А.З. Тихантовская, Н.Ф. Караш, Б.Н. Капелюш

Декабрист Сергей Григорьевич Волконский

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTY3LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvdm5xeVBuZFM1Q3kwNDY2YWNGVHhxV0RkeURMSmRmeExuVU93MGcveWp0b3JBQ2g1LXMuanBnP3NpemU9MTA3NHgxNTAwJnF1YWxpdHk9OTYmcHJveHk9MSZzaWduPTk5MjlmZjliZjY3NzMxZDU1ZmRiN2Q1ZWVkZGM4ZGRlJnR5cGU9YWxidW0[/img2]

Вильям Унгер (1837-1932) по оригиналу Ж.-Б. Изабе 1814 года. Портрет князя Сергея Григорьевича Волконского (1788-1865). Лист из издания «Записки Сергея Григорьевича Волконского (декабриста)» (СПб., 1901). Бумага, офорт. 13,8 × 9,5; 27,2 × 17,3 (с паспарту). На паспарту под изображением надписи: Съ минiатюры Изабэ 1814 г. // Грав. В. Унгеръ // Свиты Е. В. Генералъ-Маiоръ // Князь Сергiй Григорiевичъ // ВОЛКОНСКIЙ. Государственный исторический музей. Поступление: в 1944 г. из Государственного музея Революции СССР.

В исторической литературе, посвящённой декабризму, как в дореволюционной, так и советской, нет почти ни одной работы, где бы не упоминалось имя С.Г. Волконского. Однако часть этих работ носит общий характер и потому удовлетворяется весьма краткой характеристикой декабриста, другая, имеющая непосредственное отношение к нему, касается лишь отдельных моментов его биографии. Личность же Волконского в целом ещё не стала предметом тщательного и всестороннего изучения, ещё не определено в полной мере его место и роль как участника первого этапа революционного движения в России.

С.Г. Волконский - видный член Южного общества, глава его Каменской управы - был верным соратником и единомышленником идеолога декабризма П.И. Пестеля, он был связан с важнейшими направлениями деятельности общества. Им осуществлялась связь с северянами, которой Пестель придавал особое значение в подготовке революционного выступления, контакты с Польским патриотическим обществом.

Из четырёх генералов, участников декабристского движения, может быть, именно он на протяжении всей долгой жизни оказался наиболее последовательным в своих убеждениях и верный своим идеалам.

Данный биографический очерк ни в коей мере не претендует на исчерпывающее исследование жизни и деятельности С.Г. Волконского. Цель его - познакомить читателя с основными вехами жизни декабриста, показать, как постепенно происходило формирование его взглядов, которые привели представителя высшей аристократии в ряды тайного общества и далее на каторгу в Сибирь, и этим, хотя бы частично, заполнить пробел, существующий в изучении деятельности одного из активных участников декабристского движения.

Сергей Григорьевич Волконский родился 8 декабря 1788 г. Он принадлежал к старинному княжескому роду, генеалогическое древо которого своими корнями уходило в глубь веков. Его отец, Григорий Семёнович, генерал от кавалерии, военный губернатор Оренбурга, член Государственного совета, свою молодость провёл под знамёнами А.В. Суворова и Н.В. Репнина. За отвагу и выносливость Суворов называл его «неутомимый» и «трудолюбивый». Всю свою жизнь Г.С. Волконский сохранял о великом полководце благоговейную память, невольно подражал ему в манере поведения, что современникам казалось чудачеством.

Мать декабриста, Александра Николаевна, дочь знаменитого полководца и дипломата фельдмаршала Н.В. Репнина, была статс-дамой и обер-гофмейстериной высочайшего двора, близким другом императрицы Марии Фёдоровны. Несколько суховатая по натуре, свято следовавшая нормам дворцового этикета, она не утратила своего положения при дворе и после ареста и ссылки младшего сына.

До 14 лет Сергей Волконский воспитывался дома, где его наставниками были, как указывал он на следствии, «первоначально иностранец Фриз, а по смерти его отставной российской службы подполковник барон Каленберг». Дальнейшее образование он получил сначала в пансионе П.И. Жакино, затем в петербургском пансионе аббата Николя, самом привилегированном учебном заведении той поры.

Среди воспитанников Николя были Алексей и Михаил Орловы, Константин и Александр Бенкендорфы, Михаил Воронцов, князья Гагарины и др. Система образования считалась настолько совершенной, что к советам аббата Николя в вопросах воспитания юношества прибегали такие просвещённые люди, как, например, княгиня З.А. Волконская, для сына которой он создал специальную программу обучения.

В формулярном списке С.Г. Волконского в графе «Российской грамоте читать и писать и другие какие науки знает ли» записано: «По-российски, французски и немецки читать и писать, математики, фортификации и географии».

Однако сам Сергей Григорьевич всегда сознавал, что его образование далеко не совершенное, и в дальнейшем, особенно в годы ссылки, восполнял его пробелы.

Военная биография Волконского началась рано. Зачисленный ещё восьмилетним мальчиком сержантом в Херсонский гренадерский полк, он продвигался по службе, считаясь в ней лишь номинально. В июле 1796 г. - штабс-фурьер в штабе генерал-фельдмаршала А.В. Суворова, в августе - адъютант в Алексопольском пехотном полку, полковой квартирмейстер в Староингерманландском мушкетёрском, флигель-адъютант, а затем ротмистр в Екатеринославском кирасирском, затем Ростовском драгунском и вновь в Екатеринославском полку. Всюду он числился «в отпуске до окончания наук».

И только 28 декабря 1805 г. он вступает в действительную военную службу в Кавалергардский полк в чине поручика. В своих «Записках» Сергей Григорьевич подробно рассказывает о войнах и сражениях, в которых он принимал участие. Волконский не пытается дать общую картину событий, он строго придерживается принципа писать лишь о том, что видел собственными глазами. Однако многочисленные авторские отступления, в которых анализируются взаимоотношения различных военачальников и даются оценки многим из них, где раскрываются подлинные мотивы тех или иных поступков отдельных высокопоставленных лиц, расширяют рамки повествования, придавая ему масштабность и выразительность.

Упоминая о своём участии во многих боевых эпизодах, Волконский почти всегда воздерживается от оценки личного поведения в бою. В этом смысле его «Записки» дополняют формулярный список. Стремительное продвижение по служебной лестнице, многочисленные награды красноречиво свидетельствуют о храбрости, которую проявлял будущий декабрист на полях сражений.

Во время антинаполеоновской кампании 1806-1807 гг., будучи адъютантом генерал-фельдмаршала графа М.Ф. Каменского, а позднее - генерал-лейтенанта А.И. Остермана-Толстого, он за участие в сражении под Пултуском получает орден Владимира IV степени с бантом; золотым знаком отличия награждён за Прейсиш-Эйлаутское сражение, золотой шпагой - за храбрость, проявленную в битве под Фридляндом.

В войне со Швецией, в ходе которой к России была присоединена Финляндия, Волконский не участвует. В своих «Записках» он писал: «По независимости моих мнений и почитая эту войну несправедливою, я отказался от предложенного мне служения». Эта неожиданная оценка Волконским русско-шведской кампании связана с тем, что он видел в ней лишь территориальные притязания. Подлинные же причины её возникновения лежали гораздо глубже: России необходимо было упрочить своё положение на Балтийском море и обезопасить Петербург от нападений, Швеция, со свой стороны, стремилась взять реванш за все поражения в предшествующих войнах с Россией.

Во время турецкой кампании он сражается под Шумлою и Рущуком, участвует в покорении крепости Силистрии. В 1811 г., уже в звании флигель-адъютанта, отличается в боях при деревне Малой Слободзее и при занятии лагеря визиря.

Участие в «летучих отрядах» во время Отечественной войны 1812 г. принесло ему звание полковника, два года спустя 24-летний Волконский за боевые действия под Калишем, Люценом и Денневицем получает чин генерал-майора, ордена Георгия IV степени, Анны II степени, а после генерального сражения при Лейпциге награждается орденом св. Анны I степени. Закончил свои боевые действия Волконский Лаонским сражением, и хотя в 1815 г. он принимал участие в наступлении союзных войск, непосредственно в военных операциях ему быть не довелось.

Отечественная война 1812 г. сыграла переломную роль в жизни Волконского. До этого времени он, как и вся военная молодёжь его круга, вёл жизнь довольно бурную. Об этой поре в его «Записках» сказано: «Моральности никакой не было в них, весьма ложными понятия о чести, весьма мало дельной образованности и почти во всех преобладание глупого молодечества, которое теперь я назову чисто порочным».

Война заставила лучшую часть дворянской молодёжи по-новому взглянуть на себя, на свою роль в защите родины, глубже почувствовать ответственность за её судьбу. И не случайно, что в эти годы она ищет выхода из бездуховности своего прежнего существования, житейской пустоты, стремясь к нравственному совершенствованию, к жизни деятельной, вдохновляемой высокими идеалами.

Поиски такой жизни приводят Волконского на первых порах к масонству. Как известно, тайные масонские организации в XVIII в. возникли как в Западной Европе, так и в России. Масоны провозгласили своей целью мирное объединение человечества на основах братства. Расплывчатость программы приводила к тому, что среди масонов нередко оказывались как консервативно, так и прогрессивно мыслящие деятели. В России, например, в первые масонские ложи входили видные просветители (Н.И. Новиков и др.), питавшие иллюзорные надежды с помощью масонства содействовать распространению знаний, воспитанию молодого поколения в духе гражданских добродетелей и неприятия крепостничества.

Подобные иллюзии разделяли и многие будущие декабристы. Достаточно сказать, что среди членов ложи «Соединённых друзей» встречаются имена П.Я. Чаадаева, А.С. Грибоедова, П.И. Пестеля, С.Г. Волконского, принятого в неё в 1812 г.; в ложе «Пламенеющие звёзды» - К.Ф. Рылеева; в ложе «Избранного Михаила» - братьев Кюхельбекеров, А.А. Дельвига, Г.С. Батенькова и т.д. Вероятно, вступая в ложу и принимая провозглашённую масонами «идею братства», молодое поколение верило, что оно «служит нравственным и общественным целям» и может принести этим пользу обществу.

Однако, не увидев в ложе «Соединённых друзей» серьёзной направленности, Волконский в 1815 г. становится одним из учредителей новой ложи - «Трёх добродетелей» (её инсталляция - 11 января 1816 г.). Как писал Н.М. Дружинин, здесь уже «перед нами - рационалистическая среда передовых офицеров, которые ищут опоры для тесного дружеского объединения».

На одном из первых заседаний Волконский произнёс речь, в которой призывал активизировать деятельность ложи и ратовал за строгий отбор новых достойных членов. Скоро таковые появились: на ближайшем заседании ложи «в ученики» был посвящён князь Ф.Ф. Гагарин, будущий член тайного Военного общества, принят был и Александр Ипсиланти, впоследствии возглавивший греческое восстание против турецкого ига. В ложу вступают также члены Союза спасения князь С.П. Трубецкой, М.И. и С.И. Муравьёвы-Апостолы, Н.М. Муравьёв, П.И. Пестель.

В это время Волконский ещё не входил в преддекабристские организации, членом Союза спасения он не состоял, но в ложе был очень деятелен, занимал должности 2-го и 1-го «надзирателя», а временно исполнял даже обязанности мастера, одного из высших чинов ложи. Из протоколов ложи «Сфинкс» явствует, что Волконский был и её членом, входя в число рыцарей Верховного Капитула. Был он также «почётным» членом организованной в Киеве ложи «Соединённых славян».

Однако вскоре Волконский, как и многие другие будущие декабристы, разочаровался в масонстве, так как деятельность масонов не приобретала политического направления, на которое они рассчитывали. И хотя он продолжал числиться членом ложи «Трёх добродетелей» до самого её закрытия в 1822 г., задолго до этого его поиски пошли по иному пути.

В эти годы политическое самосознание только начинает в нём формироваться. Заложенные изначально чувства справедливости, совести, чести пробуждали стремление проникнуть в смысл событий, происходящих вокруг, определить своё отношение к ним. Не только жажда новых впечатлений, желание увидеть мир своими глазами, но и возможность присмотреться к жизни, текущей за пределами России, сравнить и осмыслить её - вот что побудило Волконского совершить путешествие за границу. Позднее в своих «Записках» он напишет: «...всё, что мы хоть мельком видели в 13-м и 14-м годах в Европе, вообще врастило во всей молодёжи чувство, что Россия в общественном и внутренне политическом быте весьма отстала, и во многих вродило мысль поближе познакомиться с ней».

Вскоре такой случай представился. В 1814 г. после Лаонского сражения Волконский был отозван из корпуса барона Винценгероде в Петербург, где пробыл в свите императора до его отъезда на Венский конгресс. В число сопровождавших государя лиц он не вошёл, и это позволило ему взять отпуск для поездки за границу. Через Вену он едет во Францию, затем посещает Англию, Бельгию, Голландию и даже предполагает отправиться в Америку. В путешествии его меньше всего привлекают красоты природы; он изучает, по собственному выражению, «народности и людей».

Европа в эти годы всё ещё жила воспоминаниями о революции, которая выплеснула на улицы дремавшую дотоле энергию народа, заставившую пошатнуться троны и приведшую к господству новые общественные силы. Посещение Франции, где вновь воцарились Бурбоны, которые вернулись на французский престол после четвертьвекового перерыва, «ничему не научившись и ничего не забыв», позволило Волконскому убедиться, что разбуженное революцией народное самосознание не может быть подавлено.

В качестве примера он приводит в «Записках» как «обстоятельство общественное той эпохи» рассказ о похоронах знаменитой трагической актрисы Рокур, известной своей благотворительностью. Ей было отказано в церковной панихиде. Но возмущённый народ, чтивший покойную, сломал железные ворота, внёс гроб в церковь и сам совершил богослужение. Узнав о происходящем, король, как добавляет Волконский, «понимая всю силу народной власти, поспешил дать приказание, чтоб и церковное отслужение присоединилось к народной почести».

Узнав о бегстве Наполеона с острова Эльбы, Волконский, находившийся в этот момент в Англии, спешит снова во Францию, где присутствует при триумфальном въезде бывшего императора в Париж.

Интерес к личности Наполеона Волконский, как и другие декабристы, пронёс через всю жизнь. Как и у них, его отношение к Наполеону претерпело существенные изменения. В период кампании 1806-1807 гг. и Отечественной войны 1812 г. охваченные патриотическим чувством молодые русские офицеры видели во французском императоре лишь узурпатора и тирана, мечтали об освобождении европейских народов от наполеоновского ига. 20 ноября 1812 г. Волконский писал сестре с Березины: «Вот мы и победили непобедимых, и я надеюсь, что наши прошлые несчастья будут оплачены с лихвой проклятому Наполеону».

Поражение Наполеона, его низложение и ссылка изменили представление об «императоре-тиране». В условиях торжества консервативных общественных сил, когда победитель - Священный союз - вместо обещанной народам свободы начинает наступление на их гражданские права, Наполеон, взнесённый к власти на гребне революции, в какой-то мере становится воплощением самой идеи революции.

С другой стороны, как справедливо пишет Ю.М. Лотман, «судьба Бонапарта сделалась бы символом безграничной власти человека над своей собственной судьбой». Человек без роду и племени, безвестный корсиканец, поднявшийся на вершину славы не благодаря рангу или чину, а благодаря личным качествам - достоинству, уму, силе характера, дарованию, - такой Наполеон всё чаще вызывает восторженное поклонение. Достаточно напомнить, например, рассказ декабриста Н.И. Лорера «Из воспоминаний русского офицера» и его же стихотворение «Наполеон».

Волконский, «восторженный наполеоновским бытом истории», увозит с собой из Вены целое собрание портретов Бонапарта, за что получает порицание от Александра I. Позднее, уже в 1841 г., когда останки Наполеона были перевезены с острова Святой Елены во Францию, он писал другу семьи Жозефине Тюрненже в Париж: «Вы недавно были свидетелями большого национального исторического события - возвращения останков великого человека под нежно любимое им небо отечества. Последующее поколение восстанавливает справедливость. Я присутствовал при его возвращении с острова Эльбы. Он был грандиозен в ту эпоху».

Возвращение Волконского из путешествия в Россию было возвращением во вчерашний день Европы, которая, по мысли будущего декабриста, обогнала Россию на целую эпоху. Рубежом этой эпохи он считает Французскую революцию. «К отечеству любовь, - говорит он ещё на первых страницах своих «Записок», - не в одной военной славе, а должна бы иметь целью поставить Россию в гражданственности на уровень с Европой и содействовать к перерождению её сходно с великими истинами, выказанными вначале Французской революции, но без увлечений, ввергнувших Францию в бездну безначалия».

Полностью принимая идеи свободы, равенства и братства, провозглашённые «Декларацией прав человека и гражданина», он отвергает революционный террор, к которому прибегли якобинцы в борьбе против сил, враждебных революции. «Великие истины» - это тот новый масштаб, с которым постоянно, прямо или косвенно, соотносит Волконский всё происходящее вокруг.

А перед глазами вернувшегося на родину офицера всё та же крепостническая Россия, то же бесправие крестьян, которые ещё совсем недавно проявляли чудеса храбрости на полях сражений. Вспоминая картины удивительной доблести и героизма народа в Отечественной войне, Волконский, как честный человек, не может не признать его нравственное превосходство над многими из дворян, пытавшимися извлечь из войны лишь выгоду.

Не лучше было и положение в армии: муштра, палочный режим продолжали калечить душу и тело солдата, недавнего защитника Отчизны. Тягостное впечатление произвёл на Волконского смотр русских войск в Париже 1815 г., когда, чтобы не ударить лицом в грязь перед иностранными державами, срочно были отпущены специальные средства на то, чтобы обуть дотоле босых солдат. Докладывали свои деньги и командиры, замечает Волконский, верно наверставшие их потом из полковой кассы «в обиду нижним чинам».

Высокий душевный настрой народа был для Волконского точкой отсчёта нравственной оценки своего круга: армейской молодёжи, дворянской элиты, царедворцев, военачальников. Перед молодым генералом вставали вопросы, которые требовали разрешения. Зрелость, пришедшая на полях брани, призывала к размышлениям. «Зародыш обязанностей гражданина сильно уже начал выказываться в моих мыслях, чувствах, - писал Волконский в мемуарах, - и на место слепого повиновения, отсутствия всякой самостоятельности в оных вродилось невольно от того, чему я был свидетелем в народных событиях в 1814 и 15 годах, что гражданину есть обязанности отечественные, идущие, по крайней мере, наряду с верноподданническими».

Эта мысль была высказана им и Следственной комиссии 23 апреля 1826 г. в ответе на вопрос, «с которого времени откуда заимствовали первые вольнодумческие и либеральные мысли»: «Считаю, что с 1813 года первоначально заимствовался вольнодумческими и либеральными мыслями, находясь с войсками по разным местам Германии и по сношениям моим с разными частными лицами тех мест, где находился. Более же всего получил наклонность к таковому образу мыслей во время моего пребывания в конце 1814 и в начале 1815 года в Париже и Лондоне, как господствующее тогда мнение. Как в чужих краях, так и по возвращении в Россию вкоренился сей образ мыслей книгами, к тому клонящимися».

Нет сомнения, что, упоминая о частных лицах, с коими он встречался в Германии, Волконский имел в виду прежде всего Юстуса Грунера, активного участника немецкого патриотического движения, стремившегося способствовать освобождению германских земель от диктаторства Наполеона. Вспоминая о нём в «Записках», Волконский признаётся: «...в этих разговорах получил я более познания об обязанностях гражданина к отечеству».

*  *  *

Последующие два года после возвращения из-за границы связаны со службой Волконского в 1-й бригаде 2-й уланской дивизии, в которую он был назначен командиром. Местом службы был поначалу Новгород Волынский, затем г. Сумы.

К этому времени относится участие будущего декабриста в выкупе из крепостной зависимости актёра М.С. Щепкина. Это происходило в Полтаве, где в то время играл Щепкин. По почину брата Сергея Григорьевича, Николая Григорьевича Репнина, 26 июля 1818 г. там был организован сбор средств. Одну из самых крупных сумм - 500 рублей - внёс С.Г. Волконский. Почему-то в своих мемуарах этот эпизод он обходит молчанием.

Что касается военной карьеры Волконского, то возникает ощущение, будто её развитие со временем несколько затормозилось, а благосклонность императора уменьшилась. Этому, конечно, были причины. Волконскому, естественно, не простили пребывания во Франции во время возвращения Наполеона с острова Эльбы, а главное, истории с судом над полковником Лабедуайером, который первым перешёл со своим полком на сторону Наполеона в период «Ста дней».

Суд происходил в Париже в 1815 г. в момент пребывания там союзных войск. Волконский присутствовал на суде и после объявления приговора - смертной казни - пытался через многочисленных знакомых ходатайствовать о помиловании. Об этом стало известно Александру I, и он, как пишет сам Волконский в «Записках», «поручил князю П[етру] М[ихайловичу] Волконскому (мужу сестры. - Авт.) выразить его негодование, сказав..., чтоб я перестал бы вмешиваться в дела Франции, а [обратился бы] к России».

Потеря благосклонности императора сказалась не сразу. Но вот в 1818 г. по армии распространяется приказ государя о создании Отдельного Литовского корпуса, в который должны были войти все полки, носящие имена литовских и других губерний, присоединённых к России от Польши. Уланская бригада, которой командовал Волконский, состояла из двух полков: Польского и Владимирского. Польский отходил к Литовскому корпусу, а Владимирский присоединился к 1-й уланской дивизии, состоявшей при Гвардейском корпусе.

Волконского же не переводят ни в одну из этих дивизий, а назначают состоять при дивизионном начальнике той же 2-й уланской дивизии, в которой он служил ранее. Сочтя подобный шаг в отношении себя проявлением неуважения к своему званию, он, хоть и не упоминает об этом в мемуарах, обращается за помощью к своему влиятельному родственнику П.М. Волконскому, о чём свидетельствует переписка П.Д. Киселёва м А.А. Закревским.

18 ноября 1819 г. Закревский сообщает Киселёву из Петербурга: «Бюхну (прозвище С.Г. Волконского. - Авт.) князь Пётр хочет сделать шефом Кирасирского полка на место Будберга и просил о сем Васильчикова, который, долго не соглашаясь, доложил государю и получил решительный отказ. Теперь Бюхна собирается ехать за границу». Действительно, не приступая к своим обязанностям, Волконский подаёт прошение об отпуске без срока и, получив разрешение, намеревается вновь уехать за границу.

Желая привести в порядок свои дела, он отправляется сперва в Одессу, поблизости от которой он недавно приобрёл хутор, а затем в Петербург. До отъезда за границу он, решает побывать на киевских контрактах, «шумевших и делами денежными и общественным съездом». Это, казалось бы, случайное решение резко изменило всю его жизнь.

Остановившись в доме своего старого товарища и по пансиону аббата Николя, и по Кавалергардскому полку М.Ф. Орлова, он попадает в кружок людей, близких ему по духу. «Сожитие со столь замечательным лицом, как Михайло Орлов, круг людей, с которыми имел я ежедневные сношения, вытеснил меня к новому кругу убеждений и действий, развил чувство гражданина, и я вступил в новую колею действий и убеждений».

Волконский тогда не знал, что неожиданно для себя оказался в самой гуще тайного общества Союза благоденствия, возникшего в 1818 г. на основе реорганизации предшествовавшего ему Союза спасения, или Общества истинных и верных сынов отечества.

Ставя перед собой те же цели, что и Союз спасения, - уничтожение крепостной зависимости и создание конституционной монархии, новое общество действовало более широко, привлекая под свои знамёна единомышленников, создавая многочисленные управы. Одной из самых деятельных управ, которая стала впоследствии основой Южного общества, была Тульчинская, расположенная в небольшом местечке Тульчине, где находилась Главная квартира 2-й армии.

Именно сюда на обратном пути из Киева попадает Волконский. О Тульчинской управе этого периода декабрист Н.В. Басаргин рассказывает: «Направление этого молодого общества было более серьёзное, чем светское, или беззаботно-весёлое. Не избегая развлечений, столь естественных в летах юности, каждый старался употребить свободное от службы время на умственное своё образование. Лучшим развлечением для нас были вечера, когда мы собирались вместе и отдавали друг другу отчёт в том, что делали, читали, думали. Тут обыкновенно толковали о современных событиях и вопросах».

Во главе управы стояли П.И. Пестель и И.Г. Бурцов. Встреча с П.И. Пестелем имела для Волконского особое значение. «Общие мечты, - пишет он в «Записках», - общие убеждения скоро сблизили меня с этим человеком и вродили между нами тесную дружескую связь, которая имела исходом вступление моё в основанное ещё за несколько лет перед этим тайное общество под названием Союз благоденствия, более известное под названием «Зелёной книжки» - по цвету обёртки устава этого общества».

На следствии на вопрос, кем и когда он был принят в общество, Волконский отвечал: «сколько могу припомнить, в 1819 или 1820 году; предложение о вступлении и приобщении к обществу сделано было г[енерал]-май[ором] Михайлом Фонвизиным в Тульчине». Если довериться его показаниям: «...в первом присутствии, сколько могу припомнить, видел я в числе членов Фонвизина, Бурцова, Пестеля, Юшневского, Абрамова, Ивашева, Комарова», - то дата вступления в общество, как нам кажется, может быть уточнена - до ноября 1819 г., так как с ноября 1819 г. по май - июнь 1820 г. Пестель отсутствует в Тульчине.

При вступлении в Союз благоденствия Волконский был ознакомлен с целями общества, которые полностью соответствовали его убеждениям. В своих показаниях он перечисляет их: «...главная цель общества принятие мер к прекращению рабства крестьян в России, произведённое без всякого потрясения и с соблюдением обоюдных выгод помещиков и крестьян, к чему я готов был участвовать. ...приготовлять сочленов в служении по гражданской службе искоренять вкравшиеся злоупотребления, в военной же введением не жестокого обращения с нижними чинами и охранения собственности их от расхищения; также учреждением искренней дружбы между сочленами. Вот, могу сказать с чистосердечием, что побудило меня вступить в Союз благоденствия».

В первый год после вступления деятельность Волконского ограничивалась практически лишь участием в заседаниях управы - «не более четырёх раз», принятием в члены Союза Меера, адъютанта Одесского генерал-губернатора Ланжерона, и офицера путей сообщения Бухновского, имена которых на следствии не фигурировали, так как, видимо, их участие в обществе ограничилось лишь вступлением в него. Некоторая пассивность Волконского как члена общества этого периода объясняется, скорее всего, тем, что, вступив в Союз, он отказался от мысли уехать за границу и занялся устройством своих служебных дел, а потому в Тульчине мог бывать лишь наездами.

Но для формирования его политических взглядов год 1820-й имел чрезвычайное значение, как, впрочем, и для других декабристов. Начался он революцией в Испании под руководством Рафаэля дель Риего, а два месяца спустя король Фердинанд VII вынужден был восстановить Конституцию 1812 г., одну из самых демократических конституций того времени.

Развернувшиеся затем революционные события в Неаполе и Португалии привели также к установлению конституционного правления в этих странах. «Происшествия в Неаполе, Гишпании и Португалии имели тогда большое на меня влияние», - признавался на следствии Пестель. Эти слова с полным основанием мог повторить и Волконский. Не меньшее воздействие на декабристов оказали дела российские: Чугуевское восстание военных поселений 1819 г., многочисленные крестьянские волнения и, наконец, восстание в лейб-гвардии Семёновском полку.

В Союзе благоденствия в этот период обстановка становится всё более напряжённой, всё сильней проявляются разногласия между его членами, что особенно ощущалось в Тульчинской управе, членом которой стал Волконский. С.Б. Окунь справедливо замечает, что именно в этой управе борьба приняла наиболее ожесточённый характер, «поскольку радикальная позиция Пестеля естественно активизировала и умеренные элементы, всячески ей противившиеся». Сам Пестель в показаниях на следствии конкретизировал причину разногласий, которая «относится преимущественно до средств, коими произвести перемену в России, и до порядка вещей и образа правления, коими бы заменить существовавшее правительство».

В начале 1820 г. Коренная управа созвала в Петербурге совещание, на котором Пестель сделал доклад о формах государственного правления. В нём он изложил свои взгляды на монархическое и республиканское правления. Вывод самого Пестеля однозначен - необходима республиканская программа. После длительного обсуждения, в котором сталкивались разные точки зрения, собравшиеся присоединились к мнению Пестеля. Однако, сообщение об этом на местах, в частности в Тульчинской управе, усугубило уже возникшие ранее противоречия. Сложившаяся обстановка требовала не только чёткого решения программных вопросов, но и ясного определения тактических действий.

Решено было в январе 1821 г., созвать в Москве съезд. Активную роль взяли на себя приверженцы конституционно-монархического правления - братья Фонвизины и Якушкин. Как рассказывает последний в «Записках», возникла негласная договорённость не допустить избрания на съезд П.И. Пестеля, как сторонника радикальных взглядов, под предлогом того, что его просьба об отпуске может возбудить подозрения. В Москву были посланы два делегата - И.Г. Бурцов и Н.И. Комаров.

Правда, в своих мемуарах С.Г. Волконский пишет, что и он был посланцем Тульчина, но с этим утверждением вряд ли можно согласиться. Волконский не был полноправным участником съезда. Его права были ограничены решением, что «правом голоса могут пользоваться только коренные члены общества, к числу коих он не принадлежал». И поэтому он присутствовал лишь на неофициальных совещаниях, где собирались все члены, находившиеся в то время в Москве. Возможно, за давностью лет это и стало причиной ошибки в его воспоминаниях.

На следствии своё пребывание в Москве Волконский объяснил случайным совпадением, но в письме к отцу от 15 февраля 1821 г. писал: «Я был в течение января месяца по приватному поручению в Москве, пробыл несколько дней в столице, прибыл обратно в Тульчин». Можно предполагать, что это «приватное поручение» было дано ему Пестелем, который хотел быть в курсе происходящего.

В результате бурных столкновений на съезде было принято решение реорганизовать общество, придав новому строго конспиративный характер; главной его целью объявлялось приготовление государства к принятию представительного правления. Союз же благоденствия предлагалось фиктивно распустить и оповестить об этом все управы. Это не только должно было избавить общество от «ненадёжных» членов, но и давало возможность освободиться от сторонников радикальных действий.

О том, что Союз благоденствия прекращает свои действия навсегда, было сразу же объявлено всем его членам, находившимся в Москве. На этом совещании, на котором присутствовал Волконский, решение мотивировалось тем, что съезду стало известно о подозрениях, возникших в правительственных кругах.

В декабристской литературе принято считать, что известие о роспуске Союза первым на Юг в конце февраля привёз Комаров, а в марте подтвердил его Бурцов. Но в своих «Записках» Волконский замечает: «Я с этой вестью прибыл в Киев о сообщил оную Южной думе». И вполне вероятно, что именно он стал первым гонцом из Москвы. Ведь как раз в это время продолжавшиеся хлопоты П.М. Волконского увенчались успехом, и 14 января 1821 г. его шурин, С.Г. Волконский, был назначен командиром 1-й бригады 19-й дивизии 2-й армии, расположенной на Юге. 15 февраля, как явствует из приведённого выше письма к отцу, С.Г. Волконский находился уже в Тульчине. Следовательно, он действительно оказался первым, кто мог сообщить южанам о роспуске Союза. Это позволяет предположить, что Пестель был подготовлен к приезду Комарова и Бурцова и имел время для оценки обстановки.

Решение съезда о прекращении деятельности общества не было принято Тульчинской управой. С.Г. Волконский не присутствовал на заседании, на котором было решено «продолжать общество» и подтверждена его цель, принятая ещё на Петербургском совещании, - республиканское правление и революционный способ его достижения. Не было Волконского и на втором заседании, где состоялось избрание Директории Южного общества в лице Пестеля и Юшневского.

Так как никаких сведений о его отъезде из местоположения бригады - города Умани - не имеется, то вернее всего будет предположить, что служебные дела при начале его деятельности на новом месте не позволяли ему отлучаться. Тем более, что почти одновременно с сообщением о роспуске Московским съездом Союза благоденствия пришло и другое известие - о начале греческого восстания под руководством хорошо известного на юге князя Александра Ипсиланти.

22 февраля 1821 г. Ипсиланти переправился через Дунай и вторгся в Дунайские княжества. Вся передовая Россия ждала, что русские поддержат греков. С.Г. Волконский писал отцу: «Я хотел бы вместе с моим письмом уведомить вас, что мы идём за Дунай вступиться за единоверцев и избавить греков от жестокостей мусульманов. Льстились мы сею надеждою целое лето, но и доныне остаёмся в своих кантонир-квартирах. Что бог позволит на будущее время, неизвестно, дай бог, чтоб политика Европы не воспрепятствовала нам вступиться за столь святое дело, как предстояло нам в этом году».

Несмотря на то, что Волконский отсутствовал на первых заседаниях нового общества, он полностью присоединился к их решениям. Сам он показывал на следствии: «Я при сих заседаниях не был, но по приезде моём и мне было объявлено - и я объявил согласие остаться членом».

Наступает самый значительный этап в жизни Волконского, повлиявший на всю его дальнейшую судьбу.

О деятельности Волконского как члена Южного общества не сохранилось никаких личных документов. Собранная в обширном архиве переписка за этот период крайне малозначительна и касается в основном хозяйственных дел, так как всё, что имело отношение к его декабристским связям, взглядам, действиям, было уничтожено перед арестом, о чём свидетельствуют и сам декабрист и его жена Мария Николаевна в своих «Записках».

В распоряжении исследователей остались лишь последняя глава его незавершённых воспоминаний, конспективно излагающая события этого периода, показания его и других декабристов на допросах Следственной комиссии, а также их мемуары. Только собрав воедино все эти материалы, можно попытаться очертить круг деятельности Волконского в Южном обществе, «ревностным членом» которого он стал.

В январе 1822 г., в разгар контрактовой ярмарки, в Киеве было созвано совещание членов Южного общества. Город в эти дни наполнялся большим количеством приезжих, можно было без опасения собираться для обсуждения назревших проблем, не рискуя привлечь к себе внимание. На этот раз здесь присутствовал и Волконский. Главный вопрос съезда - о необходимости иметь готовую конституцию - ни у кого из участников не вызывал сомнения.

Пестель кратко ознакомил присутствующих с основными положениями своего конституционного проекта, над которым он тщательно работал и который позже, в 1824 г., получил название «Русская правда». Съезд постановил «предоставить каждому члену целый год на обдумывание мнения о «Русской правде», так и о образе введения её». Совещание 1822 г. положило начало ежегодным январским съездам членов Южного общества, проводившимся под прикрытием контрактовых ярмарок.

В течение весны и лета 1822 г. С.Г. Волконский почти безотлучно находился при своей бригаде, занимаясь подготовкой к всё ещё ожидаемому походу против турок. Однако слухи о походе, долго и упорно ходившие во 2-й армии, не подтвердились: верность идеям Священного союза для Александра оказалась сильнее, нежели стремление оказать поддержку грекам.

Волконский, оставаясь при всех обстоятельствах прежде всего военным, хотя и тяготился своей повседневной мирной жизнью, тем не менее добросовестно выполнял обязанности командира. «Служба мирная мало даёт способа отличия, - делится он с отцом в письме от 8 октября 1822 г., - но исполнение воли начальства без отягощения почтенного русского воина и приобретение любви солдата для пользы службы на ратном поле - вот утешение и занятия мои».

Последние слова ярко характеризуют отношение Волконского к солдатам. Глубокое уважение к заслугам русского солдата-героя, свидетелем бесчисленных подвигов которого не раз бывал он, стремление облегчить его тяжкую жизнь, отсутствие сословной спеси - всё это отличало Волконского на протяжении всей его жизни. Много лет спустя, находясь уже в Сибири, декабрист, высказывая своё мнение о необходимости освобождения крестьян от крепостной зависимости, напишет И.И. Пущину: «Кто в 12-м году был в рядах русской рати и следил подвиги коренного русского народа, добрых мужичков-бородачей, тот знает, что они были достойны признательности отечества».

О практической деятельности Волконского как члена тайного общества, да и других южан, в течение 1822 г. известно немногое. Сами декабристы на следствии ограничивались более или менее подробным описанием киевских контрактов. Да и следствие фиксировало основное внимание на последующих годах. Однако недостаток сведений вовсе не означает, что этот год был наименее плодотворным в деятельности южан.

Шёл процесс дальнейшего идейного и организационного развития Южного общества, его численного роста, радикализации взглядов его членов. В этом смысле заслуживает внимания свидетельство самого Волконского: «В течение же сего года в бывших между членами сообщений более и более наши совещания принимали вид действия возмутительных сообщников».

В этом же году определилась одна из обязанностей С.Г. Волконского. Ему вместе с В.Л. Давыдовым было поручено поддержать связь южан с Северным обществом. Если учесть, что глава общества Пестель был безоговорочным сторонником неукоснительной координации действий с северянами, то можно представить, насколько важной была эта миссия.

*  *  *

Первая поездка Волконского как члена Южного общества в Петербург состоялась в конце 1822 г. «После трёхлетнего отсутствия моего из столицы... я в сем году принял намерение исполнить сыновний долг и прибыть в ваши объятья... В первых числах декабря буду в Петербурге», - пишет в начале октября декабрист отцу. Об этой первой поездке в Петербург можно судить лишь по показаниям Пестеля, так как сам Волконский на следствии о ней умалчивает. Пестель сообщает, что с Волконским в Петербург было отправлено письмо к Никите Муравьёву с просьбой посвятить посланца в дела общества. Вместе с ответным письмом Волконский привёз проект конституции Н. Муравьёва, с которой предстояло ознакомиться южанам.

Два положения конституции Никиты Муравьёва никак не могли вызвать одобрения радикально настроенных южан: сохранение монархии (хотя и ограниченное конституцией) и наличие имущественного ценза для избирательных прав будущих граждан России.

Какова же была программа самих южан? Для её окончательного принятия по возвращении С.Г. Волконского из Петербурга во время контрактов 1823 г. к нему на киевскую квартиру съехались П.И. Пестель, А.П. Юшневский, С.И. Муравьёв-Апостол, В.Л. Давыдов, впервые приведённый С. Муравьёвым и тут же принятый в члены Южного общества двадцатидвухлетний подпоручик Полтавского пехотного полка Михаил Бестужев-Рюмин. Им предстояло высказать своё окончательное решение о «Русской правде», для детального изучения которой был дан год. Так как все присутствовавшие в те январские дни на совещании у Волконского более или менее подробно рассказывали о нём на следствии, то сейчас можно восстановить картину проходившего очередного съезда южан.

Сам автор «Русской правды» был более всех краток на следствии: «Как в 1822, так и в 1823 году было рассуждаемо о республиканском правлении, и я при том объяснял свои мысли и свой план конституции». С. Муравьёв-Апостол высказался более определённо: «...в начале 1823-го года все вышереченные члены... собрались опять в Киеве, где единодушно приняты были всеми членами «Русская правда» и образ введения оной в Россию». В другом показании С. Муравьёв отмечает, что «Русская правда», изложенная в тот же вечер ещё раз Пестелем, «была признана всеми членами с некоторыми возражениями». По-видимому, каждый из участников пришёл к вторичному обсуждению этого документа со своими замечаниями.

Таким образом, «Русская правда» с января 1823 г. стала политической программой Южного общества. То, что в будущем в России должна утвердиться республика, было принято всеми и безоговорочно. Но в процессе обсуждения возник вопрос, который вызвал долгие дебаты и в разрешении которого не было достигнуто единства взглядов. Речь шла об убийстве императора и его семьи - мера, с точки зрения Пестеля, необходимая, дабы гарантировать от реставрации монархии. Несомненно, при этом учитывался также опыт европейской революции, в частности испанской.

К этому времени обнаружилась неспособность пришедших к власти передовых сил Испании осуществить сколько-нибудь серьёзные преобразования в обществе; одной из причин этого было сохранение королевской власти и её активное противодействие прогрессивным реформам. Конечно, не было забыто и то, что в соседней Франции (это-то происходило на глазах русских офицеров, участников заграничных походов) Людовик XVIII Бурбон, брат казнённого революцией Людовика XVI, привёл снова к власти крайних реакционеров, тех самых, кто «ничего не забыл и ничему не научился». В итоге жарких споров, как рассказывал С. Муравьёв: «Мнения членов были: Пестеля, Юшневского, В. Давыдова, кн[язя] Волконского: истребление всех. Бестужева: одного государя. Моё: никого». Из-за отсутствия полного согласия окончательное решение этого вопроса было временно отложено.

Разные точки зрения столкнулись и в другом вопросе - о способе осуществления революции. То, что это будет революция военная, без участия народных масс, - ясно было и южанам, и северянам. Но в те январские дни на киевских контрактах определились две точки зрения, которые так и останутся различными до конца существования Южного общества. Одна - её выразителем был П. Пестель: революция должна быть тщательно подготовлена, начаться в Петербурге и быть поддержанной на Юге.

Оппонентом Пестеля выступал С. Муравьёв (поддерживаемый М. Бестужевым-Рюминым), стремившийся к решительным и активным действиям, который, как свидетельствовал Волконский, предложил «оставить принятую систему медленности и ускорить ход действий, приняв даже насильственные меры». Постановили не решать столь важную проблему простым большинством голосов, а отложить «до другого времени». Зато вопрос об освобождении крестьян с земельным наделом был решён при полном единодушии. «С этого времени Южная и Северная думы поставили себе программы различные: Южная - чисто демократическую, а Северная - монархическую, конституционную», - вспоминает Волконский.

Поскольку Южное общество пополнилось новыми членами, на съезде была установлена и новая структура. Суть её мы находим в показаниях Пестеля от 13 января 1826 г.: «В 1823 году разделился Южный округ на три управы: Тульчинская осталась в прежнем составе. Сергей Муравьёв и Бестужев-Рюмин с их членами составили Васильковскую управу, которая называлась левою; а Давыдов и князь Волконский составили Каменскую управу, которая называлась правою. Все три находились под ведением Тульчинской директории».

Таким образом, С. Волконский вместе с В. Давыдовым становился руководителем одной из управ. Примерно с этого же времени определился и характер деятельности всех трёх управ. Если Тульчинская управа во главе с Пестелем являлась руководящим центром, а также центром теоретической разработки заговора, если Васильковская с её нетерпеливым руководителем занималась непосредственной практической подготовкой переворота, то деятельность наиболее малочисленной из всех Каменской управы сводилась в основном к поддерживанию связей (или поиском таковых) с другими тайными обществами: Северным, Польским патриотическим и Малороссийским.

В начале декабря 1823 г. С. Волконский снова отправляется в Петербург. Этой поездке предшествовало весьма важное совещание, состоявшееся в Каменке, в доме Давыдова, приуроченное из конспиративных соображений к 24 ноября, Екатерининому дню, когда праздновались, широко и шумно, именины матери В. Давыдова. На нём верный себе С. Муравьёв вновь, как и на съездах 1822 и 1823 гг., пытался убедить всех в необходимости форсировать выступление.

И снова, защищая свою тактику, Пестель настаивал на решающей роли в предстоящем выступлении Петербурга. Как свидетельствовал Волконский, «было определено о необходимости учредить тесную связь с Северной управой, и по сему случаю Пестель предложил объяснить те главные статьи, которые должны быть предметом рассуждения обеих управ, чтоб составить по рассмотрению в Петербурге и в Тульчинской директории общее положение, к чему клонятся действия тайного общества».

Помня о практически безрезультатных своих встречах с Н. Муравьёвым в прошлом году, С. Волконский считал, что только сам автор «Русской правды» способен доказать северянам необходимость её принятия. Поэтому на протяжении всего 1823 г. «убеждал Пестеля ехать в Петербург». Наконец, договорившись с Пестелем о встрече в столице, Волконский и Давыдов отправились в путь. О том, как протекало пребывание в Петербурге, мы читаем в показаниях Волконского от 30 января. Прибыв в столицу, Волконский поспешил увидеться с Никитой Муравьёвым.

В ходе беседы с ним он ещё раз изложил основные положения «Русской правды» и, по-видимому, предложил Н. Муравьёву принять какие-то конкретные меры для скорейшего объединения обоих обществ на основе общей прграммы. Однако все его предложения наткнулись на стену упорного сопротивления Н. Муравьёва. «...многие ответы Муравьёва дав мне понять, что соединения обществ не в его намерениях, что он во многом имеет противные мысли Пестелю», - свидетельствует Волконский. Неудовлетворённый итогом встречи с Н. Муравьёвым, Волконский, получивший к тому же сообщение о том, что в назначенный срок Пестель не может прибыть в Петербург, покидает столицу.

В начале 1824 г. в Петербург поедет уже сам Пестель. И хотя и ему не удастся договориться об объединении двух обществ на основе единой программы, итоги его поездки, во многом подготовленные усилиями предшествующих поездок Волконского и Давыдова, уже более значительны: будет достигнута договорённость о координации действий между Севером и Югом в случае выступления, наметится сближение двух конституций по крестьянскому вопросу и по вопросу будущего государственного устройства России. Окончательное объединение обществ с общей программой будет отложено до 1826 г.

Начиная с весны 1823 г. 2-я армия, в которую входила бригада Волконского, жила в ожидании царского смотра. «Я теперь в Умани, и предстоящий царский смотр даёт нам много забот», - сообщает Волконский отцу в начале марта. Смотр состоялся в октябре. После смотра Волконский писал в Петербург своему поверенному в делах С.И. Корину: «Уведомляю вас, что по службе для меня всё идёт хорошо, государь был очень доволен моею бригадой и особенно был ко мне милостив». Однако Волконского насторожила фраза императора, брошенная им как бы вскользь на смотре. Похвалив молодого генерала за труды, он посоветовал ему «продолжать оные и не заниматься управлением моей империи". В этих словах Волконский усмотрел намёк на то, что царю что-то известно о его тайной деятельности.

В интересах дела требовалась ещё более строгая конспирация. Не потому ли так медленно и осторожно шёл приём новых членов в Каменскую управу? В течение 1823 г. управа пополнилась практически только двумя членами: майором Днепровского пехотного полка А.В. Поджио и подпоручиком квартирмейстерской части Украинского пехотного полка В.Н. Лихаревым.

1824 г., как обычно, для членов Южного общества начался контрактовым съездом. В центре работы съезда стоял отчёт Волконского и Давыдова о результатах поездки в Москву и Петербург и вопрос об отношениях с Польским патриотическим обществом.

Ещё на контрактах 1823 г. было решено попытаться установить связь с Польским патриотическим обществом. В течение года С. Муравьёвым-Апостолом и М. Бестужевым-Рюминым велись переговоры с членами Польского общества - Гродецким, Чарковским, Ходкевичем. Было достигнуто предварительное соглашение. Контракты осложнялись тем, что отсутствовала общая политическая программа. У поляков она ещё не была окончательно оформлена: создание конституции они откладывали до решения первоначальной задачи - восстановления независимости Польши.

Позиция же декабристов по польскому вопросу была сформулирована в той статье «Русской правды», которая предусматривала предоставление полякам независимости и возвращение части земель. По мнению Пестеля, эта статья должна была способствовать объединению с поляками, так как только после свержения царизма и установления демократических форм правления в России Польша могла получить независимость.

В определении будущих границ с Польшей среди декабристов единодушия не было. «Русская правда» предполагала возвращение Гродненской губернии, части Виленской, Минской и Волынской - этими уступками Пестель думал склонить поляков к союзу. Однако против передачи этих земель выступали северяне. После Петербургского совещания 1824 г., как видно, Пестель собирался пересмотреть свою позицию. И хотя это нигде не зафиксировано, по свидетельству С.Г. Волконского на встрече с польскими представителями в январе 1825 г., Пестель на вопрос о будущих территориальных границах отвечал уклончиво, что будет возвращено, «что справедливо и возможно будет».

Пока же до осуществления переворота члены русского тайного общества обещали «оказывать покровительство полякам, имеющим дела в России», а также «всеми мерами... стараться искоренять ненависть, существующую между обоими народами». Со своей стороны, поляки обязывались поддержать восстание в России, в случае выступления против восставших Литовского корпуса обезвредить его и быть посредниками при установлении связи с европейскими тайными обществами, в ходе же революции подчиниться русскому тайному обществу и после победы принять республиканское правление».

Таковы были результаты предварительных переговоров с поляками, которые предстояло по решению Пестеля продолжить Волконскому.

Что же заставило Пестеля фактически отстранить дальнейшего ведения переговоров С. Муравьёва и Бестужева-Рюмина и взять эту область деятельности под свой контроль, подключив к ней и Волконского? Вероятно, прав П. Ольшанский, предполагающий, что Пестель «надеялся своим личным участием добиться успешного завершения переговоров - заключить прочный союз обоих обществ и окончательно условиться о совместном выступлении».

Возможно, насторожила руководителя южан история с письмом Бестужева-Рюмина к полякам. В начале декабря 1824 г. Бестужев-Рюмин вручил С. Волконскому для передачи представителю Польского патриотического общества Гродецкому письмо, содержание которого изложил на следствии: «В 1824-м году я писал от нашего общества к обществу Варшавскому, адресовав письмо моё Гродецкому, упрекая бездействием оного... Советовал не медля овладеть или истребить Константина Павловича, но дожидаться наших действий для прочего».

Не говоря уже о том, что требование «истребить Константина» было несвоевременно и в случае его истребления поляками могло поставить под удар всю деятельность тайных обществ, Бестужев-Рюмин нарушил условие, поставленное Пестелем: избегать всяких письменных сношений. О дальнейшей судьбе этого письма мы узнаём из показания Пестеля: «Князь Волконский, прочитав сию бумагу и посоветовавшись с Василием Давыдовым, на место того, чтобы отдать сию бумагу Гродецкому, представил оную Директории Южного края. Директория истребила сию бумагу, прекратила сношения Бестужева с поляками и передала таковые мне и князю Волконскому».

Итак, опасаясь за дальнейшую судьбу переговоров с Польским обществом, Пестель берёт их на себя и называет своим помощником верного и испытанного единомышленника С.Г. Волконского. «Безусловная моя преданность делам тайного общества была поводом, что доверили мне переговоры с назначенными для совещания депутатами от Польского тайного общества», - так объясняет свою новую миссию сам Волконский.

Знакомство и начало более или менее регулярных встреч с находившимся в Киеве представителем Польского общества А.С. Гродецким относится к осени 1824 г. Эти встречи носили подготовительный характер; основные переговоры были намечены на январь 1825 г.

1824 г. был, пожалуй, одним из наиболее насыщенных и деятельных в жизни С.Г. Волконского как члена тайного общества. К началу этого года относится его попытка установить связь с Малороссийским тайным обществом. О существовании этого общества, а скорее всего, просто кружка, и одном из его руководителей В.Л. Лукашевиче Волконский узнал от бывшего члена Союза благоденствия И.Н. Хотяинцева. Сообщение заинтересовало Волконского, и он, попросив Хотяинцева познакомить его с Лукашевичем, сообщил об этом Пестелю.

Пестель, стремившийся расширить ряды тайного общества, поручил Волконскому вместе с Давыдовым установить связь с Малороссийским обществом. Встреча Волконского с Лукашевичем состоялась в Киеве, на квартире брата Волконского - Н.Г. Репнина. В ту зиму Волконский не раз встречался с Лукашевичем. Однако достичь какой бы то ни было конкретной договорённости о дальнейшей согласованной деятельности не удалось.

Настораживало Волконского двуличное поведение Лукашевича: с одной стороны, он отговаривал южан от контактов с Польским обществом, с другой - пытался восстановить поляков против русских. Это стало известно Волконскому. Неприемлема была и основная цель Малороссийского общества: отделение Украины от России, - ради достижения которой члены общества готовы были «отдаться в покровительство Польши», - как свидетельствовал Пестель.

Для русских же членов тайного общества сама мысль об отделении Украины от России была абсурдом, и они предостерегали и поляков от излишней доверчивости к Лукашевичу, доказывая, что «Малороссийское общество никогда не успеет в своей цели, ибо Малороссия навеки с Россиею пребудет неразрывною, и никакая сила не отторгнет Малороссии от России».

Сомневались южане и в потенциальных возможностях этого немногочисленного общества, не без оснований полагая, что оно сводится «исключительно к кружку Лукашевича». Эти обстоятельства в значительной степени охлаждали энтузиазм южан в дальнейших переговорах с обществом, ценность союза с которым была весьма сомнительна, а двуличная политика руководителя просто опасна. Вот почему Волконский вскоре прекращает все переговоры.

В том же году среди южан распространились слухи о существовании тайного общества на Кавказе. Очевидной была выгода, которую дал бы союз с тайным обществом в Кавказском корпусе, во главе которого стоял генерал А.П. Ермолов, человек передовых взглядов, близкий многим декабристам. Представлялось целесообразным проверить достоверность слухов и, если они подтвердятся, договориться о совместных действиях. Поездка на Кавказ поручается С.Г. Волконскому.

Накануне поездки в жизни декабриста происходит важное событие: он решается просить руки дочери генерала Н.Н. Раевского Марии Николаевны, в которую давно был тайно влюблён. Хлопоты сватовства он поручает давнему своему другу Михаилу Орлову, женатому на сестре Марии Николаевны. Доверив свою судьбу Орлову, Волконский под предлогом болезни берёт официальный отпуск и отправляется якобы для лечения в Минеральные воды. Пробыв около трёх недель в «Кислых водах», Волконский ко второй половине июля добрался до Тифлиса, где состоялось его знакомство с сосланным на Кавказ за участие в дуэли будущим участником восстания на Сенатской площади А.И. Якубовичем.

Якубович показался Волконскому человеком прогрессивных убеждений, и он решил открыть ему цель своего приезда. Тот, в свою очередь, дал понять, что на Кавказе действительно существует многочисленное тайное общество, которому покровительствует сам Ермолов. Общество это, как рассказывал на следствии со слов Волконского Пестель, «ожидает революции в России, дабы содействовать оной или, смотря по обстоятельствам, служить убежищем при неудаче, или отделить Грузию от России, дабы основать особое государство».

Вернувшись с Кавказа, Волконский передал Директории отчёт о результатах своей поездки. Однако в дальнейшем никаких сведений от Якубовича не последовало. Вопрос о тайном обществе на Кавказе не удалось прояснить и Следственному комитету. Много лет спустя после сближения с Якубовичем в сибирской ссылке Волконский оценит его рассказ о кавказском тайном общества как чистый вымысел.

«Рассказ Якубовича был ли оттиском действительности или вымышленная эпопея, тогда мне мудрено было решить, - напишет он в «Записках», - но теперь, по совместному тюремному заключению с ним, где каждое лицо высказывается без чуждой оболочки, я полагаю, что его рассказ был не основан на фактах, а просто, как я уже называл, эпопея сродни его умственному направлению». И по сегодняшний день не обнаружено никаких доказательств существования в те годы тайного общества на Кавказе.

*  *  *

Наступал 1825 г. Он начался традиционным контрактовым съездом, состоявшимся в январские дни в Киеве. Съезд был весьма многочисленным. Участвовал в нём и Волконский, хотя, получив от Раевских согласие на брак с Марией Николаевной, был занят предсвадебной суетой и не мог бывать на всех заседаниях.

Свадьба Сергея Григорьевича и Марии Николаевны состоялась 11 января 1825 г. Шафером на свадьбе был П.И. Пестель, среди гостей - будущий начальник штаба корпуса жандармов Леонтий Дубельт, в то время один из друзей дома Раевских. Было возможно и такое. Как пишет Ю.М. Лотман, «родственно-приятельские отношения - клубные, бальные, светские или же полковые походные знакомства - связывали декабристов не только с друзьями, но и с противниками, причём это противоречие не уничтожало ни тех, ни других связей».

Вокруг брака Волконских существует множество разноречивых суждений. Некоторые исследователи, да и современники Волконских, склонны считать, что юная Мария Николаевна не любила мужа, а вышла замуж, покорная воле родителей. Из всего того, что известно о Марии Николаевне, о её сильном, решительном характере, который помог ей позже преодолеть все препятствия, поставленные на её пути семьёй Раевских, и последовать за мужем в Сибирь, о её мужестве в ссылке, о никогда не покидавшем её чувстве собственного достоинства в самых сложных жизненных ситуациях, можно ли допустить, что она даже в юные годы только из любви и уважения к родителям покорно согласилась на брак с нелюбимым человеком? Это та Мария Николаевна, которая меньше чем через два года после свадьбы напишет отцу: «Я летаю на собственных крыльях и чувствую себя прекрасно».

А может быть, стоит взглянуть на этот брак по-иному? Разве не мог блестящий генерал, герой тех же сражений, в которых участвовал горячо любимый ею отец, пробудить в ней интерес и симпатию, позднее переросшее в привязанность и любовь? Именно такое ощущение возникает после внимательного прочтения писем Марии Николаевны мужу и родным после свадьбы и в трагический 1826 г. «Я не перестаю благословлять небо за то, что оно даровало мне друга столь достойного, столь исполненного доброты», - строки из письма от 1 марта 1825 г., адресованного А.Н. Волконской.

«Не могу тебе передать, как мысль о том, что тебя нет здесь со мной, делает меня печальной и несчастной... Мой дорогой, мой обожаемый, мой кумир Серж», - пишет она мужу накануне его ареста. «Он лучший из мужей и будет лучшим из отцов, и я его сейчас люблю более, чем когда-либо, ведь он несчастен», - из письма к брату. «Если она по-прежнему любит своего мужа, как, кажется, она его любила» - свидетельство её старшей сестры Екатерины Орловой.

Откуда же возникла эта версия о якобы вынужденном замужестве? В некоторых письмах и воспоминаниях товарищей по ссылке проскальзывает мысль о том, что между супругами в Сибири возникло некоторое отчуждение. Вероятно, эти сложные отношения сибирского периода позволили отдельным авторам, без всяких на то оснований, подвергнуть сомнению чувства Марии Николаевны в преддверии замужества.

В связи с бракосочетанием Волконских бытует в литературе легенда о том, что будто бы перед свадьбой Волконский по настоянию генерала Раевского подписал бумагу, в которой обязался выйти из тайного общества, и нарушил своё слово. Нет никаких фактов, подтверждающих эту легенду. Напротив, известно, что Волконский был настолько предан избранному им пути, что даже, обращаясь к Орлову по поводу сватовства к М.Н. Раевской, предупреждает друга, что если его участие в тайном обществе окажется помехой, то «я лучше откажусь от этого счастья, нежели изменю политическим моим убеждениям и долгу моему к пользе отечества».

Сохранился черновой вариант письма старшего брата декабриста Н.Г. Репнина, по-видимому адресованного им в Следственный комитет, а возможно, и самому императору. Письмо начинается словами: «По слухам, до меня дошедшим, несчастный брат мой учинил подписку, наиболее его обвиняющую, 11-го генваря, в день его свадьбы». В первоначальном варианте, указывает автор публикации, вместо слов «наиболее его обвиняющую» стоят слова «вступил в шайку Южного союза».

Репнин пытается доказать, что вступление в общество С.Г. Волконского состоялось лишь в день его свадьбы, и объяснить этот поступок состоянием аффекта. В письме он рассказывает, что за два часа до свадьбы брат «внезапно приказал подать ему дрожки, я спросил его: Куда? - Он: надобно съездить к Пестелю. - Я: что за вздор, я пошлю за ним... Он: нет, братец, непременно должен съездить; сейчас буду назад - и по несчастию поехал». Вернулся Волконский довольно быстро, вслед за ним приехал и Пестель.

Вероятно, письмо Репнина следует расценить как попытку смягчить вину брата и переложить её тяжесть на плечи Пестеля. С другой стороны, отъезд Волконского перед венчанием мог действительно иметь место и свидетельствует о той напряжённой обстановке, в которой оно проходило: шли контрактовые совещания, продолжались переговоры с поляками, и всё это в любой момент могло потребовать его присутствия. Не об этом ли эпизоде вспоминает и сам декабрист: «Хоть именно в это время была моя свадьба, но не отклонился я от участия в оных (переговорах с поляками. - Авт.), и это новый знак моей преданности к делу тайного общества».

Сразу же после свадьбы, в январе 1825 г., на киевской квартире Волконского («на Печерске») состоялось очередное совещание с поляками, в котором участвовал и Пестель. Польскую сторону представляли два члена Патриотического общества - Яблоновский и Гродецкий, Южное общество - Пестель и Волконский. Было достигнуто соглашение по вопросам о совместном вооружённом выступлении и об установлении после революционного годичного республиканского правления в Польше, после которого она будет вправе сама выбирать себе форму государственного устройства.

С польской стороны было дано обещание поступить с великим князем Константином так же, как поступят в России с другими членами царской семьи. Что же касается территориального вопроса, то, как показывал на следствии В.Л. Давыдов со слов Пестеля, «положено было избегать говорить о границах, но польстить только надеждою, что будет сделана уступка, не могущая обессилить Россию». Окончательный союз должен был быть оформлен на следующих контрактах в январе 1826 г. А пока связь между обществами поручено осуществлять Волконскому и Гродецкому.

Свидетельством того, какое значение придавали поляки переговорам именно с Пестелем и Волконским, являются следующие строки из показаний Пестеля: «К[нязь] Яблоновский и Гродецкий мне и к[нязю] Волконскому говорили, что со дня нашего свидания считают они сношения действительно начавшими[ся]».

В феврале 1825 г. окончился отпуск, полученный С.Г. Волконским по случаю женитьбы, и он отправился из Киева к себе в Умань, где в течение весны и лета в основном был занят служебными делами.

Наступала осень, а вместе с ней и последние трагические дни существования Южного общества.

Сложившаяся к концу ноября крайне напряжённая ситуация не могла не отразиться на планах южан. Два существенных обстоятельства - ставшие известными доносы на членов тайного общества, а также неожиданная смерть Александра I - заставили Пестеля изменить намеченный ранее на лето 1826 г. срок восстания. По новому плану предполагалось начать восстание в январе 1826 г. Именно об этом совещался Волконский с приехавшими к нему в первых числах декабря Пестелем и Давыдовым.

Принятый окончательно план мы находим в показаниях Пестеля от 6 апреля 1826 г. Он свидетельствует, что 4 декабря у Волконского договорились, что если обстоятельства заставят немедленно выступить, «то надобно бы было уже действовать теми способами, коими бы овладеть могли. На сей конец долженствовал Ентальцев быть о том извещён, к[нязь] Волконский двинуться с теми войсками, которые он бы успел поднять, Давыдов пристать к к[нязю] Волконскому или, ежели Бошняк не обманывал, броситься в поселения, а тульчинские члены пристать к вятскому полку».

Однако правительство опередило заговорщиков: начавшиеся в середине декабря аресты членов Южного общества разрушили все намеченные планы.

Первый донос на членов Южного общества относится к маю 1825 г. Автором его, как известно, был унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка Шервуд. Среди имён, названных Шервудом (Пестель, М. Орлов, Юшневский, Свистунов и др.) мы ещё не встречаем имени Волконского. Не названо оно и в более позднем августовском - доносе начальника Южных военных поселений И.О. Витта, ещё в 1819 г. получившего особое поручение царя сообщать сведения о «настроениях и толках» на юге: в Киеве, Одессе, Подольской, Волынской и других губерниях. Ведя вполне профессиональный тайный сыск, Витт создал целую сеть засекреченных агентов.

Один из них - отставной коллежский советник Бошняк - человек, довольно близко стоявший к либеральным кругам офицеров и помещиков Киева, особенно преуспел в своей провокаторской деятельности. Сумев обманом завоевать доверие южан («человека умного и ловкого и принявшего вид передового лица по политическим мнениям» увидит в нём Волконский), он оказался в центре Южного общества, где и сумел собрать обширную информацию о его планах.

Получив 3 августа от Бошняка подробный отчёт, Витт отправил своё донесение начальнику Главного штаба Дибичу, находившемуся в Таганроге. Может показаться странным, что в представленных Дибичу материалах отсутствовали сведения о Волконском как члене тайного общества, хотя нет сомнений, что Бошняку было также известно и о нём. Ведь в записке Бошняка о его связях с «некоторыми из заговорщиков... в исполнение настоятельных требований генерал-лейтенанта гр. Витта», представленной 25 марта 1826 г. в Следственный комитет, мы читаем о том, что Лихарев, с которым он особенно был близок, говорил ему, что «дивизионный генерал кн. Волконский служил для сообщения с вентой Кавказской».

Однако в доносе Витта Дибичу об этом не упомянуто. По всей видимости, прав И. Троцкий, высказавший предположение, что Витт не все сведения и имена сообщил Дибичу. «Сопоставляя имена декабристов, упоминаемых Дибичем, - пишет И. Троцкий, - с запиской Бошняка, можно думать, что Витт не хотел раскрывать все свои карты и не назвал всех известных ему лиц: так, в записке Бошняка не упомянуты Канчиялов, Ентальцев, Муравьёв-Апостол, Волконский, Поджио».

Следующий донос, полученный Дибичем, датирован 25 ноября 1825 г. Автор его - член Южного общества, человек достаточно близкий к Пестелю, капитан Вятского полка Майборода. Но и в этом доносе имя Волконского отсутствует. Оно появится позднее, лишь в списке, представленном Майбородой уже после того, как были произведены первые аресты. А пока Дибич, находившийся в Таганроге, отправляет в Тульчин генерала Чернышёва, чтобы уточнить все сведения, сообщённые Майбородой, и принять соответствующие меры. Путь в Тульчин проходил через Умань, где по долгу службы его встретил и проводил далее Волконский. 11 декабря Чернышёв прибывает в Тульчин.

В тот же день Юшневский получает от неизвестного лица записку с предупреждением о предательстве Майбороды (в записке он назван Чернобородовым) и о том, что «Чернышёв привёз от начальника Главного штаба барона Дибича к главнокомандующему 2-й армиею список о именах 80 членов сего общества, потому и должно ожидать дальнейших арестований».

Предупредить Пестеля он не успевает. Волконский тоже узнаёт об этом несколькими днями позже. А пока, ничего не подозревая, он пишет письмо Пестелю, в котором сообщает о своих намерениях расширить ряды членов Каменской управы в связи с подготовкой к намеченному выступлению. На следствии он попытается придать этому письму иной смысл, объяснив его желанием избежать упрёков Пестеля в пассивности. Письмо он отправил с капитаном Фохтом в Линцы, где располагалась штаб-квартира Вятского полка. Фохт застал Пестеля взволнованным неожиданным вызовом в Главную квартиру в Тульчин. Едва ознакомившись с письмом Волконского, Пестель сжигает его.

Три дня спустя после проезда Чернышёва через Умань отправился в Тульчин и Волконский, чтобы передать главнокомандующему присяжные листы шести полков своей дивизии. По сути, на станции Крапивная, он столкнулся с находившимся под конвоем денщиком Пестеля, от которого узнал о срочном отъезде Пестеля в Тульчин. Это известие насторожило Волконского, и он по дороге уничтожает новое, предназначавшееся Пестелю письмо.

Когда 14 декабря рано утром он прибыл в Тульчин, Пестель был уже арестован. Здесь от Юшневского он узнаёт о предательстве Майбороды. Не оставалось никаких сомнений в том, что аресты будут продолжаться. Необходимо было уладить некоторые личные дела, уничтожить компрометирующие бумаги и прежде всего увидеться с Пестелем, чтобы получить последние его распоряжения. Заручившись разрешением графа Витгенштейна отвезти жену для родов к её родителям в имение Болтышку, Волконский, прежде чем покинуть Тульчин, нашёл возможность повидать Пестеля, который содержался на квартире дежурного генерала Байкова.

Волконский так описывал на следствии состоявшийся между ними разговор: «Я сперва ему сказал: «ne perdez pas courage», а он мне отвечал: «ne craignez pas, vous autes, ne faiblissez pas, et surtout dites qu'on brule la «Русская правда» («Не теряйте мужества»... «не бойтесь и вы, не падайте духом и, самое главное, скажите, чтобы сожгли «Русскую правду» (фр.). Это же предупреждение Пестеля о «Русской правде» мы находим и в «Записках» Волконского: «Одно только чтоб сделали, это «Русскую правду» чтоб уничтожили, одна она может нас погубить».

В тот же день Волконский покинул Тульчин. Возвращение его в Умань описывает М.Н. Волконская в своих «Записках»: «Он вернулся среди ночи; он меня будит, зовёт: «Вставай скорей», я встаю, дрожа от страха... Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогла, как умела, спрашивая, в чём дело? «Пестель арестован». - «За что?» - Нет ответа». Уничтожив все бумаги, имевшие отношение к делам общества, а заодно, вероятно, и личную переписку (от этого периода остались лишь единичные письма), Волконский выехал с женой в Болтышку.

Различной была реакция членов Каменской управы на начавшиеся аресты. Особую активность проявил А.В. Поджио, вдохновившийся идеей объединить имевшиеся в распоряжении всех управ общества силы, освободить Пестеля и начать восстание. Его поддержал Ентальцев. Остальные - В. Лихарев, И. Поджио и В. Давыдов - не разделяли энтузиазма А. Поджио.Тем не менее решили (на этом настоял А. Поджио) послать письмо Волконскому, дабы узнать, как тот относится к идее выступления.

Ентальцев, посланный курьером в Болтышку, вернулся 26 декабря и сообщил, что Волконский сказал ему, «что он с одним Фохтом может сделать и что он ничего не станет делать».

Что же заставило С. Волконского в столь критический момент, когда решалась судьба общества, отказаться от попытки выступления? Сам декабрист ответил на этот вопрос на следствии достаточно чётко: «...я именно ему (Ентальцеву. - Авт.) сказал, что я не согласен на предложенное мне действие; и сказал ему, что ни собственного желания, ни способов на то не имею».

Располагаем мы также показаниями Лихарева, который писал в Следственный комитет: «После я слыхал в доме полковника Ентальцева (Лихарев ошибочно называет подполковника Ентальцева полковником. - Авт.), что князь Волконский действительно отказался участвовать в возмущении 19 дивизии, говоря, что у него нет ни «единого человека, к сему делу приготовленного», и далее мы читаем:

«Поджио же утверждал, что он достоверно знает, что в Азовском полку есть люди, совершенно к[нязю] Волконскому преданные, и что достаточно бы было ему в полном мундире показаться солдатам, чтобы вести, куда пожелает».

О каких же людях, «совершенно преданных» Волконскому, говорил Поджио? Следствием был обнаружен только один офицер 19-й пехотной дивизии, бывший членом Южного общества, - штабс-капитан Азовского пехотного полка И.Ф. Фохт. У нас нет никаких сведений о существовании других членов общества среди офицеров дивизии.

Сам Волконский писал в Комитет: «Ему (А. Поджио. - Авт.) очень известно, что в 1824 году я не имел другого соучастника, как его, а в 1825 году заменил его Фохт, вот вся опора моя в дивизии в пользу общества». В данном случае не одно только характерное для Волконского-подследственного стремление не выдать лишнего члена общества руководит им. Среди подчинённых ему офицеров Азовского и Днепровского полков, входивших в его бригаду, у Волконского, кроме Фохта, видимо, действительно не было ни одного единомышленника, который мог бы служить связующим звеном между ним и солдатами. Во всяком случае, следствие их не выявило.

Тем временем в Тульчине события развивались следующим образом. Устно допрошенному Майбороде было велено ответить на вопросы письменно. 22 декабря «труд» Майбороды был окончен, и в руки Чернышёва попали сведения о деятельности Южного общества, подкреплённые списком 46 членов общества. В этом списке на втором месте стоит имя С.Г. Волконского.

В своих пространных показаниях Майборода неоднократно возвращается к деятельности С. Волконского, которого называет одним из «старейших» членов Южного общества. Так, он вспоминает о том, что, когда Поджио начал отходить от общества, именно Волконский настоял на том, чтобы Поджио познакомился с Пестелем, надеясь, что Пестель своим энтузиазмом сумеет зажечь его. «Пестель весьма удачно исполнил поручение князя Волконского, ибо Поджио выехал от него таким ревностнейшим его последователем», - сообщал Майборода. Рассказал он и о поручении Пестеля Волконскому встретиться с приехавшим для переговоров в Бердичев польским генералом, так как сам Пестель не имел возможности оставить полк.

Пока протокол допроса Майбороды добирался от Тульчина до Петербурга, в учреждённом в столице Комитете «для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества» 23 декабря впервые было названо имя С. Волконского. В этот день допрашивался один из первых представших перед Комитетом декабристов - Сергей Трубецкой. Он сообщил Комитету, что вскоре после Московского совещания 1821 г. он узнал, «что Пестель своего отделения не закрыл, напротив, распространяет своё общество.

Давал поручения генерал-майору князю Сергею Григорьевичу Волконскому». Тогда же Трубецкой рассказал, что, будучи в Киеве, встречался с Волконским, который сообщил ему, что «есть или должно быть, по его предположению, какое-то общество в Грузинском корпусе, что он об этом узнал на Кавказе, но он неудовлетворительно о том говорил и, кажется, располагал на одних догадках».

Пометка «NB. О Волконском внесено в особый список», сделанная рукой Чернышёва на полях протокола против строк «какое-то общество в Грузинском корпусе», свидетельствует о том, что это сообщение Трубецкого особенно заинтересовало Комитет. Упоминает Трубецкой также и о знакомстве Волконского с членом Польского патриотического общества Мошинским. В заключение своих показаний, перечисляя всех членов тайных обществ, он называет С. Волконского членом общества Пестеля. В этот же день, вероятно после ознакомления с протоколом допроса Трубецкого, Николай I писал Константину: Мне особенно важно иметь Пестеля и Сергея Волконского».