мыслью, что урон неприятеля более значителен.
«Всего не узнаете, что здесь известно по письмам из тех краёв, - сообщал Трубецкой. - Какая бездна хлеба погублена, а сколько истребилось капиталов! А он (Горчаков) радуется, что частная только собственность пострадала большею частию, а матросов и офицеров большая часть уже перебита на стенах севастопольских». Давыдовы сообщали из Крыма о возможном разорении имения и о своём беспокойстве, «как спасти крестьян на случай наступления к ним неприятеля». (Крымское имение Давыдовых Саблы в период войны в мае 1854 года находилась в прифронтовой полосе, и в нём был развёрнут госпиталь).
Грустные известия приходили от друзей: смерть унесла Фонвизина, Муханова, братьев Борисовых, В. Давыдова, Н. Бестужева; здоровье И.Д. Якушкина, приехавшего в Иркутск в 1854 году, настолько ухудшилось, что опасались за его жизнь. В конце 1854 года уехали в Петербург Ребиндеры, а вскоре в доме началась эпидемия скарлатины, тяжело болели Иван, Фёдор Кучевский, Мария Александровна Неустроева, с 1852 года ставшая женой П.А. Горбунова, которая так и не поправилась.
29 апреля 1856 года в Знаменской церкви, состоялась венчание младшей дочери Трубецкого Зинаиды с Николаем Дмитриевичем Свербеевым, выпускником Московского университета, родственником Е.П. Оболенского. Из глухих намёков в письмах Трубецкого к З.И. Лебцельтерн и И.Д. Якушкина к В.И. Якушкину за октябрь 1854 - февраль 1855 годов, а так же из письма Свербеева к Трубецкому от 25 марта 1855 года следует, что поведение Свербеева, увлечение которого Зиной началось ещё в 1852 году, несколько изменилось после смерти Е.И. Трубецкой, когда Зинаиде угрожало превращение из богатой наследницы в бесприданницу (Екатерина Ивановна не оставила завещания).
Это вызвало настороженность Трубецкого, и Свербееву было отказано. В.И. Якушкин писал И.И. Пущину 28 октября 1854 года: «Жар многих женихов начинает остывать. Свербеич (Свербеев Н.Д.) последнее время вёл себя так дико и непристойно, что из рук вон; отца это очень оскорбляло, и он шпиговал при всяком случае, но, кажется без пользы, по крайней мере видимой».
Определённую роль в отказе Трубецкого сыграл и В.И. Якушкин, также претендовавший на руку Зины. Однако Н.Д. Свербеев сумел «оправдаться» перед Трубецким и его дочерью, и помолвка состоялась. И.Д. Якушкин, «известившись, что дело по моим отношениям к семейству Трубецких, не заладилось», обиделся и хотел съехать из дома Сергея Петровича, где он в это время жил.
Трубецкой постарался загладить возникшую неловкость, посвятив старого друга во все подробности этого сватовства, в котором решающую роль, по-видимому, сыграло предпочтение, оказанное Зинаидой Сергеевной Свербееву. (Среди претендентов на руку Зинаиды Сергеевны были ещё адъютанты Н.Н. Муравьёва - офицер лейб-гвардии Егерского полка А.Э. Енгалычев, офицер лейб-гвардии Семёновского полка А.Н. Сеславин, а так же, чиновник по особым поручениям, барон В.И. Вольф. - Н.К.). Молодые поселились у Трубецкого во флигеле, пристроенном в 1852 году к заушаковскому дому.
С замужеством Зины дом Трубецких помолодел и оживился. Вокруг «ветеранов» стала собираться молодёжь: братья Белоголовые, В.И. Вольф, Е.В. Пфаффиус, А.И. Заборинский, приехавшие по делам службы С.П. Колошин (сын декабриста П.И. Колошина) и А.П. Полторацкий, ссыльные поляки. Часто бывала Е.П. Ротчева, женщина образованная, почитательница Руссо. Её салон в Иркутске посещали петрашевцы, один из которых, Ф.Н. Львов, женился на её дочери. «Зелёное поле», как называл эти собрания у Трубецкого Н.Д. Свербеев, собирало ежедневно бойцов, между которыми разгорались «сильные прения».
От молодёжи не отставали и «старики»: А. Поджио, Волконский, И. Якушкин, Бесчаснов, Трубецкой. (В середине 1850-х годов В Иркутске образовался кружок передовой молодёжи, получивший название «Общество Зелёных полей». Организаторами его стали братья Николай и Андрей Белоголовые, воспитанники декабристов Юшневского и А. Поджио. Возможно, прообразом общества послужили собрания Зелёных полей в доме Трубецкого. - Н.К.)
Тогда же, на этих собраниях читалась и обсуждалась статья Н.А. Мельгунова «Мысли вслух об истекшем тридцатилетии России», опубликованная в Лондоне в 1856 году в I части «Голосов России», и Б.И. Чичерина «Восточный вопрос с русской точки зрения». Обе статьи так заинтересовали Трубецкого, что он собственноручно переписал их. Статьи содержали резкую критику политики царского правительства во всех областях государственного устройства, особенно в годы Крымской войны, которая вскрыла язвы русской жизни.
В.Е. Якушкин, внук декабриста, упомянул об этих статьях в связи с поражением России в русско-японской войне 1904-1905 годов, видя аналогию в характере ведения обеих войн. По замечанию Якушкина, статьи с анализом русской действительности, подобные упомянутым, ходили в 1850-е годы по рукам в списках, поскольку не печатались в связи с цензурным запретом. «Сильно сочувствовал им Трубецкой, - писал Якушкин, - если на 7–м десятке пожелал их списать собственноручно».
В августе 1856 года должна была состояться коронация Александра II. Многие декабристы и особенно их близкие связывали с ней надежды на амнистию. Трубецкой не разделял их. Н.Д. Свербеев в полном согласии с мнением тестя писал Е.П. Оболенскому 8 августа 1856 года: «Если и будет амнистия, то её даруют как-нибудь мерзко, ибо у нас не подло правительство не сумеет поступить». Действительно, амнистия имела ограниченный характер, а манифест содержал всякого рода оговорки и «частные изъятия», которые проводились негласно. Таким «изъятием» явилось умолчание о тайном надзоре за возвратившимися из ссылки декабристами. Им разрешалось жить, где захотят, исключая Москву и Петербург.
Трубецкой, как и некоторые его товарищи, не хотел воспользоваться амнистией, и «детям стоило больших трудов оторвать его от могилы жены; только ради воспитания своего сына Ивана он сдался на увещевания». В июне 1856 года Сергей Петрович побывал в Петровском заводе у И.И. Горбачевского и заказал через него решётку на могилу Екатерины Ивановны… Перед отъездом навек отправился Сергей Петрович с сыном, дочерью и зятем в ограду Знаменского монастыря, к могиле жены и трёх детей; опустившись на колени, он притронулся рукой к серому камню и потерял сознание. Его пытались привести в чувство, но всё было безуспешно. Так в обморочном состоянии его и погрузили на сиденье возка...
1 декабря 1856 года Трубецкой покинул Иркутск. Свой дом он оставил на попечение П.А. Горбунова. (История этого дома такова: Трубецкие решили расширить дом, купленный у Цейдлера в 1845 году в Знаменском предместье, и в 1851-1852 году пристроили к нему ещё один дом. О ходе строительства и внутренней отделки нового дома (или, как иногда называется в документах, флигеля) сохранилась обширная переписка между И.С. Персиным и Трубецким. План обоих домов воспроизведён Н.Д. Свербеевым и А.А. Елагиной с обозначением комнат нижнего этажа, где поселились супруги Свербеевы. В декабре 1856 года Трубецкой с детьми и Свербеевы покинули Иркутск, оставив дом на попечение П.А. Горбунова. В 1866 году дом бал продан за 6 тысяч рублей серебром купцу П.О. Катышевцеву. Этот заушаковский дом Трубецких сгорел в начале XX века. - Н.К.)
Основную часть своего книжного собрания С.П. Трубецкой пожертвовал библиотеке Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. (Во время пожара в Иркутске в 1879 году библиотека сгорела). Часть книг по истории Франции и Всемирной истории он подарил Иркутскому девичьему институту. Сохранилось только 35 книг из этого собрания.
Багаж Трубецкого при отъезде из Иркутска состоял из 15 ящиков общим весом в 119 пудов. Из них в 11 ящиках (более 100 пудов) были книги, 1 ящик - с книгами И.Д. Якушкина, 1 ящик на 7 пудов был с бумагами, письмами, портретами.
Власти потребовали от С.П. Трубецкого точных сведений о пути его дальнейшего следования и месте предполагаемого поселения в России. Гнев старого декабриста против полицейского надзора нашёл отражение в официальном протесте и резких письмах иркутскому исправнику Д.Н. Гурьеву, а так же в письмах к дочери Александре и сестре Е.П. Потёмкиной.
Местом жительства С.П. Трубецкой избрал Киев, где обосновались Ребиндеры. По дороге в Россию первая длительная остановка была в Нижнем Новгороде. Здесь Сергей Петрович провёл детство, с этим городом декабристы связывали свои планы преобразования государства, ему они отводили роль столицы России. Ко времени приезда Трубецкого, в Нижнем жили многие его друзья и родные.
Губернатором только что, в сентябре 1856 года, был назначен старый друг по тайному обществу А.Н. Муравьёв. Здесь же с 1855 года обосновалась М.А. Дорохова, дом которой служил местом встреч передовой интеллигенции города, у неё останавливались все декабристы, возвращавшиеся из Сибири. По-видимому, у неё состоялась встреча Трубецкого с П.Н. Свистуновым.
В Нижнем жили давний приятель по обществу «Зелёная лампа» и по Союзу благоденствия А.Д. Улыбышев и брат казнённого декабриста М.П. Бестужева-Рюмина Николай Павлович. Его отца и всю семью Бестужевых-Рюминых Трубецкой знал ещё с детства. Сергей Петрович остановился в семье племянника - Владимира Александровича Трубецкого, где имел возможность познакомиться с его приятелем и сослуживцем В.И. Далем. Там же в Нижнем Трубецкого ждала Е.П. Потёмкина, выехавшая из Москвы навстречу брату.
29 января 1857 года Трубецкой прибыл в Москву (он остановился в доме Дохтуровой на Волхонке; ныне № 13). По ходатайству свояка А.М. Борха ему было разрешено пробыть в столице две недели для разрешения дел по опекунству сына. Начальник 2-го округа корпуса жандармов генерал С.В. Перфильев доносил шефу жандармов В.А. Долгорукову, что Трубецкому, не успевшему в течении положенных двух недель закончить дела, разрешено остаться в Москве «впредь до особого распоряжения» и что при наблюдении за ним «ничего заслуживающего внимания до сего времени не замечено». Однако агенты доносили другое: Трубецкой и Волконский «позволяли себе входить в самые неприличные разговоры о существующем порядке вещей».
Получив эти сведения, Долгоруков потребовал разъяснения у Перфильева и московского генерал-губернатора А.А. Закревского. Первый 23 февраля 1857 года доносил Долгорукову: «несмотря на столь продолжительное отчуждение от общества, при вступлении в него вновь они не выказывают никаких странностей, ни унижения, ни застенчивости; свободно вступают в разговор, рассуждают об общих интересах, которые, как видно, никогда не были им чужды, невзирая на их положение; словом сказать, 30-летнее их отсутствие ничем не выказывается, не наложило на них никакого особенного отпечатка, так что многие этому удивляются и, предполагая их встретить совсем другими людьми: частью сбитыми, утратившими энергию, частью одичалыми, могут находить, что они лишнее себе дозволяют».
Далее Перфильев добавил, что ничего другого сказать не может, кроме «изложенного выше удивления, что они сохранили способность обо всём говорить, не сдерживаясь и не выказывая отсталости». Закревский сообщал Долгорукову 12 марта 1857 года: «Трубецкой и Волконский, о проживании которых в Москве имеется особая переписка, ни в чём предосудительном не замечены. Одежда их заключается в пальто и сюртуках, и действительно они носят бороды. Оба находились постоянно в домашнем кругу и появлялись в обществе только случайно: Трубецкой один раз у дочери своей Свербеевой, а Волконский сверх того, у зятя своего отставного полковника Раевского».
Следовательно, Трубецкой и Волконский принимали участие в разговорах на темы, занимавшие в то время умы передовых людей. Неизвестно, о чём велись разговоры в гостиных, посещаемых Трубецким и Волконским постоянно или «случайно», но, скорее всего, это были вопросы, связанные с освобождением крестьян. Ещё весной 1856 года в Сибирь дошли слухи о выступлении Александра II 30 марта перед предводителями московского дворянства, где была высказана мысль о необходимости освободить крестьян сверху, чем ждать, когда они сами освободят себя снизу.
В Москве Трубецкому и Волконскому, по-видимому, стало известно о начале заседаний Секретного комитета по крестьянскому делу. Но не только высказывания декабристов вызывали настороженность полицейских агентов, немедленно доносивших о каждом их шаге и слове, но и внешний вид - пальто и длинные бороды - воспринимался как вызов правительству. Не случайно Сергей Петрович в письмах к И.И. Пущину писал: «За что вы так нападаете на мою бороду? Когда уже Закревский в Москве и кн. Долгоруков здесь её пощадили».
Пробыв в Москве более трех недель, Трубецкой выехал в Киев и прибыл туда 5 марта 1857 года. А.С. Ребиндер указывает точный адрес, по которому поселился Трубецкой в Киеве: «На Липках, в доме Марковича против дома губернатора и почти возле дома, который когда-то принадлежал Василию Львовичу (Давыдову) и где жили наши папенька и маменька в 1824 году».
Однако квартира оказалась не по средствам, и он в мае 1857 года переселился в «дом Палехина в Липках наверху Кривой горы, или Университетского спуска», в соседстве с А.И. Давыдовой. (Дом В.Л. Давыдова, ныне Печёрский район, ул. Панаса Мирного, 8/20 - не сохранился, но на его месте установлена мемориальная доска с надписью: «На этом месте находился дом, в котором в 1822-1825 году собирались члены Южного общества декабристов. Здесь была принята «Русская правда». - Н.К.)
17 сентября 1857 года С.П. Трубецкой вновь переменил квартиру поселившись в доме Крыжановской в Елизаветинском переулке. (Распространённое мнение в декабристкой литературе о том, что Трубецкой проживал в доме № 3 по современной Владимирской улице, ошибочно. В этом доме жил брат декабриста Пётр Петрович Трубецкой. - Н.К.)
В ответ на сообщение Трубецкого о приезде в Киев А.В. Поджио писал: «Итак, вы у Днепра, у детей, у Университета, у места всех наших бывших и желаний, и мечтаний!» Поджио вспоминал о далёких днях 1825 года, когда в Киеве собирались заговорщики, разрабатывались планы будущего восстания и преобразования государства.
Трубецкой просил Свербеевых, оставшихся в Москве, сообщить ему обо всех друзьях - декабристах и помочь наладить связь со всеми, с кем она была прервана после отъезда из Сибири. В Киеве он нашёл А.И. Давыдову и М.К. Юшневскую, пригласил к себе на жительство А.А. Быстрицкого. В мае 1857 года Трубецкого навестил Н.В. Басаргин с семьёй. Они не виделись 20 лет. Басаргины пробыли в Киеве четыре дня, на обратном пути из Тульчина они провели в Киеве ещё несколько дней.
Сергея Петровича часто навещал Н.И. Лорер. Ждали Пущиных, И.Д. Якушкина, но приезд их не состоялся из-за болезней. Из Киева Трубецкой ездил к Давыдовым в Каменку. Здесь он внимательно присматривался к быту крестьян, справедливо замечая, что по одной Каменке нельзя судить обо всех, так же как по одной хате нельзя судить о благосостоянии всех крестьян вообще.
Его сведения о Каменке того времени представляют несомненный интерес, так же, как и описание окружающей природы, ведения хозяйства местными помещиками, положения крестьян в соответствии с инвентариями, при составлении которых допускался произвол. Трубецкой писал: «В наших преобразованиях то дурно, что хоть об ином и долго говорят, видя его необходимость, но когда приступают к делу, то делают его с поспешностью, и от этого бывают почти всегда промахи». С большим интересом отнёсся он к плану строительства железной дороги от Киева до Одессы, а также шоссейных дорог для соединения с ней.
Не прерывал Трубецкой связи с Иркутском. Его интересовали события, происходившие на Востоке: миссия Е.В. Путятина в Китай, деятельность Н.Н. Муравьёва на Амуре, предложение американцев построить железную дорогу «от Читы на Верхнеудинск и кругом Байкала», проекты развития пароходства по рекам и Байкалу, устройства электрического телеграфа.
Из писем и других источников видно, что Трубецкой в Киеве в свои 67 лет вёл очень деятельный образ жизни. Он активно переписывался с друзьями, родными, возобновил работу над записками по истории тайных обществ, по настоянию Е.И. Якушкина составил замечания на записки Штейнгейля и Оболенского, вёл дневник, готовил сына Ивана и воспитанника Фёдора Кучевского в гимназию. На вечерах у Ребиндеров, где собирались главным образом профессора и преподаватели университета, Трубецкой участвовал в беседах о научных открытиях, системе образования, его интересовали взгляды учёных на состояние экономики, финансов, сельского хозяйства, на местные условия земледелия.
Одним из тревожных событий того времени были студенческие волнения, начавшиеся в Киевском, Московском и Харьковском университетах. О них с беспокойством говорили в семье Ребиндеров и среди их друзей. Трубецкой разделял мнение зятя о неудовлетворённой системе образования, при которой в учебных заведениях бытовала муштра, военная дисциплина. Пользуясь большим уважением и доверием Ребиндера, Трубецкой старался поддержать его в той обстановке, которая сложилась в городе в связи со студенческими волнениями и приездом специального чиновника для разбирательства дела.
В Киеве жили также старый товарищ Трубецкого П.И. Пущин, братья Арнольди, один из которых Александр Иванович (однополчанин и приятель М.Ю. Лермонтова) - вероятно, рассказывал о своих встречах с поэтом. Возможно, в это же время Н.И. Лорер познакомил Сергея Петровича с рукописью своих «Записок». В Киеве он давал читать их М.В. Юзефовичу. Наезжая в Москву, Лорер знакомил с рукописью Д.Н. Свербеева, своего родственника, с которым и Трубецкой был в свойстве. В это же время и Сергей Петрович работал над своими «Записками». Два декабриста, связанные дружескими почти родственными отношениями, имели основания для взаимного обмена мыслями и воспоминаниями о прошлой деятельности.
Трубецкой по мере возможности посещал театр, оперу, концерты. Вечерами, оставаясь с больной дочерью Сашей (А.С. Ребиндер болела туберкулезом, «чахоткой», как тогда говорили), он часто читал ей вслух произведения И.С. Тургенева и И.А. Гончарова, с которым был лично знаком ещё по Иркутску, куда писатель приезжал после плавания на фрегате «Паллада».
Главным предметом раздумий Трубецкого оставалась подготовка крестьянской реформы. В письме Н.Д. Свербееву от 19 апреля 1857 года он спрашивал: «Что делает вопрос, который повсеместно занимает? Здесь очень беспокоятся и желали бы скорого его разрешения; боятся, что медленность усилит существующее волнение». Нерешительность действий Главного комитета по крестьянскому делу объяснялось опасением правительства вызвать недовольство дворянского сословия. В то же время феодальная система была серьёзным тормозом для развития и сельского хозяйства, и промышленности. «При таких условиях самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание - опасностью весьма серьёзной».
Трубецкой имел возможность познакомиться с состоянием сельского хозяйства и промышленных предприятий на Украине и в Крыму, в частности с положением дел в сахарной промышленности и торговле; знал со слов помещиков и особенно помещиков предпринимателей, о трудностях ведения хозяйства при недостатке свободных рабочих рук, об их заинтересованности в скорейшем решении крестьянского вопроса, что позволило бы широко использовать труд аграрных и промышленных рабочих.
«Не знаю, как поступит здешнее дворянство, - писал Трубецкой Свербеевым, - но знаю многих благомыслящих людей, которые давно желают положить конец тому шаткому положению, в котором они находятся и определить отношения свои к крестьянам на твёрдом основании, которое могло бы обещать им спокойствие в будущем. Ожидание так велико в здешнем народе, что медленность может возбудить такие беспорядки, которые трудно будет прекратить. Если ж будут помещики медлить, то нельзя отвечать, чтоб не было вспышек».
К концу 1850-х годов относится заметка Трубецкого о положении крестьян в Восточной Сибири, написанная в связи с распространением правительственной теории «официальной народности», утверждавшей, что русский народ по природе своей нереволюционен, стоит за царя, не протестует против крепостного права, видит в помещике отца родного и искони глубокого религиозен. Вопреки этому мнению Трубецкой утверждал, что «о русском крестьянине правительство имеет самые ложные понятия», поддерживаемые рядом писателей славянофильского толка, « выдающих себя за патриотов и потому восхваляющих всё русское».
На самом деле крестьяне страдали от невежества, нищеты и пьянства. При упадке нравственного умственного положения крестьян их права часто обращались им во вред, например, судное право превращалось в «чисто шемякин суд». Земские власти допускали произвол. Процветало взяточничество. Отсутствие хозяйского наблюдения со стороны начальства усугубляло все эти несправедливости.
В другой черновой заметке - о заготовлении провианта и фуража для армии и флота - декабрист говорит о необходимости создания для пользы крестьян объединённых компаний по организации поставок. Эта заметка явилась откликом на статью Вл. Трубникова «Заготовление провианта и фуража для армии и флота».
С нетерпением, ожидая крестьянскую реформу, Трубецкой всё больше убеждался, что разумное решение дворянским сословием этой проблемы несбыточно. В дневниковых записях за 1857-1858 год декабрист отмечал, что дворянство не оказало ни малейшей готовности содействовать проведению крестьянской реформы, что оно сроднилось с мыслью, что право владения крепостными людьми нисколько не противоречит законам природы и что на нём по их мнению, держатся благоденствие государства, его сила, могущество а «власть господская благодетельна для крепостного сословия». «Нет надобности, - заключал Трубецкой, - оспаривать всех этих и подобных положений. То, что видится беспрестанно на деле, нисколько не оправдывает вышереченных притязаний дворянства».
Видимо, с этого времени надежды на осуществление крестьянской реформы Трубецкой связывает с царём, которому дворянство, не желающее решить дело, вынуждено будет подчиниться. Эта либеральная позиция была в тот период присуща многим прогрессивным деятелям (в том числе и Герцену), связывающим надежды на крестьянскую реформу с Александром II.
В 1857 году Трубецкой поддержал желание Н.Д. Свербеева переехать на службу в Нижний Новгород, где губернатором был А.Н. Муравьёв, занимавший откровенно антикрепостническую позицию и активно боровшийся за скорейшее освобождение крестьян. Сам Трубецкой тоже хотел поселиться в Нижнем, где надеялся встречаться с сибиряками часто приезжавшими на Макарьевскую ярмарку. План этот не был осуществлён, так как Свербеев вышел в отставку и отправился с женой за границу.
Свербеевы собирались посетить в числе европейских столиц и Лондон, где А.И. Герцен и Н.П. Огарёв издавали «Колокол» и «Полярную звезду». «Решение ваше, - писал Трубецкой 29 марта 1858 года, - о знакомствах и действиях ваших нас (т. е. Трубецкого и Ребиндера) удовлетворило; Николай Романович ожидает, что Николай Дмитриевич передаст кое-что и в других отношениях общезанимательных». 3 мая 1858 года Свербеев уведомил Трубецкого о том, что не писал ему «обо всех своих похождениях в Англии, не доверяя русской почте». К числу «общезанимательных» сведений могла быть отнесена информация о посещении Свербеевым Герцена и Огарёва.
Об этой встрече А.И. Герцен упомянул в письме М. Мейзенбург: «Приехала дочь князя Трубецкого, которая родилась на каторге и провела всю свою жизнь в Иркутске. Это живое предание 14 декабря было полно для нас самого жгучего интереса». Недавно были обнаружены неизвестные ранее письма Герцена к Н.Д. Свербееву, свидетельствующие об их встречах и дальнейшей переписке. О своих встречах в Лондоне с Герценом в апреле 1858 года Свербеевы, конечно не могли, открыто писать Трубецкому. Чаще удавалось передавать письма с надёжными людьми к родным в Москву.
Вполне вероятно, что, вернувшись из-за границы летом 1859 года в Россию, в Крым, Свербеевы говорили с Сергеем Петровичем об интересе Герцена к запискам декабристов, в том числе и Трубецкого. Ведь не случайно наиболее интенсивно он работал над «Записками» в конце 1850-х годов, то есть после возвращения Свербеевых из-за границы. Ещё в конце 1854 года Трубецкой узнал от Свербеева, что Герцен открыл в Лондоне Вольную русскую типографию, где печатались статьи, запрещённые в России, и что Д.Н. Свербеев прислал сыну очерк Герцена «Тюрьма и ссылка», напечатанный в Париже в 1854 году в газете «Revuedesdeux Mondes» как одно из «недошедших в Россию сведений о его книгах.
Таким образом, Трубецкой, возможно, ранее других своих товарищей узнал о деятельности Герцена и Огарёва и ещё до выхода в августе 1855 года первой книжки «Полярной звезды» знал о существовании Вольной русской типографии в Лондоне. Из небольшого числа сохранившихся писем Трубецкого, можно судить о том, что «Колокол» находился в сфере внимания декабриста.
И.И. Пущин в письме от 19 ноября 1858 года (в ответ на не дошедшее до нас письмо Трубецкого от 4 октября 1858 г.) сообщал: «Петербургские новости, вероятно, к вам доходят прямым путём, и, следовательно, вы от меня их не ждите. «Колокол» и у вас слышен без сомнения - я остановился на 25–м ударе». (В № 25 «Колокола» от 1 октября 1858 года было помещено «Письмо к редактору», в котором говорилось, что надежды на прогрессивные реформы лопнули, что напрасно сохраняют ещё веру в Александра II и что царская семья занимается спекуляциями. - Н.К.)
13 июня 1858 года по ходатайству своячениц Трубецкой получил разрешение, съездить в Варшаву для свидания с родственниками. В секретном отношении Долгорукова наместнику Царства Польского М.Д. Горчакову от 22 мая 1858 года указывалось, что Трубецкому разрешено поехать «на самое короткое время». Тут же следовало предупреждение о необходимости учредить за ним негласный полицейский надзор и немедленно сообщить о возвращении его из Варшавы в Киев; если же он захочет поехать за границу, «ни под каким видом не выдавать ему заграничный паспорт». Пробыв в Варшаве две недели, Трубецкой 8 июля 1858 г. возвратился в Киев.
Вскоре Н.Р. Ребиндера перевели в Одессу попечителем учебного округа. До него в 1856-1858 годах в этой должности состоял знаменитый хирург Н.И. Пирогов. В Одессе Ребиндеры поселились на даче у Пирогова, расположенной в 19 верстах от города, и он некоторое время лечил Александру Сергеевну.
В октябре 1858 года перебрался в Одессу и Трубецкой. Он поселился в гостинице «Европейская», принадлежавшей купцу Вагнеру. Незадолго до отъезда Сергей Петрович получил известие о кончине одного из самых близких друзей - И.Д. Якушкина. В Одессе Сергей Петрович прожил год. Ваню и Федю из Одессы он отправил в Саблы к Давыдовым, сам же часто бывал проездом в Симферополе, Ялте, Севастополе:
«Были на Малаховом кургане, - сообщала А.С. Ребиндер мужу, - на могилах четырёх адмиралов, в доках и на Бастионах. Такого разорения невозможно представить. Извозчик показывал дорогой, где что происходило, указал на батарею, построенную бабами, которых высылали, но они не ушли, сделали себе укрепления не хуже других. Не могу пройти всё это молчанием, потому что всё видимое и слышанное произвело на меня сильное впечатление. Хоть всё более или менее известно, но тысячу подробностей узнаёшь только на месте. Ехали по Воронцовской дороге. Внизу видны следы неприятельского лагеря. Мы проехали по самым тем местам, где был жестокий бой под Чёрной…»
В письме от 1 июля 1859 года А.С. Ребиндер писала мужу, что 28 мая они с Сергеем Петровичем и Давыдовыми ездили в Бахчисарай, который «с своими татарами напомнил мне Маймачин, хотя он и не похож на него, но есть что- то общее. Мы осмотрели мечеть, сады и фонтаны, видели ханские гробницы. Унтер-офицер, показывавший нам дворец, объяснял всё, как умел, и рассказывал в прозе то, что Пушкин воспел в стихах. Хоть предмет один и тот же, но я предпочитаю рассказ последнего».
16 мая 1859 года С.П. Трубецкой с дочерью Елизаветой Давыдовой встречал в Севастополе возвратившихся из заграничного путешествия через Константинополь по Чёрному морю Свербееых. В Баден-Бадене у Свербеевых 6 августа 1858 года родился сын. В связи с этим А.И. Герцен писал 23 августа 1858 года: «Письмо ваше тем больше обрадовало всех нас - что в нём была хорошая весть о новом Дмитрии - ему «Колокол» звонит привет». О приезде Свербеевых сообщала А.С. Ребиндер мужу в Петербург: «Наши путешественники приехали. Зина не изменилась нисколько. Мальчик у них прехорошенький, но Николай Дмитриевич переменился, ужасно похудел».
Свербеевы намеревались возвратиться в Сибирь. Сергей Петрович одобрительно отнёсся к этому решению, сам же не видел возможности ехать с ними: «Если б меня не связывал Ваня, - писал он Свербеевым, - то я бы от вас не отставал, мне приличнее умереть в Иркутске, нежели где-либо в другом месте, матушка была неразлучна со мною в жизни своей, и мне следовало бы лечь вблизи её могилы».
С.П. Трубецкой надеялся перевести сына из Ришельевского лицея в Московский университет. В связи со студенческими волнениями в университете А.С. Ребиндер писала сестре: «Невольно думаю о Ване, что через год и он куда-нибудь поступит и непременно будет замешан во всевозможные истории, если не сделается до тех пор рассудительнее».
В феврале 1859 года Н.Р. Ребиндер выехал в Петербург в связи с назначением на должность директора департамента народного посвящения. 29 июля А.С. Ребиндер в сопровождении отца, которому было разрешено поселиться в Москве, отправилась к мужу. Ваня и Федя выехали вслед за ними. В Москву прибыли 19 августа, Сергей Петрович поселился с детьми вначале у своей сестры Е.П. Потёмкиной на Пречистенке, затем в доме Стромиловой на углу Трубниковского и Дурновского переулков, где прожил до 1 сентября 1860 года.
Отъезд Свербеевых в Сибирь не состоялся. 4 декабря 1859 года Зинаида Сергеевна вступила во владения имением Сетуха Новосильского уезда Тульской губернии. (Имение до этого называлось Покровское. Н.Д. Свербеев приобрёл его за 129 тысяч рублей серебром. - Н.К.)
1859 год принёс С.П. Трубецкому новые переживания. 3 апреля скончался И.И. Пущин; из Иркутска пришло известие от Горбунова: «Не успел я уведомить вас о смерти одного из ваших товарищей (М.К. Кюхельбекера), а приходиться уведомлять о смерти другого - В.А. Бечаснов скончался вчера 16 октября, утром. Вымирают или выезжают все, что было лучшего, самостоятельного в Сибири.
Остаются чиновники да купцы, люди зависимые, то же без голоса. И теперь всех вас поминают беспрестанно, а придёт время, то вспомнят и не так. Послезавтра мы хороним его в монастыре подле Панова и Муханова. Веретенников даст деньги на похороны, и мы с Петрашевским взялись хлопотать о могиле». В том же году скончался и В.М. Голицын. С грустью Сергей Петрович замечает: «Ряды наши редеют. Смерть косит и здесь и в Сибири».
У самого Трубецкого возобновились приступы, сопровождавшиеся лёгочными кровотечениями. Здоровье дочери Александры ухудшилось. Беспокоило материальное положение детей. Несколько лет решался Сенатом вопрос о разделе имущества, оставшегося после смерти Екатерины Ивановны.
Завещание её матери, графини Александры Григорьевны Лаваль, не сохранилось. Об имуществе, оставшемся после её смерти, можно судить по «раздельной записи», в которой значится: недвижимость в виде Архангельского медеплавительного завода в Стерлитамакском уезде Оренбургской губернии, населённые имения в Московской, Петербургской, Пензенской, Тамбовской, Тверской, Саратовской и Таврической губерниях (свыше 9 тысяч душ крестьян мужского пола), дома в Петербурге, Моршанске и Иркутске общей стоимостью в 1,5 млн. рублей серебром (далее денежные исчисления даны так же в серебряных рублях); наличные капиталы в банках Штиглица (в Петербурге) и Ротшильда (в Париже), в Петербургском опекунском совете, государственных Заёмном и Коммерческом банках на сумму 150 тысяч; драгоценности (золото, серебро, бриллианты, картины, бронза, хрусталь, фарфор, книги и пр.) на сумму 130 тысяч; коллекция античных предметов, оценённая в 50 тысяч; наконец ежегодный доход с имений и с завода на сумму 150 тысяч. Таким образом на 1850 год наследство составляло 2 млн. 600 тысяч рублей.
Наследницами являлись: Екатерина Ивановна Трубецкая, Зинаида Ивановна Лебцельтерн (4.06.1801 - 4.04.1873), Софья Ивановна Борх (11.05.1809 - 8.10.1871) и Александра Ивановна Коссаковская (21.10.1811 - 21.06.1886).
Доверенным лицом А.Г. Лаваль был Иван Сергеевич Персин. Он сообщал, что ясности с имениями нет. Дела Лаваль велись крайне плохо. Многие документы потеряны или истреблены, «вероятно, по стычке управляющих с деловыми людьми, которых состояло при доме 72 человека мошенников и пьяниц, графиню обкрадывали в собственном доме». Забывчивость её в последние годы была так велика, что при описи оставшегося имущества обнаружены просроченные ломбардные билеты на 26 и 11 тысяч рублей. Масса бумаг из деревень и завода найдены нераспечатанными с 1845 года. Бриллианты стоимостью в 51 тысячу рублей были обнаружены в старой шляпной коробке.
И.С. Персин писал: «Самое лучшее, по моему мнению, будет: выделивши вам теперешний доход в 24 тысячи рублей, который вы получаете, остальное имение разделить на четыре равные части по взаимному всех согласию и бросить жребий, который должен решить, какая часть кому достанется».
Мнения наследниц расходились относительно судьбы коллекции древностей, картин, библиотеки, представляющих собой большую ценность в комплексе. Разрозненность значительно обесценивало каждое из этих собраний, что вызывало на первых заседаниях разногласия. З.И. Лебцельтерн противилась продаже предметов искусства, предлагая разделить их между наследницами; она же соглашаясь на продажу драгоценностей, мебели и библиотеки, категорически возражала против продажи античной коллекции и дома. А.И. Косаковская предлагала вывезти коллекцию картин в Англию, мотивируя это тем, что «ни в Петербурге, ни в Москве нет любителей галерей, которые хотели бы расширить свои коллекции». С этим не соглашался её муж, ссылаясь на то, что продажа коллекций, собранных с такой любовью их матерью, оскорбило бы её память.
Он предлагал всё поделить поровну. Этот план не устраивал Трубецких, нуждавшихся в деньгах, а не в предметах роскоши. К концу раздела наследницы всё-таки пришли к соглашению, сохранив между собой добрые отношения. Всё недвижимое имущество было поделено в соответствии с завещанием А.Г. Лаваль, а движимое, кроме коллекции античной и египетской скульптуры, приобретённой Эрмитажем за 32,5 тысячи рублей, было соответственно разделено на четыре части, в том числе библиотека , насчитывающая свыше 8 тысяч томов.
Часть наследства, доставшаяся Е.И. Трубецкой, оценивалась в 647 тысяч рублей. Кроме наличных капиталов, она получила: имения Саблы в Симферопольском уезде Таврической губернии, оценённое в 90 тысяч; Пензенское имение в 115 тысяч ; село Екатерининское Нижегородского уезда Московской губернии в 35 тысяч и дом в Иркутске, оценённый в 10 тысяч рублей.
Дом Лавалей на Английской набережной (ныне № 4), оценённый в 150 тысяч рублей оставила за собой С.И. Борх с обязательством выплатить ; его стоимости сёстрам. После смерти Е.И. Трубецкой, часть наследства Сергея Петровича составляла 58240 рублей серебром и дом в Иркутске, но он отказался от своей доли в пользу дочерей Александры и Зинаиды, поскольку их сестра Елизавета получила в приданое при жизни матери наследство, превышавшее доли её сестёр. Ивану Сергеевичу Трубецкому досталось в наследство имение в Пензенской губернии, во владение которым он вступил в начале 1860 года.
Сергей Петрович был нужен всем своим детям. П.А. Горбунов писал бывшему своему воспитаннику Ване Трубецкому: «Из письма Н.А. Белоголового к брату я узнал, что Сергей Петрович был опасно болен. Он пишет, что болезнь серьёзная и что подобные припадки могут возвращаться при малейшем расстройстве, как физическом, так и нравственном. На тебе лежит теперь обязанность беречь отца, сколько можно.
Окружи его своею любовью, всем вниманием, на кое только способен. Береги от всякого душевного беспокойства, пуще всего сам не подавай к нему никакого повода. Ты один при нём, а он тебе ещё нужен, да и как я знаю, ты добр, ты честен, но в твоей молодой голове дуют ещё все 24 ветра. Тебе долго ещё будет нужен такой кроткий любящий советчик, как твой почтенный отец. Кто в состоянии заменить тебе его, да и кого ты послушаешь, как его?»
30 ноября 1859 года А.С. Ребиндер сообщила сестре «важную новость»: «Папе разрешено приезжать по временам в Петербург». В начале 1860 года врачи настоятельно советовали ей ехать для лечения за границу. Хлопоты о разрешении отцу сопровождать её оказались безуспешными. Видимо старый, больной, но сильный духом декабрист всё ещё был опасен правительству, упорно не желавшему выпускать его из России, из-под контроля III отделения.
Проводив дочь, Сергей Петрович выехал с сыном в их Пензенское имение с. Напольный Вьяс Саранского уезда. Там они застали безрадостную картину: «Наш хутор, - иронизировал Трубецкой, - нашли в отличном состоянии: ни коровы, ни овцы, ни свиньи, только три лошади для разъездов управляющего, бывшие на пашне (барщинные) в самом худом положении, а оброчные крестьяне найдены в гораздо лучшем, нежели я полагал».
Первые распоряжения нанятому новому управляющему Р.Н. Лету составили целую программу действий, направленных на улучшение состояния крестьян: «Не отягощать крестьян никакими барщинными работами, а таковые работы проводить вольными людьми», вникнуть, в чём состоят их занятия сверх хлебопашества, насколько и какие из этих занятий приносят им более выгоды; выяснить причины бедности крестьян; узнать от самих крестьян, охотно ли они пойдут на вольную работу по земледелию и за какую плату.
Защищать крестьян во всех случаях, когда это будет необходимо; открыть больницу, в которой принимать всех больных из имения, и выписывать из больницы не иначе «как по убеждению доктора, что они совершенно выздоровели»; для ухода за больными иметь достаточное число фельдшеров и служителей; непременно прививать оспу всем детям, для чего обучить оспопрививанию смышлёных вдов и девиц, которые смогут заняться этим не хуже мужчин, и положить им определённое жалованье. Постараться уговорить крестьян сажать деревья около своих изб и принять меры к сохранению и приумножению лесных посадок. Крестьян, бывших ранее на барщине, перевести по их желанию на оброк.
Были приняты меры против несправедливого захвата управляющим имения Борхов в селе Большой Вьяс (с 8 июня 1860 г., перешедшее во владение И.С. Трубецкому) лесных и пашенных наделов, которыми пользовались ранее крестьяне.
Трубецкой приступил к подготовке «соображений, каким образом можно будет устроить имение при ожидаемом освобождении крестьян», предписав управляющему «крестьян и дворовых людей содержать в должном повиновении и стараться о водворении между ними доброй нравственности». В этом наставлении обращает на себя внимание требование Трубецкого содержать крестьян в повиновении.
Почему же человек, ненавидевший рабство, не освободил своих крестьян собственной властью тот час же как стал их владельцем? (В данном случае не имеет значения, что крестьяне принадлежали не ему, а сыну, тот во всём следовал советам отца). Ответ прост: накануне проведения общей реформы «сверху» частная инициатива в этом деле расценивалась бы как вызов правительству.
Веру в благополучное законное решение крестьянского вопроса разделяли в то время все декабристы. Трубецкой не одобрял участившихся выступлений крестьян в Пензенской губернии в имении Борхов из-за тяжёлых, с его точки зрения, последствий и для государства и для самих крестьян. Он считал, что помещики должны удержать крестьян от опасных выступлений и содействовать скорейшему переходу их к жизни в «новых условиях».
Несмотря на солидное наследство, оставленное Е.И. Трубецкой, материальное положение семьи было шатким. Наличных капиталов почти не было. Не находилось покупателей на дом в Иркутске. Золотоносный прииск Элихта, акционером которого был Трубецкой, не только не приносил дохода, но и стал убыточным. Чтобы отправить Александру Сергеевну на лечение за границу, Ребиндеры были вынуждены заложить столовое серебро и прибегнуть к займу. Сам Сергей Петрович вёл более чем скромный образ жизни и, чтобы сводить концы с концами, зачастую вынужден был сокращать расходы на квартиру, экипаж и пр. Из небольших личных средств он по-прежнему посылал взносы в «малую артель» для оказания помощи нуждающимся товарищам или их семьям.
Поездка в Пензенскую губернию, а оттуда в Нижний Новгород, где состоялась встреча со старыми друзьями, в том числе с Г.И. Невельским и его семейством, позволила Трубецкому на какое-то время отвлечься от мрачных мыслей о здоровье старшей дочери, об ухудшившемся состоянии Н.Д. Свербеева.
9 июля 1860 года из Дрездена пришло известие о кончине 30 июня Александры Сергеевны. Нужно было найти физические и душевные силы, чтобы пережить горе, поддержать детей, внуков, мужа дочери. Он отправился в Сетуху проведать Н.Д. Свербеева, оттуда вернулся в Москву, чтобы затем вместе с сыном и младшей дочерью ехать в Петербург на похороны Александры Сергеевны, тело которой было доставлено пароходом 9 августа. Похоронили А.С. Ребиндер на Новодевичьем кладбище. Дочь Ребиндеров Екатерина осталась жить в семействе З.И. Свербеевой и называла ее мама, а Николай Романович приобрёл имение вблизи Нарвы и переселился туда со старшей дочерью и сыновьями.
Вернувшись в Москву в середине августа 1860 года Трубецкой с 1 сентября поселился в доме княгини Мещерской - или доме Панина (М.А. Мещерская - дочь А.Н. Панина) на Никитской во флигеле на втором этаже, что в Шереметевском переулке (ныне - Романов переулок № 7).
Сергей Петрович старался не замыкаться в своем горе, встречался со старыми друзьями: сердечно рад был встрече с Г.С. Батеньковым и Е.П. Оболенским, сам отправился в подмосковное имение Никольское к А.В. Поджио, побывал в Твери у М.И. Муравьёва-Апостола, навестил в Москве Анненковых, вернувшихся из-за границы, часто бывал у Нонушки Бибиковой, ездил к сестре Елизавете Петровне, в имение Аниково Звенигородского уезда Московской губернии (после её смерти перешедшее к И.С. Трубецкому).
Его навестили старые сибирские знакомые: М.С. Корсаков, Фёдоровский, Савичевский, часто бывал Н.А. Белоголовый. М.С. Корсаков рассказывал о состоянии дел Амурской экспедиции, об отношениях с Китаем, о разногласиях в Иркутском обществе со времени дуэли между чиновниками Беклемишевым и Неклюдовым.
Трубецкой продолжал внимательно следить за подготовкой крестьянской реформы, делился с Ребиндером мыслями о результатах Варшавской встречи трёх императоров. Одним словом он старался вести самый деятельный образ жизни и быть полезным своим друзьям и близким. Неожиданно у него случился сердечный приступ, началось кровотечение. Сын вызвал телеграммой А.В. Поджио. Тот пробыл три дня и, когда опасность, казалось, миновала, уехал. В ночь с 21 на 22 ноября приступ повторился, и Сергей Петрович скончался на руках сына и Г.С. Батенькова.
О смерти С.П. Трубецкого подробно написал в своих «Воспоминаниях» Н.А. Белоголовый: «... Князю Трубецкому разрешено было проживать в Москве, в виде исключения и под тем предлогом, чтобы не расставаться с сыном, который поступил студентом в московский университет. Жил он в небольшой квартирке на Кисловке вместе с сыном, и я нередко навещал его; хотя разница в летах между нами была на целых 50 лет, но меня привлекала к нему и необыкновенная доброта его, и то чувство благоговения, какое я питал с своего ещё безсознательного детства к декабристам, тем более, что живя весьма уединённо и тесно, не выходя на воздух вследствие одышки, старик скучал и всегда при прощании настойчиво просил заходить к нему.
Он, видимо, дряхлел, и давняя болезнь сердца, по мере развития старческого окостенения сосудов, всё более и более беспокоила его мучительными припадками, а потому я нисколько не удивился, когда в ноябре ранним утром ко мне прибежал кто-то сказать, что князю очень плохо и меня просят прийти поскорее. Я отправился немедленно и нашёл его уже мёртвым в сидячей позе на диване, бельё на нём и всё кругом залито было хлынувшей изо рта кровью с такой стремительностью и в таком количестве, что смерть наступила быстро и без страданий...»
В архиве III отделения собственной его императорского Величества канцелярии хранятся секретные донесения от 29 ноября и 5 декабря 1860 года шефа жандармов Московской губернии подполковника А.В. Воейкова, содержащие ценные сведения о кончине и похоронах С.П. Трубецкого. Вот что писал А.В. Воейков в первом донесении: «Возвращённый из Сибири дворянин Сергей Петрович Трубецкой, находившийся постоянно с августа месяца прошлого 1859 года в Москве по случаю своего нездоровья, 22-го сего ноября впоследствии апоплексического удара (кровоизлияния в мозг. - Н.К.) скончался.
По ненахождению в Москве замужней дочери Свербеевой и других родных, в ожидании приезда их похороны отлагались до 25 числа, но никто из них по разным случаям не приехал, кроме знакомых покойного - Бестужева-Рюмина, Апостола-Муравьёва, жены Пущина (к тому времени вдовы декабриста, Н.Д. Пущиной, урождённой Апухтиной, в первом замужестве Фонвизиной. - Н.К.) и Поджио, который, по-видимому, на похоронах принимал большое участие и до самого места нёс образ, самими же похоронами распоряжался г-н Бибиков (И.М. Бибиков, давнишний друг С.П. Трубецкого. - Н.К.) и частию сенатор Подчасский (И.И. Подчасский, второй муж сестры декабриста Е.П. Потёмкиной. - Н.К.).
Студенты университета по сочувствию к сыну Трубецкого, их товарища, учившегося на юридическом факультете, гроб покойного из дома княгини Мещерской (где квартировал) несли на руках до церкви св. Николая, что в Хлынове (приходская церковь в Хлыновском тупике; не сохранилась. - Н.К.), где было отпевание тела, и по окончании оного не допустили поставить гроба на колесницу, а несли опять на руках попеременно, что было весьма затруднительно, так как при этой процессии находилось более ста человек одних студентов разных факультетов, сопровождавших до самой могилы в Новодевичий монастырь; когда же процессия поравнялась со зданием университета, то была остановлена для совершения литии (краткой панихиды. - Н.К.).
Таковое сочувствие студентов к покойному Трубецкому породило в обществе толки о сделанной со стороны их демонстрации, и что будто бы между студентами рассылались приглашения для желающих быть на похоронах Трубецкого, как человека страдавшего много лет во время ссылки своей в Сибири.
Долгом поставляя почтительнейше донести вашему сиятельству о смерти Трубецкого и его похоронах, присовокупить честь имею, что доносимое мною обстоятельство, я не оставил без проверки более положительной; впрочем, речей или каких-либо замечательных случаев не происходило. Сын Трубецкого в настоящее время находится в Петербурге, где имеет родных».
На донесении имеется помета В.А. Долгорукова: «Доложено его величеству 4 декабря».
Как ни старался Воейков представить похороны Трубецкого как самые заурядные, на самом деле, по свидетельству современников, они вылились в политическую демонстрацию. Была вызвана рота солдат, сопровождавшая процессию на кладбище. Даже мёртвый декабрист вызывал опасения у властей, даже в могилу его сопровождали под конвоем!
Перед гробом Трубецкого М.И. Муравьёв-Апостол нёс икону с изображением Христа в терновом венце, как бы символизируя тем самым страдания умершего за народ. По поводу этой иконы был сделан официальный запрос родным, но они отговорились тем, что эта семейная реликвия, принадлежавшая жене Трубецкого Екатерине Ивановне.
В донесении Долгорукову от 5 декабря 1860 года Воейков сообщал: «Что же касается до рассказов об образе, несённом перед гробом (как оказалось Муравьёвым-Апостолом). Спасителя в терновом венце большого размера, то таковой был не нарочно выбран, а снят со стены залы, который принадлежал покойной жене Трубецкого».
Н.А. Белоголовый в письме брату от 25 ноября отмечал: «Публики было очень много, но главную массу составляли студенты; они хотели, верно, заявить свое сочувствие этому ратнику свободы, гроб его несли все на своих руках до кладбища, что составляет около 7 вёрст». В числе провожавших Трубецкого были М.М. Нарышкин и Г.С. Батеньков.
Похоронен Трубецкой на старом кладбище Новодевичьего монастыря близ Смоленского собора.
«Он был олицетворённая доброта», - писал о Трубецком декабрист А.Ф. Фролов. Другой декабрист Е.П. Оболенский в письме к детям Трубецких выразил общую мысль своих товарищей: «Отрадно то чувство, которое сохранилось в чистом, честном чувстве к Сергею Петровичу и Екатерине Ивановне. Пусть дружба отцов перейдёт в ваши сердца и даст отрадное чувство взаимного единодушия немногих искренних друзей их, которые ещё живы».
Сын декабриста Е.И. Якушкин, познакомившись с Трубецким в Иркутске, написал о нём: «Самый замечательный человек из всех иркутских жителей - Трубецкой. Всегда спокойный, всегда одинаковый, он не производит впечатление с первого раза, но, узнавши его хоть несколько, нельзя не почувствовать к нему привязанности и глубокого уважения. Привычками своими и обращением, равным ко всем, он напоминает Пущина, но по уму, образованию он стоит несравненно выше, не говоря уже об убеждениях».
Внук декабриста В.Е. Якушкин в статье, посвящённой выходу в свет в 1906 году «Записок Трубецкого», писал, что Трубецкой «был несомненно, одним из самых видных представителей общественного движения того времени. По уму, характеру, по своим взглядам и преданности делу, за которое взялся по глубокому убеждению, имел большое влияние среди товарищей и, влияние это отражалось на всём ходе дел тайных обществ. Он пожертвовал личным счастьем и счастьем горячо любимой жены ради своей любви к Отечеству, ради своих стремлений сделать русский народ свободным и счастливым».
С высоты прожитых лет, вглядываясь в глубину прошедших веков, по-разному можно расценивать духовную судьбу и жизненную участь Сергея Петровича Трубецкого. Предупреждая читателя от скоропалительных выводов, приведём слова самого декабриста, написанные им уже после амнистии 1856 года: «Я убеждён, - писал он, - что если б я не испытал жестокой превратности судьбы и шёл бы беспрепятственно блестящим путём, мне предстоящем, то, со временем утратил бы истинное достоинство человека. Ныне же я благословляю десницу Божию, проведшую меня по тернистому пути и тем очистившую сердце моё от страстей, им обладавших, показавшую мне, в чём истинно заключается достоинство человека и цель человеческой жизни».
