Дворяне Вадковские

В выписке из польского Гербовика о Вадковских сказано, что они происходят из города Магдебурга, в Пруссии, откуда Михаил Вадковский перешёл в Польшу и в 1622 году был утверждён на сейме в дворянском достоинстве. Внук Михаила, Иван Юрьевич, в 1695 году выехал из Польши в Россию, был принят на воинскую службу и во время царствования императора Петра Великого участвовал в военных действиях против шведов. К 1727 году имел чин полковника и ведал Кригскомиссарской конторой Адмиралтейской коллегии.

Сын Ивана Юрьевича, Фёдор (1712 - 5.10.1783), в 1727 году был определён пажом к великой княгине Наталье Сергеевне, затем служил в лейб-гвардии Семёновском полку. Был одним из «первых пособников» Екатерины II, возведших её на престол в 1762 году, за что 9 июня награждён орденом Св. Александра Невского.

Из послужного списка Ф.И. Вадковского видно, как развивалась его военная карьера: камер-паж, фендрик гвардии, подпоручик гвардии (1736), поручик гвардии (1738), капитан-поручик гвардии (1740), капитан гвардии (1742), секунд-майор (1755), премьер-майор гвардии (1757), подполковник гвардии (1757), генерал-майор (1761), генерал-поручик (1762), генерал-аншеф (1775), командир Семёновского полка (1765-1766).

В конце 1760-х годов Ф.И. Вадковский вышел в отставку и поселился в Елецкой провинции Воронежской губернии. В 1779 году был назначен сенатором. От брака с Ириной Андреевной Чириковой, урождённой Воейковой (1717-1774), имел пятерых детей. Скончался в С.-Петербурге и был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.

В Елецкой провинции (с начала XIX века Елецкий уезд Орловской губернии) Фёдор Иванович Вадковский владел сёлами Пятницким и Большие Извалы. Кроме того, ему принадлежали село Покровское (Красная Поляна), где находилось центральное имение, Богословское, деревни Черницово, Богословское (Лопуховка), Братки, Суханино, Плоское и Екатериновка. После смерти Ф.И. Вадковского, родовые имения в Елецкой провинции унаследовал его сын Фёдор Фёдорович.

Младший сын генерал-аншефа, Фёдор Фёдорович Вадковский (21.12.1756 - 27.08.1806), получил отличное домашнее образование. С рождения он был записан солдатом в лейб-гвардии Семёновский полк и через десять лет произведён в сержанты. Действительную службу начал прапорщиком в январе 1771 года. В 1774 году был произведён в поручики, 7 января 1778 года - в капитан-поручики, а 28 июня того же года пожалован в камер-юнкеры.

Ф.Ф. Вадковский с детства был дружен с великим князем Павлом Петровичем. В сентябре 1781 года сопровождал великого князя во время его путешествия по Европе. Будучи в Вене, заслужил такой отзыв Иосифа II: «Месье Вадковский симпатичный молодой человек». 1 января 1785 года пожалован в камергеры. Вступление на престол Павла I повлекло за собой быстрое возвышение Вадковского.

Высочайшим указом от 21 ноября 1796 года он был пожалован в генерал-поручики и назначен командовать сформированным Павловским полком. Кроме того, был назначен присутствующим в Военной коллегии и мариентальским комендантом. В апреле 1797 года был награждён орденом Св. Александра Невского. Однако военная служба тяготила Ф.Ф. Вадковского. По словам графа Е.Ф. Комаровского, Вадковский целыми днями сидел перед камином в вольтеровском кресле и не ездил ко двору, а по поводу своего назначения говорил: «Я должен был принять то, что мне предложили; я его (императора) давно знаю, он шутить не любит, хотя уже 20 лет, как я военную службу оставил».

При дворе он поневоле должен был вмешиваться в интриги. Он поддерживал партию императрицы Марии Фёдоровны и был сторонником Екатерины Ивановны Нелидовой. В октябре 1797 года Вадковского постигла опала и он был отстранён от командования Павловским полком, а через год, 27 октября 1798 года, отставлен от службы с чином действительного тайного советника, с назначением в Сенат.

Ф.Ф. Вадковский, по словам современника, был человеком просвещённым и гуманным, с природным умом он соединял доброе сердце; он был сибарит и дорого ценил комфорт, которым умел пользоваться. Тепло о нём отзывался князь И.М. Долгоруков: «Я с ним был в приятельских отношениях, когда ездил ко двору играть с ним на театре великого князя. Он меня любил, и я льнул к нему преимущественно пред всеми прочими шаркателями царских чертогов...

Вадковский остался и потом хорошим моим приятелем; мы часто видались и в сообщениях наших не было ни коварства, ни принуждения. Редкое преимущество в связи с придворным! Он недолго прожил, томился в мучительном недуге и слишком рано скончался для всех тех, кои способны были разуметь и ценить, несмотря на холодный с виду характер, отличные его достоинства».

Графиня Екатерина Ивановна Чернышёва, принадлежала к одному из самых влиятельных родов России. Родилась она в С.-Петербурге 28 июля 1765 года в семье графа Ивана Григорьевича Чернышёва (24.11.1726 - 26.02.1797) и графини Анны Александровны, урождённой Исленьевой (28.05.1740 - 7.08.1794).

В юности Екатерина Ивановна как фрейлина Екатерины II сопровождала императрицу в период её путешествия по России. Сохранился уникальный документ - дневник Екатерины Ивановны на французском языке, который она вела во время этого путешествия. Этот дневник хранится в Государственном Историческом музее в Москве и ждёт своих исследователей.

В 1782 году в неё был влюблён князь А.Б. Куракин, но сватовство его окончилось неудачей; граф Чернышёв считал невыгодным породниться с князьями Куракиными, неугодными Екатерине II за свою дружбу с великим князем Павлом Петровичем.

Весёлая и живая, умная и энергичная, Екатерина Ивановна, была отличной музыкантшей и собирала у себя многочисленное и передовое общество. В её доме в Петербурге на Фонтанке (ныне № 20) любил проводить время граф Е.Ф. Комаровский, что едва не было причиной его дуэли с известным щёголем, красавцем и танцором, князем Б.В. Голицыным.

2 сентября 1789 года Екатерина Ивановна вышла «по большой любви» замуж за Фёдора Фёдоровича Вадковского. В приданое она получила 3000 душ крепостных мужского пола находящихся в Тамбовской губернии.

В зимний период супруги Вадковские проживали преимущественно в Петербурге, а на лето выезжали в орловское имение Фёдора Фёдоровича - Пятницкое. «Село оврага прудового, - сообщалось в «Экономических камеральных описаниях» Извальской волости Елецкого уезда, - и двух безумянных отвершков по обе стороны оврага Пятницкого, на правом берегу церковь каменная Великомученицы Параскевии, нарицаемая Пятницы; дом господский деревянный и при нём сад нерегулярный с плодовитыми деревьями, деревья оврага прудового на левом берегу дачею простирается большой дороги, ведущей в г. Задонск по обе стороны, земли грунт чернозёмный; крестьян на пашне в посредственном зажитке».

(В 1820-х годах Вадковские за антигосударственную деятельность были лишены части своих владений, а крепостные крестьяне села Пятницкое перешли в государственное ведомство. Однопрестольный храм Параскевы Пятницы, построенный в селе Ильёй Фёдоровичем Вадковским в 1791-1798 годах не сохранился. В 1864 году в селе Большие Извалы, также ранее принадлежавшем Вадковским, был построен храм во имя Казанской Божьей Матери, сохранившийся до настоящего времени).

После смерти мужа на руках Екатерины Ивановны осталось четыре сына и две дочери:

Иван (1790-1849, с. Петровское Елецкого уезда Орловской губернии), впоследствии участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии, полковник (1820), батальонный командир лейб-гвардии Семёновского полка, один из четырёх офицеров, осуждённых по делу о восстании Семёновского полка; был женат на Е.А. Молчановой;

Павел (22.05.1792 - 15.05.1829, С.-Петербург), камер-юнкер двора Его Императорского Величества и кавалер; в чине прапорщика лейб-гвардии Семёновского полка принял участие в Отечественной войне 1812 года (Бородино, Тарутино, Малоярославец) и заграничных походах; был женат на Анастасии Семёновне Викулиной (1805-1887), дочери действительного статского советника, предводителя дворянства Воронежской губернии Семёна Алексеевича Викулина (1775-1841);

Екатерина, в замужестве Кривцова (1796-1861, С.-Петербург);

Софья, в первом браке Безобразова, во втором Тимирязева (6.02.1799 - 8.08.1875, Москва);

Фёдор (1.05.1800, С.-Петербург - 8.01.1844, с. Оёк Иркутской губернии), прапорщик Нежинского конно-егерского полка, член Южного общества декабристов (1823), активный организатор декабристской ячейки в Кавалергардском полку; был холост;

Александр (20.08.1801, С.-Петербург - после 1854), подпоручик 17-го егерского полка, член Южного общества (1823); был женат на Надежде Андреевне Волковой (?-1862).

Как ни трудно пришлось сорокалетней вдове, но Е.И. Вадковская сумела дать блестящее образование всем детям. И все они в той или иной степени оказались связанными с историей декабристского движения.

Сёстры Екатерина и Софья Вадковские были видными представительницами высшего петербургского общества. В силу своего происхождения, а впоследствии высокого положения мужей, они на протяжении многих лет были близко знакомы со многими выдающимися политическими и культурными деятелями эпохи, стали свидетелями важных исторических событий.

Красавица Софья Фёдоровна в 1816 году вышла замуж за полковника Петра Михайловича Безобразова (1788-1819). Овдовев в двадцатилетнем возрасте, она долго оставалась одна. Поэт П.А. Вяземский называл её «вдовой случайностью, но прелестью невестой». В 1827 году она вторично вышла замуж, на этот раз за Ивана Семёновича Тимирязева (16.12.1790 - 15.12.1867), дядю биолога; адъютанта великого князя Константина Павловича, генерала-майора, позднее астраханского военного губернатора, петербургского знакомого А.С. Пушкина. С поэтом была знакома и сама Софья Фёдоровна.

По воспоминаниям её сына, Пушкин однажды, будучи в гостях у Тимирязева, сказал ей: «Ах, Софья Фёдоровна, как посмотрю я на вас и ваш рост, так мне всё и кажется, что судьба меня, как лавочник, обмерила». Для женщины она была очень высокого роста (около 180 см) и когда она появлялась в обществе со своими подругами графиней Шуазель и графиней Е.П. Потёмкиной (сестрой декабриста С.П. Трубецкого), то их в свете, исключительно за рост, называли «le bouquet monstre». Поэт Вяземский посвятил в 1822 году Софье Фёдоровне стихотворение. Она же, оставила воспоминания, из которых отрывок под заглавием «Свидание с императором Александром Павловичем», был напечатан в «Русском Архиве».

У Тимирязевых было трое детей: Ольга Ивановна (р. 1831), пианистка, ученица Н.Г. Рубинштейна; Фёдор Иванович (14.06.1832 - 24.05.1897), пианист-любитель, вице-губернатор (1878-1879), губернатор (1880-1881) Саратовской губернии, мемуарист и Александр Иванович (1837-1895), женатый на Ольге Борисовне Данзас (20.10.1840 - 6.10.1879), дочери действительного тайного советника Бориса Карловича Данзаса (19.10.1799 - 18.10.1868), лицеиста II курса, привлекавшегося к следствию по делу декабристов.

Скончалась Софья Фёдоровна Тимирязева в Москве и была похоронена на Ваганьковском кладбище рядом с мужем, однако их могилы не сохранились.

Екатерина Фёдоровна Вадковская по характеристике современника, была «женщина, которая с высшим изяществом форм соединяла тонкий, живой, наблюдательный и несколько насмешливый ум, а вместе с тем и глубокие чувства. В молодости она была очаровательной собеседницей и всегда была искренним другом». С юных лет она проявляла живейший интерес к русской литературе, была лично знакома со многими известными писателями.

В 1821 году Екатерина Фёдоровна вышла замуж за друга Пушкина, дипломата и англомана Николая Ивановича Кривцова (10.01.1791 - 31.07.1843), старшего брата декабриста Сергея Кривцова. Посажённым отцом и матерью на их свадьбе были приглашены знаменитый историк Н.М. Карамзин с супругой. В браке у Кривцовых родилась единственная дочь Софья Николаевна (19.08.1821 - 29.12.1901), ставшая впоследствии женой Помпея Николаевича Батюшкова (14.04.1811 - 20.03.1892), брата поэта.

Скончалась Екатерина Фёдоровна Кривцова в Петербурге и была похоронена, согласно завещания, в селе Любичи Кирсановского уезда Тамбовской губернии (ныне Умётский район Тамбовской области) в ограде Казанской церкви рядом с мужем.

Хочется добавить, что потомки Вадковских проживают сейчас в России, а также Великобритании, Германии, Швейцарии, США, Испании и Аргентине. Праправнук И.Ф. Вадковского, Василий Васильевич (1878-1941), в 1924 году из Венгрии через Францию эмигрировал в США, где и умер. Похоронен в городе Си-Клиф, штат Нью-Йорк. От брака с Марией Евгеньевной Утиной (р. 1887) имел детей: Василия (1902-1984), похоронен в округе Майами-Дейд, штат Флорида; Надежду (р. 1908) и Александра (1911-2003), похоронен в городе Нейплс округа Колйер, штат Флорида. В республике Беларусь, в деревне Шабаны под Минском, проживает праправнук А.Ф. Вадковского, Леонид Борисович Вадковский. Более полной информацией на данный момент я не располагаю...

Будущие декабристы Александр и Фёдор Вадковские родились в Петербурге, в доме матери, что на Фонтанке. Фёдор Фёдорович - 1 мая 1800 года, Александр Фёдорович - 20 августа 1801 года. Обоих братьев крестили в приходской церкви Святых и Праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы (ныне ул. Моховая, 46).

До 1810 года братья жили в Петербурге, по «временам выезжая в Елецкое имение» Пятницкое, а затем были отправлены в Москву и зачислены в Благородный пансион при Московском университете.

В Пансион принимались мальчики от 9 до 14 лет с оплатой в 150 рублей в год и обучение длилось шесть лет по индивидуальным программам. Окончание давало право на те же чины Табеля о рангах, что и диплом Московского университета, а также право на производство в офицеры. Лучшие воспитанники без экзаменов принимались в университет.

Обучение включало изучение следующих предметов: юридические дисциплины, богословие, математика, физика, география, естествознание, военное дело, рисование, музыка, танцы, а также российская словесность.

Братья Вадковские проучились в Пансионе два года. С началом Отечественной войны, Екатерина Ивановна забрала сыновей домой в Петербург и определила Александра в Немецкое училище Святого Петра, а Фёдора в частный пансион аббата Лемри.

«С самого начала, - показывал на следствии по делу декабристов Александр Вадковский, - был отдан в пансион в Москве, где находился почти два года, после чего был в Петропавловском училище года полтора, а потом уже воспитывался в Петербурге и окончил свои науки с французским учителем аббатом Лемри. Учителя ходили ко мне из Пажеского корпуса, потому что я сам был пажем, хотя никогда не жил в корпусе...»

Фёдор Вадковский, у которого рано проявились блестящие математические способности, музыкальная одарённость и поэтический талант, закончил своё обучение в частных аристократических пансионах Гинрихса и Годениуса в Петербурге.

25 января 1818 года Фёдор Вадковский поступил на военную службу - подпрапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк, командиром батальона которого был его брат Иван. В формулярном списке Фёдора Фёдоровича указывалось: «По-российски, по-французски и по-немецки, истории, географии и математике знает». 21 апреля 1820 года, за полгода до возмущения Семёновского полка, он был переведён юнкером в Кавалергардский полк. Через четыре месяца он стал уже эстандарт-юнкером, а с 1 января 1822 года - корнетом того же полка.

Следуя семейной традиции, на службу подпрапорщиком в Семёновский полк поступил и Александр Вадковский (по собственным показаниям 22 марта, по формулярному списку - 22 апреля 1819 года).

«Семёновская история» осенью 1820 года круто изменила судьбу Вадковского-младшего. «Откровенно скажу, - утверждал он, - что вольнодумческие и либеральные мысли врезались во мне со времени перевода моего в армию из бывшего Семёновского полка. Во-первых, что не позволено мне было служить в одном полку с братом моим. Во-вторых, - что тем же чином был переведён в армию, а в-третьих, - что в течение пяти лет, что служу в армии, не позволено мне было иметь ни отпуска, ни отставки, ни перевода в другой полк, тогда как обстоятельства мои непременно сего требовали...»

Александр Вадковский получил назначение в Кременчугский пехотный полк 24 декабря 1820 года. 12 января следующего года он был произведён в прапорщики и переведён 17-й егерский полк, где 4 января 1824 года был произведён в подпоручики.

В 1822 году Фёдор Вадковский стал членом Северного общества декабристов, а спустя год, прибывший из Тульчина в Петербург князь А.П. Барятинский, служивший адъютантом главнокомандующего 2-й армией генерала от кавалерии графа П.Х. Витгенштейна, принял Вадковского и в Южное общество. В разговоре с декабристом А.В. Поджио он так отозвался о Фёдоре Фёдоровиче: «Это храбрец, таких нам и надо».

В этом же году, во время пребывания в Туле, Фёдор Вадковский принял в тайное общество брата Александра. «На предложение в оное войти я согласился, - признавался Вадковский-младший, - в чём дал расписку, обещая сохранить в тайне существование и членов оного. Намерение общества было даровать народу вольность и прекратить страдание всеобщее. Способы достижения сей цели были мне неизвестны, но брат уверял, что общество сильно и может во всём успеть...»

Что касается «способов достижения цели», то как раз в этом вопросе между декабристами не было полного единства. Фёдор Вадковский поддерживал более революционную программу П.И. Пестеля, предусматривающую республиканское государственное устройство России, осуществление намеченных конституцией демократических преобразований, отмену крепостного права. «Я существую и дышу только для священной цели, которая нас соединяет», - писал Вадковский Пестелю.

В одном из сохранившихся набросков Ф.Ф. Вадковского им перечислены следующие пункты этой программы: «1. Уничтожение самовластия. 2. Освобождение крестьян. 3. Преобразования в войске. 4. Равенство перед законом. 5. Уничтожение телесных наказаний. 6. Гласность судопроизводства. 7. Свобода книгопечатания. 8. Признание народной власти. 9. Палата представителей. 10. Общественная рать или стража. 11. Первоначальное обучение. 12. Уничтожение сословий».

В борьбе с самодержавием Фёдор Вадковский широко использовал и свой поэтический талант. Большую известность получили его сатирические стихотворения, направленные против членов императорской фамилии.

К сожалению, ранние поэтические опыты Вадковского до нас не дошли. Наиболее подробные сведения об их содержании и идейной направленности приведены в опубликованных воспоминаниях декабриста Владимира Толстого: «В то время Беранже был в большом ходу; Вадковский ему подражал то песнями буфф, то песнями политическими, как-то: «А где наш царь? В манеже наш царь!» - И далее царя и великих князей ругали, глумились над ними, выставляли все их недостатки и прочее, и поминалось, что для них есть штыки...»

Указание В.С. Толстого привлекло внимание исследователей декабристской поэзии. В частности, ими было высказано предположение об участии Вадковского в написании известных агитационных песен «Царь наш, немец русский...» и «Вдоль Фонтанки-реки...» Рылеева и А. Бестужева. В последней песне, например, имеется упоминаемая мемуаристом угроза:

Разве нет у нас штыков
На князьков-сопляков?..

По свидетельству современника, в стихотворении «Странная история» Вадковским «в юмористической форме рассказывалось о свержении самодержавия».

19 июня 1824 года Фёдор Вадковский, неоднократно ходатайствовавший о смягчении участи находящегося в витебской тюрьме брата Ивана, неожиданно сам подвергся аресту. «Несносно жить в казённой духоте нашей столицы, - сообщал А. Бестужев поэту Вяземскому. - Нет дня, чтобы не слышно было чего-нибудь новенького да хорошенького! Дня три тому назад как фельдъегерь, прямо с маневров, умчал кавалергардского Вадковского, брата того, которого до сих пор душат в Витебске...»

Оказалось, что правительству стало известно одно из политических стихотворений Фёдора Вадковского. На этот раз он отделался довольно легко - переводом из столицы в отдалённый армейский полк. Официально было объявлено, что корнет Кавалергардского полка Вадковский «за неприличное поведение» переведён в Нежинский конно-егерский полк, с переименованием в прапорщики.

А вот что говорят современники о причине этого ареста. Декабрист В.Ф. Раевский: «За разные насмешки против двора, каламбуры и нескромные суждения...» Ф.И. Тимирязев, родной племянник Вадковского: «За стихи против начальства и великого князя Михаила Павловича...» Декабрист С.Г. Волконский: «За смелые разговоры и, кажется, за распространение стихотворений, имеющих целью осуждение правительства и государя...» Будущий же руководитель восстания Черниговского полка С.И. Муравьёв-Апостол при встрече с Вадковским поинтересовался, не раскрытие ли тайного политического общества явилось причиной ареста?..

Разумеется, арест Фёдора Вадковского был не только для него неожиданностью. Особую тревогу выразили его товарищи по тайному обществу, теряясь в предположениях. В день ареста Александр Михайлович Муравьёв поскакал на квартиру Вадковского, забрал все его бумаги и передал их Сергею Трубецкому.

Среди важных документов, не попавших таким образом в руки властей, находилась копия следственного дела о бунте Семёновского полка в 1820 году, а также черновые письма на имя царя о помиловании И.Ф. Вадковского, которому, первоначально вынесли смертный приговор. Вполне понятно, что декабристы придавали огромное значение «семёновской истории» в деле распространения антиправительственных настроений в войсках. Картина жестокой расправы над одним из лучших русских полков способствовала появлению «свободного образа мыслей» у многих участников декабристского движения.

Среди этих бумаг находился и революционный катехизис на французском языке, написанный Вадковским. Фёдор Фёдорович всегда уделял большое внимание агитационной работе среди офицеров.

Историю своего ареста Ф.Ф. Вадковский подробно рассказал Владимиру Толстому во время их встречи в орловском имении Чернышёвых Тагино. Заключительная часть этого рассказа (в передаче Толстого) выглядела так:

«В Новой Деревне полковой командир граф Апраксин призвал Вадковского и сдал его фельдъегерю, который его отвёз в Главный гвардейский штаб, где был собран главный генералитет. Тут показали Вадковскому его рукою написанную песнь и добивались, кто её сочинил, кто его одномысленники и пр. Вадковский отвечал, что он её и сочинил и написал, подпивши, что никого сообщников не имеет, а сам подражает Беранже, и в доказательство стал им петь шутовские песни вроде:

Если хочешь быть счастлив,
Ешь побольше чернослив.

Гордый генералитет расхохотался и разошёлся, оставя Вадковского арестованного; через несколько часов приехал фельдъегерь и потартал его в Курск в Нежинский конно-егерский полк...»

*  *  *

Александр I приказал установить для прапорщика Вадковского «без всякого послабления» режим военной службы и «за малейшее уклонение от оной поступать (с ним) по законам». Командир Нежинского конно-егерского полка получил предписание «обращать строгое внимание на его (Вадковского) поведение и поставить себя в совершенную известность обо всех его обществах и сношениях как в полку, так и вне оного, не позволяя отнюдь, чтобы поведение его или дурной образ мыслей могли иметь какое-либо влияние на прочих офицеров».

Как на деле осуществлялось это предписание, видно из письма Фёдора Вадковского к Пестелю: «С начала моего изгнания я должен был подчиниться системе слишком тягостной для моих чувств, вам известных. Я должен был умерить свой пыл, застегнуться на все пуговицы, должен был обманывать, и я это делал. Сергей (Муравьёв-Апостол), брат Матвея, которого я осведомил о мерах недоверия, принятых по отношению ко мне правительством, должен был сообщить вам, что за мной ходили по пятам, непрерывно следили за моим поведением, записывали имена лиц, меня посещавших, и тех, у кого я бывал, а мои начальники имели предписание следить, не пытаюсь ли я влиять на молодёжь, - и обо всём доносили раз в месяц...»

С Пестелем, Вадковский близко сошёлся незадолго до своего первого ареста - весной 1824 года, во время приезда Павла Ивановича в Петербург. Не добившись на этот раз полного единства взглядов с руководителями северян, Пестель поручил Матвею Муравьёву-Апостолу с содействием Вадковского организовать в столице «отдельное общество так, чтобы Северное его не знало, чтобы не прервать все отношения с оным».

Одно из совещаний Павел Иванович провёл на квартире Вадковского на Фурштатской улице в доме Алымовой (участок д. 20; снесён в 1875). Пункт за пунктом он познакомил Фёдора Фёдоровича, Матвея Муравьёва и корнета Петра Свистунова с планом своей республиканской Конституции, получившей название «Русская правда». По словам М.И. Муравьёва-Апостола, для того, чтобы Вадковский и Свистунов «могли совершенно быть свободны в своих действиях», Пестель сделал их «боярами Южного общества, то есть им всё открыл».

Наделённый с этого момента полномочиями пополнять ряды тайного общества, Вадковский развернул энергичную деятельность по вербовке новых членов. Не прекратил он её и после своего перевода из гвардии в армейский полк.

Вадковский принял в Общество своего брата Александра, двоюродного брата Алексея Плещеева, земляков Фёдора Скарятина и Сергея Кривцова. Кроме них, Вадковский принял в Южное общество однополчан по Кавалергардскому полку - П.Н. Свистунова, поручика И.А. Анненкова, ротмистра И.Ю. Поливанова и корнета Н.Н. Депрерадовича, а также поручика Кирасирского полка Н.Я. Булгари, корнета Конной гвардии Ф.В. Барыкова и унтер-офицера 3-го Украинского уланского полка И.В. Шервуда.

При содействии Вадковского нескольких человек в Общество принял Пётр Свистунов. «Я заимствовал свободный образ мыслей в конце 1823 года, - отмечал он. - К ускорению сих мыслей способствовали разговоры с Матвеем Муравьёвым и Вадковским».

Вадковский оказал также большое влияние на выработку революционных взглядов поручика А.С. Горожанского, в дальнейшем доведённого властями в Соловецком монастыре до сумасшествия, и ещё одного своего двоюродного брата - ротмистра Захара Чернышёва. Именно Чернышёву Фёдор Фёдорович не без гордости признался, что получил благодарность «по мере трудов своих по тайному обществу».

В 1825 году Фёдор Вадковский принял участие в переговорах по слиянию Южного общества с Обществом соединённых славян. Этот тайный политический союз, основанный два года назад офицерами Андреем и Петром Борисовыми в Волынской губернии, ставил своей целью объединение всех славянских народов, предварительно освобождённых от крепостного права, в единую демократическую республиканскую федерацию.

Соединение этих двух обществ, довольно близких по своей программе, оформилось благодаря инициативе сподвижников Пестеля - подполковника Сергея Муравьёва-Апостола и подпоручика Михаила Бестужева-Рюмина. Член Южного общества генерал-майор С.Г. Волконский вспоминал: «В начале 1825 года Бестужев (М.П. Бестужев-Рюмин) мне объявил, что он с ними (со «славянами») взошёл в тесную связь, приобщил многих к Васильковской управе и что ему в сем обществе содействует Вадковский, бывший кавалергард».

Обладая аналитическим умом и пылким воображением, Фёдор Фёдорович считал, что члены «нашей семьи» (так он называл тайное общество) должны как можно усерднее исполнять свой революционный долг. Горя нетерпением приблизить падение самодержавия, он выступил с целым рядом инициатив, направленных, прежде всего, на установление более тесных контактов между декабристскими управами. Вадковский считал, что необходима чёткая, отработанная система оповещения. В целях конспирации он предлагал всем членам общества переписываться «тайным образом посредством молока».

Осенью 1825 года в орловском селе Тагино Фёдор Вадковский провёл совещание, в котором участвовали В.С. Толстой и З.Г. Чернышёв. На нём обсуждалось предложение члена Южного общества Василия Алексеевича Бобринского о внесении десяти тысяч рублей на организацию за границей типографии для размножения революционной литературы.

Понимая всю важность этого предложения, Вадковский выступил с проектом создания подпольной типографии не «в чужих краях», а «в деревне, у кого-либо из членов (тайного общества), поручив сей труд какому-либо другому члену, который бы для меньшего подозрения мог жить в сей деревне в виде управляющего или приказчика».

Вскоре после тагинского совещания Фёдор Фёдорович писал Пестелю: «Не будет ли действительно возможно поселить в имении любого из наших членов кого-нибудь из братьев, который жил бы там и печатал всё, что нам нужно, втайне даже от слуг и от крестьян. Другой член общества приезжал бы в условленное время за напечатанным и распространял бы его по свету в отдалении от места его зарождения. Подумайте, нельзя ли что-нибудь подобное привести в исполнение. Мысль, может быть, немножко смелая, но я повторю ваши слова: мы не рассчитываем шествовать по розгам, и кто ничем не рискует, ничего и не выигрывает.

В заключение сообщаю, что готов довести до сведения Бобринского по этому вопросу всё, что вы сочтёте нужным».

Но осуществить проект создания подпольной типографии декабристы не успели, так как через несколько недель разразились события на Сенатской площади. Замечательную идею Вадковского много лет спустя использовали народники - участники второго этапа освободительного движения. А его предложение о способе тайной переписки (писать молоком) было успешно реализовано «пролетарскими революционерами», в частности В.И. Ульяновым.

Роковую роль в судьбе Фёдора Вадковского сыграло принятие им в тайное общество унтер-офицера 3-го Украинского уланского полка И.В. Шервуда. Англичанин по национальности, он поступил на службу ради офицерских эполет, считая, что «на ловле счастья и чинов» хороши все средства.

Всё началось с того, что в декабре 1824 года, Шервуд, на квартире своего знакомого Якова Булгари, случайно подслушал разговор, в котором Ф.Ф. Вадковский говорил «о конституции для России». Через посредство Булгари Шервуд вошёл в близкое знакомство с Вадковским. Фёдор Фёдорович, узнав, что Шервуд служит в военных поселениях и имеет там большие связи, предложил ему «быть другом» и вверил важную тайну - существование конспиративной организации, коей он был членом, даже предложил ему вступить в члены этого общества. Шервуд охотно согласился на предложение Вадковского, условился встретиться с ним в Курске, а сам немедленно составил донос на имя Александра I.

18 мая 1825 года Шервуд отправил в Петербург лейб-медику Я.В. Виллие, с которым был хорошо знаком, пакет с доносом. Шервуд писал императору об обнаруженных им «важных обстоятельствах», о которых желает доложить ему лично; для этого просил взять его и «представить к вашему императорскому величеству под каким бы то ни было предлогом, в отвращение всяких догадок». 17 июля Шервуд был принят Александром I.

Как свидетельствует сам Шервуд, Александр спросил его, как велик заговор и как полагает Шервуд его открыть. Шервуд сообщил, что «по духу и разговорам офицеров вообще, а в особенности во 2-й армии, заговор должен быть распространён довольно сильно». Александр далее спросил: «Есть ли тут в заговоре кто-нибудь из лиц поважнее?» Шервуд не мог дать положительного ответа, кроме самого факта существования заговора.

Необходимо было дальнейшее «разведывание» тайного общества, выяснение его структуры, намерений, планов, конкретных членов и руководителей, документальные об этом «улики». Шервуд оказался хитрым и умным провокатором. По поручению царя он разработал подробный план «разведывания» тайного общества. Этот план был представлен им Александру I 26 июля 1825 года.

Согласно этому плану, в целях конспирации сочинялась версия, что поездка Шервуда в Петербург была вызвана необходимостью допросить его по делу грека Сивиниса, офицера на русской службе. Сивинис был уличён в вымогательстве у богатого купца Зосимы денег и драгоценностей. Против него было возбуждено уголовное дело, с вызовом для допросов многих лиц. Это дело тогда имело широкую огласку.

Версия о мотивах поездки Шервуда в Петербург была объявлена Аракчеевым начальнику южных военных поселений И.О. Витту, которому предписывалось предоставить Шервуду годовой отпуск «для поправления его расстроенного состояния». Далее, согласно плану, Шервуд должен был отправиться в Одессу, где предполагалось начать разведку о тайном обществе, затем из Одессы с рекомендательными письмами от знакомого Шервуда Д.Н. Плахова в Орловскую губернию, где был расквартирован Екатеринославский кирасирский полк, которым командовал брат Плахова.

Среди офицеров этого полка, как полагал Шервуд, могли быть члены тайного общества. План Шервуда получил «высочайшее» одобрение, и 3 августа ему было передано повеление царя отправиться в путь и приступить к «открытию общества». Предполагалось, что для доставления собранных Шервудом сведений к нему в Карачев Орловской губернии 20 сентября должен был прибыть чиновник, посланный от Аракчеева.

Прибыв в Одессу, Шервуд, несмотря на все свои старания, ничего не смог выведать о тайном обществе. Из Одессы в начале сентября он направился в Харьков, куда прибыл 16 сентября, но и здесь его постигла неудача. 17 сентября Шервуд прибыл в Белгород, на другой день в Обоянь, надеясь там встретить Ф.Ф. Вадковского, но здесь узнал, что тот находится в Курске. 19 сентября состоялась встреча Шервуда с Вадковским в Курске.

Здесь он сообщил Вадковскому выдуманные сведения о том, что якобы он, Шервуд, принял в тайное общество «47 штаб- и обер-офицеров, двух полковых командиров и двух генералов», надеясь расположить Вадковского на большую откровенность. Ему удалось лишь навести на «преступные разговоры» о намерении цареубийства. Каких-либо иных конкретных данных о тайном обществе от Вадковского он и на этот раз не получил. С такими довольно скудными сведениями Шервуд составил отчёт для Аракчеева.

В литературе утверждается, что из-за убийства дворовыми людьми любовницы Аракчеева Настасьи Минкиной посылка курьера от Аракчеева для встречи с Шервудом не состоялась. Но вот что писал сам Аракчеев впоследствии - 20 декабря 1825 года на запрос об этом председателя Следственного комитета А.И. Татищева: «В сентябре месяце посылал нарочного курьера в город Карачев, который и привёз мне бумаги от Шервуда; бумаги сии вполне я отправил в то же время к покойному государю в собственные руки в Таганрог».

После встречи с курьером Аракчеева в Карачеве Шервуд до конца октября находился в Орловской губернии, надеясь обнаружить членов тайного общества в расквартированном здесь корпусе генерала Бороздина. Никаких «открытий» Шервуд здесь не сделал и 30 октября вернулся в Курск, где снова встретился с Вадковским. Всю надежду теперь Шервуд возложил на «обработку» Вадковского; и прояви тот более выдержки, осторожности и осмотрительности, весь план Шервуда рухнул бы с самого начала.

Шервуд составил блестящий «отчёт» для Вадковского о своих действиях в пользу тайного общества в военных поселениях, даже сфабриковал «ведомость» о состоянии умов в поселениях Харьковской и Херсонской губерний, назвал по именам якобы принятых им в тайное общество новых членов. Это придало больше откровенности беседам Вадковского с Шервудом. Вадковский поделился с ним своими планами и новостями. Шервуд узнал о руководителях Южного общества - П.И. Пестеле и А.П. Юшневском. 2 ноября Шервуд простился с Вадковским, условившись с ним о новой встрече в середине ноября.

10 ноября Александр I отдаёт повеление отправить в Харьков под предлогом «покупки лошадей» полковника лейб-гвардии Казачьего полка С.С. Николаева для ареста Ф.Ф. Вадковского и его «сообщников». Это было последнее распоряжение Александра I: через несколько дней он окончательно слёг, и всё дело по раскрытию тайной организации и ареста её членов взял на себя начальник Главного штаба И.И. Дибич. 11 ноября он отправил в Харьков Николаева с письмом к Шервуду, чтобы тот «указал способы» Николаеву «схватить» выявленных «заговорщиков».

Однако исполнение этого приказа об аресте «заговорщиков» задержалось примерно на месяц в силу ряда обстоятельств, не связанных с болезнью и смертью Александра I. Рассмотрим эти обстоятельства. Полковник Николаев прибыл в Харьков 13 ноября, и через два дня состоялась его встреча с Шервудом. Николаев пришёл к выводу, что собранных Шервудом данных ещё недостаточно для ареста Вадковского. Необходимы были против него «улики» («выманить донесения и ведомости у Вадковского»).

«Взять человека легко, - писал в донесении Дибичу 18 ноября Николаев, - но если не найдётся при нём предполагаемых доказательств, то сим в обществе наделать можно весьма невыгодных толков». Но дело заключалось не только в этом. Арест Вадковского мог «вспугнуть» главных «заговорщиков», а задача Николаева и Шервуда состояла в том, чтобы через Вадковского «выйти» на руководителей тайного общества.

В 1925 году был опубликован интересный дневник С.С. Николаева (записи за 18 ноября - 21 декабря 1825 г.), раскрывающий методы розыска Николаева и проясняющий причины того, почему Вадковский не был схвачен сразу же по прибытии Николаева. Оказывается, Николаев и Шервуд в течение двух недель «изыскивали способы, как лучше взять Вадковского с его бумагами». Наконец провокаторам выпала удача.

30 ноября Николаев записывает в дневнике: «Опрометью прибежал Шервуд и сказал, что все дела идут как нельзя лучше. Ему поручается доставить донесение (Вадковского) к Пестелю и 3-го числа назначено письмо отправить». Здесь речь идёт об известном в литературе конспиративном письме Вадковского к Пестелю от 3 декабря 1825 года (Вадковский ошибочно пометил его 3 ноября).

Это письмо, несомненно, явилось следствием провокации Шервуда, который сумел убедить Вадковского, что завёл отделение тайного общества в военных поселениях. Ввиду важности данного сведения Вадковский и решил написать об этом Пестелю. Николаев, заполучив письмо и ознакомившись с его содержанием, счёл всё же нецелесообразным сразу же арестовывать Вадковского. «Вадковский всегда в руках, а круг действий его так мал, что до времени бояться нечего, - записывает Николаев в дневнике. - Теперь надобно поспешить, чтобы предупредить или остановить действия высших. Я начал бы с Пестеля». Так возник план ареста первоначально Пестеля.

Николаев с письмом Вадковского немедленно направляется в Таганрог, куда прибывает 8 декабря. Здесь он был принят Дибичем, которому показал письмо Вадковского к Пестелю и изложил свой план захвата Пестеля и мотивы, почему он оставил на свободе, хотя и под надзором, Вадковского. Однако, как писал ещё 5 декабря Дибич командующему 3-м корпусом Ф.В. Сакену, «обстоятельства переменились».

Дело в том, что 1 декабря Дибич получил подробные доносы с перечислением многих имён тайного общества от А.И. Майбороды, а ещё ранее - донос от А.К. Бошняка. Доносы Бошняка и Майбороды содержали куда более ценную информацию, чем те сведения, которые удалось собрать Шервуду, и свидетельствовали о широком политическом заговоре, в котором участвовали не только военные, но и гражданские чины как на юге, так и на севере России.

Основываясь на материалах этих доносов, Дибич направил 4 декабря в Петербург обширное донесение о заговоре, с приложением сообщённого Майбородой списка 46 имён заговорщиков. Дибич заявил Николаеву, что «заговор сильнее существует во 2-й армии, где должна скрываться и Директория», что он уже 6 декабря отправил во 2-ю армию А.И. Чернышёва для ареста Пестеля. 10 декабря Дибич отправил Николаева в Курск с приказом «немедленно взять Вадковского». Ф.Ф. Вадковский был арестован 13 декабря.

Несмотря на поражение северян 14 декабря и на начавшиеся аресты членов Южного общества, Сергей Муравьёв-Апостол 29 декабря решил начать восстание Черниговского полка. Придя вечером того же дня в Ковалёвку, он отправил унтер-офицера Какаурова в Белую Церковь, где размещался 17-й егерский полк. В записке Сергей Иванович уведомлял подпоручика этого полка Александра Вадковского о начале восстания и приглашал его для переговоров в Васильков.

30 декабря в четвёртом часу дня авангард Муравьёва вошёл в город Васильков. Прежде всего он освободил из-под ареста активных своих помощников Вениамина Соловьёва и Михаила Щепилло. На городскую площадь сходились роты и группы восставших.

«Пока ещё толпились на площади, полной любопытных, - писал со слов очевидцев в очерке «Белая Церковь» Фёдор Вадковский, - прискакал прапорщик 17-го егерского полка Александр Вадковский и тотчас же ускакал обратно, дав обещание Муравьёву присоединить несколько рот к восстанию. По прибытии в Белую Церковь (штаб 17-го егерского полка) он тотчас был арестован...»

Из показаний самого Александра Фёдоровича можно почерпнуть некоторые дополнительные подробности того дня. О своём аресте ночью на заставе он, к примеру, говорит так: «Окружили меня человек до 40-ка нижних чинов, которых я спросил: - Что вас так много, не в сборе ли полк? На что они отвечали, что их собрали, дабы меня арестовать. После чего я слез с саней и сопровождаемый конвоем пошёл к командующему 9 пехотной дивизией генерал-майору Тихановскому...»

Но командир мятежных черниговцев ничего об этом не знал и по-прежнему рассчитывал на помощь Александра Вадковского. К ночи со 2 на 3 января полк остановился в пятнадцати верстах от Белой Церкви в местечке Пологи. И только теперь Сергей Иванович узнал о том, что командование отвело ненадёжный 17-й егерский полк из Белой Церкви в противоположную сторону.

7 января 1826 года начальник Главного штаба 1-й армии доносил Дибичу: «В мятеже Черниговского пехотного полка участвовал также 17-го егерского полка подпоручик Вадковский, поступивший в сей полк из бывшего Семёновского полка. Сей Вадковский доставлен сюда скованным. В допросе он показал, что, принадлежа к тайному обществу, по требованию Муравьёва присоединился к мятежу...»

Доставленный в Житомир, Александр Вадковский дважды подвергался допросу. 14 числа его отправили в Могилёв, где снова допрашивали. 28 января жандармский поручик Суходольский доставил декабриста в Петербург на гауптвахту Главного штаба. Плац-майор Подушкин принял вещи арестованного - золотые часы, две перовые подушки и 115 рублей ассигнациями.

На следующий день Александра Фёдоровича перевели в Петропавловскую крепость с сопроводительной запиской: «Присылаемого Ватковского 2-го посадить по усмотрению и содержать строго». Его поместили в камеру № 15 Невской куртины.

Не удовлетворённый прежними показаниями Александра Вадковского, Следственный комитет предложил ему 14 развёрнутых вопросов, некоторые из которых в свою очередь подразделялись на подвопросы. На основании его ответов, а также «выгораживающих» показаний Сергея Муравьёва-Апостола, Фёдора Вадковского и других декабристов, комитет пришёл к выводу: «...принят в ...общество родным братом своим, который увлёк его в оное, несмотря на сопротивление его. Знал цель оного - введение конституции.

Участия он никакого не брал до тех пор, как Сергей Муравьёв, вызвав его в Васильков, куда приехал он самовольно, и объявив, что общество открыто, просил, чтобы он, Вадковский, старался привести свой полк. Он, отказавшись от сего, обещал стараться о том, ежели полк собран будет на усмирение Черниговского. На возвратном пути он был взят. Отвечал чистосердечно и с раскаянием...

По докладу Комиссии 15-го июня высочайше повелено, продержав ещё четыре месяца в крепости, выписать в Моздокский гарнизон и ежемесячно доносить о поведении. О переводе его отдано в высочайшем приказе 7-го июля».

Осенью 1826 года произошёл раздел родового и приобретённого имения Вадковских. В одном только Елецком уезде Орловской губернии за ними числилось 1238 душ крестьян мужского пола (из них 603 души заложены). Александру Вадковскому, освобождённому из заключения, достались село Богословское, деревня Черницово и некоторые другие земли.

Служба Александра Вадковского в Моздокском гарнизоне была кратковременной (в 1827 году он был переведён в Таманский гарнизонный полк) и сведений о ней практически никаких не сохранилось. Примечательно лишь то, что комендант гарнизона полковник Карл Занден-Пескович получил замечание за фамильярное обращение с поднадзорным Вадковским. В оправдательной записке комендант признавался, что, действительно, с ним «на приятельской ноге», в неслужебное время «играя в биллиард».

Однако, полковник здесь же добавляет: «Столь известный, по мерзостным злоумышлениям, человек, каков Вадковский, возбудил во мне мысль выпытать, посредством притворного дружелюбия, не скрывает ли он доныне каких-либо вредных и мятежнических намерений под личиной уныния и задумчивости...

Невзирая, однако ж, на усилия мнимой своей приязни, не удалось мне вкрасться в доверенность сего человека, и я ничего более не мог узнать, кроме того, что он, хотя и не одобряет братнина поступка (имеется в виду Фёдор Вадковский), но жалеет об его участи...»

Незадолго до своего перевода в Таманский гарнизонный полк, 14 июня 1827 года, Александр Вадковский написал письмо матери, выписки из которого сохранились среди архивных документов. Екатерина Ивановна после осуждения сыновей, практически безвыездно проживала в своём имении Пальне Орловской губернии. Фёдор Вадковский в 1826 году, находясь в Петропавловской крепости, писал в своём прошении, что мать его в параличе и слабого здоровья.

В феврале 1828 года Екатерина Ивановна присутствовала в Москве на похоронах Е.П. Чернышёвой, ур. Квашниной-Самариной, жены единственного брата. Назвав семью Чернышёвых, четыре члена которой находились в сибирском изгнании, «святынею несчастья», Пётр Вяземский писал жене 20 февраля:

«Старуха Самарина, которая потеряла в дочери настоящую мать, старуха Вадковская, полуумершая, полуживая, Катерина Фёдоровна Муравьёва (мать Никиты и Александра Муравьёвых): союз смерти, болезней, бедствий и Сибири, которая предстала тут невидимо, - всё это составило зрелище раздирающее...»

Умерла Екатерина Ивановна Вадковская 7 августа 1829 года в имении Любичи, находясь в гостях у своей дочери Екатерины Фёдоровны Кривцовой, и была похоронена в крипте Спасо-Преображенского собора села Зубриловка Балашовского уезда Саратовской губернии (ныне село Зубрилово Тамалинсконго района Пензенской области).

В июле 1828 года начальник 20-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Панкратов возбудил ходатайство перед И.Ф. Паскевичем о переводе декабристов Александра Вадковского и Дмитрия Арцыбашева «в какие-либо полки действующей Армии, дабы они имели случай ещё более загладить свои поступки». Подпоручик Вадковский и прапорщик Арцыбашев состояли тогда в числе офицеров «при отряде войск», осаждавших Анапу.

В своём рапорте главнокомандующему Отдельным Кавказским корпусом генерал-лейтенант Панкратов отмечал: «Они не только во всех сражениях отличали себя храбростью и неустрашимостью, но даже подавали пример другим офицерам строгой подчинённости начальству и исполнения всех обязанностей, сопряжённых с их званием...» Вследствие этого ходатайства Александр Фёдорович получил назначение в Севастопольский пехотный полк в отряд Паскевича, с которым принял участие в русско-турецкой войне 1828-1829 гг.

«С высочайшего соизволения» А.Ф. Вадковский был 19 августа 1830 года уволен «за болезнью» от службы и поселился в имении Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Проживал он также в своих орловских имениях. Однако от негласной слежки Александр Фёдорович не освобождался. Когда в ноябре 1837 года он получил разрешение на въезд в столицы и начал изредка наведываться в Москву, орловский гражданский губернатор дополнительно от себя предписал «иметь наблюдение за образом жизни отставного подпоручика Александра Фёдорова Вадковского и о последующем через каждые две недели доносить».

Извещая об очередной поездке поднадзорного в Москву, орловский губернатор 27 февраля 1840 года предупреждал тамошнего обер-полицмейстера: «Не лишним считаю присовокупить, что он, г. Вадковский, по ведомостям, представленным земской полицией, показывался - имеет дерзкий характер и склонность заводить дела...»

Не трудно представить, как изнывал в уездной глуши, как изнемогал от вынужденной бездеятельности и не находил применения своим силам этот прекрасно образованный, даровитый, мужественный и храбрый человек. Все пути ему были закрыты одной только фразой из его формулярного списка в графе, достоин ли к повышению: «По соучастии с Муравьёвым в возмущении Черниговского полка не достоин».

Дата смерти Александра Фёдоровича неизвестна.  Два упоминания о нём в архивных документах относятся к осени 1845 года и к 1854 году. В первом случае в связи с тем, что после смерти бездетной двоюродной сестры В.А. Ланской, её ярославское имение досталось Вадковскому. Однако, декабрист отказался от своей доли наследства в пользу племянника, сына рано умершего брата Павла. Во втором случае, в связи с продажей части имения Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии.

Гавриловки существует две - Гавриловка 1-я и Гавриловка 2-я. Изначально это было единое имение, которым владели братья Фёдор и Александр Вадковские. Гавриловка 2-я упоминается в 1858 году в документах ревизской сказки по Кирсановскому уезду. Заселена она была крепостными крестьянами помещика Ивана Ивановича Сатина, за которым было записано: мужского пола - 268, женского пола - 226 человек (домов - 75).

В числе крестьян проживали: Шилов Иван, Демидов Емельян, Иванов Аверьян, Греков Ефим, Клочков Герасим, Саломатин Лазарь. В переписной книге пометка: «Достались по наследству (крестьяне) от отца штабс-капитана Ивана Александровича Сатина в 1855 году, а ему достались в 1854 году после аукционного торга от подпоручика Александра Фёдоровича Вадковского». Таким образом, после продажи части имения, Александр Фёдорович, либо остался доживать век в Гавриловке 1-й, либо уехал из этих мест.

*  *  *

Причисленный Верховным уголовным судом к «государственным преступникам первого разряда», Фёдор Вадковский первоначально был приговорён «к смертной казни отсечением головы», заменённой по лишении чинов и дворянства вечной каторгой.

По коронационному манифесту Николая I, желавшего обратить внимание общества на своё «милосердие», срок каторжных работ Вадковского сокращался до 20 лет с последующим бессрочным поселением в Сибири.

В июле 1826 года Ф.Ф. Вадковского перевели из Петропавловской крепости в не менее ужасное место - Кексгольм, а весной следующего года направили в Шлиссельбургскую крепость. Таким образом и по отношению к Вадковскому буквально подтвердились невесёлые слова декабриста М.С. Лунина: «В России два проводника: язык до Киева, а перо до Шлиссельбурга».

Во время заключения Вадковского в крепости начальнику Главного штаба И. Дибичу было доставлено описание его примет: «Фёдор Вадковский. 26 лет, 2 арш(ина) 10 вершков (т.е. 186,7 см. - Авт.), лицом бел, чист, волосом светлорус, глаза карие, нос продолговат».

После более чем двухлетнего заключения в каменных мешках трёх крепостей Вадковский 5 января 1828 года был доставлен в Сибирь - в Читинский острог. В сентябре 1830 года он вместе с другими декабристами был переведён в тюрьму Петровского Завода, а в июле 1839, после сокращения срока каторги, вышел на поселение о чём с иронией сообщал сестре о «благополучном разрешении от бремени госпожи Петровской тюрьмы», из которой одновременно вышли на поселение 23 декабриста: «Да благословит господь бог мамашу! Что же касается детей, то они имеют вид довольно-таки жизнеспособный, хотя все они более или менее подвержены кто астме, кто рахиту, кто слабости, кто седине...»

Годы сибирской каторги не сломили Вадковского. «Ты знаешь, - писал он И.И. Пущину, - что я в тюрьме никогда не унывал, никогда не предавался пустым и неосновательным надеждам и, глядя на вашу братию, мужей кремнистых, умел немного постигнуть философию узничества...»

Блестящий музыкант и скрипач-виртуоз, Вадковский вносил большой вклад в празднование «торжественного, святого дня 14 декабря», отмечаемого декабристами ежегодно. Он сочинил музыку к «Богатырской песне» - одному из вариантов песни М.А. Бестужева «Что не ветер шумит во сыром бору...», посвящённой восстанию Черниговского полка.

По свидетельству Д. Завалишина, Вадковский написал музыку к стихотворению А.И. Одоевского «Старица-пророчица». Однако из всех композиций Вадковского, до нас дошла лишь музыка к стихотворению Одоевского «Славянские девы», проникнутому чувством братского единения славянских народов. По одной только записи мелодии Н.П. Огарёв дал высокую оценку музыкальному дарованию Вадковского.

Бессрочную ссылку Фёдор Фёдорович отбывал в Иркутской губернии, как и раньше, примыкая к наиболее радикальному крылу декабристов. «Я решительно и с ног до головы тот же», - утверждал он в одном из писем. Одним из первых Вадковский всерьёз задумался о сохранении для потомства истории декабристского движения. На основании рассказов активных участников восстания Черниговского полка Соловьёва, Быстрицкого и Мозалевского, Фёдор Фёдорович написал популярный очерк «Белая Церковь». Впервые он был напечатан в Вольной русской типографии Герцена и Огарёва, назвавших автора «одним из самых ревностных деятелей 14 декабря».

Несмотря на суровые условия существования, Ф.Ф. Вадковский проявил незаурядные организаторские способности. Вместе с А.В. Поджио и Пущиным он составил артели для облегчения материального положения нуждающихся декабристов, а также артель для выписки журналов. Он открыл глиняные и песчаные промыслы, которые передал безвозмездно крестьянской общине, но без права личного обогащения её членов.

Так как здоровье Вадковского было сильно подорвано, родные обратились с просьбой на высочайшее имя о его переводе в более удобное место. Царь отказал, подчёркивая, что декабрист «сам этому причиною, по неукротимому и вредному расположению его мыслей, обнаруживаемому в его переписке».

В 1840 году Фёдор Фёдорович был поселён в местечке Оёк недалеко от Иркутска, где уже находилась семья ссыльного декабриста С.П. Трубецкого. В соседних сёлах и деревнях проживали братья А.М. и Н.М. Муравьёвы, Юшневские, Ф.Б. Вольф, Волконские, М.С. Лунин и другие декабристы, но встречи с ними по понятным причинам были нечастыми.

В одном из писем Вадковского той поры содержится горькое признание: «Чтоб видеться с Муравьёвыми или Трубецкими, я должен вспоминать и употреблять все хитрости и уловки моей юнкерской жизни, т.е. укрываться от от взоров, врать на заставах и чуть не румяниться и не белиться!.. Тем не менее я иногда всё это делаю, чтобы душе дать отдых в кругу добрых друзей». Именно к Е.И. Трубецкой обращался И.Д. Якушкин из Ялуторовска: «Прошу Вас также пожать за меня руку Фёдору Фёдоровичу...»

Но уже в это время недуги Вадковского вызывали сильное беспокойство товарищей. В июле 1841 года А.Н. Сутгоф извещал И.И. Пущина: «Вадковский беспрестанно страдает, после малейшего движения он принужден лежать по нескольку дней в постели...» Через два года Фёдор Фёдорович ещё нашёл в себе силы прибыть на похороны Никиты Муравьёва, мужа двоюродной сестры.

В декабре 1843 года П.А. Муханов, отбывавший ссылку в Усть-Куде, с грустью констатировал: «Этот год для нас несчастлив. Смерть Муравьёва лишила нас умного, образованного и высокой нравственности товарища, другой - Вадковский - тоже при смерти. Три месяца страдает нарывами в кишках и теперь сделался там рак. Ряды наши редеют...»

Фёдор Фёдорович Вадковский скончался 8 января следующего года на сорок четвёртом году жизни. «Умер Вадковский, человек, с которым я когда-то жил душа в душу», - записал в дневнике поэт-декабрист В.К. Кюхельбекер. Вспомнив об ушедших из жизни Грибоедове, Дельвиге и Пушкине, он подчеркнул: «Всем моим друзьям суждено было умереть в январе...»

Владлен Дорофеев

Бунтарский род Вадковских

Документальное повествование о судьбе братьев Вадковских, участвовавших в заговоре декабристов

Его втолкнули в темный каземат. За спиной с грохотом захлопнулась кованая дверь. От тошнотворного запаха гниющей соломы и крысиного помета, сырого спертого воздуха, помутилось в голове. Постепенно глаза привыкли к темноте, яснее заработала мысль.

Вот и свершилось! Да, он был готов к аресту, но не верил, что его, дворянина, могут бросить в каменный мешок, стены которого кишат мокрицами, и под ногами снуют крысы. Бросили, как последнего колодника! Нет воды, чтобы умыться. Платье изодрано и помято, а в нем приходится спать. Он не брит. Кормят отвратительно. Неужто им не хватило бы взять с него слово и посадить под домашний арест? Слово чести дворянина, что может быть крепче?! А, впрочем, есть ли у них понятие о чести? У мастеров сыскных дел!

Узник, кусая губы, проглотил стоящий в горле горький колючий ком.

Почему дело, которому он отдал силы, молодость, ради которого пошел на жертвы, потерпело неудачу? Рок?! Злосчастная судьба! Но ему всегда везло. И в игре, и в дружбе... Природа не обделила его внешностью, талантом, умом, богатством. Так что же? Почему Общество открыто, а он в крепости? Где допущена оплошность? Ведь было все так ладно, и будущее рисовалось совсем иным.

«Вспомнишь ли ты, Русь святая, наша мать, иль тебе, родимая, не велят и вспоминать...» Вспомнят ли? Да, он подписал свой смертный приговор, ибо все известное Следственному Комитету ставило его в разряд особо опасных государственных преступников. Но заслужил ли он забвения?! Бросить свет, гвардию, поместья, ради освобождения народа от рабства, и кануть в лету... Нет! Поймут ли когда-нибудь его или сочтут умалишенным? И умирать, право, не хочется совсем! Жить, чтобы бороться, вот идеал!

Вопросы, теснившиеся в голове, не давали покоя. Он долго, нервно мерил шагами камеру. Наконец сел, упершись взглядом в отсыревший угол потолка. Там медленно скапливалась темная тягучая жидкость, вытягивалась и зависала в воздухе. Вот оторвалась капля, за ней вторая. Кап, кап, кап...

- Фамилия?

- Вадковский.

- Имя, отчество?

- Федор Федорович.

- Возраст?

- Двадцать пять... Православного... Из дворян... Корнет Нежинского конно-егерского полка... Намерение Общества состояло в даровании государству конституции. Исполнение оного должно быть произведено вооруженною силою, и в случае несогласия на сие царствующей фамилии, отдалить оную от престола и водворить временное правительство, для приготовления конституционного положения...

«Надо просить за брата. Это моя вина, что Александр в Обществе», - стучало в висках. Но этот, первый в его жизни допрос, окончен.

Ярко горела свеча, огонь ее метался, словно в негодовании. Генерал-майор Зак - начальник первой конно-егерской дивизии диктовал: «Рапорт. Начальнику Главного штаба Дибичу... По прибытии полковника Николаева сего декабря 13 числа забраны и запечатаны все имевшиеся у него, Вадковского, бумаги, а сам он отправлен, арестованный с фельдъегерем куда приказано».

Приметы арестованного: «...рост 2 аршина 10 вершков, лицом бел, чист, волосом светлорус, глаза карие, нос продолговат».

Вадковские... Старинный дворянский род. Предок Федора Федоровича, Иван, выдвинулся ратными деяниями в армии Петра Первого. Его сын Федор Иванович, капитан лейб-гвардии Семеновского полка, стал «первым пособником» при захвате трона Екатериной Второй. Матушка Императрица щедро отблагодарила своего любимца землями и крестьянами.

Только в Елецком уезде Орловской губернии, где находились основные владения Вадковских, за ними было записано около двух тысяч крепостных. В Московском уезде имели более двухсот душ. По соседству, в Коломенском уезде Московской губернии, на Москве-реке село Рыбаково с деревней (более семисот крестьян) принадлежало полковнице Елизавете Васильевне Вадковской. Были поместья и в Тамбовской губернии.

Большинство родовых имений унаследовал сенатор и кавалер Федор Федорович Вадковский. Лицо влиятельное, особо приближенное к наследнику престола Великому князю Павлу Петровичу. В 1780 году он выбыл с чином премьер-майора из лейб-гвардии Семеновского полка. В 1806 году Федор Федорович скончался, оставив вдову Екатерину Ивановну, дочь фельдмаршала графа И.Г. Чернышева, с четырьмя сыновьями и двумя дочерьми. Все получили блестящее подобающее образование и воспитание.

Тем не менее, Иван, Федор, Александр, три блистательных аристократа, три богача, встанут на путь борьбы с самодержавием, за свободу и равенство народа! Понять ли нам их сегодня? Умом уж точно не понять...

Первым на эту дорогу прибило, пожалуй, даже против его воли, старшего отпрыска семьи - полковника лейб-гвардии Семеновского полка Ивана Федоровича Вадковского, Героя Отечественной войны 1812 года, отличившегося в битве под Кульмом, где он принял на себя командование «государевой» ротой, за что получил «высочайшее благоволение».

К этому времени начальник штаба гвардейского корпуса генерал П.М. Сипягин принял его в члены одной из масонских лож. Но вскоре Вадковский отошел от масонства. Позднее он признается: «Слишком мало любопытен, чтобы проникать в тайны ложи (в существовании которых, впрочем, сомневаюсь), будучи веселого и беспечного нрава, я не мог не смеяться над зрелищем, которое доставляли мне мои товарищи по обществу».

Вскоре по возвращении гвардии из победоносных европейских походов, в Семеновском полку были отменены телесные наказания с согласия всех ротных начальников и полкового командира генерала Я.А. Потемкина. Запретили грубое обращение к солдатам, в частности, даже на «ты». Всячески поощряется грамотность солдат, создается полковая библиотека, улучшается солдатский быт. Все эти меры приняли под давлением членов «Семеновской артели», офицерской организации, ставшей одним из прообразов декабристских обществ.

Нововведения не понравились могущественному царскому фавориту А.А. Аракчееву, и он добился смещения с командирского поста генерала Потемкина, назначив на его место полковника Г.Е. Шварца, прославившегося в армии своей жестокостью.

Шварц, ярый приверженец «прусского армейского образца», снова ввел в полку палочную дисциплину. И опять заходили шпицрутены по солдатским спинам, тесно стало в карцере и на гауптвахте. Многие офицеры, не выдержав шварцевских порядков, добровольно подали в отставку. Зароптали солдаты.

Вернувшись весной 1820 года в полк из отпуска, Вадковский ужаснулся. Вот что он пишет: «В мае месяце заметив, что грубое обхождение господина полковника Шварца отяготительно для подчиненных, принял я намерение идти к нему для предоставления моих замечаний». К сожалению, тогда Вадковского отговорили, но с каждым днем атмосфера в полку накалялась. За несколько месяцев, с 1 мая по 3 октября, по указанию Шварца, было наказано 44 человека, которым было нанесено более 14 тысяч ударов палками.

Назревало восстание.

И оно вспыхнуло. В батальоне... Вадковского!

16 октября первая рота, самовольно собравшись на вечернюю поверку, объявляет протест командиру полка. Ротный начальник капитан Кашкаров донес о случившемся Ивану Вадковскому. Последний попробовал вразумить Шварца. Но тот сделал ему выговор за потачку солдатам и пожаловался великому князю Михаилу Павловичу. Бунт!

Поступила команда арестовать роту. Иван Вадковский, еще надеясь уладить дело и спасти солдат, мечется между начальством и подчиненными, отстаивая справедливость. Но поздно - арестованная рота отправлена в Петропавловскую крепость. Узнав об этом, взбунтовались остальные. Шварц бежал из расположения полка. Мирить солдат отправили авторитетного Вадковского. Тот попросил у них час на освобождение товарищей. Но командир гвардейского корпуса проигнорировал ходатайство Ивана Федоровича. И тогда заволновался весь полк.

Бунт подавили. По приказу Александра Первого полк расформировали, полностью сменили списочный состав. Император приказал прогнать девять солдат «зачинщиков волнения» сквозь строй в 1000 человек по шесть раз каждого и отослать в рудники. Около 450 человек были переведены в Оренбургский и Сибирский отдельные корпуса, 35 военнослужащих направили на Кавказ, в действующую армию.

Попал под следствие и командир батальона полковник Вадковский. Оно окончилось только в апреле 1822 года.

Суд вынес Ивану Федоровичу смертный приговор! До казни его перевели в Витебскую тюрьму, где содержали под караулом до воцарения Николая Первого. Здесь он напишет: «Я гоним беспрестанно по делу Семеновского полка». Его палачи вырвали у него признание «...слабым и несообразным с долгом службы поведением, дал усилиться беспорядкам».

Оказалось, что честность и высокие моральные принципы должны быть чужды русскому офицеру! За обладание этими человеческими качествами, невзирая на большие заслуги перед Россией, человек должен понести жестокое наказание! Вплоть до смертной казни. Вот до такого абсурда была доведена русская армия накануне восстания декабристов.

7 июня 1825 года Иван Федорович в письме на имя царя указывал, что возмущение Семеновского полка не может быть «...приписано политическим видам или подстрекательству».

Четыре года Вадковского держали в тюрьме, по словам его жены потому, что он являлся «опасным свидетелем минувшего».

В 1826 году в Витебскую тюрьму пришло высочайшее повеление уже нового императора Николая Первого: «...И.Ф. Вадковского заключить в крепость на два с половиной года, а затем тем же чином перевести на Кавказ». Поистине «царское прощение»! На следующий год царь прикажет отправить Вадковского в Отдельный Кавказский корпус.

В мае 1827 года Иван Федорович добился отставки. «Причиною отставки Тифлисского пехотного полка полковника Вадковского было полученное Государем Императором достоверное сведение, что сей штаб-офицер нимало не переменил своего вредного образа мыслей», - докладывал генерал Потапов цесаревичу Константину.

Уже в конце октября орловский гражданский губернатор Сонцов в рапорте на имя императора уведомлял о своем предписании елецкому исправнику: «...иметь за Вадковским негласное наблюдение и ежемесячно доносить о его поведении». К сожалению, рапорты мне разыскать не удалось.

В отставке Иван Федорович проживал в своем елецком имении Петровское (Большая Поляна). Сюда к нему приезжал поэт и царедворец В.А. Жуковский. Летом 1837 года он записал в дневнике: «8 июля, четверг. Переезд из Ельца в Тулу. В семи верстах от станции Бродки деревня Большая Поляна И.Ф. Вадковского. Дом у самой дороги».

Иван Федорович опекунствовал над несовершеннолетним сыном покойного брата Павла Федоровича, вел обширное хозяйство, писал «Записки о событиях в Семеновском полку» и постоянно ходатайствовал об изменении участи братьев.

А тогда, в 1826 году, когда решилась судьба Ивана, в казематах Петропавловской крепости ожидали своей участи его братья Федор и Александр, за участие в противоправительственном заговоре.

...Холодная и сырая ранняя весна 1823 года встретила князя Александра Петровича Барятинского туманами и изморозью. Он зябко кутался в шубу, рассеянно поглядывая в окно экипажа. За стеклом проплывали петербургские предместья. Впереди ожидали князя балы и выезды, шумные праздные салоны вельмож, встречи с друзьями молодости. Все это привычно, и не занимало голову Александра Петровича. Другие мысли волновали его.

Южная Дирекция направила Барятинского в столицу с поручением убедить Северное тайное общество в необходимости вооруженного восстания с последующим введением республики. Барятинский сомневался, что поездка будет удачной.

Тревоги его полностью оправдались. Вокруг предложения Южного общества разгорелись ожесточенные споры. Александр Петрович, уступая, все же страстно убеждал перейти хотя бы к практической деятельности. Все напрасно! Никита Муравьев заметил, что в гвардии нет людей, «могущих взойти в общество». Это и решило спор. Желаемого результата посланнику Юга добиться не удалось. Оставалось попытаться делом опровергнуть слова Муравьева и тем доказать «северянам» возможность активных действий.

Представитель Южного общества - собрания людей, желавших вооруженным путем сместить правительство и даровать народу вольность, Барятинский обратил внимание на офицеров Кавалергардского полка.

Выбор оказался верным, надежды оправдались.

В апреле 1823 года, на одной из петербургских квартир, А.П. Барятинский принимает в члены тайного общества двух офицеров Кавалергардского полка - Ф.Ф. Вадковского и И.Ю. Поливанова. Молодые люди, привлеченные в организацию, невзирая на свое высокое положение и богатство, страстно жаждали борьбы за идеалы свободы русского народа. «Это храбрец, таких нам надо», - мнение Барятинского о Вадковском.

Потом, на следствии Федор Вадковский не без сожаления показал: «Когда Барятинский уехал из Петербурга, он меня сдал на руки полковнику Трубецкому. Весьма долгое время оный мне не открывал никаких подробных сведений насчет общества и намерений его и не доверял мне принимать никого». Никита Муравьев формально оформил Вадковского и Поливанова в Северное общество, но не этого желали горячие головы новых членов. Они не разделяли умеренной программы «северян», поэтому в 1824 году окончательно присоединились к Южной управе.

Большинство исследователей сходятся на мысли, что Федор Вадковский родился в 1800 году в С.-Петербурге. Его домашнее воспитание продолжалось в Благородном пансионе при Московском университете. Перед занятием французами Москвы Федора перевезли в Петербург, где он продолжил образование у аббата Лемри, потом в частном пансионе Гинрихса и Годениуса. В формулярном списке Федора Вадковского при поступлении на военную службу указывалось: «По-российски, по-французски и по-немецки, истории, географии и математике знает».

По окончании обучения он по сложившейся семейной традиции поступил на военную службу подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк. Незадолго до «Семеновской истории», 21 апреля 1820 года, его в чине юнкера переводят в почетный гвардейский Кавалергардский полк. 1 января 1822 года он уже корнет. Карьера складывалась замечательно. Ах, молодость, молодость...

Как видно из его следственного дела, он уже «в двадцать лет, читая французских философов, начал задумываться о политике государств и России», о тяжелой доле русского народа. В то же время он на «особом» счету у властей как «дерзкий офицер», и с этой стороны был лично известен императору Александру Первому.

Став членом тайного общества, Вадковский с головой погрузился в агитационную работу. У него часто собирались радикально настроенные офицеры и юнкера Кавалергардского полка. К началу 1824 года деятельный Вадковский уже подготовил почву для создания ячейки тайного общества у кавалергардов.

В это время, с очередной попыткой привести Север и Юг к единой цели, в Петербург приезжает П.И. Пестель. Но «северяне» и на этот раз отказались поддержать его «Русскую правду».

Вадковский воспользовался случаем и приложил усилия, чтобы познакомиться с Пестелем. Вскоре состоялась встреча двух будущих друзей и единомышленников. На ней они договорились о создании республиканского филиала Юга в Петербурге. «Я существую и дышу только для священной цели, которая нас объединяет», - пишет Федор в письме Пестелю.

М.И. Муравьев-Апостол на допросе 10 апреля 1826 года показал: «Пестель мне сказал, что с содействием Ф. Вадковского мне должно здесь составить отдельное общество так, чтобы Северное его не знало, чтобы не порвать все отношения с оным».

Первое организационное совещание формирующейся управы Южного тайного общества состоялось на петербургской квартире П.Н. Свистунова. Присутствовали П.И. Пестель, И.А. Анненков, С.И. Кривцов, Ф.Ф. Вадковский. Пестель изложил товарищам цели и задачи Южного общества. В отличие от Северного, оно должно было создать свою республиканскую ячейку на основе трех категорий ее членов: «братьев», «мужей» и «бояр». Последние были знакомы с составом Верховного революционного органа и имели право принимать новых членов. Вновь принятые давали клятву на верность целям и делу общества. Напоминает масонскую ложу, но на то оно и тайное общество.

Устав организации хранился в футляре скрипки Вадковского.

Вскоре состоялось и второе совещание, на квартире Федора, на набережной реки Фонтанки, в доме № 20 (здание сохранилось и ныне - прим. автора). На нем была окончательно оформлена Петербургская управа Южного общества.

До отъезда Пестеля, как показал Вадковский на следствии, начал он «...принимать сочленов и первого представил Свистунова, который был принят в одном звании со мной («боярин» - прим. автора) и обоим нам Пестель поручил старание распространять наши отрасли». В Петербурге Вадковский принял И.Ю. Поливанова, Н.Н. Депрерадовича, И.А. Анненкова, А.А. Плещеева.

Привлек в организацию и своего младшего брата - Александра Федоровича Вадковского. «В 1823 году в Туле был я в отпуску... я узнал от брата моего Федора, что есть тайное общество, желающее изменений в правительстве. На предложение в оное войти я согласился, в чем дал расписку, пообещав сохранить в тайне существование и членов оного. Намерение общества было даровать народу вольность и прекратить страдание всеобщее. Способы достижения сей цели были мне неизвестны, но брат уверял, что общество сильно и может во всем успеть», - признался Александр Вадковский на следствии.

Итак, шесть человек привлечены в организацию за первый период деятельности Федора.

За Вадковским тянулись, ему верили. По свидетельству современников, это был энергичный, смелый пропагандист, обуреваемый неутомимой жаждой революционной борьбы. Высокообразованный, богато одаренный от природы, он прекрасно играл на скрипке и фортепиано, сочинял музыку и стихи. Но, к сожалению, не имел очень важного для революционера таланта - конспиративного. Был излишне доверчив и откровенен.

Не случайно его неблагонадежные стихи и эпиграммы на великого князя Михаила Павловича стали известны начальству, за что Вадковский 19 июля 1824 года был даже арестован. Правда, в тот раз обошлось. Его лишь перевели из Кавалергардского в Нежинский конно-егерский полк. Но Александр Первый потребовал для него «без всякого послабления режим военной службы», а «за малейшее уклонение от оной поступать по закону»!

Вадковский писал Пестелю: «С начала моего изгнания я должен был подчиниться системе слишком тягостной для моих чувств, вам известных. Я должен был умерить свой пыл, застегнуться на все пуговицы, должен был обманывать, и я это делал. Сергей (Муравьев-Апостол - прим. автора), брат Матвея, которого я осведомил о мерах недоверия, принятых по отношению ко мне правительством, должен был сообщить вам, что за мной ходили по пятам, непрерывно следили за моим поведением, записывали имена лиц, меня посещавших, и тех, у кого я бывал, а мои начальники имели предписание следить, не пытаюсь ли я влиять на молодежь, - и обо всем доносить раз в месяц».

Оторванный от столичного декабристского кружка, Федор не потерялся и не опустил голову. Он по-прежнему оставался главным организатором и вдохновителем северного филиала Южного общества.

В 1824 году дивизия, в которую Вадковский был определен, выехала в лагерь, в село Ахтырку Полтавской губернии. Неподалеку от Ахтырки, в местечке Лубны, Федор встретился с Сергеем Муравьевым-Апостолом. Они решили основать управу Общества в дивизии.

Каждый день, каждую свою думу Вадковский ставит на пользу соратникам. Голова его полна идей. Его товарищ по службе В. Толстой вспоминал: «Вадковский... мне говорил, что он хочет предложить обществу писать тайным образом посредством молока».

В октябре 1825 года Федор приезжает в орловское имение Чернышевых село Тагино. Здесь собрались его родственники: Захар Чернышев и Никита Муравьев, сестра Муравьева (впоследствии она отвезет послание А.С. Пушкина декабристам в Сибирь - прим. автора) и приятель Толстой.

Вадковский весь вечер с наслаждением играл на скрипке и фортепиано, пел, читал стихи Рылеева и Одоевского. А затем в приподнятом настроении решил перейти к делам.

Собравшихся ждал сюрприз, - Федор привез на общее обсуждение несколько интересных проектов. Первый касался связи между тайными обществами и их филиалами. По нему было необходимо «иметь пять или шесть преданных и проверенных членов, единственным назначением которых будет служить средством связи...» Финансы на разъездных агентов можно получить, если «ежегодно производить сбор денег. Небольшой взнос с каждого составил бы сумму, большую, чем достаточно».

Организовать подпольную типографию для издания агитационной литературы предлагалось по второму проекту.

Предложения нашли поддержку и одобрение товарищей. Единодушно решили отправить их на утверждение Пестелю.

Вадковский возвратился в полк и 3 ноября написал Пестелю. Оставалось передать письмо нарочным.

В это время на Федора поступил донос. В нем сообщалось, что корнет конно-егерского полка Вадковский - один из основных членов тайного общества. Автор этого пасквиля - унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка англичанин Иван Васильевич Шервуд.

Доверчивый декабрист совершил роковую ошибку - принял в Общество предателя!

Первая встреча с Шервудом состоялась у Федора в Ахтырке в декабре 1824 года. К этому времени он основал управу Общества в дивизии, как и обещал Муравьеву-Апостолу. Привлек в ее члены Ф. Барыкова, С. Кривцова, Ф. Скарятина и Н. Булгари. Шервуд приехал в Ахтырку по служебным делам к Булгари и подслушал его разговор с Вадковским. Говорили о делах тайного общества. Провокатор быстро сообразил, в чем дело и постарался быть представленным Федору. Ему удалось заручиться доверием Вадковского. И летом 1825 года тот принял Шервуда в члены своей управы, сразу в ранге «боярина». Правда, попросил в письме Пестелю принять и утвердить его на законных основаниях.

Вадковский решил передать письмо через Булгари, но тот неожиданно уехал в Одессу. Шервуд вызвался подменить его, но Федор попросил лишь об одном - помочь ему связаться с Булгари.

15 ноября 1825 года в трактире Матуска в Харькове состоялась встреча казачьего полковника Николаева с Шервудом. О ней посланник Александра Первого сообщал в донесении 18 ноября начальнику Главного штаба Дибичу: «Я предполагаю, что если бы Булгари приездом своим замедлил, и удалось Шервуду выманить донесение и ведомости у Вадковского, содержание которых мне будет известно, тогда, узнав, какие именно бумаги остались еще у Вадковского, я намерен взять его, как лицо, по словам Шервуда, в заговоре сем довольно значащее».

Этот план агентам императора выполнить удалось. Потеряв надежду дождаться Н. Булгари, Вадковский был вынужден отправить письмо Пестелю через Шервуда. 4 декабря, выехав из Курска, провокатор доставляет эту важную улику против тайного общества Дибичу в Таганрог.

Впоследствии Шервуду «за все старания» присвоят чин полковника, переведут в гвардию и удостоят потомственного дворянства. Император Николай Первый придаст его фамилии прилагательное «Верный». Но продажный характер вскоре окажет Шервуду дурную услугу. «За клевету и ложные слухи» он попадет в крепость, затем будет сослан в Смоленскую губернию, где до 1856 года за ним будет установлен строжайший секретный надзор.

Прошло несколько лет, и выяснится, что герой, обласканный великим князем Михаилом Павловичем - откровенный аферист, чьим главным талантом было умение пускать пыль в глаза.

Среди многочисленных интриг и авантюр Шервуда была одна, едва не сделавшая И.В. Шервуда-Верного владельцем знаменитых металлургических заводов.

После смерти в 1799 году заводчика-миллионера Андрея Родионовича Баташева началась тяжба о его наследстве, длившаяся несколько десятилетий. Одним из претендентов был Иван Андреевич Баташев, утвержденный в правах наследства в 1831 году благодаря покровительству члена Государственного совета, бывшего рязанского генерал-губернатора А.Д. Балашова, в доме которого он поселился. Иван Баташев был человеком малоумным, совершенно неспособным распорядиться огромным состоянием и ставший поэтому легкой добычей аферистов. По свидетельству современника, «Балашов поил молодого Баташева и обыгрывал его в карты с помощью ... Шервуда».

Последний сумел как-то вывести А.Д. Балашова из игры и перевез Баташева на свою квартиру, в результате чего 17 июля 1833 года была заключена удивительная купчая. Когда в конце 1820-х годах III Отделение послало Шервуда на Украину, он вел там себя на манер гоголевского Ревизора. В случае же с Баташевым ему пришел в голову план совершенно чичиковский: приобрести у неспособного наследника огромное имение, тут же заложить его в казну, расплатившись с продавцом деньгами, полученными от заклада, заработав огромный куш в виде разницы.

Согласно купчей, И.В. Шервуд-Верный становился хозяином семи горных заводов (в том числе в Гусе-Железном, Сынтуле и Мердуши) и стеклянной фабрики, расположенных в пяти губерниях, «с находящимися при оных мастеровыми и дворовыми людьми и на помещичьем праве состоящими крестьянами, всего до 14000 душ мужеска пола [...] со всеми угодьями, землями, лесами, отхожими пустошами, рудниками, мельницами, рыбными ловлями, всякого рода строениями, во всех местах находящимися, движимым имением всякого рода, равным образом со всеми... материалами, запасами, наличными капиталами и в документах заключающимися».

Двух миллионов 200 тысяч рублей, которые должен был заплатить Баташеву Шервуд, у последнего, конечно же, не было, но их он рассчитывал получить в результате залога, а в задаток продавец принимал свои же собственные заемные письма на сумму 400 тысяч рублей, которые Шервуд успел из него вытянуть.

Сделка не состоялась - воспрепятствовала Петербургская гражданская палата, усомнившаяся в кредитоспособности Шервуда. Убедившись, что так просто сделаться миллионером ему не дадут, Шервуд попытался продать свои права на приобретение баташевского имения генерал-майору А.И. Пашкову. За эту уступку он должен был получить имение в Московской губернии и каменный дом в Москве, но репутация Шервуда в глазах властей была настолько скандальной, что ему не удалось довести до конца и этот маневр. Шервуд-Верный остался ни с чем, а баташевское имение было взято в опеку.

До чего довела заводы эта опека, описано в рассказе И.В. Селиванова «Опекунское управление». Вскоре закатилась и звезда И.В. Шервуда-Верного. В 1844 году за ложные доносы он был заключен в Петропавловскую крепость, откуда вышел только в 1851 году. Умер он в 1867 году.

То, что не удалось И.В. Шервуду-Верному - стать рязанским помещиком - получилось у его внука. 27 октября 1907 года отставной ротмистр Николай Николаевич Шервуд-Верный приобрел за 41458 рублей 11 копеек у И.П. Шаблыкина имение при сельце Доброй Надежде Екимецкой волости Раненбургского уезда (ныне это территория Новодеревеньковского района Рязанской области). Имение с 203 десятинами превосходной черноземной земли, большим фруктовым садом и огородом, наконец, значительной усадьбой с хорошими постройками, могло считаться удачным приобретением. Но хозяйствовать внуку «непреклонного англичанина» оставалось не более десяти лет. Большевистские погромы 1917-1918 годов смели все усадьбы.

11 декабря 1825 года. Курск. Быстро вечереет. Вьюжит, снежит набирающая силу зима. В облаках пара лошади у одноэтажного дома. Чей-то властный голос громко спрашивает у стоящего на пороге солдата:

- Здесь квартирует корнет Вадковский?

- Так точно, ваше благородие!

- Дома?

- Так точно, ваше благородие!

На крыльце появился офицер в наброшенной на плечи шинели.

- С кем имею честь?

- Корнет Вадковский?!

- Да. - Федор открыто разглядывает стоящего перед ним человека. - Чем обязан визиту казачьего полковника?

- Полковник лейб-гвардии казачьего полка Николаев. Сударь, уполномочен немедленно арестовать вас! Сдайте шпагу! Вот предписание начальника Главного штаба. Собирайтесь и следуйте за мной!

Вадковский молчит. Он смущен и растерян: «Неужто общество открыто?»

Далее все как в тумане... Полковник объяснял: Вадковский оказался замешан в тех же проступках, «за которые выписан из гвардии, и что он отправляется в Архангельск». Потом дорога по заснеженным полям. Знакомая дорога, но ставшая такой бесконечной. Он еще не знает, что путь его лежит в самую страшную тюрьму России - Шлиссельбургскую крепость.

Родной Орел подарил несколько счастливых часов. На городском почтамте удалось встретиться и переговорить с Алексеем Плещеевым. Федор попросил забрать в Курске важные документы, хранящиеся в футляре скрипки. Ему неизвестно, что бумаги уже изъяты.

Комендант Шлиссельбургской крепости не очень обрадовался полученному предписанию Дибича от 9 декабря 1825 года о содержании Вадковского в «крепости под строжайшим караулом как важного государственного преступника». Опасная птица, стало быть, залетела - жди больших хлопот!

Уже 18 декабря, к удовольствию коменданта, узника перевели в Петропавловскую крепость. «Посажен в Невской куртине, в арестантский покой № 15», - сообщается в донесении.

Вадковский уже знал о поражении на Сенатской площади 14 декабря и массовых арестах.

22 декабря 1825 года вечером состоялся первый допрос Федора. «Государь император приказать изволил сегодня в 8 часов привести на дворцовую гауптвахту Вадковского... Вести... секретно, с закрытым лицом, под строжайшею стражею».

На допросе разыгрывался спектакль: сыпались перекрестные вопросы. Но он, разгадав намерения Следственного Комитета, просит разрешить ему давать письменные показания, объясняя это тем, что постарается собраться с мыслями и припомнить обо всем более подробно.

Первые его показания туманны и неконкретны. Федор еще не знает о предательстве Шервуда и даже всячески выгораживает его: «Англичанин непоколебимой воли, олицетворенная честь, он тверд в своих словах и намерениях. Холодный при первой встрече, в интимном знакомстве он обнаруживает чувство редкой сердечности и самопожертвования». Горький опыт позволил, однако, шефу жандармов графу А.Х. Бенкендорфу сделать другой вывод: «Точная чума этот Шервуд».

Комитет располагает большим числом улик против Вадковского. Главная среди них - письмо Пестелю, в котором, в частности, говорится: «Я думаю, что... (смерть Александра Первого - прим. автора) есть одно из тех событий, которое должно сколь возможно ускорить наши действия. По моему мнению, если бы можно их предвидеть и принять соответствующие меры, это был бы подходящий момент для открытого выступления...» Примечательно, что письмо написано за полмесяца до внезапной смерти царя.

4 января 1826 года. Второй допрос Федора Вадковского. На основании письма Комитет интересуется отношениями Вадковского с Пестелем, а, следовательно, его отношением к республике и восстанию.

Но неожиданно на первый план выдвигается обвинение в попытке цареубийства.

18 февраля. Во время следствия Н. Булгари говорит в показаниях: «Вадковский был из числа тех, которые должны были истребить всю царствующую фамилию...» Ему «...надлежало играть главную роль, то есть во дворце на балу нанести первый удар государю».

23 февраля. Комитет предъявляет тяжелейшее обвинение на основании показаний Булгари. Федор все отрицает.

26 апреля. М. Муравьев-Апостол вспоминает на допросе, будто «во время пребывания Вадковского в Новой Деревне, когда он имел духовое ружье, пришла ему мысль покуситься на жизнь его величества».

Вадковский парирует: хранил духовое ружье «единственно из пустой шалости: я восковою дробью разгонял петухов, поющих около моей квартиры и мешающих сим разговаривать, читать и заниматься музыкой».

28 апреля. Состоялась очная ставка Вадковского и Свистунова. Последний рассказал, что в марте или апреле 1824 года заехал на квартиру Федора, где были Кривцов, М. Муравьев-Апостол и Депрерадович. «Рассуждая о разных способах ввести республиканское правление, Вадковский... сказал, что можно бы воспользоваться большим балом в белой зале для истребления священных особ августейшей императорской фамилии и тут разгласить, что установилась республика...»

Вадковский вынужден признать правдивость показаний своих товарищей.

Следствие выясняет, что во многом благодаря деятельности Федора Вадковского, петербургская ячейка Юга пустила корни в Москве, Курске, Одессе, Пензе, на Орловщине. Знал Федор о сношениях с «обществами иноземцев». Он рассказал, что «...к полякам был послан Бестужев, дабы утвердить между ними и нами союз. Во Францию поехал отставной полковник Полиньяк...»

Ночью 31 декабря 1825 года, уже после событий на Сенатской площади, на заставе в местечке Белая Церковь был арестован Александр Федорович Вадковский. «Окружили меня человек до 40-ка нижних чинов, которых я спросил: - Что вас так много, не в сборе ли полк? На что они отвечали, что их собрали, дабы меня арестовать. После чего я слез с саней и, сопровождаемый конвоем, пошел к командующему 9 пехотной дивизией генерал-майору Тихановскому».

Туда он приехал, чтобы поднять солдат 17-го Егерского полка на помощь восставшему под руководством С.И. Муравьева-Апостола Черниговскому полку. Как отметил Следственный комитет: «Участия (в обществе - прим. автора) он никакого не брал до тех пор, как Сергей Муравьев вызвал его в Васильков, куда он приехал самовольно, и объявив, что общество открыто, просил, чтобы он, Вадковский, старался привести свой полк. Он... обещал стараться о том, ежели полк собран будет на усмирение Черниговского. На возвратном пути он был взят».

Александр родился в 1801 году. Биография его почти ничем не отличалась от жизни старших братьев. «С самого начала был отдан в пансион в Москве, где находился почти два года, после чего был в Петропавловском училище года полтора, а потом уже воспитывался в Петербурге и окончил свои науки с французским учителем, аббатом Лемри. Учителя ходили ко мне из Пажеского корпуса, потому что я сам был пажем, хотя никогда не жил в корпусе», - сообщал он о себе Следственному комитету.

В апреле 1819 года он все по той же семейной традиции поступил на военную службу подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк. В то время там служили его братья Иван и Федор. Но «Семеновская история» не пощадила и его. 24 декабря 1820 года Александра тем же чином откомандировали в Кременчугский пехотный полк. Именно этот перевод из гвардии особенно повлиял на его политические убеждения.

«Откровенно скажу, - не скрывал он на допросе, - что вольнодумческие и либеральные мысли врезались во мне со времени перевода моего в армию из бывшего Семеновского полка. Во-первых, что не позволено мне было служить в одном полку с братом моим. Во-вторых, - что тем же чином был переведен в армию, а в третьих, - что в течении пяти лет, что не служу в армии, не позволено мне было иметь ни отпуска, ни отставки, ни перевода в другой полк, тогда как обстоятельства мои непременно сего требовали...»

Допрашивали Александра Вадковского 12 января 1826 года в присутствии командира войск 3-го пехотного корпуса полковника Паулина.

Вадковский-младший откровенно рассказывал: «К тайному обществу я принадлежу уже три года, т. е. с 1823 года, приглашен был к оному родным братом моим, конно-егерского полка корнетом Федором Вадковским, им же принят, но собственно обществу названия не знаю, дал расписку с клятвой, дабы сохранить связь с обществом, коего целью есть быть свободным. Минувшего года декабря 30 числа получил я Черниговского полка от полковника Муравьева-Апостола записку на квартире своей от неизвестного человека, в которой он уведомлял, что упомянутое общество открыто... Офицеров 17-го егерского полка, чтоб кто принадлежал к обществу мне не известно...»

В своих показаниях Бестужев-Рюмин говорил, что «Южное общество полагало свои надежды на 19-ю дивизию... Сверх того на Северский конно-егерский полк, ибо там были полковник Грабе и поручик А. Вадковский».

14 января Александра Вадковского отправляют в Могилев, оттуда в Петербург. 29 января он уже узник Петропавловской крепости. 15 июня 1826 года Николай Первый повелевает продержать Александра Вадковского в крепости еще четыре месяца, а затем «выписать в моздокский гарнизон» и ежемесячно доносить о его поведении. Затем Александра переводят в Таманский гарнизонный полк, в составе которого он участвует в штурме Анапы.

Пришлось ему повоевать и в русско-турецкой войне 1828-29 годов в рядах Севастопольского пехотного полка, принять участие в штурме и взятии Эрзерума. Начальник 20-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Панкратов 18 июля 1828 года ходатайствовал перед главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом, что Вадковский и еще один декабрист - Арцыбашев «не только во всех сражениях отличали себя храбростью и неустрашимостью, но даже подавали пример другим офицерам строгой подчиненности начальству и исполнения всех обязанностей, сопряженных с их званием».

Судьба оказалась более благосклонной к Александру Федоровичу Вадковскому. Он выжил в сражениях. Выйдя в отставку 19 августа 1830 году «за болезнью», жил в имении Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии под строгим полицейским надзором. Однако, часто бывал в своем елецком имении в селе Богословском, навещал старшего брата, проживавшего по соседству.

Только в 1837 году Александру Вадковскому разрешили въезд в столицы. 27 февраля 1840 года орловский губернатор уведомлял о поездке поднадзорного в Москву тамошнего обер-полицмейстера: «Не лишним считаю присовокупить, что он, г. Вадковский, по ведомостям, представленным земской полицией, показывался - имеет дерзкий характер и склонность заводить дела». Со временем Александр Федорович все больше предпочитал свое елецкое хозяйство и семейную жизнь с Надеждой Андреевной Волковой. К сожалению, детей у них не было. Может быть поэтому он периодически отказывался от своей доли в наследстве умерших родственников. После 1854 года сведения о нем обрываются...

Тяжелее пришлось Федору Вадковскому. Верховный суд определил степень его вины в выражениях, суливших скорую смертную казнь: «...умышлял на цареубийство и истребление всей императорской фамилии, возбуждал к оному и других; участвовал в умысле провести бунт и в распространении тайного общества принятием в оное товарищей». Приговор к «смертной казни отсечением головы» был принят почти единодушно - 50 голосами против двух. Лишь впоследствии казнь была заменена после лишения чинов и дворянства вечной каторгой. Несколько позже срок каторжных работ сокращен до двадцати пяти, потом до тринадцати лет, с последующим бессрочным поселением в Сибири.

14 июля 1826 года в три часа ночи всех узников Петропавловской крепости вывели на площадь. Товарищи по борьбе приветствовали друг друга, обнимались, просили прощения за честные показания... С них срывали и тут же жгли мундиры... Ломали шпаги над головам - ритуал лишения гражданских прав. Декабрист Цебриков вспоминает, что когда генерал-адъютант Чернышев приказал подвести каре к виселицам, Федор Вадковский закричал: «Нас хотят заставить быть свидетелями этого зрелища. Вырвем ружья у солдат и бросимся вперед!» Множество голосов ответило: «Да, да, да, сделаем это, сделаем это!» Декабристов срочно увели в крепость. Как видим, Вадковский и под арестом не пал духом, не растерял революционного энтузиазма и душевной чистоты.

Пока строилась тюрьма в Петровском Заводе Нерчинского округа, декабристов рассредотачивали по ближайшим от Петропавловской крепости тюрьмам и острогам. Федора Вадковского перевели в Кексгольм (Приозерск), где он содержался под стражей вместе с А.П. Барятинским, И.И. Горбачевским и В.К. Кюхельбекером в тех же казематах, где некогда сидели члены семьи Емельяна Пугачева. 24 апреля 1827 года он узник уже знакомой ему Шлиссельбургской крепости. 17 ноября 1827 года Вадковского отправили в Сибирь. И только 5 января 1828 года он прибыл с партией арестантов в Читинский острог. Позже, в Петровском заводе, его разместили в камере под номером два, камеру номер один занимал Михаил Лунин.

Там же, в Петровском заводе, Поджио, Пущиным и Вадковским был разработан, а позднее принят узниками-декабристами устав «каторжной артели для управления всеми делами артели». Этот документ во многом облегчил быт и условия труда декабристов. Вадковский вспоминает о нем в письме Ивану Пущину 10 сентября 1842 года: «Ты помнишь тот артельский устав, который был написан моей рукой. Куда он делся? Если у тебя остался, не откажи мне возвратить его с первой возможностью. Кажется, и тогда было условлено между нами, что он останется у меня, я давно по нем вздыхаю...»

8 ноября 1832 года родные выхлопотали для Федора сокращение срока каторги до 15 лет. 14 декабря 1835 года скостили еще два года.

На каторге Федор Вадковский, наделенный серьезными математическими способностями, читал своим товарищам в «каторжной академии» курс астрономии. Тогда у него проснулся интерес к истории декабристского движения. На основании рассказа трех непосредственных участников восстания Черниговского полка, Федор Федорович составил записку «Белая Церковь», впервые опубликованную Герценом.

В своем стихотворении «Желание», написанном после 1836 года, Вадковский провозгласил программу декабристов: 1. Уничтожение самовластия. 2. Освобождение крестьян. 3. Преобразования в войсках. 4. Равенство перед законом. 5. Уничтожение телесных наказаний. 6. Гласность судопроизводства. 7. Свобода книгопечатания. 8. Признание народной власти. 9. Палата представительств. 10. Общественная рать. 11. Первоначальное обучение. 12. Уничтожение сословий.

На каторге Федор Вадковский напишет музыку к «Богатырской песне» - одному из вариантов песни М. Бестужева «Что ни ветер шумит во сыром бору», посвященной восстанию Черниговского полка. Бестужев вспоминал, что Вадковский положил на музыку поэму А. Одоевского «Славянские девы», которая впервые прозвучала 29 декабря 1835 года в день десятилетия восстания Черниговского полка.

В кругах передовой молодежи того времени пели агитационные песни А. Бестужева и К. Рылеева: «Ты скажи, говори... как в России царей давят...», «Долго ль русский народ будет рухлядью господ...», «Царь наш - немец русский...», музыку для которых тоже сочинил Федор Вадковский.

В Читинском остроге Вадковский организовал струнный квартет, в котором играл первую скрипку.

Остается удивляться оптимизму декабриста, уже страдавшего от болезней, и находившего тем не менее силы после каторжного труда беззаветно отдаваться музыке. А. Тютчев даже шутливо жаловался на него М. Бестужеву: «Злодей Вадковский измучил меня. Вытягивай ему каждую нотку до последней тонкости, как она у него записана на бумаге...»

«Ты знаешь, - писал декабрист другу И. Пущину, - что я в тюрьме никогда не унывал, никогда не предавался пустым и неосновательным надеждам и, глядя на нашу братию, мужей кремнистых, умел немного постигнуть философию узничества».

Страшный срок каторги окончился для Федора Вадковского 10 июня 1839 года. С июля по сентябрь он пытался подлечиться на Туркинских минеральных водах в местечке Горячинск. Оттуда вместе с Щепиным, Барятинским и Швейковским отправился в Иркутск. «И вот скоро семь месяцев, как я здесь, - сообщает Вадковский в письме другу И. Пущину 10 марта 1840 года, - и жду окончательного слова от высшего правительства насчет моей будущности».

В это время о нем усиленно ходатайствуют родственники, добиваясь места поселения поближе к Европе. На запрос графа Чернышева, Бенкендорф дает отказ, намекнув, что письмо Вадковского к сестре С.Ф. Тимирязевой от 20 августа 1839 года написано в «довольно неприличных выражениях» и свидетельствует о «легкомыслии» автора. Но все-таки благодаря многочисленным просьбам астраханского губернатора И.С. Тимирязева и генерал-губернатора Восточной Сибири В.Я. Руперта, местом поселения декабриста было выбрано не планируемое далекое северное село Манзурское, а южнее - село Оёк Иркутской губернии.

В очередном дружеском послании 10 сентября 1842 года Федор Федорович сообщает Пущину: «...завел себе дом, теперь имею свои три комнаты, кухню, баню, конюшню и огород».

Кипучая натура Вадковского требует действия, и вот уже Федор Федорович занялся оптовой закупкой хлеба. Кроме всего, ему удается получить доверенность на поставку извести из Оёка в Иркутск на строительство семинарии. Благое дело провалилось - извести поблизости не оказалось. Хлебная торговля принесла только убытки. Но он на этом не успокаивается. Из письма С. Трубецкого узнаем: «Я также начал некоторые малые опыты и имею большого противника в Ф.Ф. (Вадковского - прим. автора), который весь в практике по части промышленности и точит разные модели по своим предложениям».

Все новые удары судьбы обрушиваются на стойкого декабриста. Приходят известия о смерти матери, с которой ему даже не разрешили переписываться. Вскоре умирает брат Павел. Следом новая весть о кончине друга - Никиты Муравьева. «Но и на это последнее испытание постараюсь, чтобы меня стало! Я уж не согну шеи перед судьбой!» - отчаянный крик уставшей души, но железной воли, слышится в последнем письме Вадковского Ивану Пущину.

Надломленный болезнью, в июле 1843 года Вадковский отправляется на воды. Застарелая чахотка сильно треплет его.

...Хмурое утро 8 января 1844 года. Тяжелые свинцовые тучи низко плывут над заснеженной землей. На сельском погосте в скорбном молчании стоят люди. Грузный священник осипшим голосом вздыхает:

- Прими, Господи, душу раба Твоего Федора. Мир праху его...

Сошли последние снега под ласковыми лучами майского солнца. В комнате В. Кюхельбекера по-весеннему уютно, но это не радует хозяина. Его слепнущие глаза прикованы к строчкам только что полученного письма от одного из бывших членов тайного Общества военных друзей Константина Игельстрома: «Вы уже, конечно, знаете печальные новости, которые мы получили несколько дней назад. Вадковский умер...

Говорят, что он умер от апоплексического удара, но в это трудно поверить, зная его комплекцию. Но, видимо, Денюпре в описании причин болезни скорее руководствовался чувствами, и мне нечего ему на это ответить...» Потрясенный смертью товарища, с которым «когда-то жил душа в душу», Кюхельбекер вспоминает о смерти Пушкина и делится в дневнике раздумьями о том, что всем его друзьям «суждено умереть в январе».

С.Г. Волконский напишет позднее: «При воспоминании о Вадковском, прочь от моего пера всякое осуждение его неосторожных действий. Я храню в памяти... глубокое уважение, как к одному из замечательных людей по уму, по теплоте его чувств и сердца и по неизменности его убеждений».

С ним соглашается и исследователь движения декабристов академик Н.М. Дружинин: «Единственным человеком, который ни на одну минуту не свертывал своего боевого знамени, был увлекающийся и энергичный Вадковский».

Полковник Иван Федорович Вадковский умер в 1849 году. 59 лет жизни отпустил ему Господь. Он ненадолго пережил своих младших братьев-бунтарей.

Сестры Вадковских - Софья Федоровна Вадковская-Безобразова-Тимирязева и Екатерина Федоровна Вадковская-Кривцова активно участвовали в судьбе братьев-декабристов через своих мужей - губернаторов. Высокие очаровательные светские красавицы, они близко дружили с А.С. Пушкиным, В.А. Жуковским. Посаженым отцом на свадьбе Екатерины был историк Н.М. Карамзин. А ее единственная дочь - Софья Николаевна Кривцова стала женой Помпея Николаевича Батюшкова, родного брата поэта Батюшкова.

На моем письменном столе лежит документ. Доклад № 7 Елецкого земского собрания «О назначении стипендии имени гвардии ротмистра Ф.И. Вадковского из числа пяти, учрежденных при Елецкой мужской гимназии». Мне удалось выяснить, что этот потомок Вадковских отличился как герой русско-турецкой войны на Балканах 1877-78 годов.

А вот еще документ... В фонде «Орловского городского жандармского управления» Государственного архива Орловской области хранится дело «По обвинению Вадковского М.В. в произнесении противоправительственной речи на похоронах». Этот документ датирован 1906 годом, годом Первой русской революции.

Эти материалы еще ждут своих исследователей, чтобы пролить свет на историю бунтарского рода Вадковских.

В.П. Софьина

Портреты и судьбы

(из семейной истории Вадковских и Чернышёвых)

«Люди исчезают, но привязанность к ним остаётся вечной, и тем сильнее, чем отдалённее от нас действующие лица. Не доказывает ли это родственной связи человеческого рода, передаваемой из поколения в поколение?..»
Н.А. Бестужев

Удивительным образом переплетены судьбы польского и русского народов на протяжении многих столетий. Выходцы из Польши играли важную роль в социально-экономическом, общественном и культурном развитии Российского государства. Подтверждение тому мы находим при изучении коллекции Краснодарского краевого художественного музея имени Ф.А. Коваленко.

В 1996 г. департаментом культуры Краснодарского края при финансовом содействии «Краснодарбанка» для музея были приобретены у частного владельца два портрета (мужской и женский) неизвестного автора конца XVIII в. Экспертизой ГИМ было установлено авторство работ и личности портретируемых. Портреты имеют черты, близкие авторскому стилю известного русского художника Ермолая Дементьевича Камежёнкова (1760-1818), на них изображены Фёдор Фёдорович Вадковский (1764-1806) и его жена Екатерина Ивановна, урождённая графиня Чернышёва (1766-1830).

Знакомство с исторической, искусствоведческой и мемуарной литературой позволяет утверждать, что данные портреты дают богатейший материал о семейных и дружеских связях Вадковских и Чернышёвых, о связях их близких и дальних родственников с представителями высшей знати, выдающимися деятелями культуры, литературы, искусства и науки России - А.С. Пушкиным и Н.Н. Пушкиной, Н.В. Гоголем, Л.Н. Толстым и С.А. Толстой, Н.М. Карамзиным, И.С. Тургеневым, К.А. Тимирязевым, К.Н. Батюшковым. Особый интерес представляют связи с декабристским движением и историей Кубани.

Предки Вадковских и Чернышёвых переселились в Россию из Польши. Вадковские ведут своё начало от Михаила Вадковского, прибывшего в 1622 г. из Магдебурга в Польшу, где он и был утверждён сеймом в дворянстве. Внук его, Иван Вадковский, в 1695 г. приехал в Россию, был принят на воинскую службу и во время царствования Петра Великого участвовал в военных действиях против шведов. Его сын, Фёдор Иванович Вадковский (1712-1793), был сенатором, генерал-аншефом, участником многих походов. Фёдор Фёдорович Вадковский - внук Фёдора Ивановича, действительный тайный советник, игравший при дворе Екатерины II видную роль.

Много интересных документов о представителях родов Вадковских и Чернышёвых хранится в Государственном архиве Орловской области, где находились их имения. В частности, в протоколе Орловского дворянского депутатского собрания от 30 марта 1853 г. удостоверялось, что род Вадковских по доказательствам происхождения от древних благородных предков внесён в Высочайше утвержденный Гербовник дворянских родов, в первое отделение.

Чернышёвы были дворянами, графами и князьями. Родоначальником Чернышёвых был сын польского шляхтича Михаила Черницкого (по другим сведениям, Чернецкого), Иван Михайлович, выехавший в 1493 г. из Польши к великому князю Ивану III Васильевичу и, по вступлении в русскую службу, начавший писаться Чернышёвым. Он умер бездетным, продолжателем рода стал его племянник Илья Владимирович. Его потомки служили в стольниках, стряпчих, воеводах. Пётр Захарович Чернышёв в правление Софьи Алексеевны был полковником. Его сын, генерал-аншеф Григорий Петрович, в 1742 г. был возведён в графское Российской империи достоинство.

По версии самих Чернышёвых, представленной ими в геральдмейстерскую контору, их род происходил от знатного богемского семейства Чернецких, перебравшихся в Польшу. В 1534 г. один из них был пленён русскими и, поступив на службу к Ивану Грозному, стал Ильей Владимировичем Чернышёвым. Долгое время обрусевшее семейство не отличалось ни особой знатностью, ни богатством. Так было до конца XVII столетия, до уже упоминавшегося ранее Григория Петровича Чернышёва (1672-1745). Его жизненный путь во многом характерен для петровской эпохи.

В 1710 г. по желанию царя Г.П. Чернышёв женился на одной из богатейших невест России Авдотье Ивановне Ржевской. Выгодный брак значительно укрепил его положение и заложил основу будущих родовых богатств. Важным шагом на этом пути явилась покупка у наследников украинского гетмана П.Д. Дорошенко ярополецкой вотчины в 1717 г. Г.П. Чернышёв стал обладателем огромного владения, насчитывающего 14 деревень с центром в селе Ярополч (разделённом пополам с соседями). С этого времени и до 1917 г. усадьба Ярополец тесно связана с семейством Чернышёвых.

У четы Чернышёвых было четверо сыновей и столько же дочерей. Наиболее известны среди них братья Пётр, Захар и Иван. Именно Иван Григорьевич стал отцом изображённой на портрете Екатерины Ивановны Вадковской. Один из наиболее видных деятелей екатерининского царствования Захар Григорьевич Чернышёв (1722-1784) унаследовал ярополецкое имение. Именно при нём сформировался ансамбль усадьбы, поражавший современников импозантностью, подлинной дворцовостью. Недаром этот ансамбль называли «русским Версалем». Не имевший детей Захар оставил учреждённый им майорат брату Ивану.

По всей видимости, по заказу И.Г. Чернышёва была выполнена скульптурная галерея, украшавшая главный зал дворца в Яропольце. Так называемый Голубой, или Гербовый, зал был декорирован полуколоннами, а в простенках размещались мраморные медальоны скульптурного цикла, выполненные Ж.-Д. Рашеттом. В медальоны в обрамлении гирлянд были вмонтированы профильные барельефы братьев Захара, Петра и Ивана Чернышёвых, их отца Г.П. Чернышёва, а также супруги Ивана - Анны Александровны Исленьевой (1740-1794), и их сына Григория Ивановича Чернышёва (1762-1831). В этом же зале стояли мраморные бюсты братьев Чернышёвых, ныне находящиеся в Государственной Третьяковской галерее.

История имения в Яропольце заслуживает отдельного исследования. Село Ярополец славилось не только усадьбой Чернышёвых, но и расположенной по соседству усадьбой Гончаровых, известной в литературе как «Ярополец Гончаровых». Именно этой близостью и объясняются тесные дружеские и родственные связи семей Чернышёвых, Гончаровых и Пушкиных. Во время Великой Отечественной войны Ярополец Чернышёвых сильно пострадал: выгорели интерьеры дворца, были уничтожены парковые сооружения. В огне погиб Голубой зал. Известно, что в усадьбе велись реставрационные работы. В настоящее время в селе действует Музей-филиал Волоколамского историко-архитектурного музея.

Семейство Чернышёвых оставило заметный след в России и, особенно, в Москве. Губернаторами Москвы были Г.П. Чернышёв, З.Г. Чернышёв, зять П.Г. Чернышёва - И.П. Салтыков, сын Н.П. Голицыной (урожденной Чернышёвой) - Д.В. Голицын. И.Г. Чернышёв был одним из основателей первого в России и одного из старейших научных обществ в мире - «Императорского Вольного экономического общества к поощрению в России земледелия и домостроительства», созданного в 1765 г. в Петербурге при содействии Екатерины II.

Чернышёвы и Вадковские оказались теснейшим образом связанными с движением декабристов и А.С. Пушкиным. В январе 1827 г. А.С. Пушкин передал с уезжавшей в Сибирь к мужу - декабристу Никите Михайловичу Муравьёву, Александрой Григорьевной Муравьёвой (урожденной Чернышёвой) стихотворение «Во глубине сибирских руд» и послание И.И. Пущину «Мой первый друг, мой друг бесценный». А.Г. Муравьёва - четвероюродная сестра великого поэта, племянница Екатерины Ивановны Вадковской, дочь её родного брата Григория Ивановича Чернышёва и Елизаветы Петровны Квашниной-Самариной (1773-1828).

История семьи Г.И. Чернышёва поражает примерами высокой нравственной чистоты, причастности к важнейшим событиям истории Отечества, а также подлинной трагичности. Е.И. Вадковская, конечно, глубоко сочувствовала брату, в самые тяжкие для их семей годы. У Григория Ивановича и Елизаветы Петровны Чернышёвых было 7 детей: сын Захар Григорьевич (1797-1862) - декабрист, член Северного общества и петербургской ячейки Южного общества, и дочери - Александра Григорьевна, в замужестве Муравьёва (1800-1832), Вера Григорьевна, в замужестве Пален (1808-1880), Елизавета Григорьевна, в замужестве Черткова (1805-1858), Надежда Григорьевна, в замужестве Долгорукова (1813-1853/1854), Наталья Григорьевна, в замужестве Муравьёва-Карская (1806-1884/1888), Софья Григорьевна, в замужестве Чернышёва-Кругликова (1799-1847). Вот как вспоминал их родственник М.Д. Бутурлин о лете 1825 г.: «Семейство это, любимое и уважаемое в обеих столицах и в провинции, отживало тогда бессознательно последние свои мирные дни. Громовой удар поразил четыре месяца после нашего отъезда из Тагина трёх членов этого семейства».

Аресты З.Г. Чернышёва и мужа Александры Н.М. Муравьёва происходили в Тагине - имении Чернышёвых в Орловской губернии. И аресты, и обыски производились на глазах родителей. Елизавету Петровну разбил паралич, отнялись обе ноги, правая рука и поначалу речь. Александра решилась следовать за мужем и Сибирь, сёстры во всём её поддерживали, хотя она и оставляла детей, мать, дни которой были сочтены, и отца, бесцельно и безучастно бродившего по дому. По словам поэта П.А. Вяземского, после подавления восстания 1825 г. семейство Г.И. Чернышёва оказалось в гуще событий и «представлялось святынею несчастья». Чернышёвых объединяла крепкая любовь друг к другу, общие привязанности и интересы.

Кстати, Захар Григорьевич Чернышёв своё последнее земное пристанище вместе с женой нашёл в Риме на некатолическом кладбище «Тастаччо», этом «русском некрополе», где похоронены художник Карл Брюллов, поэт Вячеслав Иванов, дочь Л.Н. Толстого - Татьяна Толстая-Сухотина, представители знатных аристократических родов - Гагарины, Голицыны, Волконские. Юсуповы, Строгановы, Трубецкие, Оболенские, Шереметевы. Останки З.Г. Чернышёва в 1962 г. были перенесены в общую могилу, о чём имеется запись в учетной карточке кладбища. Могила его жены Е.А Чернышёвой, урождённой Тепловой (1819-1878) сохранилась до наших дней.

В ГИМе хранится уникальная реликвия Чертковых - семейный фотоальбом. Среди фотографий этого альбома - несколько портретов З.Г. Чернышёва. Один из них, сделанный перед отъездом в Италию в 1856 г., Захар Григорьевич подарил сестре - Е.Г. Чертковой. В последние годы он был окружён почтительным вниманием со стороны родственников и общества. Близких поражало в эти годы его настроение, полное глубокой грусти. Вряд ли больной, много переживший человек надеялся вернуться в Россию. Очевидно, он сознавал, что подарок, преподнесённый сестре Елизавете, - прощальный. Это последнее прижизненное изображение З.Г. Чернышёва. Захар Григорьевич скончался через несколько лет в Италии. Посмертный снимок его также имеется в фотоальбоме.

Продолжая тему декабристов, следует отметить, что из семи детей Екатерины Ивановны и Фёдора Фёдоровича Вадковских двое также были декабристами - сыновья Фёдор и Александр. Более известен Фёдор Фёдорович Вадковскмй (1800-1844) - член Северного общества декабристов и один из основателей петербургского филиала Южного общества, поэт, мемуарист. Ещё летом 1824 г. за ставшие известными правительству насмешки над царской семьёй и текст не дошедшей до нас политической песни он был удалён из гвардии и переведён в стоявший в Курске конно-егерский полк прапорщиком.

Фёдор Фёдорович принадлежал клевому флангу декабристской организации и был деятельным её членом. Он принял в общество девять новых членов, в том числе своего младшею брата Александра. Среди принятых был и провокатор И. Шервуд. Из-за доноса провокатора Ф.Ф. Вадковский был арестован в Курске ранее товарищей (13, а по другим данным 11 декабря 1825 г.). Осуждён по 1-му разряду на пожизненную каторгу (впоследствии срок был сокращён до 13 лет). После заключения в трёх крепостях был привезён в Нерчинские рудники. В Сибири Фёдор Фёдорович сблизился с А.Н. Суггофом, И.И. Пущиным, Е.П. Оболенским.

Ф.Ф. Вадковский был разносторонне одарённым человеком. Способный математик, виртуозный скрипач, один из организаторов декабристской артели, поэт, музыкант. Читал лекции по астрономии. Им положено на музыку стихотворение А.И. Одоевского «Славянские девы», ставшее популярной декабристской песней. В среде ссыльных были широко известны его сатирическая песня (на французском языке) «Наш следственный комитет в 1825 году», стихотворения «Желания», «Песня». Его очерк «Белая церковь» - важнейший источник по истории восстания Черниговского полка. По окончании срока Фёдору Фёдоровичу было разрешено поселиться в селе Оёк Иркутского округа, где он и умер от чахотки в январе 1844 г. (могила его не сохранилась).

Одно время осуждённые декабристы были преданы забвению. В некоторых источниках даже было указано, например, что у Г.И. Чернышёва не было сыновей, поэтому майорат - имение Ярополец - перешёл к его дочери Софье. Хотя на самом деле это случилось потому, что его единственный сын - декабрист Захар был осуждён.

Смерть Фёдора Вадковского тяжело переживалась его друзьями. Известен факт, что при отпевании умершего Федора Фёдоровича скончался А.П. Юшневский. И, хотя место захоронения не сохранилось, но ещё предстоит выяснить, не его ли имя увековечено в названии переулка Вадковского в Москве?

Интересно отметить, что имя брата Фёдора - декабриста Александра Вадковского тесно связано с историей Кубани. С 1823 г. он стал членом Южного общества. Был арестован 31 декабря 1825 г. в местечке Белая Церковь. После содержания в Петропавловской крепости переведён в Моздокский гарнизон, а оттуда - в Таманский гарнизонный полк (штурмовал Анапу). При взятии Анапы отличился. За примерное усердие в службе представлен к отпуску для устройства родительского имения (в связи со смертью матери).

Отпуск получил в январе 1830 г. сроком на два месяца в Орловскую и Тамбовскую губернии под тайный бдительный надзор. В том же, 1830 г., Александр Фёдорович был уволен из-за болезни со службы с учреждением строгого секретного надзора по месту жительства (имение Гавриловка Кирсановского уезда Тамбовской губернии). В ноябре 1837 г. ему был разрешён въезд в столицы с сохранением надзора.

О сыновьях Вадковских Павле и Иване сведений обнаружено очень мало. Известно, что Павел был камер-юнкером, жил в Елецком уезде Орловской губернии. Иван был полковником, жена его Елизавета была тётушкой декабриста Д.А. Молчанова. В Государственном архиве Орловской области имеется дело о разделе имения полковника Ивана Вадковского и вдовы его брата Павла.

В деле есть запись о том, что в 1824 г. камер-юнкер Двора Его Императорского Величества Павел Фёдорович Вадковский женился на дочери действительного статского советника Семёна Алексеевича Викулина, девице Настасье Семёновне. В мае 1829 г. Павел умер в Санкт-Петербурге, детей у него не было. Единственными наследниками родового имения остались его братья и вдова. Однако ещё до свадьбы Павел продал имение тестю Викулину. Из-за этого впоследствии и возникло судебное разбирательство между его вдовой и братьями.

В архиве также хранятся документы о жене Елизавете Александровне и потомках Ивана Вадковского: сыне Фёдоре Ивановиче Вадковском (родился в 1824 г.), внуке Василии Фёдоровиче Вадковском (родился в 1852 г.), дочери Екатерине Ивановне, в замужестве Дохтуровой. Интересно было бы проследить судьбу потомков Вадковских на территории современной Орловской области. Таким образом, Екатерину Ивановну и Фёдора Фёдоровича Вадковских можно вполне обоснованно отнести к поколению «отцов декабристов».

Кроме сыновей Фёдора и Александра, декабристами были брат мужа их дочери Екатерины - Сергей Иванович Кривцов (кстати, также осуждённый и служивший рядовым на Кубани, живший одно время в Екатеринодаре), уже упоминаемые племянник Захар Григорьевич Чернышёв, муж племянницы Александры Григорьевны - Никита Михайлович Муравьёв, племянники, братья-декабристы Александр и Алексей Плещеевы, сыновья сестры Екатерины Ивановны - Анны Ивановны и Александра Алексеевича Плещеева. Перед этим поколением, которое вступало в сознательную жизнь в начале последней трети XVIII в., стояли острые и необычайно сложные проблемы.

Во многом они ошибались, порой теряли веру в разум, прогресс, погружались в отчаяние, мистику. Но лучшие из них упорно искали истину. Если сравнивать это поколение с предыдущим, то можно отметить его более широкую образованность, любовь к чтению, театру, осведомленность в европейских делах, интерес к культуре других стран и народов, любовь к путешествиям.

Пробуждался интерес к народной культуре и традициям, вера в просвещённый Разум сменялась культом Чувства. На этой почве в литературе и искусстве расцветал сентиментализм и зарождались предромантические веяния. Именно это поколение поставило вопросы о патриотизме истинном и ложном, о подлинном благородстве, о долге и чести и т. д. Не случайно живописцы и скульпторы XVIII в. наибольших достижений добились в жанре портрета, отразившем глубокий внутренний мир современников.

По воле судьбы Ф.Ф. Вадковский, сестра его жены Анна Ивановна Плещеева не дожили до декабря 1825 г. Но, вероятно, тем тяжелее было принять участь детей-декабристов Екатерине Ивановне Вадковской, вдовцу её сестры Александру Алексеевичу Плещееву, её брату Григорию Ивановичу Чернышёву и жене его Елизавете Петровне. Кстати, известен портрет графа Г.И. Чернышёва работы Э. Виже-Лебрён (1793 г., Государственный Эрмитаж). Григорий Иванович был знатоком французской литературы, писал комедии и стихи, занимал видное положение в тайной аристократической масонской организации «Капитул Феникса». Друг дома Чернышёвых П.А. Вяземский отмечал «тонкий ум и здравый смысл» Григория Ивановича.

Чтобы завершить тему декабристского движения и перейти к знакомству Чернышёвых и Вадковских с А.С. Пушкиным, отметим, что поэт общался со знаменитой Натальей Петровной Чернышёвой (в замужестве Голицыной, 1741-1837), фрейлиной «при пяти императорах», ставшей прототипом графини в пушкинской «Пиковой даме». Наталья Петровна была дочерью Петра Григорьевича Чернышёва, то есть двоюродной сестрой Екатерины Ивановны Вадковской и четвероюродной сестрой бабушки А.С. Пушкина.

Она прожила долгую жизнь, видела шестерых правителей России, была в числе немногих русских, находившихся в Париже в 1789-1790 гг. в период французской революции. Благодаря опубликованным письмам Н.П. Голицыной к дочери удалось установить даты жизни Е.И. Вадковской (1766-1830). Однако в этой же публикации указана другая дата рождения Ф.Ф. Вадковского - 1756 г.

А.С. Пушкин был знаком с семьёй сестры Е.И. Вадковской - Анны Ивановны Плещеевой, бывал у них в имении, ныне село Большая Чернь Болховского района Орловской области. К сожалению, это имение практически не сохранилось. Знакомым поэта был муж дочери Плещеевых Марии - Руфин Иванович Дорохов (1801-1852). По словам М.И. Пущина, Пушкин находил «тьму грации в Дорохове и много прелести в его товариществе». Дорохов стал прототипом Долохова в романе Л.Н. Толстого «Война и мир».

Петербургскими знакомыми поэта были Софья Фёдоровна Вадковская, в замужестве Тимирязева (1799-1875) - дочь Е.И. и Ф.Ф. Вадковских, и её муж Иван Семёнович Тимирязев (1790-1867) - дядя естествоиспытателя К.А. Тимирязева. По словам их сына Фёдора Ивановича Тимирязева, Пушкин «часто забегал к его родителям и оставался, когда мог, обедать».

Поэт был знаком и с семьёй второй дочери Вадковских - Екатерины Фёдоровны Кривцовой (умерла в 1861 г.), муж которой Николай Иванович Кривцов (1791-1843) - брат декабриста С.И. Кривцова. Дочь Кривцовых Софья впоследствии стала женой этнографа Помпея Николаевича Батюшкова (младшего брата поэта Константина Николаевича Батюшкова). Именно в письме к Н.И. Кривцову от 10.02.1831 г. Пушкин размышлял о женитьбе: «Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся - я поступаю как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться». Сохранились пушкинские рисунки Н.И. Кривцова.

Личность Николая Ивановича была одновременно и привлекательной, и очень сложной, противоречивой. Современники отмечали его ум, образованность, светские манеры, честные правила по службе, вольтерианство, но и беспокойство характера, нездоровые сексуальные наклонности. Поэтому брак Екатерины Фёдоровны Вадковской скорее можно отнести к неудачным, чем к удачным. О.М. Салтыкова (в замужестве Дельвиг) в письме к подруге в 1833 г. писала о Е.Ф. Кривцовой: «...особа 36-38 лет, прекрасно знающая свет, в котором она постоянно жила, добрая, хотя несколько странная по некоторым аффектированным манерам, сохраненным ею с молодых лет, которые ей можно простить, так как она была очень красива...».

Дальними родственниками поэта по линии Ржевских были члены уже упомянутой семьи брата Екатерины Ивановны Чернышёвой - Григория Ивановича Чернышёва. С одной из дочерей Григория Ивановича связана история романтической влюблённости брата Натальи Николаевны Гончаровой - Дмитрия. Эта тема часто упоминается в переписке Гончаровых и Пушкиных. Вот строки из письма А.С. Пушкина жене от 26 августа 1833 г.:

«Теперь, жёнка, послушай, что делается с Дмитрием Николаевым. Он как владетельный принц влюбился в графиню Надежду Чернышёву по портрету, услыша, что она девка плотная, чернобровая и румяная. Два раза ездил в Ярополец в надежде её увидеть, и в самом деле ему удалось застать её в церкви. Вот он и полез на стены. Пишет он из Заводов, что он без памяти от прелестной и божественной графини, что он ночи не спит...»

Кто же эта «прелестная и божественная графиня»? Оказывается, это одна из племянниц Е.И. Вадковской - Надежда Григорьевна Чернышёва. Однако на свои предложения Дмитрий Николаевич Гончаров два раза получил решительный отказ. В 1838 г. (по другим данным, в 1836 г.) Надежда Григорьевна вышла замуж за князя Григория Алексеевича Долгорукова (1811-1856). Дальний родственник семьи М.Д. Бутурлин оставил нам описание внешности Надежды Григорьевны: «Тип её был чисто цыганский при величавом росте... Роста была мужского, смуглая, как цыганка, и с сильным киноварным румянцем во всю щёку до самых ушей, с выразительными тёмными глазами... брови были густы и горизонтальны, а волосы тёмные».

Московским знакомым А.С. Пушкина был муж Елизаветы Григорьевны Чернышёвой (сестры Надежды Григорьевны) Александр Дмитриевич Чертков (1789-1858) - историк, археолог, нумизмат, председатель Московского общества истории и древностей российских, основатель Чертковской библиотеки. Он подарил А.С. Пушкину свою книгу «Воспоминания о Сицилии».

Знакомым А.С. Пушкина по Одессе и Петербургу был граф Фёдор Петрович, по другим данным - Павлович, Пален (1780-1863) и его жена Вера Григорьевна, урождённая Чернышёва (1808-1880) - ещё одна из сестёр Чернышёвых. 12 ноября 1833 г. Н.Н. Пушкина писала брату Дмитрию: «мы ограничились с графиней Пален двумя визитами и с тех пор встречаемся иногда в свете, но большой близости между нами ещё не установилось. Мы не в деревне, чтобы это так легко делалось, тесная дружба редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своем кругу общества, а главное - имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы...»

Пушкин встречался с мужем ещё одной из сестёр Чернышёвых - Натальи Григорьевны (1806 - 1884/1888) - Николаем Николаевичем Муравьёвым-Карским (1794-1866), участником Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1814 гг., русско-иранской 1826-1828 гг. и русско-турецкой 1828-1829 гг. войн, впоследствии наместником Кавказа и главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом. Кстати, удивительные девические портреты сестер Чернышёвых создал художник Маньяни, служивший в 1810-х гг. учителем рисования у Чернышёвых.

Сохранились воспоминания о чтении А.С. Пушкиным в присутствии Захара Чернышёва некоторых сцен из Шекспира на английском языке. Чернышёв, отметив неправильное произношение поэта, нашел его перевод «совершенно правильным и понимание языка безукоризненным».

По сведениям предыдущего владельца, портреты Е.И. и Ф.Ф. Вадковских одно время находились в имении Л.H. Толстого Ясная Поляна. Что же связывает семьи Толстого и Вадковского? Известно, что мать Е.И. Вадковской была из рода Исленьевых. Анна Александровна Исленьева была второй женой Ивана Григорьевича Чернышёва. В Государственном Эрмитаже хранится портрет А.А. Чернышёвой работы итальянского живописца С. Торелли (1760-е гг.). Также из рода Исленьевых происходила мать жены Л.Н. Толстого - С.А. Толстой, урождённой Берс, - Любовь Александровна Берс (1826-1886).

Отец Любови Александровны - Александр Михайлович Исленьев (1794-1882) был участником Отечественной войны 1812 г. и заграничного похода 1813 г., он был известен как жестокий крепостник, человек энергичный, страстный, карточный игрок, проигрывавший и выигрывавший целые состояния. Его дети, в том числе мать С.А. Толстой, были незаконно прижиты от княгини Козловской, урождённой Софьи Петровны Завадовской (1795-1829) и поэтому носили вымышленную фамилию Иславиных. Кстати, известны портреты прабабушки С.А. Толстой - Веры Николаевны Завадовской. Один из них хранится в фондах Краснодарского краевого художественного музея имени Ф.А. Коваленко и принадлежит кисти В.Л. Боровиковского (В.Л. Боровиковский «Портрет графини Завадовской», холст, масло. 66 х 53).

Для дальнейшего изучения темы представляют огромный интерес материалы Государственного архива Орловской области, собрания отдела письменных источников ГИМ, пятитомного дореволюционного издания «Русские портреты XVIII и XIX веков. Издание Великого князя Николая Михайловича Романова» и другие. Например, в ГИМе в материалах Ф.Ф. Вадковского хранится дневник путешествия по России 1787-1788 гг. на французском языке его матери Е.И. Вадковской.

Таким образом, изучение связанных с портретами Е.И. и Ф.Ф. Вадковских исторических событий подтверждает тезис о тесных родственных и дружеских связях выходцев из Польши - семей Вадковских и Чернышёвых, с видными деятелями государства, культуры и искусства, литературы России, их активном участии в общественной жизни, разностороннюю одаренность.

Белая Церковь

(Рассказ этот был записан Ф.Ф. Вадковским со слов Соловьёва, Быстрицкого и Мозалевского).

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTI3LnVzZXJhcGkuY29tL2FZbzk5aW5mM0g1ZHI2WFZZX1djb0ktSHo0UnVfN0RiVUJZbHhBL2dBTS1WX2wxM2FJLmpwZw[/img2]

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTczLnVzZXJhcGkuY29tL1R3WmVoeDF0Y29BVFhQUE1DU1Z4Rmx6aWMwbE1laThxVDF2cUFBL2hlMWd6U1NxR1lrLmpwZw[/img2]

Рассказ о восстании Черниговского полка, записанный в Сибири декабристом Ф.Ф. Вадковским со слов декабристов-участников восстания. Государственный архив Российской Федерации. Ф. 279. Оп. 1. Д. 328. Л. 1, 5. Копия рукой декабриста И.Д. Якушкина.

1825 года декабря 23-го Сергей Муравьёв-Апостол из местечка Киевской губернии Василькова, с братом своим Матвеем отправился в Житомир. Дела Тайного общества1 требовали свидания его с командирами гусарских полков Ахтырского и Александрийского Артамоном и Александром Муравьёвыми; после чего он намерен был проехать в 8-ую пехотную дивизию2. От брата своего Ипполита3 он получил с эстафетой известие из Москвы о событиях, случившихся в Петербурге 14 декабря. В Черниговском полку сии происшествия сделались известными посредством Михаила Бестужева-Рюмина прежде официального об оных объявления.

25 декабря С. Муравьёв обедал у командира 3-го пехотного корпуса Рота4, шутил вместе с ним насчёт петербургских событий и в тот же день, по его позволению, отправился к Муравьёвым в местечки Троянов и Любар, места штабов Александрийского и Ахтырского гусарских полков. На пути через местечко Брусилов С. Муравьёв заехал к полковнику Набокову, командиру Кременчугского пехотного полка; разговор их, или лучше сказать, ответ Набокова известен5.

По случаю полкового праздника в Черниговском пехотном полку, в день Рождества Христова, все офицеры этого полка были на вечере у полкового командира подполковника Гебеля; к нему около полуночи явились жандармы [Спонов и Несмеянов*. Один из них послан был за Матвеем Муравьёвым. – прим. под звездочкой в тексте] с повелением арестовать Сергея Муравьёва.

Бумаги в квартире его были забраны; некоторые успел спрятать Бестужев-Рюмин, тотчас же по подорожной Сухинова отправившийся известить Сергея Муравьёва. [В то же время поехал с подобным намерением разжалованный из артиллерийских полковников Башмаков, но где был он до самого восстания Черниговского полка – неизвестно. Фурман, по восстании полка, был выслан в 8-ую дивизию, заехал к себе на квартиру и пил вместе с Башмаковым].

Пополудни 26-го числа Бестужев приехал в Любар к Артамону Мураьвёву. Получив известия о своем арестовании, Сергей Муравьёв приказал Артамону возмутить полк, сообщить о том же брату своему Александру и с сими двумя полками спешить на соединение в Белую Церковь.6 Заметны были нерешительность и колебание в Артамоне; он, однако же, не сделал отказа, и взялся послать записки от Сергея Муравьёва в 8-ую дивизию к Спиридову и в 8-ую артиллерийскую бригаду к Горбачевскому.

Бестужев вызвался ехать сам в 8-ую дивизию и в артиллерию, прося Артамона снабдить его подорожной и нужным количеством денег. Артамон отказал и в том и в другом, а советовал Бестужеву: сесть на пристяжную, выехать на первую станцию, с которой взять уже почтовых лошадей до 8-ой дивизии. После этих сцен Муравьёвы выехали в полк просёлочной дорогой, и безопаснейшей и ближайшей.

Вскоре по отъезде Муравьёвых, для новой пытки Артамона, явился подпоручик артиллерии Андреевич. Узнав в Киеве, где он находился при арсенале, о петербургских происшествиях, он бросил своего командира генерал-майора князя Обомелика и поскакал в бригаду, где служил. Проездом через город Васильков, Андреевич виделся с черниговскими офицерами, слышал подтверждение о восстании в Петербурге, получил от них 100 р., и отправился без подорожной и безо всякого письменного вида в 8-ую дивизию и 8-ую бригаду, с намерением заехать по дороге ко всем, кому ведать о сём надлежало. Он требовал содействия от Швейковского, но получил отказ7, просил денег, пистолетов, и не получив ничего, оттащился до Любар.

Здесь Артамон объявил ему наотрез, что нисколько не станет ему ни в чём содействовать, и просил его дать ему покой, последнее под видом жениной болезни. Семичев и двое Никифоровых, офицеры Ахтырского полка, просили Андреевича идти с ними к Артамону, уверяя, что принудят его поднять полк; в противном же случае пойдут и без него, и легко могут это сделать, ибо полк находится в сборе. Не согласясь действовать с ними вместе, Андреевич отправился обратно в Киев. На возвратном пути заезжал в Васильков, но там уже никого не было. Арестован в Киеве.

Вместе с Муравьёвым выехал из Любар и Бестужев, но не в Васильков, а в Брусилов и в Радомышль, чтобы возмутить полки: Кременчугский и Алексопольский, и сообщить о восстании артиллеристам в Паволоче. Безуспешно виделся с полковником Набоковым; Швейковский сказался, что нет дома. Выезжая в Черниговский полк, Бестужев оставил к Швейковскому записку на станции, поручив смотрителю оную доставить. Смотритель предъявил оную начальству.

Все этим обстоятельства известны по судному делу, производившемуся в Могилёве. 28-го числа вечером Муравьёвы приехали в Трилесы и тотчас послали записки в Васильков (50 вёрст); они получены в 11-м часу ночи: Соловьёвым, Сухиновым, Шепилою и Кузьминым (ротные командиры батальона, которым командовал Сергей Муравьёв), которые приглашались явиться, как можно скорее, в Трилесы, 29-го поутру они были уже там.

В это время Муравьёвы уже были настигнуты и арестованы Гебелем, который, не застав их в Житомире, пустился по следам их с жандармом поручиком 3-го корпуса Лангом, оставив в Житомире жандармов главной армии Несмеянова и Спонова. Прибывшие по требованию Муравьёва офицеры нашли квартиру Кузьмина (командира квартирующей в Трилесах 5-той мушкетёрской роты) окружённою часовыми, пропустившими без сопротивления своего командира с его товарищами. Последние строго встречены Гебелем, требовавшим, чтобы они немедленно отправились к своим ротам. Офицеры извинялись тем, что они поехали по случаю праздника к своему товарищу и никак не ожидали встретить обстоятельства, по которым посещение их могло показаться Гебелю неуместным.

Пока происходили эти разговоры, в которых, наконец, Гебель слышал отказ на его требования, Ланг вышел через сени в кухню; почти вслед за ним вышли Щепила и Соловьёв. Первый встретился в сенях с Лангом, вырвал ружьё у часового и бросился на него со штыком; Соловьёв остановил удар, и жандарм пустился бежать из дома. Его не преследовал; он добрался до попа, взял у него лошадей и, переодевшись в нагольный тулуп, поскакал в Житомир сообщить о происшествии. Между тем, Гебель, заметив продолжительное отсутствие жандарма, сперва громко звал его, потом пошёл за ним на кухню. Когда он возвратился оттуда, Щепила ударил его в брюхо штыком. Гебель устоял на ногах и начал убеждать Щепилу, чтобы он оставил свои преступные намерения.

Во время проповеди Соловьёв схватил его за волосы и повалил на пол; услышав возню, Кузьмин выскочил в сени, сел верхом на лежащего Гебеля и принялся его колотить вместе с Щепилою и Соловьёвым; последний, однако же, скоро оставил Гебеля и бросился в комнату освободить Муравьёвых. Но Сергея уже не было. Он выскочил в окно, прибежал в сени и помогал Кузьмину и Щепиле трудиться над Гебелем, которого усердно угощали прикладом8.

Исковерканный и брошенный без внимания Гебель ползком выкарабкался на улицу. Хотел втащиться на сани к проезжему мужику, который однако же, убежал. Какой-то солдат взвалил его на сани и привёз на двор к трилесскому эконому графини Браницкой. Хозяин заботился о подании скорой помощи Гебелю, и между тем собрал на свой двор чем попало вооружённый народ из деревни. К этой толпе присоединились несколько казаков графини Браницкой, состоявших в ведении эконома.

Обработав Гебеля, Сергей Муравьёв с Соловьёвым и Щепилою отправился в Ковалёвку, для возмущения 2-ой гренадерской роты. Матвей Муравьёв и Сухинов остались в Трилесах с Кузьминым, которому велено спешить в Ковалёвку, собрав всех солдат, которые находились в ротном дворе, и приказав остальным, когда соберутся, следовать туда же командою фельдфебеля. Командир 2-ой гренадерской роты поручик Петин тотчас согласился на предложение Сергея Муравьёва и велел на ротном дворе собирать роту. Муравьёв остался в Ковалёвке, где соединился с ним Кузьмин с частью 5-ой роты, Сухинов и Матвей Муравьёв; Соловьёв же и Щепила отправлены Сергеем Муравьёвым в их роты, с приказанием скорее присоединиться к восстанцам.

Около полуночи 29-го числа Соловьёв и Щепила приехали в Васильков, которого нельзя было им миновать, они нашли при въездах на мостах и везде, где считали нужным, поставленные караулы. По приказанию Трухина осматривали всех входящих в город и никого не выпускали из оного. Пешком прокрались они на квартиру одного из офицеров, не застали его дома и спешили достать лошадей, к рассвету были арестованы; дежурный по караулам поручик Быстрицкий, майор Трухин и городничий васильковский пришли на них с целою толпой. Соловьёв посажен на гауптвахту, Щепила в частном доме, у дверей и окон поставлены часовые с приказанием никого не допускать и колоть и стрелять арестантов при малейшем с их стороны покушении. Быстрицкому Трухин дал повеление принять вместо Соловьёва 2-ую мушкетёрскую роту и спешить в Васильков.

29 декабря Муравьёв собрал 2-ую гренадерскую роту, выступил с нею, и с частью 5-ой роты из Ковалёвки, ночевал в Мариановке [Здесь присоединился к Муравьёву Бестужев], где квартировала 1-я мушкетёрская рота: ей велено быть в обозе и дожидаться в своём ротном дворе. 30-го авангард Муравьёва, под командой поручика Сухинова, вошел в город в 4 часа пополудни. Трухин приказал бить тревогу, и взяв с гауптвахты нескольких часовых, пошёл навстречу Сухинову, который показался уже на площади. Трухин приказал зарядить ружья и стрелять. Солдаты плохо повиновались ему.

Между тем Сухинов с авангардом, с криком: «Ура! За свободу!» - добежал до гауптвахты, остановился, запретил слушать Трухина бывшим с ним солдатам и арестовал майора; солдаты надавали ему тычков; Бестужев сорвал с него эполеты и отправил на гауптвахту. Пока это происходило, Муравьёв вошел в город; Соловьёв вышел с оставшимися в караульне солдатами, увлёк их за собой и явился с ними к Муравьёву. Щепила также пришёл к нему со своими караульными. Пока ещё толпились на площади, полной любопытных, прискакал прапорщик 17-го егерского полка, Александр Вадковский, и тотчас же ускакал обратно, дав общение Муравьёву присоединить несколько рот к восстанию. По прибытии в Белую Церковь (штаб 17-го егерского полка) он тотчас арестован.

По распоряжению Муравьёва Сухинов взял полковой ящик знамена и занялся размещением солдат, прибывших и подходивших, по квартирам. Продовольствие не было затруднительно. Жители охотно снабжали всем, что от них требовали [За всё, что по требованию Муравьёва, доставлялось жителям, им выдавали квитанции]. Мозалевский назначен в караул на Белоцерковский въезд, Рыбаковский на Киенвский, на гауптвахту N – Cоловьёв дежурным по караулам.

Ночью, кроме арестования жандармов, ничего не случилось. У утру 31 числа прибыла 4-ая мушкетёрская рота штабс-капитана Маевского. Он тотчас известил Муравьёва, что рота его колеблется. Соловьёв, Кузьмин, Щепила и Сухинов отправились туда и без большого труда убедили всю 4-ую роту не отставать от товарищей. 31-го числа в Василькове были собраны все роты, кроме 2-ой мушкетёрской, не успевшей прибыть за отдаленностью, 1-й гренадерской, которой приказано было присоединиться к 1-й мушкетёрской роте и ожидать в Мотовиловке, куда намерен был Муравьёв направить своё движение из Василькова.

В 11 часов утра велено всем собраться на площади. Полковой священник, долго колебавшийся сначала9, решился отслужить молебен в присутствии солдат и прочесть им «Катехизис», составленный Муравьёвым; в нём объявлялось им, что царей не должно быть, что они были посланы к наказанию народа израильского, что все люди рождены свободными. Немудрено, что священник дрожащим голосом начал читать этот «Катехизис». Бестужев взял у него и докончил чтение.

После этого Муравьёв говорил краткую речь, внушая солдатам их права на свободу, призывая их к защите этой свободы и для себя и для отечества, обнадёживая их прибавкой жалованья, уменьшением срока службы для них и облегчением тягости для поселян; он заключил речь свою так; кто хочет вместе со мной защищать свои права, тот пойдёт со мной; кто не хочет этого, тот оставайся. Я не хочу никого вести по принуждению. Трикратное: «Ура!» было ответом на его слова. Около 12 часов вступили в Мотовиловку.

Здесь капитан Козлов ожидал уже с 1-ой гренадерской ротой прибытия Муравьёва и тотчас явился к нему с рапортом, после которого его уже не видали. Узнав, что гренадеры не желают разделить его намерений, Муравьёв явился к ним и, убедившись лично в их нерешительности, велел им отправиться на свои квартиры. Командир 1-ой мушкетёрской роты капитан Вульфер также скрылся; пример гренадерской роты отразился и на его мушкетёрах: не более полуроты присоединилось к восстанию. В Мотовиловке был ночлег 31-го и дневка 1 января. На дорогах: Киевской, Васильковской и Белой Церкви поставлены караулы; солдатам велено иметь заряженные ружья и по первому приказанию быть готовыми к выступлению на сборное место.

Солдаты по-своему растолковали хозяевам причины восстания, и 1 января, когда народ был у обедни и Сергей Муравьёв, с Матвеем и Ипполитом, наблюдая за порядком караулов, проезжали верхом мимо церкви, жители высыпали из храма, кланялись проезжающим и кричали: помогай Бог тем, кто за нас старается! Поутру 1-го числа в Мотовиловку прибыл Быстрицкий с 2-ой мушкетёрской ротой и тотчас известил Муравьёва.

Соловьёв отправился к своей роте, которая приветствовала его с радостью. [Рота окружила его и наперерыв изъявляла своё удовольствие и осыпала его вопросами: куда пойдём и скоро ли? Он отвечал, что это не объявлено и надо во всем слушать Муравьёва. Унтер-офицер Кушков заметил: зачем же он держит нас на дневках; идти бы просто на Житомир] 2-го января из Мотовиловки выступили на Белую Церковь и ночевали в 10 верстах от оной в деревне Пологах. Сухинов, посланный ночью для разведки, узнал, что 17 егерский полк выступил к Житомиру и что графиня Браницкая посылает разъезды около Белой Церкви.

С одним из таких разъездов встретился Сухинов, бросился на них с небольшим своим прикрытием, и храброе войско Браницкой рассыпалось во все стороны.

В Пологах Муравьёв опечален был побегом многих офицеров. По просьбе остальных: Соловьёва, Кузьмина, Щепилы и проч. Муравьёв вышел к солдатам и говорил с ними о постыдном поступке оставивших их офицеров. Солдат не оставляла ещё первоначальная их бодрость.

3 января выступили в Ковалёвку, в которой в 11 часов был привал. Солдаты вытребовали съестных припасов и вина. Управляющий в Ковалёвке г-н Петровский пригласил к себе Муравьёва и офицеров и с ним двух разжалованных, Ракузу и Грахольского; у него обедали; он и семейство его оказали им очень радушный приём. Разобрали бумаги, которые были захвачены Гебелем и с уничтожением его достались Муравьёву; одними варили кофе, другие оставляли; в час пополудни выступили в Трилесы.

На 6-ой версте от Ковалёвки послышался первый выстрел. Муравьёв остановил людей и выстроил во взводную колонну справа [Во всех переходах наблюдалось следующее устройство: роты шли по отделениям, одна за другой; назначался авангард, арьергард и боковые патрули; между арьергардом и главным отрядом помещался обоз ]. Стрелки вызваны за взводы; приказано осмотреть ружья.

Между тем выстрелы с противной стороны продолжались; полагают, что стреляли холостыми зарядами10 ибо никому не сделано вреда. Устроив своих, Муравьёв двинулся вперёд; он, Ипполит и Бестужев были впереди колонны, офицеры на своих местах во взводах. Приближаясь на известное расстояние к небольшому возвышению, из-за которого действовали два орудия, Муравьёв предположил рассыпать стрелков и под огнём их атаковать орудия. Но прежде, чем он это исполнил, открыли картечный огонь.

С первых выстрелов Сергей Муравьёв ранен картечью в левую часть черепа над глазом, и батальон его рассеялся. Кавалерия понеслась в атаку, но ей оставалось только догонять бегущих. На месте взяты: Сергей Муравьёв, Бестужев, Соловьёв, Кузьмин и Быстрицкий и два трупа: убитого Щепилы и Ипполита Муравьёва, который, когда все бросились бежать, выстрелил себе в рот из пистолета.11 Ранены: Кузьмин в правое плечо, Ипполит в ногу, Быстрицкий контузией в правую щиколотку.

Взвод гусар окружил оставшихся на месте офицеров, к которым пришёл и Матвей Муравьёв. Один из гусарских унтер-офицеров начал бранить их; Соловьёв тотчас сказал: «Г-н офицер, прикажите ему замолчать». Это исполнено. Взятых посадили в нескольких санях и отправили в Трилесы. Когда Соловьёв садился в сани с Кузьминым, последний шепнул ему: «Будь осторожен, я ранен в плечо, но, пожалуйста, об этом никому не говори». Всех их поместили в корчме, состоящей из двух комнат, в маленькой – арестантов, в большой – караул. Солдатам было хуже; их всех заперли в стодол, они мерзли на холоде, раненые истекали кровью без всякого пособия. Соловьёв вытребовал соломы для своих раненых товарищей, и Матвей Муравьёв промыслил для Сергея кровать.

С час прошло, как Сергей Муравьёв лежал практически без движения. Кузьмин просил Соловьёва приподнять его и усадить на полу около стены. Почти в то же время и Сергей Муравьёв просил, чтобы его посадили; но лишь только исполнили его желание, как от большой потери крови он упал без чувств с постели; бросились помогать ему. Раздался выстрел, Кузьмину помогать было уже поздно. От выстрела рассыпались все караульные. С трудом убедили их арестанты занять свои места. Тело Кузьмина вынесли и соединили с телами Щепилы и Ипполита. Вскоре явился гусарский офицер и просил арестантов, чтобы они не погубили их, что они не знают, как отделаться за смерть Кузьмина, который мог застрелиться, потому что они по деликатности не хотели исполнить своей обязанности.

6-го января арестантов провезли в Белую Церковь; к вечеру того же дня Сергея Муравьёва и Бестужева рассадили порознь; остальные были вместе. 12 января всех заковали и отправили в Могилёв на Днепр; прибыли 14-го. Каждого по привозе представляли коменданту города, командиру жандармского полка полковнику Гарченову; он посылал содержать в клостере, занятом офицерской школой. Полковник Гарченов всех поодиночке возил к начальнику штаба 1-ой армии Толю. Толь не спрашивал у нас ничего, но со всеми ругался. 15 января дежурный генерал Ольдекоп начал снимать допросы с черниговских офицеров, участвовавших в восстании.

Примечания

1. Сергей Муравьёв отправился в Житомир вот по какому случаю: Михаил Бестужев-Рюмин, офицер Полтавского полка и служивший прежде в Семёновском полку, приехал в Васильков. Мать его скончалась, и он очень желал побывать у отца своего. В это время офицерам, служившим в старом Семёновском полку, запрещено было давать отпуска. Сергей Муравьёв, страстно любивший Михаила Бестужева, решился ехать в Житомир и убедить корпусного командира Рота позволить Бестужеву съездить в Москву.

2. Выехавший из Василькова вместе с братом своим Матвеем, Сергей Муравьёв не имел никакого намерения проехать в 8-ю дивизию, в которой много было семёновских солдат между рядовыми и много офицеров, как и в 8-ой артиллерийской бригаде, принадлежащих к Обществу славян.

3. Сергей Муравьёв не получил никаких известий о петербургских происшествиях от брата своего Ипполита. В первый раз он узнал об этих происшествиях, въезжая в Житомир, от сенатского курьера, который подошёл к Матвею - сказал ему, что отец его здоров. На расспросы Матвея курьер рассказал ему о происшествии 14 декабря и что дом, к котором жил Иван Матв. Муравьев был обстрелян картечью.

4. Обедая у Рота, Сергей и Матвей узнали некоторые подробности о происшествиях в Петербурге 14 декабря. Бестужева Рот не отпустил в Москву.

5. Полковник Набоков (Пётр Александрович) служил прежде в Семёновском полку и был очень знаком с Сергеем Муравьёвым, можно было рассчитывать, что в решительную минуту Набоков не откажется вместе со своим полком содействовать в деле не совсем ему чуждом. Не бывши членом Тайного общества, он знал о существовании и цели этого общества.

6. Сергей Муравьёв ничего не приказывал Артамону, но предлагал поднять свой полк и идти на Житомир; в ответ на такое предложение Артамон стал уверять Сергея, что с Ахтырским полком нельзя ничего предпринять; в доказательство чего рассказал, что весь этот полк, который он сейчас приводил к присяге, дрожал, стоя на холоде. Случившийся тут Семичев, офицер Ахтырского полка, с жаром заметил своему полковому командиру, что он напрасно поносит полк, что стоит ему приказать – и все сядут на коней и пойдут, куда он прикажет. Тем и кончилось.

7. С Швейковского, полкового командира Алексопольского полка, было какое-то денежное взыскание, которое он почитал несправедливым. Командир 3-го корпуса Рот объявил ему, что взыскание с него отменяется и что он должен почитать это за особую милость к себе императора. Швейковский со своей стороны объявил Роту, что он никак не принимает за милость то, что с него не взыскивают денег, которых и взыскивать не следовало.

Рот представил высшему начальству о таком дерзком поступке полковника Швейковского, вследствие чего у Швейковского отняли полк, и он, не командуя им, оставался при нём. Швейковский своей храбростью заслужил известность во всей русской армии; солдаты его любили, и он был ревностный член Тайного общества. Казалось, можно было надеяться, что при востребовании он подымет Алексопольский полк и будет действовать решительно.

8. Это нисколько не похоже на Сергея Муравьёва; он был человек довольно кроткий, образованный и никак не мог участвовать в поступке, свидетельствующем явно о дикости нравов Соловьёва, Щепилы и Кузьмина, принадлежавших к Обществу славян.

9. Священнику этому дал Сергей Муравьёв 400 р.

10. При орудиях, действовавших против черниговцев, был полковник Пыхачёв, ревностный член Тайного общества; многие полагались на него безусловно, в том числе и Сергей Муравьёв.

11. Ипполит Муравьёв, произведённый о офицеры, был определён во 2-ую армию. 13 декабря вместе со Свистуновым выехал он из Петербурга. Они имели письмо Трубецкого к Михаилу Орлову, которое, когда приехали арестовать Свистунова, Ипполит успел истребить. Приехав в Васильков, он встретил Черниговский полк на походе и остался при полку, желая непременно разделить участь своих братьев. Напрасно Матвей уговаривал его продолжать свой путь в Тульчин; он успокаивал брата, уверяя его, что, оставшись с ними, он наверно не попадёт в тюрьму, и когда увидел, что брат его Сергей упал, поражённый картечью, и всё бежит – он застрелился.