*  *  *

Особое место в тобольской жизни Гавриила Степановича занимали переводы. Он начал переводить книгу Буланже «Древность, открываемая чрез обычаи и обряды». Любопытна оценка, данная им этому сочинению: «Это дорогая книга, она мне доставила столько новых идей, что весь сонм педантов в париках во всю жизнь возбудить такого множества не в силах».

Работа над книгой привела Батенькова к мысли помещать в письмах друзьям «всегда одну статью» с серьёзными философическими рассуждениями. Этот оригинальный план обмена «посторонними мнениями» подсказан автором «Древности...», нашедшим «ключ ко всем загадкам, таинствам и аллегориям» и объяснявшим «причину многих суеверий и того унылого духа, который вообще почти царствует в человечестве».

Не откладывая, он предложил Елагину завести «классическую переписку» для обсуждения какого-либо предмета с позиций представителей противоположных характеров: сурового и весёлого. В качестве примера тематики для спора Гавриил Степанович выдвигает тезис: «Следуя обычаям времени и страны своей и исполняя во всей точности, без прекословий и умствований уставы их, человек бывает благополучен, а следственно, ближе к праву называться мудрым» - это для «сурового» характера.

Характер весёлый может возражать: «слепое доверие уставам и обычаям времени и страны своей налагает на человека узы предрассудков, лишает его истинной душевной свободы и, ежели не всегда нижее становит, по крайней мере, часто приближает к роду бессмысленных».

Беря на себя «первый характер», Батеньков тем самым получал право выбора предмета для дискуссии. А в предложенной теме мог проявиться критический подход автора к существующей действительности. Доверяя другу высказывать противоположные мнения, Батеньков надеялся услышать в них подтверждение своих взглядов и выводов, которые будущий декабрист искал в жизни. К сожалению, в дальнейшей переписке отсутствует чёткая нить этой двусторонней полемики, но противоположность настроений и мнений друзей присутствует почти в каждом письме.

Увлечённый своими делами Батеньков приходит, однако, к выводу, что свобода от армейской службы, которой он добивался в 1816 г., не принесёт счастья. «Я обратил на то внимание, что свобода по праву рождения, самыми гражданскими установлениями нам предоставленная, безрассудно меняется нами на пустые мечты; она составляет первейшее наше счастие, но во зло употребляется до такой степени, что пользуемся ею, только покоряя себя неволе и узам». «Неволя» и «узы» не замедлили сказаться.

Сибирский генерал-губернатор И.Б. Пестель «просил» Батенькова вернуться в Томск для продолжения начатых там работ. В начале апреля 1818 г. инженер-поручик уже в Томске, но теперь в двух должностях: инженера и начальника 10-го округа. Работы было много, нужно было многое знать и уметь. И не удивительно, что служба в Сибири, несмотря на все её трудности, помогла ему сохранить в себе человека и превратила из мальчика в «опытного мужа».

Поэтому он и «благословлял» тот час, «в который решился переменить звание», т.е. уйти из артиллерии, где не только солдат, но и офицеров «муштруют, выправляют и бранят за то, что они имеют головы», за то, что они не безвольные куклы. Вывод этот, сделанный Батеньковым по собственным наблюдениям и на основе писем бывших сослуживцев, которые ещё оставались в армии, характерен для большинства будущих его единомышленников, членов первых организаций тайного общества декабристов.

Батеньковым всё сильнее овладевало критическое отношение к аракчеевским порядкам в стране, он возмущался бесправием и беззащитностью подавляющей части населения империи, видел злоупотребления местных властей, казнокрадство и взяточничество чиновников. Описывая А.А. Елагину трудности томской жизни и службы, он сообщал: «Чем было затруднительнее моё положение, тем осторожнее все шаги. Я сделался педант по службе <...>. Строгость правил и образа жизни моей не позволяли злословить, наружно ласкали меня и оказывали даже самое уважение».

В то же время продолжались жалобы на него начальству и из Петербурга запрашивали объяснения. Несмотря на поддержку проектов и действий Батенькова главным начальником путей сообщения, местными властями они «охуждались».

Начало 1819 г. для Гавриила Степановича было очень трудным - в Тобольске скончалась его мать, главная «сердечная связь» с Сибирью. Но он не утратил оптимизма и ироничного добродушия и не скрывал этого в своём автопортрете: «Вообразите человека высокого, смуглого, худощавого, рябоватого, с открытым видом, довольно быстрым взглядом; несмотря на продолжительные горести, более весёлого, нежели мрачного, не совсем провинциала, не дикого, который может подчас развеселить, рассмешить и занять, который хотя поверхностное, но имеет понятие обо всех человеческих знаниях, который более всего любит ему любезных, говорит прямо без украшений, лести и скрытности».

А это было как раз то время, о котором он писал в показаниях Следственному комитету 22 марта 1826 г.: «В 1819 г. сверх чаяния получил я три или четыре письма от Раевского. Он казался мне как бы действующим лицом в деле освобождения России и приглашал меня на сие поприще». Активный член Союза благоденствия В.Ф. Раевский, обращаясь к другу, надеялся, что он помнит клятву, данную ему при выпуске из кадетского корпуса в 1812 г.: «Идя на войну, мы расстались друзьями и обещались сойтись, дабы в то время, когда возмужаем, стараться привести идеи наши в действо».

Батеньков не забыл своих обещаний, но, собираясь жениться, ответил «советами оставить все опасные предприятия». (К сожалению, ни писем Раевского за 1819 г., ни ответа Батенькова обнаружить не удалось. Вероятно, в 1822 г., узнав об аресте «первого декабриста», Батеньков их уничтожил, так же как уничтожил часть компрометирующих бумаг и сам Раевский перед заключением в Тираспольскую крепость.)

Всю весну, как и в предыдущем 1818 г., Батеньков вёл серьёзные научные наблюдения за вскрытием протекающих в Томске рек Томи и Ушайки. В результате этих наблюдений он представил в Совет путей сообщения свои мысли о намерении заняться «общей теорией стечения двух рек». Одновременно он заверил начальство, что заниматься этими вопросами будет в свободное от основных работ время. 23 июня Совет одобрил «занятия» Батенькова, а в мае 1819 г. в Тобольск прибыл для ревизии Сибири М.М. Сперанский, и Батеньков должен был заниматься другими делами.

Батенькову импонировали взгляды Сперанского, высказанные им в ранних проектах, которые, как отмечалось исследователями его деятельности, отражали «дух французского буржуазного кодекса» - прогрессивного антифеодального свода законов, регулировавших гражданские отношения. Поэтому, готовясь к встрече со Сперанским, он написал обстоятельную «Записку о состоянии 10 округа путей сообщения». В пятнадцати пунктах этой записки он не только перечислял работы, но и давал характеристику условий их проведения, отмечал трудности и высказывал свои предложения по совершенствованию производства.

К записке Батеньков приложил «именной список чиновников путей сообщения 10 округа». Из семи человек, включённых в список, шесть было в различных командировках, в том числе четверо в Петербурге, и Батеньков всё ещё был единственным инженером в округе.

С первых же шагов Сперанского в Сибири Батеньков стал ему ценным помощником. Его энергия, многосторонние знания, основательные сведения об экономическом и политическом состоянии края, трудолюбие привлекали внимание Сперанского. В свою очередь, Батеньков возлагал на Сперанского большие надежды: «Сибирь должна возродиться, должна воспрянуть снова. У нас уже новый властелин, вельможа добрый, сильный, и сильный только для добра», - писал он восторженно из Тобольска 6 июня 1819 г.

Спустя три недели Сперанский дал поручение инженер-капитану Батенькову отправиться вместе с ним в Иркутск и заняться там в его присутствии «мерами  на постройку обруба на реке Ангаре, так как сие по обстоятельствам не терпит отлагательства».

Поездка со Сперанским кроме конкретной задачи по укреплению берега р. Ангары имела и более широкие цели. Батеньков был приглашён в поездку для «обозрения восточного края» в качестве окружного начальника путей сообщения. Незадолго перед поездкой в Иркутск он узнал о присвоении ему 17 апреля 1819 г. капитанского звания по Корпусу инженеров путей сообщения и полагал, что производству способствовал новый главный директор путей сообщения инженер-генерал Августин Бентакур, сменивший Ф.П. Деволанта. Смена начальства, по мнению Батенькова, положительно сказалась и на всей деятельности службы путей сообщения, в том числе и в Сибири.

Для Батенькова наступил новый этап жизни - активная творческая деятельность под руководством М.М. Сперанского. Причины злоупотреблений, выявленных в результате ревизии Сперанским и его помощниками, в том числе и Батеньковым, состояли в том, что в таком обширном крае империи, как Сибирь, не было законов, основанных на её географических, этнографических и социальных особенностях, так же, как не было таких законов и во всей России.

Перед проверяющими стояла трудная задача: «<...> желалось бы и должно было бы большую часть исполнителей сменить и отрешить, но кем заменить отрешаемых?» Ответить на этот вопрос, т.е. подготовить проект нового размещения чиновников вместо уволенных и преданных суду, Сперанский поручил Батенькову, в честности которого убедился, познакомившись с ним лично. После утверждения проекта о Батенькове заговорили как о человеке «в великой силе». Действительно, Сперанский считался с ним и поручал ему наиболее ответственные работы.

Несмотря на длительную (со 2 декабря 1819 по 25 января 1820 г.) болезнь «от полученных в сражениях ран», Батеньков активно включился в работу. Уже в январе 1820 г. он занялся пересмотром проекта укрепления правого берега р. Ангары в Иркутске. Проект этот был составлен в Петербурге инженер-генерал-майором Леонтьевым.

Тщательно проверив изыскания и проанализировав особенности реки Ангары и её притока Иркута, Батеньков доказал, что столичный проект не обеспечивал решения главной цели работ - избавления Иркутска от натиска ангарской воды. Кроме того, предусмотренные этим проектом сметные ассигнования значительно превышали необходимые затраты. По проекту Батенькова требовалось затратить около 90 тыс. рублей вместо запрошенных ранее 265 тысяч!

Свой проект устройства набережной р. Ангары: «планы, сметы и описания» - 26 мая 1820 г. автор представил Сперанскому. Хождение этого проекта по инстанциям вплоть до «высочайшего» утверждения длилось почти два года. Указ об утверждении проекта был подписан Александром I 22 февраля 1822 г., когда Сперанский и автор находились уже в Петербурге. Спустя ещё два года набережная в Иркутске по проекту Батенькова уже достраивалась. «Скоро берег Ангары будет окончен прочно и весьма красиво», - так написал опытный инженер А. Мартос, посетивший Иркутск в 1824 г.

Параллельно с проектированием набережной в Иркутске Батеньков выполнял и другие серьёзные поручения. Так, 21 марта 1820 г. Сперанский предписал ему удостовериться в «возможности учредить трактовую дорогу вдоль берега Байкала вместо существующей теперь Кругоморской». Давая это задание, Сперанский был уверен, что оно будет выполнено Батеньковым «с усердием и ожидаемым успехом».

На следующий день Батеньков отправился в Иркутский и Верхнеудинский уезды для «изысканий к устройству новой Кругобайкальской дороги». Ценным помощником в этой работе был для Батенькова верхнеудинский исправник, известный учёный и знаток Сибири М.М. Геденштром, предложивший строить дорогу через южный берег Байкала.

Существовавшая к 1820-м гг. Кругоморская дорога, заменившая старый верховой путь в Забайкалье через Тунку, была так же, как и первая, очень труднопроходимой. Она шла «от Иркутска вдоль юго-западного берега Байкала на Култук, а далее по горным перевалам Хамар-Дабанского хребта». По проекту Батенькова путь от Иркутска следовало проложить на Култук - Южный берег Байкала (через устья обследованных им рек Муриной, Выдриной, Переемной и Язовки) - селение Посольское и уже от него на Кяхту.

7 апреля 1820 г. Батеньков представил Сперанскому и Риддеру предварительные итоги своих изысканий, а последний, в свою очередь, переслал их 24 апреля в Петербург директору путей сообщения. 31 мая Батеньков вновь уехал из Иркутска для окончания проектирования «сухопутной дороги» по берегу озера Байкала. 23 июня, завершив работы, вернулся в Иркутск и передал все результаты своих изысканий на утверждение начальству.

Но, несмотря на положительные отзывы Сперанского и Риддера, проект Батенькова утверждён не был - вероятно, начальство обратило внимание на удаление дороги (вместо старых 421 версты по проекту предполагалось 665), но не учло большой доступности и удобств передвижения, обеспечивавшихся этим проектом. Впоследствии, в 1860-х гг., именно на предложенном Батеньковым и Геденштромом пути был проведён новый тракт, а затем и железная дорога.

В свободное от службы время Батеньков «был приглашён» «содействовать учреждению при Иркутском военно-сиротском отделении школы по методе взаимного обучения». Для этой школы он подготовил специальные таблицы, которые должны были помочь ученикам приобрести «первоначальные геометрические познания».

«Таблицы» были одобрены Сперанским и напечатаны в губернской типографии (около 50 экземпляров). Один экземпляр 28 апреля 1820 г. Батеньков переслал в Петербург Риддеру, надеясь на заведение ланкастерских школ в ведомстве путей сообщения. Два экземпляра направил и Сперанский - в «Санкт-Петербургское общество для учреждения в России училищ по методе взаимного обучения» и в Департамент народного просвещения. Впоследствии, вспоминая свои геометрические «таблицы», Батеньков называл их наиболее «замечательным учебником из числа составленных им для первой в Сибири ланкастерской школы».

Педагогические занятия будущего декабриста отвечали требованиям просветительной деятельности среди народа, предъявляемым к членам первых декабристских организаций. Не исключено, что заинтересовал Батенькова системой взаимного обучения В.Ф. Раевский, который написал ему в 1819 г. несколько писем.

Но главное дело, которым занимался Батеньков при Сперанском, - это участие в разработке законов и уставов по управлению краем. Историю этой работы он кратко изложил в «Объяснительной записке», приложенной к письму Я.Д. Казимирскому от 9 мая 1858 г. Записка составлена в третьем лице, так как предназначалась для представления адресатом начальству: «Сперанский по существу Сенаторской ревизии, ему порученной, и произведённых следствий по управлению занимался мыслию дать всему учреждению того края новое устройство. Он сообщил это желание Батенькову и пригласил его заняться развитием частей».

Кроме Батенькова о подготовке программы «общего закона» знал только ближайший друг Сперанского Ф.И. Цейер, а затем и  К.Г. Репинский, приехавшие со Сперанским. Все остальные сотрудники, получив конкретные задания, выполняли их, не зная конечной цели. Всем говорилось, что работы ведутся с научной целью, что, «впрочем, и не было ложно». Батеньков занимался подготовкой статистических данных по различным отраслям жизни Сибири. Активно помогал ему бывший помощник губернского почтмейстера Текутьев. Для работы кроме официальных сведений из дел «канцелярии губернатора Трескина», которые «были первым источником», собирались сведения от всех, кто их имел, в том числе «даже от мещан и казаков».

Ещё в Иркутске Батеньков подготовил «первоначальные очерки в виде научных обозрений по семи предметам: 1) о сухопутных сообщениях; 2) об учреждении этапов; 3) о ссыльных; 4) об инородцах; 5) о сибирских казаках; 6) о занятии Киргизской степи Средней орды; 7) о приведении в известность земель в Сибири». На основе первых шести были выработаны уставы, вошедшие потом в «Сибирское учреждение».

Работа над составлением уставов велась уже по возвращении из Иркутска в Тобольск с сентября 1820 г. до января 1821 г. В ходе «отделки» пополнялись статистические сведения, которые готовила специально созданная «особая рабочая» группа, независимо от канцелярии Сперанского. В группе этой были чиновники К.Г. Репинский, Жорж Вейкардт, Текутьев, Булич и Протопопов. Переписчиками нанимались «вольные писцы из кантонистов». Переводы на французский язык делал Г.Г. Вильде, преданный Сперанскому ещё со времени пензенской жизни при нём.

Наиболее ответственный раздел реформы - «Устав об управлении сибирскими инородцами», разработанный Батеньковым под руководством Сперанского, - анализировался уже многими исследователями, в частности В.Г. Карцовым.

В работе над сибирской реформой Батеньков, ещё не будучи членом тайного общества, как и многие декабристы, проявил себя сторонником сближения коренных жителей Сибири, так называемых инородцев, с русским народом. Он выступал против реакционной политики царизма, рассматривавшего народы Сибири как «низшие», «неполноценные». Нет сомнения, что Батеньков был знаком и с политикой правительства Северной Америки, начавшего в 1815 г. «резервирование» американских аборигенов - индейцев, и относился к этому резко отрицательно. Об этом он не раз упоминал в своих письмах.

Для того чтобы доказать необходимость выработки сибирских законов, основанных на истории, этнографии, климатологии края, т.е. обосновать нецелесообразность централизации управления в таком многонациональном государстве, как Россия, и необходимость федеративного устройства страны, он проводил серьёзные статистические исследования. Результатом этой работы была «Табель населения Сибири по климатам».

Аналогично национальный вопрос рассматривался и П.И. Пестелем в «Русской правде», хотя Пестель в отличие от Батенькова был сторонником централизованного правления и заботу об улучшении жизни коренного населения Сибири возлагал на Временное верховное правительство: «<...> да сделаются они нашими братьями  и да перестанут коснеть в жалостном своём положении».

Так же, как и Батеньков, Пестель провозглашал возможность сближения русского народа и кочевников в управлении и государственном устройстве на основе преобразования последних «в земледельные», т.е. тогда, когда по своему социально-экономическому и духовному уровню  они сравняются с русским населением и смогут «в общий состав государственного устройства на общих же правилах поступить».

Серьёзным вкладом Батенькова в российское законодательство являются также его проекты законов о сибирской ссылке - Уставы о ссыльных и этапах и подготовительные к ним материалы. Самым серьёзным подготовительным материалом для составления Уставов были «Записки о заселении Сибири», составленные им по заданию Сперанского, в том числе «О заселении Нерчинского края», «О поселении в Иркутской губернии», «О поселении Нерчинском», «О каторжных и ссыльных, в Нерчинские заводы поступающих», «Особенное распределение сосланных в Иркутскую губернию людей» и другие.

В этих записках Батеньков анализирует состояние сибирской ссылки, отмечает её жестокость и неэффективность использования труда ссыльных-уголовников при освоении территории восточных окраин России. Анализ кодексов сибирской ссылки, подготовленных Батеньковым в 1820-1821 гг., дан в работах С.В. Кодана.

Следующая крупная работа Батенькова в этот период - подготовка «Проекта положения о приведении в известность земель в Сибири». Этот проект, в отличие от остальных сибирских проектов, не вошёл в «Сибирское учреждение», а был передан начальнику Главного штаба П.М. Волконскому и стал «основой произведённых съёмок». Проект Батенькова до начала его реализации рассматривали и одобрили выдающиеся военные инженеры-картографы Ф.Ф. Шуберт и И.И. Фицтум.

Результаты работы Батенькова над проектом Устава об инородцах и другими проектами сибирской реформы, завершённый уже в Петербурге, свидетельствуют об идеологической зрелости будущего декабриста, сумевшего уже в начале 1820-х гг. вложить в законодательный акт, составленный по приказу царя, прогрессивные идеи.

Работа над проектом реформы так увлекла Батенькова, что, по его признанию, он «совершенно теперь успокоился» и в нём «возродились <...> новые надежды и почти не осталось следов прежней угрюмости».

Большая умственная нагрузка, климатические условия и старые раны давали себя знать. Инспектор Тобольской врачебной управы Яков Алберт, освидетельствовав Батенькова 27 ноября 1820 г., рекомендовал «продолжить лечение в климате более умеренном, без чего к выздоровлению его не предвидится надёжных средств». В тот же день Батеньков подал прошение начальству о четырёхмесячном отпуске.

*  *  *

25 января 1824 г. «за отличие по службе» Батеньков был произведён в подполковники и назначен членом Совета главного над военными поселениями начальника Аракчеева. Трудолюбие, обширные знания и высокое качество составляемых им документов позволили ему рассчитывать на определённую независимость и деятельность, не связанную со служебными обязанностями. Впоследствии он написал: «Как ни сильно было лицо графа Аракчеева, но поелику стал он знать меня с портфелью статс-секретаря и членом своего Совета, притом я знал, что ему был нужен, то и мог принять не тот тон, какой наблюдал с Сперанским».

В этом противопоставлении отношений к своим «необыкновенным» начальникам был глубокий смысл. Сперанского Батеньков «любил душою», хотя и знал его недостатки. В Аракчееве он видел человека, который был «зависим, ибо сам писать не может и неучен», но «страшен физически, ибо может в жару гнева наделать множество бед». Но с тем и другим Батеньков работал добросовестно. 29 мая 1824 г. приказом по Корпусу Аракчеев объявил ему благодарность «за отличное исполнение возложенных на него поручений», а 10 июля того же года назначил Батенькова «старшим членом Комитета по отделениям военных кантонистов».

Работа в Совете военных поселений, частое посещение Штаба поселённых войск и высших правительственных учреждений, поездки на топографические съёмки местности, отведённой поселянам, общение с поселянами и их начальниками усиливали недовольство Батенькова аракчеевскими порядками. Его всё больше привлекает деятельность просветителя и этнографа. 7 марта 1824 г. он сообщил друзьям, что надеется отправиться в Сибирскую экспедицию на «<...> поверку и продолжение открытий Матюшкина и Врангеля», но не только как картограф, топограф, но и как просветитель, лингвист, этнограф.

Но мечтам осуществиться не пришлось. Служба в Совете военных поселений продолжалась. Уже 2 мая Батеньков, иронизируя над своими планами, писал Елагину: «<...> что будет с бедными моими мечтами?», «<...> не поискать ли им вовсе выхода и улететь на вечный покой ко предкам своим - небывальщинам и бредням, в страну воздушных замков?» Оценивая сложившуюся обстановку, здравомыслящий Батеньков понимал, что его мечты избавиться от службы у Аракчеева подобны мечтам Дон-Кихота, повесть о похождениях которого он в то время читал.

О широте и многогранности интересов Батенькова свидетельствует и тот факт, что ещё весной 1824 г. по просьбе Н.А. Полевого и Н.И. Греча он занимался аналитическим разбором системы спряжений русских глаголов, задуманной Полевым. Сообщая об этой работе друзьям, он писал: «Долго было бы толковать, в чём они правы, в чём неправы, где умничают и где дурачатся». Особое внимание уделял он литературному языку.

Ратуя за чистоту русского языка, против засорения его иностранными словами, он допускал использование нерусских терминов только в тех случаях, когда в родном языке не было слов, обозначавших новые понятия. В то же время он резко критиковал попытки нового министра народного просвещения А.С. Шишкова возродить «седой классицизм», вернуть в русский лексикон фиту и ижицу и изгнать из него новшества романтической школы Карамзина, Жуковского, Пушкина. Батеньков со свойственной ему честностью заявлял: «<...> я никак не согласен ни оного, ни секового употреблять в письмах».

Среди литераторов и учёных Батеньков стал своим человеком. Многие литераторы бывали у него запросто дома, в том числе поэт А.А. Дельвиг, декабрист, историк А.О. Корнилович и другие. Был ли тогда Батеньков полностью с ними откровенен в оценке действительности, сказать трудно. А вот в письмах к А.А. Елагину он, используя иносказания, очень страстно критикует военные поселения. Это позволяет сделать вывод о том, что в нём уже назревал протест против деспотического строя в целом. Так, он пишет, что Синие горы (военные поселения) «высоки, пространны, скалисты, ветрены, холодны и опасны».

Даже тогда, когда Батеньков описывает друзьям свои служебные занятия, он иронизирует не только над военными поселениями, но и над собой. Например, он сообщает, что уехал работать «за Волхов», на родину Марфы Посадницы, туда, где когда-то легендарный Вадим выступил против самовластия Рюрика. А теперь в этих местах он, Батеньков, вынужден был, «взяв в руки тяжёлый булыжный камень, сгонять мух с казённого строения».

В приведённых словах подражание известной басне И.А. Крылова «Пустынник и Медведь». На это явное подражание обратил внимание В.Г. Карцов. Подобно басенному Мишеньке, который сгонял муху с лица друга увесистым булыжником, Батеньков с «булыжным камнем» оберегал ненавистные ему «строения» - аракчеевские военные поселения.

Всё тягостнее было Батенькову делать дело, которое противоречило его убеждениям, интересам и вкусам. Аракчеев наваливал на него «кипы дел», от которых не спасали даже болезни. «Суеты» отнимали «у головы всю свежесть», заставляли «сидеть - когда необходимо движение, рыскать по городу - когда необходим покой». Твёрдое намерение оставить службу связывалось и с решением Гавриила Степановича «непременно и чего бы то ни стоило жениться в 1825 году». Он подумывал даже о поселении в деревне, поблизости к Елагиным.

Однако ноябрь и декабрь 1824 г. внесли в жизнь Батенькова, как и всех жителей Петербурга, новую заботу. 7 ноября северная столица подверглась свирепому натиску стихии - наводнению. В письмах от 14 и 29 ноября 1824 г., 3 и 29 февраля 1825 г. он даёт яркое описание следов «опустошительного потопа»  и мер, принятых для борьбы с ним и его последствиями. Одной из этих мер была деятельность «Комитета для пособий с.-петербургским жителям, потерпевшим от наводнения». Комитет был создан на основании указа, текст которого готовил Батеньков.

Напряжённые дела и заботы не лишали его интереса к международным событиям: он размышляет о конференции держав - членов Священного союза, собранной в Петербурге по греческим и ближневосточным проблемам. От внимания Батенькова не уходили и результаты промышленной революции: «С изобретением паровых машин силы человеческие стали дёшевы и не всегда нужны», - замечает он, завершая писать «Положение» о покупке лесов для поселений в Старой Руссе и наблюдая там за ходом строительных работ и перевозкой грузов.

Гавриил Степанович по-прежнему в курсе литературных дел. Он знает об издательских трудностях альманаха «Полярная звезда» К.Ф. Рылеева и А.А. Бестужева, говорит о появлении новых альманахов: «Северные цветы» А.А. Дельвига и «Русская Талия» Ф.В. Булгарина. Иронически отзывается о затянувшемся литературном конфликте между Булгариным и Измайловым.

Устав от служебных поездок, придирок начальника Штаба военных поселений П.А. Клейнмихеля, Батеньков хлопочет об отдыхе. 19 декабря 1824 г. он получил «домовой»  отпуск на 28 дней. Как и в предыдущие два года, он отправился в Москву, к Елагиным. Три недели, проведённые Батеньковым в Москве, определили всю его дальнейшую жизнь. Там он познакомился с одним из директоров Российско-Американской компании И.В. Прокофьевым. Прокофьев жил в Петербурге в одном доме с К.Ф. Рылеевым. Батенькова он знал заочно по делам службы ещё со времени работы Гавриила Степановича в Сибири.

Встреча с прогрессивными представителями московской интеллигенции на приёме у Прокофьева не прошла бесследно. Разговоры о положении в стране, о необходимости избавить народ от беззакония и деспотизма, о революции в Европе, государственном устройстве Америки, внутреннем и международном положении России были созвучны настроениям Батенькова и приводили его к совершенно определённому выводу:

«Зрелище военных поселений и Западной Сибири, угнетаемой самовольным и губительным управлением, общее внутреннее неустройство, общин жалобы, бедность, упадок и стеснение торговли, учения и самых чувств возвышенных, неосновательность и бездействие законов, несуществование истинной полиции - всё, с одной стороны, расположило не любить существующий порядок, с другой же - думать, что революция близка и неизбежна».

Сделав такой вывод, Батеньков продолжил свои размышления: «У Прокофьева же в Москве в генваре 1825 года пришла мне в первый раз мысль, что поелику революция в самом деле может быть полезна и весьма вероятна, то непременно мне должно в ней участвовать и быть лицом историческим.

На пути из Москвы я начал рассуждать о делах греческих, обращался на Россию и жалел, что у нас географическое положение не представляет никакой удобности к восстанию. Зная по делам, что все разыскания о тайных обществах были более злобны и ничего не доказывали, я уверен был, что их нет в России и что все наши либералы только на словах.

Проезжая от Бронниц к Новугороду, я рассуждал о силе тайных обществ, уверился, что это ужасное средство атаки на правительство и что они не избрали ещё против сих мин достаточных средств. Мне казалось, что контрмины могут состоять только в таковых же обществах, и начертал план их администрации».

Эти показания приводились неоднократно исследователями биографии Батенькова и толковались по-разному. Анализ документального наследия декабриста и воспоминаний о нём современников убеждает, что верное толкование признаний Батенькова, сформулированного в свойственной ему форме иносказания, дал В.Г. Карцов. Наличие в показаниях признаков внешнего противоречия: с одной стороны, уверенность в том, что тайных обществ «нет в России», так как «разыскания» о них «ничего не доказывали», с другой - рассуждения об атакующей силе тайных обществ - по сути своей только иносказательная форма.

Ход мыслей Батенькова от Бронниц - района военных поселений, места восстания поселян 1817 г., символизирующего борьбу народных масс за свои права, до Новгорода, символизирующего «вольность, народоправство»  - свободу, был закономерен для дворянского революционера. Из сетований Батенькова на отсутствие в России «удобности к восстанию» можно сделать вывод о том, что уже в начале 1825 г. он не был противником восстания, понимал его неизбежность, но не видел ещё реальной перспективы его проведения. В то же время при мысли о возможности народных выступлений, подобных тем, что были в Бронницах, он ужаснулся. Он искал иной путь к свободе и «сделал свой план атакующего общества».

Что же это за общество? Против кого оно станет «контрминой»: против тайных обществ, которых Батеньков ещё не видел, или против правительства? Исходя из анализа предшествующей и последующей деятельности Батенькова видно, что он думал тогда об «атаке» против правительства, а не за правительство, рассчитывая на участие в обществе честных людей, а не «кусающих букашек», как предполагал В.Г. Карцов. Он планировал, в сущности повторяя пройденный уже Союзом благоденствия этап, создание общества для борьбы за свободу путём постепенных государственных преобразований, производимых сверху, а не добытых снизу в результате народных революционных выступлений.

В.Г. Карцов справедливо заметил, что мнение С.Н. Чернова о плане Батенькова создать охранительное «для правительства» общество в качестве контрмины против тайных обществ неверно. Насколько серьёзными были замыслы декабриста, свидетельствует «план», который он обдумал, возвращаясь из Москвы в Петербург. Затем он нередко возобновлял думы о нём. В «плане атакующего общества» он назвал четыре предполагаемые им «отрасли» и перечислил их функции:

«1. Деловую, которая бы собирала сведения, капиталы, управляла и ведала дела членов. 2. Учёную, которая бы вообще действовала на нравы. 3. Служебную, которая бы с пособием капиталов общества рассыпана была по государству, утверждала основные управления и состояла бы из лиц отличнейшей в делах честности, кои бы, занимая явно гражданские должности, тайно по данным наказам отправляли и те обязанности, кои будут на них лежать в новом порядке. 4. Фанатиков более для того, что лучше их иметь с собою, нежели против себя».

Говоря о «фанатиках», Батеньков имел в виду революционеров, готовых в случае необходимости «на крайние средства», даже грозящие им собственной гибелью. Конечно, оговорка о причине включения «фанатиков» в планированное общество делалось Батеньковым для Следственного комитета. На деле же сам Батеньков в дни подготовки к восстанию оказался в числе «фанатиков» - революционеров, выступивших против самодержавия.

Знакомство с И.В. Прокофьевым в Москве, продолженное в Петербурге, способствовало сближению Батенькова с членами тайного общества. Он стал частым гостем в доме Российско-Американской компании на мойке, где жили её служащие. Здесь бывали братья Бестужевы, останавливался, приезжая из Москвы, В.И. Штейнгейль и собирались у Рылеева все члены Северного общества.

Поначалу присутствие Батенькова - правителя дел Сибирского комитета, ученика Сперанского и доверенного члена Совета начальника военных поселений Аракчеева - в квартире Прокофьева и его вольнолюбивые высказывания вызывали у присутствовавших сомнения и настороженность. Руководители тайного общества сочли необходимым убедиться в его искренности. Единомышленники Рылеева не сразу поверили, что Батеньков, так же, как и они, стремится избавить страну от деспотизма и бесправия, хотя ещё не нашёл для себя верный к этому путь.

Вернувшись из Москвы, Батеньков активно включился и в культурную жизнь столицы. В литературных кругах связи его уже настолько окрепли, что 20 января 1825 г. он принимал у себя и представлял дочери Сперанского Е.М. Фроловой-Багреевой «весь петербургский Парнас». Он продолжал дружеское общение с В.А. Жуковским и вмешивался в литературные споры Булгарина с другими издателями, в том числе с В.Ф. Одоевским, поддерживая последнего.

Особый интерес вызывали у него зарубежные события: итоги революции в Испании и освободительное движение негритянских племён - ашантиев против английских колонизаторов. Борьбу ашантиев оценивал как «нечто великое: борьба дикости с желанием образования; не для них ли теперь время Петра?» Одобряя действия ашантиев, Батеньков думал, не встать ли ему на этот путь, открывшийся после поездки в Москву, но признавался, что «должен остаться в бездействии», так как ещё окончательно не решил, чему следовать, - продвигаться по службе и жить спокойной семейной жизнью или выбрать путь революционера, борца за свободу? Убедившись в неизбежности революционных преобразований, Батеньков решил продолжать изыскивать средства для их достижения без «ужасов» народного восстания.

Как уже говорилось, Батеньков исходил из реально существовавшей в России монархии и считал её необходимым условием, отвечавшим сложившимся традициям и обычаям народа. Однако он полагал, что осуществить преобразования, ликвидировать бесправие народных масс и злоупотреблений властей и дать людям свободу можно лишь при наличии царя-преобразователя, подобного Петру I. Этим и объясняются слова Батенькова о Петре в письме об ашантиях. В то же время он ещё надеялся на силу задуманного им «атакующего общества», которое, по его планам, должно было влиять на формирование законов, издаваемых царём.

Поэтому он продолжал искать людей, которые разделили бы с ним его надежды. Поиски эти подчас приводили к разочарованиям. Неудачной была, например, его попытка завербовать в своё общество (в ноябре 1825 г.) Н.И. Греча. Но с людьми, близкими ему по духу, Батеньков встретился. Случилось это на квартире Рылеева, в доме Прокофьева, где собрались члены Северного общества.

Поводом приёма были именины, но не самого Рылеева, как полагали некоторые биографы Батенькова на основе его показаний, а Анны Фёдоровны - его сестры. В.Г. Карцов справедливо считал, что именно это событие было поводом для встречи декабристов в квартире Рылеева, и тем самым определил дату первого посещения Батеньковым собрания членов тайного общества. Много лет спустя, вспоминая 3 февраля 1825 г., Батеньков писал об этом собрании - заседании тайного общества.

После первого посещения квартиры Рылеева Батеньков сблизился с членами его группы, особенно с А.А. и Н.А. Бестужевыми, и часто встречался с самим Рылеевым. Недовольство службой в поселениях и стремление разобраться в собственных мыслях и поступках постоянно присутствуют в его переписке с друзьями. Всю весну он говорит о лихорадочном состоянии своих дел. «Никогда не были они важнее, опаснее и неисповедимее», - написал он 3 марта.

Ещё не решив, что ему делать, но уже видя, что жизнь и служба при Аракчееве не могут привести к реализации его планов преобразования законов, он задаётся вопросами: «Для чего я живу, для чего я тружусь? для чего я борюсь?» Оценивая своё состояние в этот период, Батеньков писал: «Мне просто душно в тесноте <...> и несносно терпеть беспрестанные <...> принуждения». Особенно досаждал ему П.А. Клейнмихель.

В первых числах мая Батеньков уехал (почти на всё лето) в Грузино, надеясь там «отдохнуть от дел» и лечиться «без помехи». В Петербург приезжал по делам или к друзьям.

Вспоминая лето 1825 г., он показывал на следствии: «<...> прожил я в Грузине спокойно и приятно, занимался постройками, устройством военно-сиротской части и делами. Прочитал лорда Байрона <...>». Как видно из этих слов, отдыха от дел не было, но зато он мог заниматься и неслужебными делами. Одним из таких дел была подготовка сочинения, начатого ещё после возвращения из Москвы, в январе, - «Опыт теории правительственных учреждений».

На следствии Батеньков признался, что у него уже были подготовлены и прочитаны Н.А. Бестужеву: 1) введение; 2) теория разделения правительственных учреждений; 3) теория силы и власти разных частей и 4) теория состава правительственных мест. «Недоставало только теории образа их действия. Всё сие писано методом аналитическим, в чертах общих», - написал он, отвечая на вопрос Комитета 15 мая 1826 г. Однако когда по повелению Николая I потребовалось предъявить это сочинение в Комитет, то 22 мая 1826 г. Аргамаковым «отыскались» и были представлены лишь отрывки сочинения, вероятно относящиеся к четвёртому из названных выше разделов.

Остальные листы «Опыта» обнаружены не были. Но ещё за два месяца до предъявления этих фрагментов, 29 марта 1826 г., Батеньков подал генералу В.В. Левашову упомянутую выше записку с критикой внутреннего состояния Российского государства, которая, бесспорно, воплотила в себе основные мысли утраченных частей «Опыта». В сохранившихся отрывках разбираются только в пределах одной статьи три вопроса: «Принадлежности представления правительственных мест», касающиеся места пребывания, времени и обрядов представления.

2 июня 1825 г., оставшись на несколько дней в Петербурге, Батеньков написал друзьям знаменательные слова: «<...> сумасшествие моё растёт и множится». И добавляет, что этот «дар» («сумасшествие») - «причина всего великого и необычайного», но он может лишить его надежды стать полковником. В таком признании читается определённая решимость Гавриила Степановича включиться в активную борьбу за достижение «великого и необычайного», то есть свободы.

В 1820-1830-х гг. слова «сумасшествие», «сумасшедший»  были очень распространены в России в оценках людей, мысли и действия которых отличались от традиционных, общепринятых в то время. Назвав себя так, как назвали грибоедовского героя в доме Фамусова, - «сумасшедшим», Батеньков намекал друзьям на свои тайные мысли «карбонария». Забегая вперёд, заметим, что через семь месяцев, оказавшись перед членами Следственной комиссии, а затем и в Алексеевском равелине, Батеньков, используя этот «диагноз», позволил себе резко и без оглядки критиковать существующие в стране порядки, адресуясь к царю и даже богу.

Письмо от 2 июня содержит и другие любопытные сведения. Батеньков жалуется, что его попытки «быть педагогом» не находят применения, так как некого учить. А его «покушения» «учить взрослых вообще встречаются то насмешкою, то злобою». Расшифровка этой жалобы проста: Батеньков безуспешно пытался убеждать своих новых друзей, членов тайного общества, в возможности добиться свободы путём воздействия на монарха и усовершенствовать законы с помощью реформ. В качестве примера такой неудачной попытки «учить» Рылеева Батеньков привёл на следствии их спор по поводу появления в печати стихов Языкова «Новгородская песнь 1170 года».

В связи с этими стихами Батеньков заметил Рылееву, что не следует прибегать к незначительным действиям, которые, «не принося пользы, раздражают только правительство». В ответ руководитель Северного общества  доказывал пользу и таких действий. Он говорил: «<...> ежели мы долее будем спать, то не будем никогда свободными». Затем, вспоминая допетровскую Россию, сказал, что вновь настало время «повесить вечевой колокол». Не соглашаясь с этими выводами, Батеньков «говорил ему, что горсть солдат всё разрушить может и что восстановленный Новгород признает князем первого честолюбца, который к нему явится». «Рылеев тотчас меня оставил», - закончил Батеньков свой рассказ о неудачной попытке «учить взрослых».

Однако вера в преобразовательную силу реформ не мешала ему критически относиться к внешним новшествам в жизни Петербурга. Он иронизировал над обязательными усами у «бутошников», зелёной окраской лотков, кадочек, подножек и тому подобными мелочными «усовершенствованиями» городского быта столицы.

Всё больше погружаясь в планы преобразования российских порядков, Батеньков часто приезжал из Грузино и Старой Руссы в Петербург не только по делам службы. На обедах у Прокофьева он всё чаще встречался с членами тайного общества, а некоторые из них бывали у него. В доме петербургского головы И.В. Кусова он общался с представителями русского купечества, в том числе с прогрессивно настроенным купцом А.П. Сапожниковым.

*  *  *

Присягнув Константину и надеясь на возможность добиться при нём перемен в стране, Батеньков обратился за поддержкой к С.П. Трубецкому. Зная его как серьёзного и основательно мыслящего руководителя тайного общества, «облечённого широкими полномочиями», Батеньков рассчитывал на взаимопонимание. Он стал убеждать Трубецкого «оставить все замыслы, по крайней мере на 10 лет».

Далее предлагал, составив «собою аристократию» (из числа наиболее подготовленных, образованных, честных людей, преданных идеям свободы), добиться ограничения монархии «простым требованием, а не мятежом». Реально оценивая силы, которыми располагало Северное общество, Батеньков в о же время переоценивал возможности «простых требований», адресованных самодержцу.

7 декабря С.П. Трубецкой, придя к больному Батенькову, подтвердил слухи об отречении Константина и сказал, что есть «несколько войск», которые не хотят присягать Николаю, с ними «можно покуситься на предприятие перемены», то есть на выступление. Касаясь возможных перемен, он сказал, что у Южного общества «желания простираются даже до того, чтоб иметь республику, но <...> она устоять не может».

Рассматривая варианты «предприятия», Батеньков и Трубецкой «согласились в том желании, чтоб, приостановив действие самодержавия, наименовать временное правительство, которое бы распорядило в губерниях избирательные камеры и собрало депутатов <...> от дворянства, купечества, духовенства и поселян». Далее предполагалось преобразовать верхнюю палату, а затем уже присягнуть императору Николаю. Преобразование верхней палаты Батеньков предлагал возложить на Временное правительство «совокупно» с губернскими депутатами от всех сословий. Таким образом, присяга новому императору допускалась только после создания органов, ограничивающих самодержавие.

Батеньков понимал, что Николай мог и не пойти на «принудительную присягу», но они с Трубецким не обсуждали этого варианта. Они исходили из реально существовавших отречениях Константина и присяги, данной ему Николаем, то есть отречения от престола наследника по завещанию. В результате возникала возможность провозгласить императором Александра Николаевича и, «пользуясь его малолетством», переменить образ правления, то есть установить конституционную монархию. Об этом не говорилось, но каждый об этом думал.

Не следует забывать, что, принимая согласованное решение, Батеньков и Трубецкой были откровенны не до конца. И тот и другой пытались ещё раз выяснить позиции собеседника. Батеньков искренне верил в возможность мирных переговоров с претендентом на престол. Трубецкой, конспиратор и старейший член тайного общества, соглашаясь с Батеньковым, сомневался в реальности согласованного плана.

При обсуждении в штабе восстания стратегической программы и тактики предстоявшего выступления Батеньков, придерживаясь своего «бескровного плана», понимал, что в его осуществлении могут возникнуть серьёзные осложнения. Так, если войска не присягнут Николаю, а все перейдут на сторону Константина и он явится в Петербург, перемена образа правления будет невозможна. После присяги цесаревичу солдаты уже не поддержали бы новых призывов революционеров, которые сами агитировали их за Константина.

Поэтому Батеньков предлагал разделить участников выступления на две группы: одну оставить на стороне цесаревича; другую - на стороне великого князя. При перевесе первой группы могут быть два результата: первый - Николай, стремясь к власти, согласится провозгласить представительный образ правления и признает Временное правительство; второй - Николай «отложит своё вступление на престол», и тогда этот его шаг следует принять за отречение и объявить государем Александра Николаевича.

Постоянные встречи Батенькова 7-14 декабря с Трубецким, Рылеевым и другими руководителями Северного общества имели для них особое значение. Батеньков жил в доме Сперанского и был там своим человеком. По словам М.В. Нечкиной, этот дом был «самый осведомлённый после дворца пункт». Отсюда декабристы очень быстро получали через Батенькова необходимые сведения о событиях во дворце. После присяги Константину Батеньков подолгу беседовал со Сперанским, пытаясь узнать, «возможно ли что-нибудь предпринять в пользу законов». Из бесед он узнал, что Сперанский полагает «всякую мысль об этом бесполезною и всякое покушение невозможным».

На время междуцарствия дом Сперанского для гостей был закрыт, но А.О. Корнилович и С.Г. Краснокутский бывали у Сперанского и так же, как и Батеньков, передавали Рылееву и Трубецкому дворцовые новости. Батеньков неоднократно повторял в те дни: «Совестно сим случаем не воспользоваться», «кажется, вся вероятность к успеху предприятия несомненна, станем ожидать и надеяться». Но Гавриил Степанович понимал, что для подготовки успешного восстания недостаточно только «ожидать и надеяться».

Необходима хорошо продуманная программа действий, основанная на глубоком знании руководителями задачи выступления и точном учёте реальных сил, которые будут его осуществлять закрепление достигнутого успеха. Он писал: «Без внутреннего правления, без капиталов, без решительного назначения и обеспечения желаемого вновь порядка и без постоянной деятельности каждого члена по принятой им на себя обязанности» тайное общество существовать и успешно действовать не может.

Спустя полтора месяца, мотивируя свой отказ (на первых допросах) от принадлежности к тайному обществу, Батеньков вновь сформулировал обязательные принципы существования революционной организации. Тайное общество, - писал он, - это «союз, на ясных и определённых условиях основанный, известным порядком и правилами управляемый и прямые обязанности на каждого члена возлагающий».

Но, став членом тайного общества (хотя и «никакими приметными обрядами» принят в него не был), он сомневался в готовности северян к выступлению против деспотизма. Особенно беспокоила его горячность молодёжи: «Так ли они сильны, чтобы могли что-нибудь предпринять?» - спрашивал он В.И. Штейнгейля, А.И. Якубовича и других, слушая смелые антицаристские высказывания молодых на совещаниях у Рылеева.

Как отмечалось, 7-8 декабря при рассмотрении «средств для замышляемой революции и для будущего образования государства» Батеньков согласовал с Трубецким свой план действий, рассчитанный на установление конституционной монархии. Предполагалось в день предстоящей переприсяги поднять войска, опираясь «просто на верность» первой присяге, идти от полка к полку, «собирать более народа», «не делать ни малейших беспорядков».

Намечалось «начать внушение о том, чего могут <...> ожидать солдаты в личную пользу». И затем, «ежели счастье будет благоприятствовать до того, что удержимся на целую ночь, то дать первоначальные понятия и о цели покушения», - признавался на следствии Батеньков.

Он предлагал также вывести из города восставшие войска, чтобы «отвратить всякую опасность от дворца и от всего города», так как предвидел неизбежность столкновения между правительственными войсками и восставшими. Он настаивал на выводе восставших полков на Пулкову гору, чтобы избежать кровопролития и жертв не только среди сражающихся, но и среди горожан, в присутствии которых на Сенатской площади и прилегающих к ней улицах не сомневался.

Убеждая товарищей в целесообразности своего плана, Батеньков утверждал, «что сей род восстания почтеннее и величественнее, нежели шум в городе, притом же предаёт в руки пути сообщения, представляет удобную ретираду и подкрепление, когда полки в Царском селе и Рожественские присягнуть не успеют».

Развивая свой план, Батеньков предложил в случае успеха восстания в качестве гарантии конституционной монархии следующие меры: 1) учредить провинциальные палаты «для частного законодательства»; 2) военные поселения превратить в народную гвардию; 3) Петропавловскую крепость - «палладиум русских вольностей» - передать городовому правлению, разместив в ней «городовой совет» и «городовую стражу»; 4) предоставить независимость Московскому, Дерптскому и Виленскому университетам.

Однако план Батенькова штабом восстания принят не был. Близкий к нему вариант плана, предложенный Трубецким ещё до объявления о предстоящей переприсяге, также не был принят и подвергся корректировке в сторону его радикализации.

Предварительный подсчёт сил, на которые рассчитывали революционеры, вселял надежду на успех. Сведения, собранные от полков, складывались во внушительную цифру - шесть тысяч солдат! Руководители и ведущие деятели Северной думы активизировали подготовку к решительным действиям, чувствуя приближение конца междуцарствия. Участвуя в совещаниях у Рылеева, беседуя с Трубецким, братьями Бестужевыми, Штейнгейлем и другими ведущими представителями тайного общества, Батеньков постоянно информировал их о событиях во дворце, о которых узнавал из разговоров со Сперанским, его дочерью и зятем.

Вечером 12 декабря в штабе восстания стало известно, что член Северного общества, подпоручик лейб-гвардии Егерского полка Я. Ростовцев, живший в одной квартире с начальником штаба восстания Е.П. Оболенским, отправился с письмом к Николаю Павловичу. В письме и устно Ростовцев призывал Николая: «Погодите царствовать!» - и добавлял: «Преклоните Константина Павловича принять корону». Он донёс Николаю, что против него «таится возмущение», которое «вспыхнет при новой присяге».

Не называя никого из петербургских руководителей тайного общества, подпоручик пугал будущего царя «заревом», которое «осветит конечную гибель России». В то же время он явно дезинформировал Николая, ещё утром напуганного письмом генерала И.И. Дибича об уже «открытом» заговоре, охватившем империю от Петербурга и Москвы до Бессарабии. В своём письме Ростовцев отводил подозрения от Петербурга и направлял внимание правительства на юг и военные поселения.

Поступок Ростовцева взволновал всех собравшихся в тот же вечер в квартире Рылеева. Здесь были (в разное время - то группами, то поодиночке): Трубецкой, братья Бестужевы, Оболенский, Каховский, Арбузов, Репин, Коновницын, Одоевский, Сутгоф, И. Пущин, Батеньков, Якубович, Щепин-Ростовский, Штейнгейль.

Батеньков пришёл в этот раз к Рылееву после посещения матери Ростовцева. Вероятно, как отмечал В.Г. Карцов, визит этот был не случаен, так же как и посещение Батеньковым вечером следующего дня купца А.П. Сапожникова - зятя Ростовцева. Штабу восстания необходимо было выяснить, что сообщил Ростовцев Николаю и как велика опасность, грозящая членам тайного общества.

В связи с частыми посещениями Батеньковым дома Сапожникова (осень - начало зимы 1825 г.) Я.А. Гордин высказал предположение о связи поступка Ростовцева со взглядами Гавриила Степановича на пути к достижению преобразований. Как известно, и до и после 27 ноября на совещаниях у Рылеева и в личных беседах Батенькова с Трубецким, Штейнгейлем и другими неоднократно обсуждались «бескровные» варианты достижения желаемых перемен. Говорилось о возможности запугивания претендента на престол сообщением о наличии в стране тайного общества, готового к антиправительственному выступлению.

Предполагалось, что запуганный Николай будет упрашивать старшего брата принять корону, но Константин её не примет, а Николай не согласится взойти на престол, ограничив себя конституцией, и само собой должно будет продлиться междуцарствие. Однако к 12 декабря план решительных действий в связи с ожидаемой со дня на день переприсягой был уже разработан и принят большинством руководителей и ведущих деятелей тайного общества, в том числе Батеньковым. Они надеялись на поддержку шести тысяч солдат. Поэтому вполне допустима мысль Я.А. Гордина о том, что «поступок Ростовцева был эпизодом <...> внутренней борьбы между сторонниками решительных действий и защитниками мирных переговоров».

Таким образом, идейная позиция Батенькова за всё время его членства в Северном обществе может показаться довольно умеренной. Но под оболочкой умеренности в поисках методов коренных преобразований в России, склонности его к «бескровной революции» и установлению в России ограниченной монархии как первому этапу революции в Батенькове заметны симпатии к республиканскому строю, как ко второму этапу революционных преобразований.

Трудно сказать, чего больше было в Батенькове - умеренной идейности или рационализма, покоящегося на осведомлённости и учёте сил, которые отныне будут вступать в неминуемое кровавое противоборство. Во всяком случае в нём проступают черты революционера, учитывающего все условия, необходимые для успеха революционного переворота. Отсутствие хотя бы одного из них вызывало у него сомнения  и побуждало самого и других руководителей к усиленному поиску действенных средств. Дальнейший ход подготовки восстания покажет, что Батеньков отойдёт от своих прежних позиций и примет точку зрения рылеевского большинства.

Весть о доносе Ростовцева пришла в штаб восстания в то время, когда продолжалось обсуждение кандидатур для избрания во Временное революционное правительство, которому предстояло  приступить к своим обязанностям в случае победы восстания. Участвуя в осуждении, Батеньков говорил: «Во Временное правление надобно назначить людей известных». Такого же мнения придерживались все ведущие деятели общества.

При подборе кандидатур в состав Временного правительства непосредственно перед восстанием, как отмечает А.В. Семёнова, декабристы учитывали несколько факторов:

кандидат должен обладать «передовой политической репутацией». Участие известных деятелей в правительстве поднимет его авторитет среди широких слоёв населения внутри страны и за рубежом;

названные кандидаты должны одобрить «Манифест к русскому народу», которым провозглашались уничтожение самодержавия и программа революционных преобразований и назначалось Временное революционное правительство - верховный исполнительный орган на период созыва Великого собора и определения им формы государственного устройства;

кандидат должен иметь тесные личные связи с членами тайного общества и в момент восстания должен быть в Петербурге, чтобы приступить к своим обязанностям сразу после победы.

В канун восстания кандидатами во Временное правительство были утверждены сенаторы Н.С. Мордвинов и М.М. Сперанский, на которых надеялись руководители Северной думы. Но тайное общество не собиралось оставлять это правительство без своего влияния и контроля. Поэтому в его состав предполагалось «кроме известных» деятелей ввести одного из авторитетных членов организации.

Ещё задолго до декабрьских событий северяне наметили избрать Н.И. Тургенева или С.П. Трубецкого. Ко дню же переприсяги первый находился за границей, и в сложившейся ситуации назначение его было бессмысленно. Второй был уже избран диктатором, и на него возлагалась координация действий Северного и Южного обществ, Московской и других управ и руководство разработкой единого плана действий по подготовке и проведению восстания.

12-13 декабря вместе с Н.С. Мордвиновым и М.М. Сперанским в состав Временного правительства избирается в качестве правителя дел Г.С. Батеньков. Нет сомнения, что на своего избранника штаб восстания не только возлагал узкие обязанности правителя дел (как определила Следственная комиссия), он наделял его более широкими полномочиями. Об этих полномочиях вспоминал И.Д. Якушкин: «При временном правительстве должен был находиться один избранный член тайного общества и безослабно следить за всеми действиями правительства». Доверие, оказанное Батенькову этим избранием, свидетельствует о том, что руководители Северной думы ценили его юридические знания, опыт и честность.

Пытаясь ввести в заблуждение Следственную комиссию и несколько смягчить свои признания от 18 марта 1826 г., Батеньков возвёл на себя обвинение в честолюбивых замыслах, якобы побудивших его участвовать в деятельности тайного общества. Он «признавался», что надеялся на утверждение родовой аристократии, превращение временного правительства в регентство и получение возможности управлять государством именем Александра Николаевича. И всё это он задумал якобы для того, чтобы «занять в истории место истинного утвердителя в России представительного правления и прославиться приведением в действо многих полезных предположений».

Утром 13 декабря Батеньков был у Сперанского, от которого узнал о твёрдом намерении Николая стать «новым государем». Мнение же Сперанского, что «его величество подаёт великие надежды», очень огорчило Батенькова. Было ясно, что деспотическая власть монарха сохраняется и все надежды на ограничения её рушатся. И он с грустью заметил по поводу позиции, занятой его патроном в этот ответственный момент, что «всякий думает о себе, а об России никто не заботится». Присутствовавшая при этом дочь Сперанского, «указав на малютку», сказала: «Перестаньте о ненужном хлопотать: это их дело. Время всё делает, а мы должны теперь радоваться».

Такой поворот событий уже не устраивал Батенькова, и он поспешил в штаб восстания. По пути к Рылееву встретил Н. и А. Бестужевых и сообщил им, что «завтрашний день назначена присяга» Николаю Павловичу, так как цесаревич «совершенно» отказался от престола. Справлялся у Бестужевых о согласии командира лейб-гвардии Финляндского полка полковника А.Ф. Моллера содействовать восстанию, интересовался и другими полками, на которые есть надежда у организаторов восстания. И вновь заметил А. Бестужеву, с которым собирался поехать к его матери, что желал бы видеть на троне Елизавету или Михаила Павловича потому, что младший из великих князей «скорее всех примениться бы мог к конституционным формам».

Известие Н. Бестужева об отказе Моллера содействовать восстанию встревожило друзей. «Это худо, он может донести», - сказал Батеньков. Всем троим было ясно, что отказ полковника, батальон которого должен 14-го нести караул в Зимнем дворце, около Сената и в других государственных учреждениях, значительно усложнял дело.

Штабу восстания необходимо было знать окончательное отношение Сперанского к предстоящей присяге. Руководители восстания продолжали надеяться на его либерализм и прогрессивные взгляды. Домой к нему были направлены А.О. Корнилович и С.Г. Краснокутский. Пришёл и Батеньков. В седьмом часу вечера 13 декабря то есть немногим более чем за час до начала заседания Государственного совета, назначенного на 8 часов, со Сперанским при закрытых дверях разговаривали три будущих декабриста. Зная уже, что он готовит текст Манифеста об отречении Константина и воцарении Николая, они пытались повлиять на гражданскую совесть своего кандидата во Временное правительство. Манифест подлежал оглашению на предстоявшем заседании Совета.

Однако Сперанский на призыв членов тайного общества помешать присяге Николаю I не откликнулся и таким образом не оправдал надежд руководителей готовившегося восстания. Как отмечала академик М.В. Нечкина, «Сперанский, очевидно, ждал лишь победы декабристов», но сам бездействовал и не проявлял инициативы. Правда, во время беседы он сообщил, что присяга Сената и Совета новому царю назначена на 7 часов утра следующего дня. Результаты встречи со Сперанским сразу же были переданы в штаб восстания.

Поздним вечером 13 декабря Батеньков участвовал в последнем, решающем совещании у Рылеева. Здесь окончательно обсуждался порядок действий и определялся перечень обязанностей каждого из ведущих деятелей тайного общества на день 14 декабря.

В ходе бурного обсуждения в ответ на слова Рылеева, что «полки не будут присягать и что это удобный случай к перемене», Батеньков заметил: «Что касается до меня, то воевать не умею, а моё дело писать!» Заявление это явно с двойным смыслом. Воевать, как известно, Батеньков умел. Говоря «моё дело писать», он фактически дал согласие на пост правителя дел в будущем Временном правительстве.

О рекомендации его на эту должность он слышал ещё накануне, и теперь, 13-го вечером, Рылеев сообщил ему уже об избрании его, как о принятом решении. С момента избрания он «должен был стать несколько в стороне от непосредственных участников революции, чтобы с приходом к власти не дать <...> поводов к разговорам об её узурпации». Именно эти соображения могли заставить Гавриила Степановича дать Рылееву вышеприведённый ответ.

Но судьба восстания и будущее начатого дела его волновали. На этом же вечернем заседании Батеньков, негодуя на результаты последней беседы со Сперанским и хорошо зная характер своего наставника, уверял собравшихся, что Михаил Михайлович «ни во что не войдёт» и «не примет в таких случаях никакого места». Вместо Сперанского он предложил избрать в правительство пользовавшегося уважением в народе архиепископа Филарета.

Полагая далее, что Н.С. Мордвинова намечали в состав Временного правительства «на первый раз, единственно для имени», надеялся, что вскоре после победы возникнет возможность заменить его полковником С.П. Трубецким, который, как рассчитывал Батеньков, принесёт гораздо больше пользы в деле реализации планов тайного общества. И для себя твёрдо решил: предстоявшее восстание необходимо. В сложившейся обстановке только военное восстание может «дать заметить, что в России нужно уже в столь важных случаях более к народу внимания».

Итогом последнего заседания декабристов в ночь перед восстанием был, как известно, согласованный «план государственного переворота». План этот, по словам М.В. Нечкиной, слагался из нескольких звеньев. При удачном исходе восстания образуется Временное революционное правительство, которое приступит к сбору Учредительного собрания (или Великого собора).

Если же восстание потерпит неудачу, восставшие войска уходят из Петербурга «к новгородским военным поселениям, в которых находят свою опору». Надежда на эту опору была подсказана Рылееву Батеньковым, так как он неоднократно говорил, что новгородские «поселения, особенно Старорусское, сильно негодуют и готовы возмутиться при первом случае».

В ночь на 14 декабря руководителям и ведущим деятелям тайного общества «задуманное и обдуманное восстание представлялось и могущим победить».