В.Е. Дербина

Декабрист Аполлон Веденяпин в Сибири

В каторжных тюрьмах, на заводах, по глухим местечкам всей необозримой окраины были поселены молодые, образованные, полные жизненной силы люди, поднявшие как на Сенатской площади, так и на юге России восстание в памятные декабрьские дни 1825 года. «У них отняли все: звание, имущество, здоровье, отечество, свободу, но не могли отнять у них любовь народную». Имена их известны были всей мыслящей Сибири от Саянских гор до крайнего севера. В Киренске хорошо знали поселенного там Аполлона Васильевича Веденяпина.

Веденяпин - уроженец Тамбовской губернии, сын небогатого, обремененного семьей майора, за которым вместе с братом числилось всего лишь 20 душ крестьян. Первоначально А. Веденяпин воспитывался в Тамбовском корпусе, а затем во II-м кадетском, по окончании которого был выпущен в артиллерию офицером.

В январе 1825 года он в чине подпоручика 9-й артиллерийской бригады впервые узнал от Пестова о существовании Общества соединенных славян и в мае того же года был принят в общество.

Во время сбора войск в лагере под Лещиным Веденяпин поддерживал связь с членами общества и участвовал в бурных собраниях по объединению Общества соединенных славян с Южным обществом, имевших место сначала на квартире Пестова и Борисова 2-го в Лещине, а затем в деревне Млинищах у Андреевича 2-го.

О значительной роли Веденяпина в Обществе соединенных славян можно судить по количеству показаний о его революционной деятельности, данных Мозганом, Шимковым, Тютчевым, Громницким, Берстелем, Киреевым, Фурманом, Горбачевским и А. Борисовым.

А. Веденяпин был вполне надежным членом общества. Он настолько хорошо умел скрывать свои мысли, настолько удачно действовал, что начальство даже в тот момент, когда революционная организация была уже открыта, не знало об участии Веденяпина в ней. Ему было приказано арестовать основателя Общества соединенных славян Борисова 2-го.

Вскоре, однако, последовал арест и самого А. Веденяпина. Если многие декабристы довольно легко и охотно говорили Следственной комиссии о планах общества и его членах, то этого никак нельзя сказать о Веденяпине. Он дает сдержанные показания, скрывает все, что только может, не говорит, что ему известно существование Южного общества, опасаясь этим выдать его членов.

Верховный уголовный суд отнес Веденяпина к 8-му разряду, приговорив его к пожизненной ссылке. «Сила вины» его формулировалась так: «Был членом общества. Цель оного было уничтожение существующего правления и восстановление свободы. Он знал о намерении ввести республиканское правление. Обличается в знании о предположенном цареубийстве». В силу этого Веденяпин присуждается к бессрочной ссылке в Сибирь на поселение.

Веденяпину предстояла трудная дорога в отдаленнейшие края Восточной Сибири.

В сопровождении фельдъегеря и жандармов он был направлен в 1826 году в Якутскую область. Путь лежал через Ярославль, Вятку, Пермь и Екатеринбург. 16 сентября 1826 года Веденяпин добрался до Якутска, откуда через сутки выехал к месту своего назначения в Верхневилюйск. Этот путь Веденяпин совершал в сопровождении двух казаков и чиновника. Но Верхневилюйска ему увидеть не довелось. Еще 6 сентября 1826 года последовало предписание Николая I водворить Веденяпина на поселение в город Киренск (Иркутской губернии). У правительства были основательные причины переменить место ссылки.

После ликвидации восстания на Сенатской площади и на юге России правительство поставило своею целью возможно скорее избавиться от заговорщиков. Такое стремление проводилось в жизнь двумя средствами. Одним была казнь, другим - ссылка в глухие и отдаленные места Сибири и Кавказа.

Когда лихорадочная поспешность, с которой правительство отправляло в ссылку восставших, утихла, когда начали подводить итоги сделанным распоряжениям, тотчас же всплыл со всей своей несправедливостью вопрос о ссыльнопоселенцах декабристах.

Оказалось, что сосланные на каторгу, чья вина казалась значительней, очутились в более благоприятных условиях, нежели те, кого отправили на поселение. В Читинской каторге декабристы жили большой и дружной семьей. Здесь каждый из них мог найти и материальную и моральную поддержку со стороны своих сотоварищей, родственных по духу и объединенных одною участью.

Не то должны были встретить ссыльнопоселенцы в захолустьях Приленского края, где их водворили. Там они познали полное одиночество, так как согласно указу их селили не более двух человек в одном и том же селе, деревне, либо городе.

Декабристы, сосланные на поселение в таежные сибирские захолустья, находили там совершенно чуждых людей, чуждых не только по складу жизни, но и по языку. Это обстоятельство сильно угнетало декабристов. Создалась явная несправедливость. Наказание, считавшееся меньшим по сравнению с каторгой, оказалось во много раз тяжелее последней. Кроме того, поселение декабристов на крайнем севере, в чем убедилось и само правительство, создало немало затруднений как для краевой и центральной власти, так и для местного населения.

Характерен случай с Назимовым. Поручая надзор за декабристами в селах - исправнику, в городах - городничему, инструкция предусмотрительно добавляла, что «особых казаков для надзору не нужно». Казаки Верхнеколымска, получив предписание держать Назимова под строжайшим надзором и вместе с тем беречь его здоровье, во время болезни его не знали, что с ним делать; они заперли Назимова в одну из своих юрт, отправив гонца в Якутск с донесением, что Назимов болен и что они, питаясь сами рыбой, не знают, чем его кормить.

Подобные факты могли повториться и с другими. Правительство должно было исправить свою ошибку. Вот почему Николай I дал новый указ, по которому государственных преступников приказано было поселить в местах более или менее людных и поближе к культурным центрам Сибири. В силу этого Веденяпина, как и одновременно сосланных с ним декабристов, возвратили с полпути к дальнему северу и направили в Киренск.

То была довольно крупная перемена в жизни декабриста в первые годы его ссылки. Другая, не менее важная, совершилась в том же году. Указом от 22 августа предписывалось: «Сосланных в Сибирь на поселение бессрочно, между прочим и Веденяпина 1-го, оставить на поселении на 20 лет». Таким образом, пожизненная ссылка Веденяпина была заменена срочной, и Киренск стал местом его пребывания.

Киренск - маленький городишко Иркутской губернии. Стоит на реке Лене при впадении в нее реки Киренги. В 1822 году он был назначен окружным городом и причислен по управлению к разряду городов малолюдных. В 1858 году в нем было всего 830 человек обоего пола.

Глушь, тишина и безмолвие царили в Киренске. Только весной, точно пробудившись ото сна, он начинал жить кипучей, полной захватывающих событий жизнью. Весна несла с собою половодье Лены. Паузки один за другим начинали плыть вниз по реке. Нагруженные всевозможным товаром, они появлялись во всех приленских городах.

Спускались паузки до Киренска. Тогда город оживал. Страивалась ярмарка. Поднималась суета. Одни старались скорее и выгоднее продать, другие дешевле и больше купить. Население Киренска делало запасы на целый год. Оживленно шла торговля. Быстро проходила ярмарка. Купцы, распродав товары и продав обычно на дрова паузки, оставляли Киренск. Жизнь населения приходила в равновесие. Снова начиналось скучное существование с чуть заметным проявлением жизни. Такова была картина Киренска в 1872 году, не лучше, конечно, она была и 50 лет тому назад, когда туда прибыл Веденяпин.

В этом городе и потекли один за другим серые, по-видимому, однообразные дни декабриста.

Если многие декабристы, живя в Сибири, довольно часто получали помощь деньгами или натурой от своих ближайших родственников: жен, матерей и отцов, то Веденяпин за первые шесть лет жизни в Киренске получил всего 300 рублей от каких-то дальних родственников. Конечно, такая скудная помощь не могла устроить его, и с первых же дней водворения Веденяпин познал всю тяжесть нужды.

Чтобы иметь средства к существованию, Веденяпин не раз пытался найти их разными способами. Так, уже в 1831 году он просил разрешения заняться или рыбной ловлей, или рубкой леса строевого и на дрова, или слюдяными промыслами. В крайнем случае просил разрешения поступить в услужение к частным лицам. Иркутский гражданский губернатор, входя в положение Веденяпина, нашел просьбу его небезосновательной, но слюдяным промыслом заняться не разрешил, ибо слюда находилась далеко от города Киренска, а А. Веденяпину, как ссыльному, отлучаться из места поселения было запрещено.

Что же касается работы у частных лиц, то гражданский губернатор счел возможным позволить Веденяпину этот труд, но с условием оставаться в городе и ни на минуту не отлучаться из него. Остальные просьбы его были уважены. Однако краевая власть не рискнула разрешить этот вопрос самостоятельно и послала свое мнение на утверждение III Отделения. Николай I, узнав из докладной записки Бенкендорфа просьбу Веденяпина, наложил резолюцию: «Согласен, но в услужение идти не дозволять».

В результате Веденяпину было запрещено все то, на что более всего он мог рассчитывать. Только рыбная ловля да рубка леса могли стать источниками заработка Веденяпина. Но и с этим разрешением произошло печальное недоразумение. Если высшее начальство дало свое согласие Веденяпину на занятие рыбными и лесными промыслами, то препятствие встретилось со стороны местной власти. Недоговоренность ли распоряжения, недомыслие ли киренского начальства дали делу Веденяпина иной оборот.

Киренский городничий Косолапов не понял, на какое расстояние и на какое время можно отпускать Веденяпина на промыслы, и, не желая разбираться в данном вопросе, а просто «полагая все то услужением», не только запретил Веденяпину отлучаться из пределов Киренска, но и вообще «всякое стороннее занятие». Так местная власть, толкуя по-своему распоряжения центра, ухудшала и без того безотрадное положение не приспособленных к условиям поселенческой жизни «изгнанников земли родной». Веденяпин остался по-прежнему без заработка и средств к жизни.

Правда, ему удалось приобрести с помощью товарищей по несчастью Назимова и Заикина небольшой участок земли, дом, скот и другой инвентарь. Позднее, в 1835 году, земельный участок Веденяпина несколько увеличился. Правительство, отправляя декабристов на поселение, поставило целью приучить каждого из них к хлебопашеству. Поселенцу-декабристу общество должно было отвести 15 десятин пахотной земли.

Отвели землю и Веденяпину. Но радости в этом было мало. Земля была отведена далеко от места жительства и при поездках туда ставился ряд преград: усиливался полицейский надзор, выезд мог быть совершен только с разрешения земского суда. Последний давал особый билет с отметкой об отбытии и позднее в нем помечал время прибытия. Веденяпину пришлось помириться с этими неудобствами.

Земледелие должно было стать основным занятием декабриста. Но первые опыты показали Веденяпину, что земледелие не обеспечит его.

Веденяпин начал работать, не имея за душой ни копейки. А хозяйство непрерывно требовало то пополнения орудиями производства, то починку их, то, наконец, приобретения семян для посева и прочее. Кроме всего этого, необходимы были рабочие руки: бобылю трудно вести хозяйство, нужен был наемный труд. Требовались средства. А их у Веденяпина не было. Это наносило большой ущерб его хозяйству.

Сам же А. Веденяпин работать не мог за отсутствием опыта и навыков в новом, до тех пор незнакомом деле. К этому необходимо еще присоединить непривычку к физическому труду вообще, слабое здоровье его, а также и ряд внешних условий, плохо влиявших на хозяйство Веденяпина. Основные из них: суровый климат края, частые неурожаи и сравнительно высокие цены на предметы широкого потребления в Киренске.

Хозяйство все более и более приходило в упадок. Неурожай в 1832 году, посетивший Киренский округ, причинил много горя краю. У Веденяпина на следующий год не хватило даже семян на посев. Условия существования становились безотрадными, без надежды на лучшие дни. В довершение всего болезнь, перенесенная Веденяпиным в следующем году, окончательно ухудшила материальное благополучие поселенца. Перед Веденяпиным грозно стоял вопрос о дальнейшем существовании.

Участие управляющего Киренским откупом помогло ему на время выйти из критического положения. За небольшое вознаграждение тот пригласил его к себе «в услужение», но лишь только городничий узнал об этом, тотчас же запретил Веденяпину исполнять какие бы то ни было поручения управляющего даже на дому. Веденяпину вновь пришлось покориться воле начальства.

«Быть может в городе, больше людном, я мог заняться ремеслами, но в Киренске, где все население занято или торговлею, или приобретает средства на пристанях, что могу избрать для себя, ограниченный в моей свободе до самых мелочей? Без сего ограничения я давно бы вошел в известный класс народа и, конечно, не смел бы искать ни вспоможений, ни милостей; но, завися от непосредственного распоряжения правительства, откуда найду помощь, как не от правительства?»

С такими словами все чаще и чаще, все настойчивее и упорнее обращается Веденяпин к власти.

Денежная помощь от родственников прекратилась окончательно; крестьянское хозяйство не налаживалось и мало приносило пользы, а стороннего заработка не было.

Жизнь становилась невыносимой. А. Веденяпин, рисуя ее в самых мрачных красках, просил сжалиться над ним и облегчить его «бедственное положение». Действительно, бедность Веденяпина временами доходила до крайности. Так, в 1835 году, судя по его прошению к генерал-губернатору, он не имел всю зиму освещения, часто сидел без дров, а временами и без хлеба. Правда, А. Веденяпин мог и сгустить краски, мог и преувеличить безвыходность своего положения с целью вызвать участие к себе со стороны власти, но нельзя отрицать, что он действительно находился в крайней бедности и часто нуждался в самом необходимом. Это знало и правительство, со стороны которого делались некоторые попытки помочь Веденяпину.

Как все государственные преступники в его положении, он получал паек и крестьянскую одежду. Но то и другое мало удовлетворяло декабриста. Одежда выдавалась на продолжительное время, а паек был небольшой и давался неаккуратно.

«Можно ли довольствоваться двумя рубахами, иметь один армяк на два года; откуда мог приобретать вещи другого рода, необходимые для чистоты и пищи? Я осмелился объяснить, что содержание мое даже менее обыкновенного арестантского плаката». Так писал Веденяпин губернатору. Правительство разрешило ему получать вместо указанных пособий деньги в размере стоимости одежды и пайка.

В 1835 году было постановлено выдавать Веденяпину денежное пособие в количестве 200 рублей ежегодно. Но эта милость власти, распространявшаяся не только на Веденяпина, не была доведена до конца, а потому и не достигла своей цели. Двести рублей высылались неаккуратно, Веденяпин получал их с большим опозданием. Несвоевременное получение денег ставило его в тяжелое положение. Зависимость города от единственной ярмарки сильно сказывалась на положении декабриста.

Часто бывало так, что в тот момент, когда приходили в Киренск товары, Веденяпин сидел без денег, а когда они появлялись у него, то уже ярмарки не было и нечего было купить. Да и кроме того, часто некоторая сумма из 200 рублей, по словам самого Веденяпина, удерживалась властью. Таким образом, правительство, с одной стороны, как бы заботилось о Веденяпине, но, с другой, не принимало мер к тому, чтобы эти заботы были не только на словах, но и на деле.

Если временами доброжелательное отношение краевой власти до некоторой степени ободряло Веденяпина, то каждый малейший натиск со стороны ее сильно угнетал декабриста. В большинстве случаев все ограничения, шедшие как из центра, так и от местной власти, касались материального положения Веденяпина. И чем хуже становилось оно, тем чаще Веденяпин начинал просить об облегчении его участи, «оказать справедливость не ему, а его несчастьям». Прошения Веденяпина, особенно те, которые писались в момент угнетенного состояния духа, представляют сплошные мольбы о милости, жалости, снисхождении. Он не раз просил «подать руку помощи самому несчастнейшему из миллионов России».

И не только письмами напоминал о себе Веденяпин власти, но и лично при каждом удобном случае обращался к представителям ее за помощью. Проезжал ли через Киренск генерал-губернатор Восточной Сибири Броневский, попадал ли туда проездом в Якутск капитан жандармов Алексеев - ко всем обращался Веденяпин с просьбой облегчить его участь. Алексеев, удостоверившись в тяжелом материальном положении Веденяпина, обещал употребить всю свою власть и все законные меры, чтобы помочь декабристу.

Но в большинстве случаев искания декабриста оставались тщетными. Реальной помощи Веденяпин почти не получал. От Лавинского он «видел более снисхождения и ласки, нежели вспомоществования». Алексеев тоже не помог ему. А глубокая бедность и беспомощность все больше и больше тяготили Веденяпина. У него не раз возникал вопрос: «Неужели мне должно, как тунеядцу, только жить подаянием или завидовать чужому довольству».

Еще тяжелее и обиднее становилось Веденяпину при мысли, что он не виноват в своей нищете, что она является условием самой ссылки. «Моя бедность есть ли следствие образа жизни. За что же сверх тяжелого моего наказания еще угнетают меня нищетою, позорят рубищем бродяги?» - писал он в 1833 году.

Жгучая меланхолия овладевала им. Жизнь с мыслью о безотрадном будущем и горькой действительности начала казаться ему бесцельной. Еще сильнее угнетало Веденяпина сознание полнейшего его бесправия. В одном из своих прошений в 1839 году он спрашивает: «И кто я - живой мертвец. Какое удостоверение, какие поручительства могу представить в застрахование доверенности, когда мне не предоставлено права на мою личность, на мое имя, когда я просто ничто». Сознание этого доводило часто Веденяпина до отчаяния, заставляло его, быть может не раз, «завидовать горестной смерти некоторых из товарищей бедствия». Смерть в такие моменты казалась ему желанным исходом из создавшегося положения.

Под грозным и упорным натиском нужды и горя сильный когда-то духом революционер А. Веденяпин начинает сдавать свои позиции. Терпение - единственное оружие в борьбе с злой судьбой, постепенно оставляет его. «За проступок невольный для меня потеряно имя, связи родства, счастье жизни, наконец, самое здоровье, нужны ли другие страдания телесные: голод, холод, болезни, но это сопряжено с моим обречением на жизнь. Имя «государственного преступника» - это клеймо отвержения, это проклятие каиново, преследует, душит меня всею массою злоключений».

Имя государственного преступника безумно тяготило Веденяпина. Он молил власть о пощаде: «Ваше высокопревосходительство, - пишет он генерал-губернатору, - не откажите в ходатайстве несчастливцу, снимите с меня это несносное бремя; у ног Ваших молюся, как богу, снимите мои цепи или определите смерть за желание снять их».

Эти слова - крик отчаяния потерявшего веру в лучшие дни поселенца.

Упование на смерть, могущую положить конец его земным страданиям, страданиям беспросветным и безграничным, надрывавшим его сердце, встречается часто в письмах Веденяпина. В одном из них он говорит: «Вражда угасла на гробах виновных, ужасное сделалось смешным; почти новое поколение сменило свидетелей преступных событий, но бедствие и горе не проходит, не забывается виновными, кто живет противу воли». Но среди мрака и тьмы, среди этой психической придавленности проскальзывал иногда слабый луч надежды.

В 1839 году Веденяпин писал: «В эту минуту, когда вся Россия празднует со своим монархом, могу ль я противиться надежде, что рука благодетеля отверзится и для меня».

У Веденяпина не умерла мечта рано или поздно проститься с злой мачехой Сибирью и вновь увидеть дорогие места. Попытка увидеть Россию была предпринята им еще в 1829 году. Веденяпин просился в ряды кавказских войск. «Дозвольте мне в рядах преданных Вам воинов, - писал он Николаю I, - запечатлеть моею жизнью и совершенное раскаяние и всегдашнюю глубочайшую преданность отечеству и вашему императорскому величеству». Трудно поверить искренности этих слов, подлинному раскаянию Веденяпина. В них чувствовалась какая-то фальшь, рожденная скрытой мечтой вырваться из Сибири. Правительство поняла это. «Разрешения поехать на Кавказ не последовало».

Суровый климат, непривычный для Веденяпина, тяжелые материальные условия, нравственные мучения подорвали его физические силы. Живя в ссылке, Веденяпин несколько раз был болен и лежал в больнице» а недомогание в связи с тяжелыми условиями жизни еще более влияло на психику Веденяпина. Он становился все более раздражительным, все более впадал в тоску и отчаяние. Ужаснее всего было для него отсутствие друзей, которые могли бы оказать ему моральную поддержку.

Разделявшие с Веденяпиным ссылку в первые годы его жизни в далеком краю Голицын, Назимов и Заикин скоро покинули Сибирь. Последний из них умер, двое других были переведены на Кавказ рядовыми. Веденяпин остался одинок. Тоскливо тянулись серые дни. Писем с родины он не получал и сам туда ничего не писал. Правда, была попытка с его стороны завести переписку с одним из «товарищей бедствия» Михаилом Нарышкиным, который жил в Кургане. Но уже первое письмо, посланное Веденяпиным, по-видимому, не дошло по назначению. Дело в том, что Нарышкин успел к тому времени, получив разрешение, выехать на Кавказ, письме не застало его в Кургане. Ответа Веденяпин не получил и больше к Нарышкину не писал. Так и прекратилась почти неначавшаяся переписка. Это было в 1837 году.

Не было близких людей у Веденяпина и среди населения Киренска. Правда, он пользовался там авторитетом, но ни с кем не делился своим горем, своими душевными бурями. Замкнутый в себе, он не находил друзей. Вообще Веденяпин в Сибири плохо сходился с людьми. Ему, усталому в борьбе с жизненными невзгодами, казалось порой, что «люди честные или страшатся, или затрудняются в отношениях к нему». Вера в лучшее будущее замирала, и одна надежда оставалась на участие к нему краевой власти. В письмах его к ней опять слышится одна лишь мольба:

«Закон разит однажды, но жизнь, определенная на страдание без надежды, есть смерть непрестанная; убивая последний разум, чувство убивает веру в вечность. Сердце мое стесняется. Я не был злодеем: виновен перед законом, но чист в душе». Эти минутные проблески сознания, искалеченного ссылкой, воскрешают перед нами юную душу Веденяпина; если юридически он считает себя виновным, то морально, как и другие декабристы, он виновным себя не признает. Дело, поднятое декабристами, являлось логическим ходом всей русской жизни и иначе разрешиться не могло, действовать в этом направлении было долгом каждого, и Веденяпин в этом смысле «чист душою».

Такое просветленное сознание возникало у Веденяпина в те минуты, когда являлась хотя бы маленькая надежда улучшить свое положение. Единственный путь к этому, по мнению декабриста, была служба.

Веденяпин не раз просил разрешения работать где-либо в канцелярии. Этот труд был ему по душе и соответствовал его призванию и способностям. «Я и не умею, и по болезни моей неспособен к земледельческой работе; мои плуг и орало - перо», - писал он в одном из прошений к начальству. В 1835 году им была сделана первая попытка устроиться на службу в конторе сборов по питейной части. Но положительного результата Веденяпину достичь не удавалось.

Не получая до 1839 года на свою просьбу ответа, он вновь пишет генерал-губернатору Восточной Сибири: «Представляю судьбу мою на волю вашего в-ства; но почту себя бесконечно облагодетельствованным, когда угодно будет дозволить мне заняться в присутственных местах, хотя бы под строжайшим надзором», и далее, «смею повторить, не ищу излишнего, мне наскучила невольная нищета и праздность».

В ответ на такую скромную просьбу Веденяпина, соглашавшегося даже быть под строжайшим надзором, иркутский губернатор разрешил ему поступить вольнонаемным служащим в окружной суд. Правда, когда разрешение пошло на утверждение высшей инстанции, то там дозволили Веденяпину работать не в окружном, а земском суде и под особым надзором киренского исправника Козьмина.

А. Веденяпину открылась, наконец, возможность поступить на службу. Несомненно в этом деле большую роль сыграло отношение к декабристу как местной власти, так и населения Киренска. Много способствовало тому и хорошее поведение поселенца. Вел же себя Веденяпин безукоризненно, всегда держался в стороне от всяких дрязг и склоки, к служебным обязанностям относился честно...

Местная власть, отсылая в центр ежемесячные донесения о поведении государственного преступника, каждый раз сообщала: «Водворенные в Киренском округе государственные преступники Аполлон Веденяпин и Д. Таптыков в течение февраля месяца вели себя скромно и ни в каких предосудительных поступках замешаны не были». Эти строки относятся к 1836 году. Такие же донесения поступали и в следующие годы.

Сочувственно относились к Веденяпину не только обыватели Киренска, но и некоторые из должностных лиц. Нами уже упоминалось об управляющем откупом, который, видя крайнюю бедность декабриста, принял его в 1835 году на работу за относительно хорошее вознаграждение. При этом он знал, что действует против закона, запрещавшего Веденяпину поступать «в услужение», и, наверное, понимал, что тем самым берет на себя большую ответственность, быть может, рискуя своим служебным положением.

Такое чуткое, бескорыстное участие окружающих давало повод Веденяпину вполне решительно говорить: «Я уверен, что не только господа чиновники, но и все граждане города засвидетельствуют о моем поведении и нравственности».

Веденяпин заслужил доверие власти. Хорошее поведение помогло ему получить место писца в земском суде. Но недолго проработал там Веденяпин. Несомненно, мизерное жалование вольнонаемного писца не могло удовлетворить его. Око не улучшило материального положения декабриста, не успокоило его больной души. Веденяпин и теперь, как и прежде, нуждался в самом необходимом, и по-прежнему отчаяние не покидало его.

Беспросветная нищета, одиночество, безотрадное неизвестное будущее снова выводили его на тернистый путь сомнения в целесообразности осуществления тех идей и планов, которыми он жил в пору молодых лет. В минуты безвыходного горя, уныния впечатлительный поселенец снова проклинал ту минуту, когда «безрассудно доверился своим товарищам» и вступил членом Общества соединенных славян.

Так ссылка калечила психику революционера. Правительство же считало, что декабрист исправился, что ссылка благотворно влияет на направление его мыслей.

Вспомнив, что Веденяпин в 1829 году просил, как милости, быть зачисленным рядовым в отдельный Кавказский корпус, Николай I в 1840 году повелевает определить Веденяпина рядовым в один из Кавказских полков. Данное спустя одиннадцать лет повеление оказалось слишком запоздалым. Действующая армия на Кавказе уже не привлекала декабриста. Прежний молодой, полный энергии член тайного общества превратился в ссылке в сломленного, уставшего от невзгод жизни человека.

Теперь не тянуло Веденяпина в горы Кавказа; не под силу было двигаться из Сибири в дальний путь и переносить тяготу походной жизни, помехой чему служило расстроенное здоровье декабриста. Получив уведомление о нежданной «милости», Веденяпин, между прочим, пишет генерал-губернатору: «Из числа 14 человек, значащихся со мною в разряде, кажется, немногие остались в Сибири; если б не болезнь, приковавшая меня к одному месту, быть может, во вслед за моими сотоварищами и я нашел бы себе славную могилу на полях чести».

Николай I, получив уведомление генерал-губернатора о том, что Веденяпин лишен возможности воспользоваться «милостью» (зачислением в солдаты), повелел: «По уважению чистосердечного раскаяния Веденяпина определить его не в пример другим на службу в Сибири в каком-либо госпитале или другом богоугодном заведении».

А. Веденяпин, воспользовавшись этим повелением, перешел из Киренского земского суда на службу в Иркутский военный госпиталь. Но и этот переход принес ему немало горя.

Николай I предписал определить Веденяпина в какое-либо богоугодное заведение. Но ни в одном из них свободных мест не было. Незамещенною оказалась лишь должность младшего писаря в Иркутском военном госпитале, да и та считалась сверхштатной. У администрации в связи с этим тотчас же возник вопрос: из каких же сумм платить жалование новому работнику, а также на какие средства приобрести ему полагавшееся обмундирование. Запросили высшее начальство. Зная же повеление Николая I и не рискуя идти против него, начальство нашло такой выход: предложило уволить одного из ранее служивших писарей и тем самым дать место декабристу. Вопрос с деньгами и одеждой разрешился, и то и другое было отнесено на местные средства.

Таким образом, Веденяпин, получив службу в военном госпитале, должен был оставить Киренск и переселиться в город Иркутск. В 1840 году он переехал туда в сопровождении казака. Казалось бы, все шло как нельзя лучше. Переезд в культурный центр Восточной Сибири, получение гражданской службы в самом деле должны были рассеять мрачное настроение декабриста. Злой рок преследовал, однако, Веденяпина и дальше.

Те 12 рублей ассигнациями, которые он получал за работу в госпитале, не могли, конечно, обеспечить существование культурного человека. Веденяпин по-прежнему жаловался на свою «горестную жизнь». «Горестной» она казалась ему еще и потому, что ведь он должен был снова начинать свою служебную карьеру. 12 лет нужно было работать, чтобы получить I чин и вместе с тем высшую должность, могущую дать хороший заработок.

Не чины как таковые привлекали Веденяпина в его повышениях по служебной лестнице. Он согласен был навсегда оставаться простым писарем, лишь бы жалованье гарантировало бы ему сносную жизнь. Особенно добивался Веденяпин улучшения своего материального положения на будущее время, на время старости. Боязнь нищеты в преклонном возрасте не оставляла Веденяпина ни на минуту за все то время, когда он пытался найти заработок. Эта же боязнь в некоторой мере была и двигателем в его поисках службы казенной, которая со временем могла бы обеспечить его пенсией. Надежд на помощь друзей по изгнанию Веденяпин не имел и за нею к ним не обращался.

Нужно заметить, что как только Веденяпину удавалось найти работу, как она начинала тяготить его. Не потому, конечно, что он не хотел работать вообще, а потому, что служба не давала ему того, чего он ждал от нее. Бедность, нищета и моральная неудовлетворенность по-прежнему царили в быту декабриста. Получая в военном госпитале 12 рублей ассигнациями в месяц и видя в новой службе «не улучшение своего положения, а только изменение образа страдальческой жизни», он стал тяготиться ею, и служба в госпитале сделалась для него с этого времени наказанием.

Далекий, заброшенный Киренск начинал казаться ему привлекательным, он всею душою рвется обратно. В Киренске он бросил в самое горячее время свое несложное хозяйство. Вернуться к нему и заняться им представлялось для Веденяпина теперь более заманчивым, нежели жить в Иркутске и получать 12 рублей ассигнациями. «Оставьте мне мир душе моей, - просил он губернатора, - дозвольте мне возвратиться в мой приют, и я почту себя глубоко обязанным».

Стремление уйти из Иркутского военного госпиталя увенчалось успехом лишь в 1844 году. Веденяпин стал болеть, и на левом глазу давало себя чувствовать застарелое неизлечимое бельмо.

Болезни загнали его на время в гражданскую больницу и дали возможность уйти из госпиталя. Но как только Веденяпин поправился, опять начались поиски службы. Снова писались прошения начальству, снова полились жалобы на плохое материальное положение, и снова перед властью встал вопрос о назначении Веденяпина на новую должность, в новое учреждение.

Иркутский гражданский губернатор, видя, с одной стороны, бедственное положение декабриста, с другой - считая человеком его подходящим для канцелярской работы, думал устроить его писцом и счетчиком в Приказ общественного призрения, относя последний к богоугодным заведениям. Но препятствие встретилось со стороны высшего начальства. Оно не считало указанное «заведение» благотворительным учреждением, а потому назначение Веденяпина туда сочли противозаконным, да и кроме того, ссылаясь на слабое здоровье Веденяпина, иркутский генерал-губернатор думал, что Веденяпин не справится с делопроизводством. Главная причина, конечно, заключалась не в этом. Правительство в Сибири боялось декабристов, боялось их влияния в далекой глуши на ход государственной жизни. Потому оно было до мелочей осторожно в деле назначения их на службу в государственные учреждения.

Только немногим декабристам разрешено было работать в государственных учреждениях, да и то с ограничением весьма существенным. Им разрешалось поступать на службу только в благотворительные учреждения, стоящие далеко от всякой политики и не относящиеся к административным. Вот почему и Веденяпина следом за отказом дать ему место в Приказе общественного призрения назначили в Иркутскую гражданскую больницу помощником смотрителя. Власти находили, что эта «должность будет соответствовать и состоянию здоровья и смыслу высочайшего повеления в 1840 году об нем, Веденяпине, последовавшего». Служба в больнице не делала его политически опасным.

Итак, первоначально правительство очень неохотно шло навстречу Веденяпину в его стремлении к служебной деятельности. Но с течением времени ему удалось «возвыситься» в глазах власти. Это последнее обстоятельство дало возможность Веденяпину немного подняться по служебной лестнице. В 1848 году он занял уже должность смотрителя в той же больнице, где и проработал вплоть до 1850 года. За этот промежуток времени, а именно в 1849 году Веденяпину был дан чин коллежского регистратора.

В марте месяце следующего, 1850, года он был переведен на службу в Иркутское губернское правление. Отсюда в августе того же года переведен в окружной суд и назначен заседателем. На этой должности и в этом учреждении Веденяпин оставался до 1855 года. В 1855 же году он по собственному желанию был уволен.

Нужно заметить, что к этому времени Веденяпин уже получил разрешение жить повсеместно в Сибири.

Енисейское губернское правление в 1851 году сообщало земскому суду: «государственным преступникам, состоящим на поселении в Иркутской губернии, а именно: Михаилу Глебову, Михаилу Кюхельбекеру, Андрею Быстрицкому, Хрисанфу Дружинину и Дмитрию Таптыкову, коллежскому регистратору Аполлону Веденяпину, состоящему на службе заседателем в окружном суде, по высочайшему повелению дозволяется жить в Сибири, где они пожелают, но везде под строгим надзором».

Таков тернистый путь Веденяпина в период пребывания его в Сибири. Присматриваясь ближе к его служебной карьере, невольно останавливаешь внимание на том большом количестве мест и учреждений, где служил Веденяпин. Бесконечное стремление декабриста к улучшению своего материального положения побуждало его часто менять работу. Временами же в его душе говорило оскорбленное самолюбие:

«Страшусь приняться за службу с душою огорченною, с сердцем, уязвленным скорбию, страшусь мысли служить предметом сострадания вместо живого гимна милосердию». Веденяпину казалось, что на ту или иную службу его брали или из милости, или из сожаления. Горькая обида теснилась в сердце в поисках места, где бы его считали нужным и полезным работником; он бежал из одного учреждения в другое.

Неустанно преследовала Веденяпина и другая тяжелая мысль. Ему казалось, что окружающие с презрением смотрят на него, видят в нем бесправного, выкинутого из общества человека, считают его ниже себя, всех и каждого и потому не находят ничего плохого в своих требованиях покорности от него. А это в значительной мере обижало Веденяпина. Огорчало его и далеко несочувственное отношение к нему некоторых представителей власти, например иркутского генерал-губернатора Руперта. Он больше чем холодно смотрел на члена Тайного общества соединенных славян.

Руперт во всем видел ложь со стороны Веденяпина, он считал, что болезнь, в силу которой тот ушел из военного госпиталя, одна лишь выдумка, а частые жалобы на бедность - простое притворство, ибо, по его мнению, Веденяпин, занимаясь посторонней работой и в то же время получая вспомоществование, живет лучше многих своих товарищей. Недоволен Веденяпиным Руперт был еще и потому, что подозревал его в занятии каким-то трудом, не разрешенным предварительно властью. Это подозрение побуждало генерал-губернатора прийти к выводу, что за Веденяпиным нужно следить, с целью заставить его заниматься только своими прямыми обязанностями, «а работами вольнонаемными, посторонними, отнюдь не развлекаться».

И в дальнейшем Руперт не оставлял декабриста в покое.

Так, в 1846 году он просил графа Орлова разрешить ему отобрать от Веденяпина подписку в том, что он не будет сниматься и приобретать своих фотографических карточек. Такая просьба была, вероятно, вызвана убеждением генерал-губернатора в том, что Веденяпин не исполняет требования правительства, запрещавшего декабристам сниматься и отправлять к родственникам свои портреты. Недоверчивое отношение Руперта в конце концов дошло до того, что по его настоянию в 1846 году над Веденяпиным был учрежден строжайший надзор.

Как в Киренске, так и в Иркутске Веденяпин был одинок. Не был он дружен и с теми, кто разделял с ним ссылку. Мы не можем установить дружеских отношений Веденяпина ни с одним из декабристов, живших в Иркутске и в округе, а в 40-50-х годах здесь была большая колония декабристов. Должно быть, не сталкивался с ними или, вернее, сторонился их Веденяпин.

Здесь были Волконские, Трубецкие, Муравьевы, Лунин - все это представители той знати, к которой, как к деятелям-революционерам, недоверчиво относился Веденяпин, предлагая своим товарищам не особенно доверяться «словам сих господ». А один из них, Артамон Захарович Муравьев, против которого на заседаниях выступал Веденяпин, находился на поселении в Малой Разводной, в пяти верстах от Иркутска.

Товарищей по обществу у Веденяпина в Иркутске не было. Братья Борисовы жили в Малой Разводной и сошлись с Арт. Муравьевым, Бечаснов и Громницкий жили в округе.

Входить в круг знати и просить о поддержке «сих господ» Веденяпин не желал. Возможно, что Веденяпину казалось и не совсем удобным искать дружбы и сочувствия к себе людей, сумевших на каторге и ссылке стойко перенесть постигшую их кару, в то время, когда он ударам судьбы не мог противопоставить железную силу характера, воли, а впал в моменты психического надлома, в раскаяние, посылая бессознательно даже проклятия лучшим порывам прежних лет.

Единственно близким человеком к Веденяпину была 14-летняя девочка. Круглая сирота, она была взята им на воспитание. А. Веденяпин надеялся, что она станет отрадой в его горемычной жизни и опорой в старости.

Настал 1856 год, год амнистии. Он принес с собой А. Веденяпину возможность возвратиться в Россию. Восстановленный в правах, Веденяпин из Енисейска, куда незадолго до манифеста перешел на службу заседателем суда, выехал в Тамбовскую губернию.

Но как и над всеми декабристами, так и над ним и после амнистии еще два года тяготел ненавистный полицейский надзор. Он был снят лишь В 1859 году.

С. Конкин

Декабристы братья Веденяпины

чт, 29/07/2017 - 14:22 - Никита Кирсанов

Участниками декабристского движения были братья Веденяпины - Аполлон и Алексей. Оба они входили в Общество соединённых славян, объединившееся в 1825 году с Южным обществом. Соединённые славяне представляли собой самую демократическую декабристскую организацию - демократическую и по своему членскому составу, и по своим программно-тактическим установкам. В «Донесении следственной комиссии» о них говорилось с оттенком пренебрежения: «...Другое тайное общество Соединённых славян... было и не весьма многочисленно и не значительно ни по званию, ни по свойствам членов своих...»

Высокомерно-пренебрежительное отношение к Обществу соединённых славян «основывалось» на том, что члены этого общества в своём подавляющем большинстве были людьми в небольших чинах и званиях. Это были главным образом прапорщики, подпоручики и поручики артиллерии и пехотных полков.

Однако несмотря на незначительность своих чинов и, следовательно, своей власти в армейских частях Славяне (как они называли себя сами и как звали их другие), в их числе и братья Веденяпины, сыграли большую роль и в умножении рядов Южного общества, и в выработке его революционных программно-тактических установок, и в осуществлении восстания Черниговского полка - одного из кульминационных пунктов в движении декабристов.

Из двух братьев Веденяпиных особенной примечательной была личность старшего из них - Аполлона. Об этом свидетельствуют и воспоминания некоторых близко знавших его декабристов, и архивные материалы, остававшиеся долгое время неизвестными.

Между тем жизненный путь Веденяпиных, формирование их декабристской идеологии, их деятельность в рядах Общества соединённых славян и Южного общества, а также и вся последующая их жизнь в условиях сибирской и кавказской ссылок не изучались и в печати не освещались. В общей литературе о декабристах имена их обычно только упоминаются. В тех же немногих случаях, когда краткие сведения о их жизненном пути всё-таки приводятся, эти сведения противоречивы и во многом неверны. Это относится даже к таким казалось бы авторитетным источникам, как известный «Алфавит декабристов» и «Большая советская энциклопедия».

Аполлон и Алексей были рядовыми участниками декабристского движения. Но это не может умалить их роли в этом движении, составившем целую эпоху в истории России. Они были среди тех, кого последующие поколения революционных борцов с признательностью и гордостью называли «людьми 14 декабря». Веденяпины входили в ту «фалангу героев», которая являлась славой и гордостью русской нации.

Вместе со своими товарищами Аполлон и Алексей в полной мере испытали на себе всю силу жестокости русского самодержавия. Многие месяцы одиночного заключения в сырых и мрачных казематах Петропавловской крепости, годы и десятилетия тяжёлой ссылки и солдатчины, болезни и преждевременная смерть - такова цена, которую заплатили братья-декабристы за высокие идеалы своей юности. Потому-то и живут их имена в благодарной памяти народа.

В глуши темниковских лесов

Аполлон и Алексей Веденяпины происходили из мелкопоместных дворян села Веденяпина бывшего Темниковского уезда Тамбовской губернии (ныне село в Теньгушевском районе республики Мордовия). Их предки издавна жили в этой округе, составлявшей часть Мещеры - обширного края девственных лесов, озёр и непроходимых болот. Здесь Веденяпины несли ратную службу, защищая юго-восточные подступы к Москве от разбойных набегов ногайцев, крымских татар и даже турок. За эту службу им в самом начале XVII  века и было дано потомственное дворянство.

Как видно из писцовых книг Шацкого уезда Замокшанского стана за 1617-й год, за Веденяпиными в это время числилось село, которому они и дали его название.

В этих книгах отмечается, что в Веденяпине, расположенном на речке Ужовке, одна половина записана «за Данилом и Яковом Захаровичами, Константином Дмитриевичем, Василием и Григорием Прокофьевичами Веденяпиными, а другая половина села за Перьфильем, Андреем и Шестаком Ивановичами, Артемьем, Григорьем, Фёдором, Иваном Ермолаевичами Веденяпиными же...»

Из родословной книги дворян бывшей Тамбовской губернии видно, что родоначальником той ветви Веденяпиных, из которой вышли декабристы Аполлон и Алексей, был Перфилий. Преемником наследства Перфилия оказался Дорофей, за которым «состояло родовое имение в селе Веденяпине и деревне Плоской». После смерти Дорофея владение было закреплено за его сыновьями Макаром и Мироном.

Из жалованной грамоты Ивана и Петра Алексеевича и их сестры Софьи Алексеевны от 13 июля 1688 года видно, что Макар Дорофеевич Веденяпин отличился своими ратными подвигами в 1673-1681 годах в борьбе России «с солтаном турским и ханом крымским», опустошавшими своими разбойными набегами южные города и селения русского государства.

В этой же грамоте говорится и о том, что он, Макар Дорофеевич, был «в послах з боляры... и воеводы», т. е., видимо, сопровождал русское посольство, которое заключило с крымским ханом и турецким султаном «перемирие на двадцать лет». За всю эту «многою службу», «за мужественное и храброе своё в воинских делах стояние», «цари и великие князи Иоанн Алексеевич, Пётр Алексеевич и великая государыня благоверная царевна и великая княжна Софья Алексеевна... по своему царскому милосердому рассмотрению пожаловали мещеренина Макарья Дорофеевича Веденяпина» с братьями его «Мироном да Фёдором да с Максимом Веденяпиными» землёю и рыбными ловлями по рекам Ужовке и Мокше.

После смерти Мирона его часть наследства перешла во владение сначала к сыну Зоту, а затем к внуку Никите.

У Никиты Веденяпина было трое детей - сыновья Тимофей и Василий и дочь Матрёна. Как видно из послужного списка, Василий Никитич - отец декабристов Веденяпиных - родился в 1770 или 1771 году. В январе 1789 года он вступил в службу рядовым солдатом в 9-ю роту лейб-гвардии Семёновского мушкетёрского полка. Вместе с ним в этот же полк был принят и его старший брат Тимофей. Шла война со Швецией (1788-1790 гг.). Семёновцы приняли участие в боях со Шведами на суше и на море - и всюду успешно. Это обстоятельство сказалось на продвижении Веденяпиных по служебной лестнице.

В январе 1796 года Веденяпин-младший был произведён в поручики и переведён в Суздальский пехотный полк, в составе которого совершил поход на побережье Каспийского моря (к Дербенту) и на Кубань, где суздальцы с мая 1797 года несли сторожевую службу на линии Усть-Лабинская - Екатеринодар. Здесь Василий Никитич пробыл около пяти лет, до осени 1801 года. За это время он подал рапорт об отставке, которая и была принята в феврале 1802 года.

По существовавшему в то время порядку ему был дан очередной чин майора. К весне 1802 года, как надо полагать, он приехал в родное Веденяпино, расположенное в двадцати верстах к северо-западу от города Темникова. В этом селе Василий Никитич и обосновался на постоянное жительство. Здесь он вскоре женился на Дарье Михайловне Кашкаровой, происходившей из дворян Елатомской округи той же Тамбовской губернии.

В 1803 году у молодых супругов Веденяпиных родился их первенец - сын Аполлон. К сожалению, до сих пор не удалось найти подлинной метрической записи о точной дате его рождения.

В марте 1804 года у Василия Никитича и Дарьи Михайловны родился второй сын, названный Алексеем. В метрической книге бывшей Покровской церкви села Веденяпина сохранилась подлинная запись следующего содержания: «Родился 2 марта, крещён 4-го, села Веденяпина помещика майора Василия Никитича Веденяпина сын Алексей, восприемник майор Андрей Соболевский».

Так в семье Веденяпиных появилось два сына, Аполлон и Алексей - будущие декабристы.

Никаких свидетельств о службе Василия Никитича со времени выхода его в отставку до 1811 года не сохранилось. Надо полагать, что в эти годы он занимался своим хозяйством, которое хотя и не было большим и сложным, требовало, однако, присмотра. Было в этом хозяйстве (общем с братом Тимофеем) около 66 десятин пахотной земли и 5 десятин лугов. Земля в Веденяпине и в деревне Ибаковой песчаная, малоплодородная. Обрабатывалась она крепостными крестьянами. Урожаи были низкими, и потому прибыли от хлебопашества было немного. Так, в 1816 году Василий Никитич рассчитывал получить от своего хозяйства не более 400 руб. всех доходов.

Семья Веденяпиных росла. Кроме Аполлона и Алексея, в ней с 1806 по 1812-й год появились ещё Николай, Александр, Павел, Надежда и Иван.

В этой большой и небогатой семье и прошло раннее детство Аполлона и Алексея.

У нас нет почти никаких сведений об условиях домашней жизни будущих декабристов, о первоначальном их обучении и воспитании. Безошибочно можно сказать только о том, что у них не было ни гувернёров-иностранцев, ни крепостных дядек, которые в те времена обычно бывали при детях в богатых дворянских семьях. Свобода их, по-видимому, не стеснялась, и они могли участвовать в детских играх с сельскими мальчишками - детьми крепостных. Судя по материалам позднейшего времени, старшие братья были привязаны друг к другу.

Впечатления детских лет у Аполлона и Алексея были связаны прежде всего с крестьянским бытом родного села - бытом тяжёлым и беспросветным. Будущие декабристы не раз, конечно, бывали свидетелями сцен дикого крепостнического произвола и насилия.

Село Веденяпино в то время было небольшим. Ещё более мелкими были соседние с ним деревеньки - Ибаково, Итяково и другие. Но все эти небольшие сёла и деревеньки, сидевшие на скудных землях, были густо населены помещиками. В одном только Веденяпине насчитывалось пять барских усадеб. Столько же их было и в деревне Ибаковой. Вся эта помещичья мелкота стремилась возместить ограниченность своих владений и малую плодородность земли путём жестокой эксплуатации труда крепостных. Не удивительно, что крестьяне здесь часто убегали от своих господ, скрывались в лесах, составляли отряды и совершали организованные нападения на помещичьи усадьбы.

Многочисленные рассказы о крепостническом произволе, о разнообразных формах крестьянского протеста против этого произвола и насилия передавались из уст в уста. Слышали, конечно, эти рассказы и Веденяпины - Аполлон и Алексей, и это не забывалось.

Были впечатления и другого рода. Небольшой по размерам дом Веденяпиных стоял в самом центре села, на возвышении, с которого открывалась на восток и на север величественная панорама лесных далей. Даже в сухую летнюю погоду их всегда окутывала синяя дымка туманов. Леса эти, не тронутые руками человека, тянулись на многие десятки вёрст, вплоть до Арзамаса и Мурома. К западу от Веденяпина, в небольшом расстоянии от села, начинались кадомские леса, которые уходили на северо-запад до Рязани и Москвы. Старожилы Веденяпина рассказывают, что только смельчаки и опытные охотники отваживались углубляться в эти лесные дебри дальше чем за 2-3 версты от села...

Такой наглядно-величавой открывалась детскому взору будущих декабристов красота родной земли, резко контрастировавшая с убогим бытом населявших её бесправных крепостных крестьян.

Сказочные лесные просторы таили в себе много загадочного и чудесного, которое не могло не возбуждать и не волновать детского воображения, не манить к себе впечатлительные детские души. Былины об Илье Муромце переплетались с живыми историческими преданиями об Иване Грозном, который в середине XVI века проходил вблизи этих мест со своим войском на Казань - один из основных опорных пунктов золотоордынских ханов на Волге.

Много разных легенд и исторических преданий было связано непосредственно с самим Веденяпиныым. В 70-х годах XVII века по всей темниковской округе прокатилась волна народных бунтов. Русское и мордовское население этих мест охотно шло в повстанческие отряды Степана Разина, которые вступали в смертный бой с царским войсками. Одно из таких сражений произошло в окрестностях Веденяпина. Здесь в октябре 1670 года повстанцы (их было около пяти тысяч) напали на царского воеводу Лихарева, но потерпели поражение. Разрозненные мятежные отряды вынуждены были отступить и укрыться в кадомских лесах. Все погибшие в этом бою царские ратники и повстанцы были погребены в общей могиле в самом центре села.

Через сто лет эти же самые места были захвачены волной новой крестьянской войны, которую возглавил Емельян Пугачёв. Рассказы об этой войне Аполлон и Алексей Веденяпины могли слышать от крепостных людей - современников и участников этих грозных событий. Известно, что помещики всей Темниковской округи бежали тогда от мятежных отрядов Пугачёва в окрестные леса, в ближайшие монастыри с надеждой спастись в них от народной расправы.

Едва ли не самыми яркими впечатлениями детских лет братьев Веденяпиных были впечатления, связанные с эпопеей Отечественной войны 1812 года. Атмосфера патриотического подъёма, царившая в стране, по-своему отразилась на их детском сознании. Василий Никитич, как отставной майор русской армии, принимал живое участие в формировании народного ополчения по Тамбовской губернии, находившейся в непосредственной близости к Москве.

Начальником этого ополчения единодушно был избран Фёдор Фёдорович Ушаков. Прославленный флотоводец находился в это время в отставке и жил в одиночестве в своём небольшом имении в деревне Алексеевке. Это всего в двух-трёх верстах от Темникова и совсем недалеко от Веденяпина. Правда, Ф.Ф. Ушаков по болезни не принял начальствования над ополченцами, но имя его было на устах у всех, потому что оно пробуждало в сознании воспоминания о блистательных победах русского оружия на Чёрном и Средиземном морях. Имя великого флотоводца-земляка стояло рядом с именем Суворова - славы и гордости России и русской армии.

Василию Никитичу, служившему в это время заседателем в Темниковском уездном суде, было что рассказать своим старшим сыновьям и из своей собственной службы в рядах русской армии. В самой ранней молодости, как уже отмечалось, он участвовал в войне со Швецией, а затем в походах на Кавказское побережье Каспийского моря и на Кубань. С Суздальским полком, в котором Веденяпин-старший служил с 1796 по 1802 год, неразрывно связана боевая военная слава А.В. Суворова: великий полководец командовал этим полком с 1763 по 1770 год. Именно здесь сложилась та система суворовского военного обучения и воспитания солдат, которая получила наименование «Суздальского учреждения».

Суздальцы свято хранили традиции А.В. Суворова. В бытность свою на Кубани Василий Никитич видел новые дела рук великого полководца: в 70-х годах он возвёл здесь систему укреплений вдоль реки Кубани, от её верховьев до самого устья. Суздальцы стояли в Усть-Лабинской и Екатеринодарской крепостях, построенных именно Суворовым.

Так в сознании будущих декабристов Веденяпиных слава Отечественной войны 1812 года неразрывно сливалась со славой прошлых блистательных побед русской армии и русского флота под водительством А.В. Суворова и Ф.Ф. Ушакова.

Такой была обстановка, в которой прошло раннее детство Аполлона и Алексея. Такой была духовная атмосфера, питавшая их детское сознание, их детские души. Все эти впечатления детских и отроческих лет не были, конечно, забыты. Какими-то своими своеобразными путями вошли они в круг тех идей, которые в своей совокупности привели их в конечном счёте в ряды декабристов.

Шло время, и Веденяпиным-родителям надо было всерьёз подумать об образовании и воспитании своих старших сыновей. Надо было определить весь их будущий жизненный путь. Рассчитывать на богатое наследство Аполлон и Алексей не могли. Единственным источником их существования могла быть только военная служба. Поэтому Василий Никитич и Дарья Михайловна решили дать своим старшим сыновьям военное образование.

Это решение казалось оправданным тем более, что служба в русской армии издавна была фамильной традицией Веденяпиных.

С весны 1813 года началась подготовка Аполлона и Алексея к отъезду в губернский город Тамбов, где им были предоставлены места в Дворянском училище, готовившего своих воспитанников к поступлению в столичные кадетские корпуса. В связи с этим начались хлопоты по внесению старших сыновей отставного майора Василия Никитича Веденяпина в родословную книгу дворян Тамбовской губернии.

Соответствующее постановление дворянского депутатского собрания состоялось 24 мая 1813 года, после чего Аполлону и Алексею были выданы необходимые свидетельства. В это же время темниковский уездный судья Скуратов выдал братьям Веденяпиным и свидетельства о времени их рождения:

«Свидетельство

Дано сие Тамбовской губернии от правителя в Темникове предводителя дворянства должности уездного судьи, майора Василия Никитича Веденяпина сыновьям Аполлону и Алексею Веденяпиным, имеющим ныне от роду первый десять, а последн[ий] девять лет, в том, что отец их действительно из дворян и [они] родные его сыновья; имение же за ним вообще с братом подполковником Тимофеем Никитичем Веденяпиным состоит в здешней округе в деревне Ибаковой десять и в селе Веденяпине три, да особенно за первым, отцом их, в деревне Ибаковой семь душ крестьян, для чего сие им, Веденяпиным, за подписанием моим и с приложением герба моего печати дано. Майя 15 дня 1813 года. Уездный судья Скуратов».

Когда Аполлон и Алексей покинули родной дом - остаётся неизвестным. По-видимому, это произошло в конце августа.

Так окончилось детство будущих декабристов, и начался новый период в их жизни, в их духовном развитии - годы учения.

В тайных обществах и в дни восстания

Весной 1823 года после двухлетней разлуки Аполлон и Алексей встретились вновь. Это произошло на Украине, в небольшом городке Тараще. Здесь стояла 2-я лёгкая конно-артиллерийская рота, в которой оба они служили теперь прапорщиками. Позади остались Петербург, кадетские корпуса, товарищи, впереди - нелёгкая армейская служба. Материальное положение было незавидным: молодые прапорщики могли располагать лишь своим небольшим жалованьем - пятьюдесятью рублями в месяц. На тамбовщине на попечении родственников оставались несовершеннолетние брат Иван и сестра Надежда. Приходилось думать и заботиться о них.

Однако на первых порах материальная нужда не угнетала. Воодушевляло сознание того, что теперь они встал на путь самостоятельной жизни.

Служба шла своим чередом. Дел было много. Но много было и сил, желания трудиться на благо Отечества, о чём мечталось ещё в детстве и много думалось и говорилось с товарищами в кадетских корпусах. Командир 2-й лёгкой конной артиллерии подполковник Александр Карлович Берстель, в прошлом сам воспитанник 2-го кадетского корпуса, оказался человеком на редкость душевным. Прапорщики Веденяпины нашли в нём не только хорошего, образованного, знающего своё дело начальника, но и прекрасного старшего товарища, относившегося к ним по-отечески.

Командир роты души не чаял в своих подчинённых, особенно в Аполлоне, в котором видел одарённого офицера-артиллериста и обаятельного молодого человека - умного, образованного, проницательного и сердечного. Недаром между начальником и подчинённым сразу же установились дружеские взаимоотношения. Забегая несколько вперёд, скажем, что подпоручик Веденяпин 1-й сыграл едва ли не главную роль в подготовке своего начальника к вступлению в тайные общества - сначала Соединённых славян, а затем и Южного. Об этом довольно убедительно свидетельствуют материалы следственных дел А.К. Берстеля и П.И. Борисова.

Принятый в Общество соединённых славян П. Борисовым и А. Пестовым во время Лещинских сборов, А. Берстель, по его признанию на следствии, не принимал участия в собраниях, тайно проводившихся на квартире подпоручика 8-й артиллерийской бригады Я. Андреевича. Но от Веденяпина 1-го слыхал, что такие собрания были и на них М. Бестужев-Рюмин читал свои речи, которые, как говорил ему Аполлон Веденяпин, «возжигали дух» у слушателей, так что они «неоднократно кричали ура конституции».

Совершенно очевидно, что подпоручик Веденяпин 1-й всё время держал своего начальника в курсе всех дел и событий, происходивших на тайных собраниях членов Общества соединённых славян с участием представителя Южного общества Бестужева-Рюмина.

На особую осведомлённость Аполлона Веденяпина в том, что касалось взаимоотношений А. Берстеля с тайными обществами, указывал и П. Борисов. В своих показаниях следствию он говорил, что вместе с А. Пестовым открыл подполковнику 9-й артиллерийской бригады тайну существования Южного общества. Узнав об этом, А. Берстель, по словам Борисова 2-го, удивлялся и советовал своим собеседникам быть осторожнее, обещав им хранить эту тайну.

В свою очередь П. Борисов и А. Пестов советовали подполковнику-артиллеристу ближе познакомиться с некоторыми наиболее видными членами Южного общества, чтобы побольше узнать об этом обществе.

«Но я не знаю, - продолжал далее П. Борисов, - был ли он у Муравьёва после того, как искавши полковника Тизенгаузена, в котором имел какую-то нужду, затем в балагане помянутого подполковника (С. Муравьёва-Апостола. - С.К.) и говорил ли он что-нибудь с ними когда-либо насчёт общества, о сем лучше меня должны знать Пестов 3-й и Веденяпин 1-й».

Эти слова основателя и руководителя Общества соединённых славян говорят о том, насколько близок был Аполлон Веденяпин к А. Берстелю. П. Борисов нисколько не сомневался в том, что именно Веденяпин 1-й мог знать о связях своего начальника с руководителями Васильковской управы Южного общества С. Муравьёвым-Апостолом и М. Бестужевым-Рюминым.

Командир 2-й артиллерийской роты аттестовал Аполлона только с хорошей стороны, о чём свидетельствует сохранившийся его послужной список. В июне 1825 года он был произведён в подпоручики, а в ноябре - прикомандирован к квартирмейстерской части 3-го корпуса и переведён в Житомир, где находился штаб корпуса.

Столь же успешно проходила и служба Алексея. Сверх обязанностей взводного командира, он, по его собственным словам, взялся «обучать солдат в ротной школе», а когда была открыта дивизионная артиллерийская школа при штабе корпуса, он стал преподавателем в этой школе.

Так проходила армейская служба братьев Веденяпиных до 1825 года, в котором вся их последующая жизнь круто изменилась. В этот памятный для России год - год восстания декабристов - Аполлон и Алексей стали членами тайного Общества соединённых славян. Каждый из них сделал этот шаг самостоятельно.

В своих показаниях на следствии они говорили о «случайности», о том, что не хотели обмануть доверчивости своих товарищей-сослуживцев и пр. «Будучи воспитан в военном заведении, - говорил Аполлон, - мыслей вольнодумства я никогда не имел. Мысли же либеральные заимствованы мною по присоединении моём к тайному обществу преимущественно от разговоров с членами».

Таким же образом отвечал следователям и Алексей, ссылавшийся ещё и на свою молодость.

Подобные объяснения, разумеется, не могут приниматься всерьёз, потому что они явно надуманны и рассчитаны на то, чтобы скрыть от следственной комиссии правду. Их надуманность видна из того, что они насквозь противоречивы. И в самом деле: сначала Веденяпины вступили в тайные общества, а потом уже прониклись либеральными убеждениями!..

В действительности всё было, конечно, как раз наоборот. Именно либеральный образ мыслей привёл Аполлона и Алексея в тайные общества, ставившие перед собой столь серьёзные цели и задачи. Не располагая необходимыми материалами, вышедшими из рук самих Веденяпиных (письма, дневники и проч.), мы не в состоянии проследить во всех деталях сложный процесс созревания их декабристской идеологии. Однако на некоторые существенные моменты этого процесса мы можем и должны указать.

Как уже отмечалось, в подготовке Веденяпиных к восприятию патриотических и вольнолюбивых идей известную роль сыграли, конечно, и впечатления их детства, и в особенности их обучение в кадетских корпусах. Однако в непосредственном возникновении и развитии декабристской идеологии Аполлона и Алексея решающую роль сыграло их постоянное и тесное общение с П. Борисовым и его окружением. Именно П. Борисов и некоторые из его товарищей открыли Веденяпиным глаза на окружающую действительность, помогли им правильно осмыслить и впечатления прошлого и явления окружающей их действительности.

Заботы повседневной воинской службы не могли скрыть от взора Аполлона и Алексея социальных контрастов окружавшей жизни. Благодатная природа и земля Украины и нищий, полуголодный народ, живущий на этой земле, произвол крепостников-помещиков и царских чиновников и бесправный, забитый постоянной нуждой мужик, - эти и многие другие проявления системы крепостнического рабства больно ранили сердца молодых офицеров-артиллеристов Веденяпиных, живших в небольших и глухих местечках Житомирщины.

Система крепостнического рабства определяла и жизнь русской армии - опоры Отечества в годины вражеских нашествий. Солдат, сокрушивший полчища Наполеона на полях России и Западной Европы, муштровали на плац-парадах, а за малейшие нарушения или отступления от нелепых уставных требований нещадно били палками.

Ещё более невыносимо было положение тех солдат, которые находились в военных поселениях, созданных военным министром Аракчеевым по приказу Александра I. Солдаты-поселенцы должны были нести военную службу и в то же время заниматься сельским хозяйством, чтобы кормить себя и свои семьи. И это пожизненно...

Говоря о положении солдата в условиях жестокого аракчеевского режима, декабрист В.Ф. Раевский писал в ноябре 1820 года: «Зачем же ему (командиру-аракчеевцу. - С.К.) думать о Суворове, Румянцеве, о нравственности и духе солдата? Он приказал,  учебного солдата вертят, стягивают, крутят, ломают, толкают, за - и перетягивают, коверкают, щипают и, чёрт возьми! иногда - и кусают!...»

Одним из таких аракчеевцев был, в частности, генерал Рот - командир 3 пехотного корпуса, в который входила и 9-я артиллерийская бригада. Немец по происхождению, он был известен как истязатель солдат...

Дух крепостничества усиленно насаждался и в систему военной субординации, в характер взаимоотношений в офицерской среде. Ещё во время обучения в кадетских корпусах Аполлон и Алексей хорошо поняли различие в положении таких, как они, сыновей мелкопоместных дворян, и тех, на стороне которых были род, знатность, связи, богатство. Здесь, в армии, это различие не только не сглаживалось, а напротив, выступало ещё более наглядно. В глазах  представителей чиновной и родовитой армейской верхушки прапорщики Веденяпины были дворянами лишь по названию, дворянами без крепостных рабов, без земли, живущими только на небольшое жалованье.

Аполлон и Алексей могли утешать себя только тем, что были не одиноки. И в Тараще, и в Новоград-Волынске, и во многих других местечках Киевщины и Житомирщины, где располагался 3-й пехотный корпус, в артиллерийских и пехотных частях служили в таких же чинах десятки подобных им «нищих» и «беспородных» дворян. Все эти люди, близко стоявшие к солдатской массе, инстинктивно тянулись друг к другу, часто встречались и очень быстро сходились во взглядах на многие стороны армейской службы и русской жизни в целом.

Быстрому сближению и взаимной доверенности этих офицеров способствовало и то обстоятельство, что многие из них были в недавнем прошлом «однокашниками», товарищами по кадетским корпусам. Так, в 8-й артиллерийской бригаде, располагавшейся по соседству с девятой, служили В. Бечаснов, И. Киреев и Я. Андреевич. Все они вышли из стен 2-го кадетского корпуса, причём первые двое - одновременно с Аполлоном, а третий - в один год с Алексеем.

Выпускниками этого же корпуса были и служившие в разных пехотных полках 3-го корпуса П. Нащокин, А. Кузьмин, П. Громницкий, А. Усовский. К этому кругу примыкали также И. Горбачевский, А. Пестов и братья Веденяпины. Душой этой группы пылких и патриотически настроенных офицеров был подпоручик 8-й артиллерийской бригады Пётр Иванович Борисов.

В кругу П. Борисова и его товарищей не было ни карточных игр, ни шумных пирушек - обычного времяпрепровождения многих офицеров того времени, особенно в гвардии. У молодых подпоручиков и прапорщиков немного было свободного времени. Кроме обязанностей взводных офицеров, многие из них выполняли ещё и другие поручения. Так, Алексей Веденяпин занимался обучением солдат в ротной, а позже в дивизионной артиллерийской школах. Но это небольшое свободное время использовалось ими разумно. Оно проходило главным образом за чтением книг. Читали Плутарха и Тацита, Монтескье и Вольтера, Гельвеция и Руссо, Байрона и Пушкина и других старых и новых писателей и мыслителей. Больше увлекали вольнолюбивые произведения Пушкина и среди них - стихотворение «Кинжал».

Встречаясь на квартирах друг у друга, чаще всего у П. Борисова, молодые офицеры горячо обсуждали волновавшие их вопросы внутренней жизни России, особенно положение дел в армии и в русской крепостной деревне, а также политические события в Западной Европе. События же эти были важными. Начало 20-х годов ознаменовалось революциями в Испании и Португалии, в Неаполе и Пьемонте, в далёкой Бразилии и в близкой к России Греции.

Героическая борьба греческого народа против ига султанской Турции воспринималась передовыми людьми России с особенным воодушевлением. А.С. Пушкин, находившийся в эти годы в южной ссылке, писал в одном из писем из Кишинёва: «Греция восстала и провозгласила свою свободу... Восторг умов дошёл до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету - к независимости древнего отечества».

Это - голос всех будущих декабристов, жаждавших поражения Турции, в которой они видели воплощение феодального деспотизма, подобного деспотизму у русского самодержавия.

Увлечение историей и героями древней Греции, связанное, несомненно, с событиями современности, выразилось, в частности, и в том, что многие из офицеров стали называться именами известных деятелей античного мира. Так, П. Борисова звали Протагором, И. Горбачевского - Сципионом Африканским, И. Иванова - Катоном и т. д. Будущих декабристов увлекал высокий патриотизм и неподкупная гражданственность выдающихся деятелей свободолюбивой древней Эллады и республиканского Рима.

В центре внимания передовых кругов русского общества находилась и революция в Испании (1820-1823 гг.). Будущие декабристы приветствовали её, видя в ней удар по всему фронту европейской реакции, возглавлявшейся русским царём. Имя полковника Риего, вождя испанской революции, произносилось с уважением и гордостью. Следили за трагическими перипетиями революции на Пиринеях и члены кружка П. Борисова. Недаром позже они не раз вспоминали и ссылались на события в Испании, рассматривая их как пример несостоятельности надежд на победоносный исход чисто военной революции.

Об идейном развитии будущих членов Славянского общества рассказали некоторые из них сами.

Пётр Иванович Борисов говорил позже об этом так:

«Чтение греческой и римской истории и жизнеописание великих мужей Плутарха и Корнелия Непода поселили во мне с детства любовь к вольности и народодержавию; впоследствии жестокости командиров к их подчинённым питали оную и раздували час от часу более...»

И. Киреев, ближайший друг Веденяпиных, живший с ними в Житомире на одной квартире, писал в своих показаниях на следствии: «Самое чтение истории республик римской и греческих, также конституции Англии и другие книги родили во мне мысли, противные существующему порядку вещей».

И. Горбачевский утверждал, что именно П. Борисов посеял в нём «вольнодумческие мысли». Сначала, по его словам, Пётр Борисов «сам сочинял стихи и прозу и давал читать свои листочки о разных материях, но которые всегда были вольнодумческие». Позже, выучившись в один год французскому языку так, что мог всякую книгу легко переводить, он давал читать свои переводы из Вольтера и Гельвеция всем своим близким товарищам.

Вместе с Петром Борисовым до начала 1824 года служил его старший брат Андрей, полностью разделявший свободолюбивый образ мыслей своего младшего брата. Он также много делал для распространения вольнолюбивых идей. Об этом говорил В. Бечаснов, ближайший товарищ Аполлона Веденяпина по корпусу. «Первые вольнодумческие и либеральные мысли заимствовал я от Борисовых...» Они, по словам Бечаснова, предлагали ему «читать хороших писателей - трагедии, стихи сочинителя Пушкина и других, постепенно разгорячавших пылкое воображение, потом глубокомысленные рассуждения, как-то: Экстргаузена, переводы... из Вольтера, Максимы Сегюра и другие подобные отрывки...»

Сдержанный в своих показаниях, Аполлон Веденяпин также утверждал, что «мысли либеральные» заимствованы им «по присоединении... к тайному обществу, преимущественно от разговоров с членами».

Все эти признания молодых офицеров из окружения Борисовых немногословны, но выразительны. Они говорят прежде всего о широте и глубине их умственных интересов и достаточно полно воссоздают ту повседневную атмосферу, которая определяла их духовное развитие. Нетрудно догадаться, что от всех этих занятий, увлечений и неизбежных при этом споров для создания тайной политической организации был всего лишь один шаг. И такая тайная организация была создана. Это было общество соединённых славян, о котором до поры до времени некоторые члены кружка, в их числе и братья Веденяпины, пока ещё ничего не знали. История этого общества, его идеология вырисовываются в следующем виде.

В 1818 году братья Андрей и Пётр Борисовы, будучи на Полтавщине, где стояла их воинская часть, создали Общество первого согласия, члены которого видели свою задачу в том, чтобы «усовершенствовать себя в науках, художествах и добродетели». Позже к этой цели были присоединены и другие, в их числе - «основание известной республики философа Платона». Это была уже политическая цель, которая повлекла за собой изменение и самого названия общества. Оно стало именоваться Обществом друзей природы. Девиз его - две руки, соединённые вместе над жертвенником с надписью: «Слава, любовь и дружба». В этом названии отразилось увлечение организаторов общества философией естественного права, учением о природных правах человека.

Однако с течением времени вопросы нравственной философии и нравственного совершенствования личности перестают удовлетворять Борисовых, политическое сознание которых в самом начале 20-х годов растёт очень быстро. Они стремятся теперь к созданию уже такого тайного общества, которое ставило бы своей целью осуществление задач социально-политических.

В 1823 году происходит их встреча в Новоград-Волынске с польским шляхтичем Юлианом Люблинским, сосланным сюда под надзор полиции за участие в польском национально-освободительном движении. Ю. Люблинского братья Борисовы решили привлечь к созданию нового общества, с более широкими политическими задачами. Позже, во время следствия, П. Борисов излагал всю эту историю следующим образом:

«... в 1823 году, познакомившись с поляком Люблинским, который показался мне сначала человеком опытным, предложил я моему брату составить тайное общество, целию коего был бы отдалённый и сделанный без больших потрясений государственный переворот и пригласить к сему помянутого поляка, как человека с хорошими сведениями... Соединить вместе все славянские поколения и сделать оные свободными показалось мне предприятием блистательным, ибо я думал через то доставить счастие не только моим соотечественникам, но даже другим народам».

Андрей Борисов, бравший инициативу создания этого общества на себя, говорил так: «Я согласил брата моего и поляка Люблинского вспомоществовать мне в труде сем (т. е. в учреждении нового общества. - С.К.). Мы выдумали отдалённую цель соединения славянских племён в одну республику и написали для оной правила, или катехизис, и клятвенное обещание».

Так возникло Общество соединённых славян, сыгравшее позже значительную роль в истории декабристского движения. Возникновение этого общества одновременно с формированием Северного и Южного общества декабристов, но независимо от них, является наглядным свидетельством того, как далеко зашёл в России кризис самодержавно-крепостнической системы и насколько назрела почва для появления тайных революционных организаций, ставивших целью свержение старого режима и установление демократической формы правления.

О характере Общества соединённых славян на первом этапе его существования можно судить на основании его «Правил» и «Клятвенного обещания», которое давалось новыми членами при вступлении в это общество. «Правила» эти включали в себя 17 параграфов. В них определены цели и задачи общества. Для нас этот документ представляет исключительный интерес, поскольку в нём отразились основные моменты идеологии Славянского общества на первых порах его развития. А эта идеология, в свою очередь, определяла ту атмосферу, которой «дышали» братья Веденяпины и которая в конечном счёте привела их к декабризму.

В «Правилах» обращают на себя внимание прежде всего те параграфы, в которых отразились социально-политические требования Соединённых славян. Важнейшим из них является призыв к борьбе с тиранией, насилием и крепостническим рабством. «Не желай иметь раба, - говорил параграф 2-й этой программы, - когда сам быть рабом не хочешь». Каждый Славянин, вступая в общество, должен был «стараться разрушить все предрассудки, наиболее до разности состояний касающихся», ибо только «в то время станешь человеком, когда станешь узнавать в другом человека».

«Правила» призывали Славян к единству и взаимопомощи. В этом единстве - сила, перед которой падёт на колени «гордость тирании с своею суетностию». «Употребишь даже своё оружие (в тексте изображён штык), - говорилось в 12 параграфе, - если нужда будет требовать на защиту невинности, и от несправедливости и мщения не погибнешь, ибо друзья твои защищать тебя будут».

Ярко отразилась в «Правилах» идея республиканской федерации всех славянских народов. В следственном деле П.Ф. Выгодовского находятся символические знаки общества и среди них - рисунок восьмиугольной печати, на каждой грани которой значится по одному из славянских племён: русские, сербы, мораване, иллирийцы, далматы, богемцы, кроаты и поляки. Этот обширный славянский союз с разных сторон омывается четырьмя морями - Чёрным, Балтийским, Ледовитым и Адриатическим.

«Ты еси Славянин, - читаем мы в 15-м параграфе, - и на земле твоей, при берегах морей её окружающих, построишь четыре флота - Чёрный, Белый, Далмацкий и Ледовитый, а середине оных воздвигнешь город и в нём богинею просвещения своим могуществом на троне посадишь. Оттуда будешь получать для себя правосудие и ему повиноваться обязан, ибо оное с дороги, тобою начертанной, совращаться не будет».

Позже эти расплывчатые положения получат определённость и ясность. Каждый из славянских народов, входящий в федеративный союз, должен был иметь свою республиканскую конституцию, отражающую особенности и условия развития именно данного народа. П. Борисов говорил, что Славяне предполагали построить в центре союза «город, в который бы поселились депутаты от славянских народов и находилось главное управление федеративного союза...»

Более подробно эту мысль развил в своих «Записках» И. Горбачевский. Общество, по его словам, видело свою цель в освобождении всех славянских племён от самовластия, в уничтожении существующей между некоторыми из них национальной вражды в соединении всех обитаемых ими земель федеративным союзом. Предполагалось с точностью определить границы каждого государства; ввести у всех народов форму демократического представительного правления; составить конгресс для управления делами союза и для изменения, в случае надобности, общих коренных законов, предоставляя каждому государству заняться внутренним устройством и быть независимым в «составлении частных своих узаконений».

В параграфе 16 «Правил» отразилась мечта Соединённых славян об экономическом процветании федеративного союза. «В портах твоих, Славянин, - говорится здесь, - будет цвести торговля и морская сила, а в городе посреди земли твоей справедливость для тебя обитать станет».

Значительное место отведено в «Правилах» нравственному самовоспитанию членов общества. «Будешь добродетельным, - говорил параграф 11-й, - и добродетель целой жизни соплетёт венец спокойствия для твоей совести». Параграфы 3, 4 и 5-й призывали членов к простоте, трезвости и скромности, потому что в них - источники человеческого спокойствия. «Не желай более того, что имеешь, и будешь независим». Мало того, «каждый почтёт тебя великим, когда гордости и избытку ласкать не будешь».

«Правила» призывают защищать невинность, бороться с различными предрассудками, с невежеством (с его гордостью, суетностью и фанатизмом), стремиться к просвещению. Когда богиня просвещения станет пенатом в каждом доме Славянина, «удовольствия с любовию водворятся в нём». С этим убеждением связан страстный призыв к почитанию «науки, художества и ремесла». «Возвысь ... к ним любовь до энтузиазма и будешь иметь истинное уважение от друзей твоих», - так категорично звучит параграф 7-й «Правил».

Обращает на себя внимание параграф 9-й, призывающий Славян «терпеть все вероисповедания и обычаи других народов». Сами Славяне называли себя людьми религиозными, верующими в бога, но эта их вера существенным образом расходилась с господствующим церковным религиозным вороучением. Библия часто использовалась ими для обоснования тираноборческих идей и для утверждения начал социального равенства. Так, Андреевич 2-й развивал в своих показаниях во время следствия такие мысли, из которых следовало, что самодержавие и крепостничество - его личные враги. Бороться с этим злом он и дал клятву при вступлении на военную службу.

Заключительный, 17-й параграф «Правил» призывал: «Желаешь иметь сие (т. е. всё то, о чём шла речь в предшествующих 16-ти параграфах. - С.К.) - соединись с твоими братьями, от которых невежество твоих предков отдалило тебя. Желаешь всё то иметь - будешь жертвовать 10-ю частию твоих доходов годовых и будешь обитать в сердце друзей твоих. «Дух рабства показывается обыкновенно надменным, подобно как дух вольности бодрым, а дух великости простым». Вот что вы должны наблюдать».

Было бы неверным считать, что единственным путём к достижению поставленных целей Славяне считали путь нравственного совершенствования личности. Параграф 1-й утверждал: «Не надейся ни на кого, кроме твоих друзей и своего оружия (в тексте изображён штык). Друзья тебе помогут, оружие тебя защитит». Аналогичная мысль отразилась и в параграфе 13. «Будешь помогать своим рассудком и своим оружием (в тексте изображён штык) друзьям твоим, - говорится здесь, - ибо и они также помогать тебе будут».

Таково основное содержание «Правил» Соединённых славян, отразивших, по-видимому, ранний этап существования этого тайного общества.

Эти «Правила» дополнялись, а в ряде моментов и развивались в другом конспиративном документе Славян - в «Клятвенном обещании», которое, по предложению Люблинского, было написано ещё раньше, в бытность Борисовых в обществе друзей природы. Документ этот для нас настолько важен, что мы приведём его здесь полностью:

«Вступая в число Соединённых славян для избавления себя от тиранства и для возвращения свободы, столь драгоценной роду человеческому, я торжественно присягаю на сем оружии на взаимную любовь, что для меня есть Божеством и от чего я ожидаю исполнения всех моих желаний. Клянусь быть всегда добродетельным, вечно быть верным нашей цели и соблюдать глубочайшее молчание. - Самый ад со всеми своими ужасами не вынудит меня указать Тиранам моих друзей и их намерения. - Клянусь, что уста мои тогда только откроют название сего союза перед человеком, когда он докажет несомненное желание быть участником онаго - клянусь до последней капли крови, до последнего вздоха вспомоществовать вам, друзья мои, от этой святой для меня минуты.

Особенная деятельность будет первою моею добродетелью, а взаимная любовь и пособие святым моим долгом. Клянусь, что ничто в мире тронуть меня не будет в состоянии. - С мечом в руках достигну цели, нами назначенной. Пройду тысячи смертей, тысячи препятствий, - пройду и посвящу последний вздох свободе и братскому союзу благородных славян.

Если же нарушу сию клятву, то пусть угрызение совести будет первою местью гнусного клятвопреступления, пусть сие оружие обратится остриём в сердце моё и наполнит оное адскими мучениями, пусть минута жизни моей - вредная для моих друзей - будет последнею, пусть от сей гибельной минуты, когда я забуду свои обещания - существование моё превратится в цепь неслыханных бед - пусть увижу всё, любезное моему сердцу - издыхающим от сего оружия в ужасных мучениях - и оружие сие, достигая меня, преступного, пусть меня покроет ранами и бесславием и, собрав на главу мою целое бремя физического и морального зла, выдавит на челе печать юродливого сына всей природы».

Таков текст клятвы, которую давал всякий, кто вступал в Общество соединённых славян. Она давалась на оружии. Интересно признание А. Борисова в том, что клятва на евангелии, приносившаяся в Обществе друзей природы, не производила на членов столько впечатления, сколько было нужно для возбуждения энтузиазма, а потому «в обществе Славян положено было брать оную на мече».

«Правила» и «Клятвенное обещание» Соединённых славян отразили в себе сильные и слабые стороны этого тайного общества.

Сильная его сторона состояла в возвышенности и благородстве тех целей, к которым оно стремилось. Уничтожение «тиранства и... возвращение свободы, столь драгоценной роду человеческому», превращение России в демократическую республику, создание республиканской федерации славянских народов - эти цели были выражением лучших чаяний и стремлений русской общественной мысли первой четверти XIX века.

Однако верных путей и средств к достижению этих целей ни «Правила», ни «Клятвенное обещание» не указывали. Правда, на обоих этих документах лежит несомненный отпечаток воинственности. Параграфы 1-й и 12-й «Правил» призывали Славян обратиться к оружию для достижения поставленных целей, для «защиты невинности». Клятвенное обещание, дававшееся на оружии, призвано было как бы более наглядно подтвердить смысл требований этих параграфов. Мало того, каждый член общества клялся посвятить «последний вздох свободе и братскому союзу благородных славян», клялся «с мечом в руках» достичь этой цели, пройдя «тысячи препятствий». Но все эти клятвы были неопределённы.

В самом деле, в каких случаях и когда надо было прибегать к оружию, против кого конкретно надо было направлять это оружие, кого надо было вооружать - все эти важные вопросы «Правила» и «Клятвенное обещание» оставляли без ответа. Вопрос о характере конституции и конституционного устройства России и других славянских стран здесь ещё и не затрагивается.

На неопределённость путей и средств достижения целей указывали и сами организаторы общества. «Верных средств к достижению сей цели (создание федерации свободных славянских народов. - С.К.), - говорил П. Борисов, - мы не имели. Умножение членов и образование себя в науках и художествах были одними нашими занятиями. Я не мог ничего сделать более, как начертать план цели сего общества, времени и Гению предоставлено было произвести оный в действие».

Несколько определённее говорил по этому вопросу А. Борисов: «Мы выдумали отдалённую цель соединения славянских племён в одну Республику и написали для оной правила или катехизис и клятвенное обещание. Средством сим я полагал возможным, набрав значительное число членов, открыто требовать от императора законов».

Члены общества, по словам И. Горбачевского, были убеждены в том, что никакой переворот не может быть успешен без согласия и содействия целой нации. Поэтому надо сначала «приготовить народ к новому образу гражданского существования и потом уже дать ему новое устройство».

Таким было Общество соединённых славян к концу 1824 - началу 1825 годов.

*  *  *

Узнав о предложении руководителей Васильковской управы Южного общества, Славяне в своих мнениях разделились. Многие из них требовали немедленного объединения с Южанами. Другая часть, видимо, меньшая, напротив, выступала против объединения, настаивая на самостоятельной и независимой деятельности. Большинство, однако, стояло за объединение. «Умы всех были обворожены близким и как бы несомненным преобразованием России», - так И. Горбачевский определил настроение своих товарищей по обществу.

Мы не располагаем прямыми свидетельствами о том, какой позиции придерживался Аполлон Веденяпин. Но, судя по тем мыслям, которые он развивал буквально через несколько дней после этого, можно с уверенностью сказать, что Веденяпин стоял за объединение.

В продолжение первых двух недель сентября в Лещине и в деревне Млинищи Славяне провели с участием представителя Южного общества М. Бестужева-Рюмина несколько собраний. Кроме того, наиболее видные члены Славянского союза приглашались в полевую палатку (балаган) к С. Муравьёву-Апостолу, где присутствовали многие члены Южного общества. На этих собраниях и обсуждались вопросы, связанные с объединением обоих обществ и их деятельностью в будущем.

Аполлон Веденяпин, присутствовавший на всех собраниях, в обсуждении этих вопросов принял самое живое участие, отстаивая позиции наиболее революционно настроенной части Славянского общества.

Менее активно вёл себя на собраниях Славян и Южан Алексей Веденяпин. Позже, во время следствия, он утверждал, что присутствовал всего лишь на одном собрании, состоявшемся 13 сентября на квартире Я. Андреевича. Однако это утверждение не соответствует действительности. Свидетельства брата Аполлона и других товарищей по тайному обществу говорят о том, что он присутствовал на всех собраниях, проходивших на квартире Я. Андреевича, и потому хорошо знал, что на них обсуждалось и решалось. Так, Горбачевский утверждал во время следствия: «Веденяпин же (имеется в виду Алексей - С.К.), как я помню, был... всякий раз у Андреевича...»

Первое собрание Славян с участием представителя Южного общества было проведено в Лещине на квартире А. Пестова и П. Борисова. М. Бестужев-Рюмин, присутствовавший на нём, сообщил, что С. Муравьёва-Апостола задержали какие-то важные дела, и потому он не смог приехать сюда.

Позже М. Бестужев-Рюмин писал, что на этом первом собрании Славян с его участием присутствовало около 20 человек. «В большинстве артиллерийские офицеры мне показались очень решительными. Не так было с пехотинцами».

О своём впечатлении от встречи с членами Славянского общества М. Бестужев-Рюмин говорил и в другой раз. «В сем обществе, - писал он, - я нашёл много энтузиазму, решительности, но порядка, цели ясно определённой и плану не было. Одно в сем обществе замечательно... оно демократическое».

Беседуя со Славянами, М. Бестужев-Рюмин прежде всего спросил их о целях, к которым они стремятся, и о планах осуществления этих целей. И узнал, что «цель их - соединение всех славянских племён в одну республику». Что касается планов, то оказалось, что они ещё не обсуждены и не приняты. Вслед за этим посланец Южного общества, по его признанию, сказал своим собеседникам, что «мы, русские, должны иметь единственно в предмете... основать свободу в Отечественном крае, что сие может только совершиться вооружённой силой».

А во избежание «долговременности и кровопролития революции французской, необходимо предварительно приготовить хорошую конституцию, дабы разрушив существующий порядок вещей, его немедленно заменить лучшим». Сообщив своим слушателям о том, что Южное общество уже имеет такую конституцию, М. Бестужев-Рюмин, по его словам, предложил Славянам присоединиться к этому обществу. С этим предложением, как он говорит далее, «все с восхищением согласились».

С последним утверждением М. Бестужева-Рюмина нельзя согласиться, потому что оно расходится со свидетельствами самих Славян.

Алексей Веденяпин на этом собрании не присутствовал, был только Аполлон, и в его показаниях мы читаем о первой встрече Славян с посланцами Южного общества следующее: «Однажды, вскоре по прибытии (в Лещин - С.К.), я пришёл на вечер к Пестову и нашёл у него Бестужева, которого я прежде никогда не видал, Борисова (он находился с Пестовым на одной квартире), Бечасного, Горбачевского, Громницкого, Соловьёва и ещё некоторых офицеров, коих не упомню.

Бестужев говорил тут об угнетении солдат, об обидах, делаемых начальниками младшим офицерам, о несправедливости высших властей и прочее, чего всего не припомню. И потом о необходимости у нас в России перемены управления. Причём добавлял, что это уже будет скоро и что Россия будет иметь современную конституцию и, как говорил он, ... у нас это будет без всякого шума, ... что к этому уже всё совершенно готово и только нужно одного мгновения. Когда же из присутствовавших кто-то сказал ему, что в России это невозможно, и по причине необразованности черни у нас будут кровопролития, тогда он сказал:

«Это пустой страх, это уже очень давно всё обдумано, одним словом, это только неизвестно здесь, впрочем вся армия уже готова; в Москве же около 300 чиновников находятся определёнными на своих местах и по первому знаку всё примет свой вид. Насчёт же кровопролития я вам божусь, что тут не будет ни одной капли. После чего изъяснил, что мы имеем в виду две революции: одну французскую, которая началась чернью и потому там произошли все ужасы безначалия; а другую испанскую, которая началась хотя довольно обдуманно, но она оставила власть королю. У нас же это будет лучше».

Далее М. Бестужев-Рюмин, по свидетельству Аполлона, говорил, что «ещё в 1816 году князь Трубецкой был посылаем от общества за границу, и конституция была подтверждена многими...», т. е. одобрена виднейшими публицистами Западной Европы.

Видимо, Аполлон пришёл на это собрание с некоторым опозданием и начала речи М. Бестужева-Рюмина не слышал. Поэтому он говорит далее: «Когда он (М. Бестужев-Рюмин - С.К.) вышел, то я спросил у Борисова и Пестова, что это значит (то есть присутствие на собрании Славян незнакомого ему М. Бестужева-Рюмина - С.К.). Они сказали мне, что Общество славян они отныне уничтожают, потому что у них (Южан - С.К.) есть уже конституция, которую они завтра будут иметь (которую на третий день я у них и видел). Причём объявили мне, что я напрасно не пришёл к ним ранее, ибо Бестужев говорил речь. О чём же - я от них не слышал».

Аполлон Веденяпин здесь явно непоследователен: изложив содержание речи М. Бестужева-Рюмина, он тут же стремится уверить следственную комиссию в том, что речь эта ему совершенно неизвестна.

Изложение речи М. Бестужева-Рюмина на первом собрании Славян мы находим и в «Записках» И. Горбачевского, и оно в своих существенных моментах не расходится с тем, что говорил и Веденяпин 1-й. Разница лишь в том, что И. Горбачевский говорит о скептическом отношении Славян к обещаниям М. Бестужева-Рюмина дать им копию конституции, а при окончательном соединении назвать и главных членов Южного общества.

Неопределённые обещания М. Бестужева-Рюмина не удовлетворили Славян. По словам И. Горбачевского, в сердце многих из них вкралось сомнение. Они возражали, требовали доказательств. Чувствовалось, что обе стороны ожидали взаимной доверенности, но никто первый не хотел быть откровенным.

Первый шаг был сделан всё-таки посланцем Южного общества. На другой день он дал А. Пестову извлечение из «Русской правды» и просил его ознакомить всех Славян с содержанием этого извлечения. Это был текст одного из программных документов Южного общества, известный под названием «Государственного завета». В нём отражено основное содержание Конституции, принятой Южным обществом в 1823 году на совещании в Киеве. Текст «Государственного завета» был продиктован М. Бестужеву-Рюмину самим П.И. Пестелем в м. Жарнищи между 3 и 7 сентября 1825 года.

В тот же день с текста «Государственного завета» было сделано несколько копий, и с его содержанием все Славяне ознакомились очень быстро. По словам Веденяпина-старшего, в нем «объяснено было только одно распределение властей как гражданских, так и военных вообще; более же там ничего не было, ибо это была лишь выписка из «Государственного положения». В другом месте Аполлон утверждал, что в «Государственном завете» было сказано, что «власть самодержавная и вообще всякая монархическая» уничтожается, а «государство будет управляться верховным собором, состоящим из пяти временных членов, из которых один избирается погодно в председатели».

Действительно, в «Государственном завете» речь шла о государственной системе будущей революционной России, о её политических убеждениях.

Все последующие собрания Славян с участием представителя Васильковской управы проходили уже не в Лещине, а в деревне Млинищи на квартире члена Славянского общества Я. Андреевича. Перемена места собрания была сделана в целях предосторожности. Как позже объяснял сам Я. Андреевич, его квартира была выбрана как «выгоднейшая для произведения разных объяснений, каковые редко обходились без споров. Но как моя квартира была на берегу реки с самого краю, то и самые горячие доказательства спорящих не могли быть слышны».

Второе собрание, теперь уже на квартире Я. Андреевича, было проведено не раньше 5 и не позже 7 сентября (через 2-3 дня после первого). Оно было многолюдным. Не присутствовали только офицеры Черниговского полка, которые были заняты делами службы. Здесь впервые был Алексей Веденяпин. Об этом со всей определённостью говорит Аполлон: «При совещаниях, бывших при мне у Андреевича, находились, в первый день, следующие члены: 8-й артиллерийской бригады подпоручики Горбачевский, Борисов, прапорщики Бечаснов, Киреев; 9-й бригады подпоручик Пестов и прапорщик Веденяпин 2-й (брат мой)...»

М. Бестужев-Рюмин начал собрание с требования неограниченной доверенности Славян к Верховной думе. Во имя любви к Отечеству он просил их «соединиться с Южным обществом без дальнейших с его стороны объяснений». В ответ услышал громкий ропот и негодующие возгласы: «Нам нужны доказательства! Мы требуем объяснения!».

М. Бестужев-Рюмин уступил, наконец, Славянам и пошёл на откровенность. Он начертил на листе бумаги схему строения Южного общества, имевшего свои управы (отделения) в Каменке, Василькове, Тульчине, Москве, Петербурге и Варшаве. Здесь же он впервые назвал и имена виднейших членов Южного общества, среди них: генералов М. Орлова, С. Волконского, А. Юшневского, полковников С. Трубецкого, П. Пестеля, В. Тизенгаузена, И. Повало-Швейковского, Артамона Муравьёва и некоторых других офицеров. «Все они благородные люди, - сказал он в заключение, - забывая почести и богатство, поклялись освободить Россию от постыдного рабства и готовы умереть за благо своего отечества».

Чтобы ещё больше убедить своих слушателей в значительности сил Южного общества, М. Бестужев-Рюмин добавил, что образ мыслей Южан разделяют также многие командиры полков 3-й гусарской дивизии, 3-го и 4-го пехотных корпусов, 5-й и 6-й конных артиллерийских рот и т. д. Все они, по словам соратника С. Муравьёва-Апостола, совершенно готовы к участию в перевороте в России.

Откровенность М. Бестужева-Рюмина ошеломила и вместе с тем обворожила Славян. Большая часть их стояла за немедленное и безоговорочное объединение с Южанами. Только Пётр Борисов и ещё два-три Славянина высказались против объединения.

М. Бестужев-Рюмин всячески возражал П. Борисову и сторонникам его позиции. Он утверждал, что преобразование России не только не помешает Славянам осуществить их цели, а, напротив, поможет им в этом, так как уничтожение самодержавно-крепостнической тирании в России откроет всем славянским племенам путь к свободе и благоденствию, поможет учреждению в них свободных правлений и соединению в свободном федеральном союзе.

Энтузиазм и вдохновение - эти чувства целиком завладели Славянами, которые, по словам И. Горбачевского, решили «немедленно соединиться с Южным обществом, разделять с ними труды и опасности для блага своей родины, и от сей минуты цель, правила и меры, принятые сим обществом, почитать своими собственными».

Всем им, говоря словами И. Горбачевского, страстно хотелось «видеть при своей жизни освобождение отечества и других славянских народов».

Общество соединённых славян превращалось в одну из управ Южного общества. Оно сохраняло за собой право приёма новых членов по своим прежним правилам, а для связи с Верховной думой Южного общества избирало своих посредников.

На другой день - это было 7 или 8 сентября - Славяне собрались в Млинищах на квартире Я. Андреевича в третий раз. Было 5 или 6 часов вечера. Это собрание было ещё более многолюдным, чем все прежние. На нём присутствовало много новых членов, принятых в последние дни. Были здесь и оба Веденяпиных. Позже Аполлон писал об этом собрании:

«...При окончании уже маневров я имел необходимость быть в роте, которая расположена была в восьми верстах от Лещина. Проезжая через с. Млинищи, зашёл на время к Горбачевскому и Бечасному (так как они стояли на одной квартире). Они говорили мне, чтоб я остался у них на несколько часов, потому что у них будет Бестужев и другие офицеры. После... я пошёл с ними к Андреевичу на квартиру, куда вскоре пришли и другие офицеры. Через несколько времени от Бестужева прислана была записка, что он в тот день быть не может, а будет завтра, почему мы и решились собраться все на другой день...»

Была ли у Аполлона какая-нибудь «необходимость» быть в какой-то роте, стоявшей в восьми верстах от Лещина, мы не знаем. Но твёрдо можем сказать о том, что присутствовать на собрании Славян у него, конечно, была необходимость. Потому-то он и зашёл на квартиру к Горбачевскому и Бечаснову, а затем вместе с ними отправился на квартиру к Я. Андреевичу, видимо, забыв о «необходимости» быть в роте...

Ничего не сказал он и о том, что собрание на квартире Я. Андреевича всё-таки состоялось, хотя на нём и не было М. Бестужева-Рюмина. Из воспоминаний И. Горбачевского видно, что на этом собрании Славяне заслушали отчёт своего временного президента П. Борисова, проект нового образования Славянского общества и поручили ему передать М. Бестужеву-Рюмину список членов и все другие документы своего союза.

9 или 10 сентября, после репетиции смотра находившихся в Лещине воинских частей, С. Муравьёв-Апостол пригласил наиболее видных членов Общества соединённых славян к себе в свою палатку (балаган).

На этом собрании был и Аполлон Веденяпин. В своих показаниях он писал об этой встрече: «На другой день, после приготовительного церемониального марша, за день до прибытия господина начальника штаба 1-й армии, я зашёл в балаган Черниговского полка к поручику Кузьмину, куда после пришли Горбачевский и Борисов. Выходя оттуда, они пригласили меня зайти вместе с ними к Бестужеву, который жил вместе с подполковником Сергеем Муравьёвым.

По приходе нашем туда там были: Бечасный, Андреевич 2-й, Пестов; полковники Тизенгаузен, Швейковский и Враницкий; вскоре за сим приехал полковник Артамон Муравьёв, капитан 5-й конной роты Пыхачёв и поручики Врангель и Нащокин, которые, поговорив с Бестужевым, вскоре вышли, а затем вышел и я, так как мы стояли в одном месте. Здесь я ничего не слышал, потому что Тизенгаузен, Муравьёв и Швейковский говорили между собою по-французски...».

Если бы у нас не было «Записок» И. Горбачевского, можно было бы подумать, что Аполлон Веденяпин, зайдя на минуту в балаган С. Муравьёва-Апостола, действительно «ничего не слышал», так как названные полковники «говорили между собою по-французски». В действительности всё было иначе.

Веденяпин-старший прав только в том, что на этом собрании у С. Муравьёва-Апостола действительно присутствовали те офицеры, которых он назвал. Что касается смысла разговоров и споров, происходивших здесь, то обо всём этом он умолчал, не желая давать в руки следствия материалы, которые могли бы быть использованы и против него самого, и против его товарищей. Но о чём умолчал Аполлон, рассказал в своих «Записках» И. Горбачевский, уже не боявшийся следствия и стремившийся только к достоверному изложению событий давно минувшего времени.

Можно понять некоторую робость и смущение Славян, в большинстве своём прапорщиков и подпоручиков, впервые встретившихся на тайном собрании в качестве равноправных членов одного и того же общества с людьми в полковничьих эполетах, занимавших высокие командные посты в армии. Поэтому С. Муравьёву-Апостолу, по словам И. Горбачевского, пришлось на первых порах стараться дружескими разговорами сгладить разницу в летах и чинах, внушить всем присутствующим взаимную доверенность.

Говорили о злоупотреблениях правительства, о готовности искоренить зло, о необходимости переворота, убеждали в силе общества, составленного из благонамеренных людей, которые поклялись улучшить жребий своего отечества. Артамон Муравьёв произносил клятвы - купить свободу своею кровью.

Веденяпин отнёсся к этим восторженным речам и воинственным клятвам Южан с крайним недоверием: он не видел за их словами конкретных дел. Своими скептическими соображениями он тут же поделился с некоторыми из товарищей по Славянскому союзу. Мало того - тут же вступил с С. Муравьёвым-Апостолом в спор и высказал ряд глубоких мыслей, имеющих принципиальное значение для определения его социально-политических взглядов в один из ответственных периодов в истории декабристского движения. И. Горбачевский в своих «Записках» говорит об этом так:

«Аполлон Веденяпин 1-й, одарённый проницательным умом и никогда не доверявший словам, особенно в столь важных случаях, заметил некоторым из своих товарищей, что не должно полагаться на слова сих господ, что их поведение совершенно не согласно с тем, что они говорят: что, по его мнению, каждый член, какого бы то он звания ни был, необходимо должен представить доказательства преданности к священному делу не на словах, но на самых действиях; что, сколько ему известно, полковые командиры, состоящие в обществе, не только не действуют на солдат, но даже не стараются принимать в общество достойных офицеров своих полков, и что без сего никогда нельзя ожидать успеха.

Аполлон Веденяпин сии самые слова повторил С. Муравьёву и Бестужеву, прибавляя, что для успеха в предпринимаемом перевороте необходимо, чтобы все члены без изъятия отдавали отчёты в своих действиях. С. Муравьёв отвечал ему, что, вероятно, Верховная дума, управляющая Южным обществом, приняла меры, и что не должно сомневаться в чувствах тех, которые уже своими делами доказали возвышенность и благородство своей души.

Веденяпин возразил, что он не знает никаких дел, и поэтому судить о них не может, но для побуждения к действию недостаточно одних чувств, к сему необходима обдуманная и твёрдая решительность; что в борьбе против гигантской власти мало одной военной храбрости, потребно ещё гражданское мужество; что надобно заранее приучить себя к сей мысли: я погибну, если начну действовать; пусть другие доканчивают. Для достижения цели, сказал он, наконец, нужна сила; без единства же, совокупности и подчинённости нет силы, которая сверх того тогда только может быть известна, когда есть отчётливость».

Этот эпизод, воспроизведённый Горбачевским, не может вызвать каких-либо сомнений относительно его достоверности. Возможно, что Веденяпин 1-й развивал свои мысли не в такой последовательности и не в столь категорической форме. Но характер и общий смысл его спора с руководителями Васильковской управы Южного общества не мог быть забыт автором «Записок» и его товарищами, потому что слишком необычной была та обстановка, в которой всё это происходило, и слишком смелым был этот разговор их товарища в столь необычном собрании. Такое остаётся в памяти на всю жизнь.

В эпизоде, о котором идёт речь, Аполлон Веденяпин предстаёт перед нами как образованный и глубокомыслящий человек и незаурядный участник декабристского движения. Если бывают случаи, в которых весь облик человека обрисовывается одним характерным поступком, то перед нами здесь именно один из таких случаев. Двадцатидвухлетний подпоручик-артиллерист отчётливо осознавал не только величие цели, стоявшей перед членами тайного революционного общества, но и трудности её достижения.

Предстояла решительная и беспощадная борьба «против гигантской власти» - власти самодержавия и крепостников-помещиков. Для завоевания победы в этой борьбе недостаточно одних чувств», возвышенности и благородства душ патриотов. Для этого необходимы ещё обдуманная и твёрдая решительность, гражданское мужество и готовность к самопожертвованию.

Подпоручик Веденяпин говорил руководителям Васильковской управы, что их надежды на успех чисто военной революции неосновательны, что для свержения самодержавно-крепостнического строя нужна сила, т. е. участие в борьбе широких солдатских масс, потому что без опоры на эти массы нельзя надеяться на успех революционного переворота. И когда подпоручик Веденяпин видел, что многие видные члены Южного общества, полковые командиры не уделяют внимания подготовке солдатских масс к восстанию, он сказал об этом С. Муравьёву-Апостолу и М. Бестужеву-Рюмину прямо и откровенно.

Заслуживает внимания глубокая мысль Веденяпина 1-го и о том, чтобы «все члены (тайного общества - С.К.) без изъятия отдавали отчёты в своих действиях», чтобы все они, независимо от их чинов и званий, подчинялись единой дисциплине, одним и тем же правилам, потому что без «совокупности и подчинённости нет силы, которая сверх того тогда только может быть известна, когда есть отчётливость».

Выражал ли Веденяпин-старший только свою точку зрения по затронутым им вопросам или он отстаивал взгляды и позиции наиболее революционной части Общества соединённых славян? Вряд ли можно сомневаться в том, что развивавшиеся им мысли были выражением настроений и дум и некоторых его товарищей по обществу, считавших, что для приведения в исполнение их обширного плана необходимо «содействие всех сословий».

Мы, разумеется, не можем безоговорочно соглашаться с И. Горбачевским, утверждавшим, что Славяне, в отличие от Южан, искали помощи в народе. Не исключено, что к таким выводам он и его товарищи пришли позже, в период пребывания на каторге и в ссылке. Но и совершенно не считаться с этой мыслью у нас также нет никаких оснований.

Славяне, по просьбе С. Муравьёва-Апостола и М. Бестужева-Рюмина, решили собраться вновь, чтобы обсудить вопрос о посреднике и о правилах, которыми должны были руководствоваться впредь. «Аполлон Веденяпин, - читаем мы в «Записках» И. Горбачевского, - предложил съехаться на его квартиру, которая находилась в уединённом месте на берегу реки, на что и согласились».

Однако за несколько часов до начала собрания М. Бестужев-Рюмин просил Славян изменить место новой, четвёртой, встречи и провести её снова на той же самой квартире Я. Андреевича. Эту перемену он объяснил каким-то не совсем ясным «затруднением». Но дело, по-видимому, состояло в том, что руководители Васильковской управы не желали присутствия на этом собрании офицеров - Славян из Черниговского полка. А. Кузьмин, И. Сухинов и М. Щепилло вследствие этой перемены действительно не смогли принять участия в собрании, и из-за этого едва не разыгралась серьёзная ссора.

Аполлон говорил позже, что названные офицеры не смогли принять участия в этом собрании «по какой-то неприятности с Бестужевым». Не исключено также, что эта перемена была вызвана и некоторой неприязнью М. Бестужева-Рюмина к Веденяпину за ту его откровенность, с которой он подверг критике основные установки Южного общества и поведение многих его членов на предыдущем собрании.

Четвёртое собрание (шестое по общему счёту) на квартире подпоручика Я. Андреевича открылось значительно позже назначенного времени. Веденяпины были и на этом собрании, где рассматривались прежде всего новые «Правила», составленные майором М. Спиридовым. В них предусматривалась строгая ответственность членов перед обществом и своими товарищами.

Новые «Правила» требовали от них отчёта в своих поступках, касающихся жизни общества. За всякие упущения и проступки предлагались различные наказания - вплоть до смертной казни.

Большинство высказалось против этих правил. Особенно энергично боролся против них М. Бестужев-Рюмин. «Для приобретения свободы, - вскричал он, - не нужно никаких сект, никаких правил, никакого принуждения, - нужен один энтузиазм. Энтузиазм, - продолжал он в исступлении, пигмея делает гигантом, он разрушает всё и он создаёт новое», - так передаёт этот эпизод И. Горбачевский.

Аполлон Веденяпин вместе с П. Борисовым и некоторыми другими, напротив, доказывал, что эти правила необходимы, так как члены тайного общества, ставящие перед собой священные цели, не могут быть свободны в своих действиях. Они должны подчинить обществу и свою личную свободу, строго соблюдать его правила и постановления. Безнаказанное нарушение этих правил и постановлений неизбежно приведёт сообщество к разрушению. Совесть каждого не всегда может быть верным и надёжным блюстителем принятых обязательств.

Собрание большинством голосов отклонило, однако, эти доводы меньшинства, приняв мнение М. Бестужева-Рюмина.

Заметим, кстати, что и этот эпизод свидетельствует о том, что на памятном собрании в полевой палатке С. Муравьёва-Апостола Веденяпин-старший выражал не только свои, но и взгляды некоторых своих товарищей.

На этом собрании были образованы две управы бывшего Славянского союза и избраны посредники. От 8-й пехотной дивизии - майор Спиридов, от артиллеристов 8-й бригады - И. Горбачевский. Артиллеристы 9-й бригады должны были иметь постоянные сношения с А. Пестовым, поскольку он всегда находился при корпусной квартире, будучи адъютантом начальника артиллерии 3-го пехотного корпуса. Все члены общества могли иметь связь с Верховной думой только через посредников, которые, в свою очередь, обязаны были следить за их поведением и делами.

После этих решений М. Бестужев-Рюмин выступил с речью, в которой говорил о важности объединения двух обществ, о необходимости в России переворота, убеждая своих слушателей в несомненности успеха этого переворота.

Аполлон Веденяпин говорит о порядке ведения собрания несколько иначе. Сначала Бестужев-Рюмин, по его словам, прочитал речь, а потом сделаны были распоряжения относительно нового организационного устройства общества.

«Речь, читанная им (Бестужевым-Рюминым - С.К.) при сем, - говорит он, - была следующего содержания: доказывал он угнетение народа податями, бедность империи, недовольство всех сословий государства противу правительства, необходимость перемены, готовность к тому армии и народа. После того сделаны были Бестужевым следующие распоряжения:

1-е, в корпусе каждая дивизия должна была составить особенное отделение под начальством одного избранного из них представителя. Артиллерийские бригады сама по себе особо.

2-е, каждое таковое отделение не должно иметь ни с кем других никаких связей, а равно и между собою. Все же дела и замечания должны быть сообщаемы представителю.

3-е, в корпусе назначается один посредник (коим был сам Бестужев), все дела от членов чрез представителей поступают к нему, и от него зависели все распоряжения.

4-е, присоединение членов (имеются в виду новые члены общества - С.К.) возлагалось в особенности преимущественно на представителей.

5-е, всякое сообщение с гражданами и особенно с поляками было воспрещено.

6-е, всякий член обязан был приуготовлять солдат, возбуждая в них неудовольство и обещав 15-летнюю службу.

В заключение всего он сказал, что дальнейшие распоряжения оставляет до будущих маневр. Всякие же до того времени нужные распоряжения, как и впредь, будут даваться им г. г. представителям».

В «Записках» И. Горбачевского отмечается, что в своей речи М. Бестужев-Рюмин вновь коснулся вопроса о характере той революции, которую готовит Южное общество. По мнению автора «Записок», сделать народ участником переворота казалось ему (Бестужеву-Рюмину - С.К.) весьма опасным. Предстоящая в России революция должна была быть подобной революции испанской (1820 г.). Она, как говорил М. Бестужев-Рюмин, «не будет стоить ни одной капли крови, ибо произведётся одною армиею без участия народа... Будущего 1826 года в августе месяце император будет смотреть 3-й корпус, и в это время решится судьба деспотизма; тогда ненавистный тиран падёт под нашими ударами; мы поднимем знамя свободы и пойдём на Москву, провозглашая конституцию».

На этом собрании Славяне впервые услышали от М. Бестужева-Рюмина о том, что составной частью плана военной революции Южан является цареубийство. В собственных планах Славян этот вопрос не затрагивался, но они согласились с руководителями Южного общества по этому вопросу, хотя позже, на следствии, многие из них, в их числе и братья Веденяпины, отрицали свою причастность к этому намерению.

Покидая собрание, посланец Южного общества просил посредников назначить день последнего собрания для утверждения клятвою объединение обоих обществ и готовности каждого члена умереть за Россию.

Это последнее собрание Славян с участием М. Бестужева-Рюмина (седьмое по общему счёту) состоялось 13 сентября на той же квартире Я. Андреевича в деревне Млинищи.

Страстный и неутомимый пропагандист идей декабризма, превосходный агитатор и оратор, М. Бестужев-Рюмин в этот вечер, казалось, превзошёл самого себя. Его речь была особенно страстной, взволнованной и убедительной. Воспоминания об этой речи сохранились в показаниях П. Борисова, И. Горбачевского, братьев Веденяпиных и некоторых других Славян.

Веденяпин 1-й не дал изложения содержания речи, ограничившись следующим замечанием: «... Мы решились собраться все на другой день, где был и Бестужев и читал речь. Потом сказал, что это уже последнее собрание и что он хочет проститься со всеми членами. Но прежде желает, чтоб они (т. е. участники собрания - С.К.) присягнули ему в том, что они по первому его знаку будут готовы, в знак чего снял с себя образ и, приложась, просил всех сделать то же».

Веденяпин-младший раскрыл несколько и содержание речи М. Бестужева-Рюмина. По его словам, представитель Васильковской управы Южного общества сказал своим новым соратникам, что он пришёл проститься с ними, а затем, вынув тетрадку, прочитал речь. Он говорил о том, что самодержавие притесняет и дворян и «нижний класс» общества, что неограниченными правами пользуется такой же дворянин и к тому же иноземец. М. Бестужев-Рюмин указывал на необходимость требовать конституцию, призывал своих слушателей «лучше обходиться с нижними чинами, говоря, что они подобные люди же, но природа оледенила их». В заключение речи представитель Южного общества, по словам Алексея, снял с груди образ и «просил клятвы»...

Полный текст речи М. Бестужева-Рюмина сохранился в его следственном деле. Соратник С. Муравьёва-Апостола утверждал, что он показывал его П.И. Пестелю и некоторым другим видным членам Южного общества, которые одобрили этот текст. Вот эта речь:

«Век славы военной кончился с Наполеоном. Теперь настало время освобождения народов от угнетающего их рабства. И неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне истинно отечественной, русские, исторгшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственного ярма и не отличат себя благородной ревностью, когда дело пойдёт о спасении отечества? Счастливое преобразование коего зависит от любви нашей к свободе.

Взгляните на народ, как он угнетён. Торговля упала, промышленности почти нет, бедность до того доходит, что нечем платить не только подати, но даже недоимки. Войско всё ропщет. При сих обстоятельствах нетрудно было нашему обществу распространиться и придти в состояние грозное и могущественное. Почти все люди с просвещением или к оному принадлежат, или цель его одобряют. Многие из тех, коих правительство считает вернейшими оплотами самовластия, - сего источника всех зол - уже давно ревностно нам содействуют.

Самая осторожность ныне заставляет вступить в Общество, ибо все люди благородно мыслящие ненавистны правительству: они подозреваемы и находятся в беспрестанной опасности. Общество по своей многочисленности и могуществу - важнейшее для них убежище. Скоро оно восприемлет свои действия, - освободит Россию и, может быть, целую Европу. Порывы всех народов удерживает русская армия. Коль скоро она провозгласит свободу, все народы восторжествуют. Великое дело свершится и нас провозгласят героями века».

Эта речь потрясла Славян своей правдой и необычайной искренностью. Атмосфера, царившая на собрании, была наэлектризована до такой степени, что каждое слово оратора будило мысль и волю, вызывало желание действовать немедленно. «Все с жаром клялись при первом знаке явиться в назначенное место с оружием в руках, - писал в своих «Записках» И. Горбачевский, - употребить все способы для увеличения своих подчинённых, действовать с преданностью и с самозабвением...

Невозможно изобразить сей торжественной, трогательной и вместе странной сцены. Воспламенённое воображение, поток бурных и неукротимых страстей производили беспрестанные восклицания. Чистосердечные, торжественные страшные клятвы смешивались с криками: «Да здравствует конституция! Да здравствует республика! Да здравствует народ! Да погибнет различие сословий! Да погибнет дворянство вместе с царским саном!...»

Славяне, по свидетельству И. Горбачевского, «со слезами на глазах обнимали друг друга, радовались как дети. Одним словом, собрание походило на сборище людей исступлённых, которые почитали смерть верховным благом, искали и требовали оной».

Растроганный этой сценой М. Бестужев-Рюмин хотел успокоить собравшихся: «Вы напрасно думаете, что славная смерть есть единственная цель вашей жизни; отечество всегда признательно: оно щедро награждает верных своих сынов; наградою вашего самоотвержения будет не смерть, а почести и достоинства; вы ещё молоды и вас ожидает не мученический конец, но венец славы и счастья», - сказал он. Но эти слова, как говорит далее И. Горбачевский, в одно мгновение переменили сцену: шумные восклицания умолкли, негодование послышалось в голосах многих:

«- Говоря о наградах, вы обижаете нас!

- Не для наград, не для приобретения почестей хотим освободить Россию!

- Сражаться до последней капли крови: вот наша награда!...»

Ропот Славян привёл представителя Южного общества в замешательство, и ему пришлось объяснять смысл того, что он хотел сказать.

На этом последнем собрании М. Бестужев-Рюмин читал своим слушателям пушкинское стихотворение «Кинжал».

Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия позора и обиды..

Стихотворение это, распространявшееся в то время тайно, переписывалось и заучивалось наизусть.

Так завершилось объединение Общества соединённых славян с Южным обществом. Молодые офицеры, в их числе и братья Веденяпины, поклялись вместе со своими собратьями из Южного общества не щадить своей жизни ради свободы Отечества, во имя будущего братского единения славянских народов. Несмотря на свои расхождения с руководителями Южного общества по некоторым вопросам борьбы с самодержавно-крепостническим строем, они всё-таки вошли в состав Южного общества. Вошли потому, что их объединяла одна цель - «введение в России чистой демократии, уничтожающей не токмо сан монарха, но дворянское достоинство и все сословия и сливающей их в одно сословие - гражданское».

Славяне разошлись с последнего собрания с верой в успех восстания, которое было назначено на август 1826 года. В этих целях каждый из них должен был в вверенной ему воинской части готовить солдат к предстоящей борьбе. Они взяли на себя одну из самых ответственных задач - убийство Александра I, которое должно было послужить сигналом к общему восстанию.

16 сентября 1825 года все полки и артиллерийские роты покинули Лещинский лагерь и ушли на свои зимние квартиры.