*  *  *

В литературе отсутствуют попытки точно датировать работу Грибоедова над этим замыслом. Ясно лишь, что дошедшие до нас в «Черновой тетради» наброски плана записаны не позже июня 1828 г., когда Грибоедов забыл их у Бегичева проездом на Восток. Пока не обнаружится каких-либо новых данных, бесспорная датировка грибоедовской записи затруднительна; однако все же имеются данные для построения обоснованной рабочей гипотезы, ведущей к более точной дате.

Сюжет пьесы восходит к первоисточнику - к «Анналам» Тацита, относится к древней истории Грузии и Армении первого века нашей эры и к их взаимоотношениям с Римской империей. Обратим внимание на сложность сюжета и чрезвычайную запутанность интриги. В коротком и неполном наброске только двух первых актов мы встречаем более четырнадцати действующих лиц (владетель Радамист, его оруженосец Семпад, посланец от восточных римских легионов Касперий, вельможи Ярванд, Мирван, Бакрат, Аспрух, Армасил, Арфаксат, Ашод; жена Радамиста Зенобия и ее прислужница Перизада, евнух, юродивый, «несколько охотников», «прочие прислужницы»). Действующие лица, даже судя по наброскам первых двух актов, делятся на разнообразные группы, - группа царя, группа Рима, группа вельмож-заговорщиков, женская группа.

Сложный восточный сюжет требовал погружения в специфику быта Древнего Рима и зависимых от него стран, в особенности древней Армении и Грузии; для него, несомненно, были необходимы многочисленные справки по истории Востока и Древнего Рима. Из всего сказанного следует, что разработка такой сложной трагедии не могла быть мимолетной и легкой, а потребовала какого-то существенного периода времени и авторской сосредоточенности. Едва ли поэтому она совмещалась с работой над другими сложными сюжетами; очевидно, скорее, она располагалась в последовательном ряду с другими замыслами, нежели синхронно совмещалась с ними.

Исходя из этого будем искать период работы над «Радамистом и Зенобией». Очевидно, пьеса не стоит последней во всем ряду грибоедовских замыслов до июня 1828 г., когда он забыл у Бегичева материалы своей «Черновой тетради». Это последнее место, по свидетельству и Бегичева и Булгарина, прочно занимает «Грузинская ночь». В Петербурге в 1828 г. (март - начало июня), приехав с Туркманчайским трактатом, Грибоедов читал литераторам отрывки из «Грузинской ночи», был ею взволнован. Увидевшись с Бегичевым в июне 1828 г., он также читал ему отрывки «Грузинской ночи» и признавался, что он к ней еще «страстен», иначе говоря, творческий процесс еще не был вполне закончен.

Таким образом, какой-то довольно значительный период до июня 1828 г. надо выделить для работы над «Грузинской ночью»; срок около года не может быть признан для этого чрезмерным, так как Грибоедов работал в общем медленно. Получив таким образом terminus ante quem, будем искать terminus post quem. Период до пребывания Грибоедова на Востоке, то есть до 1818 г., очевидно, тоже придется исключить - настолько явно в выполнении сюжета давнее знакомство с Востоком и учет личных впечатлений от него, полученных, в частности, от восприятий непосредственно зрительного характера («по-восточному прямолинейная аллея чинаров, миндальных деревьев, которые все примыкают к большой пурпурной ставке...»).

Период работы над «Горем от ума» также необходимо вычесть и в силу принятой ранее предпосылки, и дополнительно - в силу резкой разницы эпох: едва ли автор мог жить творческим воображением сразу и в современной ему Москве, и в древних Грузии и Армении. Таким образом, возможные границы поисков дополнительно сузятся, и период 1818-1824 (по крайней мере) также отпадет. Выше были изложены соображения о том, что 1824-1825 годы являются наиболее вероятным периодом работы над пьесой «1812 год», следовательно, эти годы также вычитаются.

Таким образом, искомый период еще более суживается и находится где-то между осенью 1825 г. и летом 1827 г. Он имеет в данный момент протяженность менее двух лет. Однако и из этого короткого периода нужно, вероятно, вычесть время междуцарствия, восстания, последующего ареста Грибоедова и пребывания его на гауптвахте главного штаба: едва ли эти месяцы могли быть периодом работы над сложным и большим замыслом, требовавшим справок в исторической литературе.

Таким образом, из периода между осенью 1825 г. и летом 1827 г. вычитается время во всяком случае с декабря 1825 г. примерно по 2 июня 1826 г. - по день освобождения из-под ареста. В остатке предположительно получаются, таким образом, два отрезка времени: 1) осень 1825 г. (скажем, по ноябрь 1825 г., поскольку далее уже начинается исключенный нами период междуцарствия, восстания, ареста и следствия); 2) время с лета 1826 г. по лето 1827 г. Задача датировки сюжета близится, таким образом, к своему предположительному решению. Из двух указанных отрезков времени правдоподобнее остановиться на втором в силу следующих соображений, вплотную подводящих нас к вопросу о влиянии впечатлений от декабристского заговора на состав разбираемого художественного замысла.

Время пребывания Грибоедова под следствием и время непосредственно после освобождения, несомненно, было для него периодом величайшей сосредоточенности на истории заговора, его ходе, восстании и последующих событиях. Если во время следствия он, естественно, был более всего сосредоточен на личной теме и ходе собственного допроса, то после заговора, оказавшись с сентября опять на Востоке, он, без сомнения, тысячи раз вновь невольно пробегает мысленно всю историю заговора, весь его «сюжет» в целом, определяет место в нем своих друзей, участь которых была столь печальна.

Несомненно, Грибоедов думает о междуцарствии, цареубийстве, о вопросе отношения к царю, думает о царе - следователе и допросчике, о подготовке и силах восстания, размышляет над ролью народа и, конечно, над ролью в заговоре Ермолова. Вчитываясь в набросок плана «Радамиста и Зенобии», мы отчетливо улавливаем осколки аналогичной тематики, облеченные в историческую одежду Древнего Рима и древних Грузии и Армении. Основа сюжета - заговор знати против царя. Царь еще до заговора «едва тверд на собственном престоле».

Остро формулировано взаимоотношение между заговорщиками и народом: «Вообще надобно заметить, что народ не имеет участия в их деле, - он будто не существует». Важно, что противопоставление народного движения аристократическому заговору непосредственно перекликается с противопоставлением русской аристократии народу в «Загородной поездке», написанной вскоре после выхода из тюрьмы. Это один и тот же круг мыслей, и обстоятельство это также надо принять во внимание среди других соображений, относящихся к датировке работы над новой трагедией.

Через заговор ярко проведен мотив цареубийства: откровенность Армасила «невольно исторгает у каждого одно желание: смерть утеснителя». Продумывается вопрос о силах заговора: «не во множестве сила, когда дело правое, но в испытанном, надежном, несомненном мужестве участников»; эта формула — одно из глубоких раздумий современника над только что развернувшимися событиями. Знакомые мотивы вспоминаются нам и в связи с некоторыми деталями пьесы. «Жалобы [армян], что все главнейшие места воинские и все поборы поручены грузинам, иноземцам». Царь обезоруживает заговорщика, ранит его; царь ведет сам хитрый допрос: «притворное соучастие, выманивает у него тайну, потом свирепствует».

Тема «преданности» царю тревожила автора; был выведен вельможа Арфаксат - «первый по Радамисте»: «он кичится тем, что знает только царево слово, которое ему вместо совести и славы». Обращает на себя внимание фигура цареубийцы Ашода, желающего умертвить царя не во имя общего дела, а из соображений личной мести. Армасил говорит о нем: «Он вскормлен в царедворцах, вчера еще дышал милостью царевой, ныне мгновенно возбужден против него одним внезапным случаем, но кто поручится: завтра не обратится ли опять слабодушием в ревностного ласкателя».

Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы увидеть во всех этих древнеармянских и древнеримских темах отражение работы сознания над вопросами о декабристах.

Грибоедов был страшно подавлен разгромом восстания и приговором по делу декабристов. Он внутренне метался, ища выхода. Он с горькой иронией обещает в письме к Бегичеву больше «не умничать», он советует ему перечесть Плутарха и быть довольным «тем, что было в древности. Ныне эти характеры более не повторятся» (письмо от 9 декабря 1826 г.). Очень возможно, что и сам он перечитывает и Плутарха и Тацита, кстати, всегда лежавших на столе у Ермолова.

Тут стоит напомнить, что Тацит вообще бывал в роли вдохновителя декабристов в их свободолюбивых идеях. Так, декабрист Бриген пишет: «Свободный образ мыслей заимствовал я от чтения книг, в особенности летописей Тацита, которого я, выучившись латынскому языку, с большою жадностью несколько раз читал в оригинале». Грибоедов с виду уходит от настоящей действительности в историю (последний из разработанных им замыслов, «Грузинская ночь», также уводил его в грузинскую древность). Но действительность врывалась через подсознание в исторический сюжет и возрождалась в нем вновь и вновь, облаченная в древние одежды, а может быть, просто прикрывалась ими?

Добавим к этому некоторые осторожные сближения с текстами из писем, относящихся примерно к предполагаемому периоду. «Беспокойство души, алчущей великих дел», в плане трагедии сближается со словами письма от 16 апреля 1827 г.: «Я рожден для другого поприща». «Бояться людей значит баловать их», - пишет Грибоедов Булгарину из-под ареста. Это перекликается со словами: «Радамист презирает слишком людей, чтобы от них бояться чего-нибудь важного».

Наконец, сблизим некоторые места плана «Радамиста и Зенобии» с ермоловской темой в переписке Грибоедова: «Но старик наш человек прошедшего века», - пишет Грибоедов о Ермолове (19 декабря 1826 г.). «Иного века гражданин», - читаем мы в плане характеристику Касперия. С этой же точки зрения интересна и вся характеристика в целом. «К чему такой человек, как Касперий, в самовластной империи, - опасен правительству и сам себе бремя, ибо иного века гражданин».

Исследование идейной стороны этого наброска ясно говорит о том, что Грибоедова после восстания декабристов глубоко тревожил основной вопрос - причина их неудачи: он, несомненно, противопоставлял заговор аристократии - восстанию народа. Как именно разрешал он этот конфликт в пьесе и нашел ли он для него авторское решение, мы не знаем. Однако ясно, что общественная мысль Грибоедова - в русле развивающегося передового движения, а не в русле реакции.

Декабристские идеи времени живут в его сознании и после восстания, однако не стоят, а живут в движении, развиваясь дальше, не пребывая на старой ступени и не откатываясь назад. Трагедия «Радамист и Зенобия» осталась незаконченной. То обстоятельство, что в николаевской России и думать было нечего о публикации подобной пьесы после восстания, не могло, разумеется, способствовать продолжению работы над нею.

Так, несмотря на скудость документального комплекса, уясняются некоторые стороны идейной эволюции Грибоедова после разгрома восстания. В нем жив декабристский идейный комплекс, вступающий в новую - передового характера - фазу развития.

Мы рассмотрели и сопоставили друг с другом разнообразные данные, свидетельствующие как о личных отношениях Грибоедова к декабристам после разгрома восстания, так и об отношении Грибоедова к основным декабристским идеям за тот же период. Между всеми этими материалами имеется глубокая внутренняя связь. Грибоедов подавлен разгромом восстания. Происшедшая катастрофа ни в малейшей степени не ослабляет его дружеского отношения к участникам движения. Рискуя своей «благонадежностью», он смело общается с сосланными декабристами и делает все, что только может, для облегчения их участи. Он на коленях молит Паскевича об избавлении Одоевского от каторги.

Работая над «Радамистом и Зенобией», он воссоздает в древней исторической одежде целую систему вопросов декабристского движения. Создавая затем «Грузинскую ночь», он хранит и воссоздает вновь в художественных образах антикрепостнический комплекс декабризма, правда, теперь уже отмеченный трагизмом исхода. Сдавленная торжествующим крепостничеством энергия и жадное стремление к переустройству российской действительности проявляются в виде короткой вспышки - в проекте Российской Закавказской компании.

Все три области явлений в основном синхронны. Чувствуется, как жадно ищет выхода Грибоедов. Не его вина, разумеется, что он, один из лучших людей времени, не обладает способом радикально и практически разрешить основные задачи своей эпохи. Но то русло, в котором бьется, ища выхода, его общественная мысль, найдено им глубоко правильно и полно плодотворных возможностей. Он думает о народе и о его роли в исторической жизни своей страны. К глубокому прежнему внутреннему конфликту, - он не верил и ранее, до восстания, в правильность путей, избранных декабристами, хотя и признавал справедливость их дела, - прибавляется новое страдание: подчас внезапно возникающее и затем пропадающее вновь сознание безысходности.

Горькая ирония пронизывает иногда его письма. «Потружусь за царя, чтобы было чем детей кормить», - пишет он однажды Булгарину. У него нет детей, - ситуация придумана Грибоедовым в образном порядке, чтобы иронически оттенить обычную мотивировку трудящегося для удовольствия начальства бедного, обремененного семьей человека. «Выручите, если возможно, а я за вас буду бога молить с женой и малыми детушками», - в том же образном плане писал М.П. Погодину еще холостой Пушкин. Образ был народным, фольклорным.

К этому прибавляется крайне тяжелый для Грибоедова поворот отношений к Ермолову и двусмысленность положения при Паскевиче. Счастливый для него исход следствия по делу декабристов при тонкости его душевной организации оказывается для него источником новых душевных страданий. Петр Бестужев оставил нам ключ к тяжелому душевному состоянию Грибоедова в последекабристский период.

«До рокового происшествия, - пишет Петр Бестужев, - я знал в нем только творца чудной картины современных нравов, уважал чувство патриотизма и талант поэтический. Узнавши, что я приехал в Тифлис, он с видом братского участия старался сблизиться со мною. Слезы негодования и сожаления дрожали в глазах благородного; сердце его обливалось кровию при воспоминании о поражении и муках близких ему по душе и, как патриот и отец, сострадал о положении нашем. Невзирая на опасность знакомства с гонимыми, он явно и тайно старался быть полезным. Благородство и возвышенность характера обнаружились вполне, когда он дерзнул говорить государю в пользу людей, при одном имени коих бледнел оскорбленный властелин!..

Единственный человек сей кажется выше всякой критики, и жало клеветы притупляется на нем. Ум, от природы обильный, обогащенный глубокими познаниями, жажда к коим и теперь не оставляет его, душа, чувствительная ко всему высокому, благородному, геройскому. Правила чести, коими б гордились оба Катона; характер живой, уклончивый, кроткий, неподражаемая манера приятного, заманчивого обращения, без примеси надменности; дар слова в высокой степени; приятный талант в музыке; наконец, познание людей делает его кумиром и украшением лучших обществ.

Одним словом, Гр[ибоедо]в один из тех людей, на кого бестрепетно указал бы я, ежели б из урны жребия народов какое-нибудь благодетельное существо выдернуло билет, неувенчанный короною, для начертания необходимых преобразований... Разбирая его политически, строгий стоицизм и найдет, может быть, многое, достойное укоризны; многое, на что решился он с пожертвованием чести; но да знают строгие моралисты, современные и будущие, что в нынешнем шатком веке в сей бесконечной трагедии первую ролю играют обстоятельства и что умные люди, чувствуя себя не в силах пренебречь или сломить оные, по необходимости несут их иго. -

От сего-то, думаю, происходит в нем болезнь, весьма на сплин похожая... Имея тонкие нежные чувства и крайне раздраженную чувствительность, при рассматривании своего политического поведения, он, гнушаясь самим собою, боясь самого себя, помышлял, что когда он (по оценке беспристрастия), лучший из людей, сделав поползновение, дал право на укоризны потомства, то что должны быть все его окружающие? - в сии минуты благородная душа его терпит ужасные мучения. Чтоб не быть бременем для других, запирается он дома. Вид человека терзает его сердце; природа, к которой он столь неравнодушен в другое время, делается ему чуждою, постылою: он хотел бы лететь от сего мира, где все, кажется, заражено предательством, злобою и несправедливостию!..»

В этой замечательной характеристике затронут ряд существеннейших сторон, нас интересующих. Здесь налицо свидетельство о том, что Грибоедов тяжело переживал в крахе декабрьского восстания не только гибель личных друзей, но и неудачу их дела, его сердце «обливалось кровию» при воспоминании о «поражении» его друзей - он «сострадает» Бестужевым не только как друг и старший товарищ (как «отец»), но и «как патриот».

Здесь же указывается на опасность дружбы со ссыльными и хлопот за них - Грибоедов помогает им, «невзирая на опасность знакомства с гонимыми». Он помогает сосланным «явно» и «тайно». Если доказательства первого перед нами налицо, - хлопоты за Одоевского и Бестужевых, - то доказательств последнего мы не знаем и можем лишь на основании этого свидетельства утверждать, что Грибоедов помогал декабристам и тайно. Особо ценно прямое свидетельство о разговоре Грибоедова с Николаем I.

Но какие именно упреки мог сделать Грибоедову «строгий стоицизм» со стороны политической? На что решился он «с пожертвованием чести»? К какой морально неправильной линии политического поведения его принудили непреодолимые «обстоятельства», подчеркнутые декабристом в тексте? Ведь несколько выше «правила чести» Грибоедова с полным основанием отнесены тем же декабристом к таким правилам, «коими б гордились оба Катона». В чем же тут дело?

Невозможно точно ответить на эти вопросы за отсутствием данных. Можно лишь высказать более или менее правдоподобные предположения. Не мучило ли Грибоедова то, что он, будучи столь же или даже более замешанным в дела тайного общества, как и другие пострадавшие, вышел сух из воды при помощи собственной сообразительности, влиятельных знакомств и родственных связей? Товарищи томились в сибирских казематах, а он ходил на свободе, осыпанный «милостями» самодержца? «Друзья, братья, товарищи», употребляя пушкинское выражение, брошены были на каторгу, а он получил повышение в чине и жалованье «не в зачет».

Не прибавлялась ли к этому тяжесть двусмысленного положения между Паскевичем и Ермоловым, сухое отношение к нему Ермолова, которого Грибоедов так любил, еще какие-нибудь подозрения? Вероятно, утвердительный ответ на эти вопросы дает наиболее правдоподобное истолкование тех загадочных мест, которые имеются в замечательной характеристике Грибоедова, данной Петром Бестужевым.

Декабристы сохранили о Грибоедове самую светлую память. В мемуарной литературе иногда, хотя и очень редко, встречаются отрицательные характеристики Грибоедова, но ни одна из них не вышла из среды декабристов.

Наоборот, самые светлые, самые убежденные положительные характеристики автора «Горя от ума» принадлежат именно декабристам. Пример одной из них, принадлежащей Петру Бестужеву, был приведен выше, - другие в эпиграфах данного отдела.

*  *  *

30 января 1829 г. Грибоедов был убит тегеранской чернью, которая долго волокла его труп по улицам Тегерана и надругалась над ним.

Страшная весть о гибели автора «Горя от ума» потрясла всю мыслящую Россию. Потрясла она и декабристов, пробившись к ним в рудники, казематы, места ссылки. 17 апреля 1829 г. Петр Бестужев пишет из Ахалцыха братьям: «Неприятно передавать горестные вести и истины; но я не могу умолчать о следующем: общий друг и благодетель наш, полномочный министр в Персии, А.С. Грибоедов предательски зарезан в Тегеране со всею миссиею. Невольно содрогаешься при сей страшной мысли!»

В Якутск к А. Бестужеву страшная весть дошла позднее. 25 мая он писал в письме к матери, что вместе с открывшейся Леной получил почту, из которой узнал «ужасную весть об убийстве при персидском дворе посланника. Не говорю уже, какую горесть почувствовал я о потере человека, которого приязнею имел счастие пользоваться, но просто как человек, но просто как русский могу ли не горевать о такой безвременной кончине человека, которому счастие обещало все в будущем и который столько обещал отечеству своими познаниями и талантами! Вот судьба: одного град пуль минует, другой поражен железом в лоне мира, под кровом народных прав и за стенами гостеприимства. Сколько людей завидовали его возвышению, не имея и сотой доли его достоинств, кто позавидует теперь его падению? Молния не свергается на мураву, но на высоту башен и на главы гор. Высь души, кажется, манит к себе удар жребия».

Через полгода после убийства Грибоедова, в августе 1829 г., Александр Бестужев был переведен на Кавказ. В Тбилиси он посетил могилу Грибоедова, тогда еще не имевшую памятника - на горе святого Давида. Позже (в 1832 г.) он писал об этом: «В 1829 году я был на могиле нашего незабвенного Грибоедова и плакал, как дитя - я был один... Что этот человек хотел сделать для меня!.. Он умер, и все пошло прахом».

Когда другая страшная весть - о гибели Пушкина - дошла до Александра Бестужева, он соединил память о нем с памятью первого трагически погибшего друга и отслужил в феврале 1837 г. на могиле Грибоедова панихиду по двум убиенным Александрам. Он так писал об этом в письме к брату Павлу Бестужеву 23 февраля 1837 г.: «Меня глубоко потряс трагический конец Пушкина, дорогой Павел... Я всю ночь не сомкнул глаз и на восходе солнца уже ехал по крутой дороге, ведущей к монастырю святого Давида, который ты знаешь.

Приехав туда, зову священника и служу панихиду на могиле Грибоедова, на могиле поэта, попранной ногами черни - без надгробного камня, без надписи на нем. Я плакал тогда - как и сейчас плачу - горячими слезами, плачу о друге, о товарище по оружию, о себе самом; и когда священник протяжно провозгласил: «за убиенных боляр Александра и Александра», я чуть не задохся от рыданий - эти слова показались мне не только воспоминанием, но и предсказанием... Да, чувствую я, что смерть моя тоже будет и насильственной и необычайной - и близкой...»

Предчувствия не обманули декабриста - третий Александр - Бестужев был убит через три месяца с небольшим в стычке с черкесами у мыса Адлер - 7 июня 1837 г.

Слух об этой необычной панихиде распространился в декабристской среде; о ней с волнением вспоминает в своих записках человек, близкий к Александру Одоевскому, - декабрист Розен.

Узнал о гибели Грибоедова и друг его, декабрист Александр Одоевский, посвятив ему известные стихи:

Где он? Кого о нем спросить?
Где дух? Где прах?.. В краю далеком!
О, дайте горьких слез потоком
Его могилу оросить,
Ее согреть моим дыханьем;
Я с ненасытимым страданьем
Вопьюсь очами в прах его,
Исполнюсь весь моей утратой,
И горсть земли, с могилы взятой,
Прижму - как друга моего!
Как друга!.. Он смешался с нею,
И вся она родная мне.
Я там один с тоской моею
В ненарушимой тишине
Предамся всей порывной силе
Моей любви, любви святой,
И прирасту к его могиле,
Могилы памятник живой...

В том же 1837 году Одоевский был переведен из Сибири в ссылку на Кавказ. «Часто хаживал он на могилу своего Грибоедова, воспевал его память», - пишет декабрист Розен.

Живое, горячее чувство дружбы к Грибоедову сохранил в тюрьме и декабрист Кюхельбекер. В заточении, в Динабургской крепости, он нашел случай тайно послать письмо любимому другу. Письмо было перехвачено III Отделением и дошло до нас. «...Мне не представится уже другой случай уведомить тебя, что я еще не умер, что люблю тебя по-прежнему; и не ты ли был лучшим моим другом?..» - писал из тюрьмы Кюхельбекер своему другу.

В дошедшем до нас дневнике В. Кюхельбекера много записей с именем Грибоедова, - того, кто был для него, по его собственному выражению, «более чем другом». В ссылке, в заточении мысль Кюхельбекера непрерывно обращается к памяти друга: то вспомнит он в январе 1832 г., как читал ему Грибоедов на Кавказе книгу пророка Исайи, поэтические достоинства которой высоко ценил; то представит себе, как приехавшая в Петербург Прасковья Николаевна Ахвердова разговаривает с его матушкой о Грибоедове; то вспомнит свои юношеские стихи, которые нравились Грибоедову.

7 февраля 1833 г. Кюхельбекер посвятил несколько умнейших и проникновенных страниц своего дневника разбору «Горя от ума» и его защите от нападок М. Дмитриева, а позже записывал, с каким наслаждением перечитал несколько отрывков из комедии Грибоедова «Своя семья». «Пережить всех - не слишком отрадный жребий! - записал Кюхельбекер в дневнике 1840 г. - Высчитать ли мои утраты? Гениальный, набожный, благородный, единственный мой Грибоедов...»

Под 16 января 1843 г. в дневнике Кюхельбекера записано: «Сегодня я видел во сне Грибоедова. В последний раз, кажется, я его видел (также во сне) в конце 1831 года. Этот раз я с ним и еще с двумя близкими мне людьми пировал, как бывало в Москве. Между прочим, помню его пронзительный взгляд и очки, и что я пел какую-то французскую песню...»

Так тепло и проникновенно вспоминали Грибоедова декабристы, так хранили они в памяти дружбу с ним после его трагической смерти.

*  *  *

Мы восстановили историю связей великого русского писателя Грибоедова с общественным движением его времени. Личные, идейные, общественные связи писателя с самым передовым движением его времени несомненны. Мы проследили эти связи, начиная с истоков и предпосылок, с общественной среды Московского университета до последних лет жизни писателя и до воспоминаний о нем декабристов после его трагической смерти.

Мы видим юношескую среду, в которой одновременно начинает складываться мировоззрение и Грибоедова, и будущих декабристов; оно проходит через грозные дни двенадцатого года и эпоху заграничных походов, обогащаясь и зрея; мы видим, как в бурные послевоенные годы кануна общеевропейской революционной ситуации в России складывается первая тайная революционная организация и из того же горячего и бурного комплекса общественных идей вырастает в первой своей форме замысел великой русской национальной комедии.

Автор разрабатывает этот замысел на Востоке, в общественной среде, вовсе не мертвой, не оторванной от общих интересов родины и всемирно-исторического движения, а в обществе, живущем теми же основными идеями и той же жизнью, что и более широкая общественная среда столицы. Весь комплекс идей «Горя от ума» вырастает из тех же исторических корней, что и все передовое движение, с которым взаимодействует писатель. Общение с живой средой передового революционного движения - могущественный усилитель и помощник внутренней творческой работы писателя.

Грибоедов совершает дело огромного исторического значения именно для передового движения своего времени, - он создает великое художественное произведение, насыщенное этими идеями и несущее их в среду пробуждающихся русских людей, агитирующее за лучшие, ведущие вперед идеи времени. Художник, подвергшийся аресту и следствию по тому же делу, что и декабристы, изведавший царскую тюрьму и допросы, тяжело пережил катастрофу движения, но не изменил основным идеям, под знаменем которых стояло его произведение. Весь комплекс этих идей двинулся дальше в мировоззрении автора, вступил в новый этап, вместе с развивающейся передовой идеологией.

Мы проследили, насколько возможно, за индивидуальными особенностями решений Грибоедова по важнейшим, ведущим вопросам времени. Он, по-видимому, не разделял некоторых существенных декабристских мнений о способах борьбы, не был сторонником военной революции, не считал, что она может обеспечить успех того дела, в необходимость и справедливость которого он верил вполне. Его мысли отчетливо сосредоточились на вопросе о народе.

Он видел какие-то новые народные пути и возможности. Он в мучительной форме переживал крах движения, свое от него отъединение и невозможность найти бесспорное и близкое решение основных общественных вопросов времени. Многое остается неясным и в личной его драме, но наличие ее несомненно, как и ее общественный характер, связанный с революционным движением.

То, что удалось уяснить, представляется существенным и дает возможность раскрыть на примере Грибоедова замечательную особенность русской культуры: ее глубочайшую, органическую связь с передовым общественным движением своей эпохи.

Имеется несомненная зависимость между присущим «Горю от ума» общечеловеческим значением и глубокой органической спаянностью произведения с общественным движением именно своего времени. Равным образом налицо несомненная связь между великим общекультурным значением комедии в истории России, с одной стороны, и историческим характером ее возникновения и развития - с другой. Противополагать эти значения крайне неправильно. Литературовед, который утверждал бы, что дело не в связи Грибоедова с декабристами, а в общечеловеческом и общекультурном значении комедии, не понял бы существа вопроса. Именно органическая связь произведения с историческими задачами своего времени делает произведение реалистическим и питает его общечеловеческое значение.

Пьеса Грибоедова глубоко отразила движение бытия своего времени. Глубина и точность этого отражения оказались присущи произведению именно потому, что писатель понял основную линию исторического движения и основные задачи эпохи, уловил направление, по которому шла история, и умом, честью, сердцем, художественным сознанием оказался согласен с передовым решением задач, назревших в истории его родины. Это движение эпохи и направление решений он передал в пьесе не рассудочно-теоретически, а в образах, как художник. Общечеловеческое значение комедии - в борьбе новатора со старым миром.

Новатор - потерпевший поражение - обрисован автором и воспринят читателем как будущий победитель. Да, он пока что как бы побежден, но историческая правда на его стороне, и он уходит со сцены полным энергии и негодования. Глубоко прав И.А. Гончаров, сказав: «Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь смертельный удар качеством силы свежей». Тут можно спорить лишь о глаголе «сломлен»: Чацкий отнюдь не воспринимается как сломленный человек, но общий, основной смысл положения глубоко верен.

Жизненность образов дополнительно питалась особой русской исторической ситуацией, вопросы буржуазной революции в России разрешались на протяжении почти что столетия. Их «по́ходя, мимоходом», по выражению Ленина, разрешила лишь Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 г., совершившая свое основное дело ликвидации всех и всяческих эксплуататоров, создавшая возможность построения нового, социалистического общества.

Вопросы, занимавшие Грибоедова, родились в конце XVIII в., а на историческую почву русской революционной борьбы были впервые поставлены именно декабристами, основавшими свое первое общество ровно за столетие до Октября, в 1816 г. Борьба с крепостничеством и самодержавием не снималась с исторического порядка дня в течение целого столетия.

Белинский назвал «Горе от ума» «благороднейшим гуманистическим произведением, энергическим (и притом еще первым) протестом против гнусной расейской действительности, против чиновников, взяточников, бар-развратников, против нашего светского общества, против невежества, добровольного холопства и прочее и прочее». В этой же связи В.О. Ключевский называл «Горе от ума» «самым серьезным политическим произведением русской литературы XIX века». Добролюбов в юности мечтал походить на Чацкого; Плеханов называл героя «Разорения» Глеба Успенского «Чацким из рабочих».

Время двигалось вперед, на смену поколению дворянских революционеров пришли революционеры-разночинцы, их сменили пролетарские революционеры. В эпоху революционной ситуации кануна реформ (1859-1861), когда лагерь революционеров-разночинцев требовал от Герцена выдвижения политической программы (республики, например) и резко критиковал его политику частных разоблачений царского крепостного строя как недостаточную, Добролюбов выступил еще раз с критикой тактики Чацкого: «Вдруг как снег на голову грянет с каким-нибудь маленьким требованием: будь, дескать, добродетелен, служи бескорыстно, ставь общее благо выше собственного и тому подобные абстракции, весьма милые и вполне справедливые, но, к несчастью, редко зависящие от воли частного человека».

Это была отчетливая борьба с тактической позицией Герцена, принявшая подцензурную форму разбора «Горя от ума»: надо было консолидировать революционный лагерь и объединить его на одной тактической платформе - открытой политической революционной борьбы со всем строем. Однако и тут не снималась проблема самой борьбы со злом у Чацкого, обладателя «вполне справедливых» идей. Он оставался борцом против старого мира и этим совершал гигантскую воспитательную работу в поколениях.

Общечеловеческое значение комедии и ее историческая функция в каждую эпоху становились понятными все большему и большему кругу людей. Ленин указывал на то, что ускорение исторических темпов, отличающее более поздние исторические времена от более ранних, происходит по причине все бо́льшего и бо́льшего увеличения человеческих масс, творящих историю.

«Основная причина этого громадного ускорения мирового развития есть вовлечение в него новых сотен и сотен миллионов людей», - говорил Ленин в послеоктябрьские годы. «Чем больше размах, чем больше широта исторических действий, тем больше число людей, которое в этих действиях участвует». Ленин считал, что этот закон - «одно из самых глубоких положений марксизма, в то же время являющееся самым простым и понятным».

В конце века страна вступает в период пролетарского революционного движения. Этот процесс сопровождается резким, невиданным и непрерывно растущим увеличением исторически действующей массы народа. А это увеличение сопровождалось и ростом культуры масс. Общий рост культурной воспринимающей среды был резко заметен уже в грибоедовское время и явился огромнейшим - доселе недооцененным - фактором, стимулирующим творчество великих русских писателей тех дней.

В Москве - даже в следующем году после казни декабристов - все переписывали «Горе от ума». Только что приехавший в Москву студент Костенецкий - будущий участник кружка Сунгурова - сейчас же переписал комедию и выучил ее наизусть. Безвестный чиновник Гогниев, страстный театрал, пишет другу в 1830 г.: «Как часто ни играют, но не могут утолить жажду публики. Знаешь ли что? всякую неделю раза два-три «Горе от ума»! «Горе от ума»! Таков был Грибоедов! Такова его комедия!.. Ах, милый, как жалко, что без тебя ею любуюсь. Какой разгул, какая живость на сцене! Смех, радость, аплодисман по всему театру! Чацкого играет Карат<ыгин>». А играли всего только «два последние действия» - цензура еще не пропускала всей пьесы на сцену.

Число же читателей «Горя от ума», размноженного «руками патриотов», было бесконечно шире. «Еще до печати и представления рукописная комедия Грибоедова разлилась по России бурным потоком», - писал В.Г. Белинский. Современники полагали, что копий «Горя от ума» существовало не менее сорока тысяч. В журналах помещались иронические по адресу цензуры заметки, что хотя она, мол, и не пропускает всей пьесы на сцену, но пьеса разошлась по цитатам и эпиграфам, и якобы «некто», вырезавший эти цитаты и эпиграфы из печатных текстов и наклеивший вырезки на бумагу, получил почти что полный печатный экземпляр «Горя от ума».

В «Санкт-Петербургских ведомостях» 1857 г. писали, что «многие тысячи рукописных экземпляров «Горя от ума» распространены на всем протяжении нашего отечества от Немана до Камчатки, от Архангельска до Эривани... в тридцатых годах нам самим случалось видеть рукопись «Горя от ума» в таких захолустьях России, где, кроме календаря да «Московских ведомостей», не было ничего печатного».

Став классической пьесой и войдя в золотой фонд русской национальной культуры, «Горе от ума» сыграло огромную роль в формировании мировоззрения русских людей. Гончаров недаром в каких-то отношениях ценил «Горе от ума» выше самых высоких образцов в изумительной литературе того периода: «Пушкин занял собою всю свою эпоху, сам создал другую, породил школы художников, - взял себе в эпохе все, кроме того, что успел взять Грибоедов и до чего не договорился Пушкин».

Таким образом, общечеловеческое значение «Горя от ума» не только не может быть противопоставлено его историческому значению для своего времени, но вообще может быть понято лишь в этой связи. Пьеса родилась из бытия своего времени и сама воздействовала на это бытие. Автор, один из умнейших людей эпохи, вовсе не «заимствовал» идеи из чьего-то чужого багажа, он сам был историческим деятелем, участником движения своей родины вперед, сам внес большую долю, как творец, в идейную жизнь своей эпохи.

Пьеса вводила потомка в прошлое и звала вперед - к борьбе за будущее. Пьеса прославляла смелого молодого новатора, борющегося против старого мира. Пьеса звучала и в герценовские времена, когда борец за новое, изгнанник из родной страны в своем «Колоколе» встал горой за освобождение крестьян. Она звучала в революционной проповеди «Современника», умевшего и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров.

Ее не отвергло, а подняло вместе с величайшими новыми лозунгами поколение самых смелых новаторов в мировой истории - пролетарских революционеров. Она перешла к поколению победителей над старым, косным миром. Она жива в том великом наследстве, от которого мы не отказываемся.

Поэтому с убеждением можно сказать, что и творец ее, друг декабристов, жив среди нас и идет об руку с нами, - человек, много потрудившийся для освобождения родной страны. Ум и дела его бессмертны в памяти русской.