I.

[10-го августа 1839 г. Туркинские воды].

Любезный и Добрейший Евгений Петрович! Не могу тебе сказать, до какой степени твоё письмо нас всех обрадовало! Я его читал в слух Барятинскому 1), и признаюсь, когда дошёл до тех строк, в которых ты описываешь Ваш выезд из Петровского, Ваше последнее прощание живым и мёртвым, голос мой задрожал, и в массу ваших слёз я не упустил случая прибавить и свою! Да и долго ещё, может быть во всю жизнь, придётся со слезами вспоминать многих и многое в Петровском!

Между тем, ты меня также и рассмешил, описывая безместное положение доброго Сергея Петровича 2). C'est bien cela! Все уладил, всех устроил, а сам пошёл в скороходы. - Не в обиду сказать той тележке, которую ты так громозвучно называешь фаетоном, я по сю пору не понимаю, как Вы вдвоём не обратились в княжеский бифштекс? Слава Богу впрочем, что так или сяк Вы дотащились и что ни разу не свалились, сидя в таком экипаже, который, сколько я помню, не терпит поворотов.

Я от души тебя пожалел, когда узнал, что ты поселён в Ятанцу или на Ятанце 3). Незавидная страна, по правде сказать, и замечательная разве тем только, что изобилует Балаганскими всякого рода и возраста. Зато, по-моему, речка, давшая своё имя всему околотку, прелесть, а не речка; настоящая игрушка! из чего следует, что в твоём поселье только и есть хорошего, что то место, в котором можно утопиться.

Прости весь этот вздор мой добрый Евгений Петрович! Мне показалось, что твоя последняя записка немного грустна и я хотел тебя рассмешить. - Меня здесь уверяли, и не один человек, что твой старик увезён в Тобольск, а его спутник на Кавказ. Не знаю, верить или нет? ибо вообще, как я мог заметить, Забайкальский Воздух заражён способностью переносить с неимоверною быстротою самые глупые и фальшивые известия. Так, на пример, нас здесь уверяли, что к нам на воды едут: Княгиня со всем своим семейством, и ещё кроме того трое из наших; и вестовщик клялся, что сам читал бумагу о заготовлении для них лошадей. Так уверяли и Княгиню, что в Удинске я требовал Доктора, как-будто можно до такой степени пренебрегать жизнию тому, кто именно едет за здоровьем.

Кстати о Княгине, скажу тебе, что все хвалят место ей назначенное 4). Здесь живёт и лечится Мандрыка 5), бывший исправником в Иркутске, и следственно хорошо знающий все селения, по которым нас разбросало. Я поспешил воспользоваться его воспоминаниями, и узнал, что и Давыдовым не дурно. Я - на самой Лене; деревня изрядная, стерлядей сколько хочешь, и что для меня всего дороже - в 70-ти верстах от Трубецких и, если не ошибаюсь, почти во стольких же от Муравьёвых 6). Одним словом: поеду, взгляну, рассмотрю, ознакомлюсь и даю тебе слово подробно тебя известить обо всём мною виденном, слышанном, выведанном. -

Теперь вот тебе и просьба от меня или лучше сказать от нас. - Да будет прежде всего тебе известно, что здесь всё нестерпимо дорого. Способу нет, как говаривал наш добрый Пущин 7). Ваши же Ятончинские мужички возят сюда кур, цыплят и проч., но, пользуясь установленными здесь ценами, продают их в тридорого, а именно первых: по рублю и рублю с четвертью, а вторых: по полтине и шестидесяти копеек. То не можешь ли ты нашим карманам, слишком быстро пустеющим, оказать большую услугу. - Извести крестьян через голову или старшину, что тебе нужно кур, цыплят и яиц. -

Если ты купишь первых по 60-ти коп., вторых по 15-ти, а третьих по грошу (цены вашей страны) и найдёшь средство доставить нам их за шесть, семь, или даже восемь рублей, ты нам сделаешь значительную экономию. Но только не забудь взять в соображение, что мы здесь пробудем один этот месяц, а к 1-му числу будущего располагаем выехать; следовательно не посылай более 20-ти кур, 20-ти цыплят, сотни или полторы сотни яиц, и одного телёнка, буде найдёшь за 10 рублей. Деньги же я тебе отдам при проезде через твоё селение.

Что ты скажешь об этом поручении, любезный Евгений Петрович, и не подивишься ли, что во мне развернулись так скоро и такие хозяйственные способности? Если же тебе тоска подобным вздором заниматься, то не совестись предать забвению мою просьбу лишь бы не просителя. -

О нас и нашем здоровьи не могу много тебе сказать. Что до меня касается, я весьма рад, что приехал сюда. Во первых некуда спешить, во вторых и сверх моего ожидания Горячие Воды оказались мне необходимыми. Оне начали с того, что возобновили все мои припадки, что было меня чрезвычайно испугало, но после  своё же произведение стали разбивать, прогонять, уничтожать, и теперь дело кажется весьма идёт на лад.

У Швейковского 8) ни один волос не почернел. Щепин 9) и есть, как был. Барятинский сам тебе о себе говорит. За сим прощай, добрейший Евгений Петрович; обнимаю тебя от всего сердца. Если моё письмо дурно написано, извини и не критикуй. К моему стыду я плохо знаю наш язык, а с другой стороны постыдился отвечать на русское письмо по-французски. Будь здоров и люби хоть немного всегда и с уважением тебе преданного

Вадковского.

Августа 10-го 1839-го года,

Горячие Воды.

[Приписка Александра Петровича Барятинского]10)

Дорогой Евгений Петрович, нужно вас любить так, как я вас люблю, чтобы побороть мою всегдашнюю непреодолимую лень к писанию писем; прибавьте к этому полное расслабление, которое испытывают после горячих ванн, - и вы определите меру моего желания напомнить вам о себе. С истинным огорчением узнал я о том, что вы отправлены на поселение в очень скверное место; впрочем, от вас всегда будет зависеть, я в этом уверен, переменить его на лучшее. -

Что сказать вам о влиянии, которое воды оказали на моё здоровье? До сих пор оно равно нулю, я даже заполучил здесь на несколько дней лихорадку, но зато мозоли на ногах уменьшаются, из-за чего стоило тащиться так далеко. Впрочем, обычно о хороших или дурных последствиях ванн можно судить лишь по прошествии двух или трёх месяцев. -

Самая важная новость, которую я могу сообщить вам отсюда, это то, что мы ощутили два последовательных довольно сильных толчка землетрясения. - Здесь было достаточное количество народа, особенно много дам, но всё это начинает уже разъезжаться и рассеиваться. Прощайте, дорогой Оболенский, будьте добры охранять маленькое место в вашей памяти для того, кто никогда не забудет того сердечного благорасположения, которое вы непрестанно ему оказывали и которое всегда будет одним из его самых приятных воспоминаний.

А. Б.

1) Князь Александр Петрович Барятинский, род. в 1798 г., воспитывался в иезуитском пансионе, в 1814 г. поступил на службу в Министерство Иностранных Дел, затем служил в л.-гв. Гусарском полку, в чине штабс-ротмистра состоял адъютантом главнокомандующего 2-ю армиею графа Витгенштейна. В качестве члена Южного Общества осуждён Верховным Уголовным Судом по I разряду и по конфирмации 10-го июля 1826 г. приговорён к вечной каторге; согласно указу 10-го июля 1839 г. обращён на поселение в Тобольск, куда отправлен был, после временного пребывания на Туркинских минеральных водах и в Красноярске, 29-го сентября 1839 г.; умер 19-го августа 1844 г. в Тобольске и погребён там на Завальном кладбище.

2) Трубецкого.

3) По отбытии срока, согласно указу 10 июля 1839 г., Оболенский был обращён на поселение в с. Итанцинское, Верхнеудинского округа Иркутской губернии, где оставался до июня 1841 г., когда переведён был в Туринск, Тобольской губернии.

4) Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая; семья Трубецких была поселена в с. Оёк, Иркутского округа.

5) Андрей Григорьевич Мандрыка состоял сперва Иркутским, а затем Верхнеудинским земским исправником. 28 января 1839 г. причислен к Иркутскому Общему Губернскому Правлению, а 28 сентября 1839 г. назначен городничим г. Ачинска Енисейской губернии.

6) Василий Львович Давыдов был отправлен на поселение в Красноярск; он был женат с 24 мая 1825 г. на Александре Ивановне Потаповой, которая последовала за мужем в Сибирь. Местом поселения самого Вадковского было назначено село Манзурское, Иркутской губернии. В слободе Уриковской, в 18 верстах от Иркутска по Ангарскому тракту, с 1836 г. жили на поселении братья Никита Михайлович и Александр Михайлович Муравьёвы.

7) Иван Иванович Пущин, покинувший Петровский завод одновременно с Оболенским и Вадковским и отправленный на поселение в г. Туринск Тобольской губернии.

8) Иван Семёнович Повало-Швейковский, декабрист, осуждённый по I разряду, обращён в 1839 г. на поселение в Курган Тобольской губернии, где и умер 10 мая 1845 г.

9) Князь Дмитрий Александрович Щепин-Ростовский, декабрист, осуждённый по I разряду, обращён в 1839 г. на поселение в с. Тасеевское, Канского округа, а оттуда переведённый в 1842 г. в Курган.

10) Оригинал приписки А.П. Барятинского на франц. яз.

III.

[7-го октября 1839. Иркутск].

Добрый друг Евгений Петрович! Если ты меня немножко знаешь, ты верно приписал  не мне, а обстоятельствам или всякой другой причине мое долгое молчание! С самых первых дней моего приезда в Иркутск, мысль писать к тебе меня не оставляет, да подивись моему положению? В официальном письме я бы даже не мог и коснуться тех предметов, о которых обещал тебе поговорить. По сию пору моя будущность ещё покрыта неизвестностью; из всей нашей братии я один не вижу берега и не знаю, где придется бросить якорь. Пущин к тебе писал отсюда, что он как будто в угаре; а я ещё сверх того в тумане; так ты можешь вообразить в каком состоянии моя душевная и умственная способности. Вот тебе ключ всего этого!

Ты помнишь, что княгиня Трубецкая поручила Ребиндеру 1) хлопотать здесь обо мне и добиваться, чтобы мне было позволено до времени проживать в Урике? - Всё было сделано и обработано как следует. Все здешние власти были предупреждены в мою пользу как нельзя лучше и мне стоило только придти и царство покорить! Вместо того, как я пришёл, так чуть меня из царства не выгнали! И слышать не хотят, чтоб я поселился не в Манзурке! По совету Пятницкого 2) я писал письмо к Руперту 3), в котором изъясняю: что необходимость продолжать начатое лечение на водах доставляет заставляет меня его просить, чтобы он позволил мне или жить в Урике у ближайших моих родственников, где мне можно будет пользоваться советами Фер[динанда] Богд[ановича] Вольфа 4) или по крайней мере оставаться на два-три месяца в Иркутске.

На это Высокопревосходительный Властелин изволил отвечать, что к Урику он меня не отпустит ни на 24 часа, а позволяет мне здесь избрать себе медика и жить неподалёку от какого-нибудь госпиталя. - Потом, испугавшись своей смелости, предписал письменно полицмейстеру, чтобы он меня поместил в самый гошпиталь и назначил даже в какой. - Тогда я объявил, что на таких условиях я не останусь здесь ни минуты и наконец меня оставили в покое. - И теперь на сороковом году от роду, чтоб видеться с Муравьёвыми или Трубецкими, я должен вспоминать или употреблять все хитрости и уловки моей юнкерской жизни, т. е. укрываться от взоров, врать на заставах и чуть не румяниться и не белиться! Не правда-ли приятно? Тем не менее, я иногда это всё делаю, чтобы душе дать отдых в кругу добрых друзей.

Многолюдия и новолюдия ненавижу; а несмотря на то, должен иногда посещать некоторых из здешних жителей хотя из благодарности, потому что трудно себе вообразить до какой степени все вообще к нам расположены и внимательны! Даже власти, исключая одной, т. е. самой старшей. - В доказательство чего расскажу тебе, что ни слёзы Рупертовой жены, ни её моления, ни просьбы добрейшего Безносикова 5), ни доводы здравого рассудка не могли убедить Высокопревосходительного к отмене бесчеловечного приказания держать Борисова и Андриевича 6) в домах сумасшедших!

Ты теперь понял вероятно, почему я в открытых письмах не могу говорить ни о Трубецких, ни о Муравьёвых и ни о ком из наших! и поэтому воспользуюсь этим случаем, чтобы удовлетворить твоё дружеское любопытство и передать тебе мои впечатления. За верность взгляда я не ручаюсь; но ручаюсь по крайней мере, что этот взгляд мой и чужд всякого влияния.

Начну сначала; о Глебове 7) на полслова или лучше сказать очень мало. На мои глаза он пропал и пропал невозвратимо! Я был у него в доме и скажу тебе откровенно, что из всех квартир, на которых мне случалось останавливаться со дня моего выезда из Петровского, я ни одной не встречал, которая бы не была и лучше, и чище, и удобнее его жилища. Страм и жалость да и только! Ямщик, который меня привёз в Кабанск, хотя отзывался об нём с похвалою, уверял меня однако ж, что уж эта плохая неделя, в которую он прогуляет только 5 рублей, а редко менее десяти! десять же рублей равняются с десятью штофами, следовательно слишком по штофу на день! и это даёт тебе меру его шаткости. Разумеется, этот штоф осушается в компании, но по-моему тем хуже! и баста об нём. -

Сосиновича 8) я навестил на второй день моего приезда в Иркутск. Он живёт скромно, уединённо, расчётливо, но хорошо; с ним стоит на одной квартире какой-то поляк, которого фамилию я забыл, человек чахоточный, едва дышущий, и нраву не хорошего, если верить замечаниям Урикских жителей; и действительно, одним из первых следствий этого сожительства было изгнание Адама.

Теперь поедем в Урику. - Там целая колония наших; там уж укоренились, живут установленным порядком, дружно, ладно по битой и утоптанной колее. Там я нашёл и Трубецких. Сергей Петрович в вечных хлопотах о постройке и жил одной ногой в Аёке, а другой в Урике. Первое их намерение было следующее: княгиня с семейством должна была оставаться в Урике, а он имел в виду проводить большую часть своего времени в Аёке для наблюдения за работами. Но как этот распорядок их разлучал почти на целый день, они решились нанять в Аёке дом, в котором будут жить до возможности перейти в свои собственные палаты, которые по их предположениям будут готовы их принять через два месяца! Третьего дня они таким образом переселились в Аёк.

Сегодня я получил от княгини письмо на двух страницах. На первой она хвалит свою квартиру, а на второй - бранит, потому что поднялась погода, как здесь говорят, и везде дует. - Дети все здоровы, все милы и забавны по-прежнему; Воля один бедняжка не перенёс этих странствований, этой ломанной и неоседлой жизни 9). Я ещё застал княгиню грустною, и что хуже, безслёзно грустною! но теперь, кажется, необходимость быть подеятельнее и частая перемена впечатлений взяли своё и рассеяли её печаль.

Насчёт Нонушки 10) я тебе скажу, что я чрезвычайно приятно был обманут в своих ожиданиях; по письмам и по толкам, до меня доходившим, я думал, что найду в ней ребёнка больного, худого, бледного и физически и нравственно увядающего и проч. - вместо этого, представь мою радость, когда в мои объятия бросилась девочка румяная, до крайности живая и бойкая, ласковая, умненькая, разговорчивая, но должен признаться, несколько своевольная, несмотря на строгость её наставницы. Я был в восхищении и так растроган, что раза два убегал в переднюю, чтобы скрыть свои слёзы! тем более, что всё в ней удивительно, всё напоминает её мать. -

Никита, кажется, отдохнул душой с тех пор, что она вне опасности, что Александр 11) решился жениться и что он увидел у себя в доме добрых Трубецких. Эти три обстоятельства его оживили. Александр очень потолстел, bon enfant, как всегда, и решившись на женитьбу из любви к своей племяннице, теперь, как мне кажется, рад жениться из любви к своей невесте. - Она ещё очень молодая, чуть не ребёнок, скромна, не дурна собою, но, по моему, ничего не имеет особенно привлекательного; - Лунин 12) лих, забавен и весел, но больше ничего. Он смелостью своею и медным лбом приобрёл какое-то владычество нравственное над всеми почти жителями Урики; по крайней мере, мне так кажется.

Но обер-владыка, хотя в совсем другом смысле, это Вольф. Тот царствует не в одной Урике; и здесь, в Иркутске, почти во всех классах отражается его влияние. Все без изъятия смотрят ему в глаза, и надобно признаться, что он держит и ведёт себя с большим искусством. - On ne jure que par lui. Об Волконских не стану тебе говорить. Un oeil, qui s'est si longtemps et si agreablement repose sur le menage exsemplaire des Troubetskoy se reporte avec piene et affliction sur celui-la! 13) Как мне показалось, одно приличие удерживает мужа и жену под одной кровлей; а кто из них виноват, знает один Бог; толкам людей в таких случаях я не внимаю и не верю. -

Был я также у Бабаке 14). Не знаю продолжится-ли его благосостояние, но на теперешнюю минуту он доволен и сверх своего чаяния. Третьего дни я у него обедал; городской извощик довёз меня к нему в полчаса. Дом его на самом берегу Ангары, чистенькой, миленькой, и он живёт припеваючи и хозяйски, часто по вечерам бывает в городе и, что мне не понравилось, поставил себя на такую ногу, что к нему беспрестанно городские жители ездят; он по-обыкновению своему произносит им речи, обрабатывает их по-драгунски, если чуть не по нём, толкует с ними о промышленности, даёт им проэкты, одним словом слишком много рисуется и суетится!

Я боюсь, чтоб эта несчастная страсть к слушателям и зрителям наконец не обратила бы внимание Руперта и не навлекла бы ему какой-нибудь неприятности. J'ai l'intention de lui faire parler par Podjio de l'inutilite de ce bruit et de cette renommee 15). -

Теперь будет с тебя, мой добрый Оболенский. Я тебе выложил весь свой запас; не сочти моих рассказов сплетнями! Ни с кем ещё с тех пор, что я в Иркутске, я так откровенно не говорил. Ты первый, которому я сообщаю мои наблюдения и замечания, и по этому прошу, чтоб всё то, что ты прочитал в этом письме, ты удержал бы для себя. -

Я получил Библию и английский роман через Жданова. Вероятно с будущею почтою напишу к тебе препустое преофициальное письмо, при котором вероятно пошлю тебе и книг, и инструментов. Обнимаю тебя от всей души и молю Бога, да пошлёт Он тебе успех во всех твоих начинаниях.

Всегда твой Вадковской.

Октября 7-го 1839 года.

Иркутск.

На будущей неделе поеду взглянуть на Сутгова 16).

1) Григорий Максимович Ребиндер, полковник, назначенный комендантом Петровского завода после смерти С.Р. Лепарского (17.06.1837). «Ребиндер был осторожно-хитрый человек и с начала своего управления попытался переменить тон обращения с нами, -отмечал в своих записках М.А. Бестужев, - но ему очень чувствительно дали заметить неприличие такой попытки, и он наладил свои поступки в тон камертона Лепарского и до конца выдержал свою роль, ежели это не было его душевным побуждением. Он стал с нами на ногу товарищества, часто посещал женатых казематских и почти каждый день приглашал нас к своему столу».

2) Андрей Васильевич Пятницкий, Иркутский губернатор с 1839 по 1848 гг., он был женат на дочери сенатора Жмакина.

3) Генерал-лейтенант Владимир Яковлевич Руперт, генерал-губернатор Восточной Сибири с 30.07.1837 по 29.06.1847; он был женат на Елене Фёдоровне Недобе.

4) Фердинанд Богданович Вольф, штаб-лекарь 2-й армии, член Южного Общества, осуждённый по II разряду, на поселении с 14.12.1835 в с. Уриковском, в 1845 г. переведён в Тобольск, где и умер 24.12.1854.

5) Яков Иванович Безносиков, адъютант генерал-губернатора Руперта.

6) «В Петровском из 50-ти человек двое сошли с ума: Андреевич и Андрей Борисов» - Записки И.Д. Якушкина, М. 1905, с. 150.

Андрей Иванович Борисов 1, основатель Общества Соединённых Славян, осуждённый по I разряду в 1839 г. обращённый на поселение вместе с братом в с. Подлопатки Верхнеудинского округа; в 1841 г. братья Борисовы были переведены в деревню Малую Разводную Жилкинской волости.

Яков Максимович Андреевич 2, член Общества Соединённых Славян, осуждённый по I разряду и в 1839 г. обращённый на поселение в Верхнеудинск, где и умер в больнице 18.04.1840.

7) Михаил Николаевич Глебов, член Северного Общества, осуждённый по V разряду и обращённый в 1832 г. на поселение в с. Кабанское Верхнеудинского округа, где и умер 19.11.1851 от насильственной смерти (от побоев и отравления), виновными в которой оказались унтер-офицер Кабанской этапной команды Илья Жуков и крестьянская дочь Наталья Юрьева.

8) Сосинович, поляк, судившийся за восстание 1831 г., по делу эмиссара Воловича, и присланный в Петровский завод для отбытия наказания вместе с декабристами.

9) «Воля» - сын Трубецких, захворавший во время переезда из Петровского завода и скончавшийся в Иркутске 1-го сентября 1839 г.

10) «Нонушка» - дочь Никиты Михайловича Муравьёва (ск. 28.04.1843) и скончавшейся 22.11.1832 г. в Петровском заводе его жены Александры Григорьевны, урождённой графини Чернышёвой, - Софья Никитична (родилась 15.03.1829, впоследствии вышла замуж за Михаила Илларионовича Бибикова, скончалась 7.04.1892).

11) Младший брат Н.М. Муравьёва, Александр Михайлович, осуждённый по IV разряду, должен был выйти на поселение в 1832 г., но остался в Петровском заводе по личному желанию, чтобы не разлучаться с братом, и оба они были освобождены по указу 14.12.1835 г. А.М. Муравьёв женился на Жозефине Адамовне Бракман, Эстляндской уроженке в 1839 г., ей было 25 лет.

12) Михаил Сергеевич Лунин, осуждённый по I разряду, по отбытии срока был поселён в 1836 г. в слободе Уриковской, где и оставался до конца марта 1841 г, когда отправлен был в Акатуевскую тюрьму; он умер в Акатуе 3.12.1845.

13) «Глаз, долго и приятно отдохнувший на примерном супружестве Трубецких, с печалью и огорчением переносится на это». - франц.

14) «Бабака» - Александр Иванович Якубович, освобождённый из Петровского завода в 1839 г. и поселённый в д. Малой Разводной Жилкинской волости в 5 верстах от Иркутска к Байкалу; летом 1841 г. по собственному желанию переведён в с. Назимово, Анцыферовской волости, Енисейской губ.; умер в г. Енисейске в больнице 3.09.1845 г.

15) «Я собираюсь сообщить ему через Поджио о бесполезности этого шума в этой известности». - франц.

Александр Викторович Поджио, член Южного Общества, осуждённый по I разряду и отправленный в 1839 г. на поселение в с. Усть-Кудинское, в 8 верстах от Урика. В Усть-Куде уже с 1834 г. находился на поселении брат его Иосиф Викторович Поджио, доставленный туда из Шлиссельбургской крепости.

16) Александр Николаевич Сутгоф, член Северного Общества, осуждённый по I разряду и отправленный в 1839 г. на поселение в слободу Введенскую Жилкинской волости. В том же году Сутгоф женился на дочери горного штаб-лекаря Анне Федосеевне Янчуковской. О ссоре Сутгофа с Вадковским во время содержания их в заключении и о вмешательстве в это дело коменданта С.Р. Лепарского - «Русская Старина». 1880, № 8, стр. 720-721.

«По инструкции Станиславу Романовичу Лепарскому была дана неограниченная власть над заключёнными, но в продолжении 11 лет только один случай заставил его прибегнуть к мерам наказания. Фёдор Фёдорович Вадковский, человек вспыльчивого и горячего темперамента, поссорился однажды с Сутгофом и, под влиянием минутной вспышки, схватил нож. Комендант приказал подвергнуть виновного одиночному заключению. Вадковский не угомонился и написал Лепарскому дерзкое письмо, в котором он его укорял в несправедливости и в притеснениях. На это старик положил следующую характерную резолюцию:

«Объявить Фёдору Фёдоровичу от меня на его письмо: прошу ко мне не писать никаких ремонстраций и рефлексий; я не для того оставил каждому чернила и бумагу. Тот, кто по малому понятию, не следует благоразумию, кротости и терпению прочих товарищей, должен быть мною укрощаем, тем более, что сие служит к пользе его, и избавляет от худых последствий как его самого, так и приставленных при нём (т. е. товарищей) от искушений, подвергающих их неизбежному несчастию.

Пусть называет Фёдор Фёдорович, и кто хочет, это несправедливостью, или ещё и хуже; я этим не обижаюсь и не нахожу причины в чём-либо упрекать свою совесть, а тем более в пригнетении человечества. Имею даже право при сём сказать о себе: хотя называют поступок мой несправедливым, но я и в своей крайности, т. е. не в удержании от шалостей, поступаю мерами самыми нежными, ибо, имея более власти, употребляю только то, что начертано как обязанность в моей инструкции, чтобы всех поступивших под мой присмотр преступников вообще держать запертыми замками».

Эта резолюция была плац-майором объявлена Вадковскому при следующей записке: «комендант спрашивает у вас: будете ли вы впредь избегать всяких ссор с Сутговым и по поводу прежней ссоры не заводить новой, как с сим, так и с прочими. Если даёте в том слово, то останетесь под арестом в казарме на прежнем основании, и особый часовой от дверей ваших будет стоять».

Вадковский, разумеется, дал требуемое слово, и тем эпизод этот, после двухчасовой бури, окончился».

Некролог Сутгофа, написанный Л.Н. Модзалевским, - газ. «Кавказ». 1872 г., № 120.

IV.

[1 декабря 1840 - 9 января 1841. Оёк].

Благородный и добрейший Оболенской! Стоя на коленах следовало мне прочесть твое письмо от 22-го августа; а самому писать к тебе не иначе, как лёжа на полу. - Я так виноват перед тобою, которого люблю и уважаю от души, что готов всячески подличать перед тобой, лишь бы ты меня простил и заверил, что на дне сердца твоего ни сучка ни задоринки против меня!

Поверишь-ли ты, что скоро год, как тиски и подпилки куплены для тебя. Ты спросишь: да для чего-же я их не послал? Так! видишь-ли ты! Не ловко их было отправлять без письма, а писать-то я все отлагал с недели на неделю, то по недостатку времени, то по избытку душевных забот! Да, любезный Оболенской, признаюсь тебе откровенно в своём слабодушии! Неизвестность моего положения, которая длится и по сию пору, совершенно свихнула меня с толку. Я мучусь тою мыслию, что как я о том ни хлопочу, а всё-таки не устраивается моя жизнь сообразно моим вкусам, привычкам и характеру. -

Но полно об этом, а не то я всё своё письмо готов наполнить жалобами и плачевными подробностями о состоянии моей души. Твои строки я получил в Оёке в горестную минуту для бедных Трубецких. Зачиналась и разгоралась та болезнь, которая унесла их милого Китушку меньше чем в неделю. Надобно тебе знать, что я уже не житель города. С месяц как я поселился в Оёке в ожидании нового решения на мой счёт из Петербурга. Город и Гласково были отказаны как мне, так и Юшневским 1)! Я, которому нужны уединение, спокойствие, тишина и около себя предметы уважения, я выбрал Оёк. Они, для которых необходимы начальство, связи, развлечения и сплетни, они селятся в подгородной деревне, в Малой Разводной, т. е. вместе с Артамоном и Якубовичем!?!? Я надеюсь, что эти вопросительные и восклицательные знаки выскажут тебе целый ряд мыслей. -

Дело в том, что смерть Китушки так нас поразила, опечалила и развинтила, что не прежде, как спустя полторы или две недели я мог отправиться в город; и уже не нашёл в Иркутске твоего и бывшего моего хозяина. Теперь вот тебе ответ на твоё письмо. -

Ты говоришь, что при отчётах об нас, изредка тобою получаемых, не все впечатления в пользу нашу. - Верю, любезный Оболенской! Мы слишком суемся; я совершенно разделяю твоё мнение, что наше положение есть аномалия в общественном быту, но поэтому самому нам необходимо придерживаться самих себя и не мешаться между людьми, имеющими каждый своё место на гражданской лестнице. Выше сил наших помнить, что мы столько-же безкласны, сколько и безгласны. Лезем в чужие сани, да и знать ничего не хотим! Каждый рисуется перед публикой, как умеет, а толпа всегда готовая судить и обсуждать (quand ce ne serait que pour faire acte d'inatelligence), радуется слабостям, недостаткам и пятнам, которые снова вдвигают в ее среду людей, от неё отдалившихся и смелыми мнениями и страдальческою жизнию.

Согласись, что приятно для самолюбия сказать про таких людей, которые всегда слыли просвещёнными и цветом высшего круга: я в них ничего не вижу необыкновенного? ведь это всё равно, что сказать: я ничем не хуже их! Следственно ещё приятнее найти и выставить их дурные стороны; это уже значит поставить себя выше их! и вместе с нашей ребяческой неосторожностью вот по моему тайна всех строгих суждений на наш счёт!

Далее, ты говоришь, что по первому году отдельной жизни не казематной нельзя судить о будущем. Тебе уединённому, - тебе, отрезанному ломтю можно так говорить! а мне нет и вот почему. - Тюрьма наша, хоть и странно сказать, имела свой закон приличия и закон сильный, который многих заставил подавлять и держать как будто гнётом некоторые порывы и стремления вовсе не сообразные ни с нашим тогдашним положением, ни с общим мнением каземата. - Теперь гнёт свят, и ты не поверишь, с какою эластическою силою многое природное опять выскочило наружу. - Точно действие симпатических чернил: погрелись грамотки у солнышка свободы, и явились новые вещи вовсе неожиданные, но ясно и большими буквами написанные!

Читай, кто хочет и кто умеет! Я же в числе абонированных, а ты нет; следственно и сужу иначе и полагаю вопреки твоему мнению, что достаточно первого года неказематной жизни, чтобы вывезти [sic!] некоторые заключения о будущем. Мне даже кажется, что для многих легко бы это будущее предсказать, понимается, если Богу угодно будет оставить вещам их обыкновенный ход. -

Далее, ты спрашиваешь, правда ли, что я с Артам[оном] Захаровичем 2) взял поставку глины и что эта глина нам должна доставить золотые горы. - Во-первых, не о глине было дело, а об извести; а во-вторых, добрейший Оболенской, ужели я дожил до седины, чтобы вступить с Арт[амоном] Захаровичем в какое-нибудь денежное дело? Эх друг! видно тебе не жаль своих часов, что ты их забыл! Правда, что я хотел поставлять известь; правда и то, что он хотел быть со мною в доле; но я по глупости своей расчёл, что не совсем-то мне выгодно трудиться одному, а в барышах делиться, я поэтому отстранил всякое компаньонство. Да и одному мне нельзя теперь за это взяться. Известь слишком далеко от Оёка!

Ещё просишь ты, чтобы я тебе сказал доброе слово обо всех наших. Не безделицы ты хочешь. - Я тебя всегда ставил выше себя чистотою души и к тому-же признаю в себе самом большой порок; именно тот, что я неимоверно как строг в своих суждениях; по этому и боюсь распахнуться перед тобою - олицетворённым снисхождением. - А не распахнувшись, говорить не хочу с человеком, которого я столько уважаю. Выходит, что я лучше люблю помолчать об этом предмете, - или по крайней мере подождать второго подобного вызова от тебя. Итак, перейду к твоим обстоятельствам.

Ты пишешь, что твои финансы до того расстроены, что уже мудрено их исправить... Выслушай меня: отчего ты не воспользуешься соседством Селенги, чтобы промышлять рыбою и особливо осетровым клеем. Знаешь-ли ты, что листовой астраханский клей и уральской берутся в Петербурге за 400 р. пуд, а скобочный, т. е. в подковах, 50-рублями дешевле. Сибирской-же стоит там 200 рублей пуд. Если-же провоз пуда положить от твоих мест 25 рублей, это за глаза! Остаётся вопрос: как выделывать клей на подобие астраханского? и этот вопрос разрешу тебе я же. - Я об этом предмете писал к сестре и она мне прислала для примеру разных клеев и описание их выделки, сделанное главным управляющим первого астраханского рыбного промышленника.

Следственно, если ты захочешь этим заняться, дай мне знать и я тебе тотчас пришлю и клей и описание, но с одним непременным условием: и то и другое ты не выпустишь из рук и не передашь другому, разве такому человеку, с которым бы ты вступил в компанию. Комиссионером же для отправки клади в Россию я берусь быть в первый год даром, а в последующие года за плату. Описание же я не хочу передавать в чужие руки по тому именно, что в последствии времени может быть мне самому удастся этою отраслью заняться. Подумай об этом, собери нужные сведения и дай отповедь. За тем обнимаю тебя от души, добрый друг Оболенской.

Всегда твой Вадковской.

Декабря 1-го 1840 года.

Прибавлю тебе ещё несколько строчек свеженьких, добрый Оболенской, потому что всё, что ты прочитал выше, написано Бог знает когда и для отправления выжидало случая. Тем временем моя участь решилась. Из Петербурга пришёл ответ и я безвозвратно поселён в Оёке. - Поговаривают также, что и Пущин будет в Оёке, чему я в восхищении тем более, что это даёт нам надежду видеть и тебя в наших палестинах; ибо генералу сделан был запрос на ваш счёт; его спрашивали, не находит ли он препятствия соединить тебя с ним, на что, понимается, он отвечал отрицательно. - Приезжайте друзья! заживём славно! дружно, мирно, без сплетней и волнений. -

Теперь сообщу тебе новость, которая сшибёт тебя с ног. Твой старый Кучевской 3) сдурел и сделал неимоверную глупость! - Он женился; начал с того, что принял к себе в хижину девчонку лет 13-ти или 14-ти, которая помогала ему в хозяйстве; скоро заговорили в деревне будто она его наложница; он над этим смеялся с Трубецким, дивился злоречью людей, называл её уродом и наконец, когда родители решили взять её назад, чтобы прекратить толки, он к ним прибежал, объявил что она носит в чреве четырёхмесячного младенца и просил её руки? Сначала и слушать об этом не хотели, но его хлопоты одолели все препятствия и теперь он женат! Всего забавнее, что до этого он писал к первой своей жене, чтобы она к нему приехала. Каково, если она нагрянет? Pour que la farce fut complete il faudrait qu'elle arrivat aussi avec un nouveau mari de 17 on 18 ans 4). Это бы составило полный вист!

За сим обнимаю тебя, дорогой и любезный друг. Не знаю когда и как к тебе это письмо дойдёт. Поручаю его Орлову 5) через Персина 6). Если оно получится, напиши ко мне открыто, что ты в часы досугов занимаешься мастерством  и пилишь в гроб 7).

Всегда твой Вадковской.

Каков я? Ещё раз должен был распечатать это письмо, чтобы прибавить тебе несколько строк пояснительных. 1-е. Оно поручается не Орлову, а Львову 8), которого ты также знаешь и который на мои глаза славный молодой человек! 2-е. О переводе Пущина и тебя в Оёк нет и помину и это был вздор; я слышал, что в этом ожидании ты уже кое-что продал. Кто ж тебе мог это известие сообщить? Уж не Марья ли Казимировна 9)? Ей! друг Оболенской, заруби себе на памяти чудесное правило, а именно: никогда по её словам никакого дела не предпринимать. Поверь, это будет умно. -

Расскажу тебе про себя, что я нынешний год занялся покупкою хлеба на 10 тысяч рублей по комиссии с тем, чтобы барыши были пополам. Операция ещё не кончена, но идёт, кажется, порядочно 10). - При хорошем успехе может мне принести тысяч до двух. Мне особливо надо как-нибудь перебиваться, потому что мои дела в России идут очень плохо! - За тем обнимаю тебя от души и поздравляю с прошедшими праздниками и с новым годом.

Всегда твой Вадковской.

Кажется на этот раз письмо не останется на моём столе, равно и инструменты. Если инструментов ещё нужно, напиши каких.

9-го января 1841-го года.

Оёк.

1) Алексей Петрович Юшневский, бывший генерал-лейтенант 2-й армии, член Южного Общества, осуждённый по I разряду и в 1839 г. обращённый на поселение. Он был женат на Марье Казимировне Круликовской. После смерти А.П., генерал-губернатор Руперт немедленно вошёл с представлением о разрешении вдове его уехать из Сибири и поселиться в принадлежавшем ей имении в Киевской губернии, но в этом было отказано; разрешение на это последовало лишь в 1855 г. и то с установлением за ней секретного надзора.

2) Артамон Захарович Муравьёв, бывший командир Ахтырского гусарского полка, член Южного Общества, осуждённый по I разряду, обращённый в 1839 г. на поселение в с. Елань, Бодайской волости Иркутской губернии и переведённый затем в дер. Малую Разводную; он умер 4.11.1846 г.

3) Александр Лукич Кучевский, отбывавший заключение в Петровском заводе вместе с декабристами, обычно, он неправильно причисляется к их числу. Из воспоминаний декабристов (Свистунов, Басаргин, Бестужев) можно усмотреть, что Кучевский был осуждён не по политическому, а по уголовному делу. Штейнгейль в своих примечаниях к Запискам В.П. Колесникова (изд. «Огни», С.-Пб. 1914, с. 100) пояснил, что Кучевский, бывший майор Астраханского гарнизона был осуждён за намерение поджечь и разграбить город.

В № 15 «Былого» (за 1920 г.) Б. Николаевский, в статье «Новое о прошлом», даёт (с. 161), со ссылкой на архив ген.-губ. Восточной Сибири (список государственным преступникам, состоящим под надзором полиции в 1865 г., для III Отделения), нижеследующую выписку: «дворянин Александр Кучевский, бывший майор Астраханского гарнизонного полка, уроженец Херсонской губернии. По высочайшей конфирмации, изъяснённой в статейном о нём списке, полученном из Тобольского Приказа о ссыльных в 1827 г., за составление общества для краж и грабежей, оскорбление самодержавной власти и другие преступления лишён чинов и дворянства и сослан в каторжную работу».

По отбытию срока обращённый 26.03.1839 г. («С.-Петербургские Ведомости» 1839, № 86, с. 380) на поселение, Кучевский был поселён в слободе Тугутуе, в 30 верстах от Оёка. Оболенский, по своей доброте, помогал Кучевскому материально и посылал ему деньги. Сын Кучевского Федя был взят, при содействии И.В. Ефимова, на воспитание Трубецкими («Русский Архив» 1885, III, с. 553).

Кучевский умер в селении Тугутуе Оёкской волости 1.09.1871 г. (Б. Никольский, со ссылкой на архив Иркутского губернатора, 1871 г., секр. д. № 84, 1 отд. 1 ст.).

4) «Чтобы фарс удался вполне, недурно было бы и ей приехать сюда с новым мужем лет 17 или 18». - франц.

Сообщение Вадковского о том, что Кучевский приглашал свою жену приехать к нему в Тугутуй подтверждается сохранившимся письмом Кучевского к Е.П. Оболенскому от 1.02.1840 г., к которому им приложена была и копия письма его к жене от 25.12.1839 г.; из последнего видно, что жену Кучевского звали Ксенией Никифоровной, что последний раз он видел её в первых месяцах 1825 г., что он не имел о своей семье никаких известий вплоть до марта 1838 г., когда генерал Фалькенберг уведомил его, что жена его живёт на Оренбургской линии в крепости Степной и что сын их Василий отправляется на службу в один из карабинерных полков.

5) Александр Иванович Орлов, городской лекарь в Верхнеудинске (Адрес-календарь на 1840 г., ч. II, с. 209).

6) Доктор Иван Сергеевич Персин служил сперва в Иркутске, а потом в Кяхте, занимаясь довольно много частной практикой, а потом золотопромышленностью; в 1869 г. он выехал на жительство в Петербург («Русский Архив» 1885, III, 561).

7) Не совсем понятное выражение; оно, по-видимому, было в обиходе Петровской жизни. В одном из писем А.И. Якубовича, встречается такая фраза: - «наши на водах и моются в гроб».

8) Леонид Фёдорович Львов, о котором упоминалось уже выше по поводу его воспоминаний, в которых говорится также и о Вадковском: «В числе декабристов находился Фёдор Вадковский, поселённый в селении Оёк, - малый умный, симпатичный, хороший музыкант, прекрасно играющий на скрипке, очень скромный, в приязни со всеми товарищами и не вмешивающийся ни в какие дрязги и сплетни. Очень понятно, мы сошлись уже потому, что оба музыканты» («Русский Архив» 1885, I, 541). О Вадковском, как превосходном скрипаче, см. также «Русский Архив» 1885, II, 555.

9) Марья Казимировна Юшневская. Среди декабристов слыла известной сплетницей.

10) В Иркутском «Нашем Деле», в номере от 28-го января 1919 г., была напечатана И. Ревякиным статья «Памяти славных», где сообщены данные о жизни Вадковского в Оёке на основании материала, сохранившегося в Оёкском волостном архиве и содержащего сведения о торговых операциях Вадковского с крестьянами - он вёл хлебную закупку, арендовал мельницу и «глиняную» гору; в статье приведён текст договора с крестьянами на аренду горы для выработки глины. Цитируется по отзыву Б. Николаевского в «Былом» 1920, № 15, с. 159.

Желания

Ф.Ф. Вадковский

За сочинение не дошедших до нас сатирических стихов на вел. кн. Михаила Павловича корнет кавалергардского полка Фёдор Фёдорович Вадковский был в июне 1824 года переведён в один из армейских полков, расположенных в Курске. Член Северного и Южного обществ, Вадковский принадлежал к крайнему левому флангу: он вёл разговоры о необходимости цареубийства. Первоначально он был приговорён к пожизненной каторге, и лишь позднее срок был сокращён до тридцати лет. Вадковский эпизодически писал стихи на русском и французском языках. Сохранилось лишь очень немногое. Возможно, он участвовал в создании цикла агитационных песен Рылеева - Бестужева.

Помнишь ли ты нас, Русь святая, наша мать,
Иль тебе, родимая, не велят и вспоминать?
Русский бог тебе добрых деток было дал,
А твой бестия царь их в Сибирь всех разослал!
<Вот за что хотели мы нашу кровь пролить.>
Чтобы кровию той волюшку тебе купить,
Чтобы на Руси цепь народа разорвать,
Чтоб солдатушкам в службе век не вековать;
Чтоб везде и всем одинаковый был суд
И чтобы никто больше не слыхал про кнут,
Чтоб судили вслух, а не тайно, не тишком
И чтоб каждому воздавалось поделом;
Чтобы всякий мог смело мыслить и писать,
Правду-матушку на весь мир провозглашать;
Чтобы твой народ сам собою управлял,
Чтобы чрез избранных он законы поставлял,
Чтобы всяк берег те законы пуще глаз,
Помня про себя: глас народа - божий глас!
Чтобы на Руси всюду школы основать,
С тем чтобы мужичков не могли бы надувать;
Чтобы не было ни вельможей, ни дворян,
Дармоедов тех, что живут на счет крестьян.
Вот чего тебе мы хотели добывать;
Вот за что твой царь нас велел заковать!
Вспомни же ты нас: деток ты не забывай...
Хоть за их любовь иногда их вспоминай!

<1843>

«Красный архив. 1925, № 3 (по копии в тетради «Из бумаг кн. А.Б. Лобанова-Ростовского» - Центральный гос. архив Октябрьской революции).

Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С.А. Рейсера. Л., Сов. писатель, 1988 (Б-ка поэта. Большая сер.)

Ст. 4 имел в автографе (утрачен в 1920-е годы) вар. «А твой бедный царь», ст. 5 восстановлен Е.Е. Якушкиным в публ. «Красного архива» по памяти.

Стихотворение написано в Сибири не позднее 1843 г. и представляет собой стилизацию в народном духе; обобщенно излагает программу декабристов (и Северного, и Южного обществ). Авторство Ф.Ф. Вадковского подтверждается написанным им листком «Требования общества», в котором перечислены, в той же самой последовательности, что в стихотворении основные пункты политической программы организации:

«1. Уничтожение самовластия.

2. Освобождение крестьян.

3. Преобразования в войске.

4. Равенство перед законом.

5. Уничтожение телесных наказаний.

6. Гласность судопроизводства.

7. Свобода книгопечатания.

8. Признание народной власти.

9. Палата представителей.

10. Общественная рать или стража.

11. Первоначальное обучение.

12. Уничтожение сословий» («Красный архив». 1925, № 3. С. 319).