ДЕКАБРИСТ БАРЯТИНСКИЙ И ЕГО СТИХОТВОРЕНИЯ
Личность декабриста кн. Александра Петровича Барятинского до последнего времени оставалась как-то в тени и не привлекала ничьего особенного внимания, несмотря на то, что он отнесён был к I разряду осуждённых, наряду с другими виднейшими деятелями Тайного Общества; лишь в известной работе Н.П. Павлова-Сильванского «Материалисты двадцатых годов» (первонач. в «Былом» 1907 г., № 7), равно как недавно опубликованной А.А. Сиверсом в сборнике Пушкинского Дома. «Декабристы. Неизданные материалы и статьи» (М. 1925 г.) переписке декабриста Ф.Ф. Вадковского с Е.П. Оболенским, да в тексте «Алфавита декабристов», вышедшего под редакцией А.А. Сиверса и пишущего эти строки (Лгр. 1925), и в указателе к нему впервые были сообщены более или менее точные и подробные сведения о Барятинском и приведено одно любопытное письмо его к Оболенскому, от 10 августа 1839 г., с Туокинских горячих минеральных вод, - пока единственный образец его частно-эпистолярного слога.
Это письмо, несколько рассказов о Барятинском его товарищей, до сведения, сообщённые в книге А.И. Дмитриева-Мамонова «Декабристы в Западной Сибири» и в альбоме M.М. Зензинова «Декабристы. 86 портретов», - -вот всё, чем можно располагать при восстановлении очерка, жизни этого, как выясняется, очень интересного человека.
Но теперь открылся новый источник, благодаря которому обрисовывается ещё одна сторона облика Барятинского; источник этот - небольшая, изящно изданная в некогда лучшей Московской типографии Августа Семена книжка на французском языке под заглавием: Ouelques heures de loisir а Toulchin, Par le P.A. Bariatinskoy, L. Aux Hussards de la Garde, Moscou. 1824, 8°, 60 стр.*).
О принадлежности этой книжки именно декабристу А.П. Барятинскому было высказано неуверенное предположение в указателе к «Алфавиту декабристов» (стр. 274), - неуверенное потому, что во время, составления названного указателя редакторам «Алфавита» не пришлось ознакомиться с этою в высшей степени редкою, книжкою, которую нигде не удавалось разыскать; теперь она нашлась в библиотеке Пушкинского Дома (в недавно разобранном собрании Лонгинова), равно как и у П.Е. Щеголева, и знакомство с содержащимися в ней пиесами даёт возможность с несомненностью приписать ее именно декабристу.
*Цензурою книжка дозволена, однако, ещё 18 февраля 1823 г.
Таким образом, число декабристов-поэтов, известное до настоящего времени, можно увеличить ещё одним, хотя этот вновь открытый поэт писал исключительно по-французски. Но прежде чем говорить о Барятинском, как авторе стихотворений, изданных им в забытом и затерянном редком сборнике 1824 года, скажем несколько слов о его биографии и соберём то, что сохранилось о нём самом в исторических источниках.
Сверстник Пушкина, Барятинский родился в 1798 году; его отец, князь Пётр Николаевич, состоял управляющим сперва Казанскою, а затем Тверскою (1822-1823 гг.) и Пензенскою (1824-1825 гг.) Удельными Конторами, имел скромный чин титулярного советника и был, по-видимому, не очень богат; семейная жизнь его сложилась неудачно: есть указание на то, что жена его, Анна Андреевна (неизвестная нам по своей девичьей фамилии), бросила мужа и детей, увезя с собою свою младшую дочь.
Будущий декабрист воспитывался в известном тогда Петербургском иезуитском пансионе, где пробыл до 1814 года, а затем, сдав предварительный экзамен при Педагогическом Институте, был зачислен против своего желания, уступая лишь настояниям отца, на службу в Коллегию Иностранных Дел, но вскоре затем поступил в л.-гв. Гусарский полк и 28 июня 1817 г. из юнкеров был произведён в корнеты того же полка, в котором тогда служили такие лица, как П.Я. Чаадаев, П.П. Каверин, П.Д. Соломирский, А.И. Сабуров и другие.
Полком командовал В.В. Левашёв, впоследствии первый допросчик декабристов и граф, а во главе его числился герой Отечественной войны генерал-от-кавалерии и Андреевский кавалер граф П.X. Витгенштейн, главнокомандующий 2-ою армиею; в 1820 г. к нему адъютантом и был назначен кн. А.П. Барятинский, переехавший, поэтому, в место расположения главной квартиры и штаба армии - м. Тульчин, Каменец-Подольской губернии. Здесь был центр деятельности зародившегося незадолго перед тем Южного Тайного Общества, в члены которого Барятинский и не замедлил вступить уже в 1821 году.
Декабрист Басаргин в своих записках даёт живую картину той жизни, которая кипела тогда в Тульчине; о Барятинском, как члене Общества, он упоминает лишь вскользь; но несомненно, что роль его здесь была заметною; по крайней мере Следственная Комиссия с особенною тщательностью собрала о ней сведения и формулировала их в следующей записи о Барятинском в известном «Алфавите»: «Принят в Южное Общество в 1821 году. Не только знал республиканскую цель оного с изведением государя и всей императорской фамилии, но при совещании в Тульчине о продолжении Общества, после объявленного уничтожения Союза Благоденствия, одобрял решительный революционный способ действия с упразднением престола и истреблением тех лиц, кои представляют тому непреодолимые препоны.
В 1823 году, при отъезде в С.-Петербург, имел поручение подстрекнуть северных членов к большей деятельности. Потом слышал от Пестеля, что он успел склонить их на все его предложения. Начинал переводить «Русскую Правду» на французский язык. Знал о заговоре против покойного императора при Бобруйске (1823) и о сношениях Южного Общества с Польским. Был посылан (1825) к Давыдову предостеречь его от принятия графа Витта. По кончине государя, провозглашён начальником Тульчинской Управы.
Он поддерживал в членах дух Общества и устроил коммуникацию между Тульчином и Линцами, где жил Пестель, к которому посылал с известиями, до Общества касающимися. Знал о намерении начать возмущение в 1826 году и что Пестель делал для сего приготовления, собирая лучших солдат в свою полковую квартиру. Он принял шестерых членов. Его называют деятельнейшим членом, который был весьма силён по Обществу».
О приверженности его к делам Общества свидетельствует и декабрист Волконский: по его словам, Барятинский был «человек замечательный по теплоте чувств к делу», хотя, прибавляет он, «в частной жизни часто заслуживал неодобрительные суждения».
Арестованный, одновременно со своим товарищем Пестелем, 14 декабря 1825 г., Барятинский был привезён в Петербург сперва на главную гауптвахту, а затем перемещён в Петропавловскую крепость. Здесь соседом его по каземату оказался его знакомец - В.П. Зубков, который в своиx Записках о крепостном своём заключении пишет следующее: «Вечером 17-го [января 1826 г.] привезли ещё заключённого и поместили его рядом со мною, но от него нельзя было добиться ни слова. Наконец, 18-го вечером он попросил меня по-французски спросить что-то у Якубовича.
Я спросил сначала, откуда он: он ответил, что его привезли из Тульчина и что он адъютант. Так как он заикался то я сразу узнал в нём князя Барятинского. Мы условились, переговариваться с ним так же, как с Якубовичем. Этот последний очень много потерял от этого приезда: мы могли разговаривать с Барятинским почти не возвышая голоса и очень редко стали обращаться к Якубовичу...
Барятинский сказал мне, что он - друг Пестеля, был членом Общества и что они замышляли захватить покойного императора. Он сказал, что правительство всё знает. За время его заключения его ни разу азу не водили в Комитет. Он ждёт для себя строгой кары и очень жалеет своего старика-отца. Он часто смешил меня своими остротами. Я говорил ему или, вернее, пел что дело это протянется ещё долго, и что меня, вероятно, не выпустят до конца... «света», - кончал он. Я много смеялся этому.
Я сказал, что нас провели через перегонный куб, прежде чем заключить сюда, намекая на все места заключения, где мы перебывали до крепости. - «Да, отвечал он, с той только разницей, что водка, проходя через переходя через перегонный куб, становится все крепче, а мы слабеем с каждым днём»....
Рассказывая о способах общения с соседями своими, Зубков сообщает, что, заметив щель между перегородкой каземата и каменного стеною, Барятинский пытался просунуть в эту щель полученное им письмо отца своего и письмо, написанное им из каземата к Левашёву, но из-за толщины переборки этого не удалось сделать.
После объявления приговора Барятинский отправлен был в Кексгольмскую крепость, из коей в декабре 1827 г. был доставлен в Читинский острог, одновременно с Горбачевским и братьями М. и Н. Бестужевыми, а затем, в 1830 г., переведён в Петровский Завод. Будучи болен луэсом* [сифилисом], он часто хворал, так что уже в 1836 г. его сестра, В.П. Винкевич-Зуб, просила о разрешении ему поездки для лечения на Туркинские минеральные воды, но такого разрешения дано не было, и больной лишь по окончании срока каторги получил возможность прибегнуть к помощи этих вод, - в августе 1839 г.; затем он поселился в Тобольске, где, в постоянных болезнях, провёл около пяти лет и умер, в тяжких страданиях, 19 августа 1844 года, - окружённый товарищами-декабристами, находившимися тогда в Тобольске, и в большой бедности, граничившей с нищетой.
*Об этом имеется определённое указание, в неизданном отрывке записок Д.И. Завалишина в Пушкинском Доме (сообщ. М.К. Азадовский).
Последние дни жизни Барятинского, его смерть и похороны описаны в одном из очерков И.В. Погоржанского: «Четыре записки из жизни декабристов», помещённом в «Историческом Вестнике» 1916 г. (№ 2, стр. 472-474); из этого очерка видно, в какой обстановке жил тогда больной декабрист, занимавший за городом, в развалившемся домике, на мезонине у кузнеца, небольшую грязную комнатку. Многолетняя разрушительная болезнь оставила на лице князя неприятные следы. Забытый совершенно своими братьями, поддерживаемый милостыней своих товарищей по ссылке, он, по словам И.В. Погоржанского, «впал в отчаяние.
Во время этой сильной душевной тоски он полюбил вино и на дне стакана находил утешение. Вино распалило болезнь до неизлечимости. Крестьянка, с которою князь прижил дочь, была им глубоко любима, уважаема, как жена. Эта простая, честная женщина своими тяжёлыми трудами не только удовлетворяла требованиям ежедневной нужды, но утоляла и несчастную привычку князя, до того усилившуюся в последнее время, что все медицинские пособия, все советы друзей были Барятинским отвергаемы. Князь, дотоле преданный учёным занятиям, обогащённый величайшим знанием древних и новых языков, оставил свои труды и в весьма редкие минуты, трезвой жизни брался за перо.
Тогда пробуждавшиеся вопли изнемогающей, бессильной души выражались в его сочинениях, которые преимущественно были духовного содержания. Посреди таких-то занятий совершался последний кризис его жизни.. Полумёртвого, нищего, отвезли его в лазарет бедных, где он умер на поселенческой койке».
[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTUudXNlcmFwaS5jb20vaW1wZy81ZHBSa3p0eVMzcmhVOW0yNFJoV0toYmlYcnhtYWNfcHMweWd6QS9GZ0R3NDcxSXM0US5qcGc/c2l6ZT0xNDg1eDEwODkmcXVhbGl0eT05NSZzaWduPWQ2MDhhZWE1NWY5NjJhY2IyMTMyOWM5MWZhMmJkOWM1JnR5cGU9YWxidW0[/img2]
Могилы А.П. Барятинского и В.К. Кюхельбекера в Тобольске на Завальном кладбище. Фотография 1930-х гг.
Среди описанного в казну имущества, его, признанного выморочным, обращают на себя внимание ряд серьёзных книг по математике - сочинения Франкёра, Лакруа, Остроградского и логарифмы Кфллета, а также латинские словари и учебники греческого языка, который он изучал. Как математик, Барятинский был известен среди товарищей, о чём свидетельствует П.Н. Свистунов («Русск. Арх.» 1870 г., ст. 1650).
Указание Погоржанского на занятия Барятинского религиозною поэзиею (он однажды застал его за переводом стихами на французский язык богородичного акафиста) находится в противоречии с другим сообщением, - о том, что Барятинский был человеком неверующим, с материалистическими воззрениями; но для нас важно указание на то, что он даже при конце жизни не переставал предаваться стихотворству, и именно на французском языке: это было его любимым занятием ещё в молодые годы, когда жизнь ему так улыбалась, - и результатом его литературных упражнений и явилась та книжка французских стихов, о которой мы упомянули выше и о которой скажем теперь подробнее.
Сборник состоит из следующих 14 пьес: 1) «Souvenirsd'un vieillard. Epitre a mon vieil ami» (стр. 1-9); 2) «Epitre а Ivacheff» (стр. 10-13); 3) «L'amour afflige. Epitre а M-me la P-sse C. G...n nee S...ff» (стр. 14-17); в отделе Poesies diverses: 4) «A Madame la P-sse D...ky nee P-sse G...n. Pour son jour de naissance, jour, ou elle avoit atteint sa vingtieme annee» (стр. 21-23); 5) «A la meme, a l'occasion de son jour de nom» (стр. 24); 6) «Pour l'album de M-me J...y»(стp. 25-26); 7) «A mademoiselle P...B...off, pour son album» (стр. 27); 8) «A Madame La P-sse T...koy nee C-sse W...n. (Impromptu)» (стр. 28); 9) «Romance. (Sur les mots donnes: Aimer et plaire)» (стр. 29-30); 10) «Traduction d'une ode d'Horace» (стр. 31-33); 11) «Traduction d'une ode d'Horace» (стр. 34-36); 12) «Le vieillard du Meschacebe» (стр. 37-44) - переложение в стихи отрывка из «Les Natchez» Шатобриана - со стихотворным посвящением П.И. Пестелю (стр. 38); 13) «Fragment de Polyxene. Tragedie d'Ozeroff» (стр. 45-51) и 14) «Fragment de Fingal. Tragedie d'Ozeroff» (стр. 53-60).
Из этих пьес, между прочим, можно вывести некоторые отрывочные заключения о круге знакомства Барятинского; главнейшее внимание наше, конечно, останавливают имена декабристов П.И. Пестеля и В.П. Ивашева, которым он посвятил две пьесы своего сборника; первого он называет своим другом и вспоминает о том внимании, которое его Муза встречала со стороны Пестеля; из дружеского послания ко второму видно, что Ивашев (состоявший, одновременно с Барятинским, адъютантом гр. Витгенштейна) был прекрасным музыкантом и искусно играл на фортепиано и что он удачно переводил или перекладывал на русский язык известные фривольные сказочки Лафонтена.
Скрытые под инициалами и точками имена великосветских дам, которым Барятинским посвящал свои стихи, отчасти поддаются расшифровке; это были: княгиня Екатерина Петровна Гагарина, рожд. Соймонова (1790-1873), жена дипломата князя Г.И. Гагарина (1782-1837) и мать известного художника Вице-Президента Академии Художеств князя Г.Г. Гагарина; затем - княгиня Варвара Сергеевна Долгорукова, рожд. княжна Гагарина (1793-1833), жена (с 1812 г.) камер-юнкера князя Василия Васильевича Долгорукова (1787-1858).
Наконец, - княгиня Эмилия Петровна Трубецкая (1801-1869), единственная дочь начальника Барятинского - графа Петра Христиановича Витгенштейна, бывшая замужем за гусарским офицером (впоследствии Харьковским и Орловским губернатором и сенатором) князем Петром Ивановичем Трубецким (1798-1871); под таинственным именем «J ... у» быть может, скрыта Мария Казимировна Юшневская, жена проживавшего в Тульчине генерал-интенданта 2-й армии A.П. Юшневского (члена и директора Южного Тайного Общества так же, как и Барятинский, отнесённого к I разряду декабристов), последовавшая за мужем на каторгу; но кто была «Р . . . .В . . . off», догадаться невозможно.
Далее ознакомление со сборником выясняет нам, что Барятинский настолько хорошо знал латинский язык, что помимо цитат из классических писателей (напр., в эпиграфе к книжке - перефразировка стиха одной эклоги Виргилия) перевёл на французский язык две оды Горация: 8-ю из книги III (стр. 31-33) и 13-ю из книги I (стр. 34-36); что он, как и многие другие его современники увлекался Шатобрианом и его «Начезами» («Lе vieillard du Meschacebe»); наконец, отметим еще упоминание о Карамзине (стр. 6) при цитате, в переводе, его двух стихов, и отрывки из двух ложно-классических трагедий Озерова: «Поликсена» и «Фингал» в переводе на французский язык.
Эти последние переводы показывают нам с несомненностью, что Барятинский был ценителем ложно-классической драмы Корнеля и Расина и их русского последователя - Озерова; последний в то время еще с успехом давался на русской сцене и держал в плену человека с большим литературным вкусом - кн. П.А. Вяземского, с которым спорил по этому поводу Пушкин, не любивший Озерова и, несколько позднее, писавший: «Озеров попытался дать нам трагедию народную и вообразил, что для сего довольно будет, если выберет предмет из народной истории»...
Стихотворения сборника обнаруживают в Барятинском весьма искусного версификатора, прекрасно изучившего и усвоившего все обычные приёмы лёгкой французской поэзии по многочисленным «poesies fugitives», а также и классический стиль Расина, которым он без труда передаёт стихи Озерова.
Взыскательный критик найдёт, быть может, некоторые мелкие ошибки против тонкостей французской версификации, но так как сам автор не придавал, по-видимому, большого значения своим стихам, выставив и соответствующий эпиграф, и, кроме того, издал свою книжку не для широкой публики, а, вернее всего, для узкого кружка знакомых, в ограниченном количестве экземпляров, - то мы не будем строги к произведениям пера молодого гусара, который отдавал свои досуги не только стихотворным опытам, но и серьёзным беседам с Пестелем и с другими членами Тульчинского общества: недаром и самый сборник свой он скромно назвал лишь «Несколькими часами отдохновения в Тульчине».
Б. Модзалевский, 1925 г.
