Московский заговор 1817 года
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
А.С. Пушкин
«В начале 17-го года я приехал в Москву, и скоро после того прибыл в кадрах 37-й егерский полк, которого штаб-квартира была назначена в Дмитрове; не командуя ротой, я жил в Москве и ходил во фраке в ожидании сентября, чтобы подать в отставку. Фонвизин большую часть времени также проживал в Москве и также хотел оставить службу» - так описывал в «Записках» первые месяцы пребывания в Белокаменной Якушкин, один из учредителей Союза спасения, Коренная управа которого находилась тогда в Петербурге.
Иван Дмитриевич часто встречался теперь со своим командиром полка Михаилом Александровичем Фонвизиным, с которым свёл дружбу во время летнего расквартирования полка и которого тогда, не имея на то полномочий от Коренной управы, на свой страх и риск принял в Союз спасения. И вот теперь, ожидая отставки и расставания с друзьями по службе, Якушкин немного грустил. Но не это было главной причиной его меланхолии. Двадцатитрёхлетний офицер ещё переживал свою безответную любовь к княжне Щербатовой, и об этом в обеих столицах друзья и знакомые были хорошо осведомлены.
Вскоре после приезда Ивана Дмитриевича у соратников его по тайному обществу появилась надежда на организацию Московской управы Союза спасения. Для этой цели вскоре и привёз ему из Петербурга Сергей Трубецкой копию устава Союза. Об этом во время следствия стало известно из сообщения Никиты Муравьёва: «Копия с устава была доставлена в Москву к Якушкину в твёрдом уверении, что он немедленно вступит в бояре, без прекословия». «В бояре» - значит, в руководители тайного общества и, значит, в первые кандидаты на право владеть «цареубийственным кинжалом». Но о цареубийстве речь пойдёт позже.
Пока ещё надо было думать, из кого создавать действующую Управу тайного общества. Рядом был только верный друг Фонвизин. В старой столице ждали прибытия гвардии и торжеств по случаю пятилетия победы над Наполеоном. Дворяне спешно отправлялись в подмосковные, чтобы к августу вернуться, а в Москве уже наполнялись модными товарами магазины, предвкушали предстоящие веселья московские щеголихи и франты.
Каждый день «Московские ведомости» печатали всё увеличивающиеся списки именитых гостей. Якушкин ждал друзей-соратников. В начале лета на две недели наезжал «для осмотру казарм, учреждения гошпиталей и магазейнов по большой дороге» Александр Николаевич Муравьёв, начальник штаба прибываемого гвардейского отряда. По всей видимости, они не раз встречались с Якушкиным. Позже, в начале августа, в училище прислали Петра Колошина. Вот теперь уже можно было говорить о начале регулярных собраний и обсуждений задач Московской управы тайного общества, которую ещё предстояло создать.
Наконец, во второй половине августа в Москву прибыл большой отряд: два пехотных полка, сформированных из первых батальонов шести гвардейских пехотных полков, и два кавалерийских, составленных из первых эскадронов шести кавалерийских полков. Им приданы были ещё первая батарейная гвардейская рота, первая конная лёгкая рота и дивизион казаков.
Большая часть войска расположилась в Хамовниках, а штаб определили во вместительный Шефский дом напротив казарм, в котором получили квартиры командир отряда генерал Розен и его начальник штаба, обер-квартирмейстер полковник Александр Муравьёв. С отрядом прибыли многие руководители Союза спасения, и в том числе все Муравьёвы, разместившиеся в родительских домах: Никита - у матушки на Большой Никитской (участок дома № 56, не сохранился), а Матвей и Сергей Муравьёвы-Апостолы - у отца, Ивана Матвеевича, в его собственном доме на Старой Басманной улице (ныне № 23).
Буквально на глазах менялись нравы и моды, особенно моды. Редко теперь можно было увидеть в патриархальной Москве напудренные парики от екатерининских и павловских времён, высокие головные уборы. Тогда, вспоминал известный мемуарист Д.Н. Свербеев, «военные зачастую были в строгой форме, застёгнутой на все крючки... юнкера без позволения офицеров не смели садиться... штатские были в благоустроенных туалетах, во фраках, в панталонах под высокие сапоги с кисточками, т. е. гусарские или, как их ещё называли по-французски, а ля Суворов. Чёрных фраков и жилетов тогда ещё нигде не носили, кроме придворного или семейного траура...»
Если обыватели, дворянско-помещичья верхушка Москвы, с нетерпением ожидали предстоящих торжеств, то члены тайного общества с таким же нетерпением ожидали вестей из Петербурга, но уже по другому поводу. Александр I, по всей видимости, намеревался восстановить Польшу под своим владычеством в границах 1772 года и для этого, не считаясь с историей, хотел отделить от России Правобережную Украину и Белоруссию, исконно русские земли.
Окончательного решения царя по этому вопросу и боялись собравшиеся в Москве. Немалое возмущение у членов Союза спасения, как, впрочем, и у многих здравомыслящих людей обеих столиц, вызвало и насаждение военных поселений, от которых особенно страдало крестьянство. Эти и другие проблемы не раз обсуждались на собраниях у Муравьёвых, Фонвизиных, в Шефском доме в Хамовниках.
И вот пришли долгожданные вести. «Однажды Александр Муравьёв, - вспоминал об этом дне Якушкин, - заехав в один дом, где я обедал и в котором он не был знаком, велел меня вызвать и сказал с каким-то таинственным видом, чтобы я приезжал к нему вечером. Я явился в назначенный час. Совещание это было многолюдно: тут были, кроме самого хозяина, Никита, Матвей и Сергей Муравьёвы, Фонвизин, князь Шаховской и я. Александр Муравьёв прочёл нам только что полученное письмо от Трубецкого, в котором он извещал всех нас о петербургских слухах...»
Совещание это, вошедшее потом в историю декабризма под названием «Московского заговора 1817 года», произошло ещё до приезда в Москву императора, который, как известно, прибыл 30 сентября. Поэтому можно полагать, что состоялось оно во второй половине сентября, ближе к концу месяца. Александр Муравьёв пригласил к себе лишь немногих, кого считал людьми, внушающими наибольшее доверие: широкого разглашения полученных из Петербурга вестей он пока не хотел.
Обо всех, кроме Шаховского, говорилось раньше. Фёдор Петрович Шаховской, сослуживец и приятель Якушкина, также один из активнейших деятелей Союза спасения, стоявший у его основания, пользовался абсолютным доверием товарищей.
Письмо Трубецкого как будто бы подтверждало их опасение относительно действий Александра I в Польше. По слухам, царь даже собирался покинуть Россию и перенести свою столицу в Варшаву. Вести о столь невероятных намерениях воспалили воображение молодых офицеров. По свидетельству Матвея Муравьёва-Апостола, последовало предложение Александра Муравьёва воспользоваться для выступления поддержкой крестьян, как раз бунтовавших в Новгородской губернии против военных поселений.
Больше других казался взволнованным Якушкин. Председательствующий на совещании Александр Муравьёв, подводя итоги, сказал, что для предотвращения дальнейших бед России необходимо совершить покушение на императора, и для этого предложил бросить жребий, кому быть цареубийцей. «На это я ему отвечал, - вспоминал потом Якушкин, - что они опоздали, что я решился без всякого жребия принести себя в жертву и никому не уступлю этой чести».
Замысел Якушкина, на первый взгляд, был довольно прост. Во время одной из торжественных церемоний в Кремле он, имея при себе два заряженных пистолета, незаметно подходит к императору и выстрелом из одного пистолета убивает его, а из другого - себя. Такое покушение будет походить на не редкую в то время между дворянами дуэль. Подозрение на тайное общество, таким образом, не падёт.
Фонвизин Муравьёвы пытались отговаривать Якушкина от его замысла, может быть, и не без основания предполагая, что он решается на такой шаг, не дорожит своей жизнью из-за несчастной любви. Все уверения Ивана Дмитриевича, что он действует вполне сознательно, спокоен и в здравой памяти, ни к чему не привели. И вот, для того чтобы немного улеглись страсти, председатель внёс предложение перенести совещание на следующий день.
И на следующий день почти единогласно решили покушение на царя отменить. Причину трудно установить. От тех времён единственным подлинным свидетельством о втором дне совещания осталось заявление на следствии Сергея Муравьёва-Апостола: «На другой день, обдумав неосновательное намерение наше и быв болен, я изложил на бумаге моё мнение, коим остановлял предпринятое действие, показывая скудность средств к достижению цели». А самого письма не сохранилось...
Не сойдясь во мнениях с руководителями Союза спасения, Якушкин порывает с тайным обществом и выходит из него. Близки к этому были и поддержавшие в разное время Ивана Дмитриевича Фёдор Шаховской, Никита Муравьёв и Артамон Муравьёв. Так или иначе, но разногласия между руководителями Союза спасения привели, в конце концов, к решению о роспуске его.
Большинство справедливо считало своё тайное общество слишком малочисленным (всего около 30 человек!) для каких-либо серьёзных действий. Прежде чем приступить к организации нового тайного общества, для сохранения старых кадров было решено создать временное, в чём-то подобное будущему. Остановились на «Военном обществе». Оно оказалось как нельзя кстати: большое количество приехавших в Москву войск, местный гарнизон, училище колонновожатых, численность которого тогда уже доходила до ста, - жаждущие знаний, подвигов, активной деятельности юноши. Это неизбежно приводило к встречам, обменом мнениями, обсуждением политических вопросов.
В «Военном обществе» произошло удачное соединение знаний уже бывавших в боевом деле офицеров в чинах и задора, жажды деятельности колонновожатых - будущих армейских командиров. Им пригодился опыт первой юношеской преддекабристской организации «Чока», созданной накануне войны 1812 года в Петербурге Николаем Николаевичем Муравьёвым-сыном. Её члены в то время - братья Василий и Лев Перовские, Матвей и Сергей Муравьёвы-Апостолы - вошли в «Военное общество». Сказали своё слово здесь и их сверстники, которые вскоре после окончания войны оказались в учредителях преддекабристской организации «Священная артель» - Александр Муравьёв, Пётр Колошин, Никита Муравьёв и другие.
Наконец, в «Военное общество» вошли и многие из офицеров, отличившихся в Отечественной войне.
Вот с них-то, в первую очередь, и стремились брать пример допускавшиеся на отдельные собрания организации колонновожатые Алексей Черкасов, братья Алексей и Павел Тучковы, братья Оболенские, Бобрищевы-Пушкины, Евдоким Лачинов, Алексей Шереметев, Николай Басаргин и другие. И не случайно поэтому, что среди выпускников училища 1817-1819 годов оказалось в будущем наибольшее число членов тайных обществ.
К ним примыкали и те юные воспитанники генерала Муравьёва, фамилии которых не фигурировали потом в списках Следственного комитета. Но кто-то из них вполне мог быть и членом «Военного общества». Это прежде всего колонновожатые: Сергей Ермолов, Иван Грузинов - друг Александра Одоевского, Аполлон Жемчужников, друживший с братьями Тучковыми, Валентин Шаховской - друг Петра Муханова, Василий Толстой, Николай Бахметев и многие другие.
Деятельность молодёжи в «Военном обществе» содержала немало элементов романтики, таинственности, так привлекающие этот возраст, и потому во многом напоминала поступки членов «Чоки» - «Юношеского собратства» 1810-1812 годов. Тогда посвятившие себя тайному делу носили «синие шаровары, куртки и пояс с кинжалом, на груди две параллельные линии из меди в знак равенства...» Как бы следуя им, нынешние колонновожатые, уже надевшие военную форму и получившие оружие, на клинках своих шпаг вырезали знаменательные слова: «За правду». Как была тайной деятельность «Юношеского собратства», так же и устав «Военного общества» «требовал сохранения дел общества в безусловной тайне (молчании)».
Членов общества объединяли бескорыстие, честность, взаимопомощь, чванства не допускалось, несмотря на то, что положение их в свете и материальные средства были далеко не равными. Молодые военные чаще всего собирались в Шефском доме в Хамовниках у Александра Муравьёва или в Староконюшенном переулке (ныне № 16) у Михаила Фонвизина. «В это время число членов Тайного общества значительно увеличилось, - вспоминал Якушкин, хотя формально и отошедший от него, - и многие из них стали при всех случаях греметь против диких учреждений, каковы палка, крепостное состояние и проч.».
Наконец наступило 12 октября - день закладки памятника на Воробьёвых горах в честь победы над Наполеоном. От Кремля до Воробьёвых гор шпалерами стояли войска, то и дело кричавшие «ура», приветствуя движение праздничной процессии.
В толпе собравшихся на торжества вполне мог находиться и приехавший ненадолго к матери Александр Грибоедов. Во всяком случае, хорошо известно его четверостишие из «Горя от ума», относящееся как раз к тому времени.
Когда из гвардии, иные от дворы
Сюда на время приезжали, -
Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали!
А потом, после торжеств по случаю закладки памятника, для военных опять наступили суровые будни. Царь и желавшие ему угодить генералы Аракчеев, П. Волконский и другие свитские почти ежедневно устраивали поверки, бывали на строевых занятиях, то и дело придираясь к выправке. А ведь солдаты были герои 1812 года, многие георгиевские кавалеры, великаны-гвардейцы, вынесшие на своих плечах все тяготы войны. И смотреть на издевательства над ними ротных и батальонных командиров даже для видавших виды офицеров-фронтовиков было невмоготу.
А однажды произошёл случай, который никого не оставил равнодушным. После того как 30 ноября в торжественной обстановке был открыт манеж, строевые занятия перенесли туда. Теперь ежедневно батальоны из Хамовников с песнями и барабанным боем по очереди отправлялись по Пречистенке или по Остоженке к месту занятий. Ходил туда и батальон лейб-гвардии Семёновского полка, в котором офицерами служили Сергей и Матвей Муравьёвы-Апостолы.
Во время занятия батальонному командиру что-то не понравилось в действиях с оружием одного из гвардейцев, и он приказал ему стать перед строем и обнажить для наказания спину. Батальон замер на мгновение, и тут из рядов стремительно вышел со сжатыми кулаками Сергей Муравьёв-Апостол и вступился за солдата. Не ожидая подобного поступка, видя, что даже офицеры смотрят на Муравьёва с восхищением, командир прекратил занятия и быстро ушёл из манежа. Сергея Ивановича тут же окружили товарищи, пожимали руки, хлопали по плечам. И вот через толпу протиснулся Матвей Иванович и при всех растроганно поцеловал у брата руку. Поступок Сергея Ивановича с восторгом обсуждался потом в среде знакомых офицеров.
Участие в «Военном обществе» не мешало прежнему руководящему ядру Союза спасения создавать программу нового, более активного тайного общества, которое отвечало бы задачам развивающегося движения. Работа над ней была поручена Петру Колошину, Сергею Трубецкому, Никите Муравьёву и другим. Создание «Зелёной книги» (названной так по цвету обложки тетради) продвигалось так успешно, что вернувшегося из командировки во Францию Фонвизина в конце декабря 1817 года уже знакомили с новым уставом. А с января следующего года в Москве начала действовать Управа Союза благоденствия.
Одним из толчков, ускоривших начало работы нового союза, мог послужить случай, происшедший 6 января 1818 года во время парада гвардейского отряда в Кремле. Отвратительная погода, мокрый снег - царь срывает зло за незначительные ошибки в построении на полковнике Муравьёве, начальнике штаба, уважаемом боевом офицере. Он посылает Александра Муравьёва на гауптвахту. В ответ на это Муравьёв тут же подал рапорт об отставке. Сочувственному возмущению товарищей Муравьёва не было границ. Пока что оставаясь на военной службе, он возглавил Московскую управу нового союза.
В «Зелёной книге», с которой знакомили вступающего в тайное общество, излагалась основная задача - активное формирование передового «общественного мнения». По прошествии определённого времени, имея своих людей на руководящих постах в России, Союз благоденствия рассчитывал начать задуманные преобразования в пользу народа. Но ни о конституции, ни о борьбе против самодержавия и ликвидации крепостного права в «Зелёной книге» ничего не было. Казалось бы, что на этапе Союза благоденствия «тайное общество утратило эти важнейшие и характернейшие для движения декабристов цели». В действительности всё обстояло не так.
Исследования историков-декабристоведов, в частности академика М.В. Нечкиной, выявили, что «Зелёная книга» для большей конспирации состояла из двух частей. Вот во вторую, которую читало ограниченное число лиц, как раз и входили эти важнейшие задачи. Об этом, кстати, свидетельствовал позже М.С. Лунин: «Общество имело две цели: явную - распространение просвещения и благотворительности, сокровенную - введение Конституции или законно-свободного правления». Как показало время, деятельность Союза благоденствия стала весьма плодотворной. Была создана Коренная управа Союза в Петербурге и ряд управ в Москве, Тульчине, Кишинёве, возможно, и в других городах, в которых активно сотрудничало более двухсот членов.
Между тем Москве предстояли ещё одни торжества. Водным путём из Петербурга сюда был доставлен величественный бронзовый памятник Минину и Пожарскому. Скульптор И.П. Мартос изобразил нижегородского старосту Кузьму Минина, широким жестом приглашающего воеводу Дмитрия Пожарского возглавить русское войско и идти на защиту отечества. В университетской книжной лавке книготорговец А.С. Ширяев бойко торговал эстампами с видом памятника.
Наконец и этот день наступил. Уже с утра 20 февраля народ толпами двинулся к Кремлю. «Стечение жителей было неимоверное, - писали потом в газетах, - все лавки, крыши Гостиного двора, лавки, устроенные нарочно для дворянства около Кремлёвской стены и самые башни Кремля были усыпаны народом, жаждущим насладиться сим новым и необыкновенным зрелищем».
Когда с памятника, установленного на Красной площади, спало покрывало, все увидели на его гранитном постаменте надпись: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия». Звание «гражданин» стояло перед «князем» - это было уже в духе нарождающегося времени. На этот раз не было никаких молебствий и окропления святой водой. И это тоже вызвало живые толки в народе. А мимо памятника в парадном строю проходили и те, кому через семь лет предстояло выйти против царизма на Сенатскую площадь.
