Дворяне Барыковы
Никита Кирсанов
Рассказ об орловских дворянах Барыковых следует начать с упоминания о некогда принадлежавшей им усадьбе Гремучий Ключ. Сейчас это крохотная деревушка, состоящая из одной улицы и нескольких жителей: не более пяти. Деревня носит название Новая Слободка и территориально относится к Свердловскому району Орловской области, Богодуховскому сельскому поселению.
Деревня находится в центральной части Орловской области, в лесостепной зоне, в пределах центральной части Среднерусской возвышенности и расположена по берегу реки Неручь.
В XIX веке это была даже не деревня, а сельцо Гремучий Ключ (Новая Слободка тож), где располагалась центральная усадьба помещика Барыкова. После революции сельцо разделили на два самостоятельных населённых пункта: деревни Новая Слободка и Гремучий Ключ, соответственно. В 1963 году деревни вновь объединили и Гремучий Ключ канул в прошлое, оставив на карте Орловской области одну Новую Слободку.
От помещичьей усадьбы не осталось даже руин, хотя, как будет изложено ниже, здесь находились и большой каменный дом и многочисленные хозяйственные постройки. Всё это было утрачено в годы Второй мировой войны. Как известно, в этих местах проходил Болховский фронт и велись ожесточённые бои. Немудрено, что и в этой деревне, и в округе, всё было выжжено и разрушено.
Новая Слободка при Барыковых относилась к Городищенской волости Мценского уезда. В нескольких верстах в волостном центре «тщанием помещика Спиридона Тимофеевича Мацнева» в 1762 году была выстроена каменная церковь Вознесения Господня где крестили, венчали и отпевали всех приписанных к её приходу. Вознесенская церковь также была утрачена в годы войны, но отчасти сохранились метрические книги, которые проливают некоторый свет на события и личностей, проживавших в Городищенской волости.
* * *
В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (1890-1907) о Барыковых сказано так: «Барыковы (в старину и Борыковы). Существуют два древних дворянских рода Барыковых, из которых древнейший происходит от литовского шляхтича Марка Демидова, прибывшего к великому князю тверскому, Ивану Михайловичу, во второй половине XIV века.
Потомок его в шестом колене - Василий, сын Льва Измаиловича, имел прозвище Барык, отчего его потомки и стали прозываться Барыковыми. Василий Никитич в 1571 году был вёрстан поместным окладом в Каширской десятине, в 250 четьи, и денежным в 14 рублей. Этот род Барыковых записан в VI часть родословной книги Рязанской губернии.
Другой дворянский род Барыковых ведёт начало, по официальным данным, от Тимофея Барыкова, сын которого был испомещён в Коломенском уезде ещё в 1627 году. Этот род записан в VI часть родословных книг губерний: Калужской, Московской и Тульской. Из этого рода происходил Фёдор Лаврентьевич Барыков (1830-1892), долго управлявший земским отделом министерства внутренних дел, потом сенатор, известный в широких кругах своими остроумными шутками по поводу современных ему лиц и событий».
Барыковы, которые осели в Мценском уезде Орловской губернии, потомки Тимофея Барыкова. В одном из документов Орловского дворянского депутатского собрания от 9 июля 1857 года за № 210-м, хранящемся в Центральном государственном историческом архиве в С.-Петербурге, я обнаружил краткую родословную Барыковых тех, кто имел отношение к орловскому краю.
Родословная, к слову сказать, больше напоминает ветхозаветное «Авраам родил Исаака», так как указаны только Барыковы - мужчины; Барыковы - женщины, попасть в родословные книги, чести не удостоились. Не указаны и годы жизни. Тем не менее, это уже кое-что!
Итак: «У Леонтия Барыкова был сын Семён; у Семёна сын Михаил; у Михаила сын Ларион; у Лариона сын Лаврентий; у Лаврентия сын Алексей; у Алексея трое сыновей: Василий, Дмитрий и Степан...»
Василий, Дмитрий и Степан Барыковы, судя по документам, стали первыми из рода, кто был записан в дворянскую родословную книгу Орловской губернии. Сельцо Новую Слободку с деревнями получил во владение Василий после раздела с братьями отцовского наследства, почившего в бозе статского советника Алексея Лаврентьевича Барыкова.
* * *
Премьер-майор, затем статский и наконец, коллежский советник, член Коллегии Экономии для управления доходами с церковных имений, Алексей Лаврентьевич Барыков был записан в VI часть родословной книги дворян Московской губернии. Он владел селом Бояркино Коломенского уезда, где 4 апреля 1762 года его тщанием был исправлен и перестроен храм Преображения Господня. В приданое за своей женой Прасковьей Ивановной, рождённой Норовой, Алексей Лаврентьевич получил в Новосильском уезде Тульской губернии деревню Неручи. Сельцо Новая Слободка было «благоприобретённым».
У Алексея Лаврентьевича и Прасковьи Ивановны кроме троих сыновей были ещё две дочери. В родословной они не упоминаются, но сведения о них имеются в том же Центральном государственном историческом архиве в С.-Петербурге.
Екатерина Алексеевна Барыкова (4.11.1757 - 18.09.1820, похоронена в Староладожском Успенском женском монастыре Новоладожского уезда), воспитанница Смольного института (1-й выпуск, 1776), была замужем за полковником Алексеем Петровичем Мельгуновым (28.07.1741 - 6.07.1792).
Пелагея Алексеевна Барыкова (р. 1764), также воспитывалась в Смольном институте (3-й выпуск, 1782), а замужем была за Новоладожским земским исправником инженер-капитаном Илларионом Никитичем Философовым. Степан Алексеевич Барыков, родной брат Пелагеи Алексеевны, по протекции И.Н. Философова после окончания военной службы получил место главного смотрителя на Волховских порогах и чин статского советника. В одном из писем 1835 года Прасковья Степановна Барыкова (дочь Степана Алексеевича) благодарит своих дядю и тётку Философовых за то, что они приютили её отца в своём доме в имении Загвоздье Новоладожского уезда. (ЦГИА Ф. 1075. Оп. 3 Д. 230).
Алексей Лаврентьевич Барыков был человек сугубо гражданский, но сыновья его были записаны в военную службу: служил Степан, служил Дмитрий (вышел в отставку капитаном), служил и Василий, хотя богатырским здоровьем, если судить по переписке его с сёстрами, он похвастаться не мог. В 1785 году - он уже подполковник, а с 6 сентября 1789 года - командир лейб-гвардии Кирасирского полка. В этой должности он состоял до самой смерти, последовавшей в 1797 году.
Женат Василий Алексеевич был на Елизавете Фёдоровне Брыкиной. Откуда она и какого роду-племени, мне выяснить не удалось, однако с уверенностью можно сказать, что она была значительно моложе своего мужа и целомудренностью не отличалась. Так, спустя всего год после кончины супруга, будучи в Малороссии, забеременела от помещика Протасова.
Племянница последнего Е.И. Елагина в «Семейной хронике» писала: «Василий Иванович Протасов... собрался жениться на вдове Барыковой, урождённой Брыкиной; познакомился он с ней в Малороссии и обещал жениться, если она родит сына; но брат Барыковой, кажется, принудил его жениться ещё прежде, чем она родила, и к великому изумлению сестёр, он воротился из Малороссии с беременной новобрачной, которая приняла бабушку мою Екатерину Афанасьевну, приехавшую поздравить молодых, в постели после рождения сына; ребёнок вскоре умер.
У Елизаветы Фёдоровны, жены Василия Ивановича, было четверо детей от Барыкова. Три дочери - Прасковья Васильевна, графиня Толстая, Екатерина Васильевна, княгиня Вадбольская, Мария Васильевна, больная падучей болезнью, не вышедшая замуж и один сын Фёдор Васильевич. От Василия Ивановича имела она одну дочь Александру, которая вышла за Кутлера. Её сыновьям досталось гнездо Протасовых, село Троицкое...»
Елагина не совсем точна. У Барыковых был ещё сын Алексей. Он родился в год смерти отца и также был слабого здоровья. Как и старший брат Фёдор, Алексей служил в одном из лейб-гвардейских полков. Сведений о его службе мне найти не удалось, но в переписке с сёстрами и тёткой П.А. Философовой, он постоянно жалуется на недомогание, а в 1827 году даже пишет из госпиталя, где находится на излечении. (ЦГИА. Ф. 1075 Оп. 3 Д. 235. Д. 141.)
О сёстрах Барыковых в ЦГИА также имеются сведения в фонде Философовых. Мария (р. 1792), была болезненной и умерла рано.
Екатерина (1790-1843), вышла замуж за князя Алексея Петровича Вадбольского (1790 - 14.11.1842).
Прасковья (9.09.1796 - 7.02.1879, С.-Петербург; похоронена в Свято-Троице Сергиевой Приморской пустыни), была замужем за графом Андреем Андреевичем Толстым (07.1771 - 8.02.1844).
О графине Прасковье Васильевне Толстой и её двоюродной сестре Прасковье Степановне Барыковой (дочери Степана Алексеевича), очень тепло писала в своих воспоминаниях их родственница Мария Фёдоровна Каменская (дочь художника-медальера графа Фёдора Петровича Толстого):
«Прасковья Васильевна, рождённая Барыкова была женщина очень умная, образованная, прекрасная мать и хорошая родственница. Кроме того, маменька моя рассказывала мне, что тётушка смолоду была очень хороша собой; но и я застала её ещё очень сохранившеюся: у неё были чудные чёрные большие глаза, очень умное выразительное лицо, и самая ласковая улыбка…
Тётушка жила вся в детях и старалась изо всех сил дать им хорошее, прочное образование. Помню, как в этом святом деле сильно помогала тётушке двоюродная сестра ея, девица Прасковья Степановна Барыкова, которую запросто в семье все называли по-дружески Пашенькой, и которую буквально все в доме обожали…
Одно уж то, что эта молодая девушка сумела быть и воспитательницей своих племянниц, и их сердечным другом, делало ей великую честь. Но и кроме того, эта Пашенька Барыкова была такое прелестное создание, которое невозможно было не любить…
Что же мудрёного, что тётушка Прасковья Васильевна в воспитании дочерей своих достигла таких хороших результатов, которые со временем упрочили за ними любовь света и даже двора…» (Исторический Вестник. - 1915. - Т. 57. - С. 37-38)
Сводная сестра Барыковых, Александра Васильевна Протасова (1799-1831), с 1824 года была замужем за Фёдором Львовичем Кутлером (6.12.1788 - 29.12.1840).
Наиболее известен старший сын Василия Алексеевича Барыкова, Фёдор. Родился он в 1794 году и скорее всего, в Петербурге, где в то время служил его отец. Однако, пересмотрев все метрические книги петербургских храмов за 1790-е, я записи о его рождении и крещении не нашёл. Возможно, что Фёдор появился на свет в орловском имении Василия Алексеевича и запись об этом нужно искать в метрических книгах Городищенской Вознесенской церкви, но они за этот период увы, не сохранились.
Фёдор воспитывался дома, а после смерти отца, в доме тётки Прасковьи Алексеевны Философовой в имении Загвоздье Новоладожского уезда, по временам наезжая в имение второго супруга матери, действительного статского советника Василия Ивановича Протасова, село Троицкое-Бачурино Чернского уезда Тульской губернии.
Чем он занимался всё время до поступления на службу в 25-летнем возрасте, история умалчивает. В формулярном списке Фёдора Барыкова об этом ничего не сказано. Первая запись относится к 1820 году, когда он был определён в Екатеринославский кирасирский полк и в том же году был произведён в корнеты.
Спустя четыре года (6.02.1824) Фёдор Барыков был переведён в привилегированный лейб-гвардейский Конный полк и поселился на офицерской квартире в казармах, что и ныне сохраняются по Конногвардейскому бульвару.
* * *
В Южное тайное общество Барыкова принял прапорщик Нежинского конно-егерского полка Фёдор Вадковский. Это произошло осенью 1825 года в Курске, о чём Вадковский сообщал Пестелю в письме от 3 ноября. Именно это письмо отправленное доверчивым Фёдором Фёдоровичем с провокатором Шервудом и ставшее, естественно, известным правительству, послужило основанием для ареста Барыкова.
«На допросе, состоявшемся между 15 и 18 декабря и записанном В.В. Левашовым, Барыков показал, что «в октябре 1825 года, во время проезда его через Курск, Вадковский открыл ему существование общества, желавшего представительного правления, сказав, что общество сие в сношении с чужими краями и что Бенжамен Констан занимается приготовлением конституции. Описав пленительными красками картину будущего, Вадковский вопросил его: "Не правда ли, что вы разделяете мои мысли?". Отвечая утвердительно, Барыков присовокупил, что он полагает, что конституция могла бы доставить благоденствие». После допроса, снятого Левашовым, как гласит справка «Алфавита», Барыков был «по высочайшему повелению освобождён» (П.В. Ильин. Новое о декабристах. Прощённые, оправданные и не обнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825-1826 гг. СПб., 2004. С. 50).
В оправдательном письме на имя В.В. Левашова Барыков писал:
«Генерал!
Мое поведение и мои намерения, думаю, не могут произвести невыгодное впечатление, поскольку они были чисты и подобны моим чувствам.
Но моя непоследовательность могла поместить мое имя в уста тех, кто преступен.
Не страх наказания, которое я мог заслужить, но печать о том, что я могу представляться порочным в душе Императора и моих начальников, подвигла меня говорить с вами, другая причина, которая удерживала меня до сих пор сделать это - это прослыть назвавшим своих товарищей. Я ожидал, чтобы их назвали, чтобы назваться сам.
По вашему приказу, генерал, я записываю все, что я только что имел честь вам рассказать.
5 октября этого 1825 года я проезжал Курск, чтобы направиться в Бирюч к моим родным, и узнал в этом городе, что Вадковский, бывший кавалергардом и отправленный в армию, находился там. Я мало знал Вадковского, но подумал, что вид обитателя Петербурга может доставить ему несколько приятных минут, и отправился к нему. Я провел с ним полдня, сообщил ему новости о давних знакомых, наши разговоры не содержали ничего важного.
Возвращаясь из Бирюча, я снова проезжал Курск (который был у меня по дороге) 19 числа того же месяца. Я заночевал у Вадковского и утром 20 уехал, он поделал проводить меня несколько верст, и по дороге говорил мне о России, о ее Управлении, он говорил мне о благе, которое, как он говорил, конституция принесет России; он говорил с жаром и, видя, что его энтузиазм передается мне, он протянул мне руку и спросил, разделяю ли я его мнения? Да, сказал ему я, но это невозможно, поскольку Россия еще недостаточно просвещена и поскольку все перемены производят беспорядок и стоят крови. - Ни единой капли, сказал он мне. Затем он говорил мне, что многие трудятся над конституцией и назвал, как мне кажется, Николая Тургенева; у вас в Гвардии, добавил он, есть те, кто того же мнения, и назвал мне Плещеева старшего и полковника Муравьева, я не помню, кого еще он назвал из нашего полка, если это не Одоевский, - также он назвал Свистунова из кавалергардов…. Наконец экипаж остановился на станции, я сел в свой, и в момент нашего расставания он дал мне маленькую записку к Свистунову.
Я рассматривал все, что он мне сказал, как идеи молодых людей, которые приходят и уходят, не оставляя более сильного впечатления, чем оказали они на меня. Мог ли я предвидеть, что то, что излагал мне армейский прапорщик, привело ко всем этим беспорядкам и стоило крови родине? Я приближался к Петербургу, другие чувства возникали в моем сердце, и я забыл Вадковского и его конституцию.
И гораздо позже, уже будучи женат, однажды я нашел в моем дорожном портфеле записку от Вадковского к Свистунову. Я отнес ее этому последнему, он прочитал записку, порвал ее и не говорил со мной ни о какой конституции; я оставался у него четверть часа и с того времени не видел его более.
Все знают мое повеление в день 14-го, и мой командир эскадрона, который приказал мне остаться на площади, где я находился, отзовется, я думаю, в мою пользу.
Вот, генерал, все, что я мог знать, и все, что я мог ответить; мог сказать в свое оправдание.
Я не предавал никакой важности всему тому, что мне сказал Вадковский - Я все это совершено забыл - Я не посетил ни одного из тех, кто имел эти преступные намерения - И, входя в семейство господина Ушакова и связывая свое существование с особой, которая щедро осыпана благодеяниями и трогательными знаками внимания части Императорской Фамилии и будучи сам удостоен их вниманием, разве мог я питать подобные намерения? - А моя Присяга! …. Генерал, вы знаете офицеров, которые имели честь служить под вашим начальством, знаете ли вы меня как человека без чести?
Генерал, позвольте мне повторить: вовсе не наказания, которое я могу заслужить, я хочу избежать, нет, я прошу вас принести утешение в мое сердце и верить меня от имени Императора и чести, что на меня не смотрят ни как на неблагодарного, ни как на человека, который преступает свою Присягу. - Всего остального я ожидаю со смирением.
Я остаюсь с глубоким уважением, генерал, вашим самым смиренным и самым слугой
Ф. Барыков.
22 Декабря
1825». (ГА РФ. Ф. 48. Оп. 1. Д. 227. Перевод с французского выполнен по моей просьбе историком Е.Ю. Лебедевой).
Дальнейшее следствие в отношении Барыкова не проводилось, «несмотря на полученные вскоре данные, подтверждавшие знание им цели тайного общества - достижения конституции. Об участии Барыкова в тайном обществе показали на первых своих допросах Ф.Ф. Вадковский (до 23 декабря), П.Н. Свистунов (23 декабря) и З.Г. Чернышёв (конец декабря). 29 декабря Свистунов показал, что в конце ноября 1825 г. Барыков, прибыв в Петербург, привёз ему записку от Вадковского, в которой говорилось о принятии Барыкова в тайное общество. В своих показаниях от 6 января 1826 г. Вадковский отверг свидетельство Барыкова о том, что он говорил о сочинении Бенжаменом Констаном конституции для России, и просил очной ставки. Она не состоялась, так как Барыков к тому времени был прощён и освобождён от следствия.
На первом заседании Следственного комитета 17 декабря было отдано распоряжение об аресте Барыкова, о чём сообщалось в докладной записке императору. Последовала резолюция Николая I: «Оставить под присмотром». На заседании Комитета 18 декабря, согласно его «журналу», военный генерал-губернатор Петербурга П.В. Голенищев-Кутузов взял на себя распоряжения о надзоре за Барыковым. Поступавшие сведения заставили следователей снова обратить внимание на Барыкова как участника тайного общества. Новое решение об его аресте Комитет принял после того, как в его распоряжении к 23 декабря оказались записи первых допросов Вадковского и Свистунова.
Сохранилась докладная записка о заседании Комитета 24 декабря 1825 г., включающая фамилию Барыкова в число лиц, которых нужно арестовать. Однако эта фамилия была отмечена Николаем I крестиком на полях. Помета А.И. Татищева гласила: «Высочайше повелено исполнить, кроме означенных крестиком рукою императора… 24 декабря». Следовательно, Барыков, после того как был прощён императором, фактически исключался из числа подследственных. Император ограничился учреждением временного надзора. Характерно, что прощение Барыкова, несмотря на выявленное участие в тайном обществе, приравнивало его в мнении наблюдателей к «невинным» и «очищало» от подозрений в участии в заговоре» (П.В. Ильин. Новое о декабристах. Прощённые, оправданные и не обнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825-1826 гг. СПб., 2004. С. 51).
Избежать наказания Барыкову, несомненно, помогло и то обстоятельство, что его жена и всё её семейство были близки ко двору, и прежде всего к самому императору и его супруге Александре Фёдоровне. Остановимся на этом подробнее.
В упоминаемом выше письме Вадковского к Пестелю, где говорится о приёме Барыкова в тайное общество, есть такая фраза: «...первый (Барыков. - Н.К.) намеревается жениться... невеста придерживается правильного образа мыслей и это единственная причина, прибавил он, которая привела его к решению на ней жениться...»
Варвара Павловна Ушакова (1797 - 5.02.1862), была дочерью генерала-адъютанта (1825) Павла Петровича Ушакова, который в свою очередь, состоял «кавалером при воспитании» великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича. В 1815 году Варвара закончила Смольный институт, а с 13 июля 1817 года состояла фрейлиной двора. Женой Барыкова она стала 11 ноября 1825 года. Венчание происходило в Петербурге в церкви Александра Невского в Аничковом дворце на котором присутствовала супруга тогда ещё великого князя Николая Павловича, «без пяти минут» императрица Александра Фёдоровна. Позже Варвара Барыкова состояла наставницей при княжне Марии Максимилиановне Лейхтенбергской.
В день восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года отец Варвары, Павел Петрович Ушаков, был произведён в генерал-адъютанты. В 1826 году произведён в генерал-лейтенанты. С 1827 по 1833 год - первое лицо (главный воспитатель) при великом князе Александре Николаевиче.
Был награждён всеми орденами вплоть до ордена Святого Александра Невского с бриллиантовыми знаками, пожалованными ему 22 апреля 1834 года.
Даже «испустил дух Павел Петрович почти на руках Государя или, по крайней мере, при нём и, Государь почтил слезами память старого своего воспитателя. Он был человек добрый, скромный, тихий, но по качествам ума совершенно отрицательный», - писал барон М.А. Корф.
Ну скажите: мог ли Николай I при такой близости Ушакова к трону отправить на каторгу его зятя, а любимую фрейлину императрицы заставить надеть траур при живом муже? Конечно, нет!
* * *
В ноябре 1826 года у четы Барыковых родился первенец. Об этом я нашёл запись всё в том же ЦГИА:
«Метрическая 1826 года книга Михайловской церкви, что при Инженерном Замке. № 13.
Лейб Гвардии Конного полка у Корнета Фёдора Васильева Барыкова сын Евгений родился 28-го Ноября, а крещён 13-го числа Декабря 1826-го года; при крещении его восприемниками были: Ея Императорское Величество Государыня Императрица Александра Феодоровна и Генерал Адъютант Павел Петрович Ушаков. Подлинное за надлежащим подписанием скрепью Секретаря и приложением печати Санктпетербургской Духовной Консистории».
Обратите внимание: восприемница сама императрица! Ровно год прошёл со дня мятежа на Сенатской площади, «повешенные повешены» и ссылка 120 «товарищей ужасна», а Барыков вроде как и рядом не стоял.
* * *
Сложно сказать что явилось причиной, но продолжать службу в Конном полку Барыков не захотел. Он вообще решил выйти в отставку и более не служить.
9 марта 1827 года за № 166 и подписью генерал-фельдмаршала графа Сакена вышел указ об отставке Фёдора Барыкова...
... и отставной поручик Барыков оставив блеск, шум и суету столичной жизни, поселяется в глухомани среди полей и лесов в своём имении Гремучий Ключ, Новая Слободка тож.
Спустя год очередная запись в метрической книге, уже на новом месте:
«Сельца Новой Слободки у Г. Фёдора Васильева Барыкова от жены его родился сын Виктор того же 1828 Июля 25-го, а крещён Августа 1 числа. Восприемники были означенного помещика сын Евгений Фёдоров и Г. Графа Андрея Андреева Толстого жена Параскева Васильева. Молитвование и крещение совершал Священник Сергей Ионин с причетниками Василием и Петром Ивановыми.
Подлинное подписал Священник Пётр Малишевский, скрепил Секретарь Афанасий Ильинский, справил в должности Столоначальника Корельский и приложена Орловской Духовной Консистории печать».
Третьего сына сын Варвара Павловна родила опять в Петербурге.
В Метрической книге Придворного Собора «1830 года марта 8 дня под № 2-м», значится:
«Лейб Гвардии Конного полка отставного Поручика Фёдора Васильева Барыкова родился сын Николай; молитвован того же числа, а крещён 12 Апреля Протоиереем Евфимием Веселовским; восприемники ему Николаю были Ея Императорское Величество, Государыня Императрица Александра Фёдоровна и Его Императорское Высочество Наследник и Великий Князь Александр Николаевич. Подлинное за подписанием Обер-священника и Кавалера Николая Музовского, скрепью секретаря Кирилы Гордиевского и приложением печати Главного Штаба Его Императорского Величества обер-священника».
Тут уже не только императрица, но и наследник восприемниками. Я думаю, что если бы у Барыковых ещё родился сын, то его крестил бы сам император, не иначе!
Обязанности фрейлины конечно же требовали нахождения Варвары Павловны в столице, а Фёдор Васильевич столицей тяготился. Так и прошла у них жизнь в бесконечных поездках из Орла в Петербург, из Петербурга в Орёл. Чаще эти поездки Варвара Павловна совершала в одиночестве, так как Фёдор Васильевич с головой погрузился в дела по имению и по отзывам современников стал крепким хозяйственником.
Литературный критик В.П. Боткин писал своему другу орловскому помещику поэту А.А. Фету 4 ноября 1864 года:
«Совсем было забыл написать вам о моей просьбе: сделайте милость, пошлите к Барыкову попросить у него его табаку, из которого ты сделала мне несколько папиросок. Мне этот табак кажется несравненно лучше всякого. Попросите у него по крайней мере Фунт. Сделайте милость! Я уже искал здесь нечто подобное, но здесь нет ничего, кроме турецкого или очень лёгкого. Не забудьте заплатить ему, если надо».
А сам Фет цитируя это письмо в своих «Воспоминаниях» описывает своего соседа по имению более подробно:
«Последняя приписка Боткина заставляет меня вернуться несколько назад. Принимая к сердцу некоторые мои земледельческие нововведения, как например, пленяясь обширным укосом клевера, из которого, нагибаясь, сам выбирал побеги полыни, Боткин носился с мыслью купить по близости имение, вероятно, в намерении передать его нам. А так как со времени эмансипации, людей, желающих продать имение, оказалось много, то и мы в свою очередь однажды были изумлены приездом близкого, но совершенно нам незнакомого соседа Барыкова, о котором слыхали только, как о замечательном сельском хозяине.
Подкатил он под крыльцо в плетёной на польский манер бричке, запряжённой гнедою четвёркою превосходных шестивершковых заводских маток. В гостиную, а оттуда на балкон, где сидел Василий Петрович, Барыков, седой, но ещё бодрый, вошёл в суконной венгерке с бранденбурами, что однако не мешало приёмам человека, видимо привыкшего жить в порядочном обществе.
Он ловко свёл разговор на «Письма об Испании», заговорил о том, что насаженные нами деревца имеют здоровый вид, и о том, как в нашей безлесной стороне трудно добывать деревья для посадки, если не посылать в Новосельский уезд, в Меховое Шатилова. Уезжая, он любезно пригласил Василия Петровича и меня побывать у него в соседнем имении на берегу Неручи, под названием «Гремучий ключ».
На другой или на третий день после этого мы воспользовались приглашением и отправились вёрст за 14. Подъехали мы в крыльцу каменного дома, имевшего и снаружи, и снутри вид старинного аббатства. Кругом дома в значительном расстоянии была расположена каменная усадьба, в виде конного и скотного дворов, амбаров и служб. Но видно, всё это поддерживалось в целях солидности, без всяких претензий на красоту. Подвижной старик хозяин принял нас чрезвычайно радушно в кабинете, имевшем вид капеллы аббатства.
Когда Барыков заметил внимание, с каким я рассматривал резную стену кабинета, вероятно, отделявшую его спальню, он сказал: «это ведь у меня все свои резчики; у меня, начиная с первоклассных кузнецов и слесарей до краснодеревщиков, всё своё. Я люблю во всём порядок и успел уже наделить крестьян землёю, состоящей из неразрывной полосы, непосредственно прилегающей к правому берегу реки Неручи. Эта полоса в свою очередь состоит из трёх продольных полос, соответствующих трём экономическим полям. Затем, посредством поперечных нарезок, каждому двору выделена соответственная вырезка в трёх полях с одинаковым правом на водопой. Вспомните, что всё это мною сделано ещё до освобождения крестьян».
- Как это вы, Федор Васильевич, спросил Боткин, при строго-охранительном характере всей вашей деятельности, выписываете такой красный журнал? При этом Боткин указал на лежащий перед ним на столе «Современник».
- Да разве он красный? воскликнул Барыков, - я усердно читаю его от доски до доски и этого не замечал.
- В настоящее время это самый красный, отвечал Боткин.
- Ах он, свинья! воскликнул Барыков, швырнув под стол «Современник».
Чтобы показать нам своё хозяйство, Барыков повёл нас в насаженный им на песчаном берегу хвойный лес. Эти ели и сосны, давно переросшие строевой возраст, могли своим видом вполне вознаграждать труд и терпение хозяина. Это же могло относиться и к остальной части рощи и сада, где на каждом шагу заметно было присутствие опытной руки любителя.
- Теперь позвольте повязать вам замечательный источник, давший название всему селению, сказал Барыков.
Спустившись из рощи в небольшое ущелье, мы увидали по широкому жёлобу быстро текущую струю воды, падающую с 2-х аршинной высоты с громким плеском на каменную плиту. Это по сей день не только гремучий, но и совершенно чистый и холодный ключ.
- Какой это прекрасный табак вы курите? - спросил Боткин.
- Это табак с моего огорода и собственного приготовления. Позвольте вам дать пригоршню для пробы.
Не стану утверждать, что к изысканной любезности Барыкова к Василию Петровичу примешивалось отчасти желание продать ему «Гремучий ключ». Помнится, что когда дома жена моя приготовила несколько папирос Василию Петровичу из крепкого Барыковского табаку, Боткин отозвался о них с похвалою.
Конечно, сейчас по получении Боткинского письма, я обратился с просьбою к Барыкову, - любезно уступить хотя Фунт табаку, какого Боткин достать в Петербурге не мог.
На это Барыков отвечал:
«Не имея в экономии продажного табаку, я очень горжусь предпочтением, оказываемым ему Василием Петровичем, которому прошу препроводить прилагаемых при этом четыре фунта; но так как у меня правило, что берущий табак обязан в то же время получить из моего питомника известное число деревьев, то вместе с сим прошу принять от меня 50 ёлок, простых и веймутовых сосен и лиственница».
Все эти подарки Барыкова со временем великолепно разрослись в Степановке, по аллее, ведущей к роще...»
К 1864 году, к которому относятся воспоминания Фета, Фёдор Васильевич Барыков был уже вдов. Варвара Павловна умерла двумя годами раньше в Петербурге и упокоилась рядом с отцом на Казанском кладбище в Царском Селе (в 1878 году там же был похоронен Евгений Фёдорович). Сыновья Барыковых выросли, окончили казённые учебные заведения и обзавелись собственными семьями.
Ещё в декабре 1840 года Фёдор Васильевич подал рапорт в Орловское дворянское депутатское собрание, а те в свою очередь в Герольдию Правительствующего Сената о внесении его, Барыкова, с сыновьями Евгением, Виктором и Николаем во вторую часть дворянской родословной книги Орловской губернии. Тяжба растянулась на долгие 17 (!) лет и только 8 августа 1857 года определением Правительствующего Сената по Департаменту герольдии Фёдор Барыков с сыновьями был утверждён в дворянском достоинстве.
Последнее упоминание о нём в официальном делопроизводстве относится к 1859 году. В рапорте Орловского дворянского депутатского собрания Департаменту герольдии от 14 марта указывается что Фёдор Васильевич получил указ о дворянстве рода Барыковых и с него взыскано 3 рубля за гербовую бумагу (ЦГИА. Ф. 1343. Оп. 17. Д. 1420).
Фёдор Васильевич пережил трёх своих сестёр, брата и любимую жену. Последним ударом для него стала смерть младшего сына Николая, скончавшегося в Петербурге 27 февраля 1865 года. Через полгода не стало и его самого. Свой последний приют он нашёл на погосте при Вознесенской церкви волостного села Городище, от которой, как мы помним, не осталось ни креста, ни камня...
