Князь Сергей Григорьевич Волконский
Колокол. 1866. 15 января. Л. 212. С. 1733-1735
Сходят в могилу великие страдальцы николаевского времени, наши отцы в духе и свободе; герои первого пробуждения России, участники великой войны 1812 и великого протеста 1825...
Пусто... мелко становится без них...
Князь Сергей Григорьевич Волконский скончался 28 ноября (10 декабря).
С гордостью, с умилением вспоминаем мы нашу встречу со старцем в 1861 году. Говоря о ней в «Колоколе» (л. 186, 1864), мы боялись назвать старца.
«...Старик, величавый старик лет восьмидесяти, с длинной серебряной бородой и белыми волосами, падавшими до плеч, рассказывал мне о тех временах; о «своих», о Пестеле, о казематах, о каторге, куда он пошёл молодым, блестящим и откуда только что воротился седой, старый, ещё более блестящий, но уже иным светом.
Я слушал, слушал его - и когда он кончил, хотел у него просить напутственного благословения в жизнь, забывая, что она уже прошла... И не она одна... Между виселицами на Кронверкской куртине и виселицами в Польше и Литве, этими верстовыми столбами императорского тракта, - прошли, сменяя друг друга в холодных, тёмных сумерках, три шеренги... Скоро стушуются их очерки и пропадут в дальней синеве. Пограничные споры двух поколений, поддерживающие их память, надоедят, и из-за них всплывут тени старцев-хранителей и через кладбище сыновей своих призовут внуков на дело и укажут им путь».
Удивительный кряж людей... Откуда XVIII век брал творческую силу на создание гигантов везде, во всём, от Ниагары до Амазонской реки до Волги и Дона... Что за бойцы, что за характеры, что за люди!
Спешим передать нашим читателям некролог князя С.Г. Волконского, присланный нам князем П.В. Долгоруковым.
Некролог
Князь Сергей Григорьевич Волконский был человек замечательный по твёрдости своих убеждений и по самоотверженности своего характера. Он родился в 1787 г., и всё улыбалось ему при рождении его: богатство, знатность, связи, всё было дано ему судьбою. Он был сыном андреевского кавалера и статс-дамы, внуком фельдмаршала Репнина, в доме которого воспитывался до 14-летнего возраста, т. е. до кончины деда; 24 лет от роду он был полковником и флигель-адъютантом, 26 лет произведён в генерал-майоры и несколько недель спустя получил за Лейпцигскую битву анненскую ленту...
Всё это принёс он в жертву своим убеждениям, своему пламенному желанию видеть отечество своё свободным и тридцати девяти лет от роду пошёл на каторгу в Нерчинские рудники... Волконский хотел уже совсем оставить службу и ехать путешествовать, когда принят был в тайное общество Мих[аилом] Ал[ександровичем] фон-Визиным, в доме графа Киселёва, где Пестель читал отрывки из своей «Русской правды». Пестель и другие члены общества требовали, чтобы Волконский непременно служил, потому что, имея возможность по своему чину получить бригаду и даже дивизию, он мог быть полезным обществу в случае восстания.
Император Александр знал, что Волконский принимает участие в замыслах лучшей части тогдашней молодёжи; он командовал 1-ю бригадою 19-й пехотной дивизии, и, когда главнокомандующий, князь Витгенштейн, просил государя в 1823 году о назначении его дивизионным командиром, говоря, что Волконский отлично знает службу, Александр отвечал: «Если бы он занимался только одною службою, он бы давно командовал дивизиею».
Однажды на манёврах Александр, подозвав Волконского, поздравил его с отличным состоянием, в котором находятся вверенные ему полки Азовский и Днепровский, и сказал: «Советую вам, князь, заниматься только вашею бригадою, а не государственными делами; это будет полезнее и для службы и для вас»1.
Когда умер Александр и в бумагах его найден был донос Майбороды, Чернышёв послан был из Таганрога в Тульчин, где находилась Главная квартира Витгенштейна, для арестования Пестеля и других. Проездом через Умань, где находился Волконский, Чернышёв виделся с ним, и Волконский из его слов и некоторых вопросов догадался, что дело неловко... Он сам поехал в Тульчин и нашёл Пестеля уже арестованным и привезённым из полковой квартиры своей в Тульчин. Добрый Витгенштейн, знавший Волконского с детства, предупредил его об ожидавшей участи. «Смотри, сказал Витгенштейн, не попадись. Пестель уже сидит под арестом, и завтра мы его отправляем в Петербург, смотри, чтоб и с тобой беды не случилось».
Графиня Киселёва, рождённая Потоцкая, советовала Волконскому бежать за границу, предлагала ему в проводники еврея, весьма преданного семейству Потоцких, который брался проводить князя в Турцию, откуда ему легко было искать убежища в Англии, Волконский отказался бежать, говоря, что он не хочет покинуть своих товарищей в минуту опасности. Отобедав у Витгенштейна, он поехал к дежурному генералу 2-й армии, Ив. Ив. Байкову, у коего содержался Пестель, и застал Байкова и Пестеля за чаем. Пользуясь минутою, когда Байков должен был отойти к окну, чтобы переговорить с прибывшим из Таганрога курьером, Пестель поспешил сказать Волконскому: «Хоть будут с меня жилки тянуть - ничего не узнают; одно может нас погубить - это моя «Русская правда». Юшневский знает, где она; спасите её, ради бога»2.
Возвратясь в Умань, Волконский отвёз жену свою, на сносе, беременную, в деревню к отцу, знаменитому Ник. Ник. Раевскому, где она родила 2 января 1826 года сына Николая. 7 января он оставил жену у Раевских, сказав ей, что имеет поручения объехать разные полки, не послушался совета старика Раевского, который уговаривал его бежать за границу, и поехал в Умань. На дороге встретил он спешившего к нему верного слугу с уведомлением, что прибыл фельдъегерь из Петербурга, что кабинет князя опечатан и у дома приставлен караул. Волконский продолжал путь, поздно вечером прибыл в Умань на свою квартиру и на следующее утро был арестован своим дивизионным начальником Корниловым3, тем самым, который за три недели перед тем, возвратясь из Петербурга, говорил ему: «Ах, Сергей Григорьевич, видел я там министров и прочих людей, управляющих Россией: что за народ! Осёл на осле сидит и ослом погоняет».
Привезённый фельдъегерем в Петербург, прямо в Зимний дворец, введённый в кабинет Николая Павловича со связанными руками, Волконский из августейших уст был осыпан бранью и ругательствами самыми площадными. Его потом отвезли в Петропавловскую крепость и посадили в Алексеевский равелин. При входе в этот равелин налево были комнаты эконома Лилиенанкера4, страшного взяточника, прескверно кормившего заключённых, направо от входа начинались казематы, числом семнадцать, и огибали весь равелин, посреди которого маленький двор с чахлою зеленью, и на этом дворе похоронена мнимая Тараканова (она умерла после родов в декабре 1775 года, и об ней выдумали, будто она утонула в наводнении, бывшем 2 года после её смерти).
В первом направо от входа каземате сидел Рылеев, рядом с ним князь Евгений Оболенский; в третьем угловом каземате заключён был какой-то грек Севенис, укравший богатую жемчужину у грека Зоя Павловича; в четвёртом каземате помещён был Волконский, рядом с ним Иван Пущин; далее помещены были, - но Волконский не мог запомнить, в каком порядке, - князь Трубецкой, Пестель, Сергей и Матвей Ивановичи Муравьёвы, князь Одоевский, Вильгельм Кюхельбекер, Лунин, князь Щепин, Николай и Михаил Александровичи Бестужевы, Панов и Арбузов.
На допросах Волконский вёл себя с большим достоинством. Дибич, по своему пылкому характеру прозванный «самовар-пашой», на одном допросе имел неприличие назвать его изменником; князь ему отвечал: «Я никогда не был изменником моему отечеству, которому желал добра, которому служил не из-за денег, не из-за чинов, а по долгу гражданина». Волконский, как мы сказали, командовал бригадою, состоявшей из полков Азовского и Днепровского; из девяти офицеров Азовского полка и восьми офицеров Днепровского, введённых князем в заговор, арестован и сослан был, и то по своей собственной неосторожности, лишь один штабс-капитан Азовского полка Иван Фёдорович Фохт; прочие же шестнадцать совершенно ускользнули от преследования правительства, благодаря твёрдой сдержанности Волконского на допросах».
Однажды, на очной ставке Волконского с Пестелем, Павел Васильевич Голенищев-Кутузов, в молодости своей бывший в числе убийц Павла, сказал им: «Удивляюсь, господа, как вы могли решиться на такое ужасное дело, как цареубийство?» Пестель ответил: «Удивляюсь удивлению именно в. пр-ва, вы должны знать лучше нас, что это был не первый случай». Кутузов не только побледнел, но и позеленел, а Пестель, обращаясь к прочим членам комиссии, сказал с улыбкою: «Случалось, что у нас в России за это жаловали андреевские ленты!»
Из многочисленных членов Верховного уголовного суда только четверо говорили против смертной казни: адмирал Мордвинов, ген. от инфантерии граф Толстой, ген.-лейтенант Эммануэль и сенатор Кушников. Что же касается до Сперанского, принимавшего участие в заговоре, он соглашался на всё и не противоречил смертной казни.
Волконский сослан был в Нерчинские рудники, и о пребывании в этом ужасном месте можно прочесть в Записках кн. Евгения Оболенского. Можно вообразить себе, что он там вынес, на этой каторге, где начальник, Тимофей Степанович Бурнашев, однажды угрожал ему и Трубецкому высечь их плетьми. Туда к нему приехала жена его, княгиня Мария Николаевна, на которой он женился в начале 1825 года. 17-летней красавице весьма не хотелось выходить за 38-летнего человека; она уступила лишь советам и просьбе родителей; но, выйдя замуж, во всю жизнь свою вела себя как истинная героиня, заслужила благоговение современников и потомства.
Родители её не хотели отпускать её в Сибирь; она уехала, обманув их бдительность и оставив им своего младенца-сына (вскоре умершего). Прибыв в Иркутск, она была настигнута курьером, привезшим ей письмо Бенкендорфа, который именем государя убеждал её возвратиться; она отказалась это сделать. Иркутское начальство предъявило ей положение о жёнах ссыльнокаторжных, где сказано, что заводское начальство может их употреблять на свои частные работы, может, напр[имер], заставлять мыть полы. Она объявила, что готова на всё, поехала к мужу и больше с ним не разлучалась.
В августе 1827 года Волконский и его товарищи переведены были из Нерчинских рудников в острог, нарочно для них выстроенный при впадении реки Читы в речку Ингоду (где ныне город Чита) и где они нашли уже привезённых туда из петербургской крепости многих декабристов. Всего в Чите было 75 человек. Они вели между собою общее хозяйство: положено, чтобы каждый давал на стол по 500 рублей асс. в год; но для избавления бедных товарищей от обязанностей уплаты Волконский, Трубецкой, фон-Визин и Никита Муравьёв давали каждый по три тысячи рублей асс. в год. Вадковский, Ивашев, Лунин, Свистунов и некоторые другие давали также больше назначенной суммы; зажиточные складывались для получения книг и журналов в общее пользование. В августе 1830 года они были переведены все на Петровский завод, в 400 верстах от Читы, а потом мало-помалу расселены по Сибири.
В декабре 1834 года умерла мать Волконского и на смертном одре просила государя облегчить участь сына; ему позволено состоять на Петровском заводе в качестве поселенца, а не каторжанина, то есть жить не в остроге, а в доме у жены его. В 1836 году он переведён в селение Уриковское, в 19 верстах от Иркутска. Уже насколько лет спустя позволено было ему жить в Иркутске, считаясь поселенцем уриковским, и он оставался в этом положении до 1856 года. Русское правительство, которое умеет казнить, ссылать, наказывать свирепо и бестолково, не умеет прощать; оно не позволило Волконскому жить в Петербурге, да и самое пребывание в Москве разрешило ему лишь вследствие тяжкого недуга, постигшее зятя его Молчанова.
Лета брали своё: состарился князь Сергей Григорьевич, страдал подагрою, но всё ещё бодрый духом принял живое участие во всём, что происходило вокруг него: всё благородное находило отголосок в его душе, и многолетние страдания нисколько не умалили беспредельной доброты сердечной, отличительного свойства этого симпатичного человека, в старости маститой сохранившего всю теплоту возвышенных чувств юношеских. В августе 1863 года он лишился жены своей, и этот удар поразил его несказанно. С тех пор здоровье его стало слабеть; он лишился ног и 28 ноября 1865 года, 78 лет от роду, тихо угас на руках дочери своей, в селе Воронках, в Козелецком уезде, Черниговской губернии.
Каждый истинный русский, чуждый холопства зимнедворцового, с умилением помянет имя этого человека, который своим убеждениям, своему желанию видеть родину свою свободною принёс в жертву все блага земные: богатство, общественное положение, даже свою личную свободу. Мир праху твоему, благородная, почтенная жертва гнусного самодержавия, из любви к отечеству променявший генеральские эполеты на кандалы каторжника...
Князь Пётр Долгоруков.
1 Все помещённые здесь факты сообщены мне Волконским вместе со многими подробностями о декабристах, которые будут напечатаны в моих записках. Он просил меня не обнародовывать их при его жизни и только согласился напечатать продиктованную им мне статью: «Три предателя: Бошняк, Майборода, Шервуд», но поставил условием, чтобы означено было, будто статья извлечена из записок умершего декабриста. Эта статья помещена в № 9 моего журнала «Листок». (Примеч. П.В. Долгорукова.)
2 Юшневский дал прочесть «Русскую правду» Александру Александровичу Крюкову и Заикину, жившим в Тульчине на одной квартире. Узнав об аресте Пестеля, они зарыли рукопись в землю в семи верстах от Тульчина, у деревни Хлебани. За время следствия в Петербурге у Заикина пыткою вынудили признание, и он отправлен был под караулом чернышёвского адъютанта Слепцова из Петербурга в Тульчин и Хлебань за рукописью, которая ныне должна находиться в бумагах следственного дела по 14 декабря. (Примеч. П.В. Долгорукова.)
3 Отцом нынешнего статс-секретаря Корнилова. (Примеч. П.В. Долгорукова.)
4 В тексте ошибочно: Лилиенлекера.
